1 2 3 4 5 
принадлежать к разным расам, иметь разный цвет кожи, возраст и нрав, но 
для их союза достаточно той возможности оплодотворения, ради которой 
Сила Жизни заставляет их с одного взгляда броситься в объятия друг к 
другу. Разве мы сами не доказываем справедливость этого, допуская 
заключение браков по сговору между родителями, без предварительного 
согласия женщины? Разве вам не случалось возмущаться безнравственностью 
англичан, у которых женщины и мужчины благородного сословия знакомятся 
и общаются между собой, точно простые крестьяне? А много ли даже 
крестьянин знает о своей невесте - или она о нем - до обручения? Да вы 
никогда не согласитесь выбрать себе адвоката или домашнего врача на 
основании такого поверхностного знакомства, которое оказывается 
достаточным, чтобы влюбиться и выйти замуж. Донна Анна. Да, да, Жуан! Всем известна философия распутника: не думай о 
последствиях, грозящих женщине. Дон Жуан. Последствия - да, это верно: именно они оправдывают то упорство, с 
которым женщина цепляется за мужчину. Но вряд ли вы решитесь 
утверждать, что эта привязанность основана на чувстве. С таким же 
успехом можно объяснить любовным влечением привязанность тюремщика к 
арестанту. Донна Анна Вот видите, вы сами пришли к выводу, что брак необходим, хотя 
любовь, по-вашему, самое незначительное из всех чувств. Дон Жуан Кто вам это сказал? Да она, быть может, величайшее из всех чувств! 
Слишком великое, чтоб быть только личным, интимным делом каждого! Мог 
ли ваш отец быть верным слугой родины, если б он отказывался убивать 
тех врагов Испании, к которым не питал личной ненависти? Может ли 
женщина быть верной слугой родины, если она отказывается выйти замуж за 
человека, к которому не питает личного расположения? Женщина знатного 
рода выходит замуж так же, как мужчина знатного рода идет в бой: не по 
личным склонностям, а по семейным или политическим соображениям. Статуя (с удивлением). Очень остроумное замечание, Дон Жуан. Нужно будет 
подумать об этом на досуге. У вас прямо непочатый край всяких мыслей. 
Откуда вы почерпнули вот эту, последнюю? Дон Жуан. Из собственного опыта. Когда я был еще на земле и делал те самые 
предложения дамам, которые всеми осуждались и в то же время стяжали мне 
мою романтическую славу, - мне не раз случалось получать от дамы такой 
ответ: она готова пойти навстречу моим намерениям, если только они 
честны. Справившись о том, что означает эта оговорка, я узнавал, что 
она означает следующее: дама желает знать, намерен ли я завладеть ее 
имуществом, если у нее таковое имеется, или содержать ее всю жизнь, 
если такового у нее нет; желаю ли до конца своих дней постоянно 
наслаждаться ее обществом, советами и беседами и готов ли торжественно 
поклясться, что буду вечно почитать это за величайшее счастье; главное 
же - может ли она быть уверена, что ради нее я на веки вечные перестану 
замечать всех других женщин. Я восставал против этих требований не 
потому, что они непомерны и бесчеловечны, - они ошеломляли меня своей 
необычайной нелепостью. И во всех таких случаях я с полной искренностью 
отвечал, что мне и в голову не приходили подобные мысли; что если дама 
по уму или характеру не равна мне и не выше меня, ее беседа может меня 
только унизить, а совет - сбить с толку; что, по всей вероятности, ее 
общество рано или поздно мне невыносимо надоест; что за свои чувства я 
не могу поручиться даже на неделю вперед, а тем более на всю жизнь; 
что, подчинившись ее желанию лишить меня естественного и 
непринужденного общения с половиной человечества, я обрекаю себя на 
уродливое и неполноценное существование, а в противном случае - на 
вечную необходимость скрываться и прятаться; что, наконец, предложение, 
которое я ей сделал, не имеет ничего общего со всем этим и обусловлено 
лишь простейшим стремлением моего мужского естества к ее женскому. Донна Анна. Значит, это безнравственное стремление! Дон Жуан. Да, дорогая сеньора, природа, выражаясь вашим языком, 
безнравственна. Я краснею от стыда за нее; но я не властен ее изменить. 
Природа - сводня, Время - разрушитель, а Смерть - убийца. Я всегда 
склонен был признавать эти истины и на них основывать свои жизненные 
принципы. Вы предпочитаете умиротворять трех демонов, превознося их 
целомудрие, заботливость и милосердие, и основывать свои принципы на 
этой подобострастной лжи. Что ж удивительного, если ваши принципы не 
всегда себя оправдывают? Статуя. А что вам отвечали дамы, Жуан? Дон Жуан. Э, нет! Доверие за доверие! Сначала скажите мне, что говорили 
дамам вы. Статуя. Я? Ну, клялся, что буду верен до гроба, что умру, если получу отказ, 
что ни одна женщина в мире мне не сможет заменить ее... Донна Анна. Ее! Кого? Статуя. Ту, которой это в данный момент говорилось, моя дорогая. Некоторые 
вещи я повторял во всех подобных случаях. Вот, например: даже в 
восемьдесят лет один седой волос любимой женщины сильнее заставит меня 
трепетать, чем самые толстые золотые косы самой прекрасной юной 
головки. Или вот еще: мысль, что другая может стать матерью моих детей, 
для меня нестерпима. Дон Жуан (с негодованием). Ах, старый плут! Статуя (не смущаясь). Ничуть! В ту минуту я сам всей душой верил в то, что 
говорил. Я был человек сердца, не то что вы. Залогом моего успеха 
служила искренность. Дон Жуан. Искренность? Быть настолько глупым, чтобы верить явной, наглой, 
грубой лжи, - вот что вы зовете искренностью! Так жадно желать женщину, 
чтобы в своем стремлении обмануть ее, обманывать самого себя, - и это 
искренность, по-вашему! Статуя. Да ну вас с вашими софизмами! Я был влюбленным, а не адвокатом. И 
женщины - благослови их бог! - любили меня за это. Дон Жуан. Или внушали вам, что любят вас. А что, если я вам скажу, что даже 
мне, несмотря на мое адвокатское хладнокровие, они внушали подобные же 
мысли? Бывали и у меня минуты ослепления, когда я нес всякую чушь и сам 
в нее верил. Иногда, в порыве страсти, мне так хотелось радовать 
прекрасными словами, что я забывал обо всем и говорил эти слова. Порой 
же я опровергал самого себя и делал это с дьявольским хладнокровием, 
которое доводило до слез. Но и в тех и в других случаях мне было 
одинаково трудно спастись. Если инстинкт женщины влек ее ко мне, 
оставалось одно из двух: или пожизненная кабала, или бегство. Донна Анна. Вы смеете передо мной и моим отцом похваляться, что ни одна 
женщина не могла против вас устоять? Дон Жуан. Разве я похваляюсь? Мне кажется, моя роль здесь довольно жалка. К 
тому же ведь я сказал: "Если инстинкт женщины влек ее ко мне". А это не 
всегда бывало так; и если нет - бог мой! что за взрывы благородного 
негодования! что за уничтожающее презрение к подлому соблазнителю! что 
за сцены, достойные Имогены и Иакимо! Донна Анна. Я не устраивала никаких сцен. Я просто позвала отца. Дон Жуан. И он явился с обнаженным мечом, чтобы моею жизнью заплатить за 
оскорбление нравственности и чести. Статуя. Вашей жизнью? Что вы хотите сказать? Кто кого убил, я вас или вы 
меня? Дон Жуан. Кто из нас более искусно владел шпагой? Статуя. Я. Дон Жуан. Конечно, вы. И тем не менее вы, герой тех скандальных похождений, 
о которых вы нам только что рассказывали, вы имели бесстыдство 
разыграть из себя защитника оскорбленной нравственности и осудить меня 
на смерть! Ведь если бы не случай, вы бы убили меня. Статуя. Это был мой долг, Жуан. Так уж водилось тогда на земле. Я не 
собирался переделывать общество, и я всегда поступал так, как 
полагалось поступать дворянину. Дон Жуан. Это может служить оправданием тому, что вы на меня напали, но не 
дальнейшему вашему возмутительно лицемерному поведению в качестве 
статуи. Статуя. А это все вышло оттого, что я попал в рай. Дьявол. Мне все еще не ясно, сеньор Жуан, каким образом подобные случаи из 
земной жизни сеньора командора и вашей могут опровергнуть мой взгляд на 
вещи? Здесь, повторяю, вы встретите все, чего вы искали, и не увидите 
того, что вас отпугивало. Дон Жуан. Напротив, я здесь встречаю все, в чем уже разочаровался, и не вижу 
того, чего мне так и не удалось найти. Я ведь уже говорил вам: пока я 
чувствую в себе способность создать нечто лучшее, чем я сам, мне нет 
покоя; я все время буду стремиться создать это лучшее или расчищать ему 
путь. Это закон моего бытия. Это сказывается во мне непрестанное 
стремление Жизни к более высоким формам организации, более широкому, 
глубокому и полному самосознанию, более ясному пониманию своих задач. И 
это стремление настолько превыше всего остального, что любовь стала для 
меня лишь мгновенным наслаждением, искусство - лишь тренировкой моих 
способностей, религия - лишь оправданием моей лени, поскольку она 
провозглашает бога, который смотрит на мир и находит, что все в нем 
хорошо, в противовес моему внутреннему инстинкту, который смотрит на 
мир моими глазами и находит, что многое в нем можно улучшить. Уверяю 
вас, в своей погоне за наслаждением, богатством, здоровьем я никогда не 
знал счастья. Не любовь отдавала меня в руки Женщины, но усталость, 
изнеможение. Когда ребенком мне случалось расшибить голову о камень, я 
бежал к какой-нибудь женщине, чтобы выплакать свою боль, уткнувшись в 
ее передник. Когда позднее мне случалось расшибить свою душу о глупость 
и грубость, с которыми я боролся, я поступал точно так же. Я радовался 
наступлению передышки, периоду отдыха, восстановления сил, наконец 
просто полной неподвижности после напряжения борьбы; но я бы охотнее 
дал протащить себя через все круги Ада, выдуманного глупым итальянцем, 
чем через то, что в Европе называется развлечениями. Потому-то я и 
задыхаюсь в вашем царстве вечных удовольствий. Тот инстинкт, о котором 
я говорил, у вас отсутствует; это-то и сделало из вас странное 
чудовище, называемое Дьяволом. Та ловкость, с которой вы всегда умели 
отвлекать людей от их истинной цели, более или менее совпадающей с 
моей, создала вам имя Искусителя. Тот факт, что вместо своей воли они 
творят вашу, или, вернее, отдаются вашему безволию, и делает их такими 
лживыми, беспокойными, неестественными, сварливыми, жалкими созданиями. Дьявол (обиженно). Сеньор Дон Жуан! Вы довольно бесцеремонны по отношению к 
моим друзьям. Жуан. А с какой стати мне церемониться с ними или с вами? В этом Чертоге Лжи 
две-три истины никому не могут повредить. Ваши друзья - самые скучные и 
несносные люди на свете. Они не красивы, они только разукрашены. Они не 
чисты, они только выбриты и накрахмалены. Они не почтенны, они только 
одеты по моде. Они не образованны, они только имеют диплом. Они не 
религиозны, они только ходят в церковь. Они не нравственны, они только 
считаются с условностями. Они не добродетельны, они только трусливы. 
