1 2 3 4 
— Да, — сказала я. — Я решила, что стану няней, когда вырасту, это уже точно!
   
— Я тоже, — сказала Анна. — Ведь ухаживать за детьми очень просто. Если говорить с ними спокойно и ласково, они будут тебя слушаться. Я читала в газете.
   
— Само собой разумеется, что с детьми надо говорить спокойно и ласково, — согласилась я.
   
— Я читала, что есть люди, которые кричат на детей. Но тогда дети становятся непослушными, — сказала Анна.
   
— Кто же станет кричать на такую крошку? — сказала я и пощекотала Черстин за пятку.
   
Черстин сидела на одеяле, разостланном на траве, и смеялась. Она очень хорошенькая. У неё выпуклый лобик и голубые глазки. И уже восемь зубов — четыре сверху и четыре снизу. Они похожи на рисовые зёрнышки. Говорить Черстин ещё не умеет. Она говорит только «Эй! Эй!». Но, может быть, каждый раз это означает что-нибудь другое, мы не знаем.
   
У Черстин есть коляска, на которой её катают. Анна предложила:
   
— Давай её покатаем!
   
Я согласилась.
   
— Идём, моя деточка, идём, моя Черстин, — сказала Анна и стала сажать Черстин в коляску. — Черстин поедет гулять!
   
Анна говорила очень спокойно и ласково, как и следует разговаривать с маленькими детьми.
   
— Садись, вот так тебе будет хорошо!
   
Но Черстин не захотела садиться. Ей хотелось стоять, она прыгала и говорила: «Эй! Эй!» Мы испугались, что она упадёт.
   
— По-моему, её надо привязать, — сказала я.
   
Мы взяли толстую верёвку и привязали Черстин к коляске. Когда Черстин обнаружила, что не может встать, она заревела на всю округу. Из хлева примчался Улле.
   
   
   
   
— Что вы делаете? Зачем вы её бьёте? — закричал он.
   
— Ты с ума сошёл! Никто её не бьёт! — сказала я. — Если хочешь знать, мы разговариваем с ней спокойно и ласково.
   
— Смотрите у меня! — пригрозил Улле. — Пусть делает что хочет, тогда она не будет плакать.
   
Конечно, Улле лучше знал, как надо обращаться с Черстин. Всё-таки это была его сестрёнка. Поэтому мы разрешили ей стоять. Я тащила коляску, а Анна бежала рядом и поддерживала Черстин, чтобы она не упала. Так мы доехали до канавы. Черстин увидела канаву и вылезла из коляски.
   
— Подожди, давай посмотрим, что она хочет, — сказала Анна.
   
И мы стали смотреть. Почему-то считается, будто маленькие дети не умеет быстро бегать. Это ошибка. Маленький ребёнок, если захочет, может бежать быстрее зайца. По крайней мере, наша Черстин. Мы и глазом не успели моргнуть, как она оказалась возле канавы. Там она споткнулась и упала головой в воду. И хотя Улле сказал нам, чтобы мы разрешали Черстин делать всё, что угодно, даже лежать в канаве, мы её оттуда вытащили. Она была вся мокрая, громко плакала и сердито смотрела на нас, точно мы были виноваты, что она свалилась в канаву. Но мы по-прежнему разговаривали с ней спокойно и ласково, посадили её в коляску и повезли домой переодеваться. Она громко плакала. Улле ужасно рассердился, когда увидел мокрую Черстин.
   
— Что вы с ней сделали?! — заорал он. — Вы хотели её утопить?
   
Тогда Анна сказала, что он должен быть терпеливым и разговаривать с нами спокойно и ласково, потому мы тоже ещё дети, хотя и большие.
   
А Черстин подошла к Улле, обхватила его ноги и рыдала так безутешно, будто мы с Анной и вправду хотели её утопить.
   
Улле помог нам найти для Черстин чистое платьице и снова убежал в хлев.
   
— Посадите её сначала на горшок, а потом переоденьте, — сказал он перед уходом.
   
Хотела бы я знать, попробовал ли он сам хоть раз посадить Черстин на горшок. Было бы интересно посмотреть, как это у него получится. Мы с Анной старались изо всех сил, но у нас ничего не получилось. Черстин сделалась негнущаяся, как палка, и орала во всё горло.
   
— Вот глупый ребёнок! — воскликнула я, но тут же вспомнила, что так нельзя разговаривать с маленькими детьми.
   
Поскольку нам не удалось посадить Черстин на горшок, мы начали её переодевать. Я держала её на руках, а Анна натягивала на неё сухое бельё. Черстин извивалась, как угорь, и громко плакала. На это у нас ушло полчаса. После переодевания мы с Анной сели отдохнуть. Пока мы отдыхали, Черстин перестала плакать, залезла под кухонный стол и пустила там лужу. Потом она вылезла оттуда и сдёрнула со стола клеёнку с чашками. Чашки, конечно, разбились.
   
— Противная девчонка! — сказала Анна как можно спокойней и ласковей.
   
Она вытерла лужу и собрала осколки, а я сняла с Черстин мокрые штанишки. Пока я искала чистые штанишки, Черстин убежала на улицу. Мы догнали её возле хлева. Улле высунул голову и закричал:
   
— Вы что, спятили? Почему вы позволяете ей ходить без штанов?
   
— А мы и не позволяем! — ответила Анна. — Если хочешь знать, она у нас разрешения не спрашивала.
   
Мы втащили Черстин в дом и надели на неё сухие штанишки, несмотря на то, что она всё время извивалась и орала.
   
— Пожалуйста… будь… паинькой… — говорила Анна почти спокойно и ласково.
   
Мы надели на Черстин самое нарядное платьице, потому что другого не нашли. Оно было очень хорошенькое, со складочками и оборочками.
   
— Смотри не запачкай платьице! — сказала я Черстин, хотя она явно не понимала, что ей говорят.
   
Она тут же подбежала к печке и выпачкалась в золе. Мы отряхнули золу, но платье стало уже не таким белым. Черстин очень смеялась, пока мы её чистили. Она думала, что мы с ней играем.
   
