1 2 3 4 
Мамаева . Какие?      

Курчаев . Я никак не мог ожидать этого.   Притом же это несовместно с моею службой.      

Мамаева . Что несовместно?      

Курчаев . Я и воспитанием не   приготовлен…      

Мамаева . Я вас не понимаю.      

Курчаев . Софья Игнатьевна ищет для   племянницы…      

Мамаева . Ну?      

Курчаев . Мог ли я этого ожидать? это   так редко бывает…      

Мамаева . Что, что?      

Курчаев . Я никогда и не слыхивал…      

Мамаева . Да объяснитесь хорошенько.      

Курчаев . Она ищет добродетельного   человека.      

Мамаева . Ну, так что ж?      

Курчаев . Я никаких добродетелей не   имею.      

Мамаева . Как никаких? Что же, в вас   только пороки?      

Курчаев . Я и пороков не имею, я просто   обыкновенный человек. Это странно искать добродетельного человека. Ну, не будь   Глумова, где бы она взяла? во всей Москве только он один и есть. И чудеса с ним   бывают, и видения он видит. Ну, позвольте вас спросить, как же можно этого   требовать от всякого?      

Мамаева . Погодите, погодите! Может   быть, это еще и лучше не иметь добродетелей, но не иметь и пороков.      

       

Входит   из сада Машенька.         

       Явление шестое      

       

Мамаева,   Курчаев, Машенька, потом Турусина, Мамаев и Крутицкий.       

       

Мамаева . Поздравляю вас! Вы с каждым   днем все больше расцветаете. Очень рада вашему счастию.      

Машенька . В господине Глумове так много   хороших качеств, что мне становится страшно, я не считаю себя достойною такого   мужа.      

Мамаева . Где же и искать добродетелей,   как не в вашем доме? Вы можете пользоваться и наставлением и примером от вашей   тетушки.      

Машенька . Я ей очень благодарна!   Добродетельной быть действительно очень недурно, но из всех добродетелей я могу   похвалиться только одною: послушанием.      

       

Входят   Турусина, Мамаев и Крутицкий.         

       

Мамаев (Крутицкому) . В принципе   я с вами согласен, но в подробностях нет.      

Крутицкий . Да почему же?      

Мамаев . Зачем непременно трагедия,   отчего не комедия?      

Крутицкий . А затем, что комедия   изображает низкое, а трагедия высокое, а нам высокое-то и нужно.      

Мамаев . Да, но позвольте! Рассмотрим   этот предмет со всех сторон.      

       

Отходят   в глубину.       

       

Турусина (Мамаевой) . У нас теперь   принято не верить ничему, это в моде; только и слышишь, зачем вы пускаете к   себе Манефу, она обманщица. Вот бы я и пригласила господ неверующих посмотреть,   какая она обманщица. Я очень рада за нее, она теперь войдет в моду, получит   большую практику. И мне Москва должна быть благодарна, что я нашла такую   женщину, я этим много для Москвы сделала.      

Мамаева . Но где же ваш жених? я его не   вижу.      

Турусина . Машенька, где Егор Дмитрич?      

Машенька . Он в саду с Городулиным.      

Турусина . По рекомендациям всех моих   знакомых и по некоторым другим причинам, я уже ожидала, что встречу примерного   молодого человека. Но когда я познакомилась с Егором Дмитричем покороче, тут я   увидала, что он превзошел все мои ожидания.      

Мамаев (подходя) . Кто это   превзошел все ожидания?      

Турусина . Ваш племянник.      

Мамаев . Я знал, что вы будете меня   благодарить за него. Знаю, кому что нужно, знаю. Не стал сватать ему другую   невесту, прямо к вам.      

Турусина . Вам бы грешно было; вы знаете,   я сирота.      

Крутицкий . Да, Глумов может далеко пойти.      

Мамаев . Разумеется, с нашею помощью.      

       

Входит   Григорий.       

       

Турусина . И за что мне такое счастие?   Разве за мои… (Григорию.)  Что тебе? Разве за мои добрые дела?      

       

Человек   подает конверт.       

