1 2 3 4 5 6 7 

Хотя они очень гордились и хвастались, ничего существенного Миша от них не узнал. На Песчаной косе они показали следователю место, где взяли лодку. Следователь обмерил это место рулеткой, прошел до деревни, потом до железнодорожной станции. Зачем он это делал, Игорь и Сева не знали…

Миша презрительно усмехнулся. Ну и следователь! Ищет на Песчаной косе!.. Надо искать в лесу, там, где прячутся парни. Ведь они вместе с лодочником и убили Кузьмина! Миша ни секунды не сомневался в этом…

Что касается Серова, то Игорю и Севе жилось у него, в общем, хорошо. Спали они в сарае, на сене. Правда, жена Серова относилась к ним неважно, даже в дом не пускала, говорила, что они ей полы запачкают, но сам Серов каждый вечер приходил к ним и подробно обо всем расспрашивал.

– О чем же он вас расспрашивал? – насторожился Миша.

– Обо всем, о чем с нами следователь разговаривал.

– И вы ему рассказывали?

– Конечно. Ведь он ответственный работник.

Эх, шляпы, шляпы!.. Впрочем, чего можно ожидать от них? Из лагеря удрали, всех взбаламутили и еще ходят, как победители!

– Поменьше фасоньте, – сказал Миша, – вы столько натворили, что должны ходить тише воды, ниже травы. А вы, наоборот, гордитесь неизвестно чем. Глупо! И не думайте, что на вас будет наложено взыскание. Нет, взысканием не отделаетесь. А вот будут самохарактеристики, и тогда вы узнаете… Узнаете, какого все мнения о вас.

Но Миша не торопился назначать самохарактеристики. На это нужно затратить самое меньшее два дня. А как их выкроить? Ведь надо в конце концов закончить клуб. Он был уже полностью оборудован, оставалось только покрасить. А в этом деле они получили могучую поддержку в лице художника-анархиста Кондратия Степановича.

Он пришел в клуб, долго смотрел, как ребята работают, потом спросил у Миши:

– Приступать?

– Приступайте. А что вы будете делать?

Кондратий Степанович обвел вокруг себя рукой:

– Красить надо. Вкруговую.

Миша вспомнил нелепо раскрашенную избу художника. Опасение, что он испортит клуб, на мгновение закралось в Мишино сердце. Но выражать недоверие человеку, который сам, добровольно предлагает свои услуги, было неудобно. И вообще надо привлекать местное население к устройству клуба. Все же Миша спросил:

– А хорошо будет?

– В отличном виде, – пробормотал художник, обводя стены сарая мутным взглядом, – по самому последнему слову… Большой театр делали…

– Денег у нас нет, придется бесплатно, – предупредил Миша.

– Бесплатно так бесплатно, – вздохнул художник.

– Красок тоже мало.

Кондратий Степанович опять вздохнул:

– Пожертвуем свои. Немного осталось. Одолжил леснику, да теперь с него не получишь.

– Какому леснику?

– Кузьмину, убитому.

– Разве он был лесником?

– Был. До революции. У графа служил. Доверенное лицо…

Вот что!.. Кузьмин служил у графа лесником. Значит, он хорошо знал лес… Опять лес! Тот самый лес, куда парни утащили привезенные лодочником мешки. Таинственный лес!

Эта легенда о Голыгинской гати, о мертвецах без головы – не выдумана ли она для того, чтобы отпугнуть всех от леса? Тут что-то есть. Теперь ясно: надо пойти в лес и посмотреть, что это за Голыгинская гать. Там ли по-прежнему эти подозрительные парни и что они делают?

Мишины размышления прервал Кондратий Степанович, объявивший, что красить он будет сегодня ночью. Никто не помешает, не будет пыли, и вообще он привык творить ночью. Но ему в помощь нужны два мальчика.

Миша выделил для этой цели Бяшку и Севу.

Подходя на следующий день к клубу, ребята еще издали увидели около него большую толпу народа.

Что такое? Ребята ускорили шаг. Но по улыбающимся лицам крестьян, по их смеху и шуткам Миша понял, что в клубе произошло скорее нечто смешное, чем трагическое. И когда он сам вошел в клуб, то не знал, плакать ему или смеяться.

Клуб был размалеван самым диким и невообразимым образом: изогнутые линии, круги, полосы, треугольники, просто кляксы, то бесформенные, то напоминающие морды диких зверей. Скамейки – полосатые, как зебры. Занавес – похожий на фартук маляра. Балки, поддерживающие крышу, – одна черная, другая красная, третья желтая. Под каждой балкой – по лозунгу: «Анархия – мать порядка», «Да здравствует чистое искусство!», «Долой десять министров-капиталистов!»

Миша ужаснулся.

Кондратий Степанович с гордым и независимым видом расхаживал по клубу. Так же гордо и независимо держались Бяшка с Севой. Они совершенно серьезно объявили Мише, что это последнее слово в живописи. Так теперь рисуют во всех странах. Так рисовал и Маяковский, пока был художником. Но теперь он так не рисует, потому что стал поэтом. Бяшка даже попробовал объяснить Мише значение какой-то кляксы, но запутался и ничего объяснить не смог.

В кучке крестьян стояли кулак Ерофеев и председатель сельсовета – молодой парень, демобилизованный красноармеец. Его все звали Ванюшкой, а Ерофеев величал Иваном Васильевичем. Он был хороший человек, из середняков, но на своей должности чувствовал себя неуверенно, а потому, как казалось Мише, робел и пасовал перед кулаками. Как-то раз Миша был на сельской сходке. Председатель произнес горячую и убедительную речь по поводу общественного луга, куда выгоняли пасти скот. Ерофеев на словах поддержал его, но потом все перевернул по-своему и так запутал председателя, что тот в конце концов согласился с ним. Так было и сейчас. Председатель посмеивался над художеством Кондратия Степановича, но Ерофеев сказал:

– Смешно-то смешно, да ведь денежки общественные. Приедут товарищи из губернии или из уезда, разве можем мы им такое показать? Значит, все надо переделывать. Опять расход. Нехорошо, не годится на ветер деньги бросать.

– Большие ли тут деньги? – возразил председатель.

– Хоть и небольшие, а народные, – сказал Ерофеев.

– Деньги пропали, не о чем теперь говорить, – нахмурился председатель.

– Разве я о деньгах? – возразил Ерофеев. – Ну, потратили, куда теперь денешься. Я о том, что нельзя ребятишкам такие вещи поручать. Кондратий Степанович что? Любит он малевать, все мы знаем. А комсомол в ответе. Надо бы прийти в сельсовет, посоветоваться: как, мол, можно такое дело Кондратию Степановичу поручать? А молодые люди на себя понадеялись. Вот и нехорошо.

Так всегда. Председатель сначала спорил с Ерофеевым, доказывал и отстаивал свое. Но то, что говорил ему Ерофеев, видно, так сильно запечатлевалось в его мозгу, что потом он незаметно для самого себя менял взгляды. Он чувствовал, что Ерофеев опытнее, и всегда попадал под его влияние.

После происшествия в клубе председатель начал косо поглядывать на ребят. Он даже выговорил Мише за то, что тот зря брал лошадь для Генки…

А тут подоспела новая неприятность. И все из-за дурацкой игры в «зелень».

Глава 32

«Зелень»

Глупая игра! Надо всегда носить с собой что-нибудь зеленое. И когда тебе говорят: «Покажите вашу зелень», ты должен выполнить это требование. А если зеленого при тебе не окажется, то надо платить фант, то есть выполнить любое приказание того, кто обнаружил, что ты не имеешь при себе зелени.

Глупая игра, но ужасно привязчивая. Она превратилась в повальную болезнь, в массовый психоз, особенно у девочек. Взрослые – половина из них комсомолки, а как только упоминают про зелень, становятся совсем детьми, для которых, кроме этой игры, ничего не существует. И если кто-нибудь проиграет, то обязательно исполнит фант, как бы глуп он ни был. Даже мальчики и те втянулись в игру. Миша замечал, что Генка и Славка носят с собой пучок зеленой травы. Дошло до того, что Миша как-то раз, совсем против воли, неожиданно для самого себя вдруг сказал Зине Кругловой: «Покажи свою зелень!» Зина изумленным взглядом посмотрела на него и вытащила зеленую ленточку. Но тут Миша спохватился и презрительно сказал: «Не стыдно тебе заниматься таким ребячеством?» В общем, сделал вид, что потребовал у Зины зелень только для того, чтобы уличить ее в этой дурацкой игре.

И вот к чему это привело.

Как-то Миша был в сельсовете. Раздался телефонный звонок. Звонили из уезда и велели председателю послать человека в соседнюю деревню Борки и передать, чтобы председатель сельсовета Борки немедленно явился в уезд.

Председатель сказал: «Хорошо» и повесил трубку. Но так как никого в деревне не было, все были в поле, то он попросил Мишу послать кого-нибудь из своих ребят.

Миша вернулся в лагерь и приказал идти Генке. Тот ответил: «Есть!» Но тащиться в Борки ему не хотелось. Уличив Бяшку в отсутствии зелени, Генка перепоручил это тому. Бяшка, не будь дурак, целый час ходил по лагерю, спрашивал всех насчет зелени и наконец подловил одну из сестер Некрасовых, которой и передал поручение. Сестра Некрасова перепоручила Наташе Бойцовой. Наташа снова обыграла Генку. Тот уже во второй раз поймал Севу. Короче говоря, к вечеру исполнительницей оказалась самая маленькая девочка, Лара. Она прошла немного по дороге, но дальше идти побоялась, посидела и вернулась.

Просьба председателя оказалась невыполненной. Когда Миша на следующий день попробовал разобраться, кто же виноват, то не добился толку. Каждый сваливал на другого. К одним и тем же это поручение попадало несколько раз, и разобраться было совершенно невозможно.

