1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Голод насытите вы, мы спросим – какие вы люди?    

В вас не погибла, я вижу, порода родителей ваших.    

Род от царей вы, конечно, ведете, питомцев Зевеса,    

Скипетр носящих: худые таких бы, как вы, не родили".    

Так сказав, по куску положил он пред ними бычачьей    

Жирной спины, отделив от почетной собственной доли.    

Руки немедленно к пище готовой они протянули.    

После того как желанье питья и еды утолили,    

Проговорил Телемах, к Писистрату склонясь Несториду,    

Близко к его голове, чтоб его не слыхали другие:    

"Вот, посмотри, Несторид, о друг мой, любезнейший сердцу,    

Как в этом гулком покое все яркою медью сверкает,    

Золотом и серебром, электром и костью слоновой!    

У Олимпийского Зевса, наверно, такая же зала.    

Что за богатство! Как много всего! Изумляюсь я, глядя!"    

То, что сказал Телемах, услыхал Менелай русокудрый    

И, обратившись к гостям, слова окрыленные молвил:    

"С Зевсом, дети мои, состязаться нельзя человеку,    

Ибо сокровища все и жилища у Зевса нетленны,    

Люди ж – иные поспорят в богатстве со мной, а иные –    

Нет; протерпевши немало, немало скитавшись, добра я    

Много привез в кораблях и в восьмом лишь году воротился,    

В странствиях Кипр посетив, Финикию и дальний Египет.    

У эфиопов, сидонцев, ерембов пришлось побывать мне,    

В Ливии был, где ягнята рогатыми на свет родятся,    

Где ежегодно три раза и овцы котятся и козы.    

Там никогда не бывает, чтоб сам ли хозяин, пастух ли    

В сладком имел молоке недостаток, иль в сыре, иль в мясе.    

Доится скот в той стране непрерывно в течение года.    

Но между тем как, сбирая большие богатства, скитался    

В этих я странах, мне брата убил человек посторонний,    

Тайно, нежданно, коварством проклятой супруги Атрида.    

Так‑то без радости всякой своим я владею богатством.    

Впрочем, про это про все от отцов вы, наверно, слыхали,    

Кто б они ни были. Много пришлось мне страдать, потерял я    

Дом, для житья превосходный, богатствами многими полный.    

С третьей, однако, их частью я дома бы жить согласился,    

Только бы живы остались те мужи, какие в то время    

В Трое широкой погибли, вдали от любимой отчизны.    

Часто, их всех вспоминая, о них сокрушаясь и плача,    

Время в нашем пространном дворце провожу я; порою    

Сердце себе услаждаю стенаньем, порой прекращаю    

Плач: насыщаемся скоро мы горем жестоким и плачем.    

Всех их, однако, не так я жалею, хотя и печалюсь,    

Как одного. Только вспомню о нем, и становятся сразу    

Мне ненавистны и пища и сон. Ни один из ахейцев    

Столько не снес, сколько снес Одиссей. Несчислимые беды    

Пали на долю ему, а мне – по испытанном друге    

Горькая скорбь. Уж давно его нет, и не знаем мы точно,    

Умер ли он или жив. Горюют о нем безутешно    

Старый родитель Лаэрт, и разумная Пенелопея,    

И Телемах, им оставленный дома недавно рожденным".    

Плакать о милом отце захотелось тогда Телемаху.    

С век он на землю слезу уронил, об отце услыхавши,    

Плащ свой багряный руками обеими поднял поспешно,    

Чтобы глаза им закрыть. Менелай это сразу заметил.    

Он между помыслов двух и умом колебался и духом:    

Ждать ли, чтоб сам Телемах говорить об отце своем начал,    

Или вопросами выведать все у него понемногу?    

Но между тем как рассудком и духом об этом он думал,    

Вышла из спальни высокой своей и душистой Елена,    

Схожая образом всем с Артемидою золотострельной.    

