1 2 3 4 5 
— Ты думаешь, что оказал ему хорошую услугу, обманывая меня?
   
— Нет.
   
— Почему же ты это сделал?
   
— Ну, я думал, что нельзя же товарища выдавать!
   
— Как — выдавать? Это врагу нельзя выдавать, а я разве ваш враг?
   
Я не знал, что сказать, и молча смотрел на пол.
   
— Не думала я, что мои ученики считают меня врагом! — сказала Ольга Николаевна.
   
— Мы не считаем, Ольга Николаевна, — сказал Ваня. — Разве мы считаем?
   
— Почему же никто не сказал мне?
   
— Да ведь никто и не знал. Мы только сегодня пришли, и вот все выяснилось.
   
— Ну хорошо, об этом поговорим после… Почему же ты, Костя, не ходил в школу?
   
— Я боялся, — пробормотал Костя.
   
— Чего ты боялся?
   
— Что вы записку от мамы спросите.
   
— Какую записку?
   
— Ну, записку, что я пропустил, когда был диктант.
   
— Почему же ты пропустил, когда диктант был?
   
— Боялся.
   
— Чего?
   
— Двойку получить боялся.
   
— Значит, ты нарочно пропустил, когда писали диктант, а потом не приходил, потому что у тебя не было записки от матери?
   
— Да.
   
— Что же ты думал делать, когда решил не ходить в школу? — спросила Ольга Николаевна.
   
— Не знаю.
   
— Но ведь какие-то планы у тебя были?
   
— Какие у меня планы!
   
— Он решил сделаться цирковым акробатом, — сказал Юра.
   
— В цирковую школу без семилетнего образования не берут. Да еще там надо лет пять учиться. Не мог же ты сразу стать цирковым артистом! — сказала Ольга Николаевна.
   
— Не мог, — согласился Шишкин.
   
— Вот видишь. Не обдумав ничего, так сразу и решил не ходить в школу. Разве так можно? Шишкин молчал.
   
— Что же ты теперь думаешь делать?
   
— Не знаю.
   
— А ты подумай.
   
Шишкин помолчал, потом взглянул на Ольгу Николаевну исподлобья и сказал:
   
— Я хочу вернуться в школу!
   
— Что ж, это самое лучшее, что ты мог придумать. Только условие: ты должен дать обещание, что исправишься и будешь хорошо учиться.
   
— Я теперь буду хорошо, — сказал Шишкин.
   
— Ну смотри. Завтра с утра приходи в школу, а я попрошу директора, чтоб он разрешил тебе продолжать учиться.
   
— Я приду.
   
Ольга Николаевна сказала нам всем, чтобы мы шли домой делать уроки.
   
Костя увидел, что она не собирается уходить, и сказал:
   
— Ольга Николаевна, я хочу вас попросить: не говорите маме!
   
— Почему? — спросила Ольга Николаевна.
   
— Я теперь буду хорошо учиться, только не говорите!
   
— Значит, ты хочешь продолжать обманывать маму? И еще хочешь, чтобы я тебе помогала в этом?
   
— Я не буду больше обманывать маму. Мне так не хочется огорчать ее!
   
— А если мама узнает, что мы с тобой вместе обманывали ее? Ведь она будет огорчена еще больше. Правда?
   
— Правда.
   
— Вот видишь, надо маме сказать. Но так как ты обещаешь взяться за учебу как следует, то я попрошу маму, чтобы она не очень сердилась на тебя.
   
— Я обещаю.
   
— Вот и договорились, — сказала Ольга Николаевна. — А сейчас бери книги, и будем заниматься.
   
Я ушел домой вместе с ребятами и не знаю, что было дальше.
  
  
   
    
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   
   
И вот на другой день Шишкин явился в класс. Он растерянно улыбался и смущенно поглядывал на ребят, но, видя, что его никто не стыдит, он успокоился и сел рядом со мной. Пустое место за нашей партой заполнилось, и я почувствовал облегчение, будто у меня в груди тоже что-то заполнилось и стало па свое место.
   
Ольга Николаевна ничего не сказала Шишкину, и уроки шли как обычно, своим порядком. На перемене к нам пришел Володя, ребята стали рассказывать ему про этот случай. Я думал, что Володя станет стыдить Шишкина, а Володя вместо этого стал стыдить меня.
   
— Ты ведь знал, что твой товарищ поступает неправильно, и не помог ему исправить ошибку, — сказал Володя. — Надо было поговорить с ним серьезно, а если бы он тебя не послушался, надо было сказать учительнице, или мне, или ребятам. А ты от всех скрывал.
   
   
   
   
— Будто я с ним не говорил! Я сколько раз ему твердил об этом! Что я мог сделать? Он ведь сам решил не ходить в школу.
   
— А почему решил? Потому что плохо учился. А ты помог ему учиться лучше? Ты ведь знал, что он плохо учится?
   
— Знал, — говорю. — Это все у него из-за русского языка. Он всегда у меня русский списывал.
   
— Вот видишь, если б ты по-настоящему заботился о своем друге, то не давал бы ему списывать. Настоящий друг должен быть требовательным. Какой же ты товарищ, если миришься с тем, что твой друг поступает нехорошо? Такая дружба ненастоящая — это ложная дружба.
   
Все ребята начали говорить, что я ложный друг, а Володя сказал:
   
— Давайте после уроков соберемся, ребята, и поговорим обо всем.
   
Мы решили собраться после уроков, но, как только занятия кончились, Ольга Николаевна подозвала меня и Шишкина и сказала:
   
— Костя и Витя, зайдите сейчас к директору. Он хочет поговорить с вами.
   
— А о чем? — испугался я.
   
— Вот он вам и расскажет о чем. Да вы идите, не бойтесь! — усмехнулась она.
   
Мы пришли в кабинет директора, остановились на пороге и сказали:
   
— Здравствуйте, Игорь Александрович!
   
Игорь Александрович сидел за столом и что-то писал.
   
— Здравствуйте, ребята! Заходите и садитесь вот на диван, — сказал он, а сам продолжал писать.
   
Но мы сесть боялись, потому что диван стоял очень близко возле директора. Стоять возле дверей казалось нам безопаснее. Игорь Александрович кончил писать, снял очки и сказал:
   
— Садитесь. Чего же вы стоите?
   
Мы подошли и сели. Диван был кожаный, блестящий. Кожа была скользкая, и я все время съезжал с дивана, потому что сел с краю, а усесться на нем как следует я не решался. И так я мучился в продолжение всего разговора — а разговор получился длинный! — и от такого сидения устал больше, чем если бы все это время стоял на одной ноге.
   
— Ну, расскажи, Шишкин, как это тебе пришло в голову стать прогульщиком? — спросил Игорь Александрович, когда мы сели.
   
— Не знаю, — замялся Шишкин.
   
— Гм! — сказал Игорь Александрович. — Кто же об этом может знать, как ты думаешь?
   
— Н-не знаю, — снова пролепетал Шишкин.
   
— Может быть, по-твоему, я знаю?
   
Шишкин исподлобья взглянул на Игоря Александровича, чтоб узнать, не шутит ли он, но лицо у директора было серьезное. Поэтому он снова ответил:
   
— Не знаю.
   
— Что это, братец, у тебя на все один ответ: «Не знаю». Уж если разговаривать, то давай разговаривать серьезно. Ведь я не просто из любопытства спрашиваю тебя, почему ты не ходил в школу.
   
