1 2 3 4 5 6 
— И  все же… — хитро поглядев на него, начала опять Эмма, но остановилась… нет,  будь что будет, лучше сразу узнать самое страшное… и она торопливо  продолжала, — все же, возможно, сами не до конца сознаете, сколь высоко.  Возможно, в один прекрасный день вас неожиданно поразит сила вашего восхищенья.    

Мистер  Найтли в эту минуту сосредоточенно возился с расстегнувшейся нижнею пуговицей  своей толстой кожаной краги, и, то ли от натуги, то ли по какой другой причине,  к лицу его прилила краска.    

— А,  вот вы к чему клоните!.. Тогда вы безнадежно отстали. Мистер Коул уже недель  шесть как намекнул мне об этом.    

Он замолчал.  Эмма почувствовала, как мисс Уэстон тихонько наступает ей на ногу, — она  не знала, что подумать. Через несколько мгновений он продолжал:    

— Но  только этого никогда не будет, смею вас уверить. Мисс Фэрфакс никогда бы не  пошла за меня, вздумай я просить ее руки, — а я решительно не собираюсь  делать это.    

Эмма  довольно сильно наступила на ногу миссис Уэстон и от полноты чувств вскричала:    

— Кто  не страдает тщеславием — так это вы, мистер Найтли! Нужно отдать вам должное.    

Он как  будто не слышал ее — он о чем-то задумался, и, когда заговорил немного спустя,  видно было, что он почему-то недоволен.    

— Так  вы, стало быть, замышляли женить меня на мисс Фэрфакс.    

— Вовсе  нет — отнюдь! Вы слишком часто меня бранили за сватовство, чтобы я решилась на  подобные вольности в отношении вас. То, что я сейчас сказала, ничего не значит.  Мало ли что говорится просто так, не всерьез! Даю вам слово, у меня нет ни  малейшего желания женить вас ни на Джейн Фэрфакс, ни на Джейн имярек. Разве  пришли бы вы вот так уютно с нами посидеть, будь вы женаты!    

Мистер  Найтли снова впал в задумчивость. Плод размышлений его был таков:    

— Нет,  Эмма, едва ли я в один прекрасный день прозрею, пораженный силою своего восхищенья.  Таких мыслей о ней у меня, поверьте, нет и не было. — И, помолчав еще  немного: — Джейн Фэрфакс — очаровательная девушка, однако даже Джейн Фэрфакс —  не совершенство. У ней есть недостаток. Ей недостает того открытого нрава,  который всякий мужчина желал бы видеть у своей жены.    

Отрадно,  что ни говори, было слышать, что у Джейн Фэрфакс обнаружился недостаток…    

— Когда  так, — сказала Эмма, — вы, полагаю, быстро разуверили мистера Коула?    

— Очень  быстро. Он намекнул издалека — я сказал, что он ошибается, — он извинился  и замолчал. Коул не тщится быть умнее и проницательнее своего соседа.    

— Сколь  не похож он в этом на дражайшую миссис Элтон, которая только и делает, что  тщится быть умнее и проницательнее всех на свете! Любопытно бы знать, как  говорит она о Коулах, как называет их? Какое наименованье извлекла для них из  недр своей вульгарной фамильярности? Вы у нее зоветесь «Найтли» — что припасла  она для мистера Коула? Итак, я не должна удивляться тому, что Джейн Фэрфакс  принимает ее любезности и согласна проводить с нею время. Миссис Уэстон, ваши  доводы представляются мне более вескими. Мне куда легче понять искушение  сбежать от мисс Бейтс, чем уверовать в торжество разума мисс Фэрфакс над миссис  Элтон. Никак не верится, чтобы миссис Элтон в мыслях, на словах или на деле  признала себя ниже ее — испытывала сдерживающее влияние чего бы то ни было,  кроме собственных скудных понятий о хорошем тоне. Не поверю, что она не  оскорбляет свою гостью на каждом шагу похвалами, ободреньями, предложением  услуг, не расписывает ей без конца свои благие намерения, от поисков для нее  постоянного места до приглашений на восхитительные совместные прогулки в ландо.    

— У  Джейн Фэрфакс чуткое сердце, — проговорил мистер Найтли, — ее нельзя  упрекнуть в бесчувствии. Подозреваю, что ей свойственны сильные чувства, а  характер ее отмечен такими отличными качествами, как выдержанность, терпение,  самообладание, — ей лишь недостает прямодушия. Она замкнута — замкнута,  кажется мне, как никогда. А я люблю открытые натуры. Нет-нет, покамест Коул не  намекнул, что я к ней будто бы неравнодушен, мне в голову не приходило ничего  подобного. Я всегда с удовольствием и восхищеньем виделся и разговаривал с  Джейн Фэрфакс — но ни о чем другом у меня и мысли не было.    

— Ну,  миссис Уэстон, — с торжеством произнесла Эмма, когда он удалился, —  что вы теперь скажете насчет женитьбы мистера Найтли на Джейн Фэрфакс?    

— Скажу,  что он уж слишком занят мыслью о том, что не влюблен в нее, а потому не удивлюсь,  если он кончит тем, что влюбится. Только не бейте меня.    

 Глава 16    

     

Всяк в  Хайбери и его окрестностях, кому приводилось когда-либо посещать мистера  Элтона, стремился теперь оказать ему внимание по случаю его женитьбы. Для него  и его жены устраивались обеды и вечера — приглашения шли сплошным потоком, и  скоро миссис Элтон имела удовольствие обнаружить, что впереди у ней нет  никакого просвета.    

— Вижу-вижу,  к чему идет, — говорила она. — Вижу, какая жизнь ожидает меня среди  вас. Нас положительно вовлекают в разгул и праздность. Мы прямо-таки в моду  вошли. Ежели это подразумевают под существованием в сельской глуши, то оно не  слишком меня пугает. Верьте слову, от будущего понедельника до субботы — ни  единого незанятого дня! Тут даже и без моих ресурсов невозможно заскучать…    

Ни одно  приглашение не отклонялось. Благодаря привычкам, усвоенным в Бате, вечера были  для миссис Элтон в порядке вещей, а Кленовая Роща привила ей вкус к званым  обедам. На вечерах ее слегка коробило отсутствие второй гостиной и  прохладительного на льду, жалкий вид домашних трубочек с кремом. Миссис Бейтс,  миссис Перри, миссис Годдард и прочие основательно отбились от света, но она  скоро им покажет, как полагается обставлять приемы. В какой-нибудь из весенних  дней она отплатит всем им за гостеприимство, устроив один великолепный вечер в  наилучшем стиле — когда на каждом ломберном столе будут стоять свечи и лежать  нераспечатанная колода карт, а нанятые по этому случаю лакеи — ибо она не  удовольствуется числом собственной прислуги — точно в положенный час и  положенным порядком будут обносить гостей угощеньем.    

Эмма  между тем понимала, что невозможно не позвать Элтонов на обед в Хартфилде. Нельзя  было отставать от других, иначе она бы навлекла на себя низкие подозренья, дала  бы повод думать, что способна почитать себя уязвленной. Обеда было не миновать.  Мистер Вудхаус, после десятиминутного разговора с дочерью, не изъявлял  нерасположения к этому предприятию, оговорив лишь, по обыкновению, то условие,  что не будет сидеть на конце стола и, по обыкновению, поставив тем самым перед  Эммой трудный вопрос, кем заменить его на этом месте.    

Зато  вопрос, кого пригласить, решался просто. Кроме Элтонов должны быть Уэстоны и мистер  Найтли, это разумелось само самой — и с тою же неизбежностью подразумевалось,  что восьмой должна стать бедняжка Гарриет, но в этом последнем случае  приглашение сделано было с тяжелой душой, и Эмма, по многим причинам, очень  обрадовалась, когда Гарриет в ответ попросила позволенья отказаться. Она хотела  бы как можно реже бывать в том же обществе, что и он. Ей пока еще не совсем  удается равнодушно видеть его с прелестной счастливицей женой. Пусть мисс  Вудхаус не сердится, но она бы предпочла остаться дома. Это был тот ответ, о  котором Эмма только мечтала бы, когда бы могла вообразить, что он возможен.    

Она с  восторгом думала о стоицизме своего маленького друга — ибо знала, что для нее  остаться дома, когда зовут в гости, значит обнаружить подлинный стоицизм — и о  том, что теперь может пригласить восьмою ту, кого ей в самом деле хочется:  Джейн Фэрфакс. После недавнего разговора с миссис Уэстон и мистером Найтли ее,  как никогда, мучила совесть из-за Джейн Фэрфакс. Слова мистера Найтли запали ей  в ум. Он сказал, что тех знаков внимания, которые Джейн Фэрфакс видит от миссис  Элтон, ей никто больше не оказывает.    

«Это  верно, — размышляла она, — по крайней мере, в отношении меня, а одну  меня он и имел в виду — и это стыд и срам. Ровесницы — всю жизнь знакомы — я  обязана была вести себя с нею более дружелюбно. Мне никогда уж не понравиться  ей. Я слишком долго выказывала к ней пренебреженье. Но я хотя бы могу быть к  ней внимательнее, чем раньше».    

Все ее  приглашения были приняты. Все приглашенные отвечали, что свободны и с удовольствием  придут. Этим, однако, подготовительная часть вечера не исчерпалась.  Приключилось довольно-таки досадное обстоятельство. Был уговор, что весною двое  старших мальчиков Найтли на несколько недель приедут к деду и тетке; теперь  родитель их писал, что привезет их и сам проведет в Хартфилде целый день — как  раз тот день, на который назначен был обед. Дела не позволяли ему перенести  свой приезд на другое время, но и отец и дочь смущены были этим совпаденьем.  Мистер Вудхаус почитал восемь человек за столом последним пределом для своих  нервов — а тут появился девятый — причем этот девятый, предвидела Эмма, будет  чрезвычайно не в духе оттого, что даже в Хартфилд нельзя приехать на сорок  восемь часов, чтобы не угодить на званый обед.    

Ей  удалось утешить отца, но не себя, тем доводом, что хотя обедать и правда сядут  девять человек, но шуму от этого существенно не прибавится, потому что он, как  известно, малоразговорчив. Ежели кому и будет хуже, думала она, так это ей —  видеть напротив не его брата, а эту хмурую персону, от которой редко когда  дождешься слова.    

К  мистеру Вудхаусу судьба оказалась благосклонней, чем к Эмме. Джон Найтли  приехал — но мистера Уэстона неожиданно вызвали в город, и именно на этот день.  Он еще мог, пожалуй, показаться к ним позже вечером, но определенно не успевал  к обеду. Мистер Вудхаус совершенно успокоился, и у Эммы от этого, от встречи с  племянниками, от философской невозмутимости их отца, когда ему объявили его  участь, тоже пропала всякая досада.    

День  наступил — гости собрались точно в назначенный час, и мистер Джон Найтли, казалось,  с первой же минуты задался целью быть приятным. Вместо того чтобы в ожидании  обеда уединиться у окна со своим братом, он стал занимать разговором Джейн  Фэрфакс. Миссис Элтон, всю в кружевах и жемчугах, он оглядел молча, лишь  запасаясь наблюдениями для передачи Изабелле, но мисс Фэрфакс была старая  знакомая, держалась тихо и, значит, годилась в собеседницы. Утром, до завтрака,  он встретил ее, когда возвращался с сыновьями с прогулки и сверху начинал  накрапывать дождик. По этому поводу естественно было сказать несколько вежливых  слов — и он сказал их:    

— Надеюсь,  вы нынче утром направлялись недалеко, мисс Фэрфакс, потому что иначе должны  были непременно промокнуть. Мы и то едва добежали до дому. Надеюсь, вы скоро повернули  назад.    

— Я  только сходила на почту и до того, как дождь разошелся по-настоящему, успела вернуться  домой. Это у меня каждодневная обязанность. Я всякий раз, приезжая сюда, хожу  за письмами. И другим помощь, и есть повод выйти на свежий воздух. Мне полезно  прогуляться перед завтраком.    

— Только  не под дождем, я полагаю.    

— Да,  но дождя, когда я вышла, в сущности, не было…    

Мистер  Джон Найтли усмехнулся.    

— То  есть, иными словами, вы именно предпочли прогуляться под дождем, потому что, когда  я имел удовольствие повстречать вас, вы не отошли еще и на шесть шагов от своей  двери, а к тому времени Генри с Джоном давным-давно потеряли счет первым  каплям. В известный период жизни почта таит в себе для каждого из нас большую  прелесть. Поживите с мое, и вы придете к мысли, что нет такого письма, ради  которого стоило бы мокнуть под дождем.    

Ответом  ему был слабый румянец и слова:    

— У  меня нет надежды когда-либо оказаться в положении, подобном вашему — среди дорогих  и близких, и значит, нельзя рассчитывать, что с годами письма сами собою  сделаются мне безразличны. — Безразличны? Ну, нет! Я совсем не хотел  сказать, что они вам сделаются безразличны. Такая штука, как письма,  безразлична быть не может — это обыкновенно сущее бедствие!    

— Вы  говорите о деловых письмах, я — о дружеских.    

— Мне  не раз приходило в голову, что эти еще хуже. Дела, знаете ли, порой приносят  нам деньги, дружба — почти никогда.    

— А,  теперь вы просто смеетесь! Я слишком хорошо знаю мистера Джона Найтли и убеждена  — он умеет ценить дружбу не хуже других. Охотно верю, что письма для вас значат  очень мало, гораздо меньше, чем для меня, но не потому, что вы меня на десять  лет старше — не в возрасте дело, а в положении. Ваши близкие всегда подле вас —  мои, по всей видимости, никогда больше рядом со мною не будут, а потому, покуда  я не переживу все свои земные привязанности, почта будет, вероятно, сохранять  для меня притягательную силу даже в худшее ненастье, чем сегодня.    

— Когда  я говорил, что вы с годами, с течением лет переменитесь, — возразил Джон  Найтли, — то имел в виду и перемену в положении, которую обычно производит  время. Говоря об одной, я подразумевал и другую. Да, сила привязанности к тем,  кто не окружает нас ежедневно, со временем, как правило, уменьшается, но не об  этой перемене для вас я думал. Позвольте мне, мисс Фэрфакс, на правах давнего  друга надеяться, что через десять лет вас будут столь же тесно окружать близкие  люди, как и меня.    

Слова  эти шли от чистого сердца и были приняты без тени обиды. В ответ предполагалось  отшутиться милым «спасибо», однако краска на щеках, дрожащие губы, слезы,  навернувшиеся на глаза, выдавали, что ими тронуты не на шутку. Но тут вниманием  ее завладел мистер Вудхаус, который, как всегда в подобных случаях, совершал  обход гостей, стараясь каждому, а в особенности дамам, сказать что-нибудь  приятное — и дойдя наконец до нее, обратился к ней со своею обезоруживающей  приветливостью:    

— Мисс  Фэрфакс, мне прискорбно слышать, что вы сегодня утром попали под дождь! Юным  девицам следует вести себя осмотрительнее. Юная девица — нежный цветок. Ей  следует оберегать свое здоровье и цвет лица. Голубушка, вы сменили чулки?    

— Да,  сэр, конечно, сменила — и очень вам обязана за ваше доброе участие. — Юная  девица, голубчик мисс Фэрфакс, непременно везде должна быть предметом заботы…  Добрая бабушка ваша и тетушка, надеюсь, здравствуют? Мы с ними старинные  друзья. Жаль, что здоровье не всегда дозволяет мне быть им хорошим соседом.  Поверьте, вы нам сегодня оказали большую честь. Мы с дочерью чувствительнейше вас  благодарим, для нас величайшая радость видеть вас в Хартфилде.    

После  чего, с сознанием, что долг согреть и обласкать учтивостью каждую из прекрасных  дам исполнен, добрый старый джентльмен спокойно уселся на свое место.    

К этому  времени слух о прогулке под дождем достиг ушей миссис Элтон, и Джейн получила  нагоняй:    

— Моя  дражайшая Джейн, что я слышу? Ходить на почту под дождем? Что за новости? Как  можно, негодница вы этакая! Вот что бывает, когда меня нет рядом и некому  присмотреть за вами!    

Джейн  терпеливо отвечала ей, что совсем не простудилась.    

— Ах,  оставьте, пожалуйста! Вы совершенно не обращаете на себя внимания, и это никуда  не годится. На почту, вот новости! Миссис Уэстон, вы слышали что-нибудь  подобное? Нам с вами положительно пора прибегнуть к власти.    

— Во  всяком случае, — мягко и убедительно проговорила миссис Уэстон, — я  определенно чувствую искушение прибегнуть к совету. Мисс Фэрфакс, вам нельзя  подвергать себя такому риску. У вас бывают тяжелые простуды, вам следует  особенно остерегаться, тем более в такое время года. Весной, по-моему, нужна  сугубая осторожность. Лучше потерпеть часок-другой или даже полдня без писем,  чем навлекать на себя опасность начать снова кашлять. Ну разве вы не согласны?  Уверена, что согласны, — вы ведь умница. Вижу по вашему лицу, что вы так  больше не будете поступать.    

— Ни  в коем случае не будет, верьте слову! — запальчиво вторила ей миссис  Элтон. — Ей больше не дадут так поступать. — Многозначительно кивая  головою: — Для этого будут приняты меры. Я переговорю с мистером Э. Человек,  который у нас ходит за письмами — один из наших лакеев, уж не упомню, как его  звать, — будет забирать и ваши и доставлять их вам домой. И кончены  затрудненья — от нас, дорогая Джейн, вы можете принять подобную услугу, не  стесняясь.    

— Вы  чрезвычайно ко мне добры, — отозвалась Джейн. — Но я не могу  отказаться от утренней прогулки. Врачи советуют, чтобы я как можно больше  бывала на свежем воздухе, а я должна иметь какое-то направление, когда гуляю, и  почта служит мне целью — а потом, даю вам слово, это первое дождливое утро за  все то время, что я здесь.    

— Дражайшая  Джейн, ни слова более. Вопрос решен, во всяком случае, — с жеманным  смешком, — в той мере, сколь ко мне дозволительно решать вопросы без  санкции моего господина и повелителя. Нам с вами известно, миссис Уэстон, сколь  осмотрительны должны мы быть в выборе выражений… Однако я льщу себя надеждой,  любезнейшая Джейн, что влияние мое не вовсе истощилось, а потому, ежели только  не обнаружатся непреодолимые препятствия, считайте, что дело улажено.    

— Извините, —  сказала Джейн твердо, — но я никоим образом не могу согласиться с подобным  решением и утруждать вашего слугу безо всякой надобности. Не будь эта прогулка  для меня удовольствием, бабушка могла бы делать то, что всегда делает, когда  меня здесь нет.    

— Ах,  милая, но Патти и так завалена работой! Меж тем как найти занятие для нашей  челяди — только благое дело.    

Джейн,  судя по выражению ее лица, не собиралась сдаваться, но не стала возражать и  вместо этого возобновила беседу с мистером Джоном Найтли.    

— Поразительное  заведение — почта! — сказала она. — Эта четкость, распорядительность!  Подумать — столь многое на нее возложено, и как отлично она со всем справляется  — это, право, достойно удивления!    

— Согласен,  дело у них налажено недурно.    

— Так  редко сталкиваешься с нерадивостью или путаницей! Так редко письмо доставляют  не по адресу, а ведь их тысячи расходятся по стране — миллионы! — и ни  одно не пропадает. И каждое надписано другою рукой, далеко не всегда  разборчиво, а разобрать необходимо — поразительная вещь!    

— У  почтовых служащих глаз наметан, они привыкли. Новичок должен иметь довольно  острое зрение, проворные руки, и, постоянно их упражняя, он приобретает  сноровку… Ежели вам такого объяснения мало, — продолжал он  улыбаясь, — могу прибавить, что им за это деньги платят. Это много  способствует исправной работе. Общество платит за услуги и, значит, вправе рассчитывать  на добросовестность.    

Далее  разговор перешел на разные виды почерков — высказаны были подходящие к случаю  замечания.    

— Утверждают, —  говорил Джон Найтли, — что в одной и той же семье часто пишут похожим  почерком, — естественно, ежели все учились у того же учителя. Но тогда, я  полагал бы, это справедливо главным образом применительно к женскому полу —  мальчиков учат прописям только в раннем детстве, а потом каждый марает кто во  что горазд. Изабелла и Эмма, по-моему, правда пишут очень похоже. Я не всегда  отличаю.    

— Пожалуй, —  задумчиво отозвался его брат, — сходство есть. Я понимаю, что ты хочешь  сказать, — но только у Эммы почерк тверже.    

— Они  обе пишут очень красиво, — вставил мистер Вудхаус, — и Изабелла, и  Эмма. Всегда. И бедная миссис Уэстон тоже, — с полуулыбкой, полувздохом в  ее сторону.    

— Из  мужчин самый лучший почерк… — оглядываясь вслед за ним на миссис Уэстон,  начала Эмма — и остановилась, увидев, что миссис Уэстон слушает кого-то  другого. Пауза дала ей время подумать: «Ну-ка, посмотрим, как я сейчас заговорю  о нем. Хватит мне духу прямо произнести при всех его имя? Или мне нужно  прибегнуть к обинякам? Ваш йоркширский знакомец… тот, кто пишет вам из  Йоркшира… что-нибудь в этом роде понадобится, вероятно, ежели дела мои плохи.  Но нет, я способна выговорить это имя без малейшего трепета. Несомненно, я все  более исцеляюсь. Итак — смелей!»    

Миссис  Уэстон освободилась, и Эмма начала снова:    

— У  мужчин я не видела лучшего почерка, нежели у мистера Фрэнка Черчилла.    

— Я  не в восторге, — сказал мистер Найтли. — Слишком мелок и твердости  недостает. Женственная рука.    

Обе дамы  восстали против этого. Обе принялись дружно защищать Фрэнка Черчилла от  злостного навета. «Вот уж неправда, что недостает твердости! Некрупный почерк,  это верно, но очень четкий и, бесспорно, мужественный. Нет ли у миссис Уэстон  при себе письма для подтверждения?» Нет — письмо совсем недавно было, но она  его убрала после того, как написала ответ.    

— Будь  мы в другой комнате, — сказала Эмма, — будь рядом мой письменный  стол, я бы сама предъявила вам образчик. У меня есть записка от него. Помните,  миссис Уэстон, он написал мне однажды, по вашему поручению?    

— Это  он только так сказал, что по поручению…    

— Ну,  как бы то ни было, записка у меня сохранилась, и можно после обеда показать ее  мистеру Найтли — пусть убедится.    

— Э,  когда галантный господин, вроде мистера Черчилла, пишет прелестной даме, вроде  мисс Вудхаус, — сухо возразил мистер Найтли, — он, натурально,  постарается не ударить в грязь лицом.    

Объявили,  что кушать подано. Миссис Элтон, не дожидаясь, покамест позовут, вскочила с  места — не дожидаясь, покуда мистер Вудхаус подойдет и предложит ей руку, чтобы  повести в столовую, возгласила:    

— Так  мне обязательно идти первой? Неловко, право, всегда всех возглавлять!..    

Забота  Джейн о том, чтобы непременно ходить за письмами самой, не укрылась от Эммы.  Она все слышала, все видела и не отказалась бы узнать, попусту или нет  предпринята была утром прогулка по лужам. Она подозревала, что нет, что не  стремятся с такою настойчивостью из дому в непогоду, ежели нет всех оснований  надеяться, что впереди ждет весточка от дорогого человека, и что надежда эта  сбылась. Иначе отчего она сегодня мягче и теплее обычного, откуда этот свет в  ее глазах?    