Кресло искусной работы подвинула сесть ей Адреста,    

Вынесла под ноги мягкий ковер шерстяной ей Алкиппа,    

Фило серебряный ларчик держала; Елене Алькандрой    

Был он подарен, женою Полиба, в египетских Фивах    

Жившего; граждан дома там богатства вмещают большие.    

Две Полиб подарил Менелаю серебряных ванны,    

Также треножника два и золотом десять талантов.    

Кроме того, и жена одарила богато Елену:    

Веретено золотое и ларчик дала на колесах    

Из серебра, с золотою каемкой. Его‑то служанка    

Фило несла на руках и поставила возле Елены,    

Пряжею полный искусно сработанной; сверху лежало    

Веретено золотое с фиалково‑темною шерстью.    

В кресло села она, на скамейку поставила ноги    

И начала обо всем по порядку расспрашивать мужа:    

"Знаешь ли ты, Атреид Менелай, питомец Зевеса,    

Кем похваляются быть эти мужи, пришедшие в дом наш?    

Правду ль скажу, ошибусь ли? Но сердце велит говорить мне.    

Кажется мне, никогда не видала настолько я схожим    

Ни из мужчин никого, ни из жен, – изумляюсь я,  глядя! –    

Как этот гость наш походит на сына царя Одиссея,    

На Телемаха, которого муж тот едва лишь рожденным    

Дома оставил, когда к Илиону отплыли ахейцы,    

Из‑за меня, бесстыжей, поход предприняв свой отважный".    

И, отвечая Елене, сказал Менелай русокудрый:    

"Думаю сам я теперь, как сейчас мне, жена, ты сказала.    

Ноги такие ж совсем у него и такие же руки,    

Взоры такие же глаз, голова с такими ж кудрями.    

Да и сейчас вот, когда в разговоре с гостями я вспомнил    

Об Одиссее, как много пришлось за меня ему вынесть,    

Из‑под бровей у него покатилась слеза за слезою,    

И, закрывая глаза, он плащ свой пурпуровый поднял".    

Тут Несторид Писистрат, отвечая, сказал Менелаю:    

"Богорожденный Атрид Менелай, повелитель народов!    

Верно! Приходится сыном тому он, о ком говоришь ты.    

Но рассудителен гость твой, и в сердце своем он стыдится    

Сразу, едва лишь придя, слова рассыпать пред тобою –    

Перед тобою, чей голос, как божеский голос, пленил нас.    

Что ж до меня, то послал меня Нестор, наездник геренский,    

Спутником быть Телемаху. С тобой он желал повидаться,    

Чтоб присоветовал слово ему ты какое иль дело.    

Много приходится сыну, родитель которого отбыл,    

Бедствий терпеть, если нет другого заступника в доме,    

Вот как теперь Телемаху: уехал отец, и в народе    

Больше уж нет никого, кто его от беды защитил бы".    

Так, отвечая ему, Менелай русокудрый воскликнул:    

"Боги! Ужели же в доме своем принимаю я сына    

Друга, так много трудов за меня перенесшего тяжких!    

Я‑то надеялся: буду, когда мы вернемся, дружить с ним    

Больше, чем с кем из ахейцев, лишь дал бы нам дома достигнуть    

По морю бурному Зевс Олимпиец, широкогремящий.    

Дал бы я в Аргосе город ему для житья и построил    

Дом бы ему, из Итаки привезши с богатствами всеми,    

С сыном и с целым народом, какой‑нибудь выселив город,    

К Спарте который поближе, который под властью моею.    

Часто б тогда мы встречались, любили бы жарко друг друга    

И наслаждались друг другом. Не раньше бы разлучились,    

Чем одного бы окутало черное облако смерти.    

Верно, однако, сам бог позавидовал нашему счастью    

И одного лишь того несчастливца лишил возвращенья".    

Так он сказал, и у всех появилось желание плакать.    