А поручение оказалось невыполненным. Из Борков никто в уезд не явился, и председателю сельсовета Ивану Васильевичу за это попало.

Председатель ужасно обиделся на Мишу.

– Я думал, от вас помощь будет, – угрюмо сказал он, – а теперь вижу, что помощи никакой. И лошадей зря гоняли. И клуб испортили. И даже в таком простом деле подвели. А мне от этого неприятности. И лодку ваши ребята угнали, следы запутали, теперь всю деревню из-за этого таскают. Плохо, плохо получается!

На это Мише нечего было возразить. Председатель прав. Но разве только из ошибок состояла их работа в деревне? Разве мало они сделали? Ну, неудачно раскрашен клуб, но ведь клуб-то есть! Сколько бесед провели с ребятами! Скоро здесь будет отряд. А ликвидация неграмотности? Двенадцать человек уже читают по складам. А разве было легко организовать? Никто не хотел идти, стыдились, каждого приходилось уговаривать, за каждым ходить. Очень было трудно заниматься в этих условиях. А все-таки занимались и кое-чего добились. И упрекать теперь клубом и тем, что не сходили в Борки, несправедливо.

Но оправдываться Миша не стал. Хвастаться своими заслугами нечего, а в чем виноваты, в том виноваты.

– Нехорошо получилось, – согласился Миша, – но клуб мы перекрасим своими силами, а тех, кто виновен и не пошел в Борки, накажем. Что касается лодки, то это дело следователя, и не будем об этом сейчас говорить.

Председатель как будто немного успокоился. Но дело ведь не в том, успокоился он или не успокоился. Дело в том, что в отряде расшаталась дисциплина. История с зеленью, раскраска клуба…

Разве не мог Бяшка сообщить, что анархист портит клуб! А побег Игоря и Севы? А Генкина история? Плохо с дисциплиной. Надо подтягивать. И подтягивать срочно. Не откладывая.

Вечером Миша объявил, что через два дня назначаются самохарактеристики.

Глава 33

Что такое самохарактеристики?

Самохарактеристики – это самообсуждение. Каждого комсомольца обсуждают на общем собрании ячейки. Любой может выступить и сказать о данном комсомольце все, что хочет. Какие у него достоинства и недостатки (в основном, конечно, недостатки). Какой он комсомолец, какой товарищ, как выполняет задания и поручения. Каковы его моральные качества: честен ли он, правдив, смел, бескорыстен… А тот, о ком говорят, должен молчать. Возражать тут нечего. Слушай, что о тебе говорят товарищи, мотай на ус и исправляйся. Иначе на следующих самохарактеристиках тебя еще больше раскритикуют.

Процедура, конечно, не особенно приятная. Сиди и слушай, как тебя честят. Особенно плохо тем, кто стоит в начале списка. На них направляется первый пыл. Впрочем, и последним неважно: те, о ком уже отговорили, свободно вздохнув, наваливаются на тех, кто стоит в конце списка. Но личные счеты никогда не сводились. Достаточно было ребятам почувствовать даже оттенок этого, как все начинали кричать: «Личные счеты!», «Личные счеты!» Они были очень чутки и непримиримы к любой неправде, неискренности, несправедливости. Да и у кого бы повернулся язык сказать неправду здесь, на коллективе, перед лицом своих товарищей…

Все побаивались самохарактеристик. Даже самые лучшие, самые безупречные. Даже такие, которые ничего плохого за собой не чувствовали. Даже Миша, Славка, Зина Круглова, Наташа Бойцова, очень добрая и справедливая девочка. Все волновались перед самохарактеристиками. Каждый знал за собой тот или иной недостаток, и каждый понимал, что товарищи знают не только этот недостаток, но и много других, которые он сам за собой не замечал.

Но перед самохарактеристиками все вели себя по-разному. Одни оставались такими же, какими были раньше, другие сразу менялись до неузнаваемости.

Например, Генка. Просто удивительно было смотреть, в какого невинного барашка превратился он в тот день и час, когда узнал, что предстоят самохарактеристики. Такой стал добрый, хороший, внимательный, услужливый! Особенно старался он сдружиться с теми, от кого ожидал критики. Но критиковали его обычно все. И он пытался расположить к себе всех.

Всем он теперь ласково улыбался. Ни на кого не повышал голоса. Если кто в чем провинится, то защищал виновного и говорил: «Мало ли что с кем случается? Надо быть терпимым к недостаткам других людей». И при этом заискивающе заглядывал в глаза провинившемуся: мол, запомни, как я тебя защищал. Даже обжоре Киту он два раза отдал свою порцию, ссылаясь на то, что ему самому не хочется есть.

Повелительные наклонения совершенно исчезли из его речи. Пионерам своего звена он ничего не приказывал, а кротко говорил: «Я бы на твоем месте сделал так…» Или: «Это дело, конечно, твое, но на твоем месте я бы поступил таким образом…» Ласковое и доброжелательное «на твоем месте» не сходило теперь с его языка.

И это Генка, самонадеянный Генка! Никого и ничего он не боялся, кроме товарищей. Боялся их плохого суждения о себе.

Особенно заискивал он перед «борцом за справедливость» Бяшкой. Ходил с ним в обнимку, старался достать ему медикаменты (Бяшка ведал санитарной частью), убеждал всех нерях выполнять Бяшкины распоряжения.

Но именно от Бяшки ему и досталось больше всех на самохарактеристиках.

Глава 34

Самохарактеристики

После обеда все уселись на лужайке в тени деревьев. Председателем выбрали Славку: он был справедлив и умел вести собрания спокойно и тактично.

Миша произнес краткое вступительное слово. Он бегло остановился на текущем моменте, указал на сложное международное положение республики, на гнусные происки капиталистов и империалистов и необходимость в связи с этим повышения ответственности каждого комсомольца перед коллективом и перед самим собой, перед своей революционной и комсомольской совестью. Самохарактеристики, сказал Миша, должны помочь каждому комсомольцу и пионеру совершенствовать самого себя, помочь ему увидеть свои недостатки и побыстрее изжить их. Тем более, добавил Миша, что за последнее время имели место факты несознательности…

В этом месте Славка прервал его и сказал, что, говоря таким образом, Миша уже предрешает характеристику некоторых товарищей. Поэтому, как председатель, Славка предлагает Мише сделать только общие замечания, и, по возможности, краткие, а о фактах говорить конкретно при обсуждении того или иного товарища.

Все хором подтвердили, что Славка прав.

Миша не ожидал, что Славка сделает такое замечание ему, вожатому (все же и об авторитете надо подумать). Но в душе он не мог не согласиться, что Славка прав: такова традиция, и не надо ее нарушать. Скрепя сердце он согласился и предложил начать обсуждение с Генкиного звена. Славка поставил это предложение на голосование. За него голосовали все, кроме пионеров Генкиного звена. Но их было меньшинство, и обсуждение началось.

Первым по списку шел Генка.

Слово взял Бяшка. Он встал, сделал серьезное лицо и сказал:

– За последнее время мы очень подружились с Генкой. Но именно потому, что я его друг, я обязан прямо сказать о его недостатках… Самое главное в Генке – это неустойчивость характера. Не может он сдержать себя. Чувствует, что не надо этого делать, не надо этого говорить, а делает и говорит. Комсомолец должен обдумывать и взвешивать свои поступки. А Генка не умеет ни обдумывать, ни взвешивать. Поэтому он и попадает в разные истории…

Бяшка напомнил истории, в которые попадал Генка из-за своей несдержанности, и в заключение сказал:

– У Генки, конечно, много еще других недостатков. Но тот, о котором я говорил, – главный. И Генке надо его изжить как можно скорее.

И хоть бы кто-нибудь защитил бедного Генку! Даже Зина Круглова, единственная девочка, с которой он дружил, вскочила и быстро затараторила:

– Генка недисциплинирован. Как может такой человек быть помощником вожатого отряда? Вместо того чтобы подавать пример, он сам на каждом шагу нарушает дисциплину. История с тем, как он дразнил Игоря и Севу, говорит сама за себя. А случай в Москве с бабушкой Игоря, а гвозди эти несчастные? Генке пора, в конце концов, подумать о своем авторитете.

– Генка груб, – сказала Некрасова Надя.

– Генка легкомыслен, – добавила Некрасова Вера.

– Генка любит дразнить других! – в один голос прокричали Игорь и Сева.

– Генка болтлив и не дает никому слова сказать, – объявил Кит.

И Генка с сожалением подумал о зря отданных Киту порциях каши.

А Наташа Бойцова сказала:

– Генка слишком самоуверен и самонадеян. Он хвастлив и любит все приписывать себе одному. Стыдно так много воображать о себе. Нескромно. Это ярко выраженный индивидуализм.

Последним о Генке говорил Славка:

– Я думаю, что главная беда Генки в том, что он слишком импульсивный человек. Все его действия подчинены мгновенному чувству, то есть импульсу. А наши поступки должны быть подчинены не импульсу, а трезвому учету обстоятельств.

Здесь Славка пустился в длинные рассуждения о воле, характере, импульсах и даже добрался до «категорического императива» Канта, о котором прочитал в какой-то философской книге. Книгу он не понял, но слова «категорический императив» ему очень понравились.

В конце концов Славка выбрался из чащи философских рассуждений и закончил Генкино обсуждение такими словами:

– Перед Генкой стоит серьезная задача: переделать самого себя. Он, безусловно, честный комсомолец, предан делу революции, но его недостатки мешают ему приносить обществу ту пользу, которую он мог бы приносить. И Генке надо серьезно задуматься над тем, что говорили о нем здесь товарищи.