Они даже не порочны, они только подвержены слабостям. Они не 
темпераментны, они только похотливы. Они не счастливы, они только 
богаты. Они не преданны, они только льстивы; не почтительны, только 
безропотны; не патриоты, только шовинисты; не оппозиционеры, только 
склочники; не храбры, только сварливы; не решительны, только упрямы; не 
настойчивы, только нахальны; не сдержанны, только тупы; не самолюбивы, 
только тщеславны; не добры, только сентиментальны; не общительны, 
только болтливы; не деликатны, только вежливы, не умны, только 
самоуверенны; не романтичны, только суеверны; не справедливы, только 
мстительны; не великодушны, только расчетливы; не дисциплинированы, 
только вымуштрованы; и притом не правдивы - все как один лжецы до мозга 
костей! Статуя. Ваше красноречие просто удивительно, Жуан. Вот если бы я умел так 
разговаривать со своими солдатами. Дьявол. Да, но это одни разговоры. Все это мы уже слышали, - а что от этого 
изменилось? Какое значение это имеет для мира? Дон Жуан. Да, верно, это одни разговоры. Но почему одни разговоры? А потому, 
друг мой, что красота, чистота, добродетель, религия, нравственность, 
искусство, патриотизм, храбрость и все прочее - пустые слова, которые 
каждый может вывернуть наизнанку, как перчатку. Если бы в них было 
реальное содержание, вам пришлось бы признать мои обвинения 
справедливыми, а себя - виновным; но, к счастью для вашего самолюбия, 
мой адский друг, они этого реального содержания лишены. Как вы сами 
сказали, все это лишь слова, пригодные для того, чтобы внушить варварам 
веру в блага цивилизации, а цивилизованных нищих заставить покорно 
сносить грабеж и гнет рабства. Это - семейная тайна правящей касты; и 
если бы мы, принадлежащие к этой касте, заботились о расцвете Жизни во 
вселенной, а не об удобствах и могуществе своей ничтожной особы, эта 
тайна сделала бы нас великими. Я - дворянин, и, следовательно, посвящен 
в тайну; поймите же, как невыносимо нудно мне слушать ваши бесконечные 
разглагольствования обо всех этих нравственных фикциях и как жалко и 
тяжело видеть, что в жертву им вы приносите свою жизнь! Если б вы хоть 
настолько верили в эту игру в нравственность, чтобы играть честно, было 
бы интересно наблюдать за ней; но вы мошенничаете при каждом ходе, а 
если ваш противник перемошенничал вас, вы опрокидываете стол и хватаете 
его за горло. Дьявол. На земле это, может быть, и так, потому что люди невежественны и не 
могут оценить по достоинству мой культ любви и красоты; но здесь... Дон Жуан. Да, да, я знаю. Здесь только и видишь, что любовь и красоту. 
Бррр!.. Это все равно, что целую вечность смотреть первый акт модной 
пьесы, где интрига завязывается во втором. Даже в минуты суеверного 
страха ад не представлялся мне таким отвратительным. Я живу в 
постоянном созерцании красоты, точно парикмахер среди фальшивых 
локонов. У меня всегда сладкий вкус во рту, как у продавца кондитерской 
лавки. Скажите, командор, есть в раю красивые женщины? Статуя. Ни одной. То есть буквально ни одной. Одеты безвкусно. 
Драгоценностей не носят. Что женщина, что пожилой мужчина - не 
разберешь. Дон Жуан. Скорей бы мне туда попасть! Упоминается ли там слово "красота"? 
Много ли там любителей искусства? Статуя. Клянусь честью, никто даже не оглянется, когда мимо проходит 
прекрасная статуя. Дон Жуан. Иду туда! Дьявол. Дон Жуан! Могу ли я говорить откровенно? Дон Жуан. А разве до сих пор вы говорили не откровенно? Дьявол. Постольку-поскольку. Но теперь я пойду дальше и признаюсь вам, что 
людям все приедается - и ад и рай; вся история человечества есть не что 
иное, как кривая колебаний мира между этими двумя крайностями. А Эпохи 
- лишь качания маятника, и каждому поколению, кажется, что мир 
прогрессирует, потому что он вечно движется; но когда вы достигнете 
моего возраста, когда вам тысячу раз успеет надоесть рай, как он надоел 
мне и командору, и тысячу раз успеет опротиветь ад, как он вам уже 
сейчас опротивел, - вы больше не будете в каждом движении от рая к аду 
усматривать эмансипацию и в каждом движении от ада к раю - эволюцию. 
Там, где сейчас вам чудятся реформы, прогресс, стремление ввысь, 
непрерывное восхождение человека по лестнице отживающих форм его "я" к 
более совершенным воплощениям, - вы не увидите ничего, кроме 
бесконечной комедии иллюзий. Вы постигнете всю глубину изречения моего 
друга Экклезиаста: нет ничего нового под солнцем. Vanitas vanitatum... 
[Суета сует (лат.)] Дон Жуан (теряя терпение). О небо, это еще хуже, чем ваши 
разглагольствования о любви и красоте. Пусть так, безмозглый вы умник, 
пусть человеку все приедается в конце концов; но следует ли из этого, 
что человек не лучше червя или собака - волка? Станем ли мы 
отказываться от пищи лишь на том основании, что, насыщаясь, мы теряем 
аппетит? Можно ли сказать, что поле пропадает зря, когда оно остается 
под паром? Разве командор, тратя здесь свою адскую энергию, не 
накопляет в то же время энергии небесной, которая поможет ему перенести 
следующий период райского блаженства? Пусть это верно, что великая Сила 
Жизни переняла идею часовщика и использует землю в качестве маятника; 
что история каждого качания, которая нам, действующим лицам, кажется 
новой и оригинальной, на самом деле повторяет историю предыдущего; 
больше того: что в непостижимой бесконечности времен солнце тысячи раз 
подбрасывает и снова ловит землю, как цирковой жонглер - мяч, и что вся 
совокупность наших эпох не более как миг между броском и подхватом, 
значит ли это, что весь этот колоссальный механизм бесцелен? Дьявол. Абсолютно, друг мой. Вы вообразили, что раз у вас есть цель, значит 
она должна быть и у природы. С тем же успехом вы могли бы считать, что 
природа наделена пальцами, - только потому, что они имеются у вас. Дон Жуан. Но у меня бы их не было, если бы они не служили определенной цели, 
друг мой. И я точно так же - часть природы, как палец - часть моего 
тела. Если с помощью моих пальцев я могу взять меч или мандолину, то с 
помощью моего мозга природа стремится к самопостижению. Мозг моей 
собаки служит целям, интересующим только мою собаку; мой же мозг 
работает над истинами, знание которых мне лично не дает ничего, только 
заставляет меня презирать свое тело, а в его разрушении и смерти видеть 
бедствие. Если б меня не влекла цель, выходящая за рамки личного, лучше 
бы мне быть землепашцем, а не философом,- потому что землепашец живет 
столько же, сколько философ, ест больше, спит крепче и любит свою жену 
без мучительных сомнений. А все потому, что философ полностью подчинен 
Силе Жизни. Сила Жизни говорит ему: "Я свершала тысячи чудес 
бессознательно, повинуясь только жизненному инстинкту и следуя линии 
наименьшего сопротивления; но теперь я хочу познать себя и свое 
назначение и сознательно выбирать свой путь; поэтому я создала особый 
мозг - мозг философа, чтобы он ради меня овладел этим знанием, точно 
так же, как рука землепашца ради меня берется за рукоять плуга. И ты, 
говорит Сила Жизни философу, - должен стремиться к этому, пока не 
умрешь; а тогда я создам новый мозг и нового философа тебе на смену". Дьявол. А для чего знать? Дон Жуан. Для того, чтобы вместо линии наименьшего сопротивления выбирать 
линию наибольшей целесообразности. Разве нет разницы между кораблем, 
плывущим в намеченный порт, и бревном, несущимся по течению? Философ 
кормчий природы. И вот вам решение нашего спора: быть в аду - значит 
нестись по воле волн; быть в раю - плыть, слушаясь руля. Дьявол. Прямехонько на ближайшую мель. Дон Жуан. Вздор! Какой корабль чаще садится на мель или идет ко дну 
несущийся по воле волн или направляемый кормчим? Дьявол. Ну-ну, ладно, сеньор Дон Жуан, ступайте своей дорогой. Я предпочитаю 
быть господином своей судьбы, а не орудием бредущих ощупью высших сил. 
Я знаю, что на красоту приятно смотреть, что музыку приятно слушать, 
что любовь приятно чувствовать и что обо всем этом приятно думать и 
говорить. Я знаю, что понимать толк во всех этих ощущениях, эмоциях и 
занятиях - значит быть изощренным и утонченным существом. Что бы ни 
говорилось обо мне с амвонов церквей, я знаю, что в высшем обществе 
Князя Тьмы повсюду считают джентльменом; и этого мне достаточно. Что же 
до вашей Силы Жизни, которая вам кажется непреодолимой, так тому, кто 
наделен характером, ничего не стоит ее преодолеть. Но если вы от 
природы вульгарны и легковерны, как все реформаторы, она сначала 
предаст вас во власть религии, и вы будете кропить младенцев водой, 
чтобы спасти от меня их души; затем от религии бросит вас к науке, и вы 
избавите младенцев от водных процедур, но зато станете впрыскивать им 
болезнь, чтобы спасти их от риска заразиться ею случайно; затем вы 
пуститесь в политику и сделаетесь игрушкой продажных бюрократов или 
приспешником честолюбивых хвастунов; в конце же концов придет старость, 
а с ней отчаяние, упадок воли и крах надежд, праздные сожаления о самой 
пагубной и глупой из жертв - о принесенной в жертву способности 
наслаждаться; и это будет достойное возмездие глупцу, который гонится 
за лучшим, не успев захватить хорошее. Дон Жуан. Но я, по крайней мере, не буду скучать. Это во всяком случае, 
неоспоримое преимущество служения Жизненной Силе. Прощайте же, сеньор 
Сатана! Дьявол (дружелюбно). Прощайте, Дон Жуан. Я часто буду вспоминать наши 
интересные беседы на отвлеченные темы. Желаю вам счастья. Есть люди - я 
уже раз говорил об этом,- которым рай по душе. Но если случится что вы 
измените свои взгляды, прошу не забывать, что у нас всегда открыты 
ворота для блудного сына. Если когда-нибудь вы почувствуете, что 
сердечный жар, искренняя, непринужденная симпатия, невинные наслаждения 
и теплая, дышащая, трепетная реальность... Дон Жуан. Почему не сказать прямо: плоть и кровь, хотя для нас эти 
банальности и отошли уже в область прошлого. Дьявол (сердито). Вот как, Дон Жуан, вы меня попрекаете моим же дружеским 
напутствием? Дон Жуан. О нет, ничуть. Но, видите ли, у циничного дьявола хоть есть чему 
поучиться, а сентиментального я просто не в силах выносить... Сеньор 
командор, вы знаете, где расположена граница между адом и раем. Не 
откажите указать мне путь. Статуя. Так ведь эта граница - всего лишь различие между двумя точками 
зрения на вещи. Любая дорога приведет вас туда, если вы этого 
действительно хотите. Дон Жуан. Отлично. (Кланяется донне Анне.) Сеньора - ваш слуга! Донна Анна. Нет, нет, я иду вместе с вами. Дон Жуан. Я найду свой путь в рай, Анна; но вашего мне не найти. (Исчезает.) Донна Анна. Какое безобразие! Статуя (кричит ему вслед). Bon voyage, [Счастливого пути (франц.)] Жуан! (В 
виде прощального приветствия посылает ему свои громогласные аккорды. 
Слабый отзвук первой таинственной мелодии слышится в ответ.) Вон он, 
пошел! (Шумно переводит дух.) Ффуу! Ну и язык! В раю этого не потерпят. Дьявол (мрачно). Его уход - политическое поражение для меня. Не могу 
удержать здесь ни одного из этих служителей культа Жизни. Все уходят. 