Плакала горько Елена аргивская, дочь Молневержца,    

Плакали сын Одиссея и царь Менелай русокудрый.    

У Писистрата глаза не бесслезными также остались:    

Брат ему милый на память пришел, Антилох безупречный,    

Сыном блистательным ясной Зари умерщвленный под Троей.    

Вспомнил о нем Писистрат и слова окрыленные молвил:    

"Разумом ты, Атреид, между всеми людьми выдаешься, –    

Так говорил престарелый нам Нестор, когда вспоминали    

Мы о тебе в нашем доме, ведя меж собою беседу.    

Нынче послушайся, если возможно, меня. Никакой мне    

Радости нет горевать после ужина. Будет еще ведь    

Завтрашний день для скорбей. Ничего не имею я против,    

Ежели плачут о муже, кто умер и роком настигнут.    

Только и почести смертным бессчастным, что волосы срежут    

В память его да слезинка‑другая в глазах навернется.    

Брата и я потерял. И не худшим он был средь ахейцев    

Воином. Знаешь его ты, наверное. Сам я не видел,    

С ним не встречался. Однако меж всех, говорят, выдавался    

Брат Антилох, как бесстрашный боец и бегун быстроногий".    

Так отвечая ему, сказал Менелай русокудрый:    

"Все ты, мой друг дорогой, говоришь, что сказал бы и  сделал    

Наиразумнейший муж и даже старейший годами.    

Сын ты такого отца, потому и сказал так разумно.    

Род человека легко познается, которому выпрял    

Счастие Зевс‑промыслитель при браке его иль рожденьи.    

Также и Нестору счастие дал он – все дни непрерывно    

Стариться в доме своем в весельи и в полном довольстве    

И сыновьями иметь копьеборных людей и разумных.    

Плач похоронный, какой тут случился, давайте оставим!    

Вспомним об ужине снова и руки омоем водою.    

Времени ж будет довольно обоим и завтрашним утром    

И Телемаху и мне – обменяться словами друг с другом".    

Так он сказал. Асфалион, проворный служитель Атрида,    

Быстро им подал воды, чтоб они себе руки умыли.    

К пище готовой потом они руки свои протянули.    

Новая мысль тут явилась у дочери Зевса Елены.    

Снадобье бросила быстро в вино им, которое пили,    

Тонут в нем горе и гнев и приходит забвение бедствий.    

Если бы кто его выпил, с вином намешавши в кратере,    

Целый день напролет со щеки не сронил бы слезинки,    

Если бы даже с отцом или с матерью смерть приключилась,    

Если бы прямо пред ним или брата, иль милого сына    

Острою медью убили и он бы все видел глазами.    

Некогда было то средство целебное с действием верным    

Дочери Зевса дано Полидамной, супругою Фона,    

В дальнем Египте, где множество всяческих трав порождает    

Тучная почва – немало целебных, немало и вредных.    

Каждый в народе там врач, превышающий знаньем обширным    

Прочих людей, ибо все в той земле из Пэанова рода.    

Снадобье бросив в вино и вино разнести приказавши,    

Так начала говорить Елена, рожденная Зевсом:    

"Царь Менелай Атреид, питомец Зевеса, и все вы,    

Дети отважных мужей! По желанию Зевс посылает    

Людям и зло и добро, ибо все для Кронида возможно.    

Сидя тут в зале высоком, пируйте в весельи, беседой    

Тешьтесь, а я рассказать подходящее вам бы хотела.    

Подвигов всех Одиссея, в страданиях твердого духом,    

Ни рассказать не смогу я, ни их перечислить подробно.    

Но расскажу, на какое деянье дерзнул он бесстрашно    

В дальнем троянском краю, где так вы, ахейцы, страдали.    

Сам себе страшно позорнейшим способом тело избивши,    

Рубищем жалким, подобно невольнику, плечи одевши,    

В широкоуличный город враждебных мужей он пробрался.    