       

Что это   такое? (Распечатывает.)  Какая-то газета! Должно быть, не ко мне.      

Мамаева (берет конверт) . Нет, к   вам. Вот видите, адрес.      

Турусина . Это, должно быть, ошибка. Кто   принес?      

Григорий . Почтальон-с.      

Турусина . Где он?      

Григорий . Он давно ушел-с.      

Мамаев . Дайте-ка сюда. Я вам разберу и   объясню. (Берет конверт и вынимает из него печатный лист.)  Во-первых,   газета, да и не газета, а только один лист из газеты, одна статья.      

Турусина . Но ведь это не из редакции?      

Мамаев . Нет, кто-нибудь из знакомых   прислал.      

Турусина . Что же такое там?      

Мамаев . А вот сейчас рассмотрим.   Статья называется: «Как выходят в люди».      

Турусина . Это до нас не касается.   Бросьте.      

Мамаев . Зачем же? Надо посмотреть. Вот   и портрет с подписью: «Муж, каких мало». Ба, ба, ба! Да это Егор Дмитрич!      

Мамаева . Покажите сюда, это интересно.      

       

Мамаев  отдает газету.       

       

Турусина . Это какая-нибудь гнусная   интрига, у него должно быть много врагов.      

       

Мамаев   косо взглядывает на Курчаева.         

       

Курчаев . Вы не меня ли подозреваете? Я   в живописи не мастер, только вас и умею рисовать.      

Мамаев    (строго)   . Да, да… Я знаю.      

Мамаева . Тот, кто писал эту статью,   должен очень хорошо знать Егора Дмитрича; тут все малейшие подробности его   жизни, если это только не выдумки.      

Мамаев (вынимает из конверта   тетрадь) . Вот еще что-то.      

Крутицкий . Это его рука, я к ней   пригляделся. Его, его! чем хотите отвечаю!      

Мамаев . Да, это его рука, а вот   подпись другой рукой: «В доказательство того, что все в статье справедливо,   прилагается сей дневник». Что нам читать: статью или дневник?      

Крутицкий . Лучше уж оригинал.      

Мамаев . Начнем с той страницы, которая   заложена закладкой. Тут счет. «Манефе двадцать пять рублей, ей же еще двадцать   пять рублей… Дура набитая, а берется предсказывать! Учил, учил, насилу наладил.   Ей же послано: бутылка рому. Ей же дано на дому у меня пятнадцать рублей… Очень   неприятно, что таким прибыльным ремеслом занимаются глупые люди. Любопытно   узнать, что она возьмет с Турусиной? спросить после! Двум приживалкам Турусиной   за гаданье на картах и за рассказыванье снов, в которых они должны видеть   каждый день меня, по семи рублей с полтиной и по серебряной табакерке, десять   рублей за обе».      

Турусина (нюхая спирт) . Всех   прогоню, всех! Злой быть грешно и доброй глупо! Как жить после этого?      

Мамаева . Не жалуйтесь, не вас одних   обманывают.      

Мамаев . «За три анонимных письма к   Турусиной пятнадцать коп…»      

Машенька . Так вот откуда письма-то, ma   tante!      

Турусина . Вижу, мой друг. Извини меня! Я   очень дурно сделала, что взяла на себя заботу устроить твою судьбу; я вижу, что   это мне и не по уму, и не по силам. Располагай собой как хочешь, я тебе мешать   не буду.      

Машенька (тихо) . Мой выбор уж   сделан, ma tante.      

Турусина . И прекрасно! В нем ты не   обманешься, потому что он ничего хорошего и не обещает.      

       

Курчаев   кланяется.       

       

А этих   приживалок я прогоню непременно.      

Крутицкий . И заведете себе других?      

Турусина . Не знаю.      

Мамаев . Прикажете продолжать?      

Турусина . Уж теперь продолжайте, все   равно.      