— Двенадцать часов! — вдруг сказала Анна. — Пора её кормить.
   
Мы разогрели шпинат, который стоял в кастрюльке на плите, потом я посадила Черстин на колени, и Анна начала её кормить. Черстин сама широко-широко раскрывала рот. Анна сказала:
   
— А всё-таки она очень хорошая девочка!
   
В ответ на это Черстин так толкнула ложку, что шпинат полетел мне прямо в глаза. Анна от смеха чуть не выронила тарелку. Я даже немного обиделась на неё. Черстин тоже смеялась, хотя она, конечно, не понимала, над чем смеётся Анна. Она-то считала, что так и надо, чтобы шпинат попадал людям в глаза.
   
Когда Черстин наелась, она стиснула зубы и стала отталкивать ложку. Остатки шпината вылились ей на платье. Потом она пила компот. Теперь нарядное платьице Черстин было не узнать — из белого оно стало пёстрым.
   
— Как хорошо, что после обеда она будет спать! — сказала Анна.
   
— Да, очень, — вздохнула я.
   
С большим трудом мы снова раздели Черстин и натянули на неё ночную рубашечку. На это ушли наши последние силы.
   
— Если кому и нужно сейчас поспать, так это нам, — сказала я Анне.
   
Мы уложили Черстин в кроватку, которая стояла в комнате рядом с кухней, и вышли, притворив за собой дверь. Черстин начала плакать. Сперва мы делали вид, что ничего не слышим, но она плакала всё громче и громче. Наконец Анна просунула голову в дверь и крикнула:
   
— Сейчас же замолчи, противная девчонка!
   
Всем известно, что с детьми надо говорить спокойно и ласково, но иногда это не получается. Хотя, конечно, газеты правы — дети становятся несносными, если на них кричат. Во всяком случае, наша Черстин. Она просто зашлась от визга. Мы побежали к ней. Она обрадовалась и стала прыгать в кроватке.
   
Мы снова уложили её и попытались завернуть в одеяло. Черстин мигом его скинула. Когда она скинула одеяло в десятый раз, мы перестали её заворачивать, а сказали спокойно и ласково:
   
— Надо спать, Черстин! — и вышли из комнаты.
   
Черстин завопила благим матом.
   
— Пусть себе кричит, — сказала Анна. — Я больше не пойду к ней.
   
Мы сели за кухонный стол и попытались разговаривать. Но у нас ничего не получилось, потому что Черстин кричала всё громче и громче. От её крика нас прошибал холодный пот. Иногда она на несколько секунд замолкала, словно собиралась с силами.
   
— Может, у неё что-нибудь болит? — испугалась я.
   
— Наверно, у неё болит живот! — сказала Анна. — Вдруг это аппендицит?
   
Мы опять побежали к Черстин. Она стояла в кроватке, и глаза у неё были полны слёз. Увидев нас, она запрыгала и засмеялась.
   
— Ничего у неё не болит! — сердито сказала Анна. — Ни живот, ни голова! Идём!
   
Мы закрыли дверь, уселись за стол, и от крика Черстин нас снова начал прошибать холодный пот. Но неожиданно в комнате Черстин воцарилась тишина.
   
— Ой, как хорошо! — сказала я. — Наконец-то она уснула.
   
Мы вытащили лото и стали играть.
   
— Детей нужно всегда держать в постели, хоть будешь знать, где они, — сказала Анна.
   
В ту же минуту мы услышали какие-то подозрительные звуки.
   
— Ну, это уж слишком! — воскликнула я. — Неужели она ещё не спит?
   
Мы подкрались к двери и заглянули в замочную скважину. Кроватку мы увидели, но Черстин в ней не было. Мы влетели в комнату.
   
Угадайте, где мы нашли Черстин? Она сидела в камине, который был недавно вычищен и побелён. Но после того, как в него забралась Черстин, он был уже не белый, а чёрный. В руках у неё была банка с гуталином. Черстин вымазалась гуталином с головы до ног. Волосы, лицо, руки и ноги у неё были чёрные, как у негра. Наверно, дядя Нильс забыл перед отъездом закрыть банку.
   
— А что пишут в газетах, бить детей можно? — спросила я.
   
— Не помню, — ответила Анна. — Мне уже наплевать, как надо обращаться с детьми.
   
Черстин вылезла из камина, подошла к нам и хотела погладить Анну. Анна заорала во всё горло:
   
— Не смей меня трогать, негодница!
   
Но Черстин не желала слушаться. Она стала хватать Анну руками. И хотя Анна пыталась увернуться, лицо у неё оказалось всё-таки оказалось в гуталине. Я засмеялась так же, как смеялась Анна, когда мне в глаза попал шпинат.
   
— Тётя Лизи подумает, что мы променяли Черстин на негритёнка, — сказала я, вдоволь насмеявшись.
   
Мы не знали, как лучше смыть гуталин с Черстин, и решили спросить у Бритты. Так как Анна всё равно уже была грязная, она осталась с Черстин, а я побежала к Бритте, которая была простужена и лежала в постели. Когда я рассказала Бритте, что случилось, она сказала:
   
— Ду и дяди!
   
Она хотела сказать «Ну и няни!», но из-за насморка у неё получилось «Ду и дяди!». Потом Бритта отвернулась к стене и сказала, что она больна и не обязана знать, как смывают гуталин.
   
Тем временем Улле пришёл из хлева и страшно разозлился, когда увидел чёрную Черстин.
   
— Вы что, с ума сошли? — закричал он. — Зачем вы её выкрасили в чёрный цвет?
   
Мы пытались ему объяснить, что мы её не красили, он нас и слушать не хотел. Он сказал, что нужно издать закон, который запрещал бы таким, как мы, ухаживать за детьми. И ещё он сказал, чтобы впредь мы упражнялись на каком-нибудь другом ребёнке.
   
