1 2 3 4 
Карандышев уходит.    

     

Иван,  Иван!    

     

Входит  Иван.    

     

Накрой  мне в комнате и вино перенеси туда!    

Иван. В комнате, сударь, душно. Что  за неволя!    

Робинзон. Нет, мне на воздухе вечером  вредно; доктор запретил. Да если этот барин спрашивать будет, так скажи, что  меня нет. (Уходит в кофейную.)    

     

Из  кофейной выходит Гаврило.    

 Явление третье    

     

Гаврило и Иван.    

     

Гаврило. Ты смотрел на Волгу? Не видать  наших?    

Иван. Должно быть, приехали.    

Гаврило. Что так?    

Иван. Да под горой шум, эфиопы  загалдели. (Берет со стола бутылку и уходит в кофейную.)    

     

Входит  Илья и хор цыган.    

     

Явление четвертое    

     

Гаврило, Илья, цыгане и  цыганки.    

     

Гаврило. Хорошо съездили?    

Илья. И, хорошо! Так хорошо, не  говори!    

Гаврило. Господа веселы?    

Илья. Разгулялись, важно разгулялись,  дай бог на здоровье! Сюда идут; всю ночь, гляди, прогуляют.    

Гаврило (потирая руки). Так  ступайте усаживайтесь! Женщинам велю чаю подать, а вы к буфету – закусите!    

Илья. Старушкам к чаю-то ромку вели –  любят.    

     

Илья, цыгане и цыганки,  Гаврило уходят в кофейную. Выходят Кнуров и Вожеватов.    

     

Явление пятое    

     

Кнуров и Вожеватов.    

     

Кнуров. Кажется, драма начинается.    

Вожеватов. Похоже.    

Кнуров. Я уж у Ларисы Дмитриевны слезки  видел.    

Вожеватов. Да ведь у них дешевы.    

Кнуров. Как хотите, а положение ее  незавидное.    

Вожеватов. Дело обойдется как-нибудь.    

Кнуров. Ну, едва ли.    

Вожеватов. Карандышев посердится немножко,  поломается, сколько ему надо, и опять тот же будет.    

Кнуров. Да она-то не та же. Ведь чтоб  бросить жениха чуть не накануне свадьбы, надо иметь основание. Вы подумайте:  Сергей Сергеич приехал на один день, и она бросает для него жениха, с которым  ей жить всю жизнь. Значит, она надежду имеет на Сергея Сергеича; иначе зачем он  ей!    

Вожеватов. Так вы думаете, что тут не без  обмана, что он опять словами поманил ее?    

Кнуров. Да непременно. И, должно быть,  обещания были определенные и серьезные; а то как бы она поверила человеку,  который уж раз обманул ее!    

Вожеватов. Мудреного нет; Сергей Сергеич  ни над чем не задумается: человек смелый,    

Кнуров. Да ведь как ни смел, а  миллионную невесту на Ларису Дмитриевну не променяет.    

Вожеватов. Еще бы! что за расчет!    

Кнуров. Так посудите, каково ей,  бедной!    

Вожеватов. Что делать-то! мы не виноваты,  наше дело сторона.    

     

На  крыльце кофейной показывается Робинзон.    

 Явление шестое    

     

Кнуров, Вожеватов и Робинзон.    

     

Вожеватов. А, милорд! Что во сне видел?    

Робинзон. Богатых дураков; то же, что и  наяву вижу.    

Вожеватов. Ну, как же ты, бедный умник,  здесь время проводишь?    

Робинзон. Превосходно. Живу в свое  удовольствие и притом в долг, на твой счет. Что может быть лучше!    

Вожеватов. Позавидуешь тебе. И долго ты  намерен наслаждаться такой приятной жизнью?    

Робинзон. Да ты чудак, я вижу. Ты  подумай: какой же мне расчет отказываться от таких прелестей!    

Вожеватов. Что-то я не помню: как будто я  тебе открытого листа не давал?    

Робинзон. Так ты в Париж обещал со мной  ехать – разве это не все равно?    