Это самая большая потеря с тех пор, как ушел голландский художник 
тот, что с одинаковым удовольствием писал семидесятилетнюю ведьму и 
двадцатилетнюю Венеру. Статуя. Я помню, он потом явился в рай. Рембрандт? Дьявол. Да, да, Рембрандт. Что-то в них во всех есть противоестественное. Не 
прислушивайтесь к их проповедям, сеньор командор: это опасно. Не 
гонитесь за сверхчеловеческим, это кончается огульным презрением ко 
всему Человеческому. Для человека лошадь, собака и кошка всего лишь 
виды, стоящие за пределами духовного мира. А для Сверхчеловека мужчина 
и женщина тоже всего лишь виды и тоже стоят за пределами духовного 
мира. Дон Жуан был добр к женщинам и любезен с мужчинами, точно так же, 
как ваша дочь была добра к своим собакам и кошечкам, но подобная 
доброта есть по сути дела отрицание того, что только человеку присуща 
душа. Статуя. А что это за штука такая - Сверхчеловек? Дьявол. О, это последний крик моды у фанатиков Силы Жизни. Вам не 
приходилось встречать в раю, среди недавно прибывших, одного 
сумасшедшего из немецких поляков... как бишь его?.. Ницше! Статуя. Никогда не слыхал. Дьявол. Да, он было явился сюда, но потом опомнился. Я возлагал на него 
кое-какие надежды; к сожалению, он оказался ярым поборником Силы Жизни. 
Вот он-то и выкопал этого Сверхчеловека, который, к слову сказать, 
ровесник Прометею. И в двадцатом веке, когда людям окончательно надоест 
мир, плоть и ваш покорный слуга, они уцепятся за эту новейшую из старых 
причуд. Статуя. Сверхчеловек - неплохо для боевого клича! А хороший боевой клич 
это, знаете ли, половина дела в сражении. Хотел бы я посмотреть на 
этого Ницше. Дьявол. К сожалению, он встретил здесь Вагнера и затеял с ним свару. Статуя. Не мудрено! Я и сам предпочитаю Моцарта. Дьявол. Да нет, речь шла не о музыке. Вагнер одно время увлекался культом 
Силы Жизни и даже сочинил Сверхчеловека по имени Зигфрид. Но 
впоследствии он одумался. Поэтому, когда они встретились здесь, Ницше 
обвинил Вагнера в ренегатстве, а Вагнер написал памфлет, где доказывал, 
что Ницше еврей; и кончилось тем, что Ницше со злости убрался в рай. 
Туда ему и дорога! А теперь, друг мой, поспешим в мой дворец и 
отпразднуем ваше прибытие торжественным музыкальным вечером. Статуя. С удовольствием. Вы очень любезны. Дьявол. Сюда, командор, прошу вас. Мы воспользуемся традиционным люком. 
(Становится на крышку люка.) Статуя. Отлично. (Задумчиво.) А все-таки Сверхчеловек - это неплохо 
придумано. В этом есть нечто монументальное. (Становится с ним рядом.) 
Крышка начинает медленно опускаться. Из пропасти 
вырывается красный огонь. 
Ах, это мне напоминает доброе старое время. Дьявол. И мне тоже. Донна Анна. Стойте! 
Крышка люка останавливается. 
Дьявол. Вам, сеньора, не сюда. Вам еще предстоит апофеоз. Но вы попадете во 
дворец раньше нас. Донна Анна. Я не для того вас остановила. Скажите, где мне найти 
Сверхчеловека? Дьявол. Он еще не рожден, сеньора. Статуя. И должно быть, никогда не родится. Ну, поехали, а то у меня от этого 
красного пламени в носу щекочет. 
Проваливаются. 
Донна Анна. Еще не рожден! Значит, я еще не все свершила. (Благочестиво 
осеняет себя крестом.) Я верю в Грядущую Жизнь. (Кричит в 
пространство.) Отца - отца для Сверхчеловека! 
Она исчезает в пустоте, и снова вокруг - Ничто; кажется, 
что все сущее замерло в бесконечной паузе. Но вот 
откуда-то еле слышно доносится крик человека. Потом на 
посветлевшем фоне смутно обрисовывается контур горной 
вершины. Небо вернулось на свое место; и мы вдруг 
вспоминаем, где мы. Крик ближе, отчетливее; можно 
различить слова: "Автомобиль! Автомобиль!" И тогда сразу 
восстанавливается действительность: утро в горах Сьерры; 
уже совсем светло, и бандиты со всех сторон несутся к 
дороге, куда, сбегая со скалы, указывает пастух. Тэннер 
и Мендоса поднимаются в недоумении и растерянно смотрят 
друг на друга. Стрэйкер прежде чем встать на ноги, 
садится и зевает во весь рот, считая ниже своего 
достоинства проявлять какой-либо интерес к взволнованной 
беготне бандитов. Мендоса быстрым взглядом 
удостоверяется, что все его люди отозвались на тревожный 
сигнал, потом вполголоса заговаривает с Тэннером. 
Мендоса. Вам что-нибудь снилось? Тэннер. Какая-то чушь. А вам? Мендоса. Тоже; только я забыл, что именно. Но помню, что видел вас. Тэннер. А я - вас. Странно! Мендоса. Я ведь вам говорил. 
На дороге раздается выстрел. 
Болваны! Какого черта они балуются с ружьем? 
Бандиты в панике бегут назад. 
Кто стрелял? (Дювалю.) Вы? Дюваль (задыхаясь). Я не стреляль. Они стреляль вперед. Анархист. Говорил я вам, что прежде всего нужно уничтожить государственную 
власть. Теперь мы все пропали. Шумный социал-демократ (сломя голову мчится через котловину). Спасайся кто 
может! Мендоса (схватив его за шиворот, опрокидывает на землю и замахивается 
кинжалом). Ни с места - убью! (Загораживает дорогу.) 
Все останавливаются. 
Что случилось? Мрачный социал-демократ. Машина... Анархист. Трое мужчин... Дюваль. Deux femmes. [Две женщины (франц.)] Мендоса. Трое мужчин и две женщины! Что же вы не привели их сюда? 
Испугались? Шумный социал-демократ (вставая). Мендоса, с ними охрана. Ой, спасайся кто 
может! Мрачный социал-демократ. У выхода из долины - два броневика с солдатами. Анархист. Они стреляли в воздух. Это сигнал. 
Стрэйкер насвистывает свою излюбленную песенку, которая 
в ушах бандитов отдается похоронным маршем. 
Тэннер. Это не охрана, а экспедиция, снаряженная для поимки вашей банды. Нам 
тоже советовали подождать ее, но я торопился. Шумный социал-демократов (в паническом ужасе). Господи боже мой, а мы тут 
сидим и дожидаемся их! Скорей бежим в горы! Мендоса. Дались вам эти горы, болван. Вы что, испанец? Первый же встречный 
пастух вас выдаст. И потом все равно они уже на расстоянии выстрела от 
нас. Шумный социал-демократ. Но... Мендоса. Довольно! Предоставьте мне действовать. (Тэннеру.) Ведь вы нас не 
предадите, друг? Стрэйкер. К кому это вы лезете в дружбу? Мендоса. Вчера преимущество было на моей стороне. Грабитель бедных был в 
руках у грабителей богатых. Вы протянули мне руку; я пожал ее. Тэннер. Я не стану предъявлять никаких обвинений, друг. Мы приятно провели у 
вас вечер - вот и все. Стрэйкер. На меня не надейтесь. Я руки не протягивал никому. Мендоса (обернувшись к нему, веско). Молодой человек, если меня будут 
судить, я во всем признаюсь и расскажу, что меня заставило бросить 
Англию, семью и честную жизнь. Вы хотите, чтобы почтенное имя Стрэйкер 
вывалялось в грязи испанского уголовного суда? Полиция меня обыщет. 
Найдут фотографию Луизы. Она будет напечатана во всех газетах. Помните: 
это будет дело ваших рук. Стрэйкер (в бессильной ярости). Плевать мне на суд. Самое для меня скверное 
- это видеть наше имя рядом с твоим. Грязный шантажист, вот ты кто! Мендоса. Такие выражения недостойны брата Луизы. Но это не важно: вы будете 
молчать; а больше нам ничего не надо. (Оборачивается к своим 
приспешникам, которые испуганно пятятся назад, к пещере, как бы желая 
спрятаться за его спиной.) 
В это время со стороны шоссе появляется оживленная 
группа путешественников, одетых по-дорожному. Впереди 
всех Энн, которая тотчас же подходит к Тэннеру, за нею 
Вайолет под руку с Гектором и Рэмсденом. Мендоса 
неторопливо усаживается на своем президентском камне, 
рядовые его армии выстраиваются позади, а фланги 
занимает штаб: справа Дюваль и Анархист, слева оба 
социал-демократа. 
Энн. Да это Джек! Тэннер. Пропал! Гектор. Ну конечно, он. Я говорил, что это вы, Тэннер. У нас шина спустила 
от прокола; дорога усеяна гвоздями. Вайолет. Что это за люди и что вы тут у них делаете? Энн. Почему вы уехали, ни слова никому не сказав? Гектор. За вами букет роз, мисс Уайтфилд. (Тэннеру.) Когда мы узнали о вашем 
отъезде, мисс Уайтфилд держала со мной пари на букет роз, что моему 
автомобилю не догнать ваш ближе, чем в Монте-Карло. Тэннер. Но это дорога вовсе не на Монте-Карло. Гектор. Неважно. Мисс Уайтфилд выслеживала вас на всем пути. Это настоящий 
Шерлок Холмс в юбке. Тэннер. Сила Жизни! Я погиб! Октавиус (вприпрыжку вбегает со стороны дороги и останавливается между 
Тэннером и Стрэйкером). Джек, дружище, как же я рад, что ты цел и 
невредим. Мы боялись, что ты попал в плен к бандитам. Рэмсден (вглядываясь в Мендосу). Лицо вашего друга кажется мне знакомым. 
Мендоса вежливо встает и, улыбаясь, подходит к Энн и 
Рэмсдену. 
Гектор. Как странно: и мне тоже. Октавиус. Я прекрасно знаю вас, сэр; не могу только вспомнить, где мы с вами 
встречались. Мендоса (к Вайолет). А вам мое лицо незнакомо, мэм? Вайолет. Очень знакомо; но у меня такая скверная память на имена. Мендоса. Это было в отеле "Савой". (Гектору.) Вы, сэр, часто завтракали там 
с этой дамой. (Указывает на Вайолет.) Вы, сэр (Октавиусу), не раз 
обедали с этой дамой (Энн) и ее матерью перед спектаклем в 
Лицеум-театре. (Рэмсдену.) А вы, сэр, часто ужинали в обществе 
(понизив голос до конфиденциального, но вполне отчетливого шепота) 
разных дам. Рэмсден (сердито). А вам какое до этого дело, хотел бы я знать? Октавиус. Как же так, Вайолет? Я считал, что вы с Мэлоуном были едва знакомы 
до этой поездки? Вайолет (раздраженно). Этот человек, вероятно, служил в "Савое" метрдотелем. Мендоса. Официантом, мэм. У меня обо всех вас сохранились наилучшие 
воспоминания. Судя по вашей щедрости ко мне, я мог заключить, что все 
вы очень приятно проводили там время. Вайолет. Какая дерзость! (Поворачивается к нему спиной и, опираясь на руку 
Гектора, начинает взбираться на скалу.) Рэмсден. Довольно, друг мой. Надеюсь, вы не рассчитываете, что эти дамы 
отнесутся к вам как к знакомому на том основании, что вы им 
прислуживали за столом? Мендоса. Простите, это вы первый заговорили о том, что мы знакомы, и дамы 
последовали вашему примеру. Но так или иначе, после этого проявления 
дурных манер, свойственных вашему классу, инцидент исчерпан. Впредь 
потрудитесь обращаться ко мне со всем уважением, как к постороннему 
человеку и такому же путешественнику, как вы. (Высокомерно 
отворачивается и снова занимает свое президентское место.) Тэннер. Ну вот! За всю поездку мне впервые встретился человек, способный 
здраво рассуждать, - и каждый из вас инстинктивно торопится оскорбить 
его. Даже Новый человек и тот не лучше других. Генри! Вы вели себя, как 
самый последний джентльмен! Стрэйкер. Джентльмен! Ну уж нет! Рэмсден. В самом деле, Тэннер, этот ваш тон... Энн. Не слушайте его, дединька. Неужели вы к нему еще не привыкли? (Берет 
его под руку и ласково уводит к скале, куда уже взобрались Вайолет и 
Гектор.) 