В таком приблизительно духе обсудили еще нескольких ребят Генкиного звена.

Про Кита сказали, что его обжорство – это уже не физический, а моральный недостаток.

– Чего можно ожидать от человека, который думает только о еде? – сказал Игорь про Кита. – Ведь он все подчиняет интересам своего желудка. Со временем из него вырастет мещанин-чревоугодник, он будет заботиться только о своем материальном благополучии. Вспомним комсомольцев времен гражданской войны! – с пафосом воскликнул Игорь. – Подумаем о комсомольцах капиталистических стран, особенно фашистской Италии. Разве они думают о еде? Представим, что среди них есть вот такой Кит. И вот он попадает, скажем, в сигуранцу или дефензиву. Его там допрашивают и пытают голодом. Разве Кит выдержит пытку голодом? Скажи, Кит, выдержишь?

Кит поник головой.

Славка как председатель заметил Игорю, что вопросов задавать нельзя. Критиковать – критикуй, а если задавать вопросы, то получится перебранка и ненужная полемика.

– Нет, Кит не выдержит пытки голодом, – с горечью произнес Игорь, – значит, его физические потребности сильнее его убеждений. А такой человек даже не может быть комсомольцем. Вот когда мы с Севой решили поехать в Италию бить фашистов…

Славка прервал его и сказал, чтобы он о себе не говорил. О нем и о Севе будут скоро говорить другие, и если он пожелает, то может тогда объяснить свой поступок.

Но когда перешли к обсуждению Игоря и Севы, то ни тот, ни другой не пожелали объяснить свой поступок. Да и что было объяснять? Их побег вызвал всеобщее возмущение. Разве они дети? Разве не понимают, что ни в какую Италию они бы не попали, никаких бы фашистов не побили? Вся их затея не только смешна. Она вызвана желанием порисоваться, показать себя героями, а разве это большевистское качество?

– Это попахивает эсеровщиной, – сказал Миша. – Этаким мелкобуржуазным индивидуализмом. Что хочу, то и делаю, а на остальных мне наплевать! Что мне до товарищей, до родных! Пусть волнуются, пусть беспокоятся, а я вот исполню свою прихоть, и всё! Значит, прихоть дороже окружающих. Значит, личные интересы поставлены выше общественных. А это называется эгоизмом. А эгоизм – самая отвратительная отрыжка буржуазной идеологии. Вот о чем надо подумать Игорю и Севе!

Глава 35

Самохарактеристики

(Продолжение)

На следующий день собрание начали с утра, чтобы к вечеру обязательно его закончить.

Начали со Славки. И он уступил председательствование Мише. Конечно, на то время, пока его будут обсуждать.

Первым о Славке выступил Генка:

– Славка, конечно, хороший комсомолец. Честный, справедливый и добросовестный. Но, – Генка поморщился, – нерешительный он какой-то. Не способен к быстрому действию. Во всем сомневается… «А почему?», «А зачем?», «А для чего?»… Так не годится! – Генка взмахнул кулаком. – Во всем нужны решительность, смелость, быстрота! Где у Славки волевые качества? Главный недостаток Славки – это замедленная реакция, – Генка обвел всех победоносным взглядом: когда надо, и он умеет щегольнуть ученым словом. – Вот. Надо тренировать свою волю. А с чего начать? Начать надо с физкультуры. Да-да, не смейтесь! Славка не занимается спортом, не развивается физически, даже увиливает от утренней зарядки. А что сказано? Сказано: «В здоровом теле – здоровый дух». Вот как сказано. И это надо помнить.

Но остальные хвалили Славку. Его любили в отряде. Хвалил его и Миша, но заметил, что Славка немного мягкотелый интеллигент. Правда, он вырос в интеллигентной семье, отец его «спец». Но надо перевоспитываться, надо приобретать пролетарские, рабочие качества…

– А я не понимаю, – заявила Зина Круглова, – какие это особые рабочие, пролетарские качества? Человек остается человеком, будь он рабочий, служащий или интеллигент. Идеология действительно может быть разная, но человеческие качества от этого не зависят. Иной рабочий паренек по своим человеческим качествам не хуже другого интеллигента. Так что социальное происхождение здесь ни при чем.

– Нет, при чем! – воскликнул Генка. – Ведь бытие определяет сознание. У пролетариата одно сознание, у буржуазии другое. А интеллигенция – это промежуточная прослойка, и она колеблется…

Славка обиделся:

– Выходит, я промежуточная прослойка?

– Ты – нет, – примирительно ответил Генка, – ты воспитан при советской власти. А я говорю о старой интеллигенции.

Но Зина Круглова стояла на своем:

– Нет, я не согласна. У Славки, как и у всякого человека, есть свои недостатки, но его интеллигентское происхождение здесь ни при чем. Вон Генка пролетарского происхождения, а недостатков у него гораздо больше.

Генка вскочил и заявил, что его обсуждение кончено и нечего к нему возвращаться. Что же касается роли интеллигенции, то он, Генка, целиком согласен с Мишей. Конечно, всех интеллигентов нельзя стричь под одну гребенку – Славка, например, свой парень, – но социальная сущность интеллигенции как промежуточной прослойки от этого не меняется.

Так как Славка обиделся, то Миша счел нужным разъяснить свою позицию.

– Я имел в виду следующее, – сказал он. – В чем заключается пролетарская психология? В том, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей. А буржуазия имеет собственность, держится за нее. Поэтому пролетариат – за общее дело, буржуазия – против общего дела. Интеллигенция же сердцем за пролетариат, а своим положением связана с господствующими классами. Вот отсюда ее колебания и шатания. Я, конечно, имею в виду не Славку, а вообще. У Славки вполне пролетарская психология, но в характере еще есть интеллигентская мягкотелость. Впрочем, я высказываю свое мнение, и дело Славки – принимать его во внимание или не принимать…

Самохарактеристики продолжались. Обсудили уже большинство ребят. Всех разобрали по справедливости, даже самого борца за справедливость – Бяшку Баранова. Про Бяшку сказали, что уж очень он кичится своей борьбой за правду. Эта борьба превращается у него в самоцель. Его уже не столько возмущает неправда сама по себе, сколько привлекает поза борца за справедливость. Бороться с неправдой надо для того, чтобы устранить ее, а не для того, чтобы прослыть непримиримым борцом за справедливость.

Миша, как и все, участвовал в обсуждении. Но его все время занимал один вопрос: будут обсуждать его самого или не будут?

Дело в том, что вожатый отряда, например Коля Севостьянов, никогда не обсуждался. Вполне понятно – он старший… Теперь вожатый Миша. Значит, и его не должны обсуждать. Но, с другой стороны, он не старший, а такой же комсомолец, как и другие ребята. В сущности, здесь скорее не отряд, а маленькая комсомольская ячейка. Если бы Коля Севостьянов был здесь, то Мишу бы обсуждали наравне со всеми. Как же быть? Особенного желания обсуждаться у Миши не было. Он не боялся критики, но сам факт его обсуждения покажет, что он хоть и вожатый, но еще не настоящий, не такой, как, допустим, Коля Севостьянов. Однако запретить обсуждать себя Миша тоже не мог. Это будет недемократично, ребята расценят как зазнайство. Ладно, пусть решают сами. Может быть, они и не собираются его обсуждать – ведь привыкли к тому, что вожатый не обсуждается. А если даже решат обсуждать, что плохого могут о нем сказать? Он был со всеми справедлив, со всеми одинаков. А если что и требовал, на то он и руководитель.

Но тайные Мишины надежды не оправдались. Когда кончились обсуждения, Славка сказал:

– Товарищи! Список исчерпан. Остался один Миша. Он вожатый, и вожатого мы, как правило, не обсуждаем. Но Миша наш товарищ, одноклассник и член нашей комсомольской ячейки. Как мы поступим? Миша, твое мнение?

– Пусть ребята сами решают, – ответил Миша не без тайной надежды, что все устали и будут рады на этом закончить.

Но большинство высказалось за обсуждение. Даже подавляющее большинство. Против был только один Кит. Ему ужасно хотелось ужинать. Сказать об этом прямо после того, как его только что раскритиковали за обжорство, он не мог, а потому он предложил не обсуждать Мишу. Но остальные с этим не согласились. Киту осталось только бросить грустный взгляд на котелки, которые лежали возле потухшего костра.

Первой взяла слово Зина Круглова.

– Я не собиралась выступать о Мише, – сказала она, – но меня поразила Мишина нескромность…

Миша с удивлением воззрился на Зину.

– Да, да, – продолжала Зина, – у Миши спросили, надо ли его обсуждать. Я думала, он скажет: «Конечно, надо. Чем я отличаюсь от остальных?» Но вместо этого Миша сказал: «Пусть ребята решают». Таким ответом Миша поставил себя в исключительное положение, он выделил свою персону из коллектива. Это нескромно. Мише надо учесть, что хотя он и вожатый отряда, но такой же комсомолец, как и все. И не надо ставить себя в особое положение.

Миша криво усмехнулся, но в душе он признал справедливость этого обвинения.

Действительно, надо было прямо сказать, чтобы обсуждали, и всё. А он хотел увильнуть от обсуждения. Вот как надо взвешивать каждое свое слово. От ребят ничто не укроется.

Потом слово взял Бяшка.

– Мы давно знаем Мишу, – сказал он, – хорошо знаем и его достоинства, и недостатки. Но вот мы увидели Мишу в новой роли – вожатым. В общем, надо сказать, что он справляется со своими обязанностями удовлетворительно. Не задается и не фасонит. Но у него есть один крупный недостаток: он очень любит секретничать вместе с Генкой и Славкой. Это секретничанье отдаляет Мишу от коллектива, ставит его над коллективом. Конечно, в прошлом году Миша, Генка и Славка открыли тайну кортика, но это не значит, что и теперь они должны от всех секретничать.