Вожеватов. Нет, не все равно! Что я  обещал, то исполню; для меня слово – закон, что сказано, то свято. Ты спроси:  обманывал ли я кого-нибудь?    

Робинзон. А покуда ты сбираешься в Париж,  не воздухом же мне питаться?    

Вожеватов. Об этом уговору не было. В  Париж хоть сейчас.    

Робинзон. Теперь поздно; поедем, Вася,  завтра.    

Вожеватов. Ну, завтра, так завтра. Послушай,  вот что: поезжай лучше ты один, я тебе прогоны выдам взад и вперед.    

Робинзон. Как один? Я дороги не найду.    

Вожеватов. Довезут.    

Робинзон. Послушай, Вася, я по-французски  не совсем свободно… Хочу выучиться, да все времени нет.    

Вожеватов. Да зачем тебе французский язык?    

Робинзон. Как же, в Париже да  по-французски не говорить?    

Вожеватов. Да и не надо совсем, и никто  там не говорит по-французски.    

Робинзон. Столица Франции, да чтоб там  по-французски не говорили! Что ты меня за дурака, что ли, считаешь?    

Вожеватов. Да какая столица! Что ты, в уме  ли? О каком Париже ты думаешь? Трактир у нас на площади есть «Париж», вот я  куда хотел с тобой ехать.    

Робинзон. Браво, браво!    

Вожеватов. А ты полагал, в настоящий? Хоть  бы ты немножко подумал. А еще умным человеком считаешь себя! Ну, зачем я тебя  туда возьму, с какой стати? Клетку, что ли, сделать да показывать тебя?    

Робинзон. Хорошей ты школы, Вася,  хорошей; серьезный из тебя негоциант выйдет.    

Вожеватов. Да ничего; я стороной слышал,  одобряют.    

Кнуров. Василий Данилыч, оставьте его!  Мне нужно вам сказать кой-что.    

Вожеватов (подходя). Что вам  угодно?    

Кнуров. Я все думал о Ларисе  Дмитриевне. Мне кажется, она теперь находится в таком положении,  что нам, близким людям, не только позволительно, но мы  даже обязаны принять участие в ее судьбе.    

     

Робинзон  прислушивается.    

     

Вожеватов. То есть вы хотите сказать, что  теперь представляется удобный случай взять ее с собой в Париж?    

Кнуров. Да, пожалуй, если угодно: это  одно и то же.    

Вожеватов. Так за чем же дело стало? Кто  мешает?    

Кнуров. Вы мне мешаете, а я вам. Может  быть, вы не боитесь соперничества? Я тоже не очень опасаюсь; а  все-таки неловко, беспокойно; гораздо лучше, когда поле чисто.    

Вожеватов. Отступного я не возьму, Мокий  Парменыч.    

Кнуров. Зачем отступное? Можно иначе  как-нибудь.    

Вожеватов. Да вот, лучше всего. (Вынимает  из кармана монету и кладет под руку.) Орел или решетка?    

Кнуров (в раздумье). Если скажу:  орел, так проиграю; орел, конечно, вы. (Решительно.) Решетка.    

Вожеватов (поднимая руку). Ваше.  Значит, мне одному в Париж ехать. Я не в убытке; расходов меньше.    

Кнуров. Только, Василий Данилыч, давши  слово, держись; а не давши, крепись! Вы купец, вы должны понимать, что значит  слово.    

Вожеватов. Вы меня обижаете. Я сам знаю,  что такое купеческое слово. Ведь я с вами дело имею, а не с Робинзоном.    

Кнуров. Вон Сергей Сергеич идет с  Ларисой Дмитриевной! Войдемте в кофейную, не будем им мешать.    

     

Кнуров и Вожеватов уходят в  кофейную. Входят Паратов и Лариса.    

 Явление седьмое    

     

Паратов, Лариса и Робинзон.    

     

Лариса. Ах, как я устала. Я теряю силы,  я насилу взошла на гору. (Садится в глубине сцены на скамейку у решетки.)    

Паратов. А, Робинзон! Ну, что ж ты,  скоро в Париж едешь?    