— Так просто. Я боялся, — ответил Шишкин.
   
— Чего же ты боялся?
   
— Я боялся диктанта и пропустил, а потом боялся, что Ольга Николаевна спросит записку от матери, вот и не приходил.
   
— Почему же ты боялся диктанта? Что он, такой страшный?
   
— Я боялся получить двойку.
   
— Значит, ты плохо готовился по русскому языку?
   
— Плохо.
   
— Почему же ты плохо готовился?
   
— Мне трудно.
   
— А по другим предметам тебе тоже трудно учиться?
   
— По другим легче.
   
— Почему же по русскому трудно?
   
— Я отстал. Не знаю, как слова писать.
   
— Так тебе подогнать надо, а ты, наверно, мало по русскому занимаешься?
   
— Мало.
   
— Почему же?
   
— Ну, он у меня не идет. Историю я прочитаю или географию — и уже знаю, а тут как напишу, так обязательно ошибки будут.
   
— Вот тебе и нужно побольше по русскому заниматься. Надо делать не только то, что легко, но и то, что трудно. Если хочешь научиться, то должен и потрудиться. Вот скажи, Малеев, — спросил Игорь Александрович меня, — ты ведь не успевал раньше по арифметике?
   
— Не успевал.
   
— А теперь стал лучше учиться?
   
— Лучше.
   
— Как же это у тебя вышло?
   
— А я сам захотел. Мне Ольга Николаевна сказала, чтоб я захотел, и я захотел и принялся добиваться.
   
— И добился-таки?
   
— Добился.
   
— Но тебе ведь сначала было, наверно, трудно?
   
— Сначала было трудно, а теперь мне совсем легко.
   
— Вот видишь, Шишкин! Возьми пример с Малеева. Сначала будет трудно, а потом, когда одолеешь трудность, будет легко. Так что берись за дело, и у тебя все выйдет.
   
— Хорошо, — сказал Шишкин, — я попробую.
   
— Да тут и пробовать нечего Надо сразу браться, и дело с концом.
   
— Ну, я попытаюсь, — ответил Шишкин.
   
— Это все равно что попробовать, — сказал Игорь Александрович. — Вот и видно, что у тебя нет силы воли. Чего ты боишься? У тебя есть товарищи. Разве они не помогут тебе? Ты, Малеев, ведь друг Шишкина?
   
— Да, — говорю я.
   
— Ну, так помоги ему подтянуться по русскому языку. Он очень запустил этот предмет, и ему одному не справиться.
   
— Это я могу, — говорю, — потому что сам был отстающим и теперь знаю, с какого конца нужно браться за это дело.
   
— Вот-вот! Значит, попробуешь? — улыбнулся Игорь Александрович.
   
— Нет, — говорю, — и пробовать не буду. Сразу начну заниматься с ним.
   
— Хорошо Это мне нравится, — сказал Игорь Александрович. — У тебя общественная работа есть?
   
— Нету, — говорю
   
— Вот это и будет твоя общественная работа на первое время Я советовался с Ольгой Николаевной, и она сказала, что ты сумеешь помочь Шишкину. Уж если ты сам себе сумел помочь, то и другому поможешь. Только отнесись к этому делу серьезно.
   
— Я буду серьезно, — ответил я.
   
— Следи, чтоб он все задания выполнял самостоятельно, вовремя, чтобы все доводил до конца. За него ничего делать не надо. Это будет плохая помощь с твоей стороны. Когда он научится работать сам, у него появится и сила воли и твоя помощь ему уже будет не нужна. Понятно это тебе?
   
— Понятно, — сказал я.
   
— А ты, Шишкин, запомни, что все люди должны честно трудиться.
   
   
   
   
— Но я ведь еще не трудюсь… не тружусь, — пролепетал. Шишкин.
   
— Как так не трудишься? А учеба разве не труд? Учеба для тебя и есть самый настоящий труд. Взрослые работают на заводах и фабриках, в колхозах и совхозах, строят электростанции, соединяют каналами реки и моря, орошают пустыни, насаждают леса. Видишь, как много дел!.. А дети учатся в школах, чтобы в будущем стать образованными и, в свою очередь, принести нашей родине как можно больше пользы. Разве ты не хочешь приносить родине пользу?
   
— Хочу.
   
— Вот видишь! Но, может быть, ты думаешь, достаточно сказать просто «хочу»? Надо быть стойким, упорным, без упорства ты ничего не достигнешь.
   
— Я буду теперь упорным.
   
— Вот хорошо, — сказал Игорь Александрович. — Надо быть честным. А разве ты честен? Ты обманывал мать, обманывал учительницу, обманывал своих товарищей.
   
— Я буду честным теперь.
   
— Постарайся, — сказал Игорь Александрович. — Но это еще не все. Надо любить своих товарищей.
   
— Разве я не люблю их? — удивился Шишкин.
   
— Где же любишь! Бросил их всех и решил без них обойтись. Разве это любовь?
   
— Но я ведь скучал по ним! — чуть ли не со слезами на глазах воскликнул Шишкин.
   
— Ну хорошо, что хоть скучал, но будет еще лучше, если ты будешь чувствовать, что без товарищей тебе не прожить, чтоб даже в голову не приходило бросать их.
   
— Я буду больше любить, — сказал Шишкин.
   
— Что же ты делал, голубчик, пока не ходил в школу? — спросил его Игорь Александрович.
   
Мы рассказали, как учили Лобзика считать. Игорь Александрович очень заинтересовался этим и подробно расспрашивал, как мы это делали.
   
— Да разве же можно научить собаку считать, как человека? — сказал наконец он.
   
— А как же считала та собака в цирке? Игорь Александрович засмеялся:
   
— Та собака вовсе не умела считать. Ее выучили только лаять и останавливаться по сигналу. Когда собака пролает столько раз, сколько нужно, дрессировщик дает ей незаметный для публики сигнал, и собака перестает лаять, а публике кажется, что собака сама лает, сколько нужно.
   
— Какой же сигнал дает дрессировщик? — спросил Костя.
   
— Ну, он незаметно кивает головой, или машет рукой, или потихоньку щелкает пальцами.
   
— Но наш Лобзик иногда считает правильно и без сигнала, — сказал Костя.
   
— Собаки очень наблюдательны, — сказал Игорь Александрович. — Ты сам незаметно для себя можешь кивать головой или делать какое-нибудь телодвижение как раз в то время, когда Лобзик пролает столько раз, сколько нужно, вот он подмечает это и старается угадать. Но так как твои телодвижения очень неуловимы, то он и ошибается часто. Для того чтобы он лаял правильно, приучите его к какому-нибудь определенному сигналу, например щелкайте пальцами.
   
— Я возьмусь за это, — сказал Костя. — Только я сначала подтянусь по русскому языку, а потом буду учить Лобзика.
   
— Вот правильно! А когда у нас будет вечер в школе, можете выступить со своей дрессированной собакой.
   
Мы так боялись, что Игорь Александрович придумает для нас какое-нибудь наказание, но он, видно, и не собирался наказывать нас, а хотел только объяснить нам, что надо учиться лучше.
  
  
   
    
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
   
   
Когда мы вышли из кабинета директора, то увидели, что Володя и все ребята дожидались нас в коридоре. Они моментально окружили нас и стали спрашивать:
   
— Ну что? Что вам Игорь Александрович сказал? Что вам будет?
   