Можно  бы, конечно, смутить ее двумя-тремя вопросами, например, долго ли идет письмо  из Ирландии, сколько стоит его отправить — они вертелись у Эммы на языке; но  она удержалась. Она осталась верна решимости не ранить Джейн Фэрфакс ни единым  словом, и они следом за другими дамами направились из комнаты рука об руку,  словно самые добрые подруги, что как нельзя более выгодно оттеняло красоту и  грацию обеих.    

 Глава 17    

     

Когда  дамы после обеда воротились в гостиную, общество их, вопреки усилиям Эммы, распалось  на две отдельные группки — с таким упорным неразумием и неуменьем себя вести  миссис Элтон целиком занялась одною Джейн и третировала ее самое. Им с миссис  Уэстон оставалось либо вести разговор между собою, либо вдвоем молчать. Иного  выбора миссис Элтон не предлагала. Ежели Джейн удавалось на время остановить  ее, она спустя немного вновь принималась за свое, и хотя беседа — в особенности  со стороны миссис Элтон — велась большею частью полушепотом, нельзя было, сидя  тут же, не получить общего представленья, о чем она ведется. Долго  пережевывались такие предметы, как почта — простуда — доставка писем — дружба,  затем, вероятно, к не меньшему неудовольствию Джейн, их сменило другое:  расспросы о том, что слышно относительно подходящего места, и заявления о том,  какие действия в этой связи замышляет миссис Элтон.    

— Вот  уже и апрель на дворе! — говорила она. — Я начинаю не на шутку  волноваться за вас. Июнь не за горами.    

— Но  я никогда не назначала себе определенного месяца, будь то июнь или какой-нибудь  другой, — просто вообще имела в виду лето.    

— И  вы так-таки ни о чем не слышали?    

— Я  и не пыталась узнать, для меня покамест слишком рано.    

— Ах,  моя милая, не оказалось бы, что слишком поздно, — вы себе не  представляете, как трудно получить то, что вам требуется.    

— Это  я-то не представляю? — сказала Джейн, покачивая головой. — Дорогая  миссис Элтон, есть ли человек, который думает об этом больше меня?    

— Да,  но вы мало знаете свет. Вы не имеете понятия о том, сколько всегда приходится желающих  на лучшие места. Мне доводилось видеть бессчетные тому примеры, будучи в  Кленовой Роще. У миссис Брэгг, кузины мистера Саклинга, отбою не было от  предложений — каждый мечтал поступить именно к ней, потому что ее семейство  принадлежит к самому избранному кругу. Восковые свечи в классной комнате!  Остальное пусть дорисует вам воображение! Нет в Англии дома, где бы я так  желала вас видеть, как у миссис Брэгг.    

— К  середине лета в город воротятся Кемпбеллы, — сказала Джейн, — и, я  уверена, захотят, чтобы какое-то время я побыла у них, — ну а там,  пожалуй, пора будет и распорядиться своею будущностью. Но до тех пор я бы  хотела, чтоб вы себя не утруждали наведением справок.    

— Утруждала!  Да, мне известна ваша щепетильность. Вам страшно причинить мне беспокойство —  но верьте слову, дражайшая Джейн, что даже Кемпбеллов столь не затрагивает  судьба ваша, как меня. На этих же днях напишу к миссис Партридж и дам ей  строгое наставленье следить, не объявится ли что-нибудь интересное.    

— Благодарю  вас, но предпочла бы, чтоб вы не касались в переписке с нею этого предмета. Я  никого не хочу обременять раньше срока.    

— Дражайшее  дитя мое, но сроки уже наступают, уже апрель месяц — до июня, даже июля, ежели  угодно, — рукой подать, а у нас впереди такое дело! Мне, право, смешна  ваша неискушенность. Такое место, которого вы заслуживаете, какое и друзья ваши  признали бы достойным вас, попадается не каждый день, его нельзя получить в  последнюю минуту! Нет-нет, необходимо теперь же приниматься за поиски.    

— Простите,  сударыня, но это никоим образом не входит в мои намеренья. Я и сама не веду  поисков и очень бы не хотела, чтобы это делали мои друзья. У меня вовсе нет  опасений надолго остаться без места, когда подойдет срок, который я себе  определяю. На то в Лондоне существуют заведенья, куда можно обратиться, и вам  быстро подыщут что-нибудь. Заведения, торгующие… живым товаром, скажем так —  пускай не плотью человеческой, но человеческим духом.    

— Живым  товаром? Фи, моя милая, я поражена — если вы думаете о торговле рабами, то могу  вас уверить, мистер Саклинг всегда стоял за ее отмену.    

— Нет,  я думала не о том — не торговлю рабами имела в виду, а всего лишь торговлю гувернантками,  что, конечно, гораздо меньшее преступленье для тех, кто ею занимается, однако менее  ли несчастны жертвы — не знаю… Впрочем, я только хочу сказать, что существуют  конторы, куда дают объявленья, и при их содействии мне бесспорно очень быстро  попадется что-нибудь сносное.    

— Сносное! —  повторила за нею миссис Элтон. — Да, вы, при ваших скромных представлениях  о собственной особе, может быть, этим удовольствуетесь — я знаю, сколь вы  непритязательны — но будут ли довольны ваши друзья, если вы согласитесь на  первое, что подвернется — какое-нибудь жалкое место в простой семье, не  принадлежащей к определенному кругу и для которой недоступны изящные стороны  жизни.    

— Спасибо,  вы так любезны, однако для меня все это совсем не важно. Я не ставлю себе целью  попасть в богатый дом — там унизительность моего положения будет только  чувствительней, разница между ними и мною только усугубит мои страданья. Пусть  это будет хорошая фамилия, иных условий я не ставлю.    

— Знаю,  знаю я вас, вы согласитесь мириться с чем угодно, но я на этом для вас не помирюсь,  и, верьте слову, добрые Кемпбеллы тоже примут мою сторону — с такими необычайными  талантами, как у вас, вы по праву должны быть вхожи в наилучшее общество. Одно  уже музыкальное образование дает вам право называть свои условия, требовать для  себя столько комнат, сколько понадобится, участвовать в жизни семейства,  сколько вам нравится, — хотя не знаю… Вот если б вы играли на арфе, тогда  наверное могу сказать, что имели бы такое право, — но ведь вы не только  играете, вы и поете… да, я уверена, что и без арфы вам можно было бы оговорить  себе все, чего вы пожелаете, и потому мы с Кемпбеллами не успокоимся, покуда вы  не будете устроены на самых восхитительных, почетных и роскошных условиях.    

— Пожалуй,  у вас есть основание ставить слова «восхитительный», «почетный» и «роскошный» в  один ряд, — сказала Джейн, — они скорей всего будут одинаково  применимы в этом случае… И все же говорю вам совершенно серьезно — я не хочу,  чтоб для меня покамест что-нибудь подыскивали. Я чрезвычайно вам обязана,  миссис Элтон, — обязана всем, в которых возбуждаю сочувствие, но серьезно  бы желала, чтобы до наступленья лета ничто не предпринималось. Ближайшие  два-три месяца я по-прежнему останусь на том же месте и в том же положении, что  и теперь.    

— А  я, — игриво отозвалась миссис Элтон, — не менее серьезно отвечу, что  намерена быть всякую минуту начеку, и друзьям накажу делать то же, чтобы не  прозевать, в случае ежели объявится что-нибудь истинно первостатейное.    

В  подобном духе безостановочно продолжалось до тех пор, покуда к ним не вышел  мистер Вудхаус и ее тщеславие не устремилось по новому руслу.    

— А,  вот и мой старенький обожатель! — услышала Эмма все тот же полушепот,  адресованный Джейн. — Вышел к нам, не дожидаясь остальных мужчин, это ли  не галантность! Ну что за душка — верьте слову, необычайно милое существо. Эта  неподражаемая старомодная учтивость приводит меня в восхищенье, она мне куда  больше по вкусу, нежели нынешняя свобода обращения, мне эта нынешняя свобода  часто претит. Но мистер Вудхаус — слышали бы вы, каких любезностей наговорил  мне славный старичок за обедом! Поверьте слову, я уже стала опасаться, как бы  мой сага sposo не начал ревновать! Видно, я его покорила — он даже обратил  внимание на мое платье. Вам оно нравится? Выбор Селины. По-моему, фасон  элегантный, но не слишком ли вычурно? Терпеть не могу, когда одеваются  вычурно, — все эти рюшки, побрякушки приводят меня в ужас. Сегодня вы на  мне видите украшенья лишь потому, что таков порядок. Новобрачная, знаете ли,  должна выглядеть, как полагается новобрачной, но от природы у меня вкус только  к простому — простота в одежде несравненно лучше всяческих затей. Но боюсь,  такие, как я, составляют меньшинство — простоту умеют ценить немногие, для  остальных главное — наряжаться как можно богаче и пышней… Я все думаю, не  пойдет ли такая же отделка к моему поплиновому, белому с серебром? Как  по-вашему?    

Не  успело все общество вновь собраться в гостиной, как показался мистер Уэстон. Он  воротился домой к позднему обеду и прямо от стола направился в Хартфилд. Те,  которые научены были опытом, приняли его приход без удивления — хотя и с  большою радостью. Мистера Вудхауса он теперь столь же обрадовал, сколь опечалил  бы раньше. И только одного Джона Найтли поверг в немое изумленье. Чтобы  человека, который мог бы тихо провести вечер дома, приехав из Лондона, где  провел день в трудах, снова потянуло куда-то и он шагал полмили к чужому дому,  где будет до позднего часа сидеть в обществе посторонних, обрекая себя тяготам  вежливости и мукам разноголосицы, — это не укладывалось в сознании.  Человек, который с восьми часов утра был на ногах и мог бы посидеть спокойно,  который наговорился за день и мог бы помолчать, который толкался среди людей и  мог бы отдохнуть в одиночестве, покидает свободу и покой собственного очага и  по холоду, по апрельской слякоти мчится вечером снова на люди! Ежели б ему хотя  бы можно было единым мановением пальца поднять с места жену и увести домой —  тогда бы еще понятно, но вечер из-за его прихода, по всей вероятности, не  сократится, а только затянется… И Джон Найтли в немом изумлении смерил его  взглядом, потом пожал плечами и мысленно заключил: «Такого я не ожидал даже от  него». Между тем мистер Уэстон, оживленный и бодрый как всегда, вовсе не  подозревая, какую бурю он вызвал в чьей-то груди своим появлением, и чувствуя  за собою право, после отлучки на целый день из дому, претендовать на львиную долю  в разговоре, любезно со всеми поздоровался и, ответив на расспросы жены  касательно его обеда, уверив ее, что ни одно из ее тщательных наставлений  прислуге не пропало даром, сообщив также всем, что нового слышно в мире,  перешел к новостям семейным, относясь теперь преимущественно к миссис Уэстон,  но нимало не сомневаясь, что они будут в высшей степени интересны и для каждого  из присутствующих. Он подал ей письмо, написанное Фрэнком и предназначенное  ей, — он перехватил его по дороге и позволил себе распечатать.    

— Читайте-читайте, —  молвил он, — получите удовольствие. Всего несколько строчек, это не займет  и минуты — прочтите его Эмме.    

Обе дамы  склонились над письмом, а он тем временем с широкою улыбкой говорил им, слегка  понизив голос, но так, что слышали все, кто сидел в комнате:    

— Вот  видите, он приезжает! Как, недурна новость? Что вы на это скажете? Я вам все  время твердил, что скоро он опять будет здесь, разве нет? Разве я не твердил  вам это, дружочек Анна, а вы все не верили? Видите, приезжают в Лондон на  будущей неделе — если не раньше, прибавим от себя, потому что, когда ей  что-нибудь нужно, она нетерпелива, как сам лукавый, и скорее всего они будут в  городе уже завтра или, самое позднее, в субботу. А все эти ее болезни — пустое,  как и следовало ожидать. Как бы то ни было, великолепно, что Фрэнк окажется  снова в наших краях, можно сказать, под боком. Они, если уж выбираются в город,  то надолго, и половину времени он будет проводить у нас. В точности как я  хотел. Ну что, хорошая новость, правда? Вы дочитали? Эмма до конца прочла?  Хорошо, тогда спрячьте письмо, мы о нем потолкуем в другой раз, теперь для  этого неподходящий случай. Теперь я только сообщу остальным главное в двух  словах.    

Миссис  Уэстон не скрывала своего удовольствия. Она свободно изъявляла его и на словах,  и всем своим видом. Она была счастлива — знала, что она счастлива, — и  знала, что так и должно быть. Она радовалась открыто и горячо, но Эмма не могла  изъясняться с такою же непосредственностью. Она занята была еще и другим:  взвешивала свои чувства, старалась понять, отчего это известие взволновало ее —  и, надобно признать, изрядно.    

У  мистера Уэстона, однако, от возбуждения убавилось наблюдательности, от  нетерпения говорить самому — желания выслушать другого; он остался совершенно  доволен и тем, что ею было сказано, и немного спустя пошел порадовать остальных  своих друзей кратким сообщением о том, что всякий, кто находился в комнате,  должен был уже слышать.    

Хорошо,  что для него было столь неоспоримо, что он их этим обрадует, — иначе ему  могло бы показаться, что ни мистер Вудхаус, ни мистер Найтли не выказали  особого восторга. Их сочли уместным оповестить о радостном событии первыми  после миссис Уэстон и Эммы — следующей предполагалось обрадовать мисс Фэрфакс,  но она так углубилась в беседу с Джоном Найтли, что прерывать ее было бы  невежливо, и мистер Уэстон, обнаружив, что ближе всех к нему сидит миссис Элтон  и что она не занята разговором, волей-неволей должен был приступить со своей  новостью к ней.    

 Глава 18    

     

— Я  надеюсь, что буду вскоре иметь удовольствие представить вам моего сына, —  начал мистер Уэстон.    

Миссис  Элтон, предпочитая толковать подобного рода надежду как тонкий комплимент своей  персоне, милостиво улыбнулась.    

— Вы,  смею полагать, наслышаны о небезызвестном Фрэнке Черчилле, — продолжал  он, — и знаете, что это мой сын, хоть он и носит другую фамилию.    

— О  да — и счастлива буду с ним познакомиться. Мистер Элтон не замедлит нанести ему  визит, а затем оба мы весьма рады будем видеть его у себя.    

— Вы  так любезны. Я уверен, что ему будет очень приятно. Он приезжает в город на будущей  неделе, а может статься, и раньше. Сегодня уведомил нас об этом письмом. Мне  нынче утром по дороге встретилась почта, и я, узнав руку сына, взял на себя  смелость вскрыть письмо — хоть адресовано было не мне — оно предназначалось  миссис Уэстон. Ей одной только и пишет, вообразите. Редко когда придет письмецо  для меня.    

— И  вы, стало быть, так-таки взяли и распечатали письмо, адресованное ей?.. Фи,  мистер Уэстон, — с жеманным смехом, — я протестую! Вы создаете опасный  прецедент. Заклинаю вас, не подавайте дурного примера вашим соседям. Так,  значит, вот к чему я должна быть готова? Тогда нам, замужним женщинам,  бесспорно, пора за себя постоять! Ах, мистер Уэстон, от вас я этого никак не  ожидала!    

— Правильно,  миссис Элтон, — мы, мужчины, народ ужасный. И вы ни в коем случае не давайте  себя в обиду. Да, так возвращаясь к письму… Письмо короткое, писано второпях —  краткое уведомление, и только — там говорится, что они едут в ближайшее время в  город, как того требует здоровье миссис Черчилл. Она хворала всю зиму и  полагает, что в Энскуме чересчур холодный климат, — следственно, всем им  вменяется сниматься с места и двигаться к югу.    

— Вот  как! Из самого Йоркшира — Энскум, кажется, в Йоркшире?    

— Да,  от них до Лондона миль сто девяносто. Путь порядочный.    

— Еще  бы — и очень! На шестьдесят пять миль дальше, чем от Кленовой Рощи. Но что значит  расстояние, мистер Уэстон, для тех, кто очень богат? Знали бы вы, в какую даль  порою, не задумываясь, летает мой братец мистер Саклинг! Вы не поверите —  дважды за одну неделю ездил с мистером Брэггом на четверике в Лондон и обратно.    

— Главное  зло дальнего пути от Энскума, — сказал мистер Уэстон, — в том, что до  сих пор, сколько нам известно, миссис Черчилл по целым неделям не в состоянии  была подняться с кушетки. Она, как сказано в последнем письме от Фрэнка,  жалуется, что не может от слабости одна дойти даже до своей оранжереи, и Фрэнк  с дядюшкой с двух сторон поддерживают ее под руки. Это, знаете ли,  свидетельствует о крайней слабости — и вдруг ей так не терпится попасть в Лондон,  что она намерена останавливаться на ночлег в дороге всего два раза! Фрэнк так и  пишет. Удивительным образом устроены бывают дамы с хрупким здоровьем.  Согласитесь, миссис Элтон.    

— И  не подумаю согласиться! Я всегда на стороне тех, которые одного со мною пола.  Так и знайте. Предупреждаю вас. Тут вы во мне найдете грозного противника.  Каков бы ни был вопрос, я заступаюсь за женщин — и, верьте слову, когда б вы  знали, как смотрит на ночлег в трактире Селина, то перестали бы удивляться  тому, что миссис Черчилл, ценою неимоверных усилий, старается его избежать.  Селина подумать не может о таком ночлеге без отвращения, и подозреваю, мне тоже  отчасти передалась ее привередливость. Она всегда берет в дорогу собственное постельное  белье — прекрасная мера предосторожности. Миссис Черчилл тоже так поступает?    

— Будьте  покойны, миссис Черчилл не упустит из виду ничего, что принято у важных дам.  Миссис Черчилл не уступит ни одной важной даме в королевстве…    

Миссис  Элтон с горячностью перебила его:    

— Ах,  что вы, мистер Уэстон, вы не так меня поняли! Никакая Селина не важная дама,  верьте слову. Пусть у вас не составится о ней превратное представление.    

— Да?  Ну, тогда она не указ такой, как миссис Черчилл, важной даме до мозга костей.  Миссис Элтон поняла, что перестаралась. У нее и в мыслях не было серьезно  разуверять кого-либо в том, что сестра ее важная дама, — ее горячность,  пожалуй, отдавала притворством, и она теперь соображала, как бы половчей  отступиться от своих слов, но мистер Уэстон уже продолжал:    

— От  вас, очевидно, не укрылось, что миссис Черчилл не пользуется у меня большим расположеньем,  но это строго между нами. Она искренне любит Фрэнка, и потому мне не пристало отзываться  об ней дурно. Притом же, она теперь не совсем здорова — хоть, впрочем,  послушать ее, так получится, она весь век нездорова. Не всякому я в том  признаюсь, миссис Элтон, но мне не очень-то верится в болезни миссис Черчилл.    

— Ежели  она в самом деле больна, мистер Уэстон, то отчего не поедет в Бат? А не в Бат —  так в Клифтон?[18]    

— Вбила  себе в голову, будто в Энскуме для нее слишком холодно! А в действительности, я  думаю, Энскум ей просто надоел. Никогда так долго не сидела безвыездно дома,  вот и захотелось переменить обстановку. Энскум — уединенное поместье. Хотя и  великолепное, но очень уединенное.    

— Да,  как Кленовая Роща, должно быть. Нигде нет такого отъединения от дороги, как в  Кленовой Роще. Такой громадный парк вокруг — деревья, деревья! Вы будто  отрезаны от всего мира — совершенная глушь. Возможно, у миссис Черчилл не то  здоровье и не та натура, чтобы наслаждаться затворничеством, как Селина. Или,  быть может, ей недостает тех душевных ресурсов, которые необходимы для сельской  жизни. Я всегда говорю, что женщине важно иметь собственные ресурсы, и  благодарна судьбе, что у меня их так много и я решительно не завишу от общества.    

— Фрэнк  в феврале приезжал сюда на две недели.    

— Да  — я, помнится, слышала. А когда приедет опять, то увидит в хайберийском  обществе прибавленье, ежели с моей стороны не слишком смело называть себя  прибавленьем. Он, пожалуй, и понятия не имеет, что существует такая на свете…    

Когда  столь явно напрашиваются на комплимент, это не может пройти незамеченным, и мистер  Уэстон, человек воспитанный, мгновенно отозвался:    

— Помилосердствуйте,  сударыня! Право же, никому, кроме вас, не пришла бы в голову такая невероятная  вещь. Понятия не имеет! По-моему, миссис Уэстон с недавних пор в каждом своем  письме об одной только миссис Элтон и пишет.    

Он  исполнил долг вежливости и мог вернуться к разговору о сыне.    

— Когда  Фрэнк уезжал от нас, было совсем неясно, когда мы свидимся вновь, и оттого сегодняшняя  новость вдвойне приятна. Она явилась для нас полною неожиданностью. То есть, вернее,  я-то всегда был убежден, что он приедет в самом скором времени — уверен был,  что ему не замедлит представиться благоприятный случай, но мне никто не верил.  Ему и миссис Уэстон все представлялось в удручающе мрачном свете. «Каким  образом он ухитрится приехать? Где основания предполагать, что дядюшка и тетка  снова его отпустят?» — и так далее, — я же словно предчувствовал, что  какой-нибудь случай наверняка изменит обстоятельства в нашу пользу, и, видите,  вышло по-моему. Не раз за свою жизнь, миссис Элтон, я наблюдал, что ежели в  этом месяце дела идут из рук вон плохо, то, значит, в следующем они непременно  поправятся.    

— Верное  наблюдение, мистер Уэстон, очень верное. Именно это я говорила некоему господину  — не будем указывать на присутствующих — в те дни, когда он ухаживал за мною и  тотчас приходил в отчаянье, ежели что-нибудь шло не совсем гладко, не с тою  быстротой, которая бы отвечала его чувствам, и восклицал, что при эдакой  скорости нас облачат в шафранные одежды Гименея[19] не ранее мая месяца!  Чего мне стоило разгонять эти унылые мысли и добиваться, чтобы он глядел на  вещи веселей! Из-за кареты — нам встретились затруднения при покупке кареты —  помню, пришел однажды утром в полное отчаянье…    

В этом  месте она слегка закашлялась, и мистер Уэстон, воспользовавшись заминкой, перехватил  нить беседы:    

— Вот  вы сказали — май месяц. Как раз на май месяц и велели миссис Черчилл — вернее,  она сама себе велела уехать из Энскума туда, где потеплее, или, точнее говоря,  в Лондон. Так что у нас есть приятная перспектива, что Фрэнк часто будет  навещать нас всю весну, а лучшего времени года для этого не выбрать — почти  самые длинные дни, мягкая, ласковая погода так и манит наружу, и не слишком  жарко для прогулок. Когда он был здесь прошлый раз, мы тоже не сидели дома,  однако погода нас не баловала — то дождь, то изморозь, как всегда в феврале, —  и половины не удалось того сделать, что было задумано. Зато теперь нас ждут  золотые денечки! Теперь ничто нам не испортит удовольствия, и, знаете ли,  миссис Элтон, возможно, эта неопределенность встреч, это томительное  предвкушение — сегодня он приедет или завтра, и в какой час — не меньшее  счастье, чем само его присутствие в доме. Я правда так думаю. По-моему, все  наши восторги, все воспаренья зависят более от состояния духа. Надеюсь, что вам  понравится мой сын, — только прошу вас, не ждите чуда. Вообще его находят  славным малым, но не рассчитывайте увидеть чудо. Миссис Уэстон к нему просто  неравнодушна, что, как вы понимаете, очень меня радует. Она считает, что ему  нет равных.    