Робинзон. С кем это? С тобой, ля-Серж,  куда хочешь, а уж с купцом я не поеду. Нет, с купцами кончено.    

Паратов. Что так?    

Робинзон. Невежи!    

Паратов. Будто? Давно ли ты догадался?    

Робинзон. Всегда знал. Я всегда за  дворян.    

Паратов. Это делает тебе честь,  Робинзон. Но ты не по времени горд. Применяйся к обстоятельствам,  бедный друг мой! Время просвещенных покровителей, время  меценатов прошло; теперь торжество буржуазии, теперь искусство на вес золота  ценится, в полном смысле наступает золотой век. Но, уж не взыщи, подчас и  ваксой напоят, и в бочке с горы, для собственного удовольствия, прокатят – на  какого Медичиса нападешь. Не отлучайся, ты мне будешь нужен!    

Робинзон. Для тебя в огонь и в воду. (Уходит  в кофейную.)    

Паратов (Ларисе). Позвольте  теперь поблагодарить вас за удовольствие – нет, этого мало, – за счастие,  которое вы нам доставили.    

Лариса. Нет, нет, Сергей Сергеич, вы  мне фраз не говорите! Вы мне скажите только: что я – жена ваша или нет?    

Паратов. Прежде всего, Лариса  Дмитриевна, вам нужно ехать домой. Поговорить обстоятельно мы еще успеем  завтра.    

Лариса. Я не поеду домой.    

Паратов. Но и здесь оставаться вам  нельзя. Прокатиться с нами по Волге днем – это еще можно допустить; но кутить  всю ночь в трактире, в центре города, с людьми, известными дурным поведением!  Какую пищу вы дадите для разговоров.    

Лариса. Что мне за дело до разговоров!  С вами я могу быть везде. Вы меня увезли, вы и должны привезти меня домой.    

Паратов. Вы поедете на моих лошадях –  разве это не все равно?    

Лариса. Нет, не все равно. Вы меня  увезли от жениха, маменька видела, как мы уехали – она не будет беспокоиться,  как бы поздно мы ни возвратились… Она покойна, она уверена в вас, она  только будет ждать нас, ждать… чтоб благословить. Я должна или приехать с вами,  или совсем не являться домой.    

Паратов. Что такое? Что значит: «совсем  не являться»? Куда деться вам?    

Лариса. Для несчастных людей много  простора в божьем мире: вот сад, вот Волга. Здесь на каждом сучке удавиться  можно, на Волге – выбирай любое место. Везде утопиться легко, если есть желание  да сил достанет.    

Паратов. Какая экзальтация! Вам можно  жить и должно. Кто откажет вам в любви, в уважении! Да тот же ваш жених: он  будет радехонек, если вы опять его приласкаете.    

Лариса. Что вы говорите! Я мужа своего  если уж не любить, так хоть уважать должна; а как я могу уважать человека,  который равнодушно сносит насмешки и всевозможные оскорбления! Это дело  кончено: он для меня не существует. У меня один жених: это вы.    

Паратов. Извините, не обижайтесь на мои  слава! Но едва ли вы имеете право быть так требовательными ко мне.    

Лариса. Что вы говорите! Разве вы  забыли? Так я вам опять повторю все с начала. Я год страдала, год не могла  забыть вас, жизнь стала для меня пуста; я решилась, наконец, выйти замуж за  Карандышева, чуть не за первого встречного. Я думала, что семейные обязанности  наполнят мою жизнь и помирят меня с ней. Явились вы и говорите: «Брось все, я  твой». Разве это не право? Я думала, что ваше слово искренне, что я его  выстрадала.    

Паратов. Все это прекрасно, и обо всем  мы с вами потолкуем завтра.    

Лариса. Нет, сегодня, сейчас.    

Паратов. Вы требуете?    

Лариса. Требую.    

     

В  дверях кофейной видны Кнуров и Вожеватов.    

     

Паратов. Извольте. Послушайте, Лариса  Дмитриевна! Вы допускаете мгновенное увлечение?    

Лариса. Допускаю. Я сама способна  увлечься.    