Но всё-таки мы втроём согрели котёл воды и вынесли его на лужайку. Потом мы вывели туда Черстин. От её ножек на полу остались маленькие чёрные следы. Мы посадили Черстин в лохань и намылили её с головы до ног. И мыло, конечно, попало ей в глаза. Тут же Черстин завизжала так, что даже Лассе и Боссе прибежали узнать, не режем ли мы поросёнка.
   
— Нет, — сказал Улле. — Это Лизи с Анной упражняются на нашей Черстин.
   
Добела Черстин так и не отмылась. Когда мы её вытерли, она была вся серенькая. Но ей было весело. Серая Черстин бегала по лужайке, кричала «Эй! Эй!» и смеялась так, что были видны все её зубки-рисинки. А Улле с умилением смотрел на неё.
   
Мы решили, что со временем гуталин сотрётся с Черстин и она снова станет розовой. Но Лассе сказал, что это будет только к зиме.
   
После купания Улле сам уложил Черстин спать. Представьте себе, она даже не пискнула, а засунула палец в рот и тут же уснула.
   
— Учитесь, как надо обращаться с детьми! — гордо сказал Улле и ушёл кормить поросят.
   
А мы с Анной сели на крылечко отдохнуть.
   
— Бедная тётя Лизи, ведь она каждый день так мучается, — сказала я.
   
— А по-моему, в газетах пишут неправду, — сказала Анна. — Маленьким детям безразлично, как с ними разговаривают. Они всё равно делают что хотят.
   
Мы помолчали.
   
— Анна, а ты станешь няней, когда вырастешь? — спросила я.
   
— Может быть, — ответила Анна, подумав, потом посмотрела на крышу сеновала и добавила: — Но это ещё не точно.
  
  
   
    
Вишнёвое акционерное общество
   
   
У нас в Бюллербю много вишнёвых деревьев. И у нас в саду, и у Бритты с Анной. А вот у Улле их нет, по крайней таких, о которых стоило бы говорить. Зато у него есть одна груша, она поспевает уже в августе, и ещё две сливы с очень вкусными жёлтыми плодами.
   
А у дедушки под окном растёт огромная черешня. Наверно, это самая большая черешня в мире. Мы зовём её Дедушкина Черешня. Ветви Дедушкиной Черешни свисают до самой земли. Каждый год она усыпана крупными сочными ягодами. Дедушка разрешает нам есть черешню, сколько влезет. Он только просит не рвать ягоды с самых нижних веток. Это ягоды Черстин. Дедушка хочет, чтобы Черстин могла сама рвать себе черешню. Черстин так и делает, но Улле всё равно приходится следить, чтобы она не проглотила косточку.
   
Мы никогда не трогаем ягод Черстин. Ведь нам ничего не стоит влезть на дерево. Там столько удобных веток, на которых можно сидеть и объедаться черешней, пока у тебя не заболит живот. Каждый год, когда поспевает черешня, у нас у всех немного болят животы. Но к тому времени, когда поспевают сливы, они уже проходят.
   
У Лассе, Боссе и у меня есть по собственному вишнёвому дереву.
   
Мама сушит вишню на зиму. Она насыпает её на противни и ставит их в духовку. Вишня высыхает и сморщивается. Такую вишню можно хранить всю зиму и делать из неё компот.
   
В этом году у нас был невиданный урожай вишни. Наши деревья были сплошь усыпаны ягодами. Мы никак не могли съесть их, хотя Бритта, Анна и Улле честно помогали нам. Лассе тоже решил посушить вишню. Он насыпал полный противень, задвинул его в духовку, а сам убежал купаться. Конечно, его вишня сгорела.
   
Вечером мы сидели у дедушки и читали ему газету. Там было написано, что в Стокгольме банка вишни стоит две кроны. Лассе ужасно сокрушался, что его дерево растёт не в Стокгольме.
   
— Я бы стал на перекрёстке и торговал вишней, — сказал он. — И сделался бы такой же богатый, как король.
   
   
   
   
Мы попробовали подсчитать, сколько денег мы могли бы получить, если б наши деревья росли в Стокгольме. Получилось жутко много.
   
— А если бы наше озеро было в Сахаре, я могла бы продавать там пресную воду. Вот бы я разбогатела! — засмеялась Бритта.
   
Наверно, Лассе всю ночь думал о вишне, потому что утром он объявил, что намерен открыть продажу вишни на шоссе за Большой деревней. Там с утра до вечера ездят автомобили.
   
— Кто знает, может, туда занесёт каких-нибудь стокгольмцев, — сказал он.
   
Нам с Боссе тоже захотелось продавать вишню, и тогда мы втроём создали Вишнёвое акционерное общество. Мы приняли в него также Бритту, Анну и Улле, хотя у них не было своих деревьев. За это они обещали помочь нам собрать нашу вишню.
   
На другой день мы проснулись в пять часов и побежали в сад. К восьми мы наполнили три большие корзины. Потом мы хорошенько наелись каши, чтобы у нас надолго хватило сил, и отправились в Большую деревню. Там мы зашли в лавку к дяде Эмилю и купили много-много бумажных пакетов. Деньги на пакеты мы взяли у Боссе из копилки.
   
— Зачем вам столько пакетов? — поинтересовался дядя Эмиль.
   
— Мы будем продавать на шоссе вишню, — ответил Лассе.
   
Наши корзины стояли на крыльце, их охранял Улле.
   
— Страсть как люблю вишню! — сказал дядя Эмиль. — Продайте и мне немного.
   
Лассе принёс одну корзину, и дядя Эмиль отмерил себе две банки. Он заплатил нам по кроне за банку и сказал, что столько стоит вишня в наших краях. Мы тут же вернули Боссе деньги, которые взяли у него из копилки, и у нас даже ещё осталось.
   
Как всегда, дядя Эмиль угостил нас леденцами. Когда Улле через стеклянную дверь увидел леденцы, он бросил свой пост и влетел в лавку, точно за ним гнались собаки. Дядя Эмиль угостил и его, и Улле так же быстро убежал обратно.
   
Шоссе проходит совсем близко от Большой деревни. Осенью и зимой по нему ездят почти одни грузовики. Зато летом там полно всяких машин, потому что дорога очень красивая.
   