— И  верьте слову, мистер Уэстон, я ни минуты не сомневаюсь, что также буду о нем наилучшего  мнения. Я столько слышала похвал мистеру Фрэнку Черчиллу… Но в то же время будет  лишь справедливо отметить, что я из числа тех, которые обо всем выносят  собственное сужденье, не полагаясь слепо на других. Предупреждаю вас, что буду  судить о вашем сыне, опираясь на мои личные впечатления. Я презираю лесть…    

Мистер  Уэстон о чем-то задумался.    

— Надеюсь, —  сказал он, помолчав, — что я не слишком безжалостно обрушился на бедную  миссис Черчилл. Ежели она и вправду больна… Я б не желал быть к ней несправедливым,  но у нее в характере есть такие черты, что снисходительным, при всем желании,  быть трудно. Вам, я уверен, известно, миссис Элтон, о родственных узах,  которыми я связан с их семейством. Вы не можете не знать, какому я подвергался  обращенью, и виновата в этом одна она. Это ее козни. Если бы не она, то никогда  бы от матери Фрэнка не отвернулись с таким пренебреженьем. Мистер Черчилл —  тоже гордый человек, но его гордость ничто в сравнении с гордостью его жены. У  него это мирное, безобидное свойство благовоспитанного господина, от которого  никому нет вреда, и только сам он из-за этого чуточку скован и скучноват — но у  нее это оскорбительное высокомерие, надменность! И, что в особенности тяжело  переносить, добро бы еще имелись основанья — происхождение, знатность, — а  то ведь ничего! Ничего собою не представляла, когда он на ней женился, родом —  только что не из простых, но как заделалась миссис Черчилл, — ого! —  так высоко занеслась, что никакому прирожденному Черчиллу не угнаться, хотя  сама, по сути дела, — выскочка, и не более того.    

— Подумать  только! Да, это должно быть совершенно нестерпимо! Я выскочек не выношу.  Кленовая Роща научила меня смотреть на людей такого сорта с содроганьем. Там по  соседству живет семья, которая прямо бесит сестру и братца своим зазнайством.  Когда вы описали миссис Черчилл, то передо мною мгновенно встали они. Некие  Тапмены — обосновались в тех краях совсем недавно, обременены многочисленной  родней в низшем кругу, а так о себе мнят, что рассчитывают быть на равной ноге  с самыми уважаемыми старыми фамилиями. Всего полтора года, как поселились в  Уэст-холле, и каким способом нажили состояние, тоже никому не известно. Родом  из Бирмингема, а это, как вы знаете, не лучшая рекомендация.[20] Это не ахти как  обнадеживает — я всегда говорю, что «Бирмингем» звучит зловеще. И больше ничего  определенного не известно об этих Тапменах, хотя предположить, верьте слову,  можно многое, — а между прочим они так держатся, будто полагают себя  равными мистеру Саклингу, который, к несчастью, оказался ближайшим их соседом.  Невероятно обидно! Мистеру Саклингу, который проживает в Кленовой Роще уже  одиннадцать лет, а до него ею владел его отец — во всяком случае, так мне  кажется — я почти уверена, что покупка имения совершилась еще при старом  мистере Саклинге.    

Их  прервали. Гостей обносили чаем, и мистер Уэстон, сказав все, что хотел сказать,  воспользовался первой удобной минутой и отошел.    

После  чая мистер и миссис Уэстон и мистер Элтон уселись с мистером Вудхаусом за  карты. Пятеро других оказались предоставлены самим себе, и ничего веселого Эмма  от этого не ожидала, так как мистер Найтли казался не расположен поддерживать  обший разговор, миссис Элтон жаждала вниманья к своей особе, которое никто не  изъявлял склонности ей оказывать, а сама она, пребывая в некотором расстройстве  чувств, предпочла бы посидеть молча.    

Мистер  Джон Найтли был на этот раз словоохотливее брата. Рано поутру ему предстояло  уезжать, и он вскоре обратился к ней со словами:    

— Что  ж, Эмма, насчет мальчиков мне как будто нечего больше прибавить — впрочем, на  крайний случай у вас имеется письмо от вашей сестры, содержащее, как я  догадываюсь, пространнейшие указанья. Мой наказ будет короче и, по всей  вероятности, в несколько ином духе, суть его можно выразить в двух словах — не  баловать и не пичкать лекарствами.    

— Надеюсь,  мне посчастливится угодить вам обоим, — отвечала Эмма, — я буду всеми  силами стараться, чтобы им было хорошо, — и тем исполню волю Изабеллы — а  хорошо бывает, когда над ними не дрожат и не закармливают их лекарствами.    

— А  ежели надоедят, то отправляйте их обратно.    

— Очень  похоже, что так и будет… Вы это серьезно?    

— А  что? Разве не понятно, что для вашего батюшки может быть утомительна их возня,  и даже вам они могут стать помехой, ежели ваши выезды и приемы будут все более  учащаться, как это наблюдалось в последнее время.    

— Учащаться?    

— Конечно.  Вы сами знаете, что за последние полгода в вашем образе жизни произошли большие  перемены.    

— Перемены?  Нет, не знаю.    

— Вы,  без сомненья, стали жить гораздо более открыто, чем прежде. Возьмемте хотя бы сегодня.  Приезжаю на один-единственный день, и что же? Вы заняты званым обедом. Когда  такое или подобное этому случалось раньше? Число соседей ваших растет, и вы  тесней с ними сближаетесь. С недавних пор что ни письмо к Изабелле, то известие  о новом увеселении — обеды у мистера Коула, балы в «Короне»… Рэндалс — один уже  Рэндалс вносит весьма заметную струю оживленья в распорядок ваших дней.    

— Да, —  быстро вставил его брат, — это все исходит от Рэндалса.    

— Ну  вот, а так как нет оснований полагать, Эмма, что влияние Рэндалса уменьшится,  то мне и представляется возможным, что изредка присутствие Генри и Джона будет  вам мешать. И тогда моя единственная к вам просьба — отправляйте их домой.    

— Нет, —  вскричал мистер Найтли, — отчего же непременно домой! Пусть их тогда отправят  в Донуэлл. Уж у меня-то для них найдется время.    

— Даю  вам слово, это просто забавно! — воскликнула Эмма. — Интересно знать,  многие ли из моих бессчетных увеселений обходились без вашего участия? И к чему  они сводятся, эти мои неслыханные развлеченья? Обед у Коулов да разговоры о  бале, который так и не состоялся. Вас, — указывая кивком головы на мистера  Джона Найтли, — еще можно понять, для вас такое счастье разом увидеть  здесь столько добрых своих знакомых, что это в ваших глазах целое событие. Но  вы, — оборотясь к мистеру Найтли, — которому известно, какая  редкость, какая для меня большая редкость отлучиться из Хартфилда хоть на два  часа, — почему вы мне предрекаете столь нескончаемую череду рассеянностей,  не понимаю. Что же до моих родных мальчиков, скажу одно: ежели у тетки Эммы для  них не хватит времени, то вряд ли им в этом больше повезет у дядюшки Найтли.  Она уйдет из дома на часок, а он — на пять, а останется дома, так либо засядет  за книгу, либо за хозяйственные счета.    

Мистер Найтли,  похоже было, старался подавить улыбку — в чем без труда и преуспел, когда с ним  затеяла беседу миссис Элтон.    

     

 КНИГА3    

     

Глава 1    

     

Совсем  короткого раздумья наедине с собою хватило Эмме, чтобы понять природу волнения,  в которое ее повергла новость о Фрэнке Черчилле. Она быстро уверилась, что не  за себя так сильно смущена, так встревожена, но за него. У ней самой увлечение  почти сошло на нет — тут, собственно, и размышлять было не о чем, — но  ежели он, влюбленный с самого начала гораздо больше ее, воротится, пылая тем же  чувством, с которым уезжал, тогда плохо дело. Если разлука за два месяца не  охладила его, то впереди подстерегали опасности и злоключения — необходимо  будет остерегаться и за него, и за себя. Она не намерена была увлечься снова —  она была обязана никоим образом не поощрять его увлечение.    

Хорошо  бы ей удалось удержать его от прямого признанья. Жаль было бы, если б их нынешнее  знакомство так неприятно оборвалось! А между тем ее, помимо воли, смутно влекло  к какой-то развязке, к определенности. Она предчувствовала, что эта весна  неминуемо принесет с собой какое-то решающее событие, нечто такое, что нарушит  ее теперешний покой и безмятежность.    

В скором  времени — хоть и не столь скором, как предсказывал мистер Уэстон, — она  получила возможность судить о том, каковы чувства Фрэнка Черчилла. Энскумское  семейство перебралось в Лондон несколько позже, чем кое кто воображал, но,  когда это произошло, Фрэнк Черчилл не замедлил показаться в Хайбери. Он приехал  на несколько часов — большего пока не мог себе позволить, — но так как  прямо из Рэндалса он явился в Хартфилд, то Эмма, со свойственной ей живою  наблюдательностью, мигом установила, как повлияло на него расставанье и как ей  себя вести. Встреча их была самая дружеская. Не могло быть сомнений, что он очень  рад ее видеть. Зато она с первой минуты ощутила сомнение в том, что по-прежнему  мила ему, что он в той же мере питает к ней ту же нежность. Она зорко за ним  следила и ясно видела, что он уже не так влюблен. Разлука, а в придачу к ней,  очевидно, уверенность, что к нему равнодушны, оказали весьма естественное и  весьма желанное действие.    

Он был в  отличном расположении духа, как всегда речист и весел, с наслаждением вспоминал  первый свой приезд, былые разговоры, и нельзя сказать, чтоб не был взволнован.  Не по спокойствию определила она, что сделалась ему безразличней, —  спокойствия не было. Чувствовалось, что он возбужден, ему не сиделось на месте.  Его живую натуру подмывало сегодня нечто помимо природной живости, но  окончательным доводом ей послужило то, что, пробыв у нее всего четверть часа,  он заторопился делать другие визиты. «По пути сюда он встретил на улице старых  знакомых — не хотел задерживаться, только поздоровался мимоходом, — но  имеет нескромность полагать, что они обидятся, ежели он не зайдет, поэтому,  сколь ни хотелось бы ему остаться в Хартфилде подольше, он вынужден спешить».    

Итак,  сомнений не оставалось — он несколько остыл к ней, но ни скрытое возбуждение  его, ни поспешное бегство не походили на признаки полного исцеленья, она скорей  склонялась к мысли, что за ними стоят страх, как бы она опять не обрела над ним  власть, и благоразумная решимость на всякий случай не оставаться с нею долго  наедине.    

Этот  приезд Фрэнка Черчилла оказался единственным за десять дней. Он то и дело  надеялся повторить его, то и дело собирался — и всякий раз что-нибудь мешало.  Тетка не отпускала его ни на шаг. С этим объяснением приходили от него письма в  Рэндалс. И если это говорилось искренне, если он честно пытался, но не мог, то  следовало заключить, что переезд в Лондон не избавил миссис Черчилл от недуга,  по крайней мере, в части нервов и своенравия. А что она и в самом деле хворала,  подтвердилось: Фрэнк, будучи в Рэндалсе, объявил, что убежден в этом. Многое  объяснялось фантазией, но при всем том, оглядываясь назад, он видел, что за  последние полгода здоровье у нее несомненно пошатнулось. Это не значит, что  уходом и лекарствами его нельзя поправить или, во всяком случае, нельзя прожить  с таким здоровьем еще долгие годы; но, несмотря на весь скептицизм его отца, он  не соглашался, что все ее болезни — лишь плод воображения и ничего у нее нет.    

Вскоре  выяснилось, что Лондон — неподходящее для нее место. Что она не в силах выносить  шум большого города. Он непрестанно и мучительно раздражал ей нервы, и по  истечении десяти дней письмо от ее племянника оповестило Рэндалс, что ее планы  изменились. Все они незамедлительно переезжают в Ричмонд. Там миссис Черчилл  рекомендовали одно светило по врачебной части, да и вообще ей симпатичен этот  городок. Уж снят меблированный дом в излюбленном месте, и на новый переезд  возлагаются большие надежды.    

Эмме  сообщили, что Фрэнк писал об этих переменах с необычайным воодушевленьем, хорошо  сознавая, по всей видимости, какие блага ему сулит перспектива прожить два  месяца — ибо дом сняли на май и июнь — в самой непосредственной близости от  стольких дорогих друзей. Теперь-то, передали ей, он совершенно уверен, что  сможет приезжать часто — можно сказать, когда и сколько пожелает.    

Эмма  понимала, какое толкование придает этим радужным видам на будущее мистер Уэстон.  Ее одну полагал он причиной того, что они так радуют его сына. Она надеялась,  что он ошибается. Ближайшие два месяца должны были показать, так ли это.    

Сам  мистер Уэстон радовался, как дитя. Он был в полнейшем восторге. О подобном  повороте событий он мог лишь мечтать. Вот когда Фрэнк будет действительно  находиться прямо по соседству! Что такое девять миль для молодого человека? Час  езды. Он будет наведываться к ним все время. В этом смысле разница между  Ричмондом и Лондоном огромна: все равно что видеться с ним постоянно или вовсе  не видеться. Шестнадцать миль — нет, восемнадцать — верных восемнадцать будет,  считая от Манчестер-стрит — это не шутка. Даже если бы он и выбрался когда-нибудь,  то весь день ушел бы на дорогу туда и назад. Когда он в Лондоне, пользы  никакой, с тем же успехом он мог бы оставаться в Энскуме, зато от Ричмонда как  раз то расстояние, чтобы сообщаться с легкостью. Это не просто ближе — это  рядом!    

Одно  хорошее дело сразу же с этим переездом обрело определенность — бал в «Короне».  О нем не забывали и раньше, но очень скоро должны были признать, что попытки  назначить точный день бесполезны. Теперь он был делом решенным: возобновились и  шли полным ходом приготовления, а когда Фрэнк, вскоре после приезда в Ричмонд,  прислал несколько строк о том, что его тетке от перемены обстановки уже много  лучше и он уверен, что сможет приехать на сутки в любое указанное время, то  назвали и число — самое раннее, какое было возможно.    

Бал  мистера Уэстона обещал стать событием. Молодежь Хайбери в счастливом предвкушенье  считала дни, и их уже оставалось немного.    

Мистер  Вудхаус смирился с неизбежным. Его слегка утешало время года. Все же лучше, что  эта неприятность произойдет не в феврале, а в мае. Ему на этот вечер составит  компанию в Хартфилде миссис Бейтс, Джеймсу даны были необходимые распоряжения,  и оставалось тешить себя надеждой, что ни с милым бутузом Генри, ни с милым  бутузом Джоном в отсутствие душеньки Эммы не случится ничего страшного.    

 Глава 2    

     

На этот  раз уж никакое непредвиденное несчастье не помешало балу. День близился; день  наступил; утро прошло в несколько тревожном ожидании, но вот к обеду, въяве и  во плоти, прибыл в Рэндалс Фрэнк Черчилл, и всем тревогам настал конец.    

Они с  Эммой покамест не виделись. Второе свиданье должно было состояться в «Короне»,  но хотя бы не просто как обычная встреча на глазах у всей толпы.    

Мистер  Уэстон просил ее приехать пораньше — по возможности сразу же после них, дабы,  покуда никого нет, сказать свое мнение о том, все ли внутри устроено с  наибольшим приличием и удобством, и так молил, так настаивал, что она не могла  отказать и ей, соответственно, предстояло провести с молодым человеком  некоторое время в спокойной обстановке. Она заехала за Гарриет, и они подоспели  к «Короне» очень удачно, почти следом за каретою из Рэндалса.    

Фрэнк  Черчилл, казалось, поджидал ее, и, хотя ничего особенного сказано не было,  взгляд его говорил, что их ждет чудесный вечер. Они всею компанией прошлись по  комнатам, проверяя, все ли в порядке, но не пробыли вместе и нескольких минут,  как к ним присоединились пассажиры следующего экипажа, чье приближенье к дверям  «Короны» Эмма заслышала не без изрядной озадаченности. «Отчего так рано?» —  едва не вырвалось у ней сгоряча, но оказалось, что это старые друзья, которые,  подобно ей, явились раньше, по особливой просьбе мистера Уэстона, жаждавшего  услышать их сужденье, а за ними, буквально по пятам, прикатило и двоюродное  семейство, тоже удостоенное заклинаний быть как можно раньше для той же  цели, — складывалось впечатленье, что скоро для предварительной инспекции  съедется добрая половина всех приглашенных на бал.    

Эмме  стало ясно, что она не единственная, на чей вкус полагается мистер Уэстон; ей  подумалось, что не столь уж и завидное отличие быть любимицей и приближенной  человека, у которого такое множество любимцев и поверенных. Ей нравилась его  открытая натура, но эта душа нараспашку отчасти умаляла его в ее глазах…  Дружелюбие ко всем, но не дружба со всеми и вся составляет достоинство мужчины.  И такого мужчину она бы могла указать.    

Прибывшие  обошли гурьбою помещение, все оглядели, все похвалили и от нечего делать  расположились полукругом у камина, обмениваясь всяк на свой лад — за неимением  покамест иных тем для разговора — замечаниями, суть коих сводилась к тому, что  хоть и май на дворе, а как приятно погреться вечерком у огня.    

Эмма  узнала, что этот тайный совет мог быть еще многочисленней, и не мистер Уэстон виною  тому, что этого не случилось. Оказывается, по дороге из Рэндалса они  останавливались у дверей миссис Бейтс предложить тетушке с племянницей  воспользоваться их каретой, однако обнаружилось, что тех привезут Элтоны.    

Фрэнк  держался подле нее, но поминутно отходил, словно не находя себе места от  какого-то внутреннего беспокойства. Он озирался вокруг, он шел к дверям, он  прислушивался, не подъехала ли новая карета, — то ли в нетерпении  танцевать, то ли из боязни все время быть рядом с нею.    

Разговор  коснулся миссис Элтон.    

— Я  думаю, она вот-вот должна приехать, — сказал он. — Мне чрезвычайно  любопытно увидеть миссис Элтон, я так много слышал об ней. По-моему, ей пора  уже быть здесь…    

Послышался  шум подъезжающей кареты. Он моментально сорвался с места, но тотчас воротился  назад.    

— Совсем  из памяти вон — ведь мы с нею незнакомы! Я никогда не видел ни ее, ни мистера  Элтона. Мне не пристало кидаться к ним первым.    

Появились  мистер и миссис Элтон; последовали приветствия, улыбки.    

— Но  где же мисс Бейтс и мисс Фэрфакс? — спросил, оглядываясь по сторонам,  мистер Уэстон. — Мы полагали, вы их привезете.    

Он не  слишком ошибся. За ними только что отослали карету. Эмме не терпелось узнать, каково  будет первое впечатление Фрэнка от миссис Элтон, какие чувства вызовет в нем  обдуманный шик ее наряда, ее милостивые улыбки. Ему будет чем поделиться, ибо  теперь, когда их представили друг другу, он с должной учтивостью принялся ее  занимать.    

Через  несколько минут карета вернулась. Кто-то упомянул про дождь.    

— Я  распоряжусь насчет зонтов, сэр, — сказал Фрэнк отцу. — Нельзя  забывать о здоровье мисс Бейтс. — И он направился к выходу.    

Мистер  Уэстон хотел было последовать за ним, но его перехватила миссис Элтон, дабы порадовать  своим суждением об его сыне, и столь ретиво приступила к делу, что Фрэнк  Черчилл, хотя и удалялся быстрыми шагами, должен был все слышать.    

— Прекрасный  молодой человек, мистер Уэстон, что правда, то правда. Помните, я вас честно  предупреждала, что полагаюсь только на собственное сужденье, и вот могу с  удовольствием сказать, что приятно поражена. Очень красив, на мой взгляд, и  именно те манеры, какие я одобряю и люблю, — выдают настоящего джентльмена,  ни тени самодовольства, фатовства! Я, было бы вам известно, не выношу  фатовства, оно мне положительно претит. В Кленовой Роще фаты всегда были не в  чести. Мы с мистером Саклингом их не жаловали — подчас говорили прямо в лицо такие  резкости! Селина умела лучше мириться с их присутствием, но она вообще до  смешного миролюбива.    

Покуда  речь шла об его сыне, мистер Уэстон был весь внимание, но, как дошло до  Кленовой Рощи, он тут же спохватился, что прибыли дамы, что их необходимо  встретить, и с лучезарною улыбкой поспешил прочь.    

Миссис  Элтон оборотилась к миссис Уэстон.    

— Не  сомневаюсь, что это наша карета с мисс Бейтс и Джейн. У нас и кучер лихой, и  необычайно резвые лошади! Здесь, кажется, никто не ездит быстрее нас. Какое  удовольствие послать карету за друзьями! Вы, сколько я понимаю, любезно  предлагали им свою, но впредь вам незачем утруждать себя. Можете быть уверены,  я всегда о них позабочусь.    

На  пороге показались мисс Бейтс и мисс Фэрфакс в сопровождении обоих джентльменов,  и миссис Элтон, не смущаясь присутствием миссис Уэстон, видимо, сочла, что  встречать их — в равной степени и ее обязанность. Об этом всякому, который, как  Эмма, наблюдал со стороны, свидетельствовали ее жесты и движенья, однако слова  ее и слова каждого, кто находился в комнате, мгновенно потонули в  безостановочном потоке, извергаемом мисс Бейтс, которая, уже входя, говорила и  долго еще не умолкала после того, как примкнула к кружку, расположившемуся у камина.    