Так себя скрывши, совсем он другому был мужу подобен –    

Нищему, как никогда его возле судов не видали.    

Образ принявши его, он прошел в Илион, подозрений    

Не возбудивши ни в ком. Только я его сразу узнала,    

Спрашивать стала, но он от ответов хитро уклонился.    

Только тогда, как его я обмыла и маслом натерла,    

Платьем одела и клятвой великой ему поклялася,    

Что лишь тогда Одиссея троянцам я выдам, когда он    

В стан уж вернется к себе, к ахейским судам  быстролетным, –    

Только тогда мне раскрыл он весь замысел хитрый ахейцев.    

В городе много троянцев избив длиннолезвенной медью,    

Он возвратился к ахейцам, принесши им знанье о многом.    

Громко другие троянки рыдали. Но радостью полно    

Было сердце мое: уж давно я рвалася уехать    

Снова домой и скорбела о том ослепленьи, какое    

Мне Афродита послала, уведши меня из отчизны,    

Бросить заставив и дочку, и брачную спальню, и мужа,    

Могшего духом и видом своим потягаться со всяким".    

И, отвечая Елене, сказал Менелай русокудрый:    

"Что говоришь ты, жена, говоришь ты вполне справедливо.    

Случай имел я узнать и стремленья, и мысли, и нравы    

Многих мужей благородных, и много земель посетил я,    

Но никогда и нигде не случалось мне видеть глазами    

Мужа такого, как царь Одиссей, в испытаниях твердый, –    

Также и дела такого, какое отважился сделать    

Муж тот могучий в коне деревянном, в котором засели    

Все мы, храбрейшие в войске, готовя погибель троянцам.    

Ты в это время к коню подошла. Побудил тебя, верно,    

Бог, нам враждебный, желавший врагам нашим славу доставить.    

Вместе с тобой подошел Деифоб, на бессмертных похожий.    

Щупая трижды засаду, пустую внутри, обошла ты    

И начала называть поименно знатнейших данайцев    

(Голосу полное сходство придав с голосами супруг их).    

Я, и Тидид Диомед, и царь Одиссей богоравный,    

Сидя засадой в коне, услыхали, как ты закричала.    

Мы с Диомедом в волненьи вскочили и тотчас хотели    

Выйти наружу иль громко тебе изнутри отозваться.    

Но Одиссей удержал нас, не дал проявиться порыву.    

(Все остальные ахейцы сидели в глубоком молчаньи.    

Только Антикл попытался тебе отозваться словами.    

Быстро тогда Одиссей руками могучими крепко    

Рот Антиклу зажал и от гибели тем нас избавил.    

Столько держал он, покуда тебя удалила Афина.)"    

Сыну Атрида в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Зевсов питомец Атрид Менелай, повелитель народов!    

Тем мне больней, что он все же не спасся от гибели грозной,    

Хоть и железное сердце в груди у родителя было.    

Ну, а теперь не пора ль нас в постели отправить, чтоб также    

Мы получили возможность и сладостным сном насладиться".    

Так он промолвил. Елена тотчас приказала рабыням    

Две кровати поставить в сенях, из подушек красивых,    

Пурпурных ложе устроить, а сверху покрыть их коврами,    

Два одеяла пушистых постлать, чтобы сверху покрыться.    

С факелом ярким в руках поспешили рабыни из дома    

И постелили постели. Глашатай из зала их вывел.    

Гости спать улеглися в притворе Атридова дома, –    

Сын Одиссеев герой и Несторов сын достославный.    

Царь же во внутренней спальне высокого дома улегся    

Рядом с Еленою длинноодеждною, светом меж женщин.    

Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос.    

Быстро с постели Атрид Менелай поднялся русокудрый,    

Платьем оделся, отточенный меч чрез плечо перебросил,    

К белым ногам привязал красивого вида подошвы,    

Вышел из спальни своей, бессмертному богу подобный,    

И к Телемаху подсел, и по имени назвал, и молвил:    

"Что за нужда, Телемах благородный, тебя привела к нам,    

В Лакедемон наш пресветлый, хребтами широкими моря?    