— Простил. Теперь уже ничего не будет, — ответил я.
   
— Ну вот и хорошо! — обрадовался Толя. — Пойдемте в пионерскую комнату, поговорим. Надо поговорить.
   
Мы все гурьбой пошли в пионерскую комнату. Шишкин вошел последним.
   
— Иди, иди, Шишкин, не бойся! — говорил Юра. — Никто тебя ругать не будет.
   
Мы сели вокруг стола, и Володя сказал:
   
— Теперь поговорим, ребята, как помочь Шишкину. Он плохо учился и в конце концов дошел до того, что совсем перестал ходить в школу. Но мы все тоже виноваты в этом. Мы не обращали внимания на то, как он учится, и не помогли ему вовремя.
   
— Мы, конечно, тоже виноваты, — ответил Ваня. — Но и Шишкин должен понять, что надо учиться лучше. Если он не возьмется теперь, то это опять может плохо кончиться.
   
— Правда, Шишкин, только ты не обижайся, это опять может плохо кончиться, — сказал Юра. — А мы поможем тебе, честное слово! Все, что надо, сделаем.
   
— А как помогать? — сказал Лепя Астафьев. — Мы ведь ему помощника выделили. Видно, Алик Сорокин плохо занимался с ним, раз такие результаты.
   
— Может быть, вы и не занимались совсем? — спросил Володя Алика.
   
— Почему — не занимались? Мы занимались! — ответил Алик.
   
— Сколько же раз вы занимались?
   
— Ну, я не помню. Раза два или три.
   
— Раза два или три? — удивился Юра. — Да ты должен был каждый день заниматься с ним, а не раза два или три. Сам обещал на собрании. Мы тебе это дело доверили, а ты не оправдал доверия!
   
— Как же я мог оправдать доверие? — сказал Алик. — К нему придешь, а его дома нет. Или придешь, а он говорит:
   
«Я сегодня не в настроении заниматься». Ну, я и бросил.
   
— Ишь ты, «бросил»! — сказал Юра. — Ты должен был на звене поставить вопрос, чтоб звено помогло. Шишкин у нас неорганизованный. Ты вот хорошо учишься, о себе позаботился, а о товарище позаботиться не захотел… Ну ладно, я тоже виноват, что не проверил тебя.
   
— Я теперь буду хорошо заниматься с Шишкиным, — сказал Алик. — Я шахматами увлекся, поэтому так и вышло.
   
— Нет, — ответил Володя, — больше мы тебе этого дела не доверим.
   
— Теперь я буду с Шишкиным заниматься, — сказал я. — Мне Игорь Александрович велел.
   
— Что ж, — сказал Володя, — раз тебя Игорь Александрович назначил, то и мы тебя на это дело выделим. Правда, ребята?
   
— Конечно, — согласились ребята. — Пусть занимается, раз Игорь Александрович сказал.
   
Сбор кончился, и мы вышли на улицу. Шишкин по дороге долго молчал, все думал о чем-то, потом сказал:
   
— Вот, оказывается, какой я скверный! Никакой у меня, силы воли нет! Ни к чему я не способный. Ничего из меня путного не выйдет!
   
— Нет, почему же? Ты не такой уж скверный, — попробовал я утешить его.
   
— Нет, не говори, я знаю. Только я сам не хочу быть таким Я исправлюсь. Вот ты увидишь. Честное слово, исправлюсь! Только ты уж, пожалуйста, помоги мне! Тебе ведь Игорь Александрович велел. Ты не имеешь нрава отказываться!
   
— Да я и не отказываюсь, — говорю я. — Только ты меня слушайся. Давай начнем заниматься с сегодняшнего же дня. После обеда я приду к тебе, и начнем заниматься.
   
После обеда я сейчас же отправился к Шишкину и еще на лестнице услышал собачий лай. Захожу в комнату, смотрю — Лобзик уже сидит на стуле и лает, а Костя щелкает пальцами у него перед самым носом.
   
— Это, — говорит, — я его приучаю к сигналу, как Игорь Александрович учил. Давай немножко позанимаемся с Лобзиком, а потом начнем делать уроки. Все равно ведь Лобзика учить надо.
   
— Э, брат, — говорю я, — сам сказал, что с Лобзиком начнешь заниматься после того, как исправишься по русскому языку, и уже передумал.
   
— Кончено! — закричал Шишкин. — Пошел вон, Лобзик! Вот, даже смотреть на него не стану, пока не исправлюсь по русскому. Скажи, что я тряпка, если увидишь, что я занимаюсь с Лобзиком. Ну, с чего мы начнем?
   
— Начнем, — говорю, — с русского.
   
— А нельзя ли с географии или хотя бы с арифметики?
   
— Нет, нет, — говорю. — Я уж на собственном опыте знаю, кому с чего начинать. Что нам по русскому задано?
   
— Да вот, — говорит, — суффиксы «очк» и «ечк», и еще мне Ольга Николаевна задала повторить правило на безударные гласные и сделать упражнение.
   
— Вот с этого ты и начнешь, — сказал я.
   
— Ну ладно, давай начнем.
   
— Вот и начинай. Или, может быть, ты думаешь, что я с тобой буду это упражнение делать? Ты все будешь делать сам. Я только проверять тебя буду. Надо приучаться все самому делать.
   
— Что ж, хорошо, буду приучаться, — вздохнул Шишкин и взялся за книгу.
   
Он быстро повторил правило и принялся делать упражнение. Это упражнение было очень простое. Нужно было списать примеры и вставить в словах пропущенные буквы. Вот Шишкин писал, писал, а я в это время учил географию и делал вид, что не обращаю на него внимания. Наконец он говорит:
   
— Готово!
   
Я посмотрел… Батюшки! У него там ошибок целая куча! Вместо «гора» он написал «гара», вместо «веселый» написал «виселый», вместо «тяжелый» — «тижелый».
   
— Ну-ну! — говорю. — Наработал же ты тут!
   
— Что, очень много ошибок сделал?
   
— Да не так чтоб уж очень много, а, если сказать по правде, порядочно.
   
— Ну вот! Я так и знал! Мне никогда удачи не будет! — расстроился Костя.
   
— Здесь не в удаче дело, — говорю я. — Надо знать, как писать. Ты ведь учил правило?
   
— Учил.
   
— Ну, скажи: что в правиле говорится?
   
— В правиле? Да я уж и не помню.
   
— Как же ты учил, если не помнишь?
   
Я заставил его снова прочитать правило, в котором говорится о том, что безударные гласные проверяются ударением, и сказал:
   
— Вот ты написал «тижелый». Почему ты так написал?
   
— Наверно, «тежелый» надо писать?
   
— А ты не гадай. Знаешь правило — пользуйся правилом. Измени слово так, чтоб на первом слоге было ударение.
   
Шишкин стал изменять слово «тяжелый» и нашел слово «тяжесть».
   
— А! — обрадовался он. — Значит, надо писать не «тижелый» и не «тежелый», а «тяжелый».
   
— Верно, — говорю я. — Вот теперь возьми и сделай упражнение снова, потому что ты делал его и совсем не пользовался правилом, а от этого никакой пользы не может быть. Всегда надо думать, какую букву писать.
   
— Ну ладно, в другой раз я буду думать, а сейчас пусть так останется.
   