Кит проворчал:

– Как актив, так обязательно секретничают! И потом, Миша делает поблажки некоторым лицам.

– Кому, например?

– Генке, вот кому.

– А…

Миша встал и сказал:

– Вот что, ребята. Насчет Генки, я думаю, Кит не прав. Я никому не делаю исключения, а Генке тем более. Насчет же секретов – в этом есть доля истины. Но скажу честно; без секретов трудно обойтись. Вспомните историю с кортиком. Если бы я не держал ее в секрете, то ничего бы и не нашел.

– Тогда было другое дело, – перебила его Наташа Бойцова, – тогда мы еще не были ни пионерами, ни комсомольцами. А теперь совсем другое дело.

– Да, это правильно, – согласился Миша, – и поэтому тот секрет, о котором говорил Бяшка, я сделаю общим. Но с условием, что он для всех останется секретом.

Миша оглянулся вокруг и понизил голос:

– Все вы знаете, зачем Игорь и Сева ездили со следователем на Песчаную косу. Дело идет о том, чтобы спасти брата Жердяя, которого неправильно обвиняют в убийстве. – Мишин голос перешел на шепот. – У нас есть некоторые данные, это относится к лодочнику. Он не зря тогда на нас напал. Но все надо проверить. И поэтому никому ни слова! Вот и весь наш секрет. Повторяю: теперь это наш общий секрет, и никому ни слова! – Миша выпрямился, опять повысил голос. – Теперь, когда самохарактеристики закончены, каждый учтет, что о нем говорили, и постарается исправиться. Каждый должен вырасти настоящим коммунистом, настоящим большевиком, и если он не воспитает себя сейчас, то потом уже будет поздно. Ученые говорят, что человеческий характер складывается к восемнадцати годам. Так что времени для перевоспитания осталось не так уж много, и надо торопиться. Мы здесь поругали друг друга. Но все мы – члены одной комсомольской семьи, и те, кто уже в комсомоле, и те, кто осенью будет вступать. И в знак этого закончим наш двухдневный сбор «Молодой гвардией».

Все встали и запели:

Вперед заре навстречу,
Товарищи в борьбе,
Штыками и картечью
Проложим путь себе…
Глава 36

Следователь в лагере

Миша рассказал на сборе не все. Он только поделился своими подозрениями насчет лодочника, но умолчал о старухе, о Серове, о бронзовой птице. Но и того, что он рассказал, было достаточно. Теперь все горели желанием выручить невиновного Николая и разоблачить злодея-лодочника. Но для Николая они пока ничего не могли сделать, и поэтому их заботы обратились на его семью – на Марию Ивановну и на Жердяя.

Ребята помогали им чем могли. И в поле работали, и на огороде, и в доме. Хотели даже корову купить вскладчину. Но оказалось, что корова стоит слишком дорого. Они делились своими скудными пайками с Марией Ивановной, а Жердяй тот и вовсе питался в лагере. Особенно старались девочки. Зато внимание мальчиков было больше обращено на лодочника. Им был теперь известен каждый его шаг. И каждый его шаг толковался очень многозначительно, о чем немедленно сообщалось Мише. В конце концов Мише так это надоело, что он запретил ребятам даже подходить к лодочнику и вообще к лодочной станции. Но разве ребят остановишь? Тем более что вскоре вся деревня была взбудоражена приездом следователя.

Следователь приехал в сельсовет и многих туда вызывал: лодочника, Ерофеева, нескольких крестьян, даже художника Кондратия Степановича. Потом следователь явился в лагерь якобы за тем, чтобы поговорить с Игорем и Севой. Якобы потому, что он их почти ни о чем не спрашивал. Игорю он задал только один вопрос: «Ну, как живешь?» На что Игорь ответил, что живет хорошо. Севе нездоровилось, и он лежал в палатке. Следователь посмотрел на него и отошел от палатки со словами: «Раз болен, пусть спит», хотя Сева вовсе не спал и даже приподнялся.

Следователь долго ходил по лагерю. Миша сказал, что лагерь ограничен вот этой маленькой лужайкой, но следователь обошел весь парк. И он так вертелся вокруг лагеря, и так подробно обо всем расспрашивал, что Миша подумал: не подозревает ли он, что ребята убили Кузьмина?

Следователь интересовался распорядком жизни лагеря. Когда встают, когда ложатся, куда уходят на прогулки или на игры и кто в это время остается в лагере. И есть ли ночью дежурные и каков маршрут их обхода. Миша показал ему маршрут, и следователь прошелся по нему.

Вообще этот маленький человек вел себя очень странно: тщательно осмотрел все тропинки, обследовал кусты, даже, как показалось Мише, обнюхал деревья. И что он здесь высматривает, непонятно! Лодочник – у своих лодок, парни – в лесу, а он ходит здесь и чего-то вынюхивает…

– Может быть, вы и лес осмотрите? – насмешливо спросил Миша.

Следователь спокойно ответил:

– Лес большой, как его осмотришь…

– Именно потому, что он большой, там и легче спрятаться.

Продолжая осматривать дорожку, следователь сказал:

– Но ведь это только твои подозрения.

– Что?

– Лодочник и парни в лесу.

– Николая Рыбалина вы тоже только подозреваете, а арестовали.

– Против него улики, а против этих нет улик.

– А все же Николай не виноват, – объявил Миша.

– Никто и не говорит, что виноват. Есть улики, вот и держим. – И загадочно добавил: – Может быть, и для него лучше, что в городе держим… А парни копают, и пусть их копают.

– А что они ищут? – спросил Миша, удивленный тем, что следователь знает об этих парнях.

Следователь засмеялся:

– Наверно, ищут то, что обычно ищут в лесу: клад. Я родился в этих краях, и, сколько помню себя, здесь всегда искали клады. Одно время так землю перекопали, что и пахать не надо было. Граф был богач и чудак. Добывал на Урале драгоценные камни, вот и говорили люди, что зарыты здесь драгоценности. Никто никогда ничего не находил. А вот верят.

– Может быть, Кузьмин знал, где зарыт клад, но не хотел рассказать, они и убили его, – предположил Миша.

– Зачем же убивать? – возразил следователь. – Наоборот, если бы он знал, то они всячески оберегали бы его в надежде, что рано или поздно он им расскажет. Только ведь никакого клада нет.

– А почему лодочник напал на нас?

Следователь пожал плечами:

– Трудно сказать. Он утверждает, что из-за лодки: думал, что лодка Кузьмина. Врет, конечно. Но к делу это не имеет отношения. Лодочника мы знаем: старый рецидивист. Специальность – валюта и драгоценные камни. Но не убийца. Нет, убивать он не будет. Тем более что недавно из отсидки.

Миша не знал, что ему думать… Как же так! Известно, что лодочник вор, рецидивист, а он расхаживает на свободе как ни в чем не бывало…

И, точно угадав Мишины недоумения, следователь сказал:

– Закон есть закон. Сажать его пока не за что… А скажи-ка, – он повернулся к Мише, – не попадался ли тебе здесь, в усадьбе, совсем незнакомый человек, мужчина средних лет, не местный житель?..

– Как будто нет, не видал…

– Подумай, – настаивал следователь. – Может быть, видел, совсем случайно, мельком… Здесь, на реке, в деревне… Возможно, твои ребята видели?

Миша напряг память, но никого не мог вспомнить.

– Нет, я никого не видел. И ребята, кажется, тоже… Мы ведь здесь всех знаем.

– Не видел, значит, не видел, – оборвал разговор следователь. – Я просто так спросил…

Глава 37

Надо идти в лес

Следователь уехал. О своем разговоре с ним Миша рассказал Генке и Славке.

Генка объявил, что такому следователю заниматься делами о похищении кур, а не искать убийцу. И нечего его слушать. Надо самим все выяснить и доказать невиновность Николая и, наоборот, виновность лодочника и его подручных. Короче – надо идти в лес.

Но Славка был несколько иного мнения:

– Беда наша в том, что мы занимаемся этим делом не на научной основе. Помните с кортиком? Мы ходили в библиотеку, провели серьезное исследование и все установили. А в данном случае? В данном случае мы пользуемся слухами: граф был богач, владел копями на Урале, люди верят, что здесь зарыт клад, и так далее. Ведь все это слухи. А нам необходимо научное обоснование. Кто такие графы Карагаевы? Чем в действительности они владели на Урале? Чем питаются слухи о кладе? Вот что нам надо узнать. Надо обратиться к первоисточникам. Тогда мы не будем действовать вслепую, как сейчас.

Миша подумал и сказал:

– Одно другому не мешает: познакомимся с материалом и проверим, что они делают в лесу. Поэтому отправляйся, Славка, в Москву, посиди в Румянцевке и все как следует узнай. Кстати, пора уже собрать у родителей продукты.

Славке очень не хотелось таскаться с продуктами.

– Как же я буду в Румянцевке сидеть и продукты собирать? Надо делать что-нибудь одно.

– Ничего, ничего. Возьми с собой Кита, он поможет. Пока ты будешь сидеть в библиотеке, он обойдет всех мамаш.

– С Китом, пожалуй, можно, – согласился Славка.

– Вот и хорошо. А мы с Генкой пойдем в лес. Не сейчас, а когда ты вернешься из Москвы. Конечно, можно пойти всем отрядом и доказать, что никаких мертвецов, никаких графов без головы там нет. Но если пойти всем отрядом, то можно спугнуть бандитов. Они уйдут на другое место, и тогда ничего не узнаешь. Нет, надо пойти одному или вдвоем с кем-нибудь. И обязательно с Жердяем. Кроме него, никто не сумеет провести на Голыгинскую гать. Конечно, Жердяй будет отказываться. Но мы его уговорим!