— Как же они увидят, что дорога красивая, если гонят, как сумасшедшие! — сказал Лассе, когда мимо промчалась первая машина.
   
Мы принесли с собой плакат, на котором крупными буквами написали «ВИШНЯ». И каждый раз, когда появлялась машина, мы высоко поднимали его. Но ни одна машина не остановилась. Лассе сказал, что, наверно, этим людям показалось, будто тут написано не «ВИШНЯ», а «ВЫ ШЛЯПЫ», они обиделись и проехали мимо.
   
Вскоре Лассе рассердился не на шутку.
   
— Сейчас я их проучу! — сказал он и, когда вдали показалась очередная машина, выскочил с нашим плакатом на самую середину шоссе. Его чуть не задавило, но машина всё-таки остановилась.
   
Из неё вылез злющий дядька, схватил Лассе за руку и сказал, что его следует высечь.
   
— Смотри, не вздумай проделать это ещё раз! — пригрозил он.
   
Лассе обещал не выскакивать больше на дорогу, и тогда злой дяденька подобрел и купил у нас банку вишни.
   
На шоссе было ужасно пыльно. Хорошо, что мы догадались прикрыть корзины бумагой. Но прикрыть себя нам было нечем. Каждая машина поднимала густое облако пыли, и вся пыль садилась на нас. Это было очень противно.
   
— Фу, как пыльно! — сказала я.
   
Лассе спросил, почему я сказала «Фу, как пыльно!», а не «Фу, как светит солнце!» или «Фу, как щебечут птицы!»? Кто постановил считать пыль противной, а солнце — приятным? И мы решили отныне считать пыль приятной. Когда нас опять окутало пылью, так что мы едва различали друг друга, Лассе сказал:
   
— Какая приятная пыль!
   
И Бритта сказала:
   
— Да, здесь очень хорошо пылит!
   
И Боссе сказал:
   
— А по-моему, здесь ещё маловато пыли!
   
Но он ошибся. Вдали показался большой грузовик, за которым тянулась целая туча пыли. Она окутала нас со всех сторон. Анна подняла руки и воскликнула:
   
— Волшебная пыль!.. — Тут она закашлялась и умолкла.
   
Когда пыль улеглась, мы оказались такими грязными, что даже не узнали друг друга. Бритта высморкалась и показала нам платок. Он был чёрный. Мы тоже стали сморкаться, и платки у всех были одинаково чёрные. Только Улле не мог высморкаться, потому что у него не было носового платка, но Боссе дал ему свой. Правда, Бритта сказала, что это не считается, потому что платок у Боссе был чёрный и до того, как они стали в него сморкаться.
   
— Ну тебя! — сказал Боссе. — На тебя не угодишь!
   
И хотя на шоссе так хорошо пылило, нам всё-таки было обидно, что машины не останавливаются. Наконец Лассе сообразил, что просто мы выбрали неудачное место. Здесь машины несутся на самой большой скорости, и им трудно остановиться.
   
— Давайте станем на повороте, где они едут потише, — сказал Лассе.
   
Мы так и сделали. Мы даже выбрали место, где дорога делает сразу два поворота, один за другим. И ещё мы решили взяться за руки и поднять руки вверх, чтобы нас скорей заметили.
   
— Вот увидите, это поможет! — сказал Лассе.
   
Так и было. Теперь почти все машины останавливались возле нас. В первой сидели папа, мама и четверо детей. И все дети кричали, что им очень хочется вишни. Их папа купил три банки, а мама сказала:
   
— Как вы удачно придумали! Нам так хотелось пить.
   
Им понравилась моя вишня, не очень крупная, но почти чёрная и сладкая-пресладкая. Их папа сказал, что они едут далеко, в чужую страну. Мне показалось удивительным, что моя вишня поедет в чужую страну, а я сама останусь в Бюллербю. Но Лассе сказал:
   
— Выдумала, в чужую страну! Да они её съедят через несколько километров!
   
Но я сказала, что моя вишня всё равно попадёт за границу, хотя бы у них в животах.
   
Торговля у нас шла полным ходом. Один дяденька купил почти целую корзину! Это была вишня Боссе. Дяденька сказал, что из этой вишни его жена приготовит вишнёвый компот, который он очень любит.
   
— Ах, как удивительно! — передразнил меня Боссе. — Из моей вишни приготовят вишнёвый компот, а из меня никто не приготовит вишнёвого компота!
   
Наконец мы распродали все ягоды. В сигарной коробке, которую мы взяли, чтобы складывать деньги, лежало тридцать крон. Это была Шкатулка Мудрецов, теперь она оправдала своё название. Мы разделили деньги поровну, каждый получил по пять крон.
   
— Ну, раз у вас больше не осталось вишни, можете есть её у нас, сколько захотите, — сказала Бритта.
   
— А я дам вам слив, когда они поспеют, — сказал Улле.
   
Всё было по справедливости.
   
В Большой деревне мы зашли в кондитерскую и закусили пирожными с лимонадом. Ведь теперь у нас были деньги. Моё пирожное было украшено зелёными марципановыми листочками.
   
Когда мы вернулись домой, мама всплеснула руками и сказала, что в жизни не видела такого грязного акционерного общества. Она велела нам как следует вымыться. Тут за нами прибежала Анна.
   
— Идёмте к нам, у нас баня истоплена! — позвала она.
   
У них есть настоящая финская баня, в которой можно париться. Она стоит на берегу озера. Мы взяли чистое бельё и побежали в баню. Мы смыли с себя всю волшебную пыль, и вода у всех была одинаково грязная. Потом мы полезли на полок париться и, пока парились, решили, что, когда подойдёт срок, создадим ещё и Сливовое акционерное общество.
   
На полке была такая жарища, что у нас чуть кожа не полопалась. Мы выбежали из бани и плюхнулись в озеро. Это было так здорово! Мы долго брызгались, плавали и ныряли, теперь даже в волосах ни у кого не осталось ни одной изумительной пылинки.
   