— Э, братец, — говорю, — так не годится! Уж если ты обещал слушаться меня, слушайся.
   
Шишкин со вздохом принялся делать упражнение снова. На этот раз он очень спешил. Буквы у него лепились в тетрадке и вкривь и вкось, валились набок, подскакивали кверху и заезжали вниз. Видно было, что ему уже надоело заниматься. Тут к нам пришел Юра. Он увидел, что мы занимаемся, и сказал:
   
— А, занимаетесь! Вот это хорошо! Что вы тут делаете?
   
— Упражнение, — говорю. — Ему Ольга Николаевна задала.
   
Юра заглянул в тетрадь.
   
— Что же ты тут пишешь? Надо писать «зуб», а ты написал «зуп».
   
— А какое тут правило? — спрашивает Шишкин. — У меня правило на безударные гласные, а это разве безударная гласная?
   
— Тут, — говорю, — такое правило, что надо внимательно списывать. Смотри, что в книжке написано? «Зуб»!
   
— Тут тоже есть правило, — сказал Юра. — Надо изменить слово так, чтобы после согласной, которая слышится неясно, стояла гласная буква. Вот измени слово.
   
— Как же его изменить? «Зуб» так и будет «зуб».
   
— А ты подумай. Что у тебя во рту?
   
— У меня во рту зубы, и язык еще есть.
   
— Про язык тебя никто не спрашивает. Вот ты изменил слово: было «зуб», стало «зубы». Что слышится: «б» или «п»?
   
— Конечно, «б»!
   
— Значит, и писать надо «зуб». В это время пришел Ваня. Он увидел, что мы занимаемся, и тоже сказал:
   
— А, занимаетесь!
   
— Занимаемся, — говорим.
   
— Молодцы! За это вам весь класс скажет спасибо.
   
— Еще чего не хватало! — ответил Шишкин. — Каждый ученик обязан хорошо учиться, так что спасибо тут не за что говорить.
   
— Ну, это я так просто сказал. Весь класс хочет, чтоб все хорошо учились, а раз вы учитесь, значит, все будет хорошо.
   
Тут опять отворилась дверь, и вошел Вася Ерохин.
   
— А, занимаетесь! — говорит.
   
— Что это такое? — говорю я. — Каждый приходит и говорит: «А, занимаетесь», будто мы первый раз в жизни занимаемся, а до этого и не учились вовсе!
   
— Да я не про тебя говорю, я про Шишкина, — ответил Вася.
   
— А Шишкин что? Будто он совсем не учился? У него по всем предметам не такие уж плохие отметки, только по русскому…
   
— Ну, не сердись, я так просто сказал. Я думал, что он не занимается, а он занимается, вот я и сказал
   
— Мог бы хоть что-нибудь другое сказать. Будто других слов нет на свете!
   
— Откуда же я знал, что это вас так обидит? По-моему, ничего тут обидного нет.
   
Тут снова отворилась дверь, и на пороге появился Алик Сорокин.
   
— Сейчас тоже, наверно, скажет: «А, занимаетесь!» — прошептал Шишкин.
   
— А, занимаетесь! — улыбнулся Алик Сорокин. Мы все чуть "от смеха не лопнули.
   
— Чего вы смеетесь? Что я такого смешного сказал? — смутился Алик.
   
— Да ничего. Мы не над тобой смеемся, — ответил я. — А ты чего пришел?
   
— Так просто. Думал, может, моя помощь понадобится.
   
— Может быть, и шахматы с собой захватил? — спросил я.
   
— Ах я растяпа! Забыл шахматы захватить! Вот бы мы и сыграли тут!
   
— Нет, ты уж с шахматами лучше уходи отсюда подальше, — сказал Юра. — Пойдемте домой, ребята, не будем им мешать заниматься.
   
Ребята ушли.
   
— Это они приходили проверить, учимся мы или нет, — сказал Костя.
   
— Ну и что же? — говорю я. — Ничего тут обидного нет.
   
— Что же тут обидного? Я и не говорю. Ребята хорошие, заботливые.
   
— А Ольга Николаевна сказала маме, что ты не ходил в школу? — спросил я Костю.
   
— Сказала. И маме сказала и тете Зине сказала! Знаешь, какая мне за это была головомойка! Ох, и стыдили меня — век помнить буду! Но ничего! Я и то рад, что все теперь кончилось. Я так мучился, пока не ходил в школу. Чего я только не передумал за эти дни! Все ребята как ребята: утром встанут — в школу идут, а я как бездомный щепок таскаюсь по всему городу, а в голове мысли разные. И маму жалко! Разве мне хочется ее обманывать? А вот обманываю и обманываю и остановиться уже не могу. Другие матери гордятся своими детьми, а я такой, что и гордиться мною нельзя. И не видно было конца моим мучениям: чем дальше, тем хуже!
   
— Что-то я не заметил, чтоб ты так мучился, — говорю я.
   
— Да что ты! Конечно, мучился! Это я только так, делал вид, будто мне все нипочем, а у самого на душе кошки скребут!
   
— Зачем же ты делал вид?
   
— Да так. Ты придешь, начнешь укорять меня, а мне, понимаешь, стыдно, вот я и делаю вид, что все хорошо, будто все так, как надо. Ну, теперь конец этому, больше уже не повторится. Как будто буря надо мной пронеслась, а теперь все тихо, спокойно. Мне только надо стараться учиться получше.
   
— Вот и старайся, — сказал я. — Я и то уже начал стараться.
  
  
   
    
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
   
   
На следующий день Ольга Николаевна проверила упражнение, которое задала Косте на дом, и нашла у него ошибки, каких даже я не заметил. Пропущенные буквы в словах он написал в конце концов правильно, потому что я за этим следил, а ошибок наделал просто при списывании. То букву пропустит, то не допишет слово, то вместо одной буквы другую напишет. Вместо «кастрюля» у него получилась «карюля», вместо «опилки» — «окилки».
   
— Это у тебя от невнимательности, — сказала Ольга Николаевна. — А невнимательность оттого, что еще нет, наверно, охоты заниматься как следует. Сразу видно, что ты очень торопишься. Спешишь, как бы поскорей отделаться от уроков.
   
— Да нет, я не очень спешу, — сказал Костя.
   
— Как же не спешишь? А почему у тебя буквы такие некрасивые? Посмотри: и косые и кривые, так и валятся на стороны. Если б ты старался, то и писал бы лучше. Если ученик делает урок прилежно, с усердием, то обращает внимание не только на ошибки, но и на то, чтобы было аккуратно, красиво написано. Вот и сознайся, что охоты у тебя еще нет.
   
— У меня есть охота, только вот не хватает силы воли, чтоб заставить себя усидчиво заниматься. Мне все хочется сделать поскорей почему-то. Сам не знаю почему!
   
— А потому, что ты еще не понял, что все достигается лишь упорным трудом. Без упорного труда не будет у тебя и силы воли и недостатков своих не исправишь, — сказала Ольга Николаевна.
   