Мамаев . «Человеку Мамаева, за то, что   привез ко мне своего барина обманом, пользуясь его слабостью к отдающимся   внаймы квартирам, — этому благодетелю моему три рубля. Чувствую, что   мало». Тут дальше разговор со мной, совсем не интересный. «Первый визит   Крутицкому. Муза! Воспоем доблестного мужа и его прожекты. Нельзя довольно   налюбоваться тобой, маститый старец! Поведай нам, поведай миру, как ты   ухитрился, дожив до шестидесятилетнего возраста, сохранить во всей   неприкосновенности ум шестилетнего ребенка?»      

Крутицкий . Ну, довольно! это пашквиль…   Кому приятно?..      

       Явление седьмое      

       

Те же   и Городулин, потом Глумов.         

       

Мамаев (не замечая Городулина) .   Позвольте, тут я вижу несколько слов о Городулине. «Городулин в каком-то глупом   споре о рысистых лошадях одним господинам назван либералом; он так этому   названию обрадовался, что три дня по Москве ездил и всем рассказывал, что он   либерал. Так теперь и числится». А ведь похоже!      

Крутицкий . Похоже! Вы про себя-то   прочтите, похоже ли написано.      

Городулин . Вы находите, что похоже?      

Мамаев . Ах, Иван Иваныч! я вас и не   приметил. Посмотрите, как нас тут расписали.      

Городулин . Кто же этот современный   Ювенал?      

Мамаев . Мой племянник Глумов.      

Турусина . Отдайте, Иван Иванович, эту   рукопись автору и попросите его, чтобы он удалился незаметно.      

       

Входит   Глумов, Городулин почтительно подает ему дневник.       

       

Глумов (принимая дневник) .   Зачем же незаметно? Я ни объясняться, ни оправдываться не стану. Я только скажу   вам, что вы сами скоро пожалеете, что удалили меня из вашего общества.      

Крутицкий . Милостивый государь, наше   общество состоит из честных людей.      

Все . Да, да, да!      

Глумов (Крутицкому) . А вы сами,   ваше превосходительство, догадались, что я нечестный человек? Может быть, вы   вашим проницательным умом убедились в моей нечестности тогда, как я взялся за   отделку вашего трактата? Потому что какой же образованный человек возьмется за   такую работу? Или вы увидали мою нечестность тогда, когда я в кабинете у вас раболепно   восторгался самыми дикими вашими фразами и холопски унижался перед вами? Нет,   вы тогда готовы были расцеловать меня. И не попадись вам этот несчастный   дневник, вы долго, долго, всегда считали бы меня честным человеком.      

Крутицкий . Оно конечно, но…      

Глумов (Мамаеву) . Вы, дядюшка,   тоже догадались сами, а? Не тогда ли, как вы меня учили льстить Крутицкому?..   Не тогда ли, как вы меня учили ухаживать за вашей женой, чтобы отвлечь ее от   других поклонников, а я жеманился да отнекивался, что не умею, что мне   совестно? Вы видели, что я притворяюсь, но вам было приятно, потому что я давал   вам простор учить меня уму-разуму. Я давно, умнее вас, и вы это знаете, а когда   я прикинусь дурачком и стану просить у вас разных советов, вы рады-радехоньки и   готовы клясться, что я честнейший человек.      

Мамаев . Ну, что нам с тобой считаться   — мы свои люди.      

Глумов . Вас, Софья Игнатьевна, я точно   обманул, и перед вами я виноват, то есть не перед вами, а перед Марьей   Ивановной, а вас обмануть не жаль. Вы берете с улицы какую-то полупьяную   крестьянку и по ее слову послушно выбираете мужа для своей племянницы. Кого   знает ваша Манефа, кого она может назвать? Разумеется, того, кто ей больше   денег дает. Хорошо, что еще попался я, Манефа могла бы вам сосватать   какого-нибудь беглого, и вы бы отдали, что и бывало.      

Турусина . Я знаю одно, что на земле   правды нет, и с каждым днем все больше в этом убеждаюсь.      

Глумов . Ну, а вы, Иван Иваныч?      

Городулин . Я ни слова. Вы прелестнейший   мужчина! Вот вам рука моя. И все, что вы говорили про нас, то есть про меня —   про других я не знаю, — правда совершенная.      