Паратов. Нет, я не так выразился;  допускаете ли вы, что человек, скованный по рукам и по ногам неразрывными  цепями, может так увлечься, что забудет все на свете, забудет и гнетущую его  действительность, забудет и свои цепи?    

Лариса. Ну, что же! И хорошо, что он  забудет.    

Паратов. Это душевное состояние очень  хорошо, я с вами не спорю; но оно непродолжительно. Угар страстного увлечения  скоро проходит, остаются цепи и здравый рассудок, который говорит, что этих  цепей разорвать нельзя, что они неразрывны.    

Лариса (задумчиво). Неразрывные  цепи! (Быстро.) Вы женаты?    

Паратов. Нет.    

Лариса. А всякие другие цепи – не  помеха! Будем носить их вместе, я разделю с вами эту ношу, большую половину  тяжести я возьму на себя.    

Паратов. Я обручен.    

Лариса. Ах!    

Паратов (показывая обручальное  кольцо). Вот золотые цепи, которыми я скован на всю жизнь.    

Лариса. Что же вы молчали? Безбожно,  безбожно! (Садится на стул.)    

Паратов. Разве я в состоянии был помнить  что-нибудь! Я видел вас, и ничего более для меня не существовало.    

Лариса. Поглядите на меня!    

     

Паратов  смотрит на нее.    

     

«В  глазах, как на небе, светло…» Ха, ха, ха! (Истерически смеется.) Подите  от меня! Довольно! Я уж сама об себе подумаю. (Опирает голову на руку.)    

     

Кнуров, Вожеватов и Робинзон  выходят на крыльцо кофейной.    

 Явление восьмое    

     

Паратов, Лариса, Кнуров, Вожеватов  и Робинзон.    

     

Паратов (подходя к кофейной).  Робинзон, поди сыщи мою коляску! Она тут у бульвара. Ты свезешь Ларису  Дмитриевну домой.    

Робинзон. Ля-Серж! Он тут, он ходит с  пистолетом.    

Паратов. Кто «он»?    

Робинзон. Карандышев.    

Паратов. Так что ж мне за дело!    

Робинзон. Он меня убьет.    

Паратов. Ну, вот, велика важность!  Исполняй, что приказывают! Без рассуждений! Я этого не люблю, Робинзон.    

Робинзон. Я тебе говорю: как он увидит  меня с ней вместе, он меня убьет.    

Паратов. Убьет он тебя или нет – это еще  неизвестно; а вот если ты не исполнишь сейчас же того, что я тебе приказываю,  так я тебя убью уж наверное. (Уходит в кофейную.)    

Робинзон. (грозя кулаком). О,  варвары, о, разбойники! Ну, попал я в компанию! (Уходит.)    

     

Вожеватов  подходит к Ларисе.    

     

Лариса (взглянув на Вожеватова).  Вася, я погибаю!    

Вожеватов. Лариса Дмитриевна, голубушка  моя! Что делать-то? Ничего не поделаешь.    

Лариса. Вася, мы с тобой с детства  знакомы, почти родные; что мне делать – научи!    

Вожеватов. Лариса Дмитриевна, уважаю я вас  и рад бы… я ничего не могу. Верьте моему слову!    

Лариса. Да я ничего и не требую от  тебя; я прошу только пожалеть меня. Ну, хоть поплачь со мной вместе!    

Вожеватов. Не могу, ничего не могу.    

Лариса. И у тебя тоже цепи?    

Вожеватов. Кандалы, Лариса Дмитриевна.    

Лариса. Какие?    

Вожеватов. Честное купеческое слово. (Отходит  в кофейную.)    

Кнуров (подходит к Ларисе).  Лариса Дмитриевна, выслушайте меня и не обижайтесь! У меня и в помышлении нет  вас обидеть. Я только желаю вам добра и счастья, чего вы вполне заслуживаете.  Не угодно ли вам ехать со мной в Париж на выставку?    

     

Лариса  отрицательно качает головой.    

     

И полное  обеспечение на всю жизнь?    

     

Лариса  молчит.    