С тех пор по Костиной тетрадке можно было наблюдать, как он боролся со своей слабой волей. Иногда упражнение у него начиналось красивыми, ровными буквами, на которые просто приятно было смотреть. Это значило, что вначале воля у него была сильная и он садился за уроки с большим желанием начать учиться как следует, но постепенно воля его слабела, буквы начинали приплясывать, налезать друг на дружку, валиться из стороны в сторону и постепенно превращались в какие-то непонятные кривульки, даже трудно было разобрать, что написано. Иногда получалось наоборот: упражнение начиналось кривульками. Сразу было видно, что Косте хотелось как можно скорее покончить с этим неинтересным делом, но, по мере того как он писал, воля его крепла, буквы становились стройнее, и кончалось упражнение с такой сильной волей, что казалось, будто начал писать один человек, а кончил совсем другой.
   
Но все это было полбеды. Главная беда была — это ошибки. Он по-прежнему делал много ошибок, и, когда был диктант в классе, он опять получил двойку.
   
Все ребята надеялись, что Костя на этот раз получит хоть тройку, так как все знали, что он взялся за учебу серьезно, и поэтому все были очень огорчены.
   
— Ну-ка, расскажи, Витя, как вы занимаетесь с Костей, — сказал Юра на перемене.
   
— Как занимаемся? Мы хорошо занимаемся
   
— Где же хорошо? Почему он до сих пор не исправился?
   
— Я же не виноват, что так получается! Я с ним каждый день занимаюсь.
   
— Почему же до сих пор нет никаких сдвигов?
   
— Я же не виноват, что нет сдвигов! Просто еще мало времени прошло.
   
— Как — мало времени? Уже две недели прошло. Просто ты не умеешь заставить Шишкина работать по-настоящему. Придется тебя сменить. Вот мы попросим Ольгу Николаевну, чтоб она выделила вместо тебя Ваню Пахомова. Он сумеет заставить Шишкина работать побольше.
   
— Ну, уж это извините! — говорю я. — Меня сам Игорь Александрович назначил. Вы не имеете права меня сменять.
   
— Ничего. Завтра мы поговорим с Ольгой Николаевной. Думаешь, если тебя Игорь Александрович назначил, так на тебя и управы нет?
   
— Уступи, Малеев, — скачал Леня Астафьев. — Все равно Ольга Николаевна сменит тебя. Ты не справился. Ваня лучше тебя будет заниматься
   
— Конечно, лучше, — сказал Юра.
   
— Это еще неизвестно, — говорю я.
   
— Ну что ты споришь? Сам видишь, какие результаты. Тут и другие ребята стали говорить, чтоб я уступил, но я заупрямился, как козел:
   
— Нет, пусть меня Ольга Николаевна сменяет, а сам я не уступлю.
   
— Ну и сменит тебя Ольга Николаевна. Тебе же хуже будет, — сказали ребята.
   
Не знаю, почему меня такое упрямство одолело. Я и сам чувствовал, что не надо настаивать, раз вышло такое дело и Шишкин получил двойку. Если б на моем месте был кто-нибудь другой, может быть, все было бы совсем не так, а иначе. Ну что ж, ничего не поделаешь!
   
В этот день мы с Шишкиным были очень огорчены.
   
— Мы занимаемся с тобой сегодня в последний раз. Завтра
   
Ольга Николаевна, наверно, сменит меня, — сказал я, когда пришел к нему после школы.
   
— А может быть, Ольга Николаевна и не сменит, — сказал Костя.
   
— Да нет, — говорю. — Все равно от меня, видно, мало толку. Наверно, я не умею учить. Мне только обидно, что Игорь Александрович будет недоволен. Я обещал ему подтянуть тебя, а тут видишь что вышло. И еще он сказал, что это мне как общественная работа. Значит, я с общественной работой не справился и не будет у меня никакого авторитета.
   
— А может быть, это вовсе и не ты виноват? Может быть, это я сам виноват? — сказал Костя. — Надо мне было лучше учиться. Ты знаешь, я тебе открою секрет: это я сам виноват. Я всегда спешил, торопился, вот и писал плохо и делал много ошибок. Если бы я не торопился, то учился бы лучше.
   
— Почему же ты торопился?
   
— Ну, я тебе открою секрет: мне хотелось каждый раз поскорей отделаться от уроков и начать учить Лобзика.
   
— И ты его учил?
   
— Учил.
   
— А, — говорю. — То-то у тебя буквы то такие, то этакие. Значит, ты писал, а сам думал не о том, что пишешь, а о своем Лобзике.
   
— Ну, вроде этого. Я и о том думал и о другом. Поэтому, наверно, такие результаты.
   
— Результаты… — говорю я, — никаких результатов нет. За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Надо было одного зайца ловить.
   
— Ну, одного зайца-то я поймал.
   
— Какого?
   
— Ну, Лобзика-то я выучил. Сейчас увидишь. Лобзик, иди сюда!
   
Лобзик подбежал к нему. Костя показал ему табличку с цифрой «три».
   
— Ну-ка, скажи, Лобзик, какая это цифра? Лобзик пролаял три раза.
   
— А это?
   
Костя показал ему цифру «пять». Лобзик пролаял пять раз.
   
— Видишь, я потихоньку щелкаю пальцами, и он знает, когда нужно останавливаться.
   
— Как же ты этого добился? — спросил я.
   
— Сначала он никак не хотел понимать сигнала. Тогда я стал делать так: как только он пролает столько раз, сколько нужно, я бросаю ему кусочек сахару, колбасы или хлеба и в это же время щелкаю пальцами. Лобзик бросается ловить подачку и перестает лаять. Так я приучал его несколько дней, а потом попробовал только щелкать пальцами и ничего не давал. Лобзик все равно останавливался, так как привык в это время получать что-нибудь вкусное. Как услышит щелчок, так сейчас же перестает лаять и ждет, чтоб я чего-нибудь дал. Сначала я щелкал громко, но постепенно приучил к тихим щелчкам.
   
— Ну вот, — говорю, — значит, ты, вместо того чтоб самому выучиться, собаку выучил!
   
— Да, — говорит, — у меня все как-то шиворот-навыворот получается. Безвольный я человек! Ну, теперь уже все равно я его выучил и буду сам как следует заниматься. Больше ничто мне мешать не будет, вот увидишь!
   
— Увижу, — говорю. — Только теперь уже не я это увижу, а Ваня.
   
На другой день Костя собрал все упражнения, которые ему задавала на дом Ольга Николаевна, и понес в школу. Он показал все это Ольге Николаевне и сказал:
   
— Ольга Николаевна, вот это все упражнения, которые вы мне задавали. Вот тут вот, смотрите, хорошие, а вот тут плохие. Это, если я делал упражнение плохо, Витя заставлял меня переделывать снова. Скажите, разве он плохо со мной занимался?
   
— Я знаю, что Витя хорошо с тобой занимается, — сказала Ольга Николаевна. — Но ты и сам должен быть старательнее. Нужно отнестись к делу еще серьезнее. Витя тебе помогает, но учиться за тебя ведь он не может. Ты сам должен учиться.
   
— Я сам буду учиться, Ольга Николаевна, только разрешите, чтоб Витя помогал мне. Он уже столько времени потратил со мной.
   
— Хорошо, пусть помогает. Я вижу, что Витя добросовестно занимается с тобой. Скоро каникулы, вот вы вместе зайдите ко мне в первый же день. Я тебе дам задание на каникулы, а Вите расскажу, как заниматься с тобой, чтоб были лучшие результаты.
   
Мы обрадовались, когда услышали, что Ольга Николаевна согласна, чтоб я продолжал заниматься с Костей, а Костя сказал:
   
— Ольга Николаевна, у нас еще есть дрессированная собака Лобзик. Разрешите нам выступить с этой собакой на новогоднем вечере.
   