Славка с Китом уехали в Москву, а Миша отправился к Жердяю, Жердяй был дома. Он топором обтесывал колья и подпирал ими обвалившийся плетень.

– Хозяйствуешь?

– Приходится.

– От брата есть что?

– А что от него может быть? В тюрьме сидит.

– Слушай, Жердяй, – сказал Миша, – у меня есть новый план. Если мы его выполним, то сумеем доказать, что твой брат ни при чем.

– Пробовали уже, – вздохнул Жердяй, – за этим и на лодке плавали, только не нашли ничего.

– А все же мы доказали, что кто-то угнал лодку. И следователь сам говорит, что дело сомнительное. А теперь, если ты мне поможешь, то мы еще больше сумеем доказать. Вот увидишь!

– Что я должен сделать?

– Ты знаешь, что Кузьмин раньше служил у графа лесником?

– Откуда мне знать?

– Так вот: он раньше служил у графа лесником. Я точно узнал.

– Ну и что?

– Раз он служил раньше лесником, значит, имеет какое-то отношение к лесу. Так ведь?

– Выходит, что так.

– А кто прячется в лесу? Парни, которым лодочник возил мешки. Так?

– Выходит, что так, – повторил Жердяй, напрягая всю свою сообразительность, чтобы понять, к чему клонит Миша.

– Значит, – заключил Миша, – есть какая-то связь между убитым лесником и этими парнями в лесу.

Как ни далеко было следствие от посылки, но Жердяю оно показалось убедительным. Может быть, потому, что он никогда не изучал логики.

– И верно, – сказал он, разинув в удивлении рот.

– Вот видишь, – продолжал Миша, торопясь укрепить в Жердяе это убеждение, – значит, надо узнать, в лесу ли эти парни и что они там делают, тогда мы наверняка все выясним.

– Как же мы узнаем?

– Очень просто: пойдем ночью в лес.

– Это на Голыгинскую-то гать? – ужаснулся Жердяй.

– Почему же на Голыгинскую гать? Просто пойдем в лес, и всё.

– Ни за что не пойду! – заявил Жердяй. – Убей – не пойду. И не говори больше, не упрашивай.

Миша был готов к этому отказу. Но он понимал, что без Жердяя ему в лесу делать нечего: ночью он один заблудится.

– Эх ты, – сказал Миша, – родного брата не хочешь из беды выручить!

– Кабы я знал, что это брату поможет… А то ведь не знаю…

– Наверняка поможет, – настаивал Миша. – Ты только подумай: твоего брата могут засудить, а ты не хочешь ему помочь. Я посторонний человек, и то хочу помочь – иду ночью в лес, не боюсь. А ты родной брат и не хочешь, боишься. И не стыдно тебе!

Жердяй молчал.

– Ты о матери подумай. Ведь убивается она? А, убивается?

– Убивается, – мрачно ответил Жердяй.

– Вот видишь! Она убивается, пока следствие идет. А если его невиновного засудят? Ведь она совсем сойдет с ума с горя. И тебе ее не жаль. Эх ты!

– Я идти не отказываюсь, – сказал Жердяй, – только на самую гать не пойду. Дойдем до гати, и всё.

– Ладно! Ты нас только туда выведи, а остальное мы сами сделаем.

– А еще кто пойдет?

– Генка… Только ты смотри, Жердяй, никому не говори!

– Зачем я буду говорить?

– И матери своей не говори, никому, понял?

– Понял.

– Пойдем сегодня ночью.

– Уж сегодня?

– А зачем откладывать? Сегодня и пойдем. Приходи вечером в лагерь. Как все заснут, мы втроем и пойдем.

– Ладно, приду, – ответил Жердяй и снова взялся за топор.

Глава 38

Славкины розыски

К вечеру Славка вернулся из Москвы и рассказал следующее:

– Графы Карагаевы – родственники знаменитых Демидовых. Был такой тульский кузнец Демид Антуфьев. Его сын Никита поставлял оружие Петру Великому. За это Петр подарил ему уральские заводы, дал дворянство и фамилию Демидов. Дочка одного Демидова вышла замуж за графа Карагаева.

– Кому это интересно? – презрительно скривился Генка.

– Слушай. Демидовы были самые богатые люди в России. Даже королевы за них выходили. Был такой Анатолий Демидов, так он женился на родной племяннице императора Наполеона.

– Уж это ты врешь!

– Честное слово! И Анатолий Демидов, чтобы тоже быть именитым, купил в Италии княжество Сан-Донато и стал именоваться князем Сан-Донато.

Такому сообщению не мог поверить даже Миша, хотя и знал, что Славка никогда ничего не выдумывает. Но, может быть, он прочитал какой-то вымысел и уверовал в него? Как можно купить целое княжество, можно сказать – целое государство?

Но Славка настаивал на своем. Он даже обиделся:

– Если вы мне не верите, то поезжайте на Урал. Там увидите железнодорожную станцию, которая называется Сан-Донато.

– Зачем же обижаться? Рассказывай.

– Я не обижаюсь. Но если бы ты при такой жаре целый день просидел в Румянцевке, то тоже бы обиделся.

– Ладно, рассказывай, – примирительно сказал Миша.

– Так вот. Демидовы были очень богатые люди. Владели на Урале заводами и рудниками. И были большими чудаками. Например, один Демидов, Прокофий, устроил в Петербурге такое пьянство, что пятьсот человек умерли от перепоя…

– Вот врет! – взвизгнул Генка и хлопнул себя по коленкам.

– Честное слово! Этот Прокофий был в Англии и за что-то обиделся на англичан. Тогда он вернулся в Россию и скупил всю пеньку, чтобы не досталась англичанам. Ведь они импортировали из России главным образом пеньку, вот он их и проучил.

– Проучил… за свои денежки.

– А что для него деньги? Вот, например, другой Демидов – Павел. В 1835 году подарил царю Николаю Первому алмаз, который стоил ровно полмиллиона рублей…

– Видно, был большой подхалим, – заметил Миша.

Генка опять не поверил:

– Один камешек стоит полмиллиона рублей золотом? Больно дорого!

– Представь себе – полмиллиона, – продолжал Славка. – Это был знаменитый алмаз Санси… Вот интересная история. Этот алмаз был вывезен из Индии лет пятьсот назад и принадлежал Карлу Смелому Бургундскому. Карла убили на войне, и алмаз подобрал один швейцарский солдат. Но он не знал цену алмаза, думал, что просто красивый камень, и продал какому-то священнику за один гульден, то есть за один рубль. Священник, не будь дурак, загнал алмаз португальскому королю Антону. Король Антон, тоже хороший спекулянт, продал его за сто тысяч франков французскому маркизу Ле-Санси. С тех пор этот алмаз называется Санси. Теперь слушайте, что произошло дальше. Слуга Санси вез к нему этот алмаз. На слугу напали разбойники и убили его. Но слуга успел проглотить алмаз. Санси велел вскрыть труп своего слуги и нашел алмаз в его желудке.

– Веселенькая история! – заметил Генка, протягивая руку к животу в том месте, где, по его предположениям, был желудок.

– Затем, – продолжал Славка, – короли опять начали спекулировать алмазом. Санси продал его английскому королю Якову Второму, Яков Второй – французскому королю Людовику Четырнадцатому, потом он попал к Людовику Пятнадцатому. В общем, его долго перепродавали, пока наконец, в 1835 году, Павел Демидов не купил его для Николая Первого… Вот какая история…

Мальчики помолчали. Потом Миша сказал:

– Ты, конечно, провел серьезное исследование. Но какое это имеет отношение к усадьбе?

– А то, что одна из дочерей Демидова вышла замуж за Карагаева.

– Ну и что?

– Может быть, алмаз Санси вместе с приданым перешел к графу Карагаеву.

– Но ведь Демидов отдал алмаз Николаю Первому?

– Он мог ему отдать поддельный. Ведь все там было построено на жульничестве.

Генка свистнул:

– Наверно… Попробуй надуй Николая Первого с его Бенкендорфом.

– Видишь ли, Славка, – сказал Миша, – конечно, трудно предполагать, что алмаз попал к графу. Но допустим даже, что это так. Что же из этого?

– Как – что? – обиделся Славка. – Возможно, как раз его и ищут. Ведь все говорят, что здесь всегда искали клады. Может быть, и сейчас ищут.

– Может быть, – согласился Миша. – Но это только подтверждает, что мы должны идти в лес. Этот ли алмаз или что-нибудь другое, но факт, что ищут. А когда ищут драгоценности, то и убивают друг друга. А нам важно узнать, кто убил Кузьмина, и тем самым оправдать Николая.

– Разве я возражаю? Я только указываю на то, что именно ищут.

– Вот и хорошо, – заключил Миша. – Значит, сегодня ночью мы пойдем в лес.

Глава 39

Костер

Сегодня ночью они пойдут в лес, на Голыгинскую гать. Конечно, от ребят этого не скроешь. Но все понимали, что это не просто тайна: если лодочник проведает, что мальчики отправились на гать, то он может их проследить, а потом в лесу и убить. Он и его парни на это способны. Убили же они Кузьмина.

У всех ребят на лицах было то серьезное, таинственное и даже несколько торжественное выражение, которое бывает перед всяким важным, а тем более опасным предприятием. Все вели себя как нельзя лучше и всячески старались угодить Мише и Генке – кто знает, в каком виде они вернутся и вернутся ли вообще. Мише так надоели эти жалостливые взгляды, что он ушел на реку, на то место, где любил сидеть вечерами и смотреть на пламенеющий за дальними горами закат.

К тому же у Миши была еще одна тайна, маленькая тайна, принадлежащая только ему одному: он сочинял стихотворение.