День выдался жаркий-прежаркий. Мы уселись на берегу, и Лассе сказал:
   
— Фу, как светит солнце!
   
— Фу, как щебечут птицы! — сказал Улле и засмеялся.
  
  
   
    
Мы с Анной доставляем людям радость
   
   
Однажды учительница сказала нам, что мы должны стараться доставлять людям радость.
   
— Никогда не делайте того, что может кого-нибудь огорчить, — сказала она.
   
Вечером того же дня нам с Анной пришло в голову, что надо, не откладывая, начать доставлять людям радость. Но мы не знали, кого выбрать первым. В конце концов мы решили начать с Агды и побежали на кухню. Агда мыла пол.
   
— Не ходите по мокрому полу! — сказала она.
   
— Агда! — обратилась я к ней. — Мы хотим доставить тебе радость. Скажи, что нам для тебя сделать?
   
— Уйти из кухни! — сказала Агда. — Большей радости вы не сможете мне доставить.
   
Мы, конечно, ушли. Но кому же приятно доставлять людям радость таким образом? Учительница наверняка имела в виду что-нибудь другое.
   
Мама собирала в саду яблоки, я подошла к ней.
   
— Мамочка, что сделать, чтобы доставить тебе радость? — спросила я.
   
— А ты уже и так доставила мне радость, — ответила мама.
   
— Нет, так не считается. Я хочу что-нибудь сделать!
   
— Не надо ничего делать, — сказала мама. — Будь доброй и хорошей девочкой. Этого довольно.
   
Я вернулась к Анне и сказала ей, что учительница, наверно, не знает, как трудно найти человека, которому можно доставить радость.
   
— Давай попробуем доставить радость дедушке, — предложила Анна.
   
И мы побежали к дедушке.
   
— Мои подружки пожаловали! — сказал дедушка. — Вот так радость!
   
Нам стало досадно.
   
— Нет, дедушка, — сказала Анна. — Ты рано радуешься. Сперва мы должны что-нибудь для тебя сделать. Учительница велела нам доставлять людям радость, но мы не знаем, как это делается.
   
— Ну, если хотите, почитайте мне газету, — предложил дедушка.
   
Так ведь мы и без того каждый день читаем дедушке газету! Нет, это не годилось. Анна сказала:
   
— Дедушка, а может, тебе будет приятно погулять с нами? Ты же всё время сидишь дома!
   
Дедушка не очень обрадовался, но гулять с нами всё-таки пошёл. Мы обошли весь Бюллербю и рассказывали ему обо всём, что попадалось нам на глаза. Он шёл в серединке, а мы держали его за руки. Поднялся ветер, стал накрапывать дождь, но мы не обращали на это внимания, потому что решили во что бы то ни стало доставить дедушке радость.
   
Наконец дедушка сказал:
   
— Может, мы уже нагулялись? Мне бы хотелось пойти и лечь в постель.
   
Мы отвели дедушку домой, и он сразу же лёг, хотя было ещё совсем рано. Анна подоткнула вокруг него одеяло. Дедушка выглядел очень усталым. Анна спросила:
   
— Ну, дедушка, что тебя сегодня обрадовало больше всего?
   
— Да, пожалуй, самое приятное было вернуться домой и лечь в постель, — ответил дедушка.
   
После ужина мы с Анной сели учить уроки, и нам было уже некогда доставлять людям радость. К тому же мы не были уверены, что доставляем её именно так, как нужно.
   
На другой день мы спросили у учительницы, что надо сделать, чтобы доставить человеку радость. Она сказала, что иногда для этого достаточно сущего пустяка. Можно, например, спеть песенку одинокому и больному человеку или подарить букет цветов тому, кто никогда в жизни их не получал, или дружески поболтать с очень застенчивым человеком.
   
И мы решили попытаться ещё раз. За обедом я услыхала, как Агда сказала маме, что Кристин лежит больная. Я побежала к Анне.
   
— Нам повезло! — сказала я. — Заболела Кристин, бежим, споём ей.
   
Кристин, конечно, обрадовалась, когда мы пришли, но, по-моему, она удивилась, что мы не принесли ей никаких гостинцев. «Наверно, она обрадуется, когда мы ей споём», — подумала я.
   
— Кристин, мы хотим тебе спеть! — сказали мы.
   
— Спеть? — изумилась Кристин. — Это ещё зачем?
   
— Чтобы доставить тебе радость, — объяснила Анна.
   
И мы запели громко-прегромко. Мы спели несколько песен. По виду Кристин нельзя было сказать, что она очень радуется. Мы спели ещё три песни. Кристин не радовалась. Мы с Анной уже осипли, но твёрдо решили не уходить, пока не доставим Кристин настоящую радость. Однако Кристин слезла с кровати и сказала:
   
— Вы, детки, пойте, а я пойду посижу на крылечке.
   
Тогда мы с Анной догадались, что продолжать пение бесполезно, и распрощались с Кристин.
   
— Давай лучше подарим кому-нибудь цветы, — предложила Анна.
   
Мы думали-гадали, кому бы подарить цветы, как вдруг возле хлева увидели Оскара. Он возил на тачке навоз. Мы подбежали к нему, и я спросила:
   
— Оскар, тебе дарили когда-нибудь цветы?
   
— Так я же ещё живой! — засмеялся Оскар.
   
Вот бедняга, он думал, что человеку дарят цветы только на похоронах! Анна ужасно обрадовалась: наконец-то мы нашли человека, которому никогда в жизни не дарили цветов. Мы побежали и нарвали букет вереска. Он получился очень красивый, и мы отправились с ним в хлев.
   
— Оскар, вот мы дарим тебе цветы! — сказали мы и протянули ему букет.
   
Сперва он подумал, что мы над ним смеёмся, и ни за что не хотел брать букет, но мы его упросили.
   
   
   
   
А когда мы с Анной позже вечером искали убежавшего кролика, мы увидели свой букет воткнутым в навозную кучу.
   
— Наверно, учительница что-то перепутала насчёт цветов, — сказала Анна.
   