— А что ваша собака умеет делать?
   
— Она арифметику знает. Умеет считать, как та собака, которую мы видели в цирке.
   
— Кто же ее выучил?
   
— Мы сами.
   
— Ну хорошо. Приводите ее на новогодний вечер. Я думаю, всем ребятам будет интересно посмотреть на ученую собаку.
  
  
   
    
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
   
   
Мне было очень досадно, что Костя без меня выучил Лобзика, так как мне тоже было интересно его учить, но теперь уже все равно ничего не поделаешь.
   
— Ты не горюй, — сказал Костя. — Когда-нибудь я встречу на улице еще какую-нибудь бездомную собаку и подарю тебе, тогда ты сам сможешь ее выучить.
   
— Самому мне неинтересно, — ответил я. — Я люблю все в компании делать, а один я возиться не стану.
   
— Ну, я ведь буду помогать тебе учить ее. Мы вместе будем дрессировать, и у тебя тоже будет ученая собака.
   
— Нет, — говорю, — это не годится. Как только появится новая собака, ты начнешь с ней заниматься, вместо того чтобы делать уроки. Лучше отложим это дело до лета.
   
— Ну ладно, если не хочешь, отложим. А ребятам скажем, что Лобзик — это наш с тобой ученик. Мы ведь начали учить его вместе. И будем вместе выступать с ним на новогоднем вечере.
   
— А вдруг он испугается, когда попадет на сцену? — говорю я. — Надо заранее приучить его, чтоб он не пугался людей.
   
— Как же его приучить?
   
— Надо повести его куда-нибудь, где побольше людей. Вот окончим уроки и поведем его к нам, покажем нашим, как он умеет считать.
   
Когда мы кончили делать уроки, Костя надел на Лобзика ошейник, привязал к ошейнику поводок, и мы отправились ко мне. Как раз в это время к нам пришли тетя Надя и дядя Сережа.
   
— Сейчас мы покажем вам ученую собаку, — сказал я. — Садитесь все на места, как в театре, и смотрите внимательно.
   
Мы посадили Лобзика на табурет. Костя достал из кармана таблички с цифрами и стал приказывать Лобзику считать. Лобзик лаял исправно. Тут мне в голову пришла замечательная мысль. Я не стал показывать Лобзику никакой цифры, а просто спросил:
   
— Ну-ка, Лобзик, сколько будет дважды два? Лобзик пролаял четыре раза. Конечно, я вовремя щелкнул пальцами.
   
Лика обрадовалась:
   
— Ого! Он даже таблицу умножения знает! Все хвалили нас за то, что мы так хорошо выучили собаку, а мы сказали, что будем выступать с Лобзиком на новогоднем вечере в школе.
   
— А у вас костюмы для выступления есть? — спросила Лика.
   
— Ну, уж будто нельзя без костюмов, — говорю я.
   
— Без костюмов неинтересно. — сказала Лика. — Лучше я вам разноцветные колпаки сделаю. Вы будете в этих колпаках, как два клоуна в цирке.
   
— Из чего же ты сделаешь колпаки?
   
— У меня разноцветная бумага есть. Я купила для елочных украшений.
   
— Ну, — говорю, — делай. С колпаками даже еще лучше будет.
   
— А нельзя ли Лобзику тоже сделать колпак? — спросил Костя.
   
— Нет, Лобзик будет очень смешной в колпаке. Лучше я ему сделаю воротничок из золотой бумаги.
   
— Ладно, Делай что хочешь, — говорю я.
   
— Теперь пойдем к Глебу Скамейкину, покажем ему, как наш Лобзик умеет считать, — предложил Костя.
   
Мы пошли к Глебу, от Глеба — к Юре, от Юры — к Толе Везде мы показывали искусство Лобзика, и за это Лобзик получал разные вкусные пещи Наконец мы отправились к Ване Пахомову, а у Ваниных родителей как раз были гости. Мы об радовались и решили, что у нас получится настоящая репетиция. Но напрасно мы радовались. Мы осрамились так, что не знали, куда от стыда деваться. Лобзик, вместо того чтоб отвечать правильно, начал путать и врать. Ни одной цифры не назвал правильно! Наконец совсем перестал отвечать. А мыто расхвастались, что привели ученую собаку-математика! Пришлось нам уйти с позором,
   
— Что же это случилось с ним? — сказал Костя, когда мы вышли на улицу.
   
Он дал Лобзику кусочек сахару, но Лобзик только разгрыз его и тут же выплюнул.
   
— Теперь понятно, — сказал я. — Мы просто обкормили его. Он объелся, поэтому и не старается отвечать правильно. Костя сказал:
   
— А вдруг во время представления в школе такая штука случится? Вот будет позор на всю школу! Может быть, нам лучше не выступать?
   
— Нет, — говорю, — теперь уже поздно отказываться. Раз взялись, так надо до конца довести.
   
Целый день накануне Нового года Костя волновался и все пытался дрессировать Лобзика.
   
— Оставь его в покое, — сказал я. — Опять ты ему надоешь за день, а когда будет нужно, он не захочет отвечать.
   
— Ладно, не буду его больше трогать. Иди отдыхай, Лобзик!
   
Мы оставили Лобзика в покое, а сами стали готовиться к представлению. Лика приготовила нам два колпака: мне — синий с серебряными звездочками, а Косте — зеленый с золотыми звездами. Кроме того, она сделала нам серебряные воротники и золотые манжеты на рукава. Мы все это примерили и остались очень довольны. Получилось прямо как два настоящих клоуна в цирке. Лобзику тоже был сделан золотой воротник.
   
Наконец время пришло, и мы отправились с Лобзиком в школу. Пока шло первое отделение концерта, мы сидели с Лобзиком в зале, чтоб он привыкал к публике, а потом пошли за кулисы и стали ждать своей очереди. Так мы посмотрели выступления всех ребят и ничего не пропустили. Мы заранее нарядились в свои колпаки, надели Лобзику на шею воротничок. И вот занавес открылся, и все увидели, как мы с Костей вышли на сцену в своих разноцветных колпаках. Костя шел впереди, за ним бежал на поводке Лобзик, а я шел сзади, и в руках у меня был чемоданчик, где лежали все вещи, которые мы приготовили для представления. Костя посадил Лобзика на табурет посреди сцены и сказал:
   
— Дорогие ребята, сейчас перед вами выступит ученая собака-математик, по имени Лобзик. Пока она выучилась считать до десяти, но она будет учиться дальше, и тогда мы вам ее снова покажем. Мы просим, чтоб вы вели себя тихо, потому что наш Лобзик выступает на сцене впервые и может испугаться шума.
   
Костя, видно, очень волновался, и голос у него дрожал. Я тоже волновался, и если бы мне пришлось говорить, то я, наверно, не смог бы сказать ни одного слова.
   
— Ну, начинаем представление, — закончил Костя.
   
Я достал из чемодана три деревянные чурки и поставил их рядышком на столе, так, чтоб было всем видно.
   
— Сейчас Лобзик сосчитает, сколько на столе чурок, — объявил Костя. — Ну, считай, Лобзик!
   
Лобзик пролаял три раза.
   