Раньше Миша никогда не сочинял стихов. Это занятие казалось ему несерьезным. Другое дело, когда стихи пишут настоящие поэты: Пушкин, Лермонтов, Некрасов… Или современные поэты: Маяковский, Безыменский… Это поэзия. А то, что сочиняют ребята, не более как рифмованные слова. И плохо рифмованные. К школьным поэтам Миша всегда относился иронически. Конечно, если стихи пишут для стенгазеты, к какой-нибудь знаменательной дате, это куда ни шло – без стихов нет и стенгазеты. Частушки для «Синей блузы» тоже нужны – критика недостатков получается острее. Но вот стихи из-за «настроений» Миша терпеть не мог, как не мог терпеть и сами эти «настроения»…

«Настроения» бывали обычно у мальчиков морально неустойчивых, далеких от общественной жизни. Впрочем, случались «настроения» и у комсомольцев, хотя и реже. «Настроения» заключались в том, что парень ходит грустный, скучный, как в воду опущенный. На все он смотрит скептически, все ему кажется мелким, ничтожным, неинтересным. Да и сама жизнь представляется ему совершенно ненужной. Говорит он философскими изречениями: «жизнь коротка и неинтересна», «все пройдет», «все повторяется», «если уж жить, то от жизни надо брать все». В общем, несет вздор. Как правило, такой «упадочник» говорит об одиночестве, о том, что никто его не понимает и никогда не поймет, и читает при этом упадочные стихи. Да и сам сочиняет упадочные стихи – о загадочном мире, о бренности жизни и прочее в таком духе…

Директор школы Алексей Иванович сказал как-то на педсовете, что «настроения» – неизбежный спутник переходного возраста. Конечно, Алексей Иванович человек умный, опытный педагог, но все же некоторые понятия у него старомодные. При чем здесь переходный возраст? И что это за переходный возраст? Возраст как возраст. Миша был твердо убежден, что «настроения» есть не более как проявление моральной неустойчивости. Отсюда и сочинение упадочных стихов. Как только кто начинает сочинять стихи, значит, у него непременно начались «настроения».

И вдруг, совершенно неожиданно для себя, Миша сам начал сочинять стихи. Вернее, он сочинил одно стихотворение. И то не до конца. Он никак не мог подобрать рифмы к двум последним строчкам. Конечно, не упадочное стихотворение, а настоящее революционное. Оно зародилось в те часы, когда он сидел на берегу Утчи вечером, смотрел на пламенеющий за дальними горами закат и вспоминал маленькую железнодорожную станцию, удаляющиеся огоньки поезда, эшелон красноармейцев, Полевого и большой плакат, на котором был нарисован рабочий, разбивающий тяжелым молотом цепи, опутывающие земной шар…

Неожиданно возникла рифма: «шар земной – рабочий молодой», потом другая: «мосты – бойцы»… И в результате почти двухнедельного труда появилось стихотворение, несовершенство которого Миша сознавал, но которое все же ему очень нравилось. И он надеялся со временем подобрать последние две строчки. Вот это стихотворение.

Пока живы, не забудем
Все, что видели тогда:
Эшелон на бой уходит
За Республику Труда.
Широко раскрыты двери,
И толпой стоят в дверях
Бойцы в разорванных шинелях
И в стоптанных сапогах.
И, опутанный цепями,
Пламенеет шар земной,
И молотом тяжелым цепи рубит
Рабочий молодой.
Хоть крут подъем и взорваны дороги
И падают убитые бойцы,
Мы рельсы выложим, нарежем шпалы,
Туннели вырубим и наведем мосты.
Борьба лишь начата, и нам передан молот,
Цепями все еще опутан шар земной…
. . .
Последние две строчки Миша никак не мог сочинить. Не подбирались рифмы. К слову «земной» можно бы подобрать – в крайнем случае опять повторить «молодой», – но к слову «молот» Миша никак не мог найти рифму. А менять это слово Миша не хотел. Уж очень красиво звучало:

Борьба лишь начата, и нам передан молот…
Молот, молот, молот… Какую же рифму к нему подобрать?

Миша мусолил карандаш, напрягал воображение, но ничего подходящего найти не мог… Все слова, которые приходили ему на ум, не годились. Молот, долот, сколот, проколот…

Искал Миша рифму и вечером, на костре.

Костер в этот вечер был не похож на другие костры. Обычный разговор не вязался. Никто не шутил, не рассказывал веселых историй.

Зина Круглова попробовала было пересказать смешной ответ одной крестьянки на уроке ликбеза, но никому ее рассказ не показался ни смешным, ни интересным.

Все сознавали ответственность момента.

Торжественное, романтическое состояние охватило и Мишу.

Его так и подмывало прочитать свое стихотворение. И в то же время было стыдно: вожатый, а сочиняет стишки. Но они так вертелись у него на языке, что он не удержался и сказал:

– Знаете, ребята, сейчас, когда мы с Генкой и Жердяем пойдем на Голыгинскую гать, мне кажется, что мы там узнаем что-то очень серьезное и важное. И это поможет нам не только оправдать Николая, но и открыть какую-то тайну. И мне сейчас припомнилась история с кортиком: Полевой, Никитский и все другие. И как-то само собой у меня сочинились стихи. Если хотите, я их вам прочту.

Все изъявили желание послушать. Миша встал и, немного волнуясь и боясь, что он забудет какую-нибудь строчку, прочитал стихи.

Ребята молча слушали. Молчание царило еще некоторое время после того, как Миша кончил читать. Потом Генка спросил:

– А где же конец?

– Конца я еще не сочинил, – ответил Миша.

Ему вдруг стало очень стыдно. Стихи казались ему плохими, скверными, нехудожественными. Он увидел, что в них нет правильного размера. И рифма подгуливает. И вообще все пышно, выспренне, не доходит до сердца. Зря он их читал! Кой черт его дернул? Зачем? Ведь он не собирается быть поэтом. Вот и ребята молчат. Понимают, что стихи плохие, но не говорят, не хотят его обидеть. Зачем он это затеял! Миша опустил руку в карман, незаметно измял и разорвал листок со стихами на мелкие кусочки.

– Что ж, – сказал Славка, – стихи неплохие. Только конца нет и размер не всюду правильный. Потом, нет рифмы между первой и третьей строчками.

– Это не обязательно, – заметила Зина.

– Но желательно. И потом, в разных строчках разное количество слогов…

– Зато по идее хорошо, – сказал Генка. – Я как услышал эти стихи, так сразу вспомнил и станцию, и эшелон, и комиссара Полевого. Ты, Славка, потому критикуешь, что не видел этого. А мы с Мишей видели. Правда, Миша?

– Правда, – подтвердил Миша. – Но зачем я сочинил эти стихи, вы не знаете. Я вижу, что вы сидите скучные, и решил вас немного развлечь. Я знаю, что стихи плохие, но мне хотелось вас немного позабавить и оживить наш скучный костер. Вот я взял и на ходу сочинил эти стихи…

– Прямо сейчас вот и сочинил? – усомнился Генка.

– А то когда же? Прямо в уме сочинил и прочитал. – Миша встал. – Все! А теперь спать, по палаткам. И имейте в виду: ничего с нами не случится. Мы скоро вернемся. Так что никакой паники. А вот уж если мы к утру не придем, тогда ищите нас в лесу. У Голыгинской гати.

Глава 40

Опасная экспедиция

Лагерь затих. Миша, Генка и Жердяй тихонько вылезли из палаток и быстро пошли в сторону леса.

Полная луна освещала спящий лагерь. Было так светло, что Миша отчетливо видел верхушки деревьев. И синее небо над ними. И звезды.

– Как к лесу пойдем: берегом или лугами? – шепотом спросил Жердяй, дрожа не то от холода, не то от страха.

– Берегом, мимо лодочника, – тоже шепотом ответил Миша.

Три маленькие фигурки двигались по полевой тропинке, ведущей из лагеря к реке. Впереди Жердяй, за ним Миша и последним Генка. Жердяй шел легко, неслышно. Миша решительно шагал за ним. Генка же, успевший в палатке заснуть, теперь плелся позади, зевая и чувствуя себя очень несчастным оттого, что не выспался. Конечно, он был храбрый мальчик, но любил поспать.

Не доходя до реки, Миша велел ребятам подождать, а сам ползком подобрался к лодочной станции. Луна заливала ее своим светом. Лодки на воде казались черными спящими рыбами. Но никого на станции не было. Тихо. Ни голоса, ни плеска. Так же ползком Миша вернулся к друзьям, и они отправились в путь.

До леса было верст пять. Дорога сначала вилась вдоль берега, потом углубилась в поля. В свете луны все казалось причудливым и таинственным. Что-то шелестело в пшенице. Таинственные зверьки перебегали дорогу.

Два быстрых зеленых глаза показались впереди и исчезли.

– Заяц, – прошептал Генка, стряхивая с себя сонливость.

– Кошка, – сказал Жердяй.

Лес возник перед мальчиками черной, мрачной громадой.

– Как пойдем? – спросил Жердяй дрожащим голосом.

Он еще надеялся, что Миша побоится идти в лес и они вернутся в лагерь.

Но Миша и не думал возвращаться.

– Веди нас к болоту.

Вслед за Жердяем мальчики обогнули опушку и углубились в лес.

Сразу стало темно. Пересекавшие тропинку бугристые корневища деревьев казались клубками черных уснувших змей.

Лес жил ночной, потаенной жизнью. Невидимые, проносились меж деревьев птицы. Это козодой или летучая мышь. Часто раздавался сухой, отрывистый хруст ветки, как будто кто-то подкрадывался. Но Жердяй шел вперед, и мальчики двигались за ним. Если Жердяй не останавливается, значит, никакой опасности нет.