— Чувствительнейше  вам обязана! Помилуйте, никакого дождя! Нисколько. Мне сырость нипочем. В таких  толстых башмаках… И Джейн тоже уверяет, что… Ба! — Едва лишь переступив  через порог. — Ба! Это изумительно! Это поистине великолепно. Блестяще  придумано, даю вам слово. Все предусмотрено. Сверх всяких ожиданий. И как ярко  освещено! Джейн, Джейн, посмотри — видала ты что-нибудь?.. Ну, мистер Уэстон,  не иначе, вы обзавелись лампою Аладдина. Добрая миссис Стоукс просто не узнает  собственную залу. Я встретила ее, когда входила в дом, она стояла у дверей. «А,  миссис Стоукс!» — сказала я ей — но больше ничего не успела. — В эту  минуту к ней приблизилась миссис Уэстон. — Прекрасно, сударыня,  благодарствуйте. Надеюсь, вы тоже. Искренне рада это слышать. Так опасалась,  что у вас может разыграться мигрень! Видя в окно, как часто вы проходите мимо…  зная, сколько у вас должно быть хлопот… Право, счастлива это слышать. Ах,  дорогая миссис Элтон! Так вам обязана за карету! Как раз вовремя. Мы с Джейн  были совсем готовы. Не задержали лошадей ни на секунду. Удивительно удобный  экипаж! Да — но, если на то пошло, мы должны и вам принести благодарность,  миссис Уэстон! Миссис Элтон была столь добра, что заранее прислала Джейн  записку, а не то бы мы непременно… Два подобных предложения в один день! У кого  еще есть такие соседи! Я и матушке сказала: «Даю вам честное слово, сударыня…»  Благодарю, матушка себя чувствует как нельзя лучше. Отъехала к мистеру  Вудхаусу. Я заставила ее взять с собою шаль — вечерами довольно прохладно — большую  новую шаль, подарок от миссис Диксон по случаю ее свадьбы. Так мило, что она  вспомнила о матушке! Куплена в Уэймуте — а выбрана мистером Диксоном. Джейн  говорит, там были еще три, которые им понравились, и это вызвало некоторые  колебанья. Полковник Кемпбелл отдавал предпочтение оливковой… Джейн, милая, ты  уверена, что не промочила ноги? Капнуло, правда, всего два-три раза, но я уже  так напугана — хотя мистер Фрэнк Черчилл был необыкновенно… даже циновка  постелена, чтоб не ступать по земле, — никогда не забуду его необычайной  предупредительности. Да, мистер Фрэнк Черчилл! Матушкины очки, надобно вам  сказать, ни разу с тех пор не ломались, заклепка больше не выскакивала. Матушка  часто поминает вас добрым словом. Разве нет, Джейн? Разве не часто говорят у  нас в доме про мистера Фрэнка Черчилла? А, вот и мисс Вудхаус. Здравствуйте, дорогая  мисс Вудхаус, как поживаете?.. Тоже хорошо, благодарю вас, — отлично. Мы  прямо как в волшебном царстве собрались. Такое превращенье! Нехорошо говорить  комплименты, я знаю, — откровенно разглядывая Эмму, — это было бы  невежливо, но даю вам слово, мисс Вудхаус, вы выглядите… да, а как вам нравится  прическа Джейн? Вы у нас первый судья. Сделала ее своими руками. С  поразительным искусством убирает себе волосы! Куда лондонским парикмахерам… О,  кто это — доктор Хьюз? Так и есть — и миссис Хьюз тоже! Должна на минутку  подойти к ним, сказать два слова. Здравствуйте, здравствуйте!.. Спасибо, очень  хорошо. Прелестно все устроено, вы не находите? А где же наш милый мистер  Ричард? А, вон он. Нет-нет, не трогайте его. Беседовать с барышнями — куда  более приятное занятие… Как поживаете, мистер Ричард? Видела, как вы на днях  проезжали по городу верхом… Кого я вижу — миссис Отуэй! И почтенный мистер  Отуэй, и мисс Отуэй — и мисс Кэролайн. Целая толпа друзей. И мистер Джордж тут!  И мистер Артур! Здравствуйте! Как все вы поживаете? Отлично, очень вам обязана.  На редкость хорошо. Мне не послышалось — кажется, еще кто-то подъехал? Кто бы  это мог быть? По всей вероятности, достойные Коулы. Очаровательно, когда вокруг  столько друзей! И как славно горит камин! Так и пышет жаром. Нет, благодарю  вас, я не пью кофе. Чашечку чая, пожалуй, — но можно потом, сэр, это не к  спеху… Ах, вот и чай. Все так чудесно!    

Фрэнк  Черчилл воротился на прежнее место подле Эммы, и как только мисс Бейтс затихла,  она, сама того не желая, услышала, о чем беседуют, стоя чуть позади, миссис  Элтон и мисс Фэрфакс. Фрэнк Черчилл стоял в задумчивости. Слышал ли их и он,  она не могла сказать. После обильных комплиментов платью и внешнему виду Джейн  — комплиментов, принятых весьма достойно и сдержанно, — миссис Элтон явно  возжелала ответных комплиментов, ибо теперь посыпалось: «А как вам нравится мое  платье? А отделка? К лицу ли причесал меня нынче Райт?» — вкупе с градом  прочих, относящихся до того же вопросов, на каждый из коих следовал терпеливый  и вежливый ответ. Затем миссис Элтон сказала:    

— Вообще,  меня меньше всего на свете занимают наряды, однако в таком случае, как сегодня,  когда на меня со всех сторон обращены взоры — а также из уважения к Уэстонам,  которые, несомненно, дают этот бал главным образом в мою честь — мне бы не  хотелось выглядеть хуже других. В жемчугах, я смотрю, кроме меня, здесь очень  немногие… Итак, сколько я понимаю, Фрэнк Черчилл — отменный танцор. Ну что же,  поглядим, какая из нас получится пара. Что он приятнейший молодой человек, этот  Фрэнк Черчилл, мне уже ясно. Он очень мне понравился.    

В этот  момент Фрэнк рьяно принялся занимать Эмму разговором, и она не могла не заподозрить,  что он услышал эти восхваленья и больше слышать не хотел. На время он заглушил  беседу обеих дам, но стоило ему сделать передышку, как вновь до них отчетливо  донесся голос миссис Элтон. К ним только что подошел мистер Элтон, и супруга  его воскликнула:    

— Ах,  так вы все-таки отыскали нас в нашем уединенье? Я как раз говорила Джейн, что  вас, должно быть, скоро потянет нас проведать.    

— Джейн? —  с неудовольствием повторил Фрэнк Черчилл, удивленно нахмурив лоб. —  Вольное обращенье… но, по-видимому, мисс Фэрфакс ничего не имеет против.    

— Как  вам понравилась миссис Элтон? — шепнула Эмма.    

— Вовсе  не понравилась.    

— Какая  неблагодарность!    

— Неблагодарность?  Почему? — И, переменяя вдруг хмурость на улыбку: — А впрочем, нет — не  говорите почему, я не хочу знать… Где мой отец? Когда же мы начнем танцевать?    

Эмма его  не понимала — он казался обуян странным настроением. Он отошел искать отца, но  быстро вернулся вместе с мистером и миссис Уэстон. Вышло маленькое  недоразумение, и им необходимо было поставить о нем в известность Эмму. Миссис  Уэстон только теперь пришло в голову, что придется просить миссис Элтон открыть  бал — она, вероятно, рассчитывает на это, — и таким образом, все их  намеренья предоставить это почетное право Эмме рушатся. Эмма приняла  прискорбное сообщение мужественно.    

— И  как тогда быть с кавалером для нее? — сказал мистер Уэстон. — Ведь  она будет ждать, что ее пригласит Фрэнк.    

Но  Фрэнк, тотчас напомнив Эмме о данном ему когда-то обещании, объявил, что уже  ангажировал даму, чем вызвал у своего родителя взгляд, исполненный одобренья,  но оказалось, что миссис Уэстон прочит в кавалеры миссис Элтон его  самого, — им же вменяется помочь ей уговорить его, что они довольно быстро  и сделали. Мистер Уэстон с миссис Элтон стали первыми, а мистер Фрэнк Черчилл с  Эммой за ними. Эмме пришлось уступить первенство миссис Элтон, хотя она до  последней минуты считала, что роль царицы на этом бале уготована ей. От этого  прямо-таки впору было задуматься о замужестве…    

Перевес  во вполне удовлетворенном тщеславии оказался в этот раз, бесспорно, на стороне  миссис Элтон, ибо хотя она и предполагала начать с Фрэнком Черчиллом, но отнюдь  не проиграла от замены. Еще неизвестно, кто из двоих танцевал лучше — мистер  Уэстон или его сын… Впрочем, эта мелкая заноза не мешала Эмме довольно  улыбаться, наблюдая, в какую внушительную линию выстраиваются пары, и  радоваться тому, что впереди — долгие часы столь редкостного для нее  увеселения. Ежели что и омрачало ей радость, так это то, что мистер Найтли не  танцует. Что он стоит среди зрителей, где ему совсем не место, — что ему  полагалось бы танцевать, а он вместо этого прибился к толпе мужей, отцов и картежников,  которые с притворным интересом поглядывают на танцующих, дожидаясь минуты,  когда составится партия в вист. Он, такой моложавый! Нигде, пожалуй, не мог бы  он предстать в более выгодном свете. Прямой, высокий, крепкий, он, думала Эмма,  должен был каждому бросаться в глаза посреди сутулых, отяжелевших с годами фигур  — да и в длинном ряду молодых людей она тоже не видела никого, кроме  собственного кавалера, кто мог бы с ним сравниться. Он сделал несколько шагов  вперед, и даже по этим немногим шагам видно было, какое благородство, какую  естественную фацию движений явил бы он, когда бы взял на себя труд танцевать.  Всякий раз, встречаясь с ним глазами, она принуждала его улыбнуться, но вообще  он сохранял серьезный вид. Она жалела, что ему так не по душе бальные залы — и  так не по душе Фрэнк Черчилл… Он, кажется, следил за нею. Она не могла льстить  себя надеждой, что он любуется ее танцем, но ежели он смотрел, как она ведет  себя, то ей нечего было бояться. Ничего похожего на флирт между нею и ее  кавалером не происходило. Не как влюбленные держались они друг с другом, а  скорей как хорошие, добрые приятели. С полной определенностью чувствовалось,  что Фрэнк Черчилл переменился к ней.    

Бал  между тем благополучно продолжался. Заботливые приготовления миссис Уэстон, ее  бесконечная предусмотрительность не пропали даром. Всем было хорошо, и похвалы  чудному балу, какие чаще раздаются, когда сам бал уже прекратил существованье,  здесь не смолкали, едва он начался. Важных и достопамятных событий на нем  совершилось не больше, чем обычно на такого рода собраниях, но один эпизод Эмма  выделила из прочих. Начался предпоследний танец перед ужином, а Гарриет никто  не пригласил — она, единственная из всех молодых девиц, осталась сидеть на  месте; но как могло случиться, что ей не хватило кавалера, ежели до сих пор  число танцующих обоего пола в точности совпадало! Недоумение Эммы быстро  рассеялось, когда она увидела, как мимо с независимым видом прошествовал мистер  Элтон. Он, конечно, не пригласит Гарриет, если найдется способ этого избежать, —  и Эмма ждала, что он с минуты на минуту скроется в комнату для игры в карты.    

Однако  он и не думал скрываться. Он проследовал на ту сторону залы, где сидели нетанцующие  дамы, и стал прохаживаться перед ними, перебрасываясь несколькими словами то с  одною, то с другой и как бы показывая, что ничем не занят и в таковом состоянии  намерен пребывать. Иногда он, как нарочно, проходил прямо перед мисс Смит или  же заговаривал с кем-нибудь, кто сидел с нею рядом. Эмма видела это. Она  покамест не танцевала, а постепенно продвигалась вперед — у нее было время  смотреть по сторонам, и, слегка поворотив голову, она все видела. Когда она  дошла до середины, вся эта группа очутилась как раз у нее за спиною, и она уже  не позволяла себе оборачиваться, но мистер Элтон стоял так близко, что она  слышала каждое слово диалога, который в эти минуты произошел между ним и миссис  Уэстон, — и обратила внимание, что жена его, стоявшая впереди нее, не  только слушает тоже, но и подбадривает супруга красноречивыми взглядами… Участливая,  добрая миссис Уэстон поднялась с места и, подойдя к нему, сказала: — Вы разве  не танцуете, мистер Элтон? На что он, не раздумывая, отозвался:    

— Я  готов, миссис Уэстон, ежели вы изволите танцевать со мною.    

— Я?  О нет — какая из меня танцорка! Я подберу вам даму получше.    

— Может  быть, миссис Гилберт желает танцевать, — сказал он, — тогда я с  величайшим удовольствием — я, правда, начинаю себя чувствовать степенным  женатым человеком, который уж оттанцевал свое, но все же в любое время охотно  пройдусь в паре с такою старой приятельницей, как миссис Гилберт.    

— Миссис  Гилберт танцевать не настроена, но я бы очень рада была увидеть среди танцующих  одну молодую особу, которая теперь не ангажирована, — мисс Смит.    

— Мисс  Смит?.. М-м… я не заметил. Вы чрезвычайно любезны, и не будь я степенный женатый  человек… Но я свое оттанцевал, миссис Уэстон. Вы уж меня увольте. Счастлив буду  исполнить что угодно, только прикажите, но время танцевать для меня прошло.    

Миссис  Уэстон ничего не сказала более, но Эмма могла вообразить, в какой  растерянности, с какою обидой вернулась она опять на свое место. И это был  мистер Элтон! Милый, услужливый, мягкий мистер Элтон!.. Она быстро оглянулась —  он подошел к мистеру Найтли, стоявшему несколько поодаль, и располагался для  основательного разговора, поминутно с ехидною улыбкой переглядываясь со своей  женушкой.    

Больше  Эмма не озиралась. Ее душа пылала негодованием, и она боялась, что щеки у нее  пылают тоже.    

Однако  еще минута — и глазам ее предстало более отрадное зрелище: к линии танцующих  Гарриет подводил мистер Найтли! Какая неожиданность, какой восторг! Радостное,  благодарное чувство охватило все существо ее, вместе с нестерпимым желанием  изъявить ему признательность за Гарриет и за себя; и хотя сделать это на словах  было невозможно, он стоял чересчур далеко, но выражение ее лица, когда ей снова  удалось поймать его взгляд, сказало ему о многом.    

Танцевал  он именно так, как она и предполагала, — превосходно, и ежели бы до этого  с Гарриет не поступили столь жестоко, то можно было бы даже позавидовать ее  удаче, глядя, как наслаждается она весельем и тем отличием, которое ей оказали.  Она оценила его по достоинству — выше всех подлетала в подскоках, дальше всех  выпархивала на середину, и улыбка не сходила с ее счастливого личика.    

Мистер  Элтон, сознавая, полагала Эмма, что поставил себя в глупейшее положение, ретировался  в комнату, где играли в карты. Он, как ей казалось, пока еще уступал своей  супруге в черствости, хотя и догонял ее быстрыми шагами, — о ее же  чувствах можно было судить по громкому замечанию своему кавалеру:    

— Я  вижу, Найтли сжалился над несчастной маленькой мисс Смит! Великодушный поступок,  надобно признать…    

Объявили,  что ужин подан. Все пришло в движение, и с этого момента — и до того момента,  пока она не села за стол и не взялась за ложку, — непрерывно слышался  голос мисс Бейтс:    

— Джейн,  Джейн милая, где ты?.. Вот твой палантин. Миссис Уэстон настаивает, чтобы ты  надела палантин. Она боится, как бы тебя не продуло в переходе, хотя все меры,  какие возможно… Одна дверь заколочена наглухо, весь пол застлан циновками…  Джейн, родная моя, это необходимо. Ах!.. Мистер Черчилл, как вы любезны! Как вы  ловко его накинули! Чрезвычайно вам обязана… Так, стало быть, танцы удались на  славу!.. Да, милая, я сбегала домой, как и предупреждала — помогла бабушке лечь  в постель и бегом назад, никто даже не хватился. Никому не обмолвилась, что  ухожу, — так и было задумано, ты знаешь… С бабушкой все в порядке, провела  чудесный вечер у мистера Вудхауса за триктраком и долгою беседой. Перед уходом  подали чай, бисквиты, печеные яблоки, вино — нынче ей поразительно везло в  картах, — много расспрашивала о тебе, как ты развлекаешься, кто твои  кавалеры. «Нет, сударыня! — говорю я на это. — Я не стану опережать  Джейн — когда я уходила, она танцевала с мистером Джорджем Отуэем — она сама  захочет завтра обо всем вам рассказать, — первым ее пригласил мистер  Элтон, а кто будет следующим ее кавалером, не знаю — вероятно, мистер Уильям  Кокс». Сударь, вы необыкновенно любезны… Может быть, еще кому-нибудь требуется  ваша… Я не столь беспомощна. Вы необычайно заботливы, сударь. По одну руку  Джейн, по другую я — это, право… Стойте, стойте, посторонимся немножко,  пропустим вперед миссис Элтон — дорогая миссис Элтон, как она элегантна!  Изумительные кружева!.. А мы, как подобает свите, последуем за ней. Настоящая  царица бала!.. Ну вот, дошли до перехода. Тут две ступеньки, Джейн, имей в виду  — две ступеньки. Ах, нет — оказывается, одна. А я была почему-то уверена, что  две. Как странно! Убеждена была, что две, а здесь всего одна… С какою  изысканностью и комфортом все обставлено — никогда не видывала ничего… Везде  свечи… Да, так я говорила тебе о бабушке, Джейн. Ее постигло небольшое огорченье.  Печеные яблоки и бисквиты по-своему очень хороши, но сначала им принесли такой  деликатес, как фрикасе из сладкого мяса и спаржу, а добрый мистер Вудхаус  нашел, что спаржа недоварена, и отослал все назад. А бабушка как раз больше  всего на свете любит сладкое мясо и спаржу, так что она слегка  огорчилась, — но мы условились никому об этом не говорить, чтоб не дошло,  чего доброго, до милой мисс Вудхаус, она бы ужасно расстроилась!.. Ба! Что за  великолепие! У меня нет слов! Чего угодно могла ожидать!.. Какая красота, какое  изобилие!.. Не видела ничего похожего со времен… Ну, куда же нам садиться? Где  мы сядем? Мне все равно, лишь бы Джейн не оказалась на сквозняке. Я могу, мне  ничего. А, так вы советуете на эту сторону?.. Да, разумеется, мистер  Черчилл, — только не слишком ли почетно… а впрочем, как скажете. В этом  доме, как вы распорядитесь, так тому и следует быть. Джейн, родная моя, как же  нам удержать в памяти для бабушки хотя бы половину блюд? И даже суп?  Невероятно! Мне первой? Не следовало бы, но от него такое благоуханье, что я не  в силах…    

До  окончания ужина Эмме так и не удалось поговорить с мистером Найтли, но, когда  все вновь собрались в бальной зале, он, привлеченный неотразимою силой ее  взгляда, подошел и услышал слова благодарности. Он с возмущением, как о  непростительной грубости, отозвался о поведении мистера Элтона, досталось и  миссис Элтон, за те сигналы, которые она подавала ему глазами.    

— Не  одну Гарриет стремились они обидеть, — сказал он, — они метили  дальше. Эмма, как вы объясните то, что они сделались вам врагами? — Он  поглядел на нее с проницательной усмешкой и, не получив ответа, прибавил: Он —  ладно, но ей-то, казалось бы, не за что на вас злиться? — Вы, конечно,  молчите в ответ на это мое предположенье, и все-таки сознайтесь, Эмма, —  ведь вы хотели женить его на Гарриет.    

— Хотела, —  сказала Эмма, — этого они и не могут мне простить.    

Он  покачал головой, но глаза его смеялись, и он только заметил:    

— Я  вас не стану бранить. Предоставляю это вашему внутреннему голосу.    

— И  вы доверитесь такому льстецу? Разве моя тщеславная душа когда-нибудь скажет  мне, что я не права?    

— Я  не тщеславной стороне вашей души доверяюсь, а серьезной. Если первая собьет вас  с пути, то вторая скажет вам о том, я уверен.    

— Да,  признаюсь, что я глубоко ошибалась насчет мистера Элтона. Ему присуши ничтожные  черты, которые вы умели распознать, а я — нет, и я была совершенно убеждена,  что он влюблен в Гарриет. К этому привела цепочка немыслимых заблуждений!    

— А  я, в ответ на столь чистосердечное признание, отдам вам справедливость и скажу,  что ваш выбор был бы лучше того, который сделал он сам. У Гарриет Смит есть превосходные  качества, которых миссис Элтон начисто лишена. Скромная, прямодушная,  бесхитростная девушка, какую всякий мужчина с душою и понятием тысячу раз  предпочтет дамочке, подобной миссис Элтон. С Гарриет и поговорить оказалось  интересней, нежели я ожидал.    

Для Эммы  такие речи были как бальзам… Прервал их неугомонный мистер Уэстон, который  принялся тормошить всех, призывая возобновить танцы.    

— А  ну-ка! Мисс Вудхаус, мисс Отуэй, мисс Фэрфакс! Чем это все вы занялись? Ну-ка,  Эмма, покажите пример вашим приятельницам. Разленились все! Уснули!    

Я  готова, — сказала Эмма, — за мною дело не станет.    

— С  кем вы пойдете танцевать? — спросил мистер Найтли.    

Один  лишь миг понадобился ей для раздумья.    

— С  вами, — отвечала она, — ежели вы меня пригласите.    

— Вы  позволите? — сказал он, предлагая ей руку.    

— Еще  бы! Вы показали, что прекрасно танцуете, — и, знаете, не настолько мы с  вами брат с сестрою, чтобы это противоречило приличиям.    

— Брат  с сестрою? Ну нет!    

 Глава 3    

     

Это  маленькое объяснение с мистером Найтли доставило Эмме большое удовольствие. Оно  было одним из приятнейших воспоминаний о бале, коим предавалась она, выйдя с  этою целью поутру прогуляться на лужайку… Она всем сердцем радовалась, что они  пришли к столь доброму согласию относительно Элтонов, что так схожи их мнения о  муже и жене, и с особенною отрадой вспоминала хвалебные слова его о Гарриет и  признание, сделанное им в ее пользу. Гадкая выходка Элтонов, грозившая было  отравить ей остаток вечера, обернулась во благо и давала повод надеяться на еще  одно благое последствие — избавленье Гарриет от несчастной любви. Во всяком  случае, судя по тому, как говорила Гарриет об этом эпизоде перед тем, как они  разошлись из бальной залы, этого явно следовало ждать. Она словно бы разом  прозрела и увидела, что мистер Элтон — далеко не то совершенство, за которое  она его принимала. Лихорадка прошла, и Эмма не видела причин опасаться, что  сердечко Гарриет вновь забьется сильней от излишней учтивости со стороны ее  предмета. Все указывало на то, что Элтоны, в неизбывной злобе, с лихвою дадут  ей испытать отрезвляющее воздействие подчеркнутого пренебреженья… Гарриет  образумится, Фрэнк Черчилл благополучно охладел, мистер Найтли настроен к ней  миролюбиво — какие лучезарные дни сулило ей лето!    

Она не  предполагала увидеться в это утро с Фрэнком Черчиллом. Он предупредил, что не  может позволить себе удовольствие побывать с утра в Хартфилде, так как должен к  полудню быть дома. И она не жалела об этом.    

Выстроив  пред собою все эти обстоятельства, рассмотрев их и разложив по полочкам, она,  освеженная, обратилась помыслами к своим маленьким племянникам и их деду,  которые нуждались в ее заботах и уже поворачивала к дому, когда тяжелые  чугунные ворота приоткрылись, пропуская двоих, которых Эмма меньше всего бы  ожидала увидеть вместе — Фрэнка Черчилла и Гарриет, — да, Гарриет, и никто  иной, шла, опираясь на его руку. Что-то стряслось — она поняла это с первого  взгляда. Гарриет была бледна как мел, испугана; он пытался ее успокоить… От чугунных  ворот до парадной двери было каких-нибудь двадцать ярдов, так что очень быстро  все трое очутились в прихожей, где Гарриет опустилась на стул и немедленно  лишилась чувств.    

Когда  молодая девица теряет сознание, ее первым долгом приводят в себя — затем начинаются  вопросы, ответы, и все разъясняется. Это захватывающая процедура, но ей недолго  дано дразнить наше воображенье. Через несколько минут Эмма уже все знала.    

Мисс  Смит и мисс Бикертон — тоже пансионерка, живущая одним домом с миссис Годдард,  и тоже из тех, кто вчера был на бале, — сговорились пойти погулять и выбрали  для прогулки дорогу — дорогу на Ричмонд, казалось бы, достаточно людную и  безопасную, но которая привела их к злоключенью… В полумиле от Хайбери, за  крутым поворотом, на довольно большом протяжении затененном с обеих сторон  густыми вязами, не оказалось ни Души, и, пройдя немного дальше, девицы внезапно  заметили чуть впереди, на придорожной дерновой прогалине, ватагу цыган.  Мальчонка, стоявший на страже, приблизился к ним за подаяньем, и мисс Бикертон,  испустив с перепугу громкий вопль, взлетела на крутую обочину, кликнула за  собою Гарриет и, перемахнув через низкорослый кустарник на насыпи, понеслась  напрямик обратно в Хайбери. Однако бедная Гарриет не могла пуститься вдогонку.  Ее после вчерашних танцев долго мучили судороги в ногах, и при первой же попытке  взобраться на насыпь они возобновились с такою силой, что ноги под ней  подкосились — и в этом состоянии, перепуганная насмерть, она вынуждена была  остаться.    