Октавиус, как собачка, бежит за ними. 
Вайолет (со скалы). А вот и солдаты. Они соскакивают с машин. Дюваль (в полном ужасе). О, nom de Dieu! [Черт возьми! (франц.)] Анархист. Дураки! Теперь государство раздавит вас только потому, что вы 
пощадили его по наущению политических прихвостней буржуазии. Мрачный социал-демократ (готовый спорить до последней минуты). Напротив, 
только через захват государственного аппарата... Анархист. Пока что этот аппарат сейчас вас захватит. Шумный социал-демократ (ополоумев от страха). Да бросьте! Что мы тут делаем? 
Чего мы ждем? Мендоса (сквозь зубы). Продолжайте. Спорьте о политике, болваны; почтеннее 
занятия не придумаешь. Продолжайте, говорят вам. 
На участке дороги, господствующем над котловиной, 
показывается отряд солдат. Бандиты, борясь с мучительным 
желанием спрятаться друг за друга, стараются сохранить 
по возможности непринужденный вид. Мендоса встает, 
величественный в своей неустрашимости. Офицер, 
командующий отрядом, спускается в котловину; он 
подозрительно оглядывает бандитов; затем переводит 
взгляд на Тэннера. 
Офицер. Что это за люди, сеньор Ingles? Тэннер. Моя охрана. 
Мендоса низко кланяется с мефистофельской улыбкой. 
Невольная усмешка пробегает по лицам бандитов. Все 
приподнимают шляпы, кроме анархиста, который, скрестив 
руки на груди, бросает вызов государству. 
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ 
Сад перед виллой в Гренаде. Кто хочет знать, как это 
выглядит, пусть поедет туда и посмотрит. Для общего 
представления можно упомянуть цепь холмов, усеянных 
виллами, Альгамбру на вершине одного из них и довольно 
большой город в долине, куда сбегаются пыльные белые 
дороги, кишащие ребятишками, которые, чем бы они ни были 
заняты, машинально клянчат милостыню, протягивая цепкие 
коричневые ручонки; впрочем, это описание, если не 
считать Альгамбры, попрошаек и цвета дорог, так же 
приложимо к Испании, как и к Сэррею. Разница только в 
том, что сэррейские холмы невысоки и безобразны и с 
большим правом могли бы называться сэррейскими 
бородавками, тогда как испанские холмы сродни горам: 
мягкость контуров, скрадывающая их высоту, не уменьшает 
их величественности. 
Сад, о котором идет речь, расположен на холме напротив 
Альгамбры, а вилла отделана с дорогостоящей 
претенциозностью, - как всякая вилла, предназначенная 
для помесячной сдачи внаем с полной обстановкой богатым 
американским и английским путешественникам. Если стать 
на лужайке в нижнем конце сада и посмотреть на вершину, 
линия горизонта совпадет с каменной балюстрадой 
выложенной плитняком террасы на фоне бесконечного 
пространства. Между нами и этой террасой будет тогда 
находиться цветник с фонтаном в центре, вокруг которого 
в строгом порядке размещены геометрически правильные 
клумбы, дорожки, посыпанные гравием, и аккуратно 
подстриженные тисовые деревья. Цветник расположен выше 
нашей лужайки; туда ведет несколько ступеней в середине 
уступа. Терраса, в свою очередь, выше цветника, и нужно 
подняться еще на несколько ступеней, чтобы, облокотясь 
на балюстраду, полюбоваться прекрасным зрелищем города в 
долине и холмов, уходящих вдаль, где они вырастают в 
горы. Вилла тогда будет слева от нас, и к ней тоже ведут 
ступени, расположенные в левой части цветника. 
Возвращаясь с террасы через цветник на нашу лужайку 
(причем вилла тогда оказывается уже справа от нас), мы 
узнаем, что обитатели виллы отличаются литературными 
склонностями; нигде не заметно ни сетки для тенниса, ни 
крокетных дужек, а небольшой садовый стол, слева от нас, 
завален книгами, большей частью в желтых обложках. На 
стуле справа тоже лежит несколько раскрытых книг. Газеты 
не видно ни одной,и это обстоятельство, наряду с 
отсутствием спортивного инвентаря, может привести 
вдумчивого наблюдателя к самым многозначительным выводам 
относительно обитателей виллы. Впрочем, в этот ясный 
весенний день подобным размышлениям помешало бы 
появление у боковой калитки Генри Стрэйкера в его 
шоферском наряде. Он пропускает в сад неизвестного 
пожилого джентльмена и сам проходит следом за ним. 
Пожилой джентльмен, наперекор испанскому солнцу, облачен 
в черный сюртук и брюки весьма респектабельного оттенка, 
получающегося из сочетания темно-серых и фиолетовых 
полос; на голове у него цилиндр, черный галстук бабочкой 
оттеняет безукоризненную белизну манишки. Очевидно, он 
из тех людей, которых социальное положение обязывает к 
постоянному и настойчивому самоутверждению, невзирая на 
климат, они и в сердце Сахары и на вершине Монблана 
одевались бы одинаково. А поскольку в нем не 
чувствуется представителя класса, привыкшего видеть свое 
жизненное назначение в том, чтобы рекламировать и 
содержать первоклассных портных и модисток, его 
изысканный костюм придает ему вульгарный вид, тогда как 
в любой рабочей одежде он выглядел бы вполне пристойно. 
У него красное лицо, волосы, напоминающие щетину, 
узенькие глазки, поджатый рот и упрямый подбородок. Кожа 
на шее и у подбородка уже тронута старческой 
дряблостью, но щеки еще упруги и крепки, как яблоко, и 
от этого верхняя часть лица кажется моложе нижней. Он 
самоуверен как человек, который сам составил себе 
состояние, и несколько агрессивен, как тот, кому оно 
досталось в звериной борьбе; за его вежливостью ясно 
ощущается угроза в случае необходимости пустить в ход 
другие методы. Но вообще это человек, способный внушить 
жалость тогда, когда он не внушает страха; временами в 
нем проглядывает нечто трогательное как будто огромная 
коммерческая машина, втиснувшая его в этот сюртук, 
оставила ему очень мало личной свободы и сурово 
отказывает в удовлетворении всех его склонностей и 
желаний. С первого же произнесенного им слова становится 
ясно, что он - ирландец, сохранивший свою природную 
интонацию, несмотря на многочисленные перемены 
местожительства и общественного положения. Можно 
догадаться, что первоначальную основу его речи составлял 
грубоватый говор южных ирландцев; но этот говор так 
долго подвергался искажающим влияниям городского 
жаргона, неизбежным в Лондоне, Глазго, Дублине, да и в 
других больших городах, что теперь разве только заядлому 
кокни придет в голову назвать его ирландским певучесть 
его исчезла совершенно, осталась только грубоватость. К 
Стрэйкеру, чья речь - ярко выраженный кокни, он 
относится с неудержимым презрением, как к безмозглому 
англичанину, который даже на своем языке не умеет 
говорить как следует. В свою очередь Стрэйкер склонен 
рассматривать его манеру говорить как шутку провидения, 
специально задуманную для потехи истых британцев, и 
проявляет к нему терпеливую снисходительность, как к 
представителю низшей и обделенной судьбою расы; впрочем, 
эта снисходительность сменяется возмущением всякий раз, 
когда пожилой джентльмен выказывает претензию на то, 
чтоб его ирландские штучки принимались всерьез. 
Стрэйкер. Сейчас я позову молодую леди. Она говорила, что вы, верно, 
захотите подождать ее здесь. (Поднимается по ступеням, которые ведут к 
цветнику.) Ирландец (с живым любопытством оглядываясь по сторонам). Это мисс Вайолет, 
что ли? Стрэйкер (останавливается, вдруг заподозрив неладное). А вы разве сами не 
знаете? Ирландец. Это я-то? Стрэйкер (начиная сердиться). Вы-то, вы-то. Так что же, знаете вы или нет? Ирландец. А вам какое дело? 
Стрэйкер уже вне себя от злости поворачивается назад и 
подходит к гостю. 
Стрэйкер. Вот я вам сейчас скажу, какое мне дело. Мисс Робинсон... Ирландец. Ага, значит ее фамилия Робинсон? Ну, спасибо, спасибо. Стрэйкер. Вы что же, не знаете даже ее фамилии? Ирландец. Нет, теперь знаю - когда вы мне сказали. Стрэйкер (на мгновение 
сбитый с толку быстрым ответом старика). Послушайте, с какой же это 
стати вы влезли в машину и прикатили сюда, если вы не тот, кому я вез 
записку? Ирландец. А кому же вы ее везли, если не мне? Стрэйкер. Я вез ее мистеру Гектору Мэлоуну, как меня просила мисс Робинсон, 
понятно? Мисс Робинсон мне не хозяйка; просто я взялся за это из 
любезности. А мистера Мэлоуна я знаю, и это вовсе не вы, даже ничего 
похожего. Только почему ж мне в отеле-то сказали, что вас зовут ГектОр 
Мэлоун? Мэлоун. ГЕктор Мэлоун. Стрэйкер (свысока). У вас там, в Ирландии или Америке, может и ГЕктор; 
мало ли чего выдумают в провинции. А здесь вы ГектОр; если до сих пор 
не знали, так скоро узнаете. 
Разговор грозит принять напряженный оборот, но этому 
мешает появление Вайолет, которая вышла из дома и 
спустилась по ступеням цветника как раз вовремя, чтобы 
встать между Стрэйкером и Мэлоуном. 
Вайолет (Стрэйкеру). Вы отвезли мое письмо? Стрэйкер. Да, мисс. Я его свез в отель и послал с горничной наверх, а сам 
стал дожидаться мистера Мэлоуна. Но тут вдруг выходит вот этот тип и 
говорит, что все, мол, в порядке и едем. В отеле сказали, что это и 
есть мистер Гектор Мэлоун,- ну, я его и прихватил. Так вы посмотрите на 
него: если это не тот, который вам нужен, можно его сейчас же отвезти 
обратно. Мэлоун. Мэдэм, вы мне окажете большую честь, если согласитесь со мной 
побеседовать. Я - отец Гектора; вероятно, не прошло бы и часу, как этот 
сообразительный англичанин догадался бы о том. Стрэйкер (с вызывающим хладнокровием). Хоть бы целый год прошел, и то едва 
ли. Вот просидите у нас столько, сколько он сидел, пока мы его 
отшлифовали как следует, тогда, может, и станете чуть на него похожи. А 
теперь вам до него далеко. (К Вайолет, любезно.) Пожалуйста, мисс, если 
вам охота с ним разговаривать, я мешать не стану. (Снисходительно 
кивает Мэлоуну и выходит в боковую калитку.) Вайолет (с изысканной вежливостью). Мне очень жаль, мистер Мэлоун, если этот 
человек нагрубил вам. Но что поделаешь? Это наш водитель. Мэлоун. Кто? Вайолет. Шофер нашего автомобиля. Он умеет вести машину со скоростью 
семьдесят миль в час и чинить ее, если бывают поломки. Мы зависим от 
наших машин; а наши машины зависят от него; так что в конечном счете мы 
зависим от него. Мэлоун. Я заметил, мэдэм, что у англичанина каждая лишняя тысяча долларов 
прибавляет единицу к числу людей, от которых он зависит. Но вы напрасно 
извиняетесь за своего человека; я его нарочно заставил болтать. И 
теперь я знаю, что вы тут, в Гренаде, проездом, с целой компанией 
англичан, и в том числе с моим сыном Гектором. Вайолет (в тоне непринужденной беседы). Совершенно верно. Мы, собственно, 
собирались в Ниццу, но один из членов нашей компании, несколько 
эксцентричный джентльмен, выехал первым и отправился сюда, так что нам 
пришлось следовать за ним. Садитесь, пожалуйста. (Освобождает от книг 
стоящий рядом стул.) Мэлоун (тронутый этим вниманием). Спасибо. (Садится и с любопытством 
смотрит, как она перекладывает книги на садовый стол. Когда она снова 
поворачивается к нему, он говорит.) Мисс Робинсон - так, кажется? Вайолет (садясь). Совершенно верно. Мэлоун (вынимая из кармана письмо). Вы, значит, пишете Гектору. 