Шли они долго. Миша совсем потерял направление. Без Жердяя, конечно, не выбраться отсюда. И как Жердяй здесь ориентируется?

Между тем лес становился все реже, деревья ниже и мельче. Мальчики вышли еще на одну опушку.

Жердяй остановился и обернулся к Мише. Лицо его казалось мертвенно-бледным.

– Сейчас будет болото, а там Голыгинская гать, – дрожащим голосом прошептал Жердяй.

– Пойдешь? – тихо спросил Миша.

Жердяй отрицательно качнул головой.

– Хорошо. Останешься здесь. Будешь нас ждать. Не побоишься?

Жердяй кивнул головой в знак того, что он согласен остаться здесь и ждать ребят.

– Покажи, как идти.

Жердяй протянул руку вправо и зашептал:

– Пойдете краем леса. Как дойдете до четырех дубов, так возьмите влево, там просека… А как просеку пройдете, так увидите болото… Тут и начинается гать… А я тут посижу, – добавил Жердяй и присел под березой, привалившись к ней спиной.

Миша и Генка пошли вперед. Они осторожно двигались по опушке, прижимаясь к лесу, чтобы их не было видно. Луна светила со стороны поляны, и тени мальчиков сливались с тенями деревьев.

Вдруг Генка схватил Мишу за руку:

– Тише! Слышишь?

Прижавшись к дереву, мальчики оглянулись. Мише тоже показалось, будто кто-то крадется за ними. Они прислушались. Все стихло.

Мальчики двинулись вперед и опять услышали, что за ними кто-то крадется.

Они опять остановились. Раздался едва слышный хруст ветки. Мальчикам казалось, что лес полон таинственными людьми, которые крадутся за ними. Они почувствовали себя одинокими, окруженными врагами. Генка прижался к Мише. Миша слышал, как у Генки бьется сердце. Сам он тоже порядком перепугался, и не будь рядом с ним Генки, перед которым он не мог оказаться трусом, Миша бросился бы бежать со всех ног.

Они стояли затаив дыхание и прислушивались к лесу. Им чудились таинственные звуки, шорохи, осторожные шаги, хруст ветвей, шепот людей, и казалось, что какие-то тени двигаются в поле, на опушке, меж деревьев.

– Вернемся, – едва слышно, одними губами прошептал Генка.

– Боишься? – так же шепотом спросил Миша.

Генка кивнул головой:

– Боюсь…

Тогда, с радостью в душе, но с таким видом, будто он уступает Генкиной трусости, Миша пожал плечами и тихонько стал пробираться назад…

Но не успел он сделать и шага, как увидел за деревом фигуру человека. Миша замер на месте. Человек вышел из-за дерева. Это был Жердяй. Так вот кто крался за ними! Чудак! Только зря напугал их.

– Боязно одному сидеть, – тихо сказал Жердяй.

– Так какого же ты черта… – с негодованием начал Генка, обрадованный тем, что есть на кого свалить свой испуг.

Но Миша сделал ему знак молчать. Он сам злился на Жердяя, но сейчас не время разговаривать и не место: их могут услышать…

Втроем мальчики почувствовали себя увереннее. И уже перед Жердяем ни Миша, ни Генка не могли обнаружить своего страха. Миша снова повернул к Голыгинской гати. Генка и Жердяй осторожно двинулись за ним.

Они шли по-прежнему молча, прячась в тени деревьев. Наконец вышли к просеке. Если бы не Жердяй, Миша никогда бы не догадался, что это просека, настолько густо заросла она молодым ельником.

Движением руки Миша приказал Жердяю идти впереди и показывать дорогу. Тот жалобно посмотрел на него, но подчинился. Только поминутно оглядывался, чтобы убедиться, что Миша здесь, рядом с ним.

Они прошли еще с версту. Лес перешел в мелколесье. Чувствовались гнилые запахи болота.

Вдруг Жердяй остановился и стал внимательно всматриваться в землю. Миша и Генка тоже наклонились и увидели рядом с собой глубокую яму длиной аршина в три и шириной в аршин. Рядом высился холмик свежевыкопанной земли.

Мальчики вгляделись. На некотором отдалении виднелась другая яма, потом третья. Жердяй развел руками, показывая, что этих ям раньше не было.

Мальчики прошли еще немного. Просека кончилась.

Жердяй остановился, протянул вперед дрожащую руку:

– Гать…

Луна освещала темное бугристое болото. Местами из него торчали не то бревна, не то поваленные деревья. Белесые испарения поднимались над болотом, образуя таинственные движущиеся фигуры. Изредка перебегали огоньки – зеленые, синие, желтые… И хотя Миша знал, что это болотные огни и больше ничего, а белесые движущиеся фигуры, похожие на мертвецов в саванах, не более как испарения, подымающиеся с болот, но и ему было жутко.

Мальчики стояли безмолвные, окаменевшие перед жуткой картиной ночного болота. Им казалось, что вот сейчас один из этих белесых движущихся призраков приблизится к ним и они увидят мертвого графа и страшную бородатую голову у него в руках.

Вдруг совсем близко мальчики услышали глухие, равномерные удары. Как будто кто-то стучал под землей. Жердяй от страха присел и уткнул голову в колени.

Миша и Генка тоже присели. Но, как они потом говорили, не от страха, а для того, чтобы их не заметили люди, производившие эти звуки.

Удары повторялись равномерно через короткие, но точные промежутки времени.

Миша прислушался. Когда первый страх прошел, он сообразил, что удары доносятся не из-под земли и не с болота, а откуда-то справа, из леса, и совсем близко.

Он сделал мальчикам знак оставаться на месте, а сам, пригибаясь к земле, ползком стал подвигаться в сторону, откуда слышались странные звуки. Но за ним пополз Генка, а за Генкой – Жердяй.

Они проползли шагов двести. Удары раздавались все ближе и ближе. Теперь было ясно, что где-то копают и отбрасывают землю. Между деревьями мелькнула полоска лунного света. Миша осторожно раздвинул ветки…

Перед ним была крошечная полянка, а в середине полянки – яма. Два бугра земли высились по ее краям. Возле ямы сидели два человека и курили.

Это было совсем близко. Удивительно, что эти люди не услышали приближения мальчиков.

Как ни меняется лицо человека при лунном свете, Миша сразу узнал парней, которым лодочник передал мешки.

Один парень плюнул на окурок, бросил его, поднялся, взял лопату и прыгнул в яму. То же сделал и второй парень. И все это без единого слова.

Снова раздались равномерные удары лопат.

Миша сделал Генке и Жердяю предупреждающий жест и начал тихо отползать назад. Генка и Жердяй поползли за ним.

Через несколько минут три маленькие юркие тени быстро мелькнули по краю просеки, направляясь в обратный путь, к лагерю.

Часть четвертая

Краеведческий музей

Глава 41

Ерофеев

Итак, парни – в лесу. Ребята торжествовали. Ведь они оказались правы. Здесь действует банда. И возглавляет банду лодочник. И, конечно, они убили Кузьмина.

Правда, они что-то ищут, весь лес перерыли. Может быть, клад, о котором с такой насмешкой говорили и следователь, и доктор, и художник. Но тогда тем более вероятно, что именно они убили Кузьмина, который был лесником. Теперь остается только доказать это.

Но как доказать? Ведь следователь не обращает на мальчиков никакого внимания. А может быть, он сам хочет во что бы то ни стало доказать виновность Николая? Трудно в это поверить, но некоторые обстоятельства укрепили Мишины подозрения.

Когда следователь приезжал в деревню, то он долго разговаривал с кулаком Ерофеевым. А на другой день Миша увидел Ерофеева в избе у Жердяя.

Ерофеев сидел на скамейке. Он часто вынимал из заднего кармана большой цветастый носовой платок, похожий на небольшую скатерку, и вытирал им сначала красную морщинистую шею, потом лоб и, наконец, очки. Глаза его без очков были совсем маленькие, красные, беспомощные…

Потом он надел очки и сказал:

– Так-то вот, Мария Ивановна, по-божески надо думать, по-божески жить. Тебе общество поможет, и ты обществу помоги.

– Что же я сделать-то могу? – грустно спросила Мария Ивановна; она сидела у стола, подперев голову рукой.

– В город съезди, с сыном поговори. Зачем он невинных подводит?

– Разве он винит кого?

– Винить не винит, а от своей вины отказывается, – строго и внушительно сказал Ерофеев. – Потому и ищут других. Глядишь, и невинного привлекут… Вот приезжал следователь, допрашивал: «Кто лодку угнал?» А кто ее угнал? Может, мальчонка какой… А тут на всю деревню, на все общество подозрение падает. Разве в лодке дело? Тут человек убитый, вот что.

– Может, Микола и не виноват вовсе, – уныло проговорила Мария Ивановна.

– Кто же тогда виноват? Были-то они двое. – Ерофеев вздохнул. – Нет, согрешил, так уж покайся. Нехорошо. Всей деревне, всему обществу неприятности. Разве можно? Ну, поспорили, в бессознательности был. Разве много ему дадут? Тем более бедняк. Советская власть к беднякам снисходительна. Через год и под амнистию попадет.

– Как же можно такой грех на себя принять, ежели не убил? – сказала Мария Ивановна.

– Грех будет, если не покается, – сказал Ерофеев. – Невинных из-за него таскают. Следователи ездют, шарят… Конечно, никому от них не боязно, совесть у всех чистая, а все же неприятность. Нельзя так… Общество – сила. Разве можно против общества идти? Общество и в нужде выручит, общество и в беде поможет. Николая твоего все равно засудят, потому виноват. А тебе тут с людьми оставаться. Вот и подумай: как на тебя люди-то будут смотреть, ежели сын твой общество подводит?