Как  повели бы себя бродяги, выкажи девицы больше самообладания, сказать трудно, но  перед столь явным призывом к нападению они не устояли, к Гарриет тут же  подступились полдюжины ребятишек под предводительством толстой цыганки и  рослого молодого цыгана, галдя, а более устрашая ее своим дерзким видом.  Гарриет, едва дыша от испуга, мгновенно обещала, что даст им денег, и, достав  кошелек, вынула шиллинг, умоляя их, чтобы не трогали ее и больше ничего не  вымогали… К ней вернулась способность передвигаться — правда, медленно, —  и она начала понемногу отступать, но ее ужас, равно как и кошелек, выглядели  чересчур соблазнительно, и цыгане всею гурьбой повалили следом, а точней,  обступили ее кольцом, требуя новой милостыни.    

В таком  положении ее и застал Фрэнк Черчилл: она, вся дрожа, вымаливала себе условия, а  они горланили, наглея с каждой минутой. По счастливой случайности, он несколько  замешкался в Хайбери, что и привело его на помощь к ней в критический момент. В  это погожее утро его потянуло пройтись; кучеру велено было встречать его на  другой дороге, милях в двух от Хайбери, — но накануне вечером он взял у  мисс Бейтс взаймы ножницы и забыл отдать — пришлось зайти к ней на несколько  минут, и потому он возвращался позже, чем рассчитывал, а так как он шел пешком,  то смог приблизиться к цыганам почти вплотную незамеченным. Теперь толстуху и  рослого малого, нагонявших ужас на Гарриет, самих постигла та же участь. Он их  оставил полуживыми от страха, а Гарриет, цепляясь за него, едва ворочая языком,  кое-как добрела до Хартфилда, и тут силы окончательно изменили ей. Мысль  отвести ее в Хартфилд принадлежала ему — это было первое, о чем он подумал.    

К тому и  сводилось происшествие — сводилась, вкратце, история, рассказанная им и Гарриет,  когда она пришла в себя и снова обрела дар речи… Убедившись, что с нею все  благополучно, он не рискнул задерживаться дольше — ему, после стольких  промедлений, уже нельзя было терять ни минуты; Эмма вызвалась сообщить миссис  Годдард, что ее питомица в безопасности, и уведомить мистера Найтли о том, что  за люди забрели в их края, и он ушел, от всего сердца напутствуемый ее  благословеньями и за подружку, и за себя. Подобного рода приключение — когда  судьба таким образом сводит вместе прекрасного молодого человека и прелестную  девушку — невольно наталкивает на определенные мысли, будь у вас хоть самое  холодное сердце и самый трезвый рассудок. Так, по крайней мере, считала Эмма.  Какой лингвист, какой грамматик — какой математик, наконец, мог бы увидеть то,  что видела она, наблюдать их появление вдвоем, слышать их объясненье этому, и  не подумать невольно, что им силою самих обстоятельств назначено почувствовать  особенный интерес друг к другу?.. Как же тогда должно оно распалить фантазию,  разбередить провидческую жилку у такой выдумщицы, как она, — тем более,  когда в душе для этого давно заложена основа!    

Поразительная  история! Никогда на ее памяти ни с одною из молоденьких жительниц Хайбери не  приключалось ничего похожего — ни столкновений, подобных этому, ни  страхов, — и вдруг такое происшествие, и как нарочно с Гарриет, и как  нарочно в такой час, когда не кто иной, как Фрэнк Черчилл проходил мимо и спас  ее! Просто поразительная!.. В особенности когда известно, сколь благоприятное у  них обоих именно теперь расположение ума. Он силится превозмочь свое увлечение  другою — она как раз начинает избавляться от страсти к мистеру Элтону. Все,  словно бы по уговору, обещает самые интересные последствия. Трудно поверить,  что такое событие не заставит их обратить друг на друга пристальное внимание.    

Неспроста  в те короткие минуты, когда Гарриет не совсем еще очнулась, он полурастроганно,  полушутливо, но с большим чувством описывал ее ужас, ее простодушие — как она  кинулась к нему, как уцепилась за его руку, — а перед самым уходом, когда  и Гарриет завершила свой рассказ, так гневно, в самых резких выражениях осудил  опрометчивый и низкий поступок мисс Бикертон… Но только пусть все идет  естественным ходом; она не станет ни подгонять события, ни способствовать им.  Пальцем не шевельнет, намека не обронит. Один раз она уже попробовала  вмешаться, с нее хватит. Лелеять замысел никому не возбраняется; замысел — вещь  безобидная. Сродни мечте. Но дальше замысла она не ступит ни шагу…    

Эмма  вначале не собиралась посвящать в эту историю отца, зная, в какое волнение и  тревогу она должна его повергнуть; но очень быстро поняла, что утаить ее не  удастся. За полчаса она облетела весь Хайбери. Событие было как раз из тех,  которые представляют занимательность для самых больших любителей посудачить —  для молодых и низших, — вскоре вся местная молодежь и вся прислуга со  сладострастьем смаковала жуткую новость. Цыгане совершенно заслонили собою  вчерашний бал. Бедный мистер Вудхаус дрожал, точно лист, и, как и предвидела  Эмма, не успокоился, покамест не вынудил у них обещание ни под каким видом  больше не заходить далее ограды парка. Его, правда, несколько утешало, что весь  день потом к ним приходили справляться, как он и мисс Вудхаус себя чувствуют  (соседи знали, что он любит, когда осведомляются о его здоровье) и как  чувствует себя мисс Смит, предоставляя ему удовольствие говорить за всех в ответ,  что очень неважно, — чему Эмма предпочитала не препятствовать, хоть это не  совсем соответствовало истине, ибо она себя чувствовала великолепно, да и  Гарриет — не намного хуже. Ей вообще, как дочери такого человека, не  посчастливилось со здоровьем — она, в сущности, не знала, что такое недомоганье,  и очень бесцветно выглядела бы в справках о здоровье, когда бы он не изобретал  для нее болезни. Цыгане не стали дожидаться, пока их настигнет правосудие, и  живо убрались подобру-поздорову. Юные девы Хайбери даже не всполошились в  полную силу, как уже снова получили возможность прогуливаться невредимо, и  скоро это событие утратило свою примечательность для всех, кроме Эммы и ее  племянников — в ее воображении оно по-прежнему занимало важное место, а Генри и  Джон по-прежнему требовали каждый день, чтобы им рассказали историю про Гарриет  и цыган, и с тем же упорством поправляли тетку, если она позволяла себе хоть  чуточку отступить в каком-нибудь месте от первоначального варианта.    

 Глава 4    

     

В одно  прекрасное утро, спустя два-три дня после упомянутого происшествия, к Эмме явилась  с каким-то сверточком в руках Гарриет — села и, помявшись немного, начала:    

— Мисс  Вудхаус, ежели вы не заняты… я имею сказать вам кое-что, сделать одно признанье  — и тогда со всем этим будет кончено.    

Эмма  несколько удивилась, но, впрочем, просила ее говорить. В поведении Гарриет угадывалась  серьезность, которая, наряду с этим вступлением, свидетельствовала о том, что  готовится нечто значительное.    

— Я  и не вправе, — продолжала та, — и, разумеется, не желаю ничего от вас  таить касательно сего предмета. Я обязана обрадовать вас, что в известном вам  отношении сделалась, к счастью, совсем другим человеком. Не стану говорить  лишних слов… мне чересчур стыдно, что я могла настолько утратить власть над  собою, — к тому же вы, вероятно, и так понимаете меня.    

— Да, —  отвечала Эмма, — надеюсь.    

— Как  я могла столько времени выдумывать глупости!.. — горячо воскликнула  Гарриет. — Прямо затмение нашло какое-то! И что я в нем видела особенного…  Теперь — встречусь ли я с ним, нет ли — мне безразлично, хоть, может быть, из  них двоих я предпочла бы его встречать пореже — любою дальней дорогой пойду,  лишь бы с ним разминуться, — но я больше не завидую его жене, ничуть не  завидую и не восхищаюсь ею, как раньше, — наверное, она очаровательная и  все такое, но, по-моему, она ужасная змея и злюка. Век не забуду, как она на  меня поглядывала в тот вечер!.. Однако уверяю вас, мисс Вудхаус, я не желаю ей  ничего худого. Нет, пускай им сопутствует всяческое счастье, мне от того уже ни  на миг не станет больно — а чтобы доказать вам, что это правда, я сейчас  уничтожу то, что надобно было уничтожить давным-давно… да и вообще незачем было  хранить — сама прекрасно знаю… — Краснея при этих словах. — Как бы то  ни было, сейчас я все это уничтожу, и особливое мое желанье — сделать это при  вас, чтобы вы видели, как я образумилась… Вы не догадываетесь, что в этом  свертке? — прибавила она смущенно.    

— Представленья  не имею… Он разве дарил вам что-нибудь?    

— Нет,  здесь не подарки, их так нельзя назвать… просто кой-какие вещи, которыми я очень-очень  дорожила.    

Она  протянула сверточек к Эмме, и та прочла на нем надпись: «Бесценные сокровища».  Это становилось любопытно. Гарриет начала его разворачивать; Эмма с нетерпеньем  наблюдала. Из-под слоев серебряной бумаги показалась хорошенькая инкрустированная  шкатулочка танбриджской работы.[21]  Гарриет открыла ее: изнутри она была заботливо выложена мягчайшею ваткой, но,  кроме ваты, Эмма не увидела ничего, только маленький лоскуток липкого пластыря.    

— Ну  теперь-то вы вспомнили? — сказала Гарриет.    

— Нет,  все еще теряюсь в догадках.    

— Странно!  Никогда бы не подумала, что вы забудете случай с пластырем — когда мы сошлись  втроем вот в этой комнате, едва ли не в последний раз!.. Всего за несколько  дней до того, как у меня разболелось горло… прямо накануне приезда мистера  Джона Найтли и миссис Найтли — по-моему, как раз в тот самый вечер… Помните, он  порезал палец вашим новым перочинным ножиком и вы посоветовали залепить его  липким пластырем? А так как у вас при себе пластыря не было, то вы сказали,  чтобы я дала свой, — я вынула, отрезала кусочек, но оказалось, что  чересчур большой, и он разрезал его пополам, потом покрутил в руках вторую  половинку и отдал мне. А для меня, в моем тогдашнем помраченье, он стал  сокровищем, и я, вместо того чтобы пустить его в дело, спрятала его и берегла и  только изредка им любовалась.    

— Ох,  Гарриет, дружочек вы мой! — вскричала Эмма, вскакивая с места и закрывая  лицо ладонью. — Знали бы вы, как мне совестно это слышать! Помню ли я? Да,  теперь я все вспомнила. Все, кроме того что вы сберегли эту реликвию, — об  этом я до сих пор не знала — но как он порезал палец, как я посоветовала  заклеить порез пластырем, как сказала, что у меня его при себе нет!.. Ох, грехи  мои, грехи!.. А у самой в кармане было сколько угодно!.. Одна из моих дурацких  штучек… Видно, краснеть мне от стыда до конца моих дней — и поделом… Ну,  продолжай-те. — Садясь обратно. — Что еще?    

— Значит,  в самом-то деле, он был у вас под рукой? А я не подозревала. Это выглядело так  правдиво…    

— И  все это время вы берегли ради него, словно драгоценность, обрезок  пластыря? — сказала Эмма, чувствуя, как приступ стыда сменяется у нее  насмешливым изумленьем. И мысленно прибавила: «Господи помилуй! Чтобы мне  когда-нибудь пришло в голову хранить в вате кусочек пластыря, который теребил в  руках Фрэнк Черчилл!.. Нет, меня на такое не хватит».    

— А  вот, — заговорила Гарриет опять, роясь в шкатулочке, — еще одно  сокровище, и ему подавно нет цены — то есть, я хочу сказать, не было… потому  что, в отличие от липкого пластыря, эта вещь однажды принадлежала ему.    

Эмма с  любопытством оглядела заветную драгоценность. То был огрызок карандаша — самый  кончик, где уже нет графита.    

— Эта  вещь — уже настоящая его собственность, — говорила Гарриет. —  Помните, как-то утром… Хотя вы, вероятно, не помните. Одним словом, как-то  утром, еще до того вечера — забыла, который это был день недели, то ли вторник,  то ли среда — он хотел сделать запись в своей карманной книжке, насчет хвойного  пива. Мистер Найтли что-то рассказывал о том, как варить хвойное пиво, и он хотел  записать. Достал карандаш, но там оставалось так мало графита, что, когда его  очинили раз-другой, он больше не писал, — тогда вы дали ему другой, а  огрызочек остался на столе, ни к чему не пригодный. Но я не спускала с него  глаз, и при первой возможности — хвать его незаметно, и с той минуты не  расставалась с ним.    

— Нет,  я помню! — воскликнула Эмма. — Помню как сейчас… Зашел разговор о  хвойном пиве… ну да, мы с мистером Найтли сказали, что любим хвойное пиво, и  мистер Элтон решил, что тогда стоит его распробовать… Прекрасно помню…  Погодите-ка, мистер Найтли стоял вот здесь, верно? У меня осталось такое  впечатление.    

— Да?  Не знаю. Не припомню что-то… Как ни странно, это мне не запомнилось… Мистер  Элтон, помню, сидел вот тут, почти на том же месте, где я сейчас…    

— Ну  хорошо, продолжайте.    

— Нет,  это все. Мне больше нечего ни показать вам, ни сказать. Прибавлю лишь, что  сейчас я намерена бросить то и другое в камин, и хочу, чтобы вы это видели.    

— Бедная,  милая моя Гарриет! Неужели вы правда находили отраду в том, что берегли, как  сокровище, эти вещицы?    

— Да,  дурочка я этакая!.. Мне так стыдно теперь — вот бы сжечь их и сразу забыть.  Очень дурно было хранить эту память о нем после того, как он женился. Я знала,  что дурно, — но мне недоставало духу с ними расстаться.    

— Но,  Гарриет, есть ли надобность сжигать пластырь?.. Огрызок старого карандаша — не  спорю, но липкий пластырь может пригодиться.    

— По  мне, лучше сжечь, — возразила Гарриет. — Мне неприятно его видеть. Я  должна избавиться от всего, что… Вот так! И с мистером Элтоном, слава Богу,  покончено!    

«А когда  же, — подумала Эмма, — начнется с мистером Черчиллом?..»    

В скором  времени у ней появились основания думать, что начало уже положено, и надеяться,  что хоть цыганка и не предсказывала Гарриет ее судьбу, но, может статься,  устроила ее… Недели через две после той истории между ними произошло  знаменательное объяснение, и совершенно непреднамеренно. Эмма в тот момент ни о  чем таком не помышляла — что придавало полученным ею сведениям сугубую  ценность. Она лишь заметила вскользь и незначащем разговоре: «Что ж, Гарриет,  когда вы выйдете замуж, я бы вам рекомендовала поступать так-то и так-то» — это  сказано было между прочим, но в ответ, после минутного молчания, послышалось:  «Я никогда не выйду замуж», — сказанное очень важным тоном.    

Эмма  бросила на нее быстрый взгляд, тотчас увидела, как обстоит дело, и, после  короткого колебанья пропустить эту реплику мимо или нет, возразила:    

— Не  выйдете замуж? Это новость.    

— Таково,  однако, мое решение, и оно останется неизменным.    

И после  короткой заминки:    

— Надеюсь,  ему причиной не… Оно, надеюсь, не дань воспоминаньям об мистере Элтоне?    

— Об  мистере Элтоне? Вот еще! — пренебрежительно вскричала Гарриет. — Ах,  нет… — И Эмма уловила еле слышное: — Сравниться ли мистеру Элтону…    

Теперь  Эмма задумалась серьезнее. Может быть, дальше не заходить? Остановиться на этом  и сделать вид, будто она ничего не заподозрила?.. Пожалуй, Гарриет может  принять это за признак холодности или недовольства — или, пожалуй, сочтет ее  молчанье призывом излиться перед нею полнее, чем следует, меж тем как она  решительно против прежней безудержной откровенности, этих непрестанных бесед  начистоту о заветных видах и чаяниях… То, что надобно высказать и узнать,  вероятно, разумнее высказать и узнать сразу. Всегда лучше действовать напрямик.  Она уже наметила для себя границу, за которую нельзя выходить в ответ на  подобного рода обращенья, так не надежней ли будет для них обеих, если она без  отлагательств огласит предостерегающий приговор своего рассудка?.. Да, решено —  и она заговорила:    

— Гарриет,  я не хочу притворяться, будто не понимаю вас. Ваше решение, а вернее, предположение,  что вы никогда не выйдете замуж, внушено мыслью, что человек, коему вы, может  быть, отдали бы предпочтенье, стоит слишком высоко, чтобы обратить на вас свои  взоры. Разве не так?    

— Ах,  мисс Вудхаус, поверьте, я не дерзну рассчитывать… Я не совсем сошла с ума. Мне  просто доставляет радость восхищаться им издалека, и изумляться… и с  благодарностью, с благоговеньем, которых он заслуживает, в особенности от меня,  думать, сколь он неизмеримо выше всех на свете. — Меня это ничуть не  удивляет, Гарриет. Он оказал вам такую услугу, что ваше сердце не могло этим не  тронуться.    

— Услугу?  Ах, больше — неописуемое благодеянье! Стоит лишь вспомнить все это… и мои  чувства, когда я увидела, что он подходит ко мне — с таким благородным видом… и  то, что я вынесла перед тем… Эта внезапная перемена! В одну минуту все  переменилось! От полного отчаянья — к полному счастью!    

— Это  очень естественно. Естественно — и достойно. Да, по-моему, сделать такой  хороший выбор, с такими благодарными чувствами — достойно… Только, увы, не в  моих силах обещать, что этот выбор окажется для вас удачным. Я вам советую,  Гарриет, не поддаваться вашим чувствам. Никоим образом не поручусь, что вам на  них ответят. Подумайте хорошенько. Может быть, вам разумнее подавить свои  чувства, пока не поздно, — во всяком случае, не отдавайтесь им безраздельно,  ежели в вас нет уверенности, что вы ему нравитесь. Понаблюдайте за ним. Руководствуйтесь  в ваших чувствах его поведением. Я предостерегаю вас теперь, потому что впредь  никогда более не заговорю с вами об этом предмете. Я приняла решение не  вмешиваться. Пусть уста наши ни разу не вымолвят ничьего имени. Мы раньше  поступали неправильно — будем же теперь осмотрительней… Он выше вас по  положению, это правда, вас разделяют преграды и препоны весьма серьезного  свойства, и все же, Гарриет, случались и не такие чудеса — бывали еще более  неравные браки. Но будьте осторожны. Я не хочу, чтоб вы лелеяли слишком радужные  надежды, хотя, чем бы это ни кончилось, знайте, что, устремив свои помыслы к  нему, вы выказали отменный вкус, и я умею оценить это по достоинству. Гарриет с  немою и покорной благодарностью поцеловала ей руку. А Эмма думала, что такого  сорта привязанность определенно не повредит ее другу. Она будет возвышать и  облагораживать ей душу и должна оградить ее от опасности уронить себя.    

 Глава 5    

     

В этом  смешенье замыслов, надежд и молчаливого потворства застиг хозяйку Хартфилда  июнь месяц. Вообще же в Хайбери его наступление не произвело существенных  перемен. У Элтонов по-прежнему велись разговоры о приезде Саклингов и видах на  их ландо; Джейн Фэрфакс по-прежнему жила у бабушки, где — так как возвращение  Кемпбеллов из Ирландии опять откладывалось, теперь уже до августа — ей  предстояло, по-видимому, прожить еще целых два месяца, при том условии,  конечно, если бы удалось укротить благотворительную ретивость миссис Элтон и  избежать досрочного и принудительного водворенья на восхитительное место.    

Мистер  Найтли, который по неведомым причинам с самого начала определенно невзлюбил  Фрэнка Черчилла, день ото дня не любил его все больше. Он стал подозревать, что  Фрэнк Черчилл ведет нечестную игру, ухаживая за Эммой. То, что он избрал ее  своим предметом, представлялось неоспоримым. Об этом свидетельствовало все:  внимание, которое он ей оказывал, намеки его отца, тонкие умолчанья его мачехи  — все сходилось на одном, говорило о том же — слова и недомолвки, сдержанность  и несдержанность. И покамест его с таким единодушием прочили Эмме, а сама Эмма  прочила его Гарриет, у мистера Найтли зародилось подозрение, что он не прочь приволокнуться  за Джейн Фэрфакс. Он ничего не понимал, но были признаки, что между ними существует  некая связь, по крайней мере, так ему казалось — признаки того, что он  восхищается ею, и мистер Найтли, обнаружив их, уже не мог убедить себя, что они  ничего не значат, хоть меньше всего желал бы сделаться, уподобясь Эмме, жертвою  собственного воображенья. Первые подозрения появились у него в отсутствие Эммы.  Вместе с Уэстонами, их сыном и Джейн он в тот день обедал у Элтонов и заметил —  притом, не раз, — что молодой человек посылает мисс Фэрфакс взгляды, не  совсем уместные со стороны поклонника мисс Вудхаус. Когда он снова оказался в  их обществе, то уже не мог не вспомнить увиденное и удержаться от наблюдений,  которые — если только с ним не происходило то, о чем Уильям Купер, глядя в  сумерках на огонь в камине, сказал: «То, что я вижу, мной сотворено»,[22] — еще  более подтверждали его подозренья, что Фрэнка Черчилла и Джейн связывает тайная  склонность… даже, может быть, тайное согласие.    

Однажды  после обеда он, как это частенько бывало, отправился провести вечер в  Хартфилде. Эмма и Гарриет собирались на прогулку; он пошел с ними, а на  обратном пути их нагнала большая компания, которая, как и они, предпочла  совершить моцион пораньше, так как собирался дождь: то были мистер и миссис  Уэстон с сыном и мисс Бейтс со своею племянницей, которые случайно встретились  им по дороге. Дальше все пошли вместе, и, когда поравнялись с воротами  Хартфилда, Эмма, зная, как обрадует ее батюшку приход таких гостей, стала  усердно зазывать их зайти и откушать с ними чаю. Семейство из Рэндалса тотчас  согласилось, и мисс Бейтс, после пространной речи, которую мало кто слушал,  тоже сочла возможным принять любезнейшее приглашение дорогой мисс Вудхаус.    

Они  входили в ворота, когда мимо проехал верхом мистер Перри. Мужчины заговорили об  его коне.    

— Кстати, —  сказал через минуту Фрэнк Черчилл, оборотясь к миссис Уэстон, — а как планы  мистера Перри обзавестись коляской?    

Миссис  Уэстон сделала удивленное лицо.    

— Я  не знала, что у него есть такие планы.    

— Как  же, ведь я узнал это от вас. Вы мне писали об этом три месяца тому назад.    

— Я?  Быть не может!    

— Уверяю  вас. Я прекрасно помню. Писали как о событии, которое должно произойти очень  скоро. Так сообщила кому-то миссис Перри с большим торжеством. Это она  настояла, считая, что ему чрезвычайно вредно постоянно бывать под открытым  небом в ненастную погоду. Ну, вспомнили теперь?    

