1 2 3 4 
КРИШНАМУРТИ: Вы еще даже не научились наблюдать. Вы умеете наблюдать только через призму своего конкретного образа; этот образ приносит вам ощущение безопасности. Поэтому, прежде всего, научитесь смотреть на карту, отбросьте в сторону то, что вам кажется безопасностью, что, по вашему представлению, вы должны иметь, и просто посмотрите. Что включает в себя желание... безопасности? Когда вы обнаружите, что безопасности нигде нет, что, где бы вы ее ни искали — в смерти, в жизни, — вы ничего не найдете, то само осознание этого факта и будет разумом. Разум же принесет вам абсолютную безопасность.
    
Познание есть первый шаг к безопасности. Акт познания есть разум, причем в познании заключена безопасность огромной силы. Можно ли утверждать, что здесь, в Броквуде, вы занимаетесь познанием.
    
С.: В семье нам говорят, что человек должен уметь зарабатывать на жизнь, обладать определенным запасом знаний. Безопасность представлена в виде этой идеи, этой главной необходимости.
    
КРИШНАМУРТИ: Да, Тангки, все это верно. Семья и традиция говорят, что вам необходима физическая безопасность, а значит работа, знания, мастерство, специальность и все прочее, чтобы обрести эту безопасность.
    
С.: Это всего лишь идея.
    
КРИШНАМУРТИ: Мне нужны деньги, и это не просто идея. Идеей является все остальное. Физическая целостность и безопасность — это реальность; все остальное не имеет к ней отношения. Осознание этого есть разум, который дает человеку максимальную безопасность; обладая этим разумом, я могу жить где угодно, хоть в коммунистическом, хоть в капиталистическом мире.
    
Помните, мы говорили на днях, что медитация подразумевает наблюдение? Оно является началом медитации. Вы не можете наблюдать, если в вашем уме существует хоть малейшее искажение, вызванное предубеждением или страхом. Смотреть на карту значит смотреть без предубеждений. Поэтому, занимаясь медитацией, учитесь свободе от предрассудков; это есть часть медитации, если вы просто сидите где-то, скрестив ноги, это еще ничего не значит. Медитация налагает на вас огромную ответственность, не только за себя и за ваши взаимоотношения, но и за все остальное: за сад, за деревья, за людей вокруг — все приобретает исключительное значение.
    
Серьезность невозможна без веселья. Недавно мы говорили о йоге, не так ли? Я показывал вам несколько дыхательных упражнений. Все эти упражнения необходимо выполнять с весельем, получая удовольствие, вы понимаете?
    
С.: Существуют определенные вещи, как, например, познание, о которых, по-моему, невозможно говорить со смехом.
    
КРИШНАМУРТИ: Наоборот, это очень даже возможно! Знаете, Тангки, познание-учение — это веселье. Узнавать что-то новое всегда очень интересно и весело; если вы открываете что-то самостоятельно, это заряжает вас огромной энергией; важно только, чтобы вы это сделали сами, потому что, когда кто-то что-то открывает и рассказывает вам, вы получаете уже информацию из вторых рук. Во время учения интересно найти нечто совершенно новое, например, открыть никем не виданное ранее насекомое неизвестного вида. Не менее интересно и весело изучить и понять, как функционирует наш ум, увидеть все его нюансы и тонкости.
   
   
    
     
Глава 14.
    
    Насилие в мире. Понимание беспорядка и причин насилия. Подлинная работа как понимание того, «живете ли вы в беспорядке».
    
    
(7 февраля 1973)
    
    
КРИШНАМУРТИ: Я только что вернулся из Индии. Можно заметить, что положение дел повсюду ухудшается, мир находится сейчас в совершенно особом, разрушительном состоянии, он вырождается, люди не хотят работать, бастуют. Война во Вьетнаме, очевидно, окончена, но подлинный мир там еще не наступил. Коммунистический мир также полон сильного беспокойства; повсюду процветает коррупция, причем речь идет не только о взятках, но и о эгоистичном, фрагментарном, ограниченном определенными сферами мышлении каждого человека. Наши художники также не способны больше продвигаться вперед, потому что достигли уже какого-то конца. Они перепробовали самые различные способы самовыражения к той точке, после которой дальнейшее продвижение невозможно. Бедность, подобная той, которая сейчас существует в Индии и о которой вы совершенно ничего не знаете, быстро распространяется по планете, особенно в тех местах, где бывает сильная засуха. Вместе с бедностью усиливается деградация, растет насилие. В южной Америке, Бразилии и других странах происходят ужасные вещи. Не знаю, осознаете ли вы все это: вы, вероятно, изучаете современную историю, знакомитесь с текущими событиями в мире, интересно только, каков будет результат. Когда вы покинете школу, вам придется столкнуться со всем этим.
    
Что собой представляют взаимоотношения между этой небольшой общиной и огромным сообществом остального мира? Что со всеми вами произойдет? Это не просто риторический или побуждающий мышление вопрос. Какой будет ваша судьба — если вы разрешите мне употребить это слово, когда вы покинете Броквуд? Что с вами произойдет? Можно ли утверждать, что вы знаете, как необходимо работать умственно и физически, и, следовательно, что вы способны самостоятельно противостоять этому потоку торгашеского духа и всепроникающего эгоизма, который уносит людей? Вас затянет в него, причем вы можете осознать это, а можете и не осознать. Но если вы знаете, как работать, как учиться, как использовать свой ум, то тогда вы, вероятно, приспособитесь к этому потоку. Вы дадите ему засосать вас или предпочтете противостоять ему в одиночку?
    
Поэтому, когда приезжаешь в Броквуд и видишь великолепие зимы, прекрасные очертания свободных от листвы деревьев, мир, покой и красоту этого места, неожиданный контраст просто шокирует. И возникает вопрос: даст ли вам эта школа возможность действительно использовать ваш мозг, ваши высочайшие умственные, физические и психологические способности? Может быть, такую возможность она дает, просто вы ее не используете? От того, что происходит в мире, хочется плакать, а между тем здесь, в Броквуде, существует группа, сообщество достаточно серьезных и глубоких людей, среди которых находится место и идеям, и свободе, и так называемой дисциплине. Или слово «свобода» в данном случае используется неверно и в действительности означает лишь возможность делать все, что захочется?
    
Чем мы здесь все вместе занимаемся? Броквуд — это сообщество, это так называемый учебный центр. Я не уверен, что слово «учебный» в данном случае вообще уместно. Если использовать его в наиболее распространенном значении, оно означает изучение чего-то по книгам, хранение информации и применение этой информации либо в эгоистических целях, либо в какой-то конкретной ситуации, либо для нужд некоей секты, либо ради достижения высокого положения в этой секте или организации. Обычно именно это и происходит. Действительно ли мы используем все высочайшие возможности нашего ума? Или всего лишь замедляем свое продвижение вперед? Не молчите, мне интересно узнать, что вы скажете, что вы думаете по этому вопросу. Боюсь, что вам необходимо сохранять необычайную серьезность, хотя, конечно, вы можете смеяться, играть, наслаждаться жизнью; тем не менее, главное, что в этом мире нужно быть чрезвычайно серьезным — вам придется противостоять ему.
    
Какова будет ваша реакция в дальнейшем? Все это зависит от того, что вы делаете сейчас. От того, наблюдали ли вы за происходящим в мире, видели ли его фрагментарность, раздробленность, постоянное коммерческое, интеллектуальное и эмоциональное соперничество людей, экономические, социальные, классовые войны, убийство людьми друг друга, поклонение успеху. Вы неизбежно должны будете столкнуться с этим. Обладаете ли вы способностью наблюдать за происходящим, совершенно не вовлекаясь в игру? Я думаю, что Броквуд представляет вам возможность получить эту внутреннюю силу для противостояния всему этому. От вас и, конечно же, от взрослых зависит, воспользуетесь ли вы этой возможностью. Поэтому мне кажется, что очень важно уметь работать и работать много: физически — руками, психологически — умом. Вы действительно здесь этим занимаетесь? Или остаетесь расхлябанными и невнимательными? А может быть, вы говорите: «Мы свободны делать все, что нам захочется».
    
С.: Какая еще существует работа, кроме просто наблюдения за всеми проблемами? То есть это ведь работа, верно?
    
КРИШНАМУРТИ: Вопрос в том, как увидеть проблемы? На это способен каждый хоть немного чуткий и внимательный человек.
    
С.: Необходимо видеть, как ты реагируешь или как ты действуешь.
    
КРИШНАМУРТИ: Как вы реагируете? Вы понимаете это так, как будто оно все «там, снаружи», или осознаете существующие взаимосвязи?
    
С.: Я воспринимаю это как выражение, как искусство. Все проблемы — это выражение чего-то.
    
КРИШНАМУРТИ: Вы считаете, они все является частью вас? Или вы не принадлежите к миру проблем? Вы встаете на позицию стороннего наблюдателя, заглядывающего снаружи? Или вы наблюдаете, не считая себя посторонним? Вы видите поклонение успеху, жестокость, культ интеллекта, накопление знаний. Являетесь ли вы всем этим или отделены от него?
    
С.: Во мне нет ни того, ни другого.
    
КРИШНАМУРТИ: Все это является результатом нашей жадности, честолюбия, соперничества, поклонения успеху, стремления утвердить себя, невнимательности. Вы думаете, что свободны от этого?
    
С.: Может быть, нас нельзя назвать свободными в этом смысле, но в настоящий момент мы не являемся частью описанного вами мира.
    
КРИШНАМУРТИ: Может быть, вы и свободны. Но если это не так, осознаете ли вы, что являетесь частью такого мира?
    
С.: Можно ежедневно повторять: «Я не курю, как другие, и не пью», — но в любой момент все может измениться. Даже когда вы сидите в своей комнате и достаточно спокойны внутренне, не исключено, что вы все равно находитесь во власти эгоизма...
    
КРИШНАМУРТИ: Я спрашиваю вот о чем: вы рассматриваете все это как нечто отличающееся от вас или вы все-таки являетесь частью того, за чем наблюдаете? Бывают моменты, когда вы действительно этому не принадлежите — когда мыслите абсолютно спокойно, — но пока в вас существует эгоизм, честолюбие, жадность, собственнические устремления, спокойствие ума недостижимо.
    
С.: В Броквуде мы можем не чувствовать себя частью этого, но не является ли подобное ощущение неким самообманом?
    
КРИШНАМУРТИ: Я не знаю и потому задаю вам этот вопрос. Вы можете обманывать себя, полагая, что вы не такие, что вы молоды, и, следовательно, задумываться об этом не ваша забота. Если уже сейчас, пока вы еще молоды, вы не заложите какой-то основы, как вы сможете это сделать в будущем. Примерно лет через десять у всех вас будут семьи и родятся дети.
    
С.: Порой мы склонны различать неприятное и необходимое. Чтобы заниматься практическими делами, нам необходимо принимать участие во всем, что происходит здесь. Самым простым примером является работа в саду — приятно заняться этим в солнечную и теплую погоду...
    
КРИШНАМУРТИ: Да, но какой ужасной становится эта работа в такую погоду, как сегодня. Послушайте, чем вы все собираетесь заниматься? Каким будет ваше будущее? Что вы хотите делать? Или вы об этом еще не думали? Если не думали, то оставьте пока эту проблему в покое, может быть, вы еще слишком молоды. Но если вы все же задумываетесь над этим, то ответьте на вопрос: что с вами произойдет?
    
С.: Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Речь идет о том, что мы умеем делать, или о том, что, как нам кажется, мы хотим делать?
    
КРИШНАМУРТИ: И о том, и о другом. Можно ли отделить то, что вы умеете делать, от того, что вы хотите делать? И что вы хотите делать?
    
С.: Я бы мог ответить на вопрос, чего я не хочу делать. Я не хочу быть частью того, что вижу вокруг себя.
    
КРИШНАМУРТИ: Можно не хотеть быть частью всего этого беспорядка, но, так или иначе, чем-то заниматься необходимо. Я не могу просто сказать: «Не хочу» и сидеть в своей комнате. Я должен питаться, одеваться и иметь крышу над головой.
    
С.: Вы можете работать. Окончить эту школу и просто найти работу.
    
КРИШНАМУРТИ: Что ваш ум хочет делать в этом мире?
    
С.: Можно пойти работать.
    