Глумов . Я вам нужен, господа. Без   такого человека, как я, вам нельзя жить. Не я, так другой будет. Будет и хуже   меня, и вы будете говорить: эх, этот хуже Глумова, а все-таки славный малый. (Крутицкому.)    Вы, ваше превосходительство, в обществе человек, что называется, обходительный;   но когда в кабинете с глазу на глаз с вами молодой человек стоит навытяжку и,   униженно поддакивая, после каждого слова говорит «ваше превосходительство», у   вас по всем вашим членам разливается блаженство. Действительно честному   человеку вы откажете в протекции, а за того поскачете хлопотать сломя голову.      

Крутицкий . Вы слишком злоупотребляете   нашею снисходительностию.      

Глумов . Извините, ваше   превосходительство! (Мамаеву.)  Вам, дядюшка, я тоже нужен. Даже   прислуга ни за какие деньги не соглашается слушать ваших наставлений, а я   слушаю даром.      

Мамаев . Довольно! Если ты не понимаешь,   мой милый, что тебе здесь оставаться долее неприлично, так я тебе растолкую…      

Глумов . Понимаю. И вам, Иван Иваныч, я   нужен.      

Городулин . Нужен, нужен.      

Глумов . И умных фраз позаимствоваться   для спича…      

Городулин . И умных фраз для спича.      

Глумов . И критику вместе написать.      

Городулин . И критику вместе написать..      

Глумов . И вам, тетушка, нужен.      

Мамаева . Я и не спорю, я вас и не виню   ни в чем.      

Крутицкий (Мамаеву) . Я, знаете ли,   в нем сразу заметил…      

Мамаев (Крутицкому) . И я сразу.   В глазах было что-то.      

Глумов . Ничего вы не заметили. Вас   возмутил мой дневник. Как он попал к вам в руки — я не знаю. На всякого мудреца   довольно простоты. Но знайте, господа, что, пока я был между вами, в вашем   обществе, я только тогда и был честен, когда писал этот дневник. И всякий   честный человек иначе к вам относиться не может. Вы подняли во мне всю желчь.   Чем вы обиделись в моем дневнике? Что вы нашли в нем нового для себя? Вы сами   то же постоянно говорите друг про друга, только не в глаза. Если б я сам прочел   вам, каждому отдельно, то, что про других писано, вы бы мне аплодировали. Если   кто имеет право обижаться, сердиться, выходить из себя, беситься, так это я. Не   знаю кто, но кто-нибудь из вас, честных людей, украл мой дневник. Вы у меня   разбили все: отняли деньги, отняли репутацию. Вы гоните меня и думаете, что это   все — тем дело и кончится. Вы думаете, что я вам прощу. Нет, господа, горько   вам достанется. Прощайте! (Уходит.)       

       

Молчание.       

       

Крутицкий . А ведь он все-таки, господа,   что ни говори, деловой человек. Наказать его надо; но, я полагаю, через   несколько времени можно его опять приласкать.      

Городулин . Непременно.      

Мамаев . Я согласен.      

Мамаева . Уж это я возьму на себя.      

 КОММЕНТАРИИ      

       

Впервые   пьеса была опубликована в журнале «Отечественные записки», 1868, № 11.      

Замысел   комедии «На всякого мудреца довольно простоты» сложился у Островского летом   1868 г., писалась пьеса с конца августа 1868 г. В начале сентября   этого года драматург сообщал Бурдину из Москвы: «Я как приехал, так сел за   дело, теперь у меня пишется большая комедия „На всякого мудреца довольно   простоты“, но ты помолчи пока; в сентябре я ее кончу и приеду в Петербург,   тогда ты ее заявишь» (т. XIV, стр. 166). Бурдин боялся, что пьеса опоздает к   его бенефису, и всячески торопил Островского; драматург отвечал 30 сентября   Бурдину: «Сюжет так серьезен, что торопиться никак нельзя, особенно важен   последний акт, который надо отделать хорошенько» (т. XIV, стр. 168).      

Пьеса   была окончена 7 октября того же года.      