Вайолет невольно вздрагивает. 
Он не спеша достает и надевает очки в золотой оправе. 
"Милый! Все наши до вечера ушли в Альгамбру. Я выдумала, что у меня 
болит голова, и теперь я одна в саду. Немедленно прыгай в машину Джека; 
Стрэйкер вмиг примчит тебя сюда. Ну, скоренько, скоренько. Любящая тебя 
Вайолет". (Поворачивается к ней; но она уже успела овладеть собой и с 
полным спокойствием встречает его взгляд. Он продолжает с 
расстановкой.) Я, конечно, не знаю, как принято относиться друг к другу 
у молодых людей в английском обществе, но у нас, в Америке, такая 
записка свидетельствовала бы о весьма значительной степени интимности 
между заинтересованными сторонами. Вайолет. Да, я очень хорошо знакома с вашим сыном, мистер Мэлоун. Вам это 
неприятно? Мэлоун (захваченный несколько врасплох). Ну, не то чтобы неприятно. Но, я 
надеюсь, при этом учитывается, что мой сын полностью зависит от меня и 
что, если он захочет сделать какой-нибудь серьезный шаг, придется 
спросить моего совета. Вайолет. Я уверена, мистер Мэлоун, что вы не захотите поступить неразумно по 
отношению к вашему сыну. Мэлоун. Конечно, конечно, мисс Робинсон. Но в вашем возрасте вам могут 
казаться неразумными некоторые вещи, на которые я смотрю иначе. Вайолет (слегка пожав плечами). Мистер Мэлоун, я думаю, что нам с вами не 
стоит играть в жмурки. Ваш сын Гектор хочет на мне жениться. Мэлоун. Да, если судить по вашей записке, похоже на то. Ну что ж, мисс 
Робинсон, он сам себе хозяин; но если он женится на вас, он ни пенни не 
увидит от меня. (Снимает очки и вместе с письмом засовывает в карман.) Вайолет (со строгой ноткой в голосе). Это не слишком любезно по отношению ко 
мне, мистер Мэлоун. Мэлоун. Я про вас ничего не говорю, мисс Робинсон; вы, на мой взгляд, очень 
обходительная и достойная молодая леди. Но у меня насчет Гектора другие 
планы. Вайолет. А если у Гектора насчет себя нет других планов, мистер Мэлоун? Мэлоун. Может быть, может быть. Но уж тогда придется ему обойтись без меня. 
Вот и все. Да вас, наверно, это не волнует. Когда молодая девица пишет 
молодому человеку, чтобы он ехал к ней скоренько, скоренько, ей 
кажется, что деньги - ничто, а любовь - все. Вайолет (резко). Простите, мистер Мэлоун, я подобных глупостей не думаю. 
Гектор должен иметь деньги. Мэлоун (оторопев). Ну что ж, отлично, отлично. Он, верно, сумеет их 
заработать. Вайолет. Что за радость иметь деньги, если их нужно зaрабатывать? 
(Нетерпеливо встает со стула.) Все это вздор, мистер Мэлоун; вы должны 
дать своему сыну возможность жить так, как требует его положение. Это 
его право. Мэлоун (зловеще). Я бы не советовал вам, мисс Робинсон, выходить за него 
замуж в расчете на это право. 
Вайолет большим усилием подавляет готовый прорваться 
гнев, разжимает пальцы и садится на прежнее место с 
хорошо рассчитанным спокойствием. 
Вайолет. А что, собственно, вам во мне не нравится? По своему положению в 
обществе я не уступаю Гектору, чтобы не сказать больше. Он сам это 
признает. Мэлоун (проницательно). Вы ему, видно, время от времени об этом напоминаете. 
В английском обществе, мисс Робинсон, Гектор будет занимать то 
положение, которое я захочу купить для него. Я ему предлагал 
по-хорошему: пусть подыщет самое историческое поместье, замок или там 
аббатство, какое только найдется в Англии. И как только он мне скажет, 
что имеет на примете жену, достойную быть там хозяйкой, - в тот самый 
день я его покупаю и обеспечиваю Гектору средства для его содержания. Вайолет. Что это значит - жена, достойная быть там хозяйкой? Как будто любая 
хорошо воспитанная женщина не может вести такой дом! Мэлоун. Нет. Она должна быть рождена для этого. Вайолет. Как, например, сам Гектор, не правда ли? Мэлоун. Бабушка Гектора была босоногая ирландская девчонка и баюкала меня у 
очага, в котором горел торф. Пусть он женится на такой же, и я не 
поскуплюсь на приданое. Я хочу, чтобы на мои деньги он или сам 
продвинулся в обществе, или помог продвинуться другому, если хоть 
кому-нибудь будет от этого дела выгода, я сочту свои расходы 
оправданными. Но если он женится на вас, он ничего не выиграет и не 
проиграет. Вайолет. Многие из моих родственников, мистер Мэлоун, безусловно будут 
против того, чтоб я вышла замуж за внука простой крестьянки. Вы можете 
считать это предрассудком, но ведь ваше желание непременно взять сыну 
титулованную жену - тоже предрассудок. Мэлоун (встав со своего места, разглядывает ее с пытливостью, к которой 
примешивается невольное уважение). Удивительно вы, знаете ли, 
откровенная молодая леди. Вайолет. Не понимаю, почему я должна жить в нищете только из-за того, что не 
могу принести вам выгоду. Вы просто хотите сделать Гектора несчастным. Мэлоун. Ничего, он с этим справится. Любовные неудачи не то, что денежные, 
они даже на пользу идут человеку. Вам это, поди, и слушать противно, но 
я знаю, что говорю. Отца моего заморили голодом в Ирландии в черный 
восемьсот сорок седьмой год. Может, слышали про такой? Вайолет. Это когда был недород? Мэлоун (с затаенным жаром). Какой там недород! Если страна завалена хлебом и 
даже вывозит его за границу, нечего толковать о недороде. А все-таки 
отец мой умер с голоду, и голод заставил мать с грудным ребенком на 
руках уехать в Америку. Английское владычество выжило меня и моих из 
Ирландии. Ну что ж, пусть Ирландия остается вам. Но мы теперь 
возвращаемся, чтобы купить Англию; и мы покупаем все, что в ней есть 
лучшего. Буржуазные достатки и буржуазные невестки меня не 
устраивают. Вот это откровенность за откровенность, а? Вайолет (с ледяным спокойствием к его сентиментальности). Право, мистер 
Мэлоун, мне странно слышать такие романтические речи от здравомыслящего 
человека ваших лет. Что ж, вы думаете, английская знать станет по 
первому требованию продавать вам свои поместья? Мэлоун. У меня имеются адреса двух древнейших родовых замков в Англии. 
Одному именитому владельцу не по средствам содержать все комнаты в 
чистоте, другой не в состоянии уплатить налог на наследство. Что вы на 
это скажете? Вайолет. Конечно, это позорно; но вы отлично понимаете, что рано или поздно 
правительство прекратит все эти социалистические посягательства на 
собственность. Мэлоун (ухмыляясь). Как по-вашему - успеет оно это сделать до того, как я 
куплю замок, или, верней сказать, аббатство? Они оба - аббатства. Вайолет (нетерпеливо отмахиваясь от этой темы). Ах, мистер Мэлоун, давайте 
говорить по существу. Вы ведь сами знаете, что до сих пор мы с вами 
говорили не по существу. Мэлоун. Я бы этого не сказал. Я говорю то, что думаю. Вайолет. В таком случае вы не знаете Гектора так, как я его знаю. Он склонен 
к романтике и фантазиям - очевидно, это у него от вас, - и ему нужна 
такая жена, которая могла бы о нем заботиться. Без всяких фантазий, вы 
меня понимаете? Мэлоун. Одним словом, похожая на вас. Вайолет (спокойно). Именно. Но вы же не можете требовать, чтобы я взяла это 
на себя, не имея средств к тому, чтобы жить сообразно его положению. Мэлоун (встревоженно). Погодите, погодите. Этак мы до чего ж договоримся? Я 
и не думал требовать, чтоб вы на себя брали что-нибудь в этом роде. Вайолет. Конечно, мистер Мэлоун, если вы собираетесь сознательно искажать 
смысл моих слов, нам очень трудно будет сговориться. Мэлоун (несколько смущенный). Я вовсе не хотел придираться к словам; это 
как-то само собой вышло, что мы свернули с прямой дорожки. 
Стрэйкер с видом человека, который торопился изо всех 
сил, открывает боковую калитку и пропускает Гектора; тот 
вбегает в сад, задыхаясь от негодования, и сразу 
устремляется к отцу; но Вайолет, в крайней досаде 
вскочившая со стула, загораживает ему дорогу. Стрэйкер 
тем временем успел исчезнуть, - во всяком случае его уже 
не видно. 
Вайолет. Ох, как некстати! Я вас прошу, Гектор: пожалуйста, ни слова. 
Уходите и дайте мне закончить разговор с вашим отцом. Гектор (непреклонно). Нет, Вайолет! Я сейчас же, не сходя с места, должен 
выяснить все до конца. (Отстраняет ее, делает шаг вперед и 
останавливается лицом к лицу с Мэлоуном, у которого щеки постепенно 
багровеют, по мере того как закипает его ирландская кровь.) Отец! Вы 
сделали нечестный ход! Мэлоун. То есть как это? Гектор. Вы вскрыли письмо, адресованное мне. Вы себя выдали за меня и 
хитростью проникли к этой даме. Так порядочные люди не поступают. Мэлоун (с угрозой). Эй, Гектор, думай о том, что говоришь. Думай хорошенько, 
слышишь? Гектор. Я и так думаю. Я все время думаю. Я думаю о своей чести и о своем 
положении в английском обществе. Мэлоун (горячо). Твое положение куплено моими деньгами. Ты об этом не 
забывай. Гектор. Да, но вы же его и погубили, вскрыв это письмо. Письмо от дамы, 
англичанки, не вам адресованное, - личное письмо! интимное письмо! 
чужое письмо! - и мой отец вскрыл его! В Англии таких вещей не прощают. 
Чем скорее мы уедем домой, тем лучше. (Без слов обращается к небесам, 
как бы призывая их в свидетели позора и мук двух отверженных.) Вайолет (одергивая его с инстинктивным отвращением к патетическим сценам). 
Перестаньте, Гектор. Совершенно естественно, что мистер Мэлоун 
распечатал письмо: ведь на конверте стояло его имя. Мэлоун. Вот! Ни капли здравого смысла у тебя нет, Гектор. Благодарю вас, 
мисс Робинсон. Гектор. И я тоже. Вы очень добры. Мой отец этих вещей не понимает. Мэлоун (в ярости сжимая кулаки). Гектор!.. Гектор (с непоколебимым моральным убеждением). Можете сердиться сколько 
угодно. Чужое письмо, папа, есть чужое письмо; от этого не спрячешься. Мэлоун (возвышая голос). Не смей отвечать мне, слышишь? Вайолет. Тсс! Тише, ради бога. Сюда идут. 