Мария Ивановна тупо смотрела на угол стола.

Мишу удивляло, что Ерофеев при нем так откровенно и цинично требует, чтобы Николай признался в том, в чем он не виноват. И, точно угадав Мишино недоумение, Ерофеев ханжески добавил:

– Конечно, если бы Николай не был виноват, тогда другой разговор. А раз виноват – признавайся. И органы судебные не надо обманывать. И следователя не надо зря водить. Люди государственные, занятые. Правду им надо говорить. Не должны мы государство наше советское обманывать.

Мишу передернуло от такого лицемерия. Ишь ты, о советской власти заботится!

– Советская власть нас и землей наделила, – продолжал Ерофеев. – Правда, слухи ходют, собираются эту землю отобрать в колонию беспризорническую. Ну, да власть не позволит. Не оставит она крестьян без земли.

Здесь уже Миша не мог смолчать.

– Никто у крестьян землю не отбирает, – сказал он. – Ее должны будут вернуть только те, кто незаконно владеет сотнями десятин и эксплуатирует бедняков и батраков.

– Таких у нас нет, молодой человек, – елейным голоском возразил Ерофеев. – Живем мы всем обществом, мирно, справедливо, по христианскому обычаю. Нет у нас ни кулаков, ни бедняков – все едины. – Ерофеев встал, надел на голову фуражку. – Вот так, Ивановна, подумай… – Потом добавил: – Вечером мальчонку подошли. Мучицы наскребу. Ох-ох!.. А насчет Николая подумай. Очень тебя общество просит.

Ерофеев вышел. Мимо низеньких окошек, на мгновение затемнив избу, проплыли его сапоги и длиннополый сюртук.

– И не вздумайте его слушаться! Понятно, Мария Ивановна? – сказал Миша.

Мария Ивановна молчала.

– Неужели вы его не раскусили? – воскликнул Миша. – Ведь он хочет, чтобы Николай взял вину на себя. Он боится, что найдут того, кто действительно убил Кузьмина. И не вздумайте даже говорить об этом с Николаем. И никакой муки у него не берите.

– Жить-то надо, – проговорила Мария Ивановна.

– Разве вы без кулаков не проживете? Да мы вам отдадим все, что у нас есть!

– Я не про то, я не про муку, – печально ответила Мария Ивановна. – Как против общества-то пойдешь? Жить-то с ними. Вот, – она показала на Жердяя, – Ваську надо подымать.

– Ерофеев – общество? – воскликнул Миша в негодовании. – Никакое он не общество! Кулаки тут у вас все захватили. Боитесь вы их. Советская власть вас поддерживает, а вы кулаков боитесь. Безобразие! И я вас предупреждаю, Мария Ивановна: если только вы будете уговаривать Николая взять вину на себя, то я все расскажу, что вас подговорил Ерофеев. Так и знайте! А ты, Жердяй, не смей ходить к Ерофееву, не смей! Какой благодетель нашелся! Хочет, чтобы вы за кулечек муки сына продали. Как угодно, Мария Ивановна, а мы не допустим этого. Ни за что!

Глава 42

Клуб

Опасаясь, что Мария Ивановна все же пошлет Жердяя к Ерофееву за мукой, Миша увел его с собой в клуб.

Зина Круглова объясняла деревенским ребятам законы и обычаи юных пионеров.

– «Пионер смел, честен и правдив», – говорила Зина. – Что это значит? Это значит, что пионер ничего и никого не боится, никогда не врет, всегда говорит только одну правду. Вот что это значит. Понятно?

Ребята молчали.

– Я спрашиваю: понятно или нет? – переспросила Зина.

– А как же отца-мать, тоже не бояться? – спросил Муха.

– Конечно, не надо.

– Выпорют! – уверенно сказал Муха.

– Если вы перед родителями ни в чем не провинились, то чего вам их бояться?

– Разбираться не станут, – сказал Муха, – выпорют, и всё. Поди потом доказывай!

– Родителей надо не бояться, а уважать, – объяснил Славка. – Понятно?

Все молчали.

– Значит, понятно? – неуверенно проговорила Зина.

– А как же, например, грозу, – спросил Жердяй, – или молнию? Ее тоже не бояться? А если убьет?

– Трусость и осторожность – это совсем разные вещи, – объяснила Зина. – Конечно, человек должен опасаться молнии, должен ее беречься, для этого и делаются громоотводы. А бояться не надо. Оттого, что будешь бояться, все равно от молнии не спасешься.

– Разве громоотвод поможет от молнии? – улыбнулся Жердяй.

– Конечно!

– Нет!

– Почему?

– А потому! Гроза – это что? Это пророк Илья ездит по небу в колеснице и гонит бесов. А бесы прячутся. И в деревья, и в зверей разных, и в людей даже прячутся. Вот Илья-пророк и бьет по ним молнией. Спрятался бес в дерево – молния по дереву лупит. Спрятался бес в человека – молния в человека бьет. А чтобы бес в тебя не вселился, молиться надо. Будешь в грозу молиться, то бес в тебя не вселится и ты жив останешься. Больше ничем не спасешься.

Поднялся страшный шум. Комсомольцы доказывали, что ни пророка Ильи, ни вообще никакого бога нет. Жердяй и Муха стояли на своем. Так каждый раз! О чем бы ни говорили, всегда переходили на бога.

– Давайте потише! – навел порядок Миша. – Сейчас беседа не о боге, а о законах и обычаях юных пионеров. О боге поговорим в другой раз. А пока вам надо хорошо понять законы и обычаи. Иначе как же вы сможете вступить в пионеры?

В это время в клуб вошли Сенька Ерофеев и Акимка. Услышав последние Мишины слова, Сенька сказал:

– Кто в пионеры поступает? – Он повернулся к сидевшим на скамейках ребятишкам и грозно повторил: – Кто? Покажись!

Никто не показался. Все боялись Сеньки.

Только Жердяй не боялся ни Сеньки, ни Акимки. И хотя именно он не собирался вступать в пионеры, потому что верил в бога (впрочем, после посещения Голыгинской гати эта вера изрядно поколебалась), Жердяй сказал:

– А хотя бы я собираюсь. Тебе какое дело!

– Только попробуй! – угрожающе проговорил Сенька.

– И попробуем. У тебя не спросили! – сказал осмелевший Муха.

Миша молчал. Он хотел, чтобы ребята сами дали отпор Сеньке. Пусть почувствуют свою силу, пусть поймут, что им всем вместе нечего бояться ни Сеньки, ни Акимки. Иначе зимой организованный здесь отряд развалится, Сенька и Акимка его разгонят.

– Поговорите!

Но уж такой угрозы ребята допустить не могли. Генка подошел к Сеньке и встал против него:

– Ты чего кулаками размахался? А ну, катись отсюда!

– Но-но, поосторожней! – нагло и трусливо ответил Сенька. – «Катись»!.. Подумаешь, какой хозяин нашелся! Ваш, что ли, этот клуб, собственный? Вот как наверну! – и поднял кулак.

– Наверни, наверни! – сказал Генка, наступая на Сеньку. – Наверни, попробуй!

Ребята повскакали со своих мест. Сенька затравленно осмотрелся по сторонам. Акимка бочком отходил к дверям и уже стоял там, готовый при первой опасности улизнуть.

– Что же не наворачиваешь? – говорил Генка, продолжая наступать на Ерофеева.

Он вошел в азарт и лез в драку. Наконец-то он рассчитается за яйцо, разбитое на его голове!

Но драки здесь, в клубе, нельзя было допускать. Миша встал между ними:

– Знаешь что, Ерофеев? Тебе здесь не нравится – уходи, не мешай другим. И имей в виду, никто тебя не боится. Нас много, а ты один. И со всеми ты не справишься.

Сенька обвел всех злобным взглядом, повернулся и пошел к выходу, сопровождаемый веселым смехом и улюлюканьем всех деревенских ребят. Поражение всесильного Ерофеева было для них неожиданным и приятным событием.

В дверях Сенька оглянулся и опять погрозил всем кулаком. Раздался новый взрыв хохота. Тогда, в бессильной ярости, Сенька опустил кулак прямо на шею Акимке.

– А меня за что? – жалобно спросил Акимка.

Глава 43

Борьба разгорается

Сенька и Акимка были с позором изгнаны из клуба. А на следующий день в бывшем помещичьем саду кто-то сломал четыре яблони. Ребята этих яблонь и в глаза не видели. Но явился председатель с двумя крестьянами, пригласил Мишу в сад, показал ему сломанные яблони и мрачно спросил:

– Твоих ребят работа?

– Нет, – твердо ответил Миша, – никто из ребят не мог этого сделать.

– Кто же их сломал?

– Не знаю.

– Кроме ваших ребят, некому, – сказал председатель. – Разве вы видали кого постороннего?

Но никого постороннего Миша не видел.

– То-то и оно, – сказал председатель. – Не было здесь посторонних и не могло быть. Значит, ваши ребята и сломали.

– Нет! – закричал Миша. – Никогда они не будут ломать деревья.

Председатель покачал головой:

– Ведь вот сломали…

Миша немедленно созвал сбор отряда, рассказал о поломанных деревьях и строго спросил, кто это сделал. Ответом ему было общее недоуменное молчание. Миша пытливо всматривался в лица. Но ни на одном не уловил и тени смущения. Да ему и без того было ясно, что никто деревьев не ломал, да и не мог сломать. Кто решится на такой подлый поступок?

Почему же их в этом обвиняют?

Через несколько дней Миша понял почему…

В уездной газете одна за другой появились три заметки. Первая называлась «Хороши клубные устроители», вторая – «Прекратить уничтожение народного добра!», третья – «Разве так помогают старшим?». Все они были подписаны неким «Шило».