И мы решили больше никогда не доставлять людям радость.
   
Когда мы прибежали домой, мы увидели у нас в кухне человека, который сидел на скамье с очень смущённым видом. Это был Свенссон из Большой деревни. Он пришёл, чтобы купить у нас поросёнка. Лассе и Боссе уже побежали за папой. Свенссон сидел на кухне и ждал папу. Анна отвела меня в уголок и прошептала:
   
— Смотри, какой он застенчивый! Давай попробуем ещё разок?
   
И мы решили попробовать. Обычно мы болтаем без умолку, но когда потребовалось завести разговор, чтобы доставить Свенссону радость, мы не могли придумать, с чего начать. Наконец я решилась.
   
— Правда, сегодня хорошая погода? — спросила я.
   
Свенссон не отвечал. Наверно, он был очень застенчив. Я повторила:
   
— Сегодня хорошая погода, правда?
   
— Угу, — буркнул Свенссон и снова замолк.
   
Через минуту я опять сказала:
   
— А какая хорошая погода была вчера!
   
И взглянула на Анну, чтобы она помогла мне. Анна сказала:
   
— Может, и завтра будет хорошая погода!
   
— Угу, — опять буркнул Свенссон.
   
Тут на дворе появился папа, и Свенссон поднялся. Уходя, он улыбнулся и спросил:
   
— А какая погода была позавчера?
   
— Может, мы всё-таки доставили ему хоть маленькую радость? — неуверенно спросила Анна.
   
Но вскоре нам с Анной всё же удалось доставить человеку настоящую радость. Учительница сказала, что Марта из нашего класса тяжело заболела и ей придётся долго пролежать в постели. Перед сном я лежала и думала о Марте. И решила подарить ей Беллу, свою самую красивую куклу. Потому что я знала, что у Марты нет никаких игрушек.
   
Утром я сказала об этом Анне. И тогда она принесла свои самые интересные сказки. После уроков мы вместе побежали к Марте. Она лежала в постели и была очень бледная. Марта ужасно обрадовалась, когда мы положили ей на кровать Беллу и сказки! Она обняла их и засмеялась. А потом крикнула своей маме, чтобы она пришла посмотреть на подарки.
   
По дороге домой я сказала Анне:
   
— Ну вот, мы и доставили человеку радость, когда даже не думали об этом!
   
Анна очень удивилась.
   
— Ой, а ведь и правда! — воскликнула она. — Хорошо, что мы не стали ей петь. Мне кажется, что люди гораздо больше радуются, когда им дарят кукол или книги.
   
— Да, во всяком случае, дети, — согласилась я.
  
  
   
    
На лесном озере
   
   
Далеко в лесу есть озеро, оно так и называется — Лесное. В Лесном озере нельзя купаться, потому что в нём много тины. Зато там можно ловить раков. А раков там видимо-невидимо! Лассе утверждает, что в Швеции нет другого озера, в котором было бы столько же раков.
   
Анна иногда говорит мне:
   
— Бедненькая ты, Лизи! У тебя нет своего озера, а у меня есть!
   
Но я отвечаю:
   
— И у меня тоже есть озеро. Лесное!
   
— Ха-ха-ха! — смеётся Анна. — Но ведь оно не только твоё! Оно принадлежит всем в Бюллербю. Значит, оно такое же моё, как твоё. Ха-ха-ха! Значит, у меня целых два озера!
   
Тогда я обижаюсь на Анну, и в этот день мы с ней больше не играем. Но на следующий день мы договариваемся, что безразлично, кому принадлежат озёра — всё равно мы все купаемся в озере Бритты и Анны, и все ловим раков в Лесном. Никто, кроме нас, жителей Бюллербю, не смеет ловить там раков, и, по-моему, это очень правильно.
   
Раков начинают ловить только в августе. Мы всегда с нетерпением ждём этого дня, потому что мы все, кроме Черстин, конечно, отправляемся вместе с папами ловить раков. С вечера мы ставим на озере ловушки, потом строим в лесу шалаши, ночуем там, а на заре осматриваем ловушки. Ночёвка в лесу — это-то и есть самое интересное! Лесное озеро далеко от Бюллербю, и нет смысла возвращаться домой на несколько часов. Так говорит наш папа. Нам повезло, что Лесное далеко от Бюллербю. Иначе мама заставляла бы нас возвращаться домой и спать в кроватях.
   
— Я боюсь, что дети простудятся, — говорит мама каждый год.
   
— Чепуха! — отвечает папа.
   
В этом году папа тоже сказал: «Чепуха!», и мы отправились в путь.
   
Чтобы добраться до озера, нужно целых пять километров идти лесом по узкой, извилистой тропинке. У нас всегда бывает много вещей: ловушки для раков, рюкзаки, одеяла и всякая еда. Но мы не жалуемся, даже когда устаём, а то папа скажет, что нытикам нечего ходить за раками и ночевать в лесу.
   
На озере мы первым делом побежали осматривать свои прошлогодние шалаши. Но нашли только засохшие ветки можжевельника да старую хвою. Шалаш, в котором спим мы с Бриттой и Анной, устраивается под большой разлапистой елью. Ветви её свисают до самой земли. Папа с дядей Эриком рубят можжевельник, и мы обкладываем им ель. Только для входа оставляем маленькое отверстие. А спим мы на земле, на еловых лапах.
   
Когда наш шалаш был готов, мы пошли посмотреть, как устроились мальчики. Они ночуют в расселине, которую сверху прикрывают ветками. Спят они тоже на еловых лапах.
   
— Хорошо бы девчонки хоть здесь оставили нас в покое, — сказал нам Лассе.
   
Боссе и Улле, как попугаи, повторили его слова.
   
— Пожалуйста, — сказала Бритта. — Наш-то шалаш в сто раз лучше вашего!
   
Лассе, Боссе и Улле захохотали и сказали, что им нас жаль, потому что мы даже представления не имеем, как выглядят настоящие шалаши. Мы не успели придумать в ответ ничего обидного — дядя Нильс позвал нас налаживать ловушки.
   