Отец и сын, вынужденные замолчать, молча обмениваются 
свирепыми взглядами; в боковую калитку входят Тэннер и 
Рэмсден, а за ними Октавиус и Энн. 
Вайолет. Вы уже вернулись? Тэннер. Альгамбра сегодня закрыта. Вайолет. Какая досада. 
Тэннер проходит дальше и оказывается между Гектором и 
пожилым незнакомцем, которые, по всей видимости, 
недалеки от того, чтобы вцепиться друг в друга. Он 
переводит глаза с одного на другого, ища объяснения. Они 
сумрачно избегают его взгляда, внутренне кипя от гнева. 
Рэмсден. Вайолет, разве можно с головной болью выходить на солнцепек? Тэннер. А вы, видно, тоже выздоровели Мэлоун? Вайолет. Ах, что это я! Ведь здесь не все знакомы. Мистер Мэлоун, 
представьте же вашего отца. Гектор (со стойкостью римлянина). Нет. Он больше не отец мне. Мэлоун (возмущенно). Ах, вот как! Ты отказываешься от родного отца перед 
своими английскими друзьями! Вайолет. Ради бога, только без сцен. 
Энн и Октавиус, замешкавшиеся у калитки, обмениваются 
удивленными взглядами и потихоньку поднимаются к 
цветнику, откуда они могут, оставаясь в стороне, 
наслаждаться скандалом. Проходя мимо, Энн молча строит 
сочувственную гримасу Вайолет, которая стоит спиной к 
садовому столу и с бессильной досадой слушает, как ее 
супруг уносится в заоблачные выси этики без малейшей 
оглядки на миллионы старика. 
Гектор. Мне очень жаль, мисс Робинсон, но это для меня вопрос принципа. Я 
сын, и, смею сказать, довольно почтительный сын; но прежде всего я 
Человек!!! И если папе угодно обращаться с моими письмами так, как 
будто они адресованы ему, и потом еще заявлять, что я не посмею 
жениться на вас, даже если вы удостоите и осчастливите меня согласием, 
- мне остается только одно: отвернуться и идти своей дорогой. Тэннер. Жениться на Вайолет! Рэмсден. Да в уме ли вы? Тэннер. После того что мы вам сказали? Гектор (забывшись). Мне все равно, что бы вы мне ни сказали. Рэмсден (шокированный). Что вы, что вы, сэр! Это чудовищно! (Бросается назад 
к калитке, его расставленные локти дрожат от негодования.) Тэннер. Еще один сумасшедший! Всех этих влюбленных нужно просто сажать под 
замок. (Махнув рукой на Гектора, направляется к цветнику; но Мэлоун, 
неожиданно усмотрев новый повод для обиды, бежит за ним и угрожающим 
тоном заставляет его остановиться.) Мэлоун. Постойте, постойте. Вы что же, считаете, что Гектор недостаточно 
хорош для этой молодой леди? Тэннер. Дорогой сэр, дело в том, что эта молодая леди уже замужем. Гектор 
знает, но упорствует в своем безумии. Уведите его домой и заприте. Мэлоун (язвительно). Ах, значит это и есть хороший тон, который я нарушил 
своими грубыми, неотесанными манерами! Амуры с замужней женщиной! 
(Становится между Гектором и Вайолет и рычит чуть не в самое ухо 
Гектору.) Это ты у английских аристократов набрался таких замашек? Гектор. Ничего, ничего. Вы только не беспокойтесь. Я отвечаю за 
нравственность своих поступков. Тэннер (с горящими глазами бросается к Гектору). Хорошо сказано, Мэлоун! 
Значит, и вы понимаете, что брачный закон - это одно, а нравственность 
- другое. Я вполне согласен с вами! Жаль только, что Вайолет смотрит 
иначе. Мэлоун. Я вот не уверен в этом, сэр. (Обернувшись к Вайолет.) Позвольте вам 
сказать, миссис Робинсон, или как вас там по-настоящему зовут, что 
довольно стыдно замужней женщине посылать такие записочки молодому 
человеку. Гектор (вне себя). Ну, это последняя капля. Отец! Вы оскорбили мою жену. Мэлоун. Твою жену?! Тэннер. Так исчезнувший муж - вы? Еще один мнимый преступник против 
нравственности! (Хлопает себя рукой по лбу и валится на стул Мэлоуна.) Мэлоун. Ты женился без моего согласия! Рэмсден. Вы нас заведомо дурачили, сэр! Гектор. Слушайте! Довольно с меня, наконец, этой комедии. Мы с Вайолет - муж 
и жена, вот и все. Теперь, надеюсь, вам нечего сказать. Мэлоун. Я-то знаю, что мне сказать. Она вышла за нищего. Гектор. Неправда! Она вышла за труженика. (Его американский акцент придает 
особую вескость этому простому и мало популярному слову.) Я сегодня же 
начинаю сам зарабатывать на жизнь. Мэлоун (злобно усмехаясь). Да, да, ты очень храбр сейчас, когда только что 
получил от меня очередной чек. Подождем, пока ты эти деньги истратишь, 
тогда у тебя спеси поубавится. Гектор (вынимая из бумажника чек). Вот. (Бросает его в лицо отцу.) Берите 
свой чек, и больше вы меня не увидите. Я теперь покончил с чеками; и с 
вами тоже. Права оскорблять мою жену я не продам даже за тысячу 
долларов. Мэлоун (потрясенный и взволнованный). Смотри, Гектор! Ты не знаешь, что 
такое бедность. Гектор (пылко). Вот я и хочу узнать это. Я хочу стать Человеком. Вайолет, ты 
сейчас же переедешь ко мне, я помогу тебе собраться. Октавиус (одним прыжком оказывается внизу на лужайке и подбегает к Гектору). 
Но прежде чем вы уйдете, Гектор, я хочу пожать вам руку. Не могу 
передать, как я восхищен вами. (Пожимает ему руку, чуть не плача от 
умиления.) Вайолет (тоже чуть не плача, но от злости). Ах, не будь идиотом, Тави. 
Гектор так же годится в труженики, как и ты. Тэннер (встав и подойдя к Гектору с другой стороны). Не бойтесь, миссис 
Мэлоун, чернорабочим он не будет. (Гектору.) Вам потребуется кое-какой 
капитал для начала, но пусть это вас не беспокоит. Считайте меня своим 
другом и возьмите у меня в долг. Октавиус (поспешно). Или у меня. Мэлоун (уязвленный в самое сердце). Кому вы нужны с вашими деньгами? Зачем 
это ему брать у чужих, когда есть родной отец? 
Тэннер и Октавиус отступают; Октавиус, пожалуй, даже 
несколько огорчен, а Тэннер успокоен таким разрешением 
финансовой проблемы. Вайолет с надеждой поднимает 
голову. 
Гектор, мой мальчик, не торопись. Я сожалею о своих словах и беру их 
обратно. Я не хотел оскорблять Вайолет; она именно такая жена, как тебе 
требуется. Гектор (потрепав его по плечу). Ну-ну, ладно, папа. Не надо больше слов: мы 
уже помирились. Но только денег я ни у кого брать не буду. Мэлоун (униженно молит). Не будь так суров ко мне, Гектор. Уж лучше бы ты со 
мной поссорился и взял деньги, чем помирился и решил голодать. Ты не 
знаешь жизни, а я ее хорошо знаю. Гектор. Нет, нет и нет! Я решил и решения своего не изменю. (С непреклонным 
видом отстраняет отца и подходит к Вайолет.) Ну, миссис Мэлоун, 
придется вам поселиться со мной в отеле и открыто занять то место, 
которое вам по праву принадлежит. Вайолет. Да, милый, но раньше я должна пойти к себе и сказать Дэвис, чтобы 
она уложила мои вещи. Может быть, ты пока поедешь один и закажешь для 
меня номер с окнами в сад? Я приеду через полчаса. Гектор. Идет. Папа, вы обедаете с нами? Мэлоун (торопясь закрепить перемирие). Да, да. Гектор. До скорого свидания. (Издали машет рукой Энн и стоящим в цветнике 
вместе с ней Тэннеру, Рэмсдену и Октавиусу, затем выходит в боковую 
калитку.) 
Его отец и Вайолет вдвоем остаются на лужайке. 
Мэлоун. Вы его образумите, Вайолет, я уверен, что вы его образумите. Вайолет. Никогда не думала, что в нем столько упрямства. Если он всегда 
будет таким, что мне тогда делать? Мэлоун. Не падайте духом; домашние меры действуют медленно, но зато верно. 
Вы его сломите; обещайте мне, что вы его сломите. Вайолет. Буду стараться. Конечно, по-моему, это верх нелепости - сознательно 
обречь себя на бедность. Мэлоун. Еще бы! Вайолет (после минутного размышления). Знаете что, отдайте тот чек мне. 
Чтобы расплатиться в отеле, понадобятся деньги. Попробую, может быть 
мне удастся уговорить Гектора принять их. Не сразу, разумеется, но 
постепенно. Мэлоун (поспешно). Конечно, конечно. Это самое лучшее. (Передает ей чек на 
тысячу долларов и добавляет с лукавством.) Вы понимаете, что это 
скромное месячное содержание было рассчитано на холостяка. Вайолет (холодно). Понимаю. (Берет чек.) Благодарю вас. Кстати, мистер 
Мэлоун, эти два дома, о которых вы говорили, эти аббатства... Мэлоун. Ну? Вайолет. Не решайте вопроса о покупке, пока я не посмотрю. В таких старых 
замках можно ждать самых непредвиденных сюрпризов. Мэлоун. Хорошо, хорошо. Не беспокойтесь, я ничего не предприму, не 
посоветовавшись с вами. Вайолет (вежливо, но без тени признательности). Благодарю вас, так будет 
лучше всего. (Спокойно направляется к вилле.) 
Мэлоун раболепно провожает ее до верхних ступеней. 
Тэннер (обращая внимание Рэмсдена на заискивающее выражение, с которым 
Мэлоун прощается с Вайолет). И это жалкое существо - миллиардер! 
Представитель господствующего духа эпохи! Плетется, как собачка на 
веревочке, за первой девчонкой, которая дала себе труд выказать ему 
презрение. Неужели и я когда-нибудь дойду до этого! (Спускается на 
лужайку.) Рэмсден (следуя за ним). Чем скорее, тем лучше для вас. Мэлоун (возвращается, потирая руки). Вот это жена для Гектора! Я ее на 
десять герцогинь не променяю. (Спускается на лужайку и останавливается 
между Рэмсденом и Тэннером.) Рэмсден (учтиво, миллиардеру). Какая приятная неожиданность, мистер Мэлоун, 
встретить вас в этих краях. Уж не собираетесь ли вы купить Альгамбру? Мэлоун. А хоть бы и так? Я бы ее сумел использовать лучше, чем испанское 
правительство. Но я приехал не за тем. Сказать по правде, с месяц тому 
назад я случайно услыхал разговор между двумя людьми; дело шло о пакете 
акций. Они никак не могли сойтись в цене; люди были молодые и жадные и 
не понимали, что если акции стоят того, что за них дают, значит они и 
стоят того, что за них спрашивают; разница, видите ли, почти ничего не 
составляла. Я для смеху вмешался и купил эти акции. Но до сих пор все 
никак не выясню, что за предприятие такое. Правление фирмы здесь, в 
Гренаде; называется оно Мендоса Лимитед. А что это такое Мендоса 
копи, или пароходная линия, или банк, или патентованное средство? Тэннер. Это человек. Я его знаю; его деятельность основана на чисто 
коммерческих принципах. Если вы не возражаете, мистер Мэлоун, мы можем 
прокатить вас по городу на машине и кстати завернуть к нему. Мэлоун. Охотно, если вы так любезны. А позвольте узнать, с кем... Тэннер. Мистер Роубэк Рэмсден, старинный друг вашей невестки. Мэлоун. Очень приятно, мистер Рэмсден. Рэмсден. Равно как и мне. Мистер Тэннер также принадлежит к нашему кружку. Мэлоун. Весьма рад, мистер Тэннер. Тэннер. Я тоже. 