— Даю  вам слово — первый раз слышу.    

— Первый  раз? В самом деле? Вот так штука!.. Откуда же я взял… Приснилось тогда, должно  быть, — а я совершенно был убежден… Мисс Смит, вы едва бредете. Устали?  Бодритесь, сейчас будете дома.    

— Что-что? —  встрепенулся мистер Уэстон. — Что там насчет Перри, Фрэнк! Говоришь, собирается  завести коляску? Рад, что он может себе это позволить. От него самого об этом  слышал, да?    

— Нет,  сэр, — смеясь, отозвался его сын. — Получается, что ни от кого не  слышал… Странная вещь!.. Убежден был, что миссис Уэстон излагала это со всеми  подробностями в одном из писем в Энскум — правда, много недель миновало, —  но раз она утверждает, что ни звука об этом не слыхала, то, стало быть,  конечно, приснилось. Я, знаете ли, горазд видеть сны. Как уеду отсюда, все те,  которые остались в Хайбери, являются ко мне в снах, а когда весь запас близких  друзей исчерпан, мне начинают сниться мистер и миссис Перри.    

— Но  удивительно, — заметил его отец, — что ты видел такой связный,  отчетливый сон про людей, о которых тебе, казалось бы, нет особых причин  вспоминать, когда ты в Энскуме. Что Перри заводит себе экипаж, и что на этом  настояла его жена, тревожась за его здоровье, — то есть, именно то, что и  сбудется рано или поздно, без сомненья. Только ты это видел раньше. До чего  подчас правдивы бывают сны! А подчас — сплошные нагроможденья невероятного! Во  всяком случае, Фрэнк, твой сон показывает, что Хайбери присутствует в твоих  мыслях, когда тебя здесь нет… Эмма, вы, ежели я не ошибся, тоже большая  мастерица видеть сны?    

Но Эмма  не слышала его. Она ушла далеко вперед, торопясь подготовить отца к появлению  гостей, и многозначительный призыв мистера Уэстона не достиг ее.    

— Признаться  откровенно, — подала голос мисс Бейтс, которая вот уже две минуты безуспешно  пыталась вставить слово, — ежели на то пошло, мистер Фрэнк Черчилл,  возможно… нет, я не отрицаю, что он мог это видеть во сне, мне и самой такое  порой приснится, что… но если вы спросите мое мнение — не скрою, этой весной  такая мысль была. Миссис Перри сама поделилась ею с матушкой, и Коулы тоже  знали, но кроме нас — никто, так как это был секрет, и просуществовала она дня  три, не больше. Миссис Перри ужасно волновалась, что у него нет коляски, а он в  то утро как будто начал ей уступать и она на радостях прибежала сказать  матушке. Помнишь, Джейн, бабушка нам рассказывала, когда мы пришли домой? Куда  бишь мы в тот раз ходили, я забыла — не в Рэндалс ли? Да, по-моему, в Рэндалс…  Миссис Перри с давних пор любит матушку — да и кто ее не любит — и поделилась с  нею по секрету. Не возражала, понятно, чтобы матушка рассказала нам, но с  условием, что это не пойдет дальше, и, сколько помню, я с тех пор и по сей день  не помянула об этом ни единой живой душе. Но в то же время не исключаю, что у  меня разок-другой мог вырваться намек… я знаю, со мною так бывает — не успею  спохватиться, как уже выпалю то, что не следует. Я, знаете ли, болтушка,  страшная болтушка, и мне случалось иной раз сболтнуть лишнее. Я не Джейн, к  большому сожалению. За нее я поручусь вполне — никогда ничегошеньки не выдаст.  Джейн, ты где? А, отстала немножко… Ясно помню, как к матушке приходила миссис  Перри… Да, необыкновенный сон!    

Они  входили в прихожую. Когда мисс Бейтс оглянулась на Джейн, ее опередил взгляд мистера  Найтли. Он перевел его невольно на ее лицо с лица Фрэнка Черчилла, на котором  заметил — или ему почудилось? — смущение, мгновенно прикрытое смехом; но  Джейн и точно отстала и деловито поправляла на себе шаль. Мистер Уэстон вошел в  дом. Двое оставшихся мужчин расступились у дверей, пропуская ее вперед. Мистер  Найтли подозревал, что Фрэнк Черчилл пытается поймать ее взгляд — он смотрел на  нее не отрываясь, — но ежели так, то напрасно: Джейн прошла мимо них в  прихожую, не взглянув ни направо, ни налево.    

Для  дальнейших реплик и объяснений не оставалось времени. Пришлось удовольствоваться  предположеньем насчет сна — пришлось мистеру Найтли расположиться вместе со  всеми за новым круглым большим столом, который своею властью завела в Хартфилде  Эмма — никому, кроме Эммы, не удалось бы поставить его на это место и уговорить  отца пользоваться им, а не маленьким пембруком,[23] за которым мистер  Вудхаус дважды в день трапезничал в тесноте и неудобстве сорок лет подряд. Чай  прошел очень мило, и никто не торопился выходить из-за стола.    

— Мисс  Вудхаус, — сказал Фрэнк Черчилл, обследовав столик у себя за спиной, до  которого мог дотянуться, не вставая, — что, ваши племянники забрали с  собою свой алфавит — коробку с буквами? Она прежде стояла здесь. Куда она  подевалась? Нынче как-то пасмурно, в такой вечер тянет к зимним забавам, а не  летним. Помните, как мы славно скоротали однажды утро, угадывая слова? Не  угодно ли вам поломать голову еще раз? Эмма с удовольствием ухватилась за эту  мысль; в одну минуту извлечена была коробка, рассыпаны буквы по всему столу, и  оба приступили к игре с азартом, который, казалось, не слишком разделяли  остальные. Они проворно составляли слова друг для друга и для всякого, который  изъявлял желание их угадывать. Больше всего это тихое занятие соответствовало  вкусу мистера Вудхауса, который не однажды приходил в расстройство от более  оживленных забав, затеваемых время от времени мистером Уэстоном, а теперь мог в  полное свое удовольствие предаваться с нежною грустью сожалениям об отъезде  «бедных бутузиков» либо, подцепив поблизости от себя заблудшую букву, любовно  указывать, как красиво вывела ее Эмма.    

Фрэнк  Черчилл положил стопочку букв перед мисс Фэрфакс. Она окинула быстрым взглядом  стол и принялась за дело. Фрэнк сидел рядом с Эммой. Джейн — напротив них, а  мистеру Найтли видны были с того места, где он сидел, все трое сразу, и он  старался как можно менее заметно увидеть как можно больше. Слово было угадано,  и с легкою улыбкой отодвинуто прочь. Ежели предполагалось, что оно тут же  смешается с ворохом букв и скроется от глаз, то ей бы следовало смотреть на  стол, а не напротив — ибо оно не смешалось, и Гарриет, которая набрасывалась на  каждое новое слово и ни одного не могла угадать, немедленно его подхватила и  начала трудиться над ним. Она сидела возле мистера Найтли и скоро воззвала к  нему о помощи. Оказалось, что это «оплошность», и, когда Гарриет с ликованьем  огласила разгадку, у Джейн зарделись щеки, отчего это слово обрело  примечательность, которой, когда бы так не случилось, было бы лишено. Мистер  Найтли связывал его с пресловутым сном, но как это все могло быть — он понимать  отказывался. Что сталось с деликатностью, скромностью его любимицы? Он боялся,  что ее определенно опутали. На каждом шагу вставали пред ним изворотливость и  двуличие. Эти буквы были не что иное, как орудие обольщенья и обмана. Детская  игра, избранная служить прикрытием двойной игры, которую вел Фрэнк Черчилл.    

С  возмущением продолжал он наблюдать за ним, наблюдать с возрастающей тревогой,  не веря своим глазам, и за обеими своими ослепленными приятельницами. Он видел,  как для Эммы подобрали короткое слово, как с затаенной и коварной усмешкой  подали его ей. Видел, что Эмма без труда его разгадала и нашла в высшей степени  забавным, хотя, должно быть, и содержащим в себе нечто предосудительное, ибо  она произнесла: «Глупости! Как вам не стыдно!» И вслед за тем услышал, как  Фрэнк Черчилл, показав глазами на Джейн, сказал: «Дам-ка его ей — дать?» — и  как Эмма, давясь от смеха, запротиворечила: «Нет-нет, не надо, я вам решительно  не позволяю».    

Но это  не возымело действия. Галантный молодой человек, который, кажется, умел любить  без сердца и располагать к себе без особых церемоний, немедленно подал буквы  Джейн и с преувеличенно смиренной учтивостью предложил их ее вниманию. Мистер  Найтли, снедаемый любопытством узнать, какое это слово, поминутно косился на  них и быстро смекнул, что это «Диксон». Джейн, судя по всему, не отстала от  него в сообразительности, но, разумеется, лучше уловила дополнительное  значение, скрытый смысл, который заключали в себе шесть букв, расположенные в  таком порядке. Она явно осталась им недовольна; подняла глаза, увидела, что за  нею пристально следят, густо, как никогда на его памяти, покраснела и, бросив:  «Я полагала, имена собственные не разрешаются», — порывисто, даже с  сердцем, отодвинула от себя буквы, показывая своим видом, что более не даст  вовлечь себя в это занятие. Она с решимостью отвернулась от своих нападчиков и  обратилась лицом к тетке.    

— Да,  милая, ты совершенно права, — вскричала та, хотя Джейн не проронила ни  слова, — я как раз собиралась это сказать. Нам в самом деле пора идти.  Время позднее, и бабушка, я думаю, нас заждалась… Сударь, вы необычайно  любезны… Так что мы вынуждены пожелать вам покойной ночи.    

Джейн  откликнулась на этот призыв с готовностью, свидетельствующей, что тетушка  поняла ее верно. Она очутилась на ногах в мгновение ока, порываясь выбраться  из-за стола, но многие тоже задвигали стульями и это ей не удавалось; мистер  Найтли мельком видел, как к ней озабоченно пододвинули еще одну стопочку букв и  она, не взглянувши на них, решительно смела их прочь… Потом она искала свою  шаль — искал ее и Фрэнк Черчилл, — уже смеркалось, в комнате царила  неразбериха и мистер Найтли не узнал, как они расстались.    

Он  задержался в Хартфилде после того, как все ушли, переполненный тем, что видел,  в такой мере, что, когда на помощь его наблюдательности явились свечи,  почувствовал, что должен, — да, непременно должен, как друг, заботливый  друг — сделать Эмме один намек, задать один вопрос. Он не имел права, видя ее в  столь опасном положении, не попытаться уберечь ее. Это была его обязанность.    

— Скажите,  Эмма, — начал он, — могу я знать, чем вас так позабавило последнее  слово, предложенное вам и мисс Фэрфакс? В чем его соль? Я видел, что это за  слово, и мне любопытно, каким образом оно могло так распотешить одну из вас и  так глубоко задеть другую.    

Эмма  смешалась — и очень. У ней язык не поворачивался объяснить ему, как обстоит  дело, ибо, хоть подозрения ее никоим образом не исчезли, ей, честно говоря,  стыдно было, что она проговорилась о них кому-то.    

— Ах,  это! — воскликнула она в очевидном замешательстве. — Это мы просто  так… Шутили между собою.    

— Шутили,  мне кажется, только вы с мистером Черчиллом, — серьезно возразил мистер  Найтли.    

Он  надеялся, что она скажет что-нибудь на это, но она молчала. Она находила себе  то одно, то другое занятие лишь бы не разговаривать. Мистера Найтли одолевали  сомненья. Зловещие мысли, сменяя друг друга, проносились у него в голове.  Вмешаться? Но что пользы? Смущение Эммы, ее молчаливое признанье коротких  отношений с молодым человеком показывали, что сердце ее несвободно. И все же  надобно было ей сказать. Что бы ни рисковал он услышать в ответ на непрошенное  вмешательство — все лучше, чем рисковать ее благополучием; лучше навлечь на  себя что угодно, нежели корить себя после за то, что он в такую минуту пренебрег  своим долгом.    

— Милая  Эмма, — произнес он наконец с большою сердечностью, — вы совершенно  уверены, что вам понятен характер знакомства между тем господином и тою  девицей, о которых у нас шла речь?    

— Между  мистером Фрэнком Черчиллом и мисс Джейн Фэрфакс? О да, совершенно!.. Отчего вы  в этом усомнились?    

— И  у вас никогда, ни разу не было оснований думать, что она нравится ему, а он —  ей?    

— Ни  разу, никогда! — искренне и горячо воскликнула Эмма. — Никогда ни на  секунду мне такое не приходило в голову. Не понимаю, откуда у вас взялась эта  мысль?    

— Я  вообразил себе в последнее время, что наблюдаю меж ними приметы взаимной склонности  — многозначительные взгляды, не предназначенные для посторонних глаз…    

— Вот  насмешили! Очень рада, что вы соблаговолили дать волю своему воображению, но  оно завлекло вас в дебри. Сколь мне ни жаль с первого же раза прерывать его  полет, но только ничего этого нет. Могу уверить вас, между ними нет никакой  взаимной склонности, а видимость, которая ввела вас в заблужденье, проистекает  из неких особливых обстоятельств — вернее, чувств — совершенно иного рода… Все  это трудно поддается объяснению, тут примешана доля всяческого вздора… но одно  можно сказать прямо и определено — ничего похожего на влечение или склонность  друг к другу меж ними нет и в помине. То есть, говоря о ней, я предполагаю это  — говоря о нем, могу в этом поручиться. Ручаюсь, что он к ней равнодушен.    

Это  сказано было с апломбом, который ошеломил мистера Найтли, — с  самодовольством, от которого он онемел. Эмма пришла в оживленье, ей хотелось  продолжить разговор, выведать подробности о его подозрениях, услышать описание  каждого взгляда, узнать досконально, где и как зародилось это невероятно  занимательное предположенье, — но он не разделял ее веселость. Он  убедился, что не может быть ей полезен, и пребывал в слишком раздраженных  чувствах, чтобы заниматься болтовнею. И дабы упомянутые чувства не  воспламенились окончательно подле камина, который пылал здесь по вечерам  круглый год, как того требовали изнеженные привычки мистера Вудхауса, он вскоре  поспешил откланяться и зашагал навстречу прохладе и уединенью Донуэллского  аббатства.    

 Глава 6    

     

Долго  потчевали обитателей Хайбери надеждами на скорый приезд мистера и миссис Саклинг,  и тем обидней им было узнать, что он не может состояться ранее осени.    

До тех  пор такое событие не обогатит их духовные запасы новизною впечатлений. В повседневном  обмене новостями им приходилось вновь ограничивать себя другими предметами, к которым  прибавился было на время визит Саклингов, а именно: последними сведениями о  здоровье миссис Черчилл, каковые имели тенденцию меняться со дня на  день, — и положением миссис Уэстон, которая ждала ребенка, чье появленье  на свет должно было осчастливить ее в будущем, а весть о нем уже осчастливила  ее соседей в настоящем.    

Миссис  Элтон была разочарована до крайности. Откладывалось столько удовольствий — и  столько случаев ими почваниться! Знакомства, рекомендации — со всем этим  приходилось подождать; все предполагаемые увеселенья оставались до времени лишь  разговорами… Так думала она вначале — однако по некотором размышлении сделала  вывод, что откладывать все незачем. Что мешает им, даже если Саклинги не  приедут, предпринять прогулку на Бокс-хилл? А осенью побывать там еще раз,  вместе с ними? Прогулка на Бокс-хилл была задумана давно. Все вокруг давно  знали, что она должна состояться — кое-кто даже перенял эту мысль. Эмма никогда  не бывала в тех местах, и ей хотелось посмотреть, что там достопримечательного,  чем все ездят любоваться. И они с мистером Уэстоном условились, что выберут  как-нибудь погожее утро и съездят туда. Решено было взять с собою только  двух-трех избранных и обставить все тихо, скромно, просто, что в тысячу раз  изысканнее, чем суматошливые приготовленья, трапезы и возлиянья по всей форме и  показная шумиха, которыми сопровождаются пикники у таких господ, как Элтоны и Саклинги.    

Обо всем  этом они договорились между собою столь ясно, что для Эммы было неожиданностью  — и довольно неприятной — услышать от мистера Уэстона, что он предложил миссис  Элтон, раз ее братец и сестра подвели ее, объединиться двумя компаниями и ехать  сообща, на что миссис Элтон немедленно отвечала согласием; а потому, ежели у  нее нет возражений, то так тому и быть. А как все возраженья Эммы сводились бы  к тому, что она терпеть не может миссис Элтон, о чем мистер Уэстон должен был  уже и без того прекрасно знать, то приводить их заново не имело смысла, тем  более что сделать это — значило бы укорить его и тем самым причинить огорченье  его жене. Таким образом, Эмма вынуждена оказалась принять условия, которые  стремилась бы всеми способами избежать — унизительные условия, когда, пожалуй,  могли сказать, что это миссис Элтон соблаговолила взять ее с собою! Она была  возмущена до глубины души и хотя внешне, покорясь обстоятельствам, ничем себя  не выдала, но втайне долго еще сурово осуждала мистера Уэстона за неразборчивое  и безудержное дружелюбие.    

— Значит,  вы меня одобряете — вот и славно, — безмятежно заключил между тем сей последний.    

— Я  так и думал. В таких делах главное — большая компания. Чем больше, тем лучше.  Где много народу, там и весело. Да и она, в конце концов, добродушная бабенка.  Негоже было бы ее обойти.    

Эмма  вслух ничего не оспаривала, но про себя ни с чем не согласилась.    

Близилась  середина июня, погода стояла прекрасная, и миссис Элтон не терпелось поскорее  назначить день, разрешить с мистером Уэстоном все вопросы о пирожках с  голубятиной и холодной баранине — как вдруг захромала одна из выездных лошадей  и вся затея повисла в воздухе. Недели пройдут или всего лишь несколько дней,  покуда лошадь можно будет запрягать, — никто не знал, но заниматься  приготовленьями не отваживались; во всем наступил тоскливый застой. Миссис  Элтон, при всех своих ресурсах, дрогнула под нежданным ударом судьбы.    

— Ну  не досада ли, Найтли? — восклицала она. — И погода как на заказ!..  Эти отсрочки и неурядицы просто несносны. Как нам быть?.. Эдак, пожалуй, и год  кончится, а мы ничего не успеем. В прошлом году, верьте слову, мы к этому  времени уже совершили восхитительную прогулку из Кленовой Рощи в Кингсуэстон…    

— А  вы бы совершили прогулку в Донуэлл, — отозвался мистер Найтли. — И  лошадей не понадобится. Приходите отведать моей клубники. Она, того и гляди,  поспеет. Может быть, мистер Найтли затеял разговор об этом в шутку, но  продолжать его пришлось серьезно, так как предложение было с восторгом  подхвачено и недвусмысленное: «О, с величайшим наслажденьем!» — подкреплялось  столь же недвусмысленным тоном и выражением лица. Донуэлл славился своею  клубникой, так что подобное приглашение было оправданным, но оправданья даже не  требовалось: его собеседница прельстилась бы и капустным полем, ей важен был  лишь предлог куда-нибудь пойти. Она вновь и вновь давала ему заверенья, что  придет, — хоть он и так едва ли в этом сомневался — и не скрывала своего  довольства таким подтверждением дружеской близости, таким, как она предпочитала  думать, почетным комплиментом своей особе.    

— Можете  на меня рассчитывать, — говорила она. — Буду непременно. Назовите мне  день, и я приду. Вы разрешите мне привести с собою Джейн Фэрфакс?    

— День, —  отвечал он, — я не могу назвать, покуда не поговорю еще кое с кем, кого  буду просить составить вам компанию.    

— Ах,  это вы предоставьте мне. Дайте мне только карт-бланш… Я буду дама-патронесса!  Ведь это мой праздник, Я сама приведу друзей.    

— Вы,  надеюсь, приведете Элтона, — сказал он, — но больше никого приглашать  не трудитесь, это моя забота.    

— У,  с каким хитрым видом это сказано!.. Нет, правда, меня вы можете без страха  облечь властью. Я — не молоденькая девица, непривычная к высокой должности. На  замужнюю женщину, знаете ли, можно положиться спокойно. Это мой праздник. Я  беру на себя его устройство. Я приглашу к вам гостей по своему усмотрению.    

— Нет, —  возразил он невозмутимо. — На свете есть только одна замужняя женщина, которой  я мог бы доверить приглашать в Донуэлл гостей по своему усмотрению, и это…    

— Миссис  Уэстон, надобно полагать, — с обидой в голосе перебила его миссис Элтон.    

— Нет  — миссис Найтли. И покамест таковая не появится, я буду в подобных случаях распоряжаться  сам.    

— Ах,  какой вы чудак! — воскликнула она, довольная, что он никого ей не  предпочел. — Вы — оригинал, и вольны говорить все, что вам вздумается.  Большой оригинал… Ладно, я приведу с собою Джейн — Джейн и ее тетку, а  остальных предоставляю вам. Пусть и Вудхаусы будут, я ничего не имею против.  Можете не стесняться. Я знаю, вы с ними дружны.    

— Всенепременно  будут, ежели мне посчастливится их уговорить. А к мисс Бейтс я заверну нынче  же, по дороге домой.    

— В  этом вовсе нет надобности — я вижусь с Джейн каждый день… а впрочем, как вам  угодно. Соберемся спозаранку, Найтли, и попросту. На мне будет шляпа с большими  полями… на руку повешу корзиночку… Вот эту, пожалуй — с розовою лентой. Видите,  совсем-совсем простенько. И у Джейн будет такая же. Без этих церемоний, без  парада — полное приволье. Разбредемся по саду, будем своими руками рвать  клубнику, сидеть под деревьями, и если вам вздумается нас угощать еще  чем-нибудь, то чтобы на открытом воздухе — пусть стол накроют где-нибудь в  тени… Чтобы как можно проще, естественнее. Вы себе так это представляете,  верно?    

— Не  совсем. По-моему, самое простое и естественное накрыть стол в столовой. Так как  у дам и господ естественность и простота сопряжены с мебелью и прислугой, то ее  легче соблюсти, я думаю, угощаясь под крышей. Когда вам наскучит есть клубнику  в саду, вас будет ждать холодная закуска в доме.    

— Что  ж, воля ваша… только не затевайте ничего грандиозного. И кстати, может быть, нужно,  чтобы я или моя экономка помогли вам советом? Вы не стесняйтесь, Найтли.  Хотите, я поучу миссис Ходжес или послежу, как…    

— Весьма  признателен, но не имею ни малейшего желанья.    

— Как  знаете, но если вдруг возникнут трудности… моя экономка — профессор в своем деле.    

— Ручаюсь  вам, что моя тоже почитает себя профессором и не потерпит, чтобы кто-нибудь ее  поучал.    

— Какая  жалость, что у нас нет ослика… Это было бы самое идеальное — мы с Джейн и мисс  Бейтс верхом на осликах, а мой саrо sposo шагал бы рядом. Нужно будет серьезно  с ним обсудить, не завести ли нам ослика. Я чувствую, при сельской жизни это  своего рода необходимость. Ведь невозможно женщине все время сидеть дома,  каковы бы ни были ее внутренние ресурсы… А далеко ходить пешком — вы сами  понимаете… Летом пыльно, зимою — грязь.    

— От  Хайбери до Донуэлла вам не встретится ни то, ни другое. Пыли на донуэллской  дороге вообще не бывает, а в эту сушь и грязи нет. Впрочем, езжайте на ослике,  ежели вам так угодно. Я бы желал, чтобы все было как можно более вам по вкусу.    