КРИШНАМУРТИ: Дело не в работе. Если вам повезет, вы можете получить работу, а если нет, жить за счет кого-то еще. Я знал человека, который, начав свой путь в Нью-Йорке, переправился через океан и «автостопом» доехал от Парижа до Дели. Вы понимаете, что это значит? Тот человек был брамином и ел только вегетарианскую пищу, поэтому во время своего путешествия он три недели питался огурцами, какими-то фруктами, случайно найденным апельсином. Он говорил: «Я хочу доехать до Индии и, добравшись туда, я проведу свою жизнь подлинно религиозным человеком», — для нас сейчас не важно, что он имел в виду. Мне действительно интересно узнать, что произойдет с вами.
    
С.: Кажется, что чем больше я смотрю на мир, тем меньше нахожу дел, которыми мне хотелось бы заняться.
    
КРИШНАМУРТИ: Тем меньше вообще хочется что-либо делать.
    
С.: В каком-то смысле, да. Во всяком случае, мне не хотелось бы связывать себя с бизнесом, хотя от этого зависит многое.
    
КРИШНАМУРТИ: Я понимаю, но все же что вы будете делать? Нельзя просто сесть и сказать: «Я ничего делать не буду». Вам необходимо питаться, покупать одежду и платить за какое-нибудь жилье.
    
С.: Выбор занятий очень невелик.
    
КРИШНАМУРТИ: Действительно ли это так? Вы хотите поехать автостопом в Индию? Нет, не делайте этого? Действительно ли в жизни так мало дел, которыми можно было бы заняться, не вовлекая себя в весь этот беспорядок?
    
С.: Я бы сказал, что мы можем заняться чем угодно, но кажется, все уже заражено существующей суетой.
    
КРИШНАМУРТИ: То есть это означает, что каким бы делом вы ни занимались, оно будет испорчено, так?
    
С.: Ну, им все равно необходимо заниматься.
    
КРИШНАМУРТИ: Вопрос в том, как вы будете это делать? Нужно платить налоги и все прочее. Может быть, вы уйдете в монастырь — многие люди так и поступают. Только понравится ли вам монастырская жизнь? Или этот вопрос не совсем уместно задавать людям, которые еще слишком молоды? Но вы-то достаточно взрослые, чтобы понять, что если вы не заложите основы уже сейчас, если вы не начнете наблюдать (а не просто анализировать) за тем, что представляют собой ваши реакции и почему они существуют, если вы не сделаете этого, вам будет очень трудно при встрече с миром.
    
С.: Интересно, может ли человек выжить, если его поместить в такое место, где все люди сражаются друг с другом?
    
КРИШНАМУРТИ: Хорошо, попробуйте представить себя в подобном положении. Вы когда-нибудь задумывались о насилии? Что это такое, как оно возникает, какова его структура? Существует физическое насилие и насилие повиновения — ведь если вы подчиняетесь кому-то или чему-то, в вас может зародиться насилие. Вы понимаете, что я имею в виду? Когда я подчиняюсь вам, подавляя при этом собственные мысли, это подавление однажды обернется взрывом. Поэтому мы говорим, что есть физическое насилие и есть насилие, вызванное повиновением, насилие соперничества, подчинения. Когда я приспосабливаюсь к какому-либо образцу, во мне появляется насилие, вы видите эту связь? Когда я живу фрагментарной жизнью, то есть когда я думаю одно, говорю другое, а делаю третье, это также порождает насилие. Я могу вести себя очень спокойно, мягко, выполнять всю порученную работу, но неожиданно я вспыхиваю гневом: это свидетельствует о том, что во мне существовало внутреннее подавление. Поэтому бывает не только физическое насилие, поймите, это очень сложный вопрос. И если вы не задумывались над этим, то, когда вы столкнетесь с насилием, ваша реакция на него будет крайне неразумной.
    
С.: Можно ли жить в этом мире свободным, от какого бы то ни было насилия?
    
КРИШНАМУРТИ: Выясните это сами, работайте. Разберитесь, как можно жить без насилия.
    
С.: Только что вы говорили о подавлении. Может быть, здесь, во время обсуждения, то, что мы подавляем, способно обрести свободу. И я не уверен, будет ли это формой подавления.
    
КРИШНАМУРТИ: Давайте рассмотрим все по порядку. Вы знаете, что такое физическое насилие, когда мы гневаемся, бьем друг друга или когда кто-то оскорбляет нас словами. Это один вид насилия. Повиновение также является насилием; не так ли? Или вы считаете, что это не так? Я подчиняюсь, когда придерживаюсь левой стороны проезжей части дороги. Можно ли это назвать насилием?
    
С.: Нет. Это проявление разума, если бы вы не повиновались, вы бы попали в аварию.
    
КРИШНАМУРТИ: Верно. Что же из этого следует?
    
С.: Это факт.
    
КРИШНАМУРТИ: Значит, существуют факты и что-то еще. Продолжайте.
    
С.: ...и образы, которые мы создаем у себя в голове, но которые не существуют в действительности.
    
КРИШНАМУРТИ: Я подчиняюсь закону, который предписывает придерживаться правой стороны в Европе и левой в Англии. Является ли это насилием? Конечно же, нет. Если вы слушаетесь человека, который, по вашему мнению, превосходит вас по уровню знаний, это насилие? Я обучаю вас математике и, хотя вы можете свободно со мной что-то обсуждать, в нашем совместном действии все равно присутствует элемент подражания, подчинения и послушания, не так ли? Является ли это насилием? Общество говорит вам, что вы должны отправиться убивать мусульман или коммунистов — насилие ли это?
    
С.: Да.
    
КРИШНАМУРТИ: Почему? В этом есть не только элемент физического насилия, частью этой ситуации является также так называемая любовь к стране, национализм, четкое определение самого себя как англичанина, немца, русского или мусульманина — и это есть форма насилия. Так как же вы сможете различить? Когда послушание является насилием, а когда нет? Вы видите это различие? Ведя машину по левой стороне дороги, я подчиняюсь и подражаю другим. В Англии я ношу брюки, а приезжая в Индию, переодеваюсь в национальную индийскую одежду — можно ли это назвать разновидностью подчинения? И когда я стараюсь соответствовать своим традициям, верованиям, стараюсь быть похож именно на индуса, разве это не является насилием? Где же проходит граница между насилием и осознанием существования воплощающей порядок свободы? Любое насилие есть беспорядок. Не поймите мои слова неправильно, не думайте, что достаточно сказать: «Я не буду подчиняться», а потом пойти и сделать что-нибудь глупое.
    
Насилием и беспорядком охвачен весь мир, включая и сферу бизнеса, несмотря на то, что существуют действительно хорошие, эффективно работающие компании; они конкурируют друг с другом, создавая тем самым беспорядок.
    
Итак, я вижу беспорядок, и моя свобода от него есть порядок, верно? Нам необходим разум, необходима способность проникновения в суть явлений, чтобы понять, что любое движение по направлению к беспорядку является насилием. Если в Англии я надеваю брюки, это приспособление? Для меня — нет. Однако приспособлением было бы сказать: «Я — индус, это моя традиция, мой обычай, мое верование». Поэтому я не буду приспосабливаться, ибо в данном случае приспособление приводит к беспорядку. И я избавляюсь от индуизма в крови. Это есть подлинная свобода. Что значит повиноваться? «Ты должен это сделать», «Держитесь левой стороны», «Идите в церковь» или «Вы англичанин». Когда вы осознаете факторы беспорядка, вы освобождаетесь от него, потому что в вашей жизни появляется порядок.
    
Это и есть подлинное образование: жить жизнью, в которой существует удивительный порядок, в которой вы понимаете насилие, видите, когда подчинение необходимо и когда оно совершенно не нужно, осознаете те моменты, когда вы занимаетесь подражанием.
    
С.: Можно ли утверждать, что, когда человек занимается внутренним подражанием, он сталкивается с конфликтом? Например, когда вы учите язык из-за того, что чувствуете необходимость этого.
    
КРИШНАМУРТИ: Не существует ничего, что вам необходимо делать. Если вас к чему-то вынуждают обстоятельства, это насилие. Когда вы принадлежите к какой-то секте, группе, стране, это настоящее насилие, потому что имеет место разделение людей. Я вижу, что это происходит — но принимаю ли я в этом участие? Поиск ответа на этот вопрос я и называю работой, подлинной работой, речь идет не только об уходе за садом, приготовлении пищи и учебе; это тоже важно, но самое главное — видеть, понимать, живете ли вы в беспорядке. Вы можете поддерживать исключительный внешний порядок, следить за чистотой одежды, умываться и всегда вовремя приходить к обеду, но, тем не менее, подлинный порядок должен быть внутри. Если это так, то вы и делать все будете аккуратно. Если вы скажете: «Я буду работать в саду», вы будете этим заниматься, какая бы погода ни была (плохая или хорошая). Да, вы же не работаете — я уже сделал все это за вас!
    
С.: Мы учимся этому в действии. Нельзя же уединиться в комнате и там заниматься поиском.
    
КРИШНАМУРТИ: Господи, конечно же нет! Вы познаете в действии. Действие и есть познание.
    
С.: Необходимо выяснить, сотрудничаем мы или приспосабливаемся. Если мы действительно занимаемся сотрудничеством, то это не ведет ни к каким противоречиям.
    
КРИШНАМУРТИ: Возможны два варианта. Либо вам придется сотрудничать, потому что вас к этому принудят жестокие обстоятельства или что-то еще. Либо вы на самом деле хотите сотрудничать, делать что-то вместе, и вам это нравится. Это и есть порядок; нельзя жить, не выходя из своей комнаты.
    
С.: И в этом нет совершенно никакого противоречия?
    
КРИШНАМУРТИ: Никакого. Если вы или обстоятельства принуждают меня к чему-то, или я чувствую, что, если не сделаю этого, на меня будут смотреть свысока, появляется насилие. Но никакого насилия нет, если я вижу, что мы должны работать вместе, что жизнь — это совместная деятельность, что я не могу прожить в одиночку. В конце концов, я выясняю, возникает ли насилие, когда я что-то делаю вместе с вами — играю, разговариваю или слушаю вас. Я все познаю через наши взаимоотношения. В противном случае я не способен на это, я не могу запереться в своей комнате и выяснять там, есть ли во мне насилие. Я могу вообразить себе, что лишен его, но подлинная проверка, подлинное действие совершается во взаимоотношениях, тогда все становится ясно. Это и есть настоящая работа. И если вы будете ее выполнять, это наполнит вас огромной энергией, потому что в вашей жизни будет присутствовать порядок.
   
   
    
     
Глава 15.
    
    В чем назначение учителя? Три направления работы. Предназначение Броквуда.
    
    
(25 мая 1973)
    
Встреча только с работниками школы.
    
    
КРИШНАМУРТИ: Не знаю, обдумывали ли вы то, о чем мы говорили на днях: как знания обуславливают ум и можно ли учить фактам, передавать информацию и так далее — ведь все это и есть знание — не обуславливая ум. Знание приобрело в наших глазах огромное значение. Для некоторых индийцев оно считается дорогой к Богу. Мне представляется, что на Востоке знание символизирует образ жизни, при котором уже само изучение священных книг (таких, как Талмуд, сутры и Коран), запоминание и повторение текстов приближают человека к тому, что там называют Богом или Аллахом, или Иеговой.
    
Мы говорим, что процесс обусловливания осуществляется не только через культуру, религию, общественную мораль и так далее, но и посредством самого знания. Можно ли научить детей и самих себя тому, как освободить ум от знания и в то же время использовать знание без принуждения ума к механическому действию? Если бы я был учителем и работал в этой школе, меня бы очень беспокоил вопрос о том, как избавить от обусловливания самого себя и ученика. Мы исследовали это и говорили: в самом акте обучения я познаю свое собственное обусловливание, вижу обусловливание ребенка и познаю способы избавления от него. Я предлагаю углубиться в вопрос о том, действительно ли знание обусловливает ум, и если да, то как этому можно помешать; как во время самого акта обучения и передачи информации избежать формирующего воздействия на ум ученика.
    
С.: Знание само по себе не обусловливает наш ум. Все дело в нашем отношении к знанию; если ваш ум просто содержит в себе определенные факты, это его вовсе не обусловливает.
    
КРИШНАМУРТИ: Почему вообще я должен хранить в уме какие-то факты? Для этого существуют энциклопедии, книги — почему я должен держать все это в уме?
    
С.: Очень часто ум действует на таком уровне, где знание, как инструмент, просто необходимо.
    
КРИШНАМУРТИ: Если я хочу построить мост, я должен обладать определенным знанием и опытом, мне нужны специальные познания в области техники. Все это я использую, чтобы построить мост. Я понимаю, что определенные знания хранить в уме необходимо, но как мне помешать инженеру, который говорит: «Я собираюсь использовать знания для достижения собственного успеха», злоупотреблять ими? Не в этом ли заключается проблема?
    