Дело народное или свое? Скажи откровенно".    

Сыну Атрида в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Зевсов питомец Атрид Менелай, повелитель народов!    

Прибыл сюда я, – не дашь ли каких об отце мне известий?    

Дом пожирается мой, и погибло мое достоянье;    

Дом мой полон врагов, которые режут без счета    

Мелкий скот мой и медленноходных быков криворогих;    

Матери это моей женихи, наглейшие люди!    

Вот почему я сегодня к коленям твоим припадаю, –    

Не пожелаешь ли ты про погибель отца рассказать мне,    

Если что видел своими глазами иль слышал рассказы    

Странника. Матерью был он рожден на великое горе!    

И не смягчай ничего, не жалей и со мной не считайся,    

Точно мне все сообщи, что видеть тебе довелося.    

Если когда мой отец, Одиссей благородный, словами ль,    

Делом ли что совершил, обещанье свое исполняя,    

В дальнем троянском краю, где так вы, ахейцы, страдали, –    

Вспомни об этом, молю, и полную правду скажи мне!"    

В гневе жестоком ему отвечал Менелай русокудрый:    

"Как это? Брачное ложе могучего, храброго мужа    

Вдруг пожелали занять трусливые эти людишки!    

Это как если бы лань для детенышей новорожденных    

Выбрала логово мощного льва, их бы там уложила    

И по долинам пошла бы пастись, поросшим травою,    

Лев же могучий меж тем, к своему воротившися ложу,    

И оленятам и ей бы позорную смерть приготовил, –    

Так же и им Одиссей позорную смерть приготовит.    

Если бы, Зевс, наш родитель, и ты, Аполлон, и Афина, –    

В виде таком, как когда‑то на Лесбосе он благозданном    

На состязаньях с Филомелеидом бороться поднялся,    

С силой швырнул его наземь и радость доставил ахейцам, –    

Пред женихами когда бы в таком появился он виде,    

Короткожизненны стали б они и весьма горькобрачны!    

То же, что знать от меня ты желаешь, тебе сообщу я,    

Не уклоняясь от правды ни в чем, не виляя нисколько.    

Все, что мне старец правдивый морской сообщил, ни о чем я    

Не умолчу пред тобой, ни единого слова не скрою.    

Сердцем домой я рвался, но все время держали в Египте    

Боги меня, потому что я им не принес гекатомбы.    

Боги хотят, чтоб всегда приказанья их помнили люди.    

Остров такой существует на море высокоприбойном;    

Перед Египтом лежит он (название острову – Фарос)    

На расстояньи, какое в течение дня проплывает    

По морю, ветром попутным гонимый, корабль изогнутый.    

Гавань прекрасная в нем. Отплывают из гавани этой,    

Черной запасшись водой, корабли равнобокие в море.    

Двадцать там дней меня боги держали. Все время ни разу    

Дующих в сторону моря попутных ветров не явилось,    

Что провожают суда по хребту широчайшего моря.    

Все бы у нас истощилось – и силы людей и припасы, –    

Если бы жалко не стало меня Эйдофее богине,    

Дочери старца морского, могучего бога Протея.    

Ей всего более дух взволновал я. Когда одиноко    

Шел от товарищей я вдалеке, мне она повстречалась.    

Все они время, близ моря слоняясь, кривыми крючками    

Рыбу ловили: терзал жесточайший им голод желудки.    

Близко став предо мною, она мне промолвила громко:    

– Глуп ли ты так, чужеземец, иль так легкомыслен? Нарочно  ль    

Бросил о всем ты заботу и сердце страданьями тешишь?    