Социально-политическая   острота комедии вызвала резкое недовольство консервативной общественности.   Стремясь опорочить комедию, снизить ее идейно-художественное значение,   консервативные критики писали о нетипичности, о грубой утрированности образов   комедии, о водевильности многих ее ситуаций и композиционной бессвязности (В.   П. Буренин (Z) — «Санкт-Петербургские ведомости», 1869, № 11, 11 января;   Д. В. Аверкиев — «Голос», 1868, № 304, 3 ноябри, и др.). Либеральная   критика, не принимая сатирической направленности комедии, встретила ее также по   преимуществу отрицательно (см., например, рецензию С. А. Венгерова (W),   «Русский инвалид». 1868, № 301, 3 ноября).      

Более   благосклонно отозвалась о пьесе газета «Современная летопись». Ее рецензент (А.   С.), не принимая резкой сатиры Островского, обвиняя драматурга в преувеличении   и шаржировке, отмечал и достоинства пьесы, называл ее «капитальной»,   «исполненной современного интереса и несомненных литературных достоинств»   («Современная летопись», 1868, № 39, 10 ноября). Фельетонист газеты «Новое   время» (X) воспринял эту комедию как «длинный ряд картин, обрисовывающих яркими   красками известную среду нашего общества». В пьесе «что ни личность, то тип,   который ежедневно встречается и сталкивается с нами в жизни. Вся пьеса — это   едкая сатира на отживающее в России поколение». Недостатком пьесы он считал   «отсутствие целостного содержания» («Новое время», 1868, № 222, 12   ноября). Такого же мнения был театральный обозреватель газеты «Петербургский   листок». Комедия Островского, по его словам, «с весьма яркой стороны   обрисовывает наше отживающее, а в сущности, весьма живущее и даже, так сказать,   наследственное поколение… Грустную картину рисует нам наш сатирик, но картину   верную, не преувеличенную» («Петербургский листок», 1868, № 157, 3   ноября).      

Революционно-демократическая   и демократическая общественность оценила комедию как подлинно художественное   произведение, исполненное жизненной правды.      

Н. А.   Некрасов в письме к драматургу от 19 октября 1868 г. отметил в пьесе   «задатки истинного комизма» (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. XI,   M. 1952, стр. 117). М. Е. Салтыков-Щедрин ввел Глумова в галерею действующих   лиц своих произведений.      

Демократические   и наиболее левые либеральные критики отмечали жизненность, новизну, едкую   сатиричность и типичность образов пьесы. Так, например, Е. И. Утин большим   достоинством комедии считал то, что в ней показываются уже не купеческие, а   дворянские круги и человек изображается не в его семейных взаимоотношениях, а в   «сфере общественных отношений, в области, так сказать, политической жизни   нации». В типах пьесы «со всею яркостью отражается картина современного   общества». Но, признавая Глумова глубоко типическим лицом, критик считал   «фальшиво взятым аккордом» проявление в нем честности и благородства, когда он   в дневнике пишет «летопись людской пошлости» («Вестник Европы», 1860, № 1,   стр. 326, 345, 346, 347).      

А. С.   Суворин (Незнакомец), бывший в эту пору прогрессивным журналистом «с симпатиями   к Белинскому и Чернышевскому, с враждой к реакции» (В. И. Ленин, Сочинения, т.   18, стр. 250), заявлял, что комедия «На всякого мудреца довольно простоты»   оставляет «далеко позади себя толпу драматических изделий других российских   авторов». В этой комедии, по его мнению, «есть сцены, очень хорошо написанные,   диалоги блестящие, часто дышащие остроумием…действие идет довольно живо и   естественно». Но Суворин считал, что Островский показал консерваторов якобы   слишком оглупленными, как «сонм дураков», и допустил просчет, поставив в центре   пьесы Глумова, по его мнению, не являющегося типическим лицом   («Санкт-Петербургские ведомости», 1868, № 301, 3 ноября).      