— В  этом-то я уверена. Не беспокойтесь, я оценила вас по достоинству, мой добрый  друг. Я знаю, за этою суховатой, резкой манерой скрывается золотое сердце. Вы  просто большой оригинал, я и мистеру Э. так говорю… Да, можете мне поверить,  Найтли, я очень чувствую, что вся эта затея — свидетельство вашего внимания ко  мне. И как вы верно угадали, чем меня побаловать!..    

У  мистера Найтли имелся свой резон не накрывать стол под деревом. Он собирался  склонить не только Эмму, но и мистера Вудхауса принять участие в увеселенье и  предвидел, что угощать гостей снаружи — значило бы обречь мистера Вудхауса на  муки. Неблаговидно было бы соблазнить мистера Вудхауса прокатиться поутру на  часок-другой в Донуэлл и под этим предлогом заманить его на пытку.    

Приглашение  сделано было с чистой совестью. Мистера Вудхауса не подстерегала зловещая  опасность поплатиться за свою доверчивость. И он дал согласие. Он не был в  Донуэлле уже два года. Вот установится хорошая погода, и как-нибудь утром  прекрасно можно будет прокатиться с Эммою и Гарриет — он посидит покойно с  миссис Уэстон, а они, душеньки, могут тем временем погулять в саду. В июньский  полдень, вероятно, там не будет сыро. Он с наслажденьем снова навестит  старинный Дом и очень будет рад повидать мистера и миссис Элтон и остальных соседей…  Да, отчего бы ему, в самом деле, не прокатиться туда с Эммой и Гарриет  утречком, по хорошей погоде? Он находит, что это чрезвычайно удачная мысль —  очень разумное и любезное приглашенье — и молодец мистер Найтли, что не устроил  званый обед. Ну их совсем, эти званые обеды…    

Мистеру  Найтли повезло: никто не отклонил его приглашения. Его принимали повсюду с такой  готовностью, как если б каждый, подобно миссис Элтон, полагал, что прием  затевается единственно ради него. Эмма и Гарриет объявили, что ждут от него  бессчетных удовольствий; мистер же Уэстон, в знак одобрения и благодарности,  обещался, если удастся, вызвать ради такого случая Фрэнка, хотя его о том не  просили… Мистеру Найтли не оставалось ничего другого, как сказать, что он будет  очень рад, и мистер Уэстон успокоил его, что напишет, не теряя времени, и не  поскупится на доводы, чтобы уговорить его приехать.    

Хромая  лошадь между тем столь быстро оправилась, что уже снова радостно обсуждалась  прогулка на Бокс-хилл, и кончилось тем, что Донуэлл назначили на один день, а  Бокс-хилл — на следующий; погода тому благоприятствовала.    

Под  ярким полуденным солнцем, в самый, можно сказать, разгар лета, мистер Вудхаус  благополучно прибыл в своей карете — спустив одно окошко! — для участия в  увеселении на лоне природы, проследовал в одну из лучших комнат, где в ожидании  его приезда с утра топили камин и, удобно расположась, весьма собою довольный,  изготовился с приятностью рассказывать о своих свершениях и советовать всем и  каждому посидеть в доме и не перегреваться на солнце… А когда всех прочих звали  или уводили в сад, то его сочувственной и терпеливой слушательницей оставалась  миссис Уэстон, которая, казалось, пришла сюда пешком с единою целью утомиться и  неотлучно сидеть при нем.    

Эмма так  давно не была в аббатстве, что, как только удостоверилась, что ее батюшка  устроен с удобством, радостно поспешила наружу оглядеть все вокруг, освежить и  пополнить свои воспоминания об этом доме, этом поместье, представляющем для нее  и всего ее семейства такой интерес теперь и в будущем, — внимательнее ко  всему присмотреться, лучше узнать. С гордостью и самодовольством, законными при  тех родственных узах, которые связывали ее с нынешним и с будущим владельцем  имения, обозревала она внушительные размеры и стиль дома, его удачное,  своеобразное и выгодное местоположенье в низинке, закрытой со всех сторон;  роскошный сад, за которым простирались луга, омываемые речкой, почти не видной  из дома, построенного, как строили в старину, с пренебрежением к видам,  открывающимся из окон; густые ряды деревьев в рощах и вдоль аллей, не  поредевшие в угоду моде или расточительности… Дом был больше чем Хартфилд, и в  совершенно ином духе — неправильной формы, со множеством удобных, а в редких  случаях и красивых комнат, он беспорядочно раскинулся на довольно обширном  пространстве — такой, каким ему и надлежало быть; такой, без обмана, каким он  выглядел, — Эмма все глубже проникалась уважением к этому родовому гнезду  чистокровного, истинного, доблестного дворянства. Пускай у мистера Джона Найтли  нрав был небезупречен, но Изабелла не ошиблась в выборе. За достоинства, за имя  и именья тех, с которыми она породнила свое семейство, можно было не краснеть…  То были приятные размышленья, и, предаваясь им, она гуляла, покуда не настало  время идти, как другие, рвать клубнику прямо с грядок. Все общество было в  сборе, за исключением Фрэнка Черчилла, которого ждали из Ричмонда с минуты на  минуту, и миссис Элтон, при полном снаряжении, необходимом ей для счастья: в  широкополой шляпе и с корзиночкой, сразу обнаружила готовность показать, кто  здесь первая фигура; собирала ли она ягоды, принимала ли подношенья или  разговаривала — о клубнике, и только о клубнике, больше ни о чем никому  сказать, или хотя бы подумать, не дозволялось. «Нет в Англии ягоды вкуснее —  всеми любима — каждому полезна. Образцовые грядки — отборные сорта.  Восхитительно рвать своими руками — тогда лишь вы получаете подлинное  удовольствие. Утренние часы определенно наилучшее время — она никогда не устает  — каждый сорт по-своему хорош — мускусная гораздо вкуснее — никакого сравненья  — другие сорта почти несъедобны — мускуская попадается реже всего — она больше  любит чилийскую землянику — которой далеко до лесной, — цены на клубнику в  Лондоне — под Бристолем целые плантации — в Кленовой Роще — как взрыхлять землю  — когда пересаживать — каждый садовник говорит свое — единого правила не  существует — садовника переучить очень трудно — отличная ягода — но чересчур  сочна и быстро приедается — вишня вкуснее — смородина больше освежает — если бы  только не нагибаться — солнце палит нещадно — смертельно устала — нет никаких  сил — должна пойти и сесть в тени».    

К этому  сводился на протяжении получаса весь разговор, прерванный лишь однажды, когда  из дома, движимая беспокойством за пасынка, вышла миссис Уэстон осведомиться,  не приехал ли он, — ей уже становилось не по себе. Его лошадь не внушала  ей большого доверия.    

Все, кто  как умел, разместились в тени, и теперь Эмме пришлось, самой того не желая, слушать,  о чем миссис Элтон ведет разговоры с Джейн. Обсуждалось предлагаемое место — не  место, а мечта! Миссис Элтон уведомили о нем нынче утром, и она была в упоенье.  Оно объявилось не у миссис Саклинг, и не у миссис Брэгг, но разве что им одним  уступало в заманчивости и великолепии; объявилось оно у кузины миссис Брэгг и  приятельницы миссис Саклинг — дамы, вхожей в Кленовую Рощу. Восхитительное,  дивное, превосходное — избранный крут, высшее общество, положение, сферы и все  прочее, — миссис Элтон выходила из себя, доказывая, что необходимо немедля  соглашаться. Она торжествовала, она горячилась, она наступала; она не желала  слушать никаких возражений, хотя ее приятельница по-прежнему пыталась ей  втолковать, что до поры до времени никуда поступать не намерена, приводя те же  мотивы, которые Эмма уже однажды слышала. Миссис Элтон продолжала добиваться,  чтобы ее уполномочили завтра же отправить с первой почтой положительный ответ…  Эмма только дивилась, откуда у Джейн берется терпение все это выносить. Раз или  два на лице у нее промелькнула досада, раз или два она отвечала резко — и  наконец, с решимостью, обыкновенно ей несвойственной, предложила встать и  пройтись. Не пойти ли им прогуляться! Может быть, мистер Найтли покажет им весь  сад — и парк? Ей бы хотелось осмотреть весь донуэллский парк. Как видно,  приятельница все-таки доняла ее своею навязчивостью.    

Было  жарко; походив вразброд по саду — кто поодиночке, кто по двое, — все  незаметно потянулись друг за другом под благодатную сень короткой и широкой  липовой аллеи, которая выходила из парка и кончалась на полпути к реке, как бы  замыкая пределы усадьбы. Она никуда не вела — никуда, если не считать  кругозора, который открывался за низкой каменной оградой с высокими столбами,  воздвигнутыми, по всей видимости, с целью обозначить подъезд к дому, хотя дом  стоял вовсе не там. Уместность подобного завершения могла представляться  спорной, но сама аллея была прелестным местом для прогулок и вид в конце ее  открывался обворожительный. Покатый склон, почти у подножия которого  раскинулось аббатство, спускаясь, становился круче и в полумиле от границ  усадьбы заканчивался величественным обрывом, сплошь одетым лесом, — а под  обрывом, в укромном и живописном уголке, красиво обрамленном речною излучиной,  высилась, глядя на заливные луга, ферма Эбби-Милл.    

Вид был  чудесный — ласкающий глаз и душу. Английская зелень, английский уют; английский  ландшафт, залитый лучами яркого, но милосердного солнца.    

На этой  аллее Эмма и мистер Уэстон застали все общество, и она тотчас заметила, что шествие  к виду над обрывом, потихоньку отделясь от остальных, возглавляют мистер Найтли  и Гарриет. Мистер Найтли — и Гарриет!.. Неожиданный тет-а-тет — впрочем, Эмму  он порадовал. Было время, когда мистер Найтли отверг бы такую собеседницу,  отвернулся бы от нее без особых церемоний. Теперь он был, судя по всему,  увлечен приятным разговором. Было также время, когда Эмма насторожилась бы,  увидев Гарриет в таком месте, откуда ферма Эбби-Милл являлась взорам в столь  выигрышном свете; теперь ей было не страшно. Зрелище фермы во всей ее красе и  благоденствии — с тучными пастбищами, ленивыми стадами, садом в цвету и легким  дымком, курящимся над крышей — уже не представляло опасности… Подойдя к ограде,  Эмма стала рядом с ними и убедилась, что они более поглощены беседой, нежели  созерцанием окрестности. Он делился с Гарриет сведениями по части сельского  хозяйства, и Эмме досталась улыбка, которая, казалось, говорила: «Все это  занимает меня самого. Я вправе толковать о подобного рода предметах, не  навлекая на себя подозрений в умысле напомнить кому-то о Роберте Мартине». У  нее и не было таких подозрений. Эта история давно канула в прошлое. Роберт  Мартин, наверное, и думать забыл о Гарриет… Они несколько раз прогулялись  втроем туда и обратно по аллее. В тени дышалось легко, и для Эммы это были  самые отрадные минуты за весь день.    

Отсюда  все направились в дом — их приглашали закусить; общество расселось за столом,  занялось едою, а Фрэнк Черчилл все не ехал. Миссис Уэстон глаза проглядела,  высматривая его, но тщетно. Его отец не видел причин волноваться и смеялся над  ее страхами, но она не могла от них избавиться и продолжала сокрушаться, зачем  он не расстался со своею вороной кобылой. Он в этот раз с полной  определенностью дал понять, что приедет! Его тетеньке несравненно лучше, и у  него не было сомнений, что он к ним попадет… Однако здоровье его тетеньки,  дружно напомнили ей в ответ, подвержено столь прихотливым колебаниям, что самые  основательные предположения ее племянника могут расстроиться в одну минуту, и в  конце концов миссис Уэстон убедили — так, по крайней мере, она сказала — что  ему, должно быть, и вправду помешал приехать какой-нибудь внезапный недуг  миссис Черчилл. Пока происходили дебаты, Эмма поглядывала на Гарриет; та  держалась прекрасно и ничем не выдавала своих чувств.    

С  холодною закуской покончили; теперь обществу предстояло снова выйти наружу и  осмотреть то, что оставалось осмотреть: старинные пруды, в которых разводили  рыбу: может быть, дойти и до клеверного поля, которое завтра начинали косить —  во всяком случае, еще раз испытать удовольствие побыть на жаре и воротиться в  прохладу… Мистер Вудхаус, который успел совершить легкий моцион по самой  возвышенной части парка, где даже он не мог учуять малейшей сырости от реки,  уже не тронулся с места, и его дочь решила остаться при нем, чтобы миссис Уэстон,  которой полезно было отвлечься от своих тревог, могла пройтись вместе с мужем.    

Мистер  Найтли заранее позаботился сделать все, чтобы мистер Вудхаус не скучал. Его старого  друга поджидали альбомы с гравюрами, витринки с медалями, камеями, кораллами,  раковинами и так далее, выдвинутые из шкафов, в которых сохранялись фамильные  собрания — и заботы доброго хозяина не пропали даром. Мистер Вудхаус не скучал  ни минуты. Все утро миссис Уэстон показывала ему коллекции, и он, с детскою  неразборчивой любознательностью ко всяческим диковинкам и со старческой  медлительностью, скрупулезностью и кропотливостью, жаждал теперь показать их  Эмме… Перед началом этой вторичной демонстрации Эмма на несколько минут вышла в  прихожую, чтобы посмотреть без помех на вход в общий план дома, и не успела она  ступить за дверь, как из сада — впопыхах и с таким видом, словно за нею  гонятся, — показалась Джейн Фэрфакс. Не ожидая, по-видимому, столкнуться  прямо на пороге с мисс Вудхаус, она вздрогнула; впрочем, как выяснилось, именно  мисс Вудхаус и была ей нужна.    

— Не  будете ли вы добры сказать, когда меня хватятся, — начала она, — что  я пошла домой? Я сию минуту ухожу. Тетушка не замечает, как поздно и как нас  давно нет дома, а я уверена, что нас уже там ждут, и потому решилась идти  сейчас же… Я никому не сказалась — это лишнее беспокойство и огорченье. Одни  направились теперь к прудам, другие — на липовую аллею. Пока все не вернутся  назад, меня не хватятся, а когда хватятся, не будете ли вы любезны сказать, что  я ушла?    

— Разумеется,  извольте — но не одна же вы пойдете в Хайбери?    

— Одна,  а что тут страшного? Я хожу быстро. Двадцать минут, и я дома.    

— Но  вам нельзя, никак нельзя идти совсем одной в такую даль. Позвольте, вас  проводит слуга моего батюшки… Или позвольте, я прикажу подать карету. Она здесь  будет через пять минут.    

— Спасибо,  спасибо — ни в коем случае. Я предпочитаю идти пешком. А что одна, то мне ли  этого бояться! Мне ли, которой так скоро, может быть, придется охранять  других!..    

Она  говорила очень возбужденно, и Эмма с большим чувством возразила:    

— И  все-таки это не причина подвергать себя опасности теперь. Я непременно прикажу  подать карету. Идти опасно хотя бы из-за жары. Вы уже и так устали.    

— Я…  да, устала, — отвечала она, — только это не та усталость… прогулка  быстрым шагом подбодрит меня… Мисс Вудхаус, каждый из нас когда-нибудь испытал,  что значит утомиться душою. Моя, признаюсь вам, в изнеможенье. Вы очень добры,  но сейчас лучшее, что для меня можно сделать — это позволить мне поступить  по-своему и сказать только, когда понадобится, что я ушла домой.    

Эмма не  возражала более ни единым словом. Она все поняла и, угадывая ее состояние, помогла  ей быстро собраться и с дружеской участливостью проводила до дверей. Прощальный  взгляд Джейн Фэрфакс полон был благодарности, прощальные слова ее: «Ох, мисс  Вудхаус, какое счастье иногда побыть одной!» — казалось, вырвались из самой  глубины измученной души, нечаянно выдав, чего ей стоит эта постоянная  сдержанность даже с теми, кто так ее любит.    

"И  правда — что за дом! Что за тетушка! — говорила себе Эмма, опять  возвращаясь в прихожую.    

— Да,  вас нельзя не пожалеть. И чем чаще вы будете показывать, сколь они — и справедливо! —  для вас ужасны, тем вы мне будете милей".    

Не  минуло и четверти часа после ее ухода — Эмма с мистером Вудхаусом едва  пролистали несколько видов на площадь Св. Марка в Венеции, — как в комнату  вошел Фрэнк Черчилл. Эмма о нем не думала — он как-то выпал у ней из памяти, —  но очень обрадовалась при виде его. Теперь у миссис Уэстон отляжет от сердца.  Черная кобылка ничем не провинилась; правы оказались те, которые называли  причиною его опозданья миссис Черчилл. Он задержался, потому что ей сделалось  худо — с ней приключился нервический припадок, который не проходил несколько часов,  он уже было совсем отказался от мысли приехать — и, верно, не поехал бы, когда  бы знал, как жарко будет в дороге и как он поздно попадет сюда, хоть и скакал  во весь опор. Убийственная жара — он подобной не помнит — почти раскаивается,  что не остался дома, — погибает от жары — готов терпеть любой холод,  мороз, но жара для него невыносима… И, сделав плачущее лицо, он уселся как  можно дальше от камина, в котором дотлевали любезные сердцу мистера Вудхауса  угольки.    

— Посидите  тихо, и вы скоро остынете, — сказала Эмма.    

— Как  остыну, сразу еду назад. Мне вообще не следовало отлучаться, но на моем приезде  так настаивали! Вы все, вероятно, скоро разойдетесь, отправитесь по домам.  Кой-кого я уже встретил по дороге сюда… В такую погоду! Безумие — чистое  безумие!    

Эмма  посмотрела, послушала и догадалась, что Фрэнк Черчилл пребывает в состоянии, которое  лучше всего определяется метким выражением «не в духе». Есть люди, которые  бесятся, когда им жарко. Возможно, он был тоже так устроен — и, зная, что при  пустячных тягостях, вроде этой, порой невредно перекусить, она посоветовала ему  подкрепиться с дороги — в столовой найдется чем — и сочувственно показала  нужную дверь.    

Нет, он  не будет есть. Ему и не хочется, и от этого станет только жарче. Впрочем, уже  через две минуты он сменил гнев на милость и, буркнув что-то насчет хвойного  пива, удалился. Эмма повернулась опять к своему батюшке, втайне говоря себе:  «Какое благо, что прошла моя влюбленность! Невелика радость иметь дело с  мужчиной, которого способно вывести из себя жаркое утро. С этим легко мириться  такому кроткому, покладистому существу, как Гарриет».    

Отсутствовал  он довольно долго — за такое время можно покушать в свое удовольствие — и вышел  к ним другим человеком; он остыл, сделался вновь похож на себя, к нему  вернулись хорошие манеры: он мог уже придвинуть к ним свой стул,  полюбопытствовать, чем они занимаются, и изъявить резонное сожаленье, что  вынужден был так опоздать. Он был не в самом лучшем настроении, но старался его  исправить и в конце концов принялся болтать милый вздор о том о сем. Они  рассматривали в это время гравюры с видами Швейцарии.    

— Как  только тетушка поправится, поеду за границу, — сказал он. — Не  успокоюсь, покуда не повидаю эти места. Предъявлю вам когда-нибудь на  посмотренье свои рисунки — либо путевые записки на прочтенье — либо поэму. Так  или иначе изыщу способ обречь себя вашему суду.    

— Возможно,  но это будут не швейцарские пейзажи. Вы не поедете в Швейцарию. Дядюшка с  теткой никогда не отпустят вас из Англии.    

— Им,  может быть, самим придется ехать за границу. Врачи ей могут предписать теплый  климат. У меня сильное предчувствие, что мы отправимся туда втроем. Я вас  уверяю. У меня нынче определенно такое чувство, что быть мне в скором времени  за границей. Меня зовут путешествия. Мне скучно ничего не делать. Я не шучу,  мисс Вудхаус, что бы там ни рисовалось вашему проницательному оку, — мне  надоела Англия, я ею сыт по горло — я завтра бы уехал, когда бы мог.    

— Вы  пресыщены богатством и негой. Не лучше ль вам изобрести для себя два-три  лишенья и претерпевать их, оставаясь в Англии?    

— Я  пресыщен богатством и негой? Вы глубоко ошибаетесь. Не изнеженным богачом вижу  я себя — отнюдь. Всем, что есть в жизни существенного, судьба меня обделила. Я  вовсе не почитаю себя ее баловнем.    

— И  все-таки вы теперь не столь несчастны, как в первые минуты, когда приехали.  Ступайте съешьте и выпейте еще что-нибудь, и вам совсем полегчает. Еще один  ломтик холодного мяса, еще глоток мадеры с водою — и вы уравняетесь во благости  со всеми нами.    

— Нет,  я не тронусь с места. Я посижу подле вас. Вы лучшая панацея для меня.    

— Мы  едем завтра на Бокс-хилл — и вы с нами? Это не Швейцария, но это тоже кое-что  для молодого человека, который так ищет перемен. Вы остаетесь, и мы едем  вместе?    

— Нет,  конечно! Я тронусь по вечерней прохладе домой.    

— Но  завтра вы можете снова тронуться сюда по утренней прохладе.    

— Нет…  Не стоит труда. Я буду злиться, ежели приеду.    

— Тогда  сделайте одолженье, оставайтесь в Ричмонде.    

— А  если останусь, то буду злиться еще пуще. Мне будет нестерпимо сознавать, что вы  все там, а меня нет.    

— Ну,  это трудности, которые никому не разрешить, кроме вас. Решайте сами, которая  мера злости вам предпочтительней. Я более слова не скажу.    

Гуляющие  начали понемногу возвращаться, и скоро все собрались в доме. Одни при виде  Фрэнка Черчилла бурно радовались, другие приняли его появленье сдержанно — зато  весть об исчезновении мисс Фэрфакс встревожила и огорчила всех. Все единодушно  признали, что пора и честь знать, и, оговоря напоследок вкратце план действий  на завтра, разошлись. Несклонность Фрэнка Черчилла оставаться в стороне столь  возросла к этому времени, что прощальные слова его к Эмме были:    

— Что  же — ежели вы желаете, чтоб я остался и ехал тоже, то я подчиняюсь.    

Она  улыбнулась в знак одобренья, и они поладили на том, что до завтрашнего вечера  ничто, кроме экстренного вызова из Ричмонда, его туда не воротит.    

 Глава 7    

     

День для  прогулки на Бокс-хилл выдался великолепный и прочие внешние обстоятельства,  как-то: распорядок, устройство, сроки, тоже складывались благоприятно. Надзирал  за сборами мистер Уэстон, деловито снуя между Хартфилдом и домом викария, и все  снарядились к условленному часу. Эмма ехала вместе с Гарриет, миссис Бейтс и ее  племянница с Элтонами, мужчины — верхом. Миссис Уэстон вызвалась побыть с  мистером Вудхаусом. Оставалось лишь ехать и наслаждаться. Семь миль дороги  промелькнули в приятном предвкушении, и, прибыв на место, все ахнули от  восторга — но вообще чувствовалось, что в этот день чего-то недостает.  Ощущалась какая-то вялость, отсутствие одушевленья, отсутствие единения,  которое не удавалось преодолеть. Общество дробилось на части. Элтоны гуляли  вдвоем; мистер Найтли взял под свое покровительство мисс Бейтс и Джейн; Эмма и  Гарриет достались Фрэнку Черчиллу. Напрасно хлопотал мистер Уэстон, добиваясь  большего сплоченья. Вначале такое разделение представлялось случайным, однако  оно в более или менее неизменном виде сохранялось до конца. Мистер и миссис  Элтон, правда, не выказывали нежеланья сообщаться с остальными и по возможности  стремились к сближению, однако у других все два часа, проведенные на холме,  столь велико было тяготенье к расколу, что ни красоты природы, ни холодная  трапеза, ни неунывающий мистер Уэстон не могли его устранить.    