Так ты на острове долго сидишь – и найти не умеешь    

Выхода, тем ослабляя в сердцах у товарищей бодрость! –    

Так мне сказала. И я, отвечая богине, промолвил:    

– Кто б из богинь ни была ты, всю правду тебе расскажу я.    

Нет, не по собственной воле я здесь задержался, но, видно,    

Чем‑то богов я обидел, владеющих небом просторным.    

Ты хоть скажи мне, богиня, – ведь все вам, бессмертным,  известно, –    

Кто из богов меня держит и мне закрывает дорогу    

Для возвращенья домой по обильному рыбами морю? –    

Так говорил я. И светлая мне отвечала богиня:    

– Я, чужеземец, тебе совершенно правдиво отвечу:    

Часто бывает старик здесь морской из Египта, правдивый,    

Бог бессмертный Протей, которому ведомы бездны    

Моря всего и который царю Посейдону подвластен.    

Он, говорят, мой отец, и я от него родилася.    

Если б тебе удалось овладеть им, устроив засаду,    

Все б он тебе рассказал про дорогу, и будет ли долог    

Путь к возвращенью домой по обильному рыбами морю.    

Если захочешь, спроси и о том его, Зевсов питомец,    

Что в твоем доме плохого ль, хорошего ль было в то время,    

Как ты домой возвращался далекой и трудной дорогой. –    

Так говорила богиня. И я, отвечая, сказал ей:    

– Нет, уж придумай сама, как поймать мне бессмертного  старца,    

Чтобы, заметив меня как‑нибудь, от меня он не скрылся.    

Трудно смертному мужу с бессмертным управиться богом. –    

Так сказал я. И светлая мне отвечала богиня:    

– Это тебе, чужеземец, правдиво вполне сообщу я.    

Только приблизится солнце к средине широкого неба,    

Вдруг средь кипения черной воды, при подувшем зефире,    

Правду знающий старец морской из пучины выходит.    

Выйдя из волн зашумевших, ложится он в полую яму.    

Тут же тюлени, потомки прекраснейшей дочери моря,    

Стаями спят вкруг него, седые покинувши волны,    

Острый смрад издавая глубоко с пучинного моря.    

С ранней зарею тебя проведу я туда и устрою    

Ложе тебе меж тюленей. А ты на судах твоих прочных    

Трех себе выбери в помощь товарищей самых надежных.    

Все же уловки того старика тебе сообщу я.    

Прежде всего обойдет он тюленей и всех сосчитает.    

После того же как их сосчитает старик и осмотрит,    

Ляжет средь них отдыхать, как пастух средь овечьего стада.    

Только увидите вы, что заснул средь своих он тюленей,    

Пусть вас тотчас же забота возьмет об отваге и силе!    

Быстро схватите его, как бы он ни рвался и ни бился.    

Виды начнет принимать всевозможных существ он, какие    

Бродят у нас по земле; и водой и огнем обернется.    

Вы же без страха держите его и сжимайте покрепче.    

После того как он сам обратится к тебе со словами,    

Образ принявши, в каком вы его уже видели спящим,    

Тотчас насилье оставь, отпусти старика на свободу    

И расспроси его, кем из богов ты, герой, утесняем,    

Как тебе в дом свой вернуться по рыбообильному морю. –    

Так сказав, погрузилась в волнами кипящее море.    

Я же к стоявшим в песках кораблям моим шаг свой направил.    

Сильно во время дороги мое волновалося сердце.    

После того как пришел к своему кораблю я и к морю,    

Ужин сготовили мы. Священная ночь наступила.    

Спать мы тогда улеглись близ прибоем шумящего моря.    

Рано рожденная встала из тьмы розоперстая Эос.    

Двинулся в путь я, бессмертным богам горячо помолившись,    

Берегом моря широкодорожного. Вместе с собою    

Трех я товарищей вел, для всякого дела пригодных.    

Тут погрузилась богиня в широкое лоно морское    

И принесла из пучины четыре нам шкуры тюленьих,    

Только что содранных: хитрость она на отца замышляла.    