Рецензент   газеты «Биржевые ведомости» (М. Ф.) указывал на «типичность и рельефность»   действующих лиц пьесы, отображающих «пустозвонов либералов, закоренелых   ретроградов, ханжей и тому подобный современный люд, с которым мы встречаемся   чуть ли не на каждом шагу». Признавая некоторую («местами») утрировку   характеров, рецензент оправдывал ее: «Г-н Островский, желая написать сатиру —   взял квинтэссенцию человеческих пороков, оттого многие личности, как, например,   ретроград Крутицкий, кажутся как бы утрированными» («Биржевые ведомости», 1868,   № 294, 5 ноября).      

Отмечая   большие идейные и художественные достоинства комедии, эти критики (Утин,   Суворин, М. Ф.) вместе с тем выражали недовольство композицией пьесы, упрекали   драматурга в искусственности интриги, в злоупотреблении водевильными приемами,   случайностями.      

Позднее,   отвечая на упреки такого рода в адрес комедии, А. Кугель замечал: «Сравнительно   малая популярность этой, быть может наиболее глубокой по замыслу, комедии   Островского не указывает ли на непонимание формы этой пьесы?» («Театр и   искусство», 1899. № 37, 12 сентября). А Ю. Юрьев в 1910 г. писал, что   комедия «На всякого мудреца довольно простоты» «дивная», «высокоталантливая   вещь, содержащая целую галерею великолепнейших по жизненности фигур, написанная   в форме блестящего диалога, буквально насыщенная юмором и остроумием». Он   подчеркивал в ней «острую сатиру с весьма широким общественным захватом»   («Рампа и жизнь», 1910, № 12, стр. 191).      

16   октября 1868 г. комедия «На всякого мудреца довольно простоты» была   разрешена драматической цензурой.      

Первое   представление ее состоялось 1 ноября 1868 г. на сцене Александринского   театра (Петербург).      

Удачным   было исполнение роли Глумова дебютантом Н. В. Самойловым. Он естественно входил   в тон любого своего собеседника, льстил ему и в то же время всегда сохранял   чувство собственного превосходства и иронию, не замечаемые собеседником   («Биржевые ведомости». 1868, № 294, 5 ноября. См. также «Новое время»,   1868, № 222, 12 ноября).      

Роль   Городулина великолепно исполнял В. В. Самойлов. Самойлов «был до того   хорош, — восхищался рецензент журнала „Вестник Европы“ (В. Т.), —   когда он прикидывался Дон-Жуаном в разговоре с светскою женщиною и в   либеральном разговоре с притворным либералом Глумовым, что можно было подумать,   будто он копировал какое-нибудь действительное лицо. Простота, развязность,   естественность, жизненность, приданная г. Самойловым изображаемому им типу,   сделали то, что по нескольким словам г. Городулина мы узнали не только его   настоящее, но и его прошедшее и будущее» («Вестник Европы», 1868, № 12,   стр. 903).      

Игра П.   В. Васильева (Крутицкий) вызвала противоречивые отклики. Рецензент журнала   «Вестник Европы» считал, что П. В. Васильев создал глубоко типический образ   старого генерала отживающих времен; особенно же ему удалась сцена с Турусиной,   в которой он из чиновника «всем и всеми недовольного», «негодующего на новые   порядки» превращался в «сластолюбивого старика» (там же). Но Д. В. Аверкиев   находил, что Васильеву не удалось представить в своей роли именно «важного   барина» («Голос», 1868, № 304, 3 ноября).      

Ю. Н.   Линская, играя Глумову, создала «прекрасный тип умной старухи», заботящейся о   карьере своего сына («Биржевые ведомости», 1868, № 294, 5 ноября). А. М.   Читау великолепно показала светскую женщину. По отзыву рецензента газеты   «Биржевые ведомости», Ф. А. Бурдин «был чрезвычайно прост и типичен» в роли   Мамаева. Вполне удовлетворительно играли и другие участники спектакля: П. С.   Степанов — Голутвин, П. К. Громова — Манежи, Е. Н. Жулева — Турусина, Малышева   — Машенька, П. П. Пронский — Курчаев, П. А. Петровский — Григорий, Розенштрем —   лакей Мамаева.      