Мэлоун и Рэмсден, дружески беседуя, выходят в боковую 
калитку. 
(Окликает Октавиуса, который прохаживается с Энн по саду.) Тави! 
Октавиус подходит к ступеням. 
(Говорит ему громким шепотом.) Вайолет вышла замуж за разбойничьего 
банкира. (Убегает вдогонку за Рэмсденом и Мэлоуном.) 
Энн, в бессознательном стремлении помучить Октавиуса, 
приближается к ступеням. 
Энн. Что же вы не пошли с ними, Тави? Октавиус (глаза его сразу подернулись слезами). Вы раните мое сердце, Энн, 
требуя, чтобы я ушел. (Сходит вниз, на лужайку, чтобы спрятать от нее 
свое лицо.) 
Она с ласковой улыбкой следует за ним. 
Энн. Бедный Риккк-Тикки-Тави! Бедное сердце! Октавиус. Оно принадлежит вам, Энн. Простите меня, но я должен высказаться. 
Я люблю вас. Вы знаете, что я люблю вас. Энн. Все это напрасно, Тави. Вы ведь знаете, что мама твердо решила выдать 
меня замуж за Джека. Октавиус (остолбенев). За Джека?! Энн. Трудно поверить, не правда ли? Октавиус (с нарастающей обидой). Так, значит, все это время Джек меня 
дурачил? Значит, он меня потому отговаривал жениться на вас, что сам 
хотел стать вашим мужем? Энн (испугавшись). Нет, нет! И не вздумайте затевать с ним разговор. Он еще 
решит, что это я вам сказала. Джек, я уверена, сам не разбирается в 
своих чувствах. Но из завещания моего отца ясно: он хотел, чтобы я 
вышла за Джека. И мама ни о чем другом слышать не хочет. Октавиус. Но нельзя же вечно приносить себя в жертву желаниям родителей! Энн. Отец любил меня. Мама тоже меня любит. Для меня же лучше, если я буду 
следовать их желаниям, а не своим эгоистическим прихотям. Октавиус. О Энн! Бы - и эгоизм! Но поверьте мне - хоть я и не могу быть 
беспристрастным в этом деле,- есть еще другая сторона вопроса. Зачем 
вам обманывать Джека и выходить за него, если вы его не любите? Зачем 
вам губить мое счастье и свое собственное, если вы можете когда-нибудь 
полюбить меня? Энн (глядит на него с оттенком жалости). Тави, милый мой, вы очень славный, 
очень хороший мальчик. Октавиус (печально). И это все? Энн (лукаво, несмотря на жалость). Это очень много, уверяю вас. Ведь вы 
готовы всю жизнь боготворить землю, по которой я ступаю, правда? Октавиус. Правда. Это звучит смешно, но я не преувеличиваю. Это так, и это 
всегда так будет. Энн. "Всегда" - большой срок, Тави. Вот видите, я же должна показать себя 
достойной такого обожествления! А если бы я вышла за вас замуж, вряд ли 
мне бы это удалось. Зато если я выйду за Джека, вам никогда не придется 
испытать разочарование, - во всяком случае, пока я не состарюсь. Октавиус. Я тоже состарюсь, Энн. Но даже в восемьдесят лет один седой волос 
любимой мною женщины сильнее заставит меня трепетать, чем самые толстые 
золотые косы самой прекрасной юной головки. Энн (почти растроганно). Вот это поэзия, Тави, истинная поэзия! Ваши слова 
вызывают у меня странное чувство: будто я слышу отзвук каких-то прежних 
существований. Разве это не лучшее доказательство бессмертия нашей 
души? Октавиус. Но вы верите мне, что это правда? Энн. Для того, чтоб это стало правдой, Тави, вам надо не только любить меня, 
но и потерять. Октавиус. О! (Быстро садится на стул у садового стола и закрывает лицо 
руками.) Энн (убежденно). Тави! Ни за что на свете я не хотела бы разрушать ваши 
иллюзии. Я не могу ни взять вас, ни отпустить. Но я знаю, что для вас 
будет самое подходящее. Вы должны сохранить верность мне и остаться 
сентиментальным старым холостяком. Октавиус (в отчаянии). Я убью себя, Энн. Энн. О нет, этого вы не сделаете, вы слишком добры. Вам совсем не плохо 
будет житься. Вы будете любезничать с женщинами, станете регулярно 
посещать оперу. Разбитое сердце - очень приятная болезнь для лондонца, 
если он имеет приличный годовой доход. Октавиус (значительно поостыв, но думая, что к нему просто вернулось 
самообладание). Я знаю, Энн, вы хотите мне добра. Джек внушил вам, что 
цинизм лучшее для меня лекарство. (Встает, полный сдержанного 
достоинства.) Энн (лукаво наблюдает за ним). Вот видите, вы уже начинаете разочаровываться 
во мне. Этого я и боялась. Октавиус. Джека вы не боитесь разочаровать. Энн (в экстазе злорадства, освещающем ее лицо, говорит шепотом). Я просто не 
могу: он мной ничуть не очарован. Джеку я готовлю сюрприз. Рассеять 
отрицательное впечатление гораздо легче, чем оправдать репутацию 
идеала. Ах, когда-нибудь я пленю Джека! Октавиус (возвращаясь в стадию тихого отчаяния и начиная бессознательно 
испытывать удовольствие от мысли, что сердце его разбито и положение 
безнадежно). Я в этом не сомневаюсь. Вы всегда будете пленять его. А он 
- глупец! - думает, что вы его сделаете несчастным. Энн. Да. Пока что в этом вся сложность. Октавиус (самоотверженно). Хотите, я скажу ему, что вы его любите? Энн (поспешно). Ой, нет! Он сейчас же опять сбежит. Октавиус (шокированный). Вы хотите выйти за человека замуж против его 
желания? Энн. Какой вы все-таки чудак, Тави! Если женщина твердо решила добиться 
мужчины, при чем тут его желание? (Шаловливо смеется.) Я вижу, вы 
шокированы. Но вы, по-моему, уже начинаете радоваться, что сами избегли 
опасности. Октавиус (потрясенный). Радоваться! (С упреком.) И это вы мне говорите! Энн. Но если бы в самом деле это было так тяжело для вас, разве вы стали бы 
искать новой пытки? Октавиус. А разве я ищу? Энн. Ведь вы же вызвались сказать Джеку, что я его люблю. Это, конечно, 
жертва, но, как видно, она дает вам некоторое удовлетворение. Может 
быть потому, что вы поэт? Вы точно соловей, который прижимается к шипу 
розы, чтоб лучше петь. Октавиус. Все это гораздо проще. Я люблю вас и хочу, чтоб вы были счастливы. 
Вы меня не любите - значит, сам я не могу дать вам счастья; но я могу 
помочь вашему счастью с другим. Энн. Да, казалось бы, это просто. Но когда мы что-нибудь делаем, мы едва ли 
знаем - почему. В сущности, самое простое - это прямо подойти и 
схватить то, чего хочется. Я, должно быть, не люблю вас, Тави, но 
иногда у меня является желание как-нибудь сделать из вас мужчину. Вы 
ничего не смыслите в женщинах. Октавиус (почти холодно). Предпочитаю не меняться в этом отношении. Энн. Тогда вам нужно держаться от них подальше и только мечтать о них. Ни за 
что на свете я бы не согласилась быть вашей женой. Октавиус. Мне не на что надеяться, Энн, и я примирюсь со своей судьбой. Но 
вы, вероятно, не представляете себе, как это больно. Энн. У вас такое мягкое сердце! Просто удивительно, до чего вы с Вайолет 
непохожи. Вайолет тверда, как камень. Октавиус. Ах, нет! Я уверен, что в душе Вайолет настоящая женщина. Энн (нетерпеливо). Почему вы так говорите? Разве если женщина рассудительна, 
трезва и практична - значит, она не настоящая женщина? Вы бы предпочли, 
чтоб Вайолет была дурочкой или чем-нибудь еще хуже, вроде меня? Октавиус. Еще хуже... вроде вас? Что вы хотите сказать, Энн? Энн. Ах господи, не ловите меня на слове. Но я очень уважаю Вайолет. Она 
всегда умеет поставить на своем. Октавиус (со вздохом). И вы тоже. Энн. Правда, но ей это как-то проще удается, не приходится никого обольщать. Октавиус (с чисто братским равнодушием). Вайолет было бы трудно обольстить 
кого-нибудь. Хотя она хорошенькая. Энн. Ничуть не трудно; стоит ей только захотеть. Октавиус. Но какая же порядочная женщина станет сознательно играть на 
инстинктах мужчины? Энн (воздевая руки к небу). О Тави, Тави! Рикки-Тикки-Тави! Да поможет бог 
женщине, которая станет вашей женой. Октавиус (при звуке знакомого прозвища страсть его оживает). О зачем, зачем, 
зачем вы так говорите? Не мучайте меня! Я вас не понимаю. Энн. Вдруг это будет лгунья, кокетка, завлекающая мужчин? Октавиус. Неужели вы считаете меня способным жениться на такой женщине, 
после того что я знал и любил вас? Энн. Гм!.. Во всяком случае, имей эта женщина голову на плечах, она этого не 
допустит. Ну ладно. Сейчас мне некогда больше разговаривать. Скажите, 
что вы меня простили, и вопрос будет исчерпан. Октавиус. Мне не за что вас прощать, и вопрос уже исчерпан. А если не 
исчерпаны мои страдания, вы по крайней мере не увидите, как кровоточит 
рана. Энн. Поэт верен себе. Ну, Тави, милый, до свидания. (Треплет его по щеке; на 
мгновение ей захотелось его поцеловать, но тут же расхотелось; в конце 
концов она убегает в дом.) 
Октавиус снова приютился за столом; он уронил голову на 
руки и всхлипывает. В калитку входит миссис Уайтфилд, 
которая от нечего делать слонялась по гренадским 
магазинам; в руках у нее сумка, полная мелких свертков. 
Миссис Уайтфилд (увидев Октавиуса, бежит к нему и приподнимает его голову). 
Что с вами, Тави? У вас что-нибудь болит? Октавиус. Нет, ничего, ничего. Миссис Уайтфилд (не выпуская его головы, с тревогой). Но вы плачете! Из-за 
Вайолет? Октавиус. Нет, нет. А откуда вы знаете про Вайолет? Миссис Уайтфилд (возвращая голову ее владельцу). Я встретила Роубэка с этим 
отвратительным старым ирландцем. Так у вас, правда, ничего не болит? А 
отчего же вы плакали? Октавиус (с чувством). Ничего - просто одно мужское сердце разбилось. Смешно 
звучит, не правда ли? Миссис Уайтфилд. Да в чем дело? Энн вас чем-нибудь обидела? Октавиус. Энн не виновата. И прошу вас, не думайте, что я хоть 
сколько-нибудь осуждаю вас. Миссис Уайтфилд (изумленная). Меня? За что? Октавиус (примирительно пожимая ей руку). Ни за что. Я ведь сказал, что не 
осуждаю вас. Миссис Уайтфилд. Но я ничего не сделала. О чем вы говорите? Октавиус (с грустной улыбкой). Вы не догадываетесь? Разумеется, вы вправе 
считать, что Джек - лучший муж для Энн, чем я; но я люблю Энн, и мне 
это нелегко. (Встает и делает несколько шагов в сторону по направлению 
к середине лужайки.) Миссис Уайтфилд (торопливо догоняя его). Энн говорит, что я хочу выдать ее 
замуж за Джека? Октавиус. Да, она мне сейчас сказала. Миссис Уайтфилд (задумчиво). Если так, то мне вас очень жаль, Тави. Это 
означает просто, что она сама хочет выйти замуж за Джека. Очень она 
считается с тем, что я говорю и чего я хочу! Октавиус. Но она бы не говорила этого, если бы не думала. Не станете же вы 
подозревать Энн в... в обмане! Миссис Уайтфилд. Ну, хорошо, Тави, хорошо. Сама не знаю, что лучше для 
молодого человека: знать слишком мало, как вы, или слишком много, как 
Джек. 