Ребята громко захлопали в ладоши и закричали от радости. Лобзик испугался, соскочил с табурета и бросился бежать. Костя догнал его, сунул в рот ему кусок сахару и посадил обратно на табурет. Лобзик принялся грызть сахар. Ребята постепенно утихли. Я достал из чемодана еще одну чурку и поставил рядом с остальными.
   
— Ну, а теперь сколько чурок? — спросил Костя.
   
Лобзик пролаял четыре раза.
   
Ребята снова дружно захлопали. Лобзик опять хотел соскочить с табурета, но Костя вовремя подхватил его и сунул ему в рот кусок сахару.
   
Я поставил на стол еще три чурки.
   
— А теперь сколько стало чурок? — спросил Костя. Лобзик пролаял семь раз.
   
Я достал из чемодана табличку с цифрой «2» и показал публике.
   
— Какая это цифра? — спросил Костя. Лобзик пролаял два раза.
   
Мы стали показывать Лобзику разные цифры; потом Костя спрашивал:
   
— Сколько будет дважды два? Сколько будет дважды три? Сколько будет три плюс четыре?
   
Лобзик отвечал правильно. Ребята все время хлопали в ладоши, но Лобзик постепенно привык к аплодисментам и уже не пугался. Я тоже перестал волноваться и сказал:
   
— Ребята, наш Лобзик умеет даже задачи решать. Кто хочет, может задать какую-нибудь задачку, чтоб были небольшие числа, и Лобзик решит.
   
Тут встал один мальчик и задал такую задачу: «Бутылка и пробка стоят 10 копеек. Бутылка на 8 копеек дороже пробки. Сколько стоит бутылка и сколько пробка?»
   
— Ну, Лобзик, — говорю, — подумай и реши задачу.
   
   
Конечно, Лобзику нечего было думать. Это я говорил так, чтобы самому подумать. Я быстро решил задачу: пробка стоила 2 копейки, бутылка 8 копеек, а вместе 10 копеек.
   
— Ну, Лобзик, говори: сколько стоит пробка? — спросил я.
   
Лобзик пролаял два раза.
   
— А бутылка?
   
Лобзик пролаял восемь раз. Ну и крик тут поднялся!
   
— Неправильно! — кричали ребята. — Собака ошиблась!
   
— Почему неправильно? — говорю я. — Вместе ведь стоят 10 копеек. Значит, бутылка 8 копеек, а пробка 2.
   
— Как же? Ведь в задаче сказано, что бутылка на 8 копеек дороже пробки. Если пробка стоит 2 копейки, то бутылка должна стоить 10 копеек, а они вместе стоят 10 копеек, — объяснили ребята.
   
Тут я сообразил, что ошибся, и говорю:
   
— Слушай, Лобзик, ты ошибся. Подумай хорошенько и реши задачу правильно.
   
Конечно, это мне самому надо было подумать, а не Лобзику, но я сказал:
   
— Подождите, ребята, сейчас он подумает и решит правильно.
   
— Пусть думает, — закричали ребята. — Не надо его торопить. Для собаки эта задача, конечно, трудная.
   
Я стал думать: «Если бутылка на 8 копеек дороже пробки, то пробка, значит, стоит 2 копейки, а бутылка 10. Но в таком случае они вместе будут стоить 12 копеек, а в задаче сказано, что вместе они стоят 10 копеек. Если же пробка стоит 2 копейки, а бутылка 8 копеек, то выходит, что бутылка всего на 6 копеек дороже». Прямо затмение на меня нашло! Что это за задача такая? Не задача, а какой-то заколдованный круг!
   
— Подождите еще, ребята, — говорю я. — Ему еще немного надо подумать. Сейчас он решит.
   
— Ничего, пусть думает! — закричали ребята. — Собака ведь не человек. Не может же она сразу.
   
«Да, — думаю, — тут и человек не может сразу решить, не то что собака!»
   
Стал снова думать.
   
— Эх ты, чудак! — прошептал Костя. — Пробка ведь стоит копейку!
   
Тут я сообразил, в чем дело: пробка стоит копейку, а бутылка на 8 копеек дороже, значит 9, а вместе — 10.
   
— Есть! — закричал я. — Внимание! Сейчас Лобзик ответит правильно.
   
Ребята затихли.
   
— Ну отвечай, Лобзик, сколько стоит пробка? Лобзик пролаял один раз.
   
— Ура! — закричали ребята.
   
— Тише, — говорю я. — Еще не вся задача. Пусть теперь скажет, сколько стоит бутылка.
   
Лобзик пролаял девять раз. Ну и шум тут поднялся! Ребята хлопали в ладоши и громко кричали,
   
— Вот так собака! — говорили они. — Хоть ошиблась, но в конце концов решила задачу правильно. На этом представление окончилось.
  
  
   
    
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   
   
И вот наступил Новый год и начались зимние каникулы. Во всех домах красовались нарядные елки. Настроение у всех было веселое, праздничное. У нас с Костей тоже было праздничное настроение, но мы решили не только гулять во время каникул, а и заниматься.
   
В первый же день мы пошли к Ольге Николаевне и получили у нее задание на каникулы.
   
У Кости появилась такая охота к учению, что он согласен был учиться по целым дням, но я решил, что мы будем работать по два часа в день, остальное время гулять, отдыхать или книжки читать.
   
Так мы занимались с ним каждый день, и Костя начал понемногу выправляться. Когда каникулы кончились, у нас вскоре был диктант, и Костя получил за него тройку. Он был так рад, будто это была не тройка, а самая настоящая пятерка.
   
— Чего ты так радуешься? — сказал я ему. — Тройка не такая уж замечательная отметка.
   
— Ничего, сейчас для меня хороша и тройка. Я уже давно тройки по письму не получал. Но я на этом не успокоюсь. Вот увидишь, в следующий раз получу четверку, а там и до пятерки доберусь.
   
— Конечно, доберешься, — сказал ему Юра. — Но ты сейчас еще о пятерке не думай, а скорей получай четверку, тогда у нас в классе ни одного троечника не будет.
   
— Не беспокойся, — ответил Костя, — все будет в порядке. Теперь уже класс не будет за меня краснеть. Я теперь понял, что каждый должен бороться за честь своего класса. Я и то уже поборолся как следует, а теперь уже совсем немножко осталось.
   
Ольга Николаевна тоже была рада, что Шишкин стал лучше учиться.
   
— Пора вам, ребята, включаться в общественную работу, — сказала она нам. — Все что-нибудь делают на общую пользу, только вы ничем не заняты.
   
— Теперь мы тоже возьмем какую-нибудь работу, — говорю я.
   
— Возьмем, — говорит Костя. — Я уже давно хочу работать в стенгазете, да меня все не выбирают в редколлегию.
   
— Правда, — говорю я. — Пусть нас выберут в редколлегию стенгазеты.
   
— В редколлегию вам еще рано. Там должны работать самые авторитетные ребята, — сказала Ольга Николаевна.
   
— Ну, все равно, мы и на какую-нибудь другую работу согласны, — говорит Костя. — Если хотите, пусть нас выберут в санкомиссию. Я уже был в санкомиссии, когда учился во втором классе. Мне очень нравилось ходить и всем приказы давать, чтоб мыли руки и чтоб у всех были чистые уши.
   
— Санкомиссия у нас уже выбрана. Если хотите, я вам дам очень интересную работу. Нужно организовать классную библиотечку. Будете выдавать ребятам книги.
   
— А где взять книги? — спрашиваю я.
   