     

Стыда не  бойтесь, осуждений не будет. Есть границы, за которые осуждение не переходит: я  могу предложить вам такое громадное содержание, что самые злые критики чужой  нравственности должны будут замолчать и разинуть рты от удивления.    

     

Лариса  поворачивает голову в другую сторону.    

     

Я бы ни  на одну минуту не задумался предложить вам руку, но я женат.    

     

Лариса  молчит.    

     

Вы  расстроены, я не смею торопить вас ответом. Подумайте! Если вам будет угодно  благосклонно принять мое предложение, известите меня, и с той минуты я сделаюсь  вашим самым преданным слугой и самым точным исполнителем всех ваших желаний и  даже капризов, как бы они странны и дороги ни были. Для меня невозможного мало.  (Почтительно кланяется и уходит в кофейную.)    

 Явление девятое    

     

Лариса одна.    

     

Лариса. Я давеча смотрела вниз через  решетку, у меня закружилась голова, и я чуть не упала. А если упасть, так,  говорят… верная смерть. (Подумав.) Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем  бросаться!.. Стоять у решетки и смотреть вниз, закружится голова и упадешь… Да,  это лучше… в беспамятстве, ни боли… ничего не будешь чувствовать! (Подходит  к решетке и смотрит вниз. Нагибается, крепко хватается за решетку, потом с  ужасом отбегает.) Ой, ой! Как страшно! (Чуть не падает, хватается за  беседку.) Какое головокружение! Я падаю, падаю, ай! (Садится у стола  подле беседки.) Ох, нет… (Сквозь слезы.) Расставаться с жизнью  совсем не так просто, как я думала. Вот и нет сил! Вот я какая несчастная! А  ведь есть люди, для которых это легко. Видно, уж тем совсем жить нельзя; их  ничто не прельщает, им ничто не мило, ничего не жалко. Ах, что я!.. Да ведь и  мне ничто не мило, и мне жить нельзя, и мне жить незачем! Что ж я не решаюсь?  Что меня держит над этой пропастью? Что мешает? (Задумывается.) Ах, нет,  нет… Не Кнуров… роскошь, блеск… нет, нет… я далека от суеты… (Вздрогнув.)  Разврат… ох, нет… Просто решимости не имею. Жалкая слабость: жить, хоть  как-нибудь, да жить… когда нельзя жить и не нужно. Какая я жалкая, несчастная.  Кабы теперь меня убил кто-нибудь… Как хорошо умереть… пока еще упрекнуть себя  не в чем. Или захворать и умереть… Да я, кажется, захвораю. Как дурно мне!..  Хворать долго, успокоиться, со всем примириться, всем простить и умереть… Ах,  как дурно, как кружится голова. (Подпирает голову рукой и сидит в забытьи.)    

     

Входят  Робинзон и Карандышев.    

     

Явление десятое    

     

Лариса, Робинзон и Карандышев.    

     

Карандышев. Вы говорите, что вам велено  отвезти ее домой?    

Робинзон. Да-с, велено.    

Карандышев. И вы говорили, что они  оскорбили ее?    

Робинзон. Уж чего еще хуже, чего обиднее!    

Карандышев. Она сама виновата: ее поступок  заслуживал наказания. Я ей говорил, что это за люди; наконец она сама могла,  сама имела время заметить разницу между мной и ими. Да, она виновата, но судить  ее, кроме меня, никто не имеет права, а тем более оскорблять. Это уж мое дело:  прошу я ее или нет; но защитником ее я обязан явиться. У ней нет ни братьев, ни  близких; один я, только один я обязан вступиться за нее и наказать оскорбителей.  Где она?    

Робинзон. Она здесь была. Вот она!    

Карандышев. При нашем объяснении  посторонних не должно быть; вы будете лишний. Оставьте нас!    

Робинзон. С величайшим удовольствием. Я  скажу, что вам сдал Ларису Дмитриевну. Честь имею кланяться! (Уходит в  кофейную.)    

     

Карандышев  подходит к столу и садится против Ларисы.    

 Явление одиннадцатое    

     

Лариса и Карандышев.    