Театральная   критика признала этот спектакль «превосходным», «довольно хорошо обставленным»,   «привлекающим массу публики», которая смотрит его «с истинным удовольствием»   («Петербургский листок», 1868, № 157, 3 ноября; «Неделя», 1868, № 48;   «Новое время», 1868, № 222, 12 ноября; «Сын отечества», 1868, № 260,   16 ноября). После спектакля Бурдин писал Островскому: «Скажу одно, артисты   сделали свое дело (вполне по совести ), пьеса очень понравилась,   артистов и тебя вызывали бесчисленно, дебютант имел большой успех» («А. Н.   Островский и Ф. А. Бурдин. Неизданные письма», М. — Пг. 1923, стр. 85).      

6 ноября   1868 г. премьера комедии состоялась в московском Малом театре, в бенефис   К. Г. Вильде.      

В центре   спектакля был С. В. Шумский. Он играл Крутицкого «военным генералом и придавал   ему совершенно иной характер, чем петербургский исполнитель этой роли». У П. В.   Васильева Крутицкий «выходил глуповатым, наполовину выжившим из ума. У Шумского   он был генералом „не у дел“, глубоко убежденным в своей житейской мудрости и   опытности. Его страсть к поучениям и проектам была не чудачеством ничем не   занятого старика, а результатом глубокого убеждения в своей правоте, желанием   направить всех на истинный путь… Такой Крутицкий был самым интересным лицом в   пьесе» (Д. А. Коропчевский, «С. В. Шумский». «Ежегодник императорских театров»,   сезон 1895–1896 г., кн. 3, стр. 42–43).      

Другие   роли исполняли: К. Г. Вильде — Глумов, X. И. Таланова — Глумова, П. М.   Садовский — Мамаев, Н. А. Александров — Курчаев, В. А. Дмитревский — Голутвин,   С. П. Акимова — Манефа, Е. Н. Васильева — Мамаева, И. В. Самарин — Городулин,   Н. М. Медведева — Турусина, Г. Н. Федотова — Машенька, Д. В. Живокини —   Григорий, А. А. Черневский — лакеи Мамаева.      

«Пьеса   моя прошла в Москве, — извещал Островский Бур-дина, — с успехом   небывалым» (т. XIV, стр. 170). О том же сообщала и пресса: «Публика приняла   новую пьесу чрезвычайно благосклонно, неоднократно вызывали как автора, так и   исполнителей» («Современная летопись», 1868, № 39, 10 ноября). Г. Н.   Федотова, вспоминая этот спектакль, писала: «На первом представлении произошел   небывалый случай. После монолога и ухода Глумова Островский был вызван   несколько раз во время действии, при действующих лицах на сцене. Такого случая   я больше в жизни не помню» («Русское слово», 1911, № 125, 2 июня).      

В   1876 г. в Малом театре в роли Глумова выступил А. П. Ленский, создавший   блестящий образ, воспоминания о котором живут в театральных преданиях и поныне.   «Я никогда, — вспоминает Е. Д. Турчанинова, — не видела такой полноты   раскрытия образа, начиная с первого момента. Глумов у него был умный, злой,   иронический; он знал, с кем имел дело, знал, как надо с кем разговаривать, и   все время вел свою линию. Это было совершенно изумительно» («Творческие беседы   мастеров театра. А. А. Яблочкина, В. Н. Рыжова, Е. Д. Турчанинова», М. —   Л. 1938, стр. 57).      

Некоторые   критики упрекали Островского за сходство обличительных монологов Глумова с   монологами Чацкого. Ленский, играя роль Глумова, оправдывал это сходство. Его   Глумов в завершающей сцене возвращал себе право бичевать отринувшее его   общество. «И когда Глумов — Ленский уходил со сцены (всегда под гром   рукоплесканий), становилось понятно, почему ошеломленные его речами Мамаевы и   Крутицкие тут же решают, что дерзкого Глумова надобно вернуть и „приласкать“.   Глумов, выпущенный на свободу из золотой клетки, Глумов, обретший вновь право   на прямую речь, примется опять за свои эпиграммы, и эти новые эпиграммы будут   куда опаснее прежних для всех этих Крутицких и Городулиных, нравы и характеры   которых Глумов теперь так хорошо изучил. Мамаевым и всем прочим необходимо для   собственной безопасности вернуть Глумова и вновь „приручить“ его в   полу-Молчалина» (С. Н. Дурылин, «80 лет на сцене». А. Н. Островский. «„На   всякого мудреца довольно простоты“ на сцене Малого театра», М. 1948, стр. 17).      