— Книги получите в школьной библиотеке. А шкаф я вам достану.
   
— Я возьмусь, — говорит Костя. — Я люблю книги читать.
   
— Я тоже, — говорю, — возьмусь.
   
— Значит, договорились. Постарайтесь быть хорошими библиотекарями. Берегите книги, следите, чтоб ребята тоже бережно обращались с книгами.
   
Мы пошли к нашей библиотекарше Софье Ивановне, сказали, что мы теперь тоже будем библиотекарями в четвертом классе и нам нужны книги.
   
— Вот и хорошо, — сказала Софья Ивановна. — Книги для четвертого класса у меня есть. Вы сейчас их возьмете?
   
Она дала нам целую стопку книг для четвертого класса, и мы перетащили их в наш класс. Книг было много, штук сто, но когда мы поставили их в шкаф на полки, то нам показалось мало, потому что они заняли всего три полки, а три полки остались пустые.
   
— Может быть, нам из дому принести еще книжек, чтоб было побольше? — сказал Костя. — Я могу штук пять принести или шесть.
   
— Я тоже, — говорю, — могу принести штук пять, но этого мало. На три полки не хватит.
   
— А что, если у ребят попросить? Может быть, у кого-нибудь есть старые книжки, которые уже прочитаны. Пусть принесут для библиотечки.
   
Мы поговорили об этом с Ольгой Николаевной.
   
— Что же, скажите ребятам, может быть, ребята откликнутся на вашу просьбу, — сказала Ольга Николаевна.
   
На другой день мы объявили ребятам, что теперь у нас будет своя классная библиотечка, только книг у пас еще не очень много, и, кто хочет, пусть принесет для библиотечки хоть по одной книжке.
   
На эту просьбу откликнулись все ребята, и каждый принес кто книгу, кто две, а многие принесли и больше.
   
Книг получилось так много, что весь шкаф целиком заполнился. Мы хотели тут же начать выдавать книги ребятам, но Ольга Николаевна сказала, что нужно сначала сделать журнал.
   
Мы взяли толстую тетрадь и в эту тетрадь записали каждую книгу под номером. Теперь, если нужно было отыскать какую-нибудь книгу, то можно было не рыться на полках, а посмотреть по журналу.
   
Костя радовался, что теперь в нашей библиотечке такой порядок. Особенно ему нравилось, что все полки заняты книгами.
   
— Теперь как раз хорошо! — говорил он. — Ни прибавить ничего нельзя, ни убавить.
   
Он то и дело отворял шкаф и любовался на книги.
   
Некоторые книжки были уже старенькие. У некоторых еле держались переплеты или оторвались страницы. Мы решили взять такие книжки домой, чтоб починить. И вот, сделав все уроки, мы пошли с Костей ко мне, потому что у меня дома был клей, и взялись за дело. Лика увидела, что мы починяем книжки, и тоже захотела нам помогать.
   
Особенно много возни у нас было с переплетами. Костя все время ворчал.
   
— Ну вот! — говорил он. — Не знаю, что ребята делают с книжками. Бьют друг друга по голове, что ли?
   
— Кто же это дерется книжками? — сказала Лика. — Вот еще выдумал! Книги вовсе не для того.
   
— Почему же переплеты отрываются? Ведь если я буду сидеть спокойно и читать, разве переплет оторвется?
   
— Конечно, не оторвется.
   
— Вот об этом я и говорю. Или вот, смотрите: страница оторвалась! Почему она оторвалась? Наверно, кто-то сидел да дергал за листик, вместо того чтоб читать. А зачем дергал, скажите, пожалуйста? Вот дернуть бы его за волосы, чтоб не портил книг! Теперь страничка выпадет и потеряется, кто-нибудь станет читать и ничего не поймет. Куда это годится, спрашиваю я вас?
   
— Верно, — говорим, — никуда не годится.
   
— А вот это куда годится? — продолжал кричать он. — Смотрите, собака на шести ногах нарисована! Разве это правильно?
   
— Конечно, неправильно, — говорит Лика. — Собака должна быть на четырех ногах.
   
— Эх, ты! Да разве я о том говорю?
   
— А о чем?
   
— Я говорю о том, что разве правильно в книжках собак рисовать?
   
— Неправильно, — согласилась Лика.
   
— Конечно, неправильно! А на четырех она ногах или на шести, в этом разницы нет, то есть для книжки, конечно, нет, а для собаки есть. Вообще в книжках ничего не надо рисовать — ни собак, ни кошек, ни лошадей, а то один нарисует собаку, другой кошку, третий еще что-нибудь придумает, и получится в конце концов такая чепуха, что и книжку невозможно будет читать.
   
Он взял резинку и принялся стирать собаку. Потом вдруг как закричит:
   
— А это что? Рожу какую-то нарисовали, да еще чернилами!
   
Он принялся стирать рожу, но чернила въелись в бумагу, и кончилось тем, что он протер в книге дырку.
   
— Ну, если б знал, кто это нарисовал, — кипятился Шишкин, — я бы ему показал! Я бы его этой книжкой — да по голове!
   
— Ты ведь сам говорил, что книжками нельзя бить по голове, — сказала Лика. — От этого переплеты отскакивают. Костя осмотрел книгу со всех сторон.
   
— Нет, — говорит, — эта книжка выдержит, у нее переплет хороший.
   
— Ну, — говорю я, — если все библиотекари будут бить читателей по голове книжками, то переплетов не напасешься!
   
— Надо же учить как-нибудь, — сказал Костя. — Если у нас будут такие читатели, то я и не знаю, что будет. Я не согласен, чтоб они государственное имущество портили.
   
— Надо будет объяснить ребятам, чтоб они бережно обращались с книжками, — говорю я.
   
— А вы напишите плакат, — предложила Лика.
   
— Вот это дельное предложение! — обрадовался Костя — Только что написать? Лика говорит:
   
— Можно написать такой плакат: «Осторожней обращайся с книгой. Книга не железная».
   
— Где же это ты видела такой плакат? — спрашиваю я.
   
— Нигде, — говорит, — это я сама выдумала.
   
— Ну, и не очень умно, — ответил я. — Каждый без плаката знает, что книга железная не бывает.
   
— Может быть, написать просто: «Береги книгу, как глаз». Коротко и ясно, — сказал Костя.
   
— Нет, — говорю, — мне это не нравится. При чем тут глаз? И потом, не сказано, почему нужно беречь книгу.
   
— Тогда нужно написать: «Береги книгу, она дорого стоит», — предложил Костя.
   
— Тоже не годится, — ответил я, — есть книжки дешевые, так их рвать нужно, что ли?
   
— Давайте напишем так: «Книга — твой друг. Береги книгу», — сказала Лика.
   
Я подумал и согласился:
   
— По-моему, это подойдет. Книга — друг человека, потому что книга учит человека хорошему. Значит, ее нужно беречь, как друга.
   
Мы взяли бумагу, краски и написали плакат. На другой день мы повесили этот плакат на стене, рядом с книжным шкафом, и начали выдавать ребятам книжки. Выдавая кому-нибудь из учеников книгу, Костя говорил:
   
— Смотри, чтоб никаких собак, ни рож, ни чертей в книге не было.
   
— Как это?
   
— Ну, возьмешь да нарисуешь в книге какую-нибудь загогулину.
   
— Зачем же я стану рисовать?