Возвращается Тэннер. 
Тэннер. Ну, от старого Мэлоуна я отделался. Я познакомил его с Мендосой 
Лимитед и оставил бандитов вдвоем; пусть обсуждают свои дела. В чем 
дело, Тави? Случилось что-нибудь? Октавиус. Пожалуй, мне нужно пойти умыть лицо. (Миссис Уайтфилд.) Скажите 
ему о своем желании. (Тэннеру.) Джек, я хочу, чтобы ты услышал это от 
меня: Энн не возражает. Тэннер (удивленный его тоном). Против чего не возражает? Октавиус. Против того, чего хочет миссис Уайтфилд. (С выражением благородной 
печали поднимается к вилле.) Тэннер (к миссис Уайтфилд). Как таинственно! Что же это такое, чего вы 
хотите? Заранее обещаю, что все будет исполнено. Миссис Уайтфилд (слезливо, с благодарностью). Спасибо вам, Джек. (Садится.) 
Тэннер придвигает другой стул, стоящий у садового стола, 
усаживается рядом с ней и, подперев руками подбородок, 
приготовляется слушать с полным вниманием. 
Не знаю, почему это чужие дети всегда так милы со мной, а мои относятся 
ко мне без всякого уважения? Не удивительно, что мне трудно любить Энн 
и Роду так, как я люблю вас, или Тави, или Вайолет. Все теперь как-то 
странно на свете. Раньше все было просто и естественно, а теперь люди 
словно и думают и чувствуют не так, как надо. С тех пор как профессор 
Тиндаль произнес свою речь в Белфасте, все пошло вкривь и вкось. Тэннер. Да, жизнь сложнее, чем мы привыкли думать. Но все-таки что я должен 
для вас сделать? Миссис Уайтфилд. Вот я как раз об этом и хотела поговорить. Конечно, вы все 
равно женитесь на Энн, независимо от моего желания... Тэннер (вскакивая). Кажется, меня сейчас женят на Энн, независимо от моего 
собственного желания! Миссис Уайтфилд (миролюбиво). Да, это очень возможно. Вы ведь ее знаете: уж 
если она заберет себе что-нибудь в голову... Но не сваливайте это на 
меня - вот все, о чем я прошу. Тави только что проговорился: она 
сказала ему, будто я заставляю ее выйти за вас замуж; бедный мальчик 
теперь убивается, потому что он сам в нее влюблен, хотя что он в ней 
нашел замечательного, одному богу известно. Бесполезно объяснять Тави, 
что Энн навязывает людям свои желания, уверяя их, что это я так хочу, 
хоть я об этом и не помышляла. Это только настраивает Тави против меня. 
Но вы-то понимаете, в чем тут дело. Так что если вы на ней женитесь, не 
вините меня. Тэннер (внушительно). У меня нет ни малейшего намерения жениться на ней. Миссис Уайтфилд (лукаво). А ведь вам она лучше подойдет, чем Тави. Вы ей как 
раз под пару, Джек. Хотелось бы мне посмотреть на нее рядом с мужчиной, 
который ей под пару. Тэннер. Только тот мужчина под пару женщине, у которого кочерга в руках и 
сапоги подбиты железом. Да и то не всегда. А я бы на нее кочергой не 
замахнулся. Я был бы жалким рабом. Миссис Уайтфилд. Неправда. Вас она боится. Во всяком случае, вы сумеете 
говорить ей правду в лицо. С вами она не вывернется, как со мной. Тэннер. Если я стану говорить Энн правду в лицо, исходя из ее же морального 
кодекса, - всякий назовет меня скотиной. Начать хотя бы с того, что 
слова Энн не всегда соответствуют истине. Миссис Уайтфилд. Как приятно, что хоть кто-то не считает ее ангелом! Тэннер. Короче говоря,- как сказал бы муж, если б его довели до того, что он 
бы решился рот раскрыть, - она лгунья. А если она по уши влюбила в себя 
Тави без всякого намерения выйти за него замуж, значит она кокетка, 
следуя традиционному определению кокетки как женщины, возбуждающей 
страсть, которую она не намерена удовлетворить. А раз она довела вас до 
такого состояния, что вы готовы принести меня в жертву ради одного лишь 
удовольствия слышать, как я в лицо назову ее лгуньей, я могу заключить, 
что она еще и тиран. Мужчин она не может так открыто тиранить, как 
женщин; поэтому она без зазрения совести пускает в ход все свои чары, 
чтобы добиться того, что ей нужно. А уж это граничит с чем-то таким, 
чему я не подберу приличного названия. Миссис Уайтфилд (с кроткой укоризной). От кого же можно требовать 
совершенства, Джек? Тэннер. Я и не требую. А вот Энн требует, и это меня возмущает. Я отлично 
знаю, что лживость, кокетство, тиранство и тому подобное - все это 
такие ходячие обвинения, которые можно предъявить любому из нас. Все мы 
лжем, все мы по мере сил и возможности тираним своих близких, все мы 
ищем поклонения, не утруждая себя старанием заслужить его, все мы 
стараемся извлечь наибольшую выгоду из своих чар, если они у нас 
имеются. Согласись Энн с этим, все было бы хорошо. Но она никогда не 
согласится. Если у нее будут дети, она не лишит себя удовольствия 
шлепать их за каждую сказанную ложь. Если она заметит, что другая 
женщина строит мне глазки, она откажется водить знакомство с кокеткой. 
Она сама всегда будет поступать так, как ей хочется, а от всех прочих 
требовать, чтобы они поступали так, как предписывает условный кодекс. 
Короче говоря, я могу простить ей все, кроме ее отвратительного 
лицемерия. Это выше моих сил. Миссис Уайтфилд (в упоении прислушиваясь к своему собственному мнению, 
изложенному столь красноречиво). Да, да, она именно лицемерка! Именно, 
именно! Тэннер. Зачем же вы хотите, чтоб я на ней женился? Миссис Уайтфилд (ворчливо). Ну вот, пожалуйста! Теперь я виновата! Да мне и 
в голову это не приходило, пока Тави не сказал мне с ее слов, будто я 
этого хочу. Но вы же знаете, я очень люблю Тави, он для меня все равно 
что сын родной; и мне вовсе не хочется, чтоб его скрутили и сделали 
несчастным на всю жизнь. Тэннер. Тогда как я, по-видимому, в счет не иду. Миссис Уайтфилд. О, вы - совсем другое дело. Вы сами можете постоять за 
себя. Вы еще ее проучите. И потом надо же ей за кого-нибудь выйти. Тэннер. Ага! Вот он, жизненный инстинкт! Вы ее ненавидите, но вы чувствуете 
себя обязанной выдать ее замуж! Миссис Уайтфилд (встает в возмущении). Что вы сказали? Я ненавижу родную 
дочь? Неужели вы считаете меня такой злой и бесчеловечной только 
потому, что я замечаю ее недостатки? Тэннер (цинично). Так, значит, вы ее любите? Миссис Уайтфилд. Что за вопрос! Конечно, люблю. Какой вы странный, Джек. 
Разве можно не любить свою плоть и кровь? Тэннер. Да, может быть, такие рассуждения избавляют от лишних неприятностей. 
Но я лично подозреваю, что законы против кровосмесительства основаны на 
естественном чувстве отвращения. (Встает.) Миссис Уайтфилд. Нехорошо так говорить, Джек. Вы, надеюсь, не расскажете Энн 
про наш разговор? Мне просто хотелось оправдаться перед вами и Тави. Не 
могу же я сидеть и молча смотреть, как на меня все сваливают. Тэннер (вежливо). Вы совершенно правы. Миссис Уайтфилд (с огорчением). А вышло только хуже. Тави на меня сердится 
за то, что я не преклоняюсь перед Энн. А если мне вбили в голову, что 
Энн должна выйти замуж за вас, что же я могу сказать? Только одно: так 
ей и надо. Тэннер. Благодарю вас. Миссис Уайтфилд. Ну вот, теперь вы будете перевертывать мои слова, чтобы 
вышло вовсе не то, что я хотела сказать. Это нечестно и... 
Сверху, из виллы, спускается Энн, а за ней Вайолет, 
одетая по-дорожному. 
Энн (подходит к матери и обращается к ней зловеще сладким голосом). Милая 
мамочка, как вы тут весело болтаете с Джеком. Вас по всему саду слышно. Миссис Уайтфилд (испуганно). Ты слышала... Тэннер. Не тревожьтесь. Энн просто... одним словом, мы ведь как раз говорили 
об этой ее привычке. Ничего она не слышала. Миссис Уайтфилд (отважно). А мне совершенно безразлично, слышала она или 
нет. Я, кажется, имею право говорить, что хочу. Вайолет (спускаясь на лужайку и становясь между Тэннером и миссис Уайтфилд). 
Я пришла проститься с вами. Мой медовый месяц начался, и я уезжаю. Миссис Уайтфилд (плачет). Ах, не говори так, Вайолет! И ни свадьбы, ни 
обеда, ни новых платьев! Вайолет (лаская ее). Ничего, это мы все наверстаем. Миссис Уайтфилд. Только не позволяй ему увозить тебя в Америку. Обещай мне, 
что не позволишь. Вайолет (твердо). Ну разумеется, об этом не может быть и речи. Не плачьте, 
дорогая миссис Уайтфилд, я ведь только переезжаю в отель. Миссис Уайтфилд. Но когда видишь тебя в дорожном костюме, с саквояжами, 
невольно думаешь... (Слезы мешают ей, она глотает их и продолжает.) Ах, 
почему ты не моя дочь! Вайолет (утешая ее). Ну, ну, я ведь почти ваша дочь. Перестаньте, а то Энн 
приревнует. Миссис Уайтфилд. Энн меня ни капельки не любит. Энн. Фи, мама! Довольно вам плакать. Вы же знаете, что Вайолет этого не 
переносит. 
Миссис Уайтфилд вытирает глаза и утихает. 
Вайолет. До свидания, Джек. Тэннер. До свидания, Вайолет. Вайолет. Чем скорей и вы женитесь, тем лучше. Меньше риска быть непонятым. Тэннер (сердито). Я не удивлюсь, если еще сегодня окажусь женатым. Вы все, 
кажется, сговорились. Вайолет. Это для вас не так уж плохо. (К миссис Уайтфилд, обнимая ее.) 
Поедемте со мной, вам полезно будет прокатиться. Только захватим вашу 
накидку. (Уводит ее к вилле.) Миссис Уайтфилд (проходя вместе с ней через цветник). Вот теперь ты уедешь, 
и я во всем доме останусь одна с Энн; а ведь она вечно занята 
мужчинами! Мужу твоему вряд ли захочется тратить время на скучную 
старуху. Не спорь, пожалуйста. Вежливость вежливостью, а что люди на 
самом деле думают, это я хорошо знаю... (Продолжает разговаривать с 
Вайолет, пока обе они не исчезают из виду.) 
Энн, оставшись наедине с Тэннером, смотрит на него и