При   возобновлении комедии в Малом театре в 1886 г. оригинальные сценические   образы создали О. О. Садовская в роли Глумовой, Н. А. Никулина в роли Мамаевой   и М. П. Садовский и роли Голутвина. О. О. Садовская играла Глумову бывшей   барыней, принужденной по нужде льстить Мамаевой. В исполнении Н. А. Никулиной   Мамаева была женщиной «с большим, неугасающим темпераментом»; Глумов явился для   нее находкой (там же, стр. 23). М. П. Садовский показывал в Голутвине ничтожного,   дрянного, по голодного и жалкого человека.      

С 1875   по 1917 г. комедия «На всякого мудреца довольно простоты» прошла на сценах   петербургских, московских и провинциальных театров 627 раз.      

С   огромным успехом она идет в советском театре, на столичной и периферийной   сценах. Наиболее яркой постановкой пьесы «На всякого мудреца довольно простоты»   в советском театре является постановка московского Малого театра 1935 г.      

Лучшие   дореволюционные спектакли были прекрасными образцами ансамбля, но в них «не   было уловлено то салтыковское звучание, которое свойственно этой пьесе   Островского и в котором заключен сценический пафос этой комедии» (С. Н.   Дурылин, «Островский на сцене Московского Малого театра», М. 1938, стр. 73).   Малый театр в 1935 г. создал острый сатирический спектакль, в котором   артисты выступали с оригинальной трактовкой своих ролей. Очень интересно,   по-новому M. M. Климов играл Городулина. «Его Городулин — это чуть постаревший,   сильно отяжелевший Хлестаков… Думать ему „решительно некогда“: он — делец; он   творит эпоху; он строит железные дороги (то есть режет купоны железнодорожных   акций), он проводит „великие реформы 60-х годов“ (то есть под парами   шампанского болтает всякий вздор в клубе), он… Да разве перечесть, что он   делает?» (там же, стр. 75).      

А. А.   Яблочкина, игравшая Мамаеву, вспоминает: «Мамаеву играли многие крупные актрисы   русского театра, играли по-разному, давали отличные друг от друга   характеристики… Но вот интересно: при всем различии трактовок они не выходили   за пределы анализа личных качеств Мамаевой. Интерес актрисы сосредотачивался на   ее любовных отношениях с Глумовым… Я стремилась… раскрыть типическое в ее   характере, показать во всех ее неблаговидных поступках отражение типичных   качеств паразитического класса. Ни о каком обаянии Мамаевой уже не могло быть и   речи» (А. А. Яблочкина, «Жизнь в театре», М. 1953, стр. 181–182).      

В этом   спектакле весьма рельефно были показаны также ханжа Турусина (Е. Д.   Турчанинова), интриганка Глумова (В. Н. Рыжова) и грубая шарлатанка Манефа (В.   О. Массалитинова). В. Н. Рыжова — Глумова «играла умную, вкрадчивую старуху»,   которая посредством лести богатым дядюшке и тетушке помогала своему сыну   устроить карьеру. «Трудно, — вспоминает Н. А. Смирнова, — забыть ее   ужимки и мимику, когда она рассказывала Мамаеву, какой сон видел ее сын, когда   ему было пять лет… Варвара Николаевна как-то по-особенному поджимала губы и   смотрела на Мамаева глазками, подернутыми слезой» (Н. А. Смирнова,   «Воспоминания», М. 1947, стр. 312–314). В. О. Массалитинова являлась перед   зрителями «страшной, грубой, толстой бабой с выпученными глазами, жадными   руками, зычным голосом, наглой обманщицей, любящей поесть, выпить и   пользующейся суеверием окружающих ее господ» (там же, стр. 314).