Эмма вначале  откровенно скучала. Она никогда не думала, что Фрэнк Черчилл способен быть  таким тупым и молчаливым. Он говорил неинтересно — он смотрел и не видел — восхищался  плоско — отвечал невпопад. Он был попросту скучен — неудивительно, что Гарриет,  глядя на него, поскучнела тоже, и они оба наводили на Эмму тоску.    

Когда  все сели закусить, положение исправилось — существенно исправилось, по ее мнению,  ибо Фрэнк Черчилл ожил, разговорился и принялся вовсю за ней ухаживать. Он  осыпал ее знаками внимания. Казалось, у него не было другой заботы, как только  забавлять ее и угождать ей; и Эмма, радуясь случаю развлечься, не гнушаясь  лестью, держалась тоже свободно, весело и, совсем как в раннюю, самую  увлекательную пору их знакомства, щедро оказывала ему дружеское поощренье и не  возбраняла любезничать, с тою, однако, разницей, что теперь, как она убедилась,  это для нее ничего не значило, хотя в глазах сторонних наблюдателей должно было  выглядеть самым откровенным флиртом — точнее нет слова в английском языке.  «Мисс Вудхаус и мистер Фрэнк Черчилл флиртовали напропалую». Они открыто  рисковали навлечь на себя подобный отзыв — который от одной из дам пойдет по  почте в Кленовую Рощу, а от другой в Ирландию. Нельзя сказать, что Эмма  предавалась беспечной веселости от избытка чувств — напротив, скорее оттого,  что ожидала большего. Она смеялась потому, что испытывала разочарованье, и хотя  его внимание нравилось ей и представлялось как нельзя более уместным, чем бы  оно ни объяснялось — дружественной ли приязнью, поклоненьем или природною  игривостью, — оно более не покоряло ее сердца. Она по-прежнему  предназначала ему роль друга.    

— Сколь  много я вам обязан, что вы велели мне поехать нынче сюда! — говорил  он. — Какого удовольствия лишился бы, когда бы не вы! Я уже было и впрямь  собрался уезжать назад.    

— Да,  вы были ужасно сердиты, а почему — не знаю. Ну, опоздали, не вам досталась  лучшая клубника… Вы не заслуживали моего доброго участия. Но вы смирили свой  нрав. Вы прямо-таки взывали о том, чтобы вам приказали сюда ехать.    

— Не  говорите, что я сердился. Я был утомлен. Меня одолела жара.    

— Сегодня  жарче.    

— А  я не чувствую. Сегодня мне очень хорошо.    

— Потому  хорошо, что вы сохраняете власть над собою.    

— Вашу  власть? Да, согласен.    

— Положим,  я рассчитывала на такой ответ, но я имела в виду самообладанье. Вчера вы, по  той или иной причине, не сдержались и вышли у себя из повиновенья, но нынче вы  опять владеете собой — а так как я не могу постоянно быть с вами, то, надо  думать, вы все-таки подчиняетесь собственной власти, а не моей.    

— Это  одно и то же. Не мог же я снова обрести над собою власть ни с того, ни с сего.  Молча или вслух, вы все равно повелеваете мною. И потом, вы можете постоянно  быть со мной. Вы со мной всегда.    

— Начиная  со вчерашнего дня, с трех часов пополудни. На более раннее время мое непреходящее  влияние не распространяется, иначе вы бы раньше не вышли из себя.    

— Со  вчерашнего дня? Это вы так считаете. По-моему, я вас впервые увидел в феврале.    

— Ваша  галантность поистине не знает границ. Однако, — понижая голос, —  смотрите, кроме нас, никто не разговаривает. Семь человек сидят и молчат, и  занимать их, болтая подобный вздор, — это немного слишком.    

— Отчего  же! Я не стыжусь ни единого слова, — возразил он, с нарочитым  вызовом. — Да, я вас увидел первый раз в феврале. Пусть это слышит каждый  на Бокс-хилле. Пусть голос мой разнесется окрест, от Миклема до Доркинга — я  вас увидел первый раз в феврале! — И — шепотом: — На наших спутников  напало оцепененье. Чем бы нам их расшевелить? Любой пустяк сослужит эту службу.  Они у меня заговорят!.. Дамы и господа, по приказанью мисс Вудхаус, которая главенствует  повсюду, где бы ни присутствовала, объявляю вам: она желает знать, о чем каждый  из вас сейчас думает.    

Кто-то  рассмеялся и отвечал добродушно. Мисс Бейтс разразилась многословной тирадой,  миссис Элтон надулась при утверждении, что главенствует мисс Вудхаус, — и  с наибольшей определенностью отозвался мистер Найтли:    

— Мисс  Вудхаус в этом уверена? Ей в самом деле хочется знать, что все мы думаем?    

— Ох,  нет, нет! — с преувеличенно беззаботным смехом воскликнула Эмма. — Ни  за что на свете! Меньше всего я хотела бы подставить себя под такой удар.  Готова выслушать что угодно, только не о чем все думают. Впрочем, я бы сказала,  не все. Есть кое-кто, — взглянув на миссис Уэстон и Гарриет, — чьи  мысли я бы, возможно, узнать не побоялась.    

— А  я, — с негодованием вскричала миссис Элтон, — никогда бы не позволила  себе вторгаться в подобную область. Хоть, вероятно, как устроительница и  патронесса — в тех кругах, где я привыкла… обозревая достопримечательности —  молодые девицы — замужние дамы…    

Ее  бурчанье предназначалось преимущественно супругу, и он бормотал ей в ответ:    

— Вы  правы, дорогая, очень правы. Верно, именно так — просто неслыханно — иные особы  сами не знают, что говорят. Лучше не придавать значенья и пропустить мимо ушей.  Каждому понятно, чего заслуживаете вы.    

— Нет,  так не годится, — шепнул Эмме Фрэнк Черчилл, — большинство принимает  это как афронт. Надобно подойти деликатней… Дамы и господа, объявляю вам по  приказанью мисс Вудхаус, что она отказывается от права знать, что у вас на уме,  и только требует, чтобы каждый просто сказал что-нибудь крайне занимательное.  Вас здесь семеро, не считая меня, о котором она уже соблаговолила отозваться  как о крайне занимательной личности, — и каждому вменяется всего лишь  сказать либо одну очень остроумную вещь, либо две не очень, либо три  отъявленные глупости — как собственного сочиненья, так и в пересказе, можно в  прозе, можно в стихах, — а она обещает в любом из вышеперечисленных  случаев от души посмеяться.    

— О,  прекрасно! — воскликнула мисс Бейтс. — Тогда я могу не волноваться.  Три отъявленные глупости — это как раз по моей части. Мне только стоит рот  открыть, и я тотчас брякну три глупости, не так ли? — Озираясь кругом в  благодушнейшей убежденности, что ее все поддержат. — Ну признайтесь, разве  не так?    

Эмма не  устояла.    

— Видите  ли, сударыня, тут может встретиться одно затрудненье. Простите, но вы будете  ограничены числом — разрешается сказать всего лишь три за один раз.    

Мисс  Бейтс, обманутая притворною почтительностью ее обращенья, не вдруг уловила  смысл сказанного, но и когда до нее дошло, не рассердилась, хотя, судя по  легкой краске на лице, была чувствительно задета.    

— А,  вот что!.. Понимаю. Да, мне ясно, что она подразумевает, и я постараюсь впредь  придерживать язык. Видно, — обращаясь к мистеру Найтли, — от меня  стало совсем невмоготу, иначе она бы не сказала такое старому другу.    

— Хорошая  мысль, Фрэнк! — вскричал мистер Уэстон. — Одобрено и принято! Дай-ка  я попробую. Предлагаю вам загадку. Как у вас оцениваются загадки?    

— Невысоко,  сэр, — отвечал его сын, — боюсь, что весьма невысоко. Но мы будем  снисходительны — в особенности к тому, который начинает первым.    

— Нет-нет, —  сказала Эмма, — неправда, что невысоко. Загадкою собственного сочиненья  мистер Уэстон откупится и за себя и за соседа. Смелее, сэр, — я вас  слушаю.    

— Да  мне и самому сомнительно, чтобы она была очень остроумной, — сказал мистер  Уэстон. — Обыкновенная, ничего в ней такого нет, а впрочем, судите сами.  Какие две буквы алфавита обозначают совершенство?    

— Две  буквы? Совершенство?.. Нет, право, не знаю.    

— Ага!  Ни за что не угадаете. Вам, — адресуясь к Эмме, — уж наверное нипочем  не угадать… Ну так и быть, скажу. «М» и «А». Эм-ма. Понятно?    

Слово  «понятно» в этом случае одновременно означало и «приятно». Возможно, загадка не  отличалась остроумием, но что-то, очевидно, в ней было, если Эмма смеялась и  радовалась, а вместе с нею — Фрэнк и Гарриет. На остальное общество она как  будто не произвела впечатления — кое-кто вообще принял ее с деревянным лицом, а  мистер Найтли без улыбки заметил:    

— Теперь  мы видим, какого сорта требуется остроумие, и мистер Уэстон в нем преуспел, но  только для других он, вероятно, истощил эту ниву. Не следовало так спешить с  «совершенством».    

— Что  до меня, по крайней мере, то прошу уволить, — заявила миссис Элтон. —  Решительно не расположена… не имею ни малейшей наклонности. Я как-то получила  акростих на имя Августа и вовсе не испытала удовольствия. Я знаю, кто его  прислал. Неисправимый вертопрах! Вам известно, о ком я говорю. — Кивая  головою мужу: — Такие занятия хороши на Рождество, когда вы сидите вокруг  камина, но летом, когда знакомитесь с красотами природы, они, на мой взгляд,  совсем не к месту. Пусть мисс Вудхаус меня извинит. Я не из тех, чьи остроты к  услугам каждого, и не посягаю на званье записного острослова. Я не обижена  живостью ума, но пусть уж мне предоставят самой решать, когда сказать  что-нибудь, а когда промолчать. Как вам угодно, мистер Черчилл, но увольте нас.  Мы пас — мистер Э., Найтли, Джейн и я. Ничего остроумного сказать не имеем ни  я, ни они.    

— Да-да, —  с насмешливым высокомерием подхватил ее супруг, — меня, сделайте милость,  увольте. Мне нечем позабавить ни мисс Вудхаус, ни других молодых особ.  Степенный женатый человек — какой с меня спрос. Пойдемте, может быть,  прогуляемся, Августа?    

— С  величайшею охотой. Мне, признаться, наскучило так долго обследовать окрестности  на одном месте. Идемте, Джейн, вот вам другая моя рука.    

Джейн,  однако, отказалась, и муж с женою пошли вдвоем.    

— Счастливая  чета! — молвил Фрэнк Черчилл, подождав, пока они удалятся на порядочное  расстояние. — Как подходят друг к другу! Повезло им — жениться, зная друг  друга лишь по встречам в общественных местах! Знакомство, когда не ошибаюсь,  продолжалось считанные недели, там же, где началось, — в Бате! Редкая  удача! Что можно, в сущности, узнать о человеке, о том, каков он, в Бате или  ином общественном месте? Ровно ничего. Только тогда можно составить верное  сужденье о женщине, когда вы видите ее в домашней обстановке, в ее привычном  окружении такою, какова она всегда. Без этого все лишь одно гаданье да воля  случая, и большею частью — злая воля. Сколько мужчин на основании  поверхностного знакомства связали себя и каялись после всю жизнь!    

Мисс  Фэрфакс, которая до сих пор почти не разговаривала, кроме как со своими союзниками,  неожиданно заговорила:    

— Верно,  такие случаи бывают. — Она закашлялась и умолкла. Фрэнк Черчилл выжидательно  повернул к ней голову.    

— Вы  что-то собирались сказать, — произнес он очень серьезно.    

К ней  опять воротился голос.    

— Я  только хотела заметить, что хотя подобного рода прискорбные случаи и бывают,  как с мужчинами, так и с женщинами, но это едва ли происходит часто. Поспешная  и опрометчивая привязанность возникнуть может, но обыкновенно потом бывает  время одуматься. То есть, иначе говоря, одни только слабые и нерешительные  натуры — судьбою коих так или иначе распоряжается случай — допустят, чтобы  неудачное знакомство осталось помехой и обузой навеки.    

Он  ничего не отвечал; лишь посмотрел на нее и поклонился в знак согласия. Немного  погодя он сказал беспечным тоном.    

— А  вот я столь мало доверяю собственному сужденью, что надеюсь, когда мне приспеет  пора жениться, то жену для меня выберет кто-нибудь другой. Может быть,  вы? — Поворотясь к Эмме. — Не угодно ли вам выбрать мне жену?..  Уверен, что ваш выбор придется мне по вкусу. Вам не внове оказывать эту услугу  нашему семейству. — С улыбкой покосясь на своего отца. — Подыщите мне  кого-нибудь. Я вас не тороплю. Возьмите ее к себе под крыло, воспитайте ее.    

— По  образу и подобию самой себя.    

— Непременно,  ежели вам удастся.    

— Хорошо.  Я берусь за это порученье. Вы получите прелестную жену. — Главное, пусть у  ней будет живой нрав и карие глаза. Остальное для меня неважно. Укачу года на  два за границу, а как вернусь — так к вам за женою. Запомните.    

Он мог  не опасаться, что Эмма забудет. В самую жилку попало это порученье! Не портрет  ли Гарриет он изобразил? Отбросить карие глаза — и что мешает Гарриет сделаться  за два года тою, которая ему нужна! Возможно даже, ее-то он и имел в виду,  говоря все это, — как знать? Ведь не зря он упомянул про воспитанье…    

— А  что, сударыня, — обратилась к своей тетке Джейн Фэрфакс, — не  последовать ли нам примеру миссис Элтон?    

— Как  скажешь, родная моя. Я — с дорогой душой. Давно готова. Готова была сразу пойти  с нею, но и так будет ничуть не хуже. Мы ее быстро догоним. Вон она… нет, это  кто-то другой. Это дама из той ирландской компании, которая приехала в наемной  карете, — и нисколько на нее не похожа. Ну и ну…    

Они  ушли, и через полминуты за ними следом направился мистер Найтли. Остались  только мистер Уэстон с сыном, Эмма и Гарриет, и теперь одушевленье молодого  человека достигло таких пределов, что становилось уже неприятно. Даже Эмма  пресытилась наконец зубоскальством и лестью и предпочла бы мирно побродить с  другими или посидеть — пускай не в полном одиночестве, но не будучи предметом  внимания — и тихо полюбоваться прекрасными видами, открывавшимися с высоты. Она  воспрянула духом при появлении слуг, которые искали их, чтобы доложить, что  кареты готовы, и безропотно терпела суматоху сборов, настоянья миссис Элтон,  чтобы ее экипаж подали первым — утешаясь мыслями о спокойной поездке домой,  которою завершатся весьма сомнительные удовольствия этого празднества на лоне  природы. Больше, надеялась она, уже ничье вероломство не вовлечет ее в затеи  для столь неудачно подобранной компании.    

Дожидаясь  кареты, она в какую-то минуту обнаружила, что рядом стоит мистер Найтли. Он  оглянулся по сторонам, словно проверяя, нет ли кого поблизости, и сказал:    

— Эмма,  я снова вынужден, как повелось издавна, сделать вам выговор — возможно, эту  привилегию не даруют мне, а скорее терпят, и все-таки я обязан воспользоваться  ею. Как вы могли так бессердечно обойтись с мисс Бейтс? Как могли позволить  себе столь дерзкую выходку по отношению к женщине ее возраста, ее склада и в ее  положении?.. Эмма, я никогда бы не поверил, что вы на это способны.    

Эмма  вспомнила, вспыхнула и устыдилась, но попыталась обратить все в шутку.    

— Да,  но как было удержаться? Никто бы не смог. Ничего страшного. Она, я думаю, даже  не поняла.    

— Все  поняла, можете мне поверить. Вполне. Об этом уже шел разговор. И вы бы слышали,  как она говорила откровенно, великодушно. Слышали бы, как искренне хвалила вас  за долготерпенье — что вы к ней столь внимательны, что она постоянно видит от  вас и вашего отца столько добра, хотя должна невероятно раздражать вас своим  присутствием.    

— Ох,  я знаю! — вырвалось у Эммы. — Знаю, это святая душа, но согласитесь —  хорошее, к несчастью, так тесно переплетается в ней с курьезным!    

— Переплетается, —  сказал он. — Согласен. И будь она богата, я мягче подходил бы к тем,  которые не видят подчас хорошего за курьезным. Будь она женщина состоятельная,  я не спешил бы вступаться за нее при каждой безобидной нелепости — не ссорился  бы с вами из-за маленьких вольностей в обращении. Будь она вам равна по  положению… Но, Эмма, задумайтесь — ведь это далеко не так. Она бедна — она,  рожденная жить в довольстве, пришла в упадок и, вероятно, обречена еще более  прийти в упадок, если доживет до старости. Ее участь должна была бы внушать вам  сострадание. Некрасивый поступок, Эмма!.. Вы, которую она знает с колыбели… вы  росли у ней на глазах с той еще поры, когда за честь почитали заслужить ее  внимание, и вот теперь, из легкомыслия, из минутной заносчивости вы насмехаетесь  над нею, унижаете ее — и это в присутствии ее племянницы, при всех, не подумав  о том, что многие — некоторые наверняка — возьмут себе за образец ваше  обращенье с нею… Вам это неприятно слышать — мне очень неприятно говорить, но я  должен, я буду говорить вам правду, пока могу, и жить со спокойной совестью —  знать, что я вам был истинным другом, давая добрые советы, и верить, что  когда-нибудь вы поймете меня лучше, чем теперь.    

За  разговором они подошли к карете; она стояла наготове, и Эмма рот не успела  открыть, как он уже подсадил ее туда. Он неверно истолковал чувства, которые не  давали ей повернуться к нему лицом, сковывали язык. На себя, одну себя она  сердилась, глубокая жалость и стыд владели ею. Это они помешали ей говорить, и,  сев в карету, она на миг бессильно откинулась назад, но тотчас — браня себя,  что не простилась, не отозвалась, что уезжает с недовольным видом, — высунулась  наружу, чтобы окликнуть его, помахать рукою, показать, что все это не  так, — однако как раз на этот миг опоздала. Он уже отошел; лошади тронули.  Она продолжала смотреть ему в спину, но он не оглянулся, и скоро — казалось,  они не ехали, а летели — карета уже была на полпути к подножию, и все осталось  позади. Эмму душила невыразимая и почти нескрываемая досада. Как никогда в  жизни, изнемогала она от волненья, сожаленья, стыда. Его слова потрясли ее. Он  сказал правду, отрицать было бесполезно. Она в душе сама это знала. Как могла  она так жестоко, так грубо поступить с мисс Бейтс!.. Уронить себя в глазах  того, чьим мнением так дорожила! Как допустила, чтобы они расстались без слова  благодарности, без слова согласия с ее стороны — вообще без единого доброго  слова!    

Минуты  шли, но они не приносили облегченья. Чем она дольше размышляла, тем глубже  чувствовала свою вину. Ей было тяжело, как никогда. К счастью, поддерживать  разговор не было надобности. Рядом сидела только Гарриет, и тоже, кажется, не в  лучшем настроении — молчаливая, подавленная, — и всю дорогу домой по щекам  у Эммы — неслыханное дело! — текли и текли слезы, и она не трудилась их  сдерживать.    

 Глава 8    

     

Весь  вечер Эмму не покидало сожаление о злополучной прогулке на Бокс-хилл. Какое впечатление  осталось у других участников, она не знала. Возможно, каждый из них сейчас в  своем доме и на свой манер с удовольствием перебирал в памяти ее подробности,  но она сама не назвала бы второго такого утра — убитого совершенно  напрасно, — которое не дало ничего ни уму, ни сердцу и о котором после так  тошно вспоминать. Играть целый вечер со своим батюшкой в триктрак было, по  сравнению с этим, блаженством. Тут, по крайней мере, она могла черпать удовлетворенье  в сознании, что отдает ему любимейшее время суток; что хотя, вероятно, не  вполне по заслугам пользуется его обожанием, его безоговорочным доверием, но не  заслуживает и суровой укоризны. Могла надеяться, что хотя бы как дочь не  окончательно очерствела душой. Что ей не скажут: «Как могли вы столь  бессердечно обходиться с отцом?.. Я должен, я буду говорить вам правду, пока  могу». Чтобы она еще когда-нибудь позволила себе с мисс Бейтс… Никогда! Если  вниманием в будущем можно стереть прошлую вину, то у нее, пожалуй, есть надежда  снискать себе прощенье. А вина за нею была — правда, более в помыслах, чем на  деле, — об этом ей твердила совесть; слишком часто она бывала  пренебрежительна, суха. Но это больше не повторится. В порыве искреннего  раскаяния она решила, что на другое же утро пойдет ее навестить и тем положит  начало добрым, ровным и равным отношениям.    

Наутро  эта решимость не ослабла, и Эмма пораньше вышла из дому, чтобы ничто не помешало  ей. Она не исключала, что может встретить по пути мистера Найтли или что он  может заглянуть к мисс Бейтс в то время, когда она будет там. И пусть. Ее это  не смущало. Пускай он станет свидетелем справедливого, чистосердечного  покаянья… Она поглядывала в сторону Донуэлла, покуда шла, но он не показался.    

«Хозяюшки  дома». Первый раз она радовалась этим словам, первый раз вступала в эту прихожую,  поднималась по этой лестнице с желанием сделать приятное, а не сделать  одолженье; получить удовольствие, а не возможность высмеять за спиною.    

Ее  приближенье вызвало переполох — за дверьми возникло движение, раздались голоса.  Слышно было, как мисс Бейтс кого-то торопит; прислуга с испуганным, растерянным  лицом попросила ее минутку подождать, а потом впустила слишком рано. Тетушка с  племянницей в это мгновенье исчезали за дверью в другую комнату. Она отчетливо  разглядела, что у Джейн ужасный вид, и перед тем, как дверь за ними  затворилась, уловила слова мисс Бейтс: «Ладно, милая, скажу, что ты в постели,  ведь ты и впрямь совсем больна».    

Бедная  старенькая миссис Бейтс, учтивая и тихая, как всегда, как будто не очень  понимала, что происходит.    

— Боюсь,  что Джейн нездоровится, — сказала она, хотя не знаю — мне говорят, что она  здорова. Дочь, вероятно, сейчас выйдет, мисс Вудхаус. Вы не поищете себе  стульчик? И Патти куда-то запропастилась, как на грех. Я сама мало чем могу…  Нашли стул, сударыня? Вам удобно? Она сию минуту будет здесь, я уверена. Эмма  искренне на это надеялась. У нее мелькнуло опасенье, что мисс Бейтс избегает  ее. Но мисс Бейтс вскоре появилась. «Как это мило, они так рады», — однако  совесть подсказывала Эмме, что это уже не прежнее жизнерадостное многословье —  что облику и манерам недостает былой непринужденности. Она сердечно  осведомилась о здоровье мисс Фэрфакс, не без умысла понемногу возродить в мисс  Бейтс прежние чувства. Это мгновенно возымело действие.