Ловушки для раков делают из сетки, и каждый год их приходится немного чинить, чтобы раки не выползали.
   
Мы сидели на берегу и бечёвкой завязывали дырки на ловушках. Нам было очень весело. Солнце клонилось к закату, и на озере было необычайно красиво. И тихо. Конечно, когда мы молчали.
   
— Красивое озеро! — сказал наш папа.
   
Дядя Эрик вычерпывал воду из двух лодок, которые у нас всегда стоят на озере. А папа с дядей Нильсом клали в ловушки приманку. Как только всё было готово, мы сели в лодки и поплыли вдоль берега ставить ловушки. У нас особые места, где мы их ставим каждый год.
   
А когда совсем стемнело, папа развёл на скале костёр, и мы уселись вокруг него ужинать. Свет от костра падал на воду, и нам казалось, что озеро так и пылает. В лесу было темно и тихо. Лассе сказал:
   
— А я слышу, как между деревьями ходят тролли!
   
Мы с Анной испугались, но Анна сказал:
   
— Глупости, никаких троллей нет!
   
И всё-таки мы стали прислушиваться, потому что нам тоже очень хотелось услышать, как в лесу бродят тролли. Однако мы ничего не услышали и сказали Лассе, что он всё выдумал.
   
— Вы их не слышите, потому что у них мохнатые лапы и они ступают очень тихо, — сказал Лассе. — Вон они стоят за деревьями и смотрят на нас.
   
— Не-а! Никого там нет! — сказала я, но на всякий случай придвинулась поближе к Анне.
   
— Нет, есть! — сказал Лассе. — В лесу полно троллей, и все они смотрят на нас. А подойти не смеют, потому что боятся огня.
   
Тогда папа сказал, чтобы Лассе перестал пугать маленьких девочек своими выдумками. Папа подбросил в костёр веток, и костёр весело запылал. Я не верю, что тролли есть на самом деле, но всё-таки я залезла к папе на колени. А Анна залезла на колени к своему папе. И дядя Эрик стал нам свистеть. Он замечательно свистит. Если захочет, он может свистеть, как любая птица.
   
А я сидела и думала, что если в лесу действительно живут тролли, вот они, наверно, удивляются, зачем это мы ночью сидим вокруг костра и слушаем, как свистит дядя Эрик.
   
Потом папа, дядя Эрик и дядя Нильс рассказывали всякие смешные истории, и мы очень смеялись. А Лассе, Боссе и Улле взяли карманные фонарики и спустились к воде искать раков. Они нашли двадцать три штуки и сложили их в бидон. Лассе сказал мальчикам:
   
— Если девчонки не будут вредничать, мы пригласим их завтра на раковый пир.
   
— Сначала посмотрим, как они будут себя вести, — сказал Боссе.
   
— Да, уж придётся им постараться, — сказал Улле.
   
Когда костёр почти догорел, дядя Эрик сказал, что пора спать. Наши папы не строят себе шалаша, они просто заворачиваются в одеяла и ложатся на землю вокруг костра. Мы с Бриттой и Анной залезли под нашу ель и тоже завернулись в одеяла. Сперва мы немножко поболтали, но ночью в лесу разговаривать неприятно: всё время чудится, будто в темноте кто-то притаился и подслушивает.
   
Бритта с Анной заснули раньше меня. А я ещё долго-долго лежала и слушала, как шумит лес. Он шумел очень тихо. И так же тихо плескались о берег волны. И странно, я вдруг перестала понимать, весело мне или грустно. Я всё лежала и думала, весело мне или грустно, но так и не поняла. Наверно, человек становится чуть-чуть ненормальным, когда ночует в лесу.
   
Папа разбудил нас в четыре часа. От холода у меня зуб на зуб не попадал, но солнце светило уже вовсю. Мы вылезли из шалаша и затеяли возню, чтобы немного согреться.
   
Над озером лежал лёгкий туман, но вскоре он рассеялся. Мы с папой, Лассе и Боссе сели в одну лодку, а дядя Эрик, дядя Нильс, Улле, Бритта и Анна — в другую и поплыли вынимать ловушки.
   
Мне жаль тех людей, которые никогда не плавали по озеру в четыре часа утра и не вынимали ловушек с раками.
   
Почти все ловушки были полны. Лассе и Боссе запросто хватают раков руками, а я боюсь. Боссе вынул одного рака и долго смотрел на него, а потом взял и отпустил обратно в озеро.
   
— Ты что, спятил? — закричал на него Лассе. — Хочешь всех раков выпустить?
   
— У этого были такие грустные глаза, — сказал Боссе.
   
— Дурак! — возмутился Лассе. — Теперь он разболтает про нас по всему озеру, и мы в этом году не поймаем больше ни одной штучки. Зачем ты отпустил его?
   
— У него были очень грустные глаза, — повторил Боссе.
   
В это время к нам подплыла вторая лодка, и мы спросили у Бритты, Анны и Улле, много ли у них раков.
   
— Полная лодка! — крикнул Улле.
   
Потом мы вернулись к нашей стоянке и вытряхнули всех раков в две бельевые корзины. Корзины были с крышками. Собрав свои вещи, мы отправились домой. На траве лежала роса, а на деревьях кое-где висела паутина. Она сверкала, как бриллианты. Мне хотелось и есть, и спать, и у меня промокли ноги, и мне было очень хорошо. Что может быть лучше, чем идти друг за другом по узкой тропинке и нести домой две корзины раков? Дядя Эрик свистел, а мы пели.
   
Вдруг Лассе закричал:
   
— А я вижу дым! Это в Бюллербю топят печи!
   
И тут мы все увидели, как над лесом поднимаются три столбика дыма. Действительно, это в Бюллербю топили печи. Значит, наши мамы уже проснулись! А вскоре мы увидели и все три дома. В окнах пылало солнце, и наша деревня была удивительно красива.
   
— Бедные люди, которым негде жить! — сказала я Анне.
   
— Бедные люди, которые живут не в Бюллербю! — сказала Анна.
   