     

Лариса (поднимая голову). Как вы  мне противны, кабы вы знали! Зачем вы здесь?    

Карандышев. Где же быть мне?    

Лариса. Не знаю. Где хотите, только не  там, где я.    

Карандышев. Вы ошибаетесь, я всегда должен  быть при вас, чтобы оберегать вас. И теперь я здесь, чтобы отмстить за ваше  оскорбление.    

Лариса. Для меня самое тяжкое  оскорбление – это ваше покровительство; ни от кого и никаких других оскорблений  мне не было.    

Карандышев. Уж вы слишком невзыскательны.  Кнуров и Вожеватов мечут жеребий, кому вы достанетесь, играют в орлянку – и это  не оскорбление? Хороши ваши приятели! Какое уважение к вам! Они не смотрят на  вас, как на женщину, как на человека, – человек сам располагает своей  судьбой; они смотрят на вас, как на вещь. Ну, если вы вещь, – это другое  дело. Вещь, конечно, принадлежит тому, кто ее выиграл, вещь и обижаться не  может.    

Лариса (глубоко оскорбленная).  Вещь… да, вещь! Они правы, я вещь, а не человек. Я сейчас убедилась в том, я  испытала себя… я вещь! (С горячностью.) Наконец слово для меня найдено,  вы нашли его. Уходите! Прошу вас, оставьте меня!    

Карандышев. Оставить вас? Как я вас  оставлю, на кого я вас оставлю?    

Лариса. Всякая вещь должна иметь  хозяина, я пойду к хозяину.    

Карандышев (с жаром). Я беру вас, я  ваш хозяин. (Хватает ее за руку.)    

Лариса (оттолкнув его). О, нет!  Каждой веши своя цена есть… Ха, ха, ха… я слишком, слишком дорога для вас.    

Карандышев. Что вы говорите! мог ли я  ожидать от вас таких бесстыдных слов?    

Лариса (со слезами). Уж если  быть вещью, так одно, утешение – быть дорогой, очень дорогой. Сослужите мне  последнюю службу: подите пошлите ко мне Кнурова.    

Карандышев. Что вы, что вы, опомнитесь!    

Лариса. Ну, так я сама пойду.    

Карандышев. Лариса Дмитриевна!  Остановитесь! Я вас прощаю, я все прощаю.    

Лариса (с горькой улыбкой). Вы  мне прощаете? Благодарю вас. Только я-то себе не прощаю, что вздумала связать  судьбу свою с таким ничтожеством, как вы.    

Карандышев. Уедемте, уедемте сейчас из  этого города, я на все согласен.    

Лариса. Поздно. Я вас просила взять  меня поскорей из цыганского табора, вы не умели этого сделать; видно, мне жить  и умереть в цыганском таборе.    

Карандышев. Ну, я вас умоляю, осчастливьте  меня.    

Лариса. Поздно. Уж теперь у меня перед  глазами заблестело золото, засверкали бриллианты.    

Карандышев. Я готов на всякую жертву, готов  терпеть всякое унижение для вас.    

Лариса (с отвращением). Подите,  вы слишком мелки, слишком ничтожны для меня.    

Карандышев. Скажите же: чем мне заслужить  любовь вашу? (Падает на колени.) Я вас люблю, люблю.    

Лариса. Лжете. Я любви искала и не  нашла. На меня смотрели и смотрят, как на забаву. Никогда никто не старался  заглянуть ко мне в душу, ни от кого я не видела сочувствия, не слыхала теплого,  сердечного слова. А ведь так жить холодно. Я не виновата, я искала любви и не  нашла… ее нет на свете… нечего и искать. Я не нашла любви, так буду искать  золота. Подите, я вашей быть не могу.    

Карандышев (вставая). О, не  раскайтесь! (Кладет руку за борт сюртука.) Вы должны быть моей.    

Лариса. Чьей ни быть, но не вашей.    

Карандышев (запальчиво). Не моей?    

Лариса. Никогда!    

Карандышев. Так не доставайся ж ты никому! (Стреляет  в нее из пистолета.)    

Лариса (хватаясь за грудь). Ах!  Благодарю вас! (Опускается на стул.)    