На берегу средь песков уже вырыла нам она яму    

И в ожиданьи сидела, когда подошли мы к богине.    

Каждого в яму она уложила и шкурой покрыла.    

Стать ужасной для нас могла бы засада. Ужасно    

Мучил нас гибельный запах питаемых морем тюленей.    

С чудищем моря в соседстве легко ли лежать человеку!    

Но принесла нам спасенье она и великую помощь:    

Смазала каждому ноздри амвросией, пахнувшей сладко.    

Запахом тем благовонным был смрад уничтожен чудовищ.    

Стойко мы целое утро под шкурами там пролежали.    

Стаями вышли из моря тюлени и друг возле друга    

Все на песке улеглись близ прибоем шумевшего моря.    

В полдень вышел старик из соленого моря; увидел    

Жирных тюленей своих на песке, обошел, сосчитал их;    

Первыми нас между чудищ своих сосчитал он; и мысли    

Не было в духе его о засаде. Улегся и сам он.    

Выскочив с криком из ям, мы кинулись к старцу, схватили    

Крепко его. О коварном искусстве своем не забыл он.    

Огненнооким сначала представился львом бородатым,    

После того леопардом, драконом и вепрем огромным,    

Деревом вдруг обернулся высоким, текучей водою.    

Стойкие духом, бесстрашно его мы держать продолжали.    

Это наскучило скоро в уловках искусному старцу.    

Вдруг, с человеческим словом ко мне обратившись, спросил он:    

– Кто из бессмертных тебя, Атреид, обучил из засады    

Мной овладеть против воли моей? Чего тебе нужно? –    

Так спросил он, и я, ему отвечая, промолвил:    

– Знаешь ты, старец, и сам, – для чего отвлекаешь  вопросом,    

Как я на острове долго сижу и найти не умею    

Выхода, как постепенно все более падаю духом.    

Ты хоть скажи мне, о старец, – ведь все вам, бессмертным,  известно,    

Кто из богов меня тут задержал и закрыл мне дорогу    

Для возвращенья домой по обильному рыбами морю? –    

Так говорил я. Немедленно мне, отвечая, сказал он:    

– Но ведь, всходя на корабль, обязательно должен был  жертву    

Зевсу и прочим богам ты принесть, раз хотел поскорее    

По винно‑чермному морю вернуться в родимую землю.    

Ибо тогда лишь судьба тебе – близких увидеть, приехать    

В дом твой прекрасный обратно и в милую землю родную,    

Если теперь же назад ты поедешь к теченьям Египта,    

Зевсом вспоенной реки, и святые свершишь гекатомбы    

Вечно живущим богам, владеющим небом широким;    

И подадут тебе боги дорогу, какую желаешь. –    

Так говорил он. Разбилось тогда мое милое сердце:    

Он мне приказывал снова по мглисто‑туманному морю    

Ехать обратно в Египет тяжелой и длинной дорогой!    

Но, несмотря и на это, ему отвечая, сказал я:    

– Все это точно, о старец, исполню я, как мне велишь ты.    

Но расскажи еще вот что и будь откровенен со мною:    

Все ль невредимо в судах воротились ахейцы, которых    

Нестор и я за собою оставили, Трою покинув?    

Или погиб кто‑нибудь с кораблем своим гибелью горькой,    

Или, проделав войну, на руках своих близких скончался? –    

Так говорил я. И, мне отвечая, тотчас же сказал он:    

– Что ты об этом, Атрид, выспрашивать вздумал? Не надо б    

Знать тебе лучше об этом. Не думаю я, чтобы долго    

Смог ты остаться бесслезным, когда все подробно узнаешь.    

Много из них уж погибло, но много и живо осталось.    

Из предводителей меднодоспешных ахейцев лишь двое    

При возвращеньи погибли; кто в битвах убит, ты ведь знаешь;    

Третий же где‑то живой задержался на море широком.    