Дедушка уже проснулся и сидел на лужайке под вязом. Он услыхал, что мы вернулись, и крикнул:
   
— Ну как, есть нынче раки в Лесном?
   
Дядя Эрик ответил, что раков столько, что дедушка, наверно, никогда столько и не видывал. Но дедушка сказал:
   
— О-хо-хо! Я в былые дни вылавливал там чертовски много раков!
   
Мы уселись на траву возле дедушки и рассказали ему, как нам было весело. А Лассе открыл бидон, где лежали раки, которых поймали мальчики, чтобы дедушка послушал, как раки барахтаются. Они, когда барахтаются, издают особый звук — «клир-клир». Этот звук не спутаешь ни с каким другим. Дедушка засмеялся и сказал:
   
— Да, это раки, ошибки тут быть не может!
   
Тогда Лассе спросил:
   
— Дедушка, а можно, мы сегодня устроим у тебя в комнате раковый пир?
   
— О-хо-хо! Конечно, можно! — ответил дедушка.
  
  
   
    
Дедушкин день рождения
   
   
В воскресенье нашему дедушке исполнилось восемьдесят лет. В этот день все в Бюллербю встали очень рано. В восемь часов мы поднялись к дедушке — папа, мама, Лассе, Боссе и я, Оскар и Агда, дядя Нильс и тётя Лизи, Улле и даже Черстин и, разумеется, Анна, Бритта и их мама и папа. Тётя Грета несла поднос, на котором стояла чашка кофе и разное угощение. И все принесли дедушке цветы.
   
Дедушка уже сидел в качалке, как всегда, красивый и добрый. Мы, дети, спели ему песню, а дядя Эрик произнёс речь. В конце речи он сказал:
   
— Такого отца, как у меня, нет ни у кого!
   
И тогда дедушка заплакал, и слёзы капали ему на бороду. Я тоже чуть не заплакала.
   
Весь день дедушке приносили письма, цветы и телеграммы.
   
— О-хо-хо! — говорил дедушка. — Вы только подумайте, люди ещё помнят такого старика!
   
Я уж и не знаю, сколько раз он в этот день сказал «О-хо-хо!». Он сидел в качалке и время от времени произносил:
   
— Восемьдесят лет, подумать только, какой я старый! О-хо-хо!
   
Когда он повторил это в пятый раз, Анна подбежала к нему, взяла его за руку и сказала:
   
— Дедушка, обещай, что ты никогда не умрёшь!
   
На это дедушка ничего не ответил, он только погладил Анну по щеке и сказал:
   
— Дружочек ты мой!
   
Когда кончились все письма и телеграммы, мы прочли дедушке газету. И представьте себе, в газете тоже было написано о нашем дедушке!
   
    
«В воскресенье 18 октября исполняется восемьдесят лет землевладельцу из Бюллербю Андерсу Юхану Андерссону».
   
   
Мы прочли это дедушке, он закивал головой и сказал:
   
— Ишь ты, даже в газету попал, о-хо-хо!
   
А мне не понравилось, как они написали про дедушку, сразу даже не поймешь, о ком это. Надо было написать просто: «Дедушке из Бюллербю в воскресенье исполняется восемьдесят лет!»
   
Мы прочли дедушке всю газету, но он то и дело просил нас ещё разок прочесть ему о землевладельце из Бюллербю.
   
А вообще-то газета была скучная, и в ней писали, что скоро должна начаться война, и всё только про войну.
   
Нам даже стало страшно за Бюллербю, ведь мы собирались жить тут всю жизнь.
   
Мы с Бриттой и Анной уже придумали, как мы будем жить, когда вырастем. Лассе женится на Бритте, и они будут жить в нашем доме, Боссе женится на Анне, и они будут жить в Аннином доме, а Улле женится на мне, и мы будем жить у него. Тогда мы все сможем остаться в Бюллербю!
   
Тут же у дедушки мы рассказали мальчикам о нашем плане. Но Лассе сказал:
   
— Очень надо! Будто я не найду жены покрасивее, чем Бритта!
   
А Боссе сказал, что, когда он вырастет, он уедет в Америку, станет вождём индейского племени и женится на индианке, которую будут звать Смеющаяся Вода или как-нибудь в этом роде.
   
— Вот будет потеха, когда ты будешь кричать ей: «Смеющаяся Вода, свари кофе!» или «Смеющаяся Вода, скоро картошка сварится?», — засмеялся Лассе.
   
Но Боссе ответил, что он не любит картошку и они её есть не будут.
   
А Улле сказал, что он хочет остаться в Бюллербю и жить вместе с Черстин.
   
— Конечно, если жениться обязательно, можно жениться и на Лизи. Только я ничего не обещаю!
   
Вот, дураки, правда? Ведь всё равно будет по-нашему! Я-то точно знаю, что выйду замуж за Улле, хотя он совсем не красивый. Но, может, к тому времени он ещё похорошеет.
   
Дедушка услыхал наш разговор и засмеялся:
   
— О-хо-хо! Хорошо, что вы ещё дети! И не спешите, взрослыми стать вы всегда успеете!
   
Когда дедушка утомился, мы пожелали ему доброй ночи и разошлись по домам. Было уже совсем темно, и мы с Лассе и Боссе проводили Улле до самого крыльца, чтобы ему не пришлось идти одному в такую темень.
   * * *
   
Ну вот, больше я уже не могу рассказывать вам про нашу жизнь. Пора спать. Потому что завтра утром мы все пойдём копать картошку. Для этого нас даже на три дня освободили от школы.
   
Копать картошку очень весело. Мы надеваем самую старую одежду и резиновые сапоги. Иногда на поле бывает так холодно, что у нас сводит пальцы.
   
Только что Бритта и Анна прислали мне письмо в сигарной коробке. Вот что там написано:
   
    
«Лизи, мы придумали одну замечательную вещь! Завтра на поле мы разыграем мальчишек. Ха-ха-ха, вот они разозлятся, а мы посмеёмся!»
   
   
Интересно, что же они придумали? Но это я узнаю только завтра.