С. (1): Да, в данном случае это действительно будет злоупотреблением знания.
    
С. (2): Разве вам не кажется, что дело еще и в том, что ум не способен пребывать в покое? Даже на прогулке человек не любуется деревьями, а размышляет о строительстве моста.
    
КРИШНАМУРТИ: Но если я должен построить мост, мне приходится очень много об этом думать.
    
С.: Кажется, что чем больше знаний и информации я способен без напряжения удержать в уме, тем лучше я буду обеспечен, потому что мне не придется пользоваться справочником. Я очень легко могу воспользоваться памятью.
    
КРИШНАМУРТИ: Так в чем же заключается функция знания? Вот вы, учителя математики, географии, биологии и так далее, ответьте, пожалуйста, на вопрос: какова функция знания в нашей жизни?
    
С.: Это инструмент, который человек может использовать в своих действиях.
    
КРИШНАМУРТИ: Речь идет о действиях в определенном направлении.
    
С.: Это своего рода источник, который мы используем в своих действиях, независимо от того, получены эти знания из опыта или из книг.
    
КРИШНАМУРТИ: Вчера я разговаривал с родителями одного девятнадцатилетнего юноши из Лондона. Когда ему было восемнадцать, он учился в университете, но внезапно он все забросил, пристрастился к наркотикам и начал отдавать все свои деньги одному гуру, ежедневно в течение часа занимаясь медитацией. Его родители обеспокоены, они спрашивают: «Что с ним произойдет дальше?»
    
Что произойдет с этим мальчиками и девочками, которые учатся здесь, после того как вы закончите их обучение, передав им всю информацию об искусстве, музыке, геометрии, истории, английском языке и других предметах?
    
Они приобретают все эти удивительные узко специальные знания, и что происходит с ними потом? Это сделает их известными чиновниками в разложившемся обществе? Зачем? Когда юноша не поступает в университет и не получает диплом, ему очень сложно найти работу, если он не обладает каким-либо достоинством. Так что же мы пытаемся делать? Мы даем им все эти знания, полностью оставляя без внимания огромнейшую сферу — другую оставшуюся часть жизни. Вы знаете, что я имею в виду?
    
С. (1):Я не уверен, что мы ее полностью игнорируем. Получая знания, ученики открывают для себя, чем им нравится заниматься, где они могут применить свою энергию. Постепенно они обнаруживают, какому делу могут посвятить свою жизнь.
    
С. (2): Ученики также соприкасаются и с другими ценностями, потому что мы вместе слушаем ваши беседы, и по мере сил стараемся, чтобы они касались наших взаимоотношений с учащимися.
    
С. (3): Но ученику необходима устремленность к цели в жизни, выходящая за рамки достижений интеллекта, которые обеспечат ему повседневное существование. Он должен увидеть всю картину жизни целиком и задать вопрос: «Зачем я живу?»
    
С. (4): Способен ли молодой человек ответить на этот вопрос?
    
С. (5): Мы можем начать исследовать...
    
С. (6): У молодежи, а также в умах других людей существует изрядная доля неопределенности относительно тех областей жизни, где знания необходимы и полезны, и тех, где они неуместны, сбивают с истинного пути. Мне кажется, что подобная путаница все время возникает среди молодых людей, среди тех, кто слушает вас и читает ваши книги. С одной стороны, все вроде бы ясно и, тем не менее, существует замешательство относительно того, где пролегает граница между упомянутыми мною областями.
    
КРИШНАМУРТИ: Можно я задам вопрос по-другому? Каково назначение учителя?
    
С.: Показывать способ жизни.
    
КРИШНАМУРТИ: Кроме фразы: «Учитель есть ученик», — в чем функция учителя?
    
С.: Может быть, она состоит в том, чтобы вдохновить ученика с помощью энергии, которую он потом сможет использовать самостоятельно.
    
КРИШНАМУРТИ: Вы вдохновляете ваших учеников? Мне не нравится слово «вдохновлять». Я не хочу никого вдохновлять — кто я такой, чтобы делать это?
    
С.: Мы не вдохновляем их, мы высвобождаем их собственную энергию. Мы устраняем препятствие, сдерживающее их.
    
КРИШНАМУРТИ: Значит, в этом заключается назначение учителя? — Подталкивать учеников к учебе, вдохновлять их, поощрять, или стимулировать их к учебе, когда они теряют интерес? Вы говорите, что мы должны помочь им найти цель в жизни.
    
С.: Помочь понять, что такое жизнь или, другими словами, помочь найти место, которое я, как личность, занимаю в этой целостной жизни.
    
КРИШНАМУРТИ: Посмотрите на то, что происходит в мире. Тысячи молодых людей бросают университеты, начинают принимать наркотики, увлекаются просто сексом, в том числе групповым; они убегают, присоединяются к ужасным общинам, сектам, бреют головы, танцуют на улицах, отдают все свои деньги какому-нибудь гуру.
    
С.: Это происходит потому, что они не получили истинного образования.
    
КРИШНАМУРТИ: А даем ли мы им истинное образование?
    
С.: Если это так, они не будут делать того, о чем вы говорили.
    
КРИШНАМУРТИ: Нет, дело не в том, что они не будут этого делать. Что мы, как учителя, стараемся сделать? Мы кормим их вегетарианской пищей, просим вовремя просыпаться, соблюдать чистоту, причесывать волосы, ухаживать за собой. По сути, что мы пытаемся здесь добиться?
    
С.: Самое главное — осознавать нашу обусловленность во взаимоотношениях с ребенком.
    
КРИШНАМУРТИ: Нет.
    
С.: По сути дела, нам приходится очень много времени проводить во взаимоотношениях с детьми, реагируя на все, чем они занимаются ежедневно, например, на их беготню по коридорам. Поступая подобным образом, мы практически неизбежно портим отношения с ребенком. Видите ли, здесь у него не одна мать, а двадцать или тридцать — и все по очереди указывают ему, что он делает не так. Я хочу узнать, какой вид образования, какой подход следует применить к ребенку, чтобы он больше не хотел бегать по коридору.
    
КРИШНАМУРТИ: Нет. Я бы хотел взглянуть на все это по-другому, и может быть, я ошибаюсь. Вы знаете, что происходит в мире; с точки зрения политики все правительства продажны, причем не просто внешне, а на очень глубоком уровне. Все эти гуру путешествуют по миру, собирая деньги и последователей, искажая умы молодых людей; мы имеем различные виды наркотиков, имеем армию, сферу бизнеса. Понимая происходящее не просто абстрактно, а на самом деле, что мы пытаемся сделать с этими детьми? Добиться того, чтобы они приспособились к этому?
    
С.: Отчасти мы стараемся научить их также видеть все, что происходит в мире; ведь в какой-то степени это отражается и на нашей собственной атмосфере в нашей школе.
    
КРИШНАМУРТИ: Нет. Пожалуйста, давайте будем немного конкретнее, немного честнее. Что мы пытаемся сделать?
    
С. (1): Я хочу, чтобы мои ученики смотрели на жизнь с большей серьезностью. Они выглядят очень небрежно и расслаблено, особенно те, кто помладше.
    
С. (2): Образование становилось для меня очень важным в те моменты, когда мой внутренний кругозор неожиданно расширялся настолько, что выходил из-под влияния учителя или избавлялся от определенного воздействия культуры. Происходило развитие моральных критериев, которые представляли предметы в их истинном свете.
    
С. (3): Основной принцип — это развитие моральных принципов в мире, где может произойти все что угодно.
    
С. (4): Разве мы не пытаемся понять, как можно жить по-другому? Уже положено начало некоторым скверным привычкам, возникло стремление делать все, что человеку хочется, а это так поверхностно и бессмысленно. Может быть, для ребенка существует иной путь, исполненный бесконечной глубиной.
    
С. (5): Личность человека, который дает что-то ребенку, должна быть приятна для него. Ребенок чувствует, что мы довольно посредственны, и я не вижу для него никаких оснований, чтобы слушать вас. Мне кажется, что прежде всего нам необходимо развить некое новое качество в нас самих.
    
С. (6): Ты так думаешь, Дорис? Прежде всего, это необходимо для нас самих?
    
С. (7): Да, я думаю, что это так.
    
КРИШНАМУРТИ: Конечно же, нет.
    
С. (1): Здесь нет ничего общего с эгоизмом, но несомненно, что главное для нас — это найти для самих себя более подходящий способ действительно совместной жизни.
    
С. (2): Хорошо, но если мы открываем его для себя, разве это не значит, что мы открываем его как единое целое, а не просто как нечто, предназначенное исключительно для наших «я»?
    
С. (3): Конечно, мы ничего не делаем ради себя; мы не пытаемся незаметно возвеличивать нашу собственную личность, как раз наоборот. Но мне кажется, что здесь от каждого из нас требуется во много раз больше жизненной энергии.
    
КРИШНАМУРТИ: «Так должно быть», — и на этом для нас все кончается!
    
С.: Но что же нам делать?
    
КРИШНАМУРТИ: Я и хочу взяться за решение этой проблемы. Вот я, учитель, — что я пытаюсь делать?
    
С.: Очень многие наши учащиеся уже осознают происходящее во внешнем мире, и я думаю, что именно поэтому некоторые из старших ребят задают вопросы о коррупции правительства.
    
КРИШНАМУРТИ: Да, но что произойдет потом? Когда они столкнуться со всем этим, когда они выйдут во внешний мир, будут ли они им поглощены? Или просто скажут: «Извините, я не хочу иметь с этим ничего общего», — и отойдут в сторону?
    
С.: Им придется все понять самостоятельно.
    
КРИШНАМУРТИ: Как они это сделают, что послужит им светом, что поможет им проникнуть в суть и сказать: «Я не буду...»?
    
С. (1): Именно этим мы и пытаемся здесь заниматься и именно это интересует также их самих.
    
С. (2): Поэтому некоторые из детей поступили сюда.
    
КРИШНАМУРТИ: А теперь давайте отчетливо определим, это ли мы здесь пытаемся сделать? Вы думаете, что мы помогаем детям увидеть «то, что есть», испорченность этого мира и все остальное, и делаем все, чтобы они не попали в эту ловушку?
    
С.: Это только часть ответа на вопрос.
    
КРИШНАМУРТИ: В чем же состоит другая часть? Давать им знания? Помогать им обрести мужество, необходимое в предстоящем сражении? Как-то раз, беседуя с директором одной из школ в Индии, я спросил: «Вы занимаетесь этим уже почти сорок лет, вы потратили на это жизнь, — имеет ли это какой-нибудь смысл?» Он ответил: «Да». Тогда я спросил: «За все эти сорок лет были ли у вас юноша или девушка настолько выдающиеся, чтобы их не засосала эта ужасная трясина несправедливости?» Он ответил: «Я не знаю, по-моему, таких детей было очень мало». И я сказал: «Вы хотите сказать, что за все эти сорок лет, что вы провели здесь, лишь один или два ученика смогли избежать этого?»
    
С.: Кто в данном случае является источником проблемы — учитель или ученик?
    
КРИШНАМУРТИ: Оба. У вас ведь нет подходящего материала. Если человек хочет сшить хороший костюм, ему необходим хороший материал.
    
С. (1): Я бы сказал, что наш материал уже достаточно сильно испорчен.
    
С. (2): Но если не пренебрегать любым материалом, который вы можете найти, в этом тоже нет ничего хорошего; используя только самое лучшее, вы «выбрасываете за борт» что-то другое, являющееся неотъемлемой частью целого. Но возьмите первого попавшегося вам ребенка из лондонских трущоб. Если задуманное нами вообще возможно, для этого подходит и такой ребенок.
    
С. (3): Я бы не стал говорить: «хороший материал» или «плохой материал». Я думаю, что все это — люди.
    
С. (4): В этом случае подразумевается, что общество это люди, единственное стремление которых состоит в том, чтобы поступать правильно, действовать интуитивно, быть чувствительным, осознавать свои действия. Мне кажется, что если бы все было действительно так, если бы мы могли взять все человечество и сказать, что каждый человек стремится к осознанию и чувствительности, что воздействие на учащегося имеет очень небольшое значение, это подорвало бы саму цель существования такой школы, как эта. Я думаю, что на самом деле определенное различие существует. Я думаю, что проблема заключается в том, кто приходит в эту школу, кто живет здесь — будь то преподаватель или ученик, и какова его цель.
    
С. (5): Некоторые люди обнаружили склонность к иному образу жизни, они проявили интерес. В таких случаях разум уже существует.
    
КРИШНАМУРТИ: Какая роль во всем этом принадлежит знанию?
    
С.: Цветок или собака не обладают знанием и поэтому живут той жизнью, какая им дана. Нам же знание необходимо; человека во многом характеризует то, как он умеет его использовать.
    
КРИШНАМУРТИ: То есть вы хотите сказать, что очень важно, как человек использует знание.
    
С.: Нет, это не так.
    
КРИШНАМУРТИ: Почему?
    
С. (1): Знание не имеет большого значения в реальной жизни.
    
С. (2): Правильный образ жизни вообще не зависит от каких-либо знаний.
    
С. (3): Но сама по себе жизнь зависит от знания.
    
С. (4): О каком знании мы говорим?
    
КРИШНАМУРТИ: Давайте выясним, какое знание имеется в виду.
    
С.: Мы говорим об академических научных знаниях; они являются частью нас самих. В настоящий момент мы используем их, если хотите, для интуитивного проникновения в суть проблемы.
    
КРИШНАМУРТИ: Давайте назовем такое знание академическим; это одно. Знание того, как жить, используя академические знания — это другое. Или знание представляет собой единое целое? И где во всем этом свобода, непосредственность? Существует академическое знание; если я познаю себя и использую это знание о себе, в этом нет никакой свободы. Не знаю, удается ли мне донести до вас то, что я хочу сказать?
    
С.: Вы говорите, что человеку необходимо академическое знание, чтобы познавать себя?
    
КРИШНАМУРТИ: Нет. Должен ли я учиться в университете, чтобы познавать себя?
    
С.: Но ведь учеба в университете нисколько не мешает вам этим заниматься.
    
КРИШНАМУРТИ: Таким образом, существует самопознание и академическое знание, которое всегда является прошлым; мы что-то добавляем к этому прошлому, что-то отнимаем, — в общем, пытаемся что-то создать. Если я говорю: «Я знаю себя», это не знание, которое я приобрел с помощью наблюдения за собой. Оно не дает мне свободу — я по-прежнему пойман в ловушку этим знанием о самом себе.
    
С.: Другими словами, идеей, которая у меня есть о самом себе.
    
КРИШНАМУРТИ: Совершенно верно, сэр.
    
С.: То есть проблема заключается в использовании научных знаний и их применении в самопознании.
    
КРИШНАМУРТИ: Нет. Представьте себе человека, который никогда не учился в университете. Он может познавать себя через свои взаимоотношения с любым другим человеком.
    
С.: Но рассчитывает ли он на это знание, способен ли он его сохранить?
    
КРИШНАМУРТИ: Как только он запоминает его в памяти, это становится помехой, а значит, этот человек не может быть свободным. Я ясно выражаюсь?
    
С.: Вы имеете в виду, что самопознание можно понимать двояко? С одной стороны, это сбор незначительных фактов о самом себе, их запоминание и воспроизведение: «Я делаю это и это». С другой стороны, это очень глубокое восприятие всего этого процесса целиком, когда вы неожиданно видите его целостность, и все на этом забывается.
    
КРИШНАМУРТИ: И здесь нет ничего общего с накоплением знаний о себе.
    
С.: Вы хотите сказать, что мы начинаем видеть с такой силой, что все собранные вместе отдельные кусочки знаний исчезают, потому что мы уже видели их.
    
КРИШНАМУРТИ: Мы видим всего себя целиком...
    
С.: ...а значит, обретаем свободу.
    
КРИШНАМУРТИ: Совершенно верно. Это свобода. Если я познаю себя и говорю: «Я не должен делать это, но я должен делать то», — вы знаете, какими пустыми мелочами мы бываем озабочены, — то такое знание полностью изуродует меня: я ничего не осмеливаюсь сделать свободно, непринужденно. Я думаю, сейчас мы начинаем понимать, что существуют различные виды знания. Тогда что мы пытаемся пробудить в ученике? Мы даем ему не только «книжные» знания, это ясно. Но что еще мы даем ему? Мы стараемся помочь ученику шаг за шагом познавать себя? Накапливать знания о себе через отдельные, даже незначительные действия? Или мы стараемся помочь ему проникнуть в самую суть своего единого целого? Я думаю, что это важно. Как он сможет полностью проникнуть в себя так, чтобы все эти мелкие фрагменты встали на свои места? Как ему вести себя, как поддерживать хорошие отношения с другими людьми, чтобы все встало на место? И как мне донести до ученика эту мысль, как мне помочь ему в достижении этого?
    
С.: Если человек указывает на какое-либо действие, на какой-либо процесс в настоящем времени, мне кажется, что он сам должен быть вовлечен в этот процесс; человек должен активно исследовать это в себе, иначе все станет просто еще одним фактом, который прибавляется к остальным.
    
КРИШНАМУРТИ: Или еще одной серией идей; это мне понятно. Послушайте: я стараюсь научить ребенка математике и, кроме того, говорю ему, что он должен рано вставать, вовремя ложиться спать, аккуратно есть, умываться и так далее. И в то же время я хочу помочь ему обрести понимание сути вещей, которое позволит ему с легкостью, без напряжения вставать в положенное время и делать все остальное, что требуется в этой школе. Итак, я занимаюсь тремя вещами: преподаю учебные дисциплины, напоминаю ученику, что ему следует делать, и в то же время говорю: «Послушай, если ты проникнешь в суть этого, все встанет на свое место». Я поддерживаю гармоничное сосуществование этих трех направлений. Как мне донести до ученика смысл этого? Как мне помочь ему?
    
С.: Он должен увидеть, где эти все направления совпадают.
    
КРИШНАМУРТИ: Нет. Вы вновь стараетесь приспособить его к этой модели. И тогда он скажет: «Хорошо, я приспособлюсь к ней».
    
Прежде всего, давайте еще раз рассмотрим суть проблемы. Преподавание учебных предметов — это первое направление. Второе состоит из особенностей повседневной жизни и фраз типа: «Вставай, этого делать нельзя, того делать нельзя», — чем вам тоже приходилось заниматься. Третье направление — это когда вы говорите: «Послушай, обладать высочайшим разумом значит инстинктивно совершать правильные поступки». Необходимо, чтобы все три эти направления сосуществовали гармонично.
    
С.: Это очень сложно...
    
КРИШНАМУРТИ: Нет, не говорите, что это сложно, вообще ничего не говорите, прежде всего поймите суть этого. Если вы говорите, что это очень сложно, вы заходите в тупик, из которого нет выхода.
    
С.: Последнее, третье направление представляет собой концепцию.
    
КРИШНАМУРТИ: Нет, это не концепция, не идея и не умозаключение. Передо мной три потока: способность проникновения в суть, проницательность или разум, правила поведения и учебные предметы; и я чувствую, что они текут не вместе, они не соединяются в одну гармоничную реку. Поэтому я спрашиваю себя: что мне делать, как мне совместить в своей деятельности учителя эти три направления, чтобы они составляли единое целое? Слушая мои слова, вы приходите к определенному выводу и говорите: «Да, я воспринимаю это как идею». Я же утверждаю, что это не идея. И тогда возникает сложность, вы говорите: «Я не знаю, что делать». Но если это нечто реальное, как мне донести эту реальность до ученика — именно реальность, а не идею? Лично у меня никогда не возникало проблемы или конфликта по этому поводу.
    
Так как же мне, как учителю, который живет здесь в довольно тесном контакте с учениками — в том смысле, что я ежедневно вступаю с ними во взаимоотношения, как мне показать им это? Я спрашиваю вас, как вы продемонстрируете ребенку именно реальность этого, а не идею? Если это идея, то, значит, вам необходимо заниматься ее развитием или бороться с ней, — все это сущий вздор.
    
С.: Да, но если это имеет значение для меня, значит, это не лишено смысла.
    
КРИШНАМУРТИ: Это имеет для вас значение?
    
С.: Для меня это очень, очень значимо.
    
КРИШНАМУРТИ: Каким образом? Что вы имеете в виду под словами «значимо», «значение»?
    
С.: Мне кажется, что эти три направления очень важны.
    
КРИШНАМУРТИ: Прошу прощения, я бы не сказал, что они важны.
    
С.: Но это так.
    
КРИШНАМУРТИ: Хорошо, как вы донесете это до ребенка?
    
С.: Я уверен, что красота проникновения в суть вещей откроется ему сама — это чистейшая красота.
    
КРИШНАМУРТИ: Сэр, вы знаете, что означают ваши слова? Я не буду слушать, я смотрю на эту птицу, а вы говорите: «Необходимо увидеть красоту этого». Пусть в нем зародится семя. Как вы собираетесь посадить это семя? Вы понимаете?
    
С.: Да, я понимаю. Но я также вижу, что если все, что мы можем, — это посадить семя, и если взаимоотношения при этом не станут встречей двух уравновешенных умов, то из этого ничего не выйдет.
    
КРИШНАМУРТИ: Вы правы. Но как же, по вашему мнению, это сможет произойти? Вот, к примеру, мы найдем какого-нибудь мальчика, поможем ему, дадим ему все, что он захочет, — создадим вокруг него прекрасную атмосферу, будем хорошо кормить, направлять его действия, преподавать ему учебные дисциплины и так далее; а потом вдруг что-то произойдет, и вся оставшаяся жизнь мальчика пойдет под откос. Он начнет пить, пристрастится к женщинам или наркотикам, будет обманывать, совершать самые ужасные поступки, которые только возможны, — для него все будет кончено. Мне приходилось наблюдать подобные случаи. Если вы посадите семя в землю, оно, конечно, может погибнуть, но само по себе семя есть истина дерева, истина растения. Поэтому я задаю вопрос: можно ли посадить его в нас, в детей, в вас и в меня?
    
С. (1): Я думаю, что можно; по определению это не поддается измерению.
    
С. (2): Весьма вероятно, что какой-то ребенок поступает сюда с сильно нарушенным прежним опытом и очень ненадолго; что ж, мы можем предложить только то, что у нас есть. Если мы достаточно уравновешенны, если мы действительно серьезно настроены, если обеспечиваем истинные взаимоотношения, то он унесет все это с собой, когда выйдет во внешний мир.
    
КРИШНАМУРТИ: Вы говорите: «Если мы настроены серьезно, если мы гармоничны...» Но так ли это на самом деле?
    
С.: Мне кажется, что именно это мы сейчас и исследуем.
    
КРИШНАМУРТИ: Можно ли утверждать, что я, все мы действительно серьезны и уравновешенны по своей сути? Достаточно ли мы серьезны, чтобы сказать: «Смотрите» — и выразить свою мысль, как на вербальном, так и на невербальном уровне?
    
С.: Сэр, именно это я имел в виду под словом «красота»: передачу сути на невербальном уровне.
    
КРИШНАМУРТИ: Чтобы обладать такой способностью, человеку необходима абсолютная внутренняя чистота, прозрачность и подлинная серьезность — обо всем этом мы только что говорили. Так есть ли это у меня, есть ли это у вас?
    
С.: Разве мы не обучаем и не познаем вместе? Разве мы не обращаем внимание на все, что происходит в течение дня? Таким образом, мы постоянно воспринимаем то, что нам открывается. Поскольку мы все это очень ясно ощущаем, действует сила, позволяющая нам соприкасаться с каждым мгновением дня. Это не исправление; это, если хотите, способность проникновения в суть. И это также связано со знанием.
    
КРИШНАМУРТИ: Я вас понимаю. Но я пытаюсь выяснить, как мне донести это понятие о трех совместно движущихся потоках до детей.
    
С.: Нужно опираться на факт. Приведу только один пример: одна девушка спросила меня, можно ли поставить палатку. Я ответил: «Нельзя ставить ее рядом с дорогой». Тогда она спросила: «А почему нет? Я свободный человек», — то есть другими словами: «Не нужно меня учить». Я объяснил ей, почему этого нельзя делать. Таким образом, необходимо исследовать вопрос, чтобы человек понял суть ситуации, основанной на фактах; в данном случае привлекаются как академические знания, так и многое другое, включая интонацию голоса.
    
КРИШНАМУРТИ: Я знаю.
    
С.: Поэтому это не значит, что вы все время имеете дело с различными понятиями.
    
КРИШНАМУРТИ: Донесем ли мы это до ученика?
    
С.: Иногда это удается, а иногда — нет. Необходимо серьезно работать над проблемой и вновь ее исследовать.
    
КРИШНАМУРТИ: Итак, вы говорите, что необходимо постоянно этим заниматься.
    
С.: Да, постоянно. Это не должно звучать как фраза: «Вы этого не сделали». Это откладывание дела в долгий ящик, это создает ограниченность и приводит к появлению неверного чувства, не давая проникнуть в суть вещей. Это все равно, что вы бы вошли в эту комнату и сказали: «Вы не делаете это как надо».
    
КРИШНАМУРТИ: Я понимаю вас и не подвергаю сомнению ваши слова. Я думаю, что здесь все верно, — поймите меня правильно, я не хочу показаться снисходительным.
    
С.: С другой стороны, даже если мы останемся на этом уровне и начнем работать здесь в тесной связи с другим уровнем, если это действительно происходит, то все вновь возвращается к вопросу наших «я» и наших взаимоотношений — гармоничных взаимоотношений между гармоничными людьми, если это возможно. Если нет, то наши действия так и останутся исправительными мерами и никогда не станут движением, проникающим в глубины ребенка, никогда не приведут к взаимоотношениям, доносящим до него самую суть.
    
КРИШНАМУРТИ: Да, сэр.
    
С. (1): Разве само это действие не происходит на наполненном пониманием, глубоком уровне?
    
С. (2): Все зависит от того, доходит ли оно до этого уровня и чувствуете ли вы это. Возможно, я слишком много говорю о каком-то конкретном примере, потому что знаком с той ситуацией, знаю этого ребенка и знаю, какие у меня с ним на этом уровне сложились взаимоотношения. Может быть, я не уверен, достигали ли эти взаимоотношения той самой глубины. Во взаимоотношениях с маленьким ребенком я далеко не всегда чувствую, что это так. Имеем ли мы право выбирать и говорить: мне кажется, что один ребенок может обрести способность интуитивного проникновения в суть вещей, а другой не может. Отказываемся ли мы в таком случае от ребенка или говорим: «Вот что нужно этому ребенку» — и устанавливаем связь через это?
    
КРИШНАМУРТИ: К каждому ребенку нужно подходить индивидуально.
    
С.: Именно.
    
КРИШНАМУРТИ: Сэр, все, что вы сказали, конечно же, верно. Но можно ли подойти к этому по-другому? То, что я имею в виду, очень трудно «сказать». Может ли это семя зародиться без малейшего вашего вмешательства? Мы принимаем в этом определенное участие: в процесс вовлекаются мои взаимоотношения с ребенком, мое поведение, мои поступки, то, как я (а я могу быть человеком сентиментальным или уравновешенным) познаю себя, и после этого помогаю ребенку. И мы полагаем, что это, вероятно, единственный способ. Сейчас я спрашиваю, существует ли вообще какой-либо способ, при котором зарождение семени происходит без малейшего нашего вмешательства — мы абсолютно ничего не делаем, и все же это происходит.
    
С.: Я уверен, так должно быть, при любых истинных взаимоотношениях...
    
КРИШНАМУРТИ: Вы привносите в свои взаимоотношения...
    
С.: Может ли человек обладать глубоким пониманием смысла своей жизни? Можно ли увидеть...
    
КРИШНАМУРТИ: ...все сразу и целиком?
    
С.: Конечно, это должно происходить.
    
КРИШНАМУРТИ: Как?
    
С.: Несомненно, что в любой ситуации взаимоотношения играют лишь вспомогательную роль — по самому определению, способность проникновения в суть, интуиция имеет главное значение. Поэтому, если мы говорим об образовании, изначально основанном на самопознании и осознавании, общество, наше окружение, наши взаимоотношения могут, конечно же, что-то значить, но главное, что человек сам должен все видеть, в нем должен быть источник, ведь это зарождается у него внутри, а не снаружи.
    
КРИШНАМУРТИ: Я все это понимаю. Я стараюсь увидеть нечто большее. Ученик приходит сюда ужасно обусловленным, возможно, он из неполной семьи или мало ли что там может быть. И, как учитель, я тоже прихожу сюда обусловленным. Я занимаюсь познанием себя, оказываю помощь в наших взаимоотношениях, я веду себя спокойно и все прочее. В наших взаимоотношениях я избавляю себя и его от этой обусловленности. Мы об этом знаем, мы уже это обсуждали, мы уже это увидели. И вот я спрашиваю себя: существует ли некий вариант поведения, при котором это семя зарождается в человеке естественным образом?
    
С.: Другими словами, вы спрашиваете: существует ли путь, который человек находит сам и не может сказать, что это произошло благодаря вам, — и все же это вы показываете ему этот путь? Правильно ли я вас понял?
    
КРИШНАМУРТИ: Нет, не совсем. Сэр, способны ли мы сотворить чудо?
    
С.: Это действительно вопрос.
    
КРИШНАМУРТИ: Подождите, сэр, вы меня понимаете?
    
С.: Хотим ли мы сотворить чудо? Или мы просто...
    
КРИШНАМУРТИ: Я думаю, что в данном случае имеет место и то, и другое, — причем чудо столь же необходимо, вы понимаете, что я имею в виду под словом «чудо»? В этом нет ничего похожего на...
    
С.: Означают ли ваши слова, что если есть семя и все благоприятные условия, то оно прорастает, подобно семени, посаженному в землю?
    
КРИШНАМУРТИ: Я говорю не об этом. Мы знаем, что ребенок, также как и учитель, приходит сюда обусловленным, и ему приходится учиться избавляться от этой обусловленности. Это избавление подразумевает совместное действие трех элементов: академические знания, детальное изучение правил поведения и умение видеть все в целом. Стараясь донести это до ученика, я познаю, как можно жить подобным образом. Но это занимает слишком много времени. Поэтому я говорю себе: «Чтобы все изменилось мгновенно, должно произойти чудо». Может быть, необходимо соединение обоих этих фактов: чуда и нашего старания избавиться от обусловленности. Способны ли мы и на то, и на другое? Я думаю, что да. И именно поэтому, как вы только что сказали, если мы уравновешенны и серьезны — то есть лишены сентиментальности, не вязнем в словах, основываемся на фактах, а не на идеях, — и если мы действуем, опираясь на эти свои качества, то чудо действительно происходит.
    
С.: Это лишь наполовину чудо, не правда ли?
    
КРИШНАМУРТИ: Да, сэр. Мне кажется, что как раз такое чудо здесь и необходимо. Это возможно, только если мы на самом деле необычайно серьезны и основываемся на фактах. Можем ли мы донести до ученика именно действительность, а не идеал, не «то, что должно быть», — ведь то, что «должно» быть, никогда не обходится без сентиментальности? Я думаю, что после этого и происходит чудо. Если вы называете меня глупцом, и я понимаю, что это факт, — то совершается чудо. Мы все выросли на «том, что должно быть», на идеях, на сентиментальном образе жизни; эти мальчики и девочки тоже привыкли к этому; они лишь очень ненадолго обращаются к фактам и превращают их в сентиментальность. Способны ли мы им объяснить, что в эту область вообще не следует заходить?
    
С.: Это означает, что, как сообщество, мы должны все вместе полностью от этого отказаться, потому что в противном случае наши взаимоотношения будут основаны на постоянном толковании поведения других людей, а не на истинном осознании и глубоком понимании.
    
КРИШНАМУРТИ: Да, совершенно верно.
   
  
  
   
    
Часть 2.
    
Беседы с родителями и учителями
   
   
    
     
Глава 1.
    
    
Визит в другую страну всегда очень волнует, тем более, если вы ещё очень молоды. В США это особенно чувствуется, здесь много физической свободы, здесь в каждом кажется огромное количество энергии и повсюду неугомонная, постоянно меняющаяся, кажущаяся бесконечной деятельность. От побережья до побережья все крупные города, за исключением одного-двух, выглядят одинаково. Но страна эта огромна и необыкновенно прекрасна: обширные пространства, пустыни, длинные, извилистые и глубокие реки. Здесь очень разнообразный климат, можно встретить и тропики, и высокие, покрытые снегом горы.
    
В просторной комнате, выходящей окнами на Тихий океан, несколько человек беседовали об образовании. Высокий мужчина в твидовой куртке сказал: «Мои сыновья и дочери бунтуют. Кажется, что они считают свой дом лишь переходом куда-то ещё. Они уверены, что их незачем чему-либо учить; у них есть ответы на все вопросы. Они испытывают неприязнь к власти или тому, что они считают властью. Естественно, они против войны, но не потому, что много размышляли о её причинах; они просто против убийства других людей; и в то же время в некоторых случаях они бы войну одобрили. Они удивительно жестоки и не только с нами; они выступают против правительства, против всего, что им не нравится. Они говорят, что борятся с подчинением, но я видел по ним и по их друзьям, которых они приводят в наш дом, что они в своём роде такие же приспособленцы, как и мы были всегда. Их форма приспособления — это длинные волосы, грязные босые ноги, небрежность и беспорядочный образ жизни. У них свой собственный язык. Мои сын принимал наркотики. Он мог бы прекрасно учиться в университете, но бросил его. И хотя он чуткий, умный человек и обладает тем, что называют вниманием к другим, он захвачен этим водоворотом. Всё его поколение выступает против установленного порядка, будь то в университете, правительстве или семье. Некоторые из них читают книги мистического содержания, увлекаются чёрной магией и другими странными, связанными с оккультизмом вещами. Некоторые из них, действительно, очень милые, мягкие, спокойные люди, но внутри них живёт чувство агонизирующего отчаяния».
    
Затем заговорил другой человек. «Всё это очень хорошо, пока они ещё молоды, но что же будет, когда они состарятся? В такой стране, как эта, они без труда зарабатывают несколько долларов и живут на них некоторое время, но когда они постареют, быстро обнаружится, что это уже не так легко, как раньше. Протестуя против нашего общества изобилия, они обращаются к тому, что называют простой жизнью; они хотят возвратиться к примитивному образу жизни, уподобиться дикарям с множеством жён и детей, при этом понемногу копаясь в земле или занимаясь чем-нибудь в этом роде. Они организуют коммуны. Некоторые из них настроены действительно серьёзно, но другие вторгаются к ним и разрушают их планы. И так это повторяется вновь и вновь».
    
Третий собеседник сказал: «Я не знаю причины этого всего. Как родителей, нас можно винить в их дурном воспитании, в их бунте, в отсутствии у них уважением. Конечно, у нас, родителей, свои сложности. Наши семьи разрушены, мы ссоримся, нам надоели наши ежедневные дела, мы — закоренелые лицемеры. По выходным мы обращаемся к религии, в будни остаемся просто приручёнными дикарями. Наши дети всё это видят — по крайней мере, мои — и, естественно, не испытывают к нам особого уважения. Они презирают вождей, за которых мы голосуем. Мы посещали колледжи и университеты; они видят, какими мы стали, и, конечно, — я их за это не виню — они не хотят иметь с нами ни малейшего сходства. Мой сын назвал меня лицемером прямо в лицо, и, поскольку он говорил правду, я ничего не мог с этим поделать. Этот бунт очищает мир».
    
И вот что говорил четвёртый: «Спросите их, чего они хотят, и все, за исключением сторонников конкретных политических акций (к счастью, таких людей не очень много), скажут: «Мы не знаем и не хотим знать. Но мы знаем, чего мы не хотим, и со временем мы выясним остальное». Их аргумент крайне прост: «Вы-то, конечно, знали, чего хотели, — больше денег и лучшего положения в обществе, — теперь посмотрите, к чему вы привели мир. Этого-то мы уже точно не хотим». Некоторые из них желают лёгкой, удобной жизни, они пассивны, поддаются, не сопротивляясь, удовольствию в любой форме. Секс для них — ничто. Интересно, почему всё произошло так внезапно, буквально за последние несколько лет. Вы часто бывали в этой стране: в чём же, по-вашему, причина этого всего?»
    
Не кроется ли причина гораздо глубже, нет ли здесь более глубокого движения, о котором молодое поколение, быть может, не подозревает? В обществе или культуре, настолько материально богатой, обладающей поразительно совершенными технологиями, такой энергичный народ позволяет себе жить такой поверхностной жизнью. Его религиозные верования не ведут к глубокому познанию самого себя. Людей, кажется, удовлетворяет внешнее давление материального благополучия с его конкуренцией и войнами. Этот народ стремится покорить космос, но не желает исследовать ещё шире, ещё глубже... Эта нация озабочена лишь выкачиваем извне — дайте им больше того, ещё больше этого — и привязана к получению удовольствия. Их бог мёртв, если только он у них когда-нибудь был. Об этих людях написана масса книг, их анализировали и распределяли по категориям. Они даже организовали специальные курсы, на которых обучают чуткости. У этой нации исчезло чувство каникул. Жизнь стандартизована и потеряла всякий смысл — перенаселённые города, бесконечные автомагистрали и всё остальное. Что вы можете предложить молодым людям?
    
Что вы можете им дать — свои заботы, проблемы, свои абсурдные достижения. Естественно, любой умный человек должен этому воспротивиться. Но сам же этот бунт содержит в себе семя конформизма: подчинение условиям своей собственной группы при противостоянии другой. Молодёжь начинает с того, что восстаёт против приспособления и заканчивает конформизмом же, только в ещё более нелепом виде. Вы жили ради удовольствия, и они хотят жить ради своего собственного, особенного удовольствия. Вы способствовали возникновению войны, и они, разумеется, выступают против. Всё, что вы сделали, построили и произвели, направлено на достижение материального благополучия, которое тоже имеет право на место в этом мире, но когда эта система замыкается сама на себе, зарождается хаос. Интересно, вы действительно любите своих детей? Это не то, что обычно делают люди в других частях света; дело не в этом. Вы можете заботиться о них, когда они ещё совсем маленькие, давать им всё, что они хотят, кормить их самой вкусной едой, баловать их, обращаться с ними как с игрушками и использовать их для осуществления своих собственных планов или получения удовольствия. Во всём этом нет ни намёка на самоограничение, на чувство меры, что вовсе не приравнивается к аскетизму монаха. Вы привержены идее, что дети должны развиваться свободно, не должны подавляться, их не следует учить тому, что делать; люди следуют рекомендациям специалистов и советам психиатров. Вы создаёте поколение, не знающее ограничения, а когда оно бунтует, вы либо ужасаетесь, либо наоборот, получаете удовлетворение, в зависимости от того, чем была обусловлена ваша жизнь. Так что вы за всё это в ответе.
    
А теперь позвольте спросить, не означает ли это, что настоящей любви не существует? Любовь стала просто формой удовольствия, духовным или физическим развлечением. Сколько бы вы ни заботились о детях в младенчестве, вы позволяете, чтобы их убивали. В глубине души вы хотите, чтобы они приспособились, пусть не к вашему родительскому стандарту, а к структуре общественного порядка, которая сама по себе испорчена. Вы ужасаетесь, когда они на всё это плюют, но в то же время вы странным образом этим восхищаетесь. Вам кажется, что это свидетельство особой независимости. В конце концов, из истории мы знаем, что ваши предки покинули Европу ради независимости, так что этот круг вечно повторяется.
    
Собеседники слушали спокойно. Затем высокий мужчина сказал: «В чём же причина всего этого? Я хорошо понимаю ваши слова. Если на это внимательно посмотреть, всё становится очевидным и понятным. Но в чём же здесь заложен смысл?»
    
Вы попытались придать значение жизни, в которой очень немного смысла, которая пуста и мелочна, и когда вам это не удалось, вы постарались изменить жизнь, наполнить её смыслом. Это «наполнение» может продолжаться бесконечно, но оно не распространяется внутрь, ему не хватает глубины. Движение по горизонтали приведёт вас в самые невероятные и увлекательные места, но жизнь останется такой же пустой. Можно попытаться достичь этой глубины интеллектуально, но этот путь так же банален. Для ума, который действительно изучает, а не просто играет словами или складывает вместе гипотезы, горизонтальное движение имеет очень небольшое значение. Оно не может ничего предложить, кроме самого очевидного, так что бунт, опять же, становится бессмысленным, потому что бунтующие по-прежнему двигаются в том же направлении — вовне, к политике, к реформам и так далее. Революция возможна только внутри человека. Здесь движение происходит не по горизонтали, но по вертикали — вниз и вверх. Внутреннее движение в самом себе никогда не происходит горизонтально, и поэтому оно обладает неизмеримой глубиной. И когда открывается эта глубина, исчезают сами понятия горизонтали или вертикали.
    
Вот этого вы детям не предлагаете. Ваши боги, ваши проповедники, ваши вожди озабочены лишь тем, что лежит на поверхности: лучше подготовиться, лучше систематизировать, лучше организовать — всё, что необходимо для эффективности; но так на все вопросы не ответить. Ваша бюрократия может быть великолепно организована, но она неизбежно превращается в тиранию. Тирания наводит на поверхности порядок. Предполагается, что ваша религия открывает глубину, но она есть лишь плод разума, тщательно спланированная, всеми признанная разновидность пропаганды, в которую верит множество людей. Но в ней нет внутренней красоты. До тех пор, пока образование имеет дело только с внешней культурой, которая выделяет, навязывает нам приспособление, внутреннее движение со всей его непостижимой глубиной останется уделом лишь немногих, и в этом также скрыт источник печали. Эту печаль нельзя ни прогнать, ни понять, если, накопив огромный запас энергии, бежать по поверхности. Пока вы не решите эту проблему через самопознание, бунт будет следовать за бунтом, реформы будут сменять реформы и вечное противостояние людей будет продолжаться. Само-познание — это начало мудрости, которое не отыскать в книгах, церквях или среди нагромождений слов.
   
   
    
     
Глава 2.
    
    
Невозможно до конца постичь какую-либо страну, если в ней некоторое время не пожить. Но даже люди, которые там живут, проводят дни и годы своей жизни, а затем умирают, довольно редко обладают чувством всей своей страны целиком. Люди в этой огромной стране с множеством языков обычно очень мирные и провинциальные. Классовые различия, возникшие из религий, песнопений и преданий, продолжают укрепляться, исчезает это единство, это ощущение святости жизни, вещей, лежащих вне границ мысли. Приезжая сюда каждый год на несколько месяцев, вы заметили бы всеобщий спад; в каждом крупном городе обнаружился бы огромный рост населения; пройдя вдоль по улице, вы бы увидели людей, спящих прямо на тротуаре, ужасную бедность, грязь. А за углом — храм или мечеть, полная людей; за городом — фабрики, поля и холмы.
    
Это по-настоящему чудесная страна, с её высокими, покрытыми снегом горами, широкими глубокими долинами, реками, пустырями, плодородной почвой, пальмами, лесами и исчезающими дикими животными. Люди озабочены политикой — одна группировка противостоит другой — а значит, растущая бедность, нищета, грязь — и почти никто не замечает красоту земли. А она действительно очень красива: разнообразие природы, буйство красок, бескрайний простор неба. Можно действительно понять эту страну, постичь её древние традиции, мечети и храмы, свет яркого солнца, увидеть её попугаев и обезьян, тысячи земледельцев, борющихся с бедностью, голодом и нехваткой воды вплоть до периода дождей.
    
Если подняться на холмы, то можно почувствовать свежесть и прохладу воздуха, полюбоваться зеленью травы. Кажется, что вы совсем в другом мире, снежные горы вокруг вас простираются на многие сотни миль. Эта картина потрясающе величественна; но, спустившись по узенькой тропинке вниз, вы встретите бедность и страдание; под небольшим навесом будет сидеть монах и беседовать со своими учениками. От этого всего появляется чувство некоей отчуждённости. Можно встретить умных людей, воспитанных многими поколениями религиозной мысли, которые обладают особой способностью, по крайней мере на словах, постичь всё разнообразие жизни. Они с вами с удовольствием побеседуют, будут цитировать, сравнивать, вспоминать слова из их священных книг. Любая мысль у них на кончике языка, слова нагромождаются на слова, а мимо протекают воды глубокой реки. Вы ощутите всю целостность этой поразительной красоты: горы, холмы, леса, потоки огромного населения, многочисленные конфликты, глубокая печаль и музыка. Здесь все любят музыку. В деревнях, в городах люди могут просидеть час, полностью погрузившись в движение звуков, отбивая ритм ладонями, покачивая головой или всем телом в такт музыке. И сама музыка тоже прекрасна.
    
Здесь же существует поразительная жестокость, растущая ненависть: а вот и толпа людей вокруг храма на холме. Миллионы людей совершают паломничество к этой реке, самой священной из всех рек, и возвращаются домой счастливые и уставшие. Это их способ получения удовольствия во имя религии. Здесь повсюду саньяси, монахи. Серьёзные, и такие, кто принял духовный сан, лишь ради более тёплой жизни. С одной стороны, вечная уродливость, с другой стороны, великая красота дерева и лица. Вот нищий поёт на улице песню о древних богах, мифах и величии доброты. Строительные рабочие слушают его и делятся с ним, чем могут, в благодарность за пение. Это — потрясающая земля, наполненная столь же потрясающей печалью. Со слезами вы чувствуете это где-то глубоко в себе.
    
Здесь есть всё: политик со своими амбициями, беспрестанно говорящий о людях и их благосостоянии, огромное количество самых разных, но одинаково пустых вождей и толпы их последователей, языковое разделение, поразительное высокомерие, эгоизм, расовая и родовая гордость; но самое удивительное здесь — это детский смех. Кажется, дети ничего этого абсолютно не замечают. Они бедны, но их смех гораздо выше смеха богатых и заносчивых. На этой земле есть всё, о чём вы только можете подумать — обман, лицемерие, одарённость, развитые технологии, эрудиция. Вот маленький мальчик в лохмотьях учится играть на флейте, а рядом, в поле, растёт одинокая пальма.
    
В долине, удалённой от городов и шума, где самые древние холмы в мире, отец пришёл, чтобы поговорить о своих детях. Он, вероятно, никогда не смотрел на эти холмы; казалось, что они искусно вырезаны руками человека; огромные валуны, нагромождённые друг на друга. Небо в это утро было удивительно голубое, и можно было увидеть, как несколько обезьян сновали туда-сюда по дереву, стоящему недалеко от террасы. Мы сидели на полу, на красном ковре, и он сказал: «У меня несколько детей, и вот начались неприятности. Я не знаю, что мне с ними делать. Мне пришлось поскорей выдать замуж дочерей, а сыновьям будет очень трудно дать образование... Да и девочкам тоже», — добавил он в раздумье. «Но если они не получат образование, то будут жить в бедности, без будущего. Меня и мою жену это очень беспокоит. Видите ли, сэр, я лично получил прекрасное образование; я закончил университет, и у меня хорошая работа. Некоторые из моих детей необыкновенно умны и сообразительны. В более примитивном обществе с ними всё было бы в порядке, но сегодня, чтобы хотя бы жить прилично, нужно иметь особые познания в какой-нибудь специальной области знаний. Мне кажется, я люблю их и хочу, чтобы они жили в счастье и труде. Я не знаю, что означает слово «любовь», но я испытываю к ним какое-то особое чувство. Я хочу, чтобы о них заботились, давали знания, но я знаю, что, как только они пойдут в школу, другие дети и учителя испортят их. Учителю не интересно их учить. У него — свои заботы, свои амбиции, свои семейные ссоры и неприятности. Он будет повторять выученное из книги, и дети станут такими же нудными, как он сам. Ох уж мне вся эта борьба между учителем и учеником, сопротивление части детей, наказания и поощрения, боязнь экзаменов. Всё это неизбежно уродует умы детей, но они всё-таки должны пройти через такую мельницу, чтобы получить диплом и работу. Так что же мне делать? Я часто лежу без сна и думаю об этом. Я вижу, как год за годом дети портятся. Вы не замечали, сэр, что с наступлением половой зрелости с ними что-то происходит. Их лица меняются, кажется, будто они что-то потеряли. Я часто удивляюсь, почему это огрубление, это сужение ума происходит в юношестве. Разве частью образования не является сохранение этой способности к доброте? Я не знаю, как выразиться яснее. Похоже, что все внезапно становятся жестокими и агрессивными, с нелепым чувством независимости. На самом деле у них нет никакой независимости.
    
Учителя, видимо, не обращают на это никакого внимания. Я вижу, как мой старший сын возвращается из школы уже изменившимся, ожесточившимся, с холодным, безжалостным взглядом. И я снова спрашиваю, что мне делать? Мне кажется, я люблю их, иначе я бы так о них не говорил. Но я обнаруживаю, что ничего не могу поделать, влияние окружения слишком велико, конкуренция растёт, жестокость и способность работать только высокоэффективно становится нормой. Значит, мои дети станут похожими на других, такими же ненужными; их взгляд утратит любопытство, и счастливая улыбка никогда не появится на их лицах. И, как родитель, как один из миллиона родителей, я пришёл спросить, что мне делать. Я прекрасно понимаю, какое воздействие оказывает общество и культура, но я должен отправлять детей в школу. Я не могу дать им образование дома, — ни у меня, ни у моей жены нет времени, и кроме того, они должны общаться с другими детьми. Я беседую с ними дома, но мои слова — как глас вопиющего в пустыне. Вы знаете, сэр, насколько мы любим подражать, и наши дети такие же. Они хотят принадлежать к чему-нибудь, они не хотят оказаться за бортом, а политические и религиозные лидеры этим пользуются и извлекают для себя выгоду. И буквально через месяц наши дети уже участвуют в парадах, отдают салют флагу, выходят на демонстрацию против всё равно чего, бросают камни и кричат. С ними покончено, они пропали. Когда я замечаю подобные перемены в своих детях, на меня это действует так угнетающе, что я нередко хочу совершить самоубийство. Могу ли я вообще что-нибудь сделать? Они не хотят моей любви. Им нравится цирк, как и мне когда-то, и повторяется всё та же история».
    
Мы сидели очень тихо. Слышалось пение птицы, и древние холмы были залиты солнечным светом. Мы не можем вернуться к старой системе, когда учитель жил вместе с несколькими учениками, которые получали от него наставления и наблюдали за его образом жизни. Это ушло в прошлое. Теперь у нас есть механическая технология, оттачивающая ум до остроты металлического лезвия. Мир становится всё более индустриальным, и это приносит свои проблемы. Образование просто игнорирует остальную часть человеческого бытия. Это всё равно, что у вас одна правая рука была бы хорошо развита, сильна, активна, а всё остальное тело усыхало, становилось слабым и немощным. Вы, может быть, являетесь исключением, но большинство родителей хотят, чтобы индустриальный, механический процесс развивался за счёт всего человека целиком. И кажется, большинство побеждает.
    
Но разве не могло бы интеллигентное меньшинство родителей собраться вместе и организовать школу, в которой рассматривали бы и изучали человека как целое, в которой учитель был бы не просто информантом, машиной, передающей определённую порцию знаний, а занимался бы процветанием целого? Это означает, что учитель сам должен учиться. Это означает, что нужно создать место, где бы это обеспечивалось, и что необходима помощь нескольких действительно заинтересованных родителей. Или это только чувство отчаяния, которое у вас со временем исчезнет? Вряд ли мы сможем сейчас обратиться к поиску истины в чём-то конкретном, а затем довести всё до конца. Я думаю, сэр, что здесь и кроется причина проблемы. У вас, видимо, особые чувства к вашим детям, и вы думаете об их будущем. Но то, что вы осознаёте происходящее в мире, не особенно вам помогает; вы подстраиваетесь под законы общества. Вы просто дали себе волю жаловаться, но это никуда не приведёт. Вы отвечаете не только за своих собственных детей, но и за всех остальных, поэтому вам нужно объединить свои усилия с другими родителями для создания новых школ. Это зависит от вас, а не от общества или правительства, ибо вы есть часть этого общества. Если бы вы действительно любили своих детей, вы бы без колебаний посвятили себя становлению не только иного типа образования, но совершенно другого типа общества и культуры.
   
   
    
     
Глава 3.
    
    
Ранним утром, ещё до восхода солнца, над рекой стелилась лёгкая дымка. Противоположный берег был едва различим. Было довольно темно, и чёрные силуэты деревьев выделялись на фоне светлого неба. Рыбацкие лодки были всё ещё здесь: их маленькие фонарики светили всю ночь. Тёмные и практически неподвижные лодки. В них ловили рыбу с вечера, и оттуда не доносилось ни звука. Иногда в конце дня ещё можно услышать, как рыбаки что-то напевают, но к утру они уже устали, и поэтому было тихо. Мягко увлекаемые течением, они вскоре должны были вернуться со своим уловом в их родную деревеньку, расположенную ниже по реке на нашем же берегу. По мере того как проходило время, восходящее солнце зажгло в небе немногочисленные облака. Они отливали золотом и были наполнены необычной красотой этого утра. Свет усиливался и заливал всё вокруг; солнце, за это время поднявшееся над деревьями, осветило нескольких попугаев, которые, громко крича, летели к полям за рекой. Они летели шумно, быстро — мелькали только их зелёные и красные клювы — чтобы через час или чуть больше возвратиться в свои маленькие убежища в ветвях тамаринда. Зелёная листва их совершенно скрывала, и вы бы вряд ли заметили птиц, если бы не их ярко-красные клювы.
    
Солнце проложило над водой золотистую дорожку, по мосту с ужасным шумом прогрохотал поезд; но именно вода скрывала в себе прелесть утра. До противоположного берега было далеко, наверное, около мили. Земля там была возделана под озимую пшеницу, и свежая волна зелени переливалась под лёгким утренним ветерком. Золотистая дорожка превратилась в серебристую, светлую и чистую, и этот свет можно было увидеть ещё долгое время. Именно он проникал через деревья, через поля в самое сердце любого человека, который на него смотрел.
    
И вот настал день со всем его привычным шумом, но река по-прежнему была так прекрасна, так величественна и спокойна. Это была самая священная река в мире, она считалась священной тысячи лет. Люди со всех концов страны стекаются сюда, чтобы окунуться в её воды, смыть свои грехи, а затем, в мокрой одежде, медитировать, сидя на берегу с закрытыми глазами и совершенно неподвижно. В тот момент была зима, и речка обмелела, но на середине было по-прежнему глубоко, и течение было очень сильное. В период муссонов и с приходом дождей вода поднимается на 30, 40, 60 футов, всё сметая на своём пути, смывая человеческую грязь, унося с собой трупы животных и деревья, чтобы потом вновь превратиться в широкую, чистую и свежую реку.
    
В то утро возникло ощущение чего-то нового, и если сесть и присмотреться, то можно было заметить, что новизна эта исходит не от деревьев, полей или этой спокойной реки. Было что-то ещё. Вы наблюдали совершенно новым умом, с новыми сердцем и глазами, в которых не было воспоминания о вчерашнем и убожества человеческих дел. Утро было действительно прекрасным — прохладное, свежее, и в воздухе разносилась песня. Мимо проходили нищие, и женщины в грязной, рваной одежде тащили топливо в город, который находился на расстоянии двух-трёх миль отсюда. Повсюду была бедность и неприкрытая грубость. Мальчишки на велосипедах развозили молоко и распевали песню, в то время как взрослые двигались тихо и монотонно, — худые, надломленные, напряжённые фигуры. Но всё же это было прекрасное, чистое утро, чистоту которого не нарушали ни грохочущий по мосту поезд, ни отрывистое карканье ворон, ни крик человека на том берегу.
    
Комната была с террасой, выходящей на реку, которая текла всего в 30 - 40 футах (10 метрах) ниже. На абсолютно чистом коврике сидела группа родителей. Все они были сытые, смуглые, чистоплотные и воплощали собой самодовольную респектабельность. Они пришли как родители, чтобы поговорить о своих взаимоотношениях с детьми и об их образовании. В этой части света традиция до сих пор занимает очень важное место. Предполагалось, что все они получили хорошее образование или, по крайней мере, университетские степени и имели хорошую, по их мнению, работу. В них прочно укоренилось уважение не только к превосходящим их по профессиональным качествам людям, но и к людям религиозным. Всё это — часть их ужасной респектабельности. Их уважение становилось неуважением и даже явным пренебрежением к тем, что стоял ниже их.
    
Один из гостей сказал: «Как отец, я бы хотел поговорить о своих детях, их образовании и о том, что им делать дальше. Я чувствую за них ответственность. Мы с женой вырастили детей в постоянной заботе, так осторожно, как только могли направляя, формируя, помогая им. Я послал их в местную школу, и теперь я озабочен тем, что с ними может произойти. У меня 2 сына и 2 дочери. Как родители, мы с женой сделали всё возможное, но даже этого может оказаться недостаточно. Вы знаете, сэр, демографический взрыв, получить работу становится всё труднее, образовательный уровень невысок, а студенты университета бастуют из-за того, что не хотят повышения стандартов на экзамене. Они хотят лёгких оценок; в действительности им просто не хочется работать или учиться. Меня это очень беспокоит, и интересно было бы узнать, как я или школа, или университет, сможем подготовить детей к будущему».
    
Другой добавил: «И у меня точно такая же проблема. Я отец троих детей. Двое мальчиков ходят в здешнюю школу. Они, без всякого сомнения, сдадут что-то вроде экзаменов, поступят в университет, но полученный ими уровень подготовки даже близко не дотягивает до европейских и американских стандартов. Но я чувствую, что образование, которое они получат позже, испортит их светлый взгляд и отзывчивое сердце. Но диплом им нужен, чтобы обеспечить себе средства к существованию. Меня очень волнуют условия жизни в этой стране: перенаселение, растущая бедность, полная несостоятельность политиков, груз традиций. Я вынужден выдать замуж свою дочь; она всё предоставит мне, иначе как же она сможет распознать, за кого выходить? Я должен выбрать жениха, который, с божьей помощью, получит диплом и найдёт где-нибудь надёжную работу. Это нелегко, и я очень волнуюсь».
    
Остальные трое родителей согласились; они важно покивали головами. Животы их не знали голода; они были индусами до мозга костей, пропитанными своими малозначительными традициями и пустой тревогой о своих детях. Вы очень аккуратно запрограммировали своих детей, видимо, так и не поняв сущность проблемы. Но не только вы, но и общество, экономическое и социальное окружение, культура, в которой они выросли и были воспитаны, формировали их по определённому образу. Теперь им предстоит пройти через мельницу так называемого образования. Если повезёт, они, с вашей помощью, получат работу и поселятся в небольших домиках вместе со своими так же обработанными жёнами или мужьями, чтобы вести монотонную, унылую жизнь. Но, в конце концов, это то, чего вы хотите — устойчивое общественное положение, дисциплинирующий брак, плюс религия в качестве украшения. Большинство родителей хотят именно этого, не так ли? — места в обществе, испорченность которого в глубине души все признают. Ради исполнения своего желания вы создали школы и университеты. Главное — дать молодым людям знания в области технологии, которые обеспечат им заработок и дадут надежду на лучшее будущее, совершенно не замечая при этом всех остальных проблем человека. Беспокоясь из-за одного элемента, вы игнорируете многие другие составляющие человеческого бытия. Но у вас ведь и нет желания об этом думать, не правда ли?
    
«Мы на это не способны. Мы не философы, не психологи, не специалисты по исследованию сложной жизни. Нас научили быть инженерами, врачами, профессионалами, всё наше время и энергия уходят на поддержание статуса, потому что постоянно появляются новые открытия. Из ваших слов мы поняли, что вы предлагаете нам заняться тщательным исследованием самих себя. У нас нет для этого ни времени, ни склонности, ин интереса. Большую часть дня я, да и все мы здесь, проводим в офисе, на строительстве моста и у больных. Мы можем заниматься только одним делом и поэтому закрываем глаза на всё остальное. Нас даже не хватает на посещение храма: мы оставили это занятие для наших женщин. Вы хотите изменений не только в религии, но и в образовании. Здесь мы к вам присоединиться не можем. Возможно, я бы хотел, но у меня просто нет времени».
    
Интересно, действительно ли у вас нет времени? Вы разделили жизнь на отрасли. Вы отделили политику от религии, религию от бизнеса, бизнесмена от художника, профессионала от дилетанта и так далее. И именно это разделение вызывает разрушение, но не только в религии, но и в образовании. Ваша единственная забота — это обеспечить детям учёную степень. Конкуренция растёт; образовательный уровень в этой стране понижается, и вы продолжаете настаивать, что у вас нет времени подумать о жизни человека в целом. Почти каждый по-своему высказывает эту мысль. Как следствие, вы поддерживаете существование культуры, в которой усиливается конкуренция, растёт разделение труда между специалистами и появляется всё больше конфликтов и горя. Это ваше горе, а не чьё-нибудь ещё. Но вы по-прежнему возражаете, что нет времени, и ваши дети будут повторять те же слова. На западе молодёжь и студенты бунтуют; их протест постоянно направлен против чего-то, но бунтующие остаются не меньшими конформистами, чем те, против кого они восстают. Вы хотите, чтобы ваши дети подчинялись: вся структура религии и экономики базируется именно на подчинении. И ваше образование нацелено на то же. Так как вы надеетесь, что подчинение обеспечит жизнь без проблем, вам кажется, что проблемы возникают только в результате беспокойства или изменений. Вы не замечаете, что не перемены порождают проблемы, а само подчинение. Вы опасаетесь, что любое изменение образца вызовет хаос, смятение, и поэтому вы учите своих детей принимать традиционные точки зрения; вы программируете их на подчинение. Из подчинения вырастают бесчисленные проблемы. Всякая физическая революция начинает с того, что ломает существующую модель подчинения, вскоре устанавливая свою собственную, как это произошло в России и Китае. Каждый полагает, что его форма подчинения принесёт безопасность. Вместе с этим движением подчинения появляется власть. Образование, в нынешнем его качестве, учит молодых людей повиноваться, соглашаться и следовать, а те, кто восстают против этого, сами выстраивают для себя свою собственную модель повиновения, одобрения и подхалимажа. По мере увеличения населения и быстрого роста технологии, вы, родители, попадаете в ловушку из накапливающихся проблем и вашей неспособности их разрешить. И весь этот процесс вы называете образованием.
    
«Совершенно верно. Вы констатируете факт, но что нам остаётся делать? Поставьте себя на наше место. У нас родились дети, наши запросы очень велики. Наш ум обусловлен культурой, в которой мы сами выросли, как индусы или мусульмане, и он пытается справиться с этой великой — и она действительно грандиозна — проблемой жизни: прожить, как вы предлагаете, жизнью целого, всесторонне развитого человека удивительно трудно. Мы заняты, мы вынуждены зарабатывать деньги, у нас есть обязанности. Мы действительно, как вы говорите, попали в ловушку».
    
Но вы можете сделать так, что ваши дети не последуют в неё за вами. В этом и заключается ваша обязанность — не проталкивать их через бессмысленные экзамены, а следить, чтобы с самого детства они ни в коем случае не попадали в ловушку, созданную вами и прошлыми поколениями. Потратьте своё время на то, чтобы изменить окружение, культуру, на то, чтобы увидеть, что существуют иные, действительно нужные типы школ и университетов. Не стоит полагаться на правительство. Оно такое же недумающее, безразличное, чёрствое, как и вы. Вместо того, чтобы увековечивать структуру ловушки, вы обязаны следить, чтобы этой ловушки не было. Всё это означает, что вы должны быть внимательны не только к вашей профессиональной деятельности или карьере, но и к огромной опасности того, что эта ловушка сохранится навсегда.
    
«Мы все видим, но, по-видимому, не способны действовать даже перед лицом опасности».
    
Вы понимаете опасность умом и можете выразить на словах, но в действительности это не настоящая опасность. Встречаясь с реальной опасностью, вы действуете, а не выдвигаете теории на этот счёт, вы не противопоставляете диалектически одно мнение другому: фактически наблюдая истинность опасности, вы действуете как при встрече с коброй. Но вы противитесь, не желая её видеть, потому что это означало бы, что вам придётся пробудиться от дрёмы, спокойствие нарушится, и вы этого боитесь. Страх заставляет вас говорить об отсутствии времени — на самом деле всё не так.
    
Таким образом, как по-настоящему обеспокоенные родители, вы должны полностью посвятить себя заботе о том, чтобы ваши дети не попали в ловушку: следовательно, создавайте иные школы, иные университеты, иную политику, иные способы совместного существования, — это и будет обозначать, что вы заботитесь о детях. Забота о детях предполагает калорийное питание, удобную одежду, нужные книги, правильно подобранные развлечения и достойное образование; поэтому можно подумать и о соответствующем преподавателе. Преподавателей вы уважаете меньше всего. Ваше уважение распространяется на тех, у кого много денег, положение в обществе, престиж, а учителем, который ответственен за все грядущие поколения, вы просто полностью пренебрегаете. Учителю самому необходимо обучение, так же, как и вам, родителям.
    
Солнце постепенно раскалялось, тени вытягивались, утро медленно исчерпывало себя. Небо не было больше таким голубым, и дети играли в полях. Их уже отпустили из школы, подальше от скучных уроков и нудных книг.
   
   
    
     
Глава 4.
    
    
Это было старое, просторное византийское здание, превращённое в мечеть. Помещение было огромное. Люди внутри читали Коран. Можно было зайти и сесть на ковёр около нищего под необъятным куполом. Прекрасное чтение эхом разносилось по безмерному и пустому пространству. Здесь не ощущалась разница между нищим и тем, другим, хорошо одетым человеком, очевидно состоятельным. В мечети не было ни одной женщины. Мужчины стояли, наклонив головы, и что-то негромко бормотали себе под нос; проникая через цветное стекло, свет падал на пол разноцветными квадратами. Снаружи было очень много нищих, огромное количество людей, желавших что-нибудь получить: а чуть поодаль простиралось синее море, разделяющее Восток и Запад.
    
Храм был очень древний. Никто точно не мог сказать, насколько древний, но люди любят преувеличивать возраст своих храмов. Пройти к нему можно было по пыльным, грязным дорогам, вдоль которых тянулись ряды пальм и открытые сточные канавы. Люди семь раз обходили вокруг святилища, а затем, войдя в дверь, через которую была видна статуя святого, падали ниц. Люди эти были фанатиками, полностью погружёнными в свои молитвы; сюда пускали только браминов. Повсюду чувствовался запах ладана, и можно было заметить летучих мышей. Статуя была украшена драгоценностями и покрыта блестящим шёлком. Женщины стояли, воздев руки, а их дети играли во дворе. Они кричали, смеялись, бегали друг за другом среди колонн. Все колонны были резные; возникало сильное ощущение пространства и внушительного величия. После ослепительного и жаркого солнца в храме казалось прохладно. Несколько саньяси сидели в состоянии медитации, и никто из прохожих их не тревожил. Царила та особенная атмосфера, в которой тысячи и тысячи людей веками приходят, чтобы помолиться, поклониться Богу и принести ему свои подношения. Здесь же была купель с водой, и люди омывались в ней. Так как купель находилась в стенах храма, она считалась священной. В святилище было тихо, но всё остальное пространство использовалось не только для поклонения или игр детей. Сюда приходили старшие, чтобы встретиться, побеседовать и поболтать о жизни. Юные студенты читали на санскрите, а позже, к вечеру, около ста священников собирались за пределами святилища, чтобы помолиться, восхваляя славу Господу. Их песнопение сотрясало стены, звук был чудесным. Снаружи над всем царило южное тёмно-синее небо, и освещаемые мягким вечерним светом, пальмы демонстрировали свою красоту.
    
    * * *
    
    
На широкой площади с закругляющейся колоннадой расположилась украшенная величественным куполом огромная базилика. Люди сплошной волной заходили внутрь, это были туристы со всего света, желающие удовлетворить свой огромный интерес и посмотреть мессу; но трудно было создать надлежащую атмосферу — слишком много любопытных людей, разговаривающих громким шёпотом. Всё превратилось в шоу. Ритуалы были очень красивы, также как и одеяния священников, но это — изобретение человека, также как и изображения святых, латинский язык и весь ход церемонии. Человек использовал свои руки и ум, чтобы искусно соединить это в одно целое ради убеждения других в величии и силе Бога.
    
Мы гуляли среди открытых полей, окружённые типичным английским сельским пейзажем: крестьяне, чистое голубое небо и мягкий свет зарождающегося вечера. Медленно наступала тихая, спокойная осень. Листья желтели и опадали с огромных деревьев. Природа ждала зиму; тихая, полная тревоги, ушедшая в себя. Весной она совершенно другая. Тогда всё просыпается к жизни — каждая травинка и каждый новый листик, после чего не смолкает уже пение птиц и шелест зелёной листвы. А сейчас, хотя в воздухе не было ни ветерка, и всё было так спокойно, чувствовалось приближение зимы, а с ней и дождливых, ненастных дней, снега и жестоких штормов.
    
Пройдя через поля и преодолев ограду, можно было попасть в рощу, в которой попадались красные деревья. Когда входишь в неё, сразу ощущаешь её абсолютную тишину. Не шевелится ни один листик, как будто всё здесь заколдовали. Трава была зеленее, ярче под косыми лучами солнца, и внезапно появлялось особое чувство святости. Здесь приходилось идти, почти затаив дыхание, задумываясь перед каждым шагом. Гортензии и рододендроны стояли в цвету уже несколько месяцев, но это не имело значения, или можно сказать, что они лишь придавали этому месту ещё более благословенный вид. Покидая рощу, понимаешь, что ум был совершенно чист, без единой мысли. Было только это, и ничего больше.
    
Когда человек утрачивает глубокие внутренние связи с природой, на первое место выходят храмы, мечети и церкви.
    
Учитель сказал: «Как можно помешать этому постоянно возникающему не только в учениках, но и в себе агрессивному стремлению удовлетворить собственные запросы? Многие годы я работал в различных школах и колледжах, не только здесь, но и за границей, и за свою учительскую карьеру я всегда обнаруживал агрессивное стремление конкурировать. Сейчас мы видим реакцию на это. Молодые люди хотят жить вместе в коммунах, чувствовать тепло и получать ободрение от общения, которое они называют любовью. Они считают, что этот образ жизни гораздо более реален и наполнен большим смыслом. Они также отличаются от всех. Тысячи молодых людей собираются на музыкальные фестивали, и в этой совместной жизни они делятся друг с другом не только музыкой, но и удовольствием от происходящего. Они, по-видимому, настолько беспорядочны во всём, что их принципы кажутся мне несерьёзными и пустыми. Они могут отрицать агрессивную конкуренцию, но она всё равно у них в крови. Она проявляет себя различными способами, о которых они могут даже не догадываться. Я наблюдал подобное же настроение среди учеников. Они учатся не ради познания, а ради успеха, подгоняемые своим желанием преуспеть. Некоторые из них всё это понимают и даже отвергают, но остаются пассивными. В этом нет ничего страшного, пока они ещё молоды и им нет ещё двадцати, но вскоре они оказываются пойманными в сети своего пассивного поведения, становящегося новым шаблоном».
    
«Всё это кажется поверхностным и преходящим, но изначально человек всегда настроен против другого человека. Это проявляется в виде ужасной конкуренции и в коммунистическом мире, и в так называемых демократических странах. Это везде. Я обнаруживаю подобное в себе, как пламя, сжигающее и управляющее мной. Я хочу быть лучше других, не только ради престижа или успокоения, но и ради чувства превосходства, чувства жизни. То же самое желание возникает и учеников, хотя у них при этом могут быть мягкие и кроткие лица. Они все хотят кем-то стать. Это всегда проявляется в классе, ведь каждый учитель сравнивает учеников А и Б, внушая Б, например, что он должен брать пример с А и так далее. Это продолжается и в школе, и в семье».
    
Когда вы сравниваете Б с А открыто или тайно, вы наносите вред Б. Ученик Б в этом случае совершенно ничего не значит, так как у вас в голове — образ ученика А, умного, смышлёного, и вы его определённым образом оцениваете. Сравнение есть основа этой конкуренции: стремление сравнить одну картину с другой, книгу с книгой, человека с другим человеком, примером, принципом, идеалом. Это сравнение является мерой различия между тем, что есть, и тем, что должно быть. Вы ставите ученику оценки, таким образом вынуждая бороться с самим собой; экзамены же венчают убожественную картину результатов всего этого сравнения. Все ваши герои, религиозные и светские, существуют из-за этого духа сравнения. Любой родитель, а также социальная структура в мире религии, искусства, науки и бизнеса несут в себе то же самое. Это расстояние между вами и другим человеком, между знающими и невежественными существовало и продолжает существовать в нашей повседневной жизни. Почему вы сравниваете? Какая необходимость в этом расстоянии? Не есть ли это бегство от самого себя, от вашей собственной пустоты, глупости, незначительности? Эта приверженность к измерению вас самих в прошлом и в будущем расчленяет жизнь, и из-за этого возникают конфликты.
    
«Но сэр, мы конечно же должны сравнивать. Люди ведь сравнивают, когда выбирают, купить этот или другой дом, этот или тот материал. Выбор необходим».
    
Мы не говорим о таком незначительном выборе. Это неизбежно. Нас заботит психологический, внутренний дух сравнения, который порождает конкуренцию с её агрессивностью и жестокостью. Вы спрашиваете, почему, как учитель и человек, вы носите в себе этот дух, почему вы соревнуетесь, почему вы сравниваете. Если вы не понимаете этого в себе, вы будете, сознательно или бессознательно, развивать это чувство конкуренции в учениках. Вы будете создавать у них образ героя — будь это в сфере политики, экономики или морали. Святой хочет установить рекорд точно так же, как человек, играющий в карты. Действительно, между ними нет большой разницы, так как оба дают жизни сравнительную оценку. Если вы серьёзно спросите себя, почему вы сравниваете и возможна ли жизнь без сравнения; если вы исследуете тщательно эту проблему, не просто интеллектуально, а на самом деле, и вам удастся проникнуть глубоко в себя, отбросив прочь эту агрессию соревнования, не обнаружится ли, что существует сильный и глубокий страх перед возможной перспективой быть ничем? Надевая на себя различные маски, предлагаемые человеку культурой и обществом, в котором он живёт, вы прикрываете страх, что вы «не будете» и «не станете»: не станете чем-то большим, чем сейчас — чем-то более великим, благородным. Когда вы наблюдаете за тем, что в действительности происходит, также даёт о себе знать результат прошлого, прежних попыток измерить и