Карандышев. Что я, что я… ах, безумный! (Роняет  пистолет.)    

Лариса (нежно). Милый мой, какое  благодеяние вы для меня сделали! Пистолет сюда, сюда, на стол! Это я сама…  сама. Ах, какое благодеяние… (Поднимает пистолет и кладет на стол.)    

     

Из  кофейной выходят Паратов, Кнуров, Вожеватов, Робинзон,  Гаврило и Иван.    

 Явление двенадцатое    

     

Лариса, Карандышев, Паратов,  Кнуров, Вожеватов, Робинзон, Гаврило и Иван.    

     

Все. Что такое, что такое?    

Лариса. Это я сама… Никто не виноват,  никто… Это я сама.    

     

За  сценой цыгане запевают песню.    

     

Паратов. Велите замолчать! Велите  замолчать!    

Лариса (постепенно слабеющим  голосом). Нет, не зачем… Пусть веселятся, кому весело… Я не  хочу мешать никому! Живите, живите все! Вам надо жить, а мне надо… умереть… Я  ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь… вы все хорошие люди… я вас всех…  всех люблю. (Посылает поцелуй.)    

     

Громкий  хор цыган.    

     

16  октября 1878 г.    

     

 Комментарии    

     

Печатается  по тексту первой публикации в журнале «Отечественные записки»,  1879, э 1, с отдельными уточнениями по изданию Сочинений А. Н.  Островского, т. X, Спб., 1884.    

Как  свидетельствует помета Островского на первом листе автографа, драма была задумана  4 ноября 1874 года в Москве. 1 октября 1876 года, сообщая Ф. А. Бурдину о своей  работе над комедией «Правда – хорошо, а счастье лучше», Островский писал:    

     

«Все  мое внимание и – все мои силы устремлены на следующую большую пьесу, которая  задумана больше года тому назад и над которой я беспрерывно работал. Я думаю  кончить ее в этом же году и постараюсь отделать самым тщательным образом,  потому что это будет сороковое мое оригинальное произведение».    

     

На  черновом автографе «Бесприданницы», хранящемся в Отделе рукописей Государственной  библиотеки СССР им. В. И. Ленина, Островский пометил: «Opus 40». Вторичное  упоминание о работе над «Бесприданницей» встречается в письме драматурга к  Бурдину от 3 февраля 1878 года из Москвы:    

     

«…я  теперь занят большой оригинальной пьесой; я желаю ее кончить зимой к будущему  сезону, для того, чтобы быть свободнее летом».    

     

Намерение  Островского закончить пьесу до лета не осуществилось. С особенным творческим подъемом  работал Островский над «Бесприданницей» летом и осенью 1878 года в Щелыкове  (см. его письма к Бурдину от 26 августа и 5 октября). Одновременно велись переговоры  о постановке пьесы в Петербурге и в Москве.    

«Бесприданница»  была закончена в середине октября 1878 года. В рукописи завершение работы над  пьесой датировано 17 октября, а в тексте  «Отечественных записок» – 16 октября. 26 октября Островский послал  переписанный набело текст пьесы Бурдину. Накануне он писал ему:    

     

«К  постановке приеду и сам прочитаю пьесу артистам. По получении пьесы свези ее к  цензору и попроси его прочесть поскорее, так чтобы она одновременно прошла и  цензуру и комитет, и в воскресенье же или понедельник была отправлена в  Москву».    

     

28  октября «Бесприданница» уже была одобрена к постановке  Театрально-литературным комитетом.    

Ф. А.  Бурдин, для которого Островский предназначал роль Кнурова, остался ею недоволен,  считая, что это «аксессуарная роль». В письме к Островскому от 1 ноября 1878  года он сообщал, что, по его убеждению, актер Н. Ф. Сазонов откажется от  предложенной ему роли Карандышева, и с своей стороны указывал на необходимость  «кое-каких сокращений». Письмо это вызвало следующий ответ Островского:    

     

«Если  Сазонов услышит пьесу в моем чтении, он ни за что не откажется от роли Карандышева.  Если он заломается при раздаче ролей, так ты попроси его подождать моего  приезда. Пьесу свою я уже читал в Москве пять раз, в числе слушателей были лица  и враждебно расположенные ко мне, и все единогласно признали „Бесприданницу“  лучшим из всех моих произведений. Я более года думал, чтобы написать для тебя  роль спокойную и типичную, т. е. живую; я тебе вперед говорил о ней; в Москве  эту роль исполняет Самарин, он горячо благодарил меня, что я даю ему  возможность представить живой современный тип,  а ты находишь Кнурова жалким, неблагодарным аксессуаром, не  представляющим ничего живого, т. е. никакой роли. Да что ж тебе за неволя брать  эту роль, если ты к ней так презрительно относишься? Моя пьеса невелика, при  ней ты можешь еще дать такую пьесу, в которой есть эффектная для тебя роль.  Здесь ни на считке, ни на репетициях, ни мне, ни артистам и в голову не  приходило ни о каких сокращениях; а вы, если найдете нужным, делайте какие  угодно, я спорить не буду» (письмо к Бурдину от 3 ноября 1878 г.).    

     

Первая  постановка «Бесприданницы» состоялась в Москве, на сцене Малого театра, 10 ноября  1878 года, в бенефис актера Н. И. Музиля, игравшего роль Робинзона. Остальные  роли были распределены между Г. Н. Федотовой (Лариса), А. П. Ленским (Паратов),  М. П. Садовским (Карандышев), Медведевой (Огудалова), И. В.  Самариным (Кнуров), С. П. Акимовой (Евфросинья Потаповна),  Решимовым (Вожеватов), Лентовским (цыган Илья), Колосовым (Гаврило) и  Живокини 2-м (Иван). Через несколько дней после первого представления «Бесприданница»  была вновь дана в бенефис М. П. Садовского; роль Ларисы играла М. Н. Ермолова.    

Островский  неоднократно свидетельствовал о большом успехе пьесы в Москве (см. его письмо к  Бурдину от 27 декабря 1878 г., а также «Записку по поводу проекта „Правил о премиях…  за драматические произведения“ 1884 г.).    

В  Петербурге «Бесприданница» в первый раз была поставлена на сцене Александрийского  театра 22 ноября 1878 года, в бенефис Бурдина, с участием М. Г. Савиной,  исполнявшей роль Ларисы. В спектакле также приняли участие: Полонский  (Карандышев), Бурдин (Кнуров), Сазонов (Вожеватов), Нильский (Паратов), Читау  (Огудалова), Арди (Робинзон), Васильев 1-й (Гаврило), Горбунов (Иван),  Константинов (Илья), Натарова 1-я (Евфросинья Потаповна). Театральная критика в  особенности отмечала превосходную игру Савиной.    

С конца  девяностых годов «Бесприданница» заняла выдающееся место в репертуаре русской  сцены. Популярности пьесы у зрителей способствовала В. Ф. Коммиссаржевская,  создавшая прекрасный сценический образ Ларисы. Роль Ларисы стала любимой ролью  Коммиссаржевской, и в течение ряда лет она бессменно выступала в ней на сцене  Александрийского театра.    

«Бесприданница»  принадлежит к числу пьес Островского, пользующихся наибольшей любовью  советского зрителя. Именно на сцене советского театра впервые был выражен глубокий  социальный пафос этой замечательной драмы. Она ставилась во многих драматических  театрах Москвы, Ленинграда и периферии. Из московских постановок «Бесприданницы»  особенно значительны постановки Драматического театра (б. Корша) с В.  Н. Поповой в роли Ларисы (1932 г.) и Центрального театра транспорта (1946 г.).  В 1948 году «Бесприданница» возобновлена на сцене Малого театра. Свидетельством  глубокого интереса советского театра к «Бесприданнице» служат многочисленные ее  постановки на сценах национальных братских республик. Яркое художественное и  социальное истолкование драмы Островского дает спектакль Азербайджанского  драматического театра (1939 г., возобновлен в 1946 г.) с актрисой Фатьмой Кадри  в главной роли.