С длинновесельными вместе судами Аякс Оилеев    

В море погиб. Посейдон о гирейские острые скалы    

Раньше суда лишь разбил, самого ж его спас из пучины.    

Смерти б он так и избег, хоть и был ненавистен Афине,    

Если б в большом ослепленьи хвастливого слова не бросил,    

Что, и богам вопреки, он спасся из гибельной бездны.    

Дерзкую эту его похвальбу Посейдаон услышал.    

Вспыхнувши гневом, трезубец в могучие руки схватил он    

И по гирейской ударил скале, и скала раскололась.    

Часть на месте осталась, обломок же в море свалился,    

Тот, находясь на котором, Аякс погрешил так жестоко.    

Вслед за собою увлек и его он в кипящее море.    

Так он там и погиб, соленой воды наглотавшись.    

Брат же твой Кер избежал, от них ускользнул в изогнутых    

Черных своих кораблях. Спасла владычица Гера.    

Все же в то время когда уж к высокому мысу Малеи    

Близок он был, подхватила его налетевшая буря    

И понесла через рыбное море, стенавшего тяжко,    

К крайним пределам страны, где Фиест обитал в своем доме    

В прежнее время; теперь же Эгист Фиестид обитал там.    

Но появился счастливый возврат для него и оттуда.    

Ветер боги назад повернули, и прибыл домой он.    

Вышел в восторге на землю родную Атрид Агамемнон,    

К родине крепко припал, целовал ее. Жаркие слезы,    

С радостью землю увидев, из глаз проливал он обильно.    

С вышки, однако, тотчас его сторож заметил. Поставлен    

Был он Эгистом коварным, который ему два таланта    

Золотом дать обещал; сторожил он уж год, чтоб внезапно    

Не появился Атрид и о буйной не вспомнил бы силе.    

Быстро направился в дом к пастуху он народов с известьем.    

Тотчас коварнейший план задумал Эгист. Средь народа    

Выбрал надежнейших двадцать мужей, посадил их в засаду,    

В доме с другой стороны обед приказал приготовить,    

Сам же отправился звать Агамемнона, пастыря войска,    

На колесницах с конями, замыслив недоброе дело.    

Встретил его, подозрению чуждого, ввел его в дом свой    

И, угостивши, зарезал, как режут быка возле яслей.    

Ни одного из прибывших с Атридом в живых не осталось,    

Но и Эгистовых также: все в мужеском зале погибли. –    

Так он сказал. И разбилось тогда мое милое сердце.    

Плакал я, сидя в песках. И совсем моему не хотелось    

Сердцу ни жить, ни глядеть на сияние яркое солнца.    

После того как уж всласть я наплакался, всласть навалялся,    

Старец правдивый морской такое промолвил мне слово:    

– Сын Атреев, не надо так долго и так неутешно    

Плакать. Ведь плачем своим ничего мы не сможем достигнуть.    

Лучше подумай о том, как скорее в отчизну вернуться.    

Или еще ты застанешь Эгиста живым, иль Орестом    

Он уже будет убит, и ты к погребеныо поспеешь. –    

Так он ответил. И радость огромная вдруг охватила,    

Как ни жестоко скорбел я, и дух мой отважный и сердце.    

Громко я старцу морскому слова окрыленные молвил:    

– Знаю теперь о двоих. Назови же мне третьего мужа,    

Кто, еще будучи жив, задержан на море широком.    

Или уж нет и его? Как ни горько, но слушать готов я. –    

Так говорил я. И мне отвечая, тотчас же сказал он:    

– Третий средь этих мужей – Лаэртов сын из Итаки.    

Льющим обильные слезы его я на острове видел:    

Там его нимфа Калипсо насильно в дому своем держит,    

И воротиться никак он не может в родимую землю.    

Нет ни товарищей там у него, ни судов многовеслых,    

Чтоб он отправиться мог по хребту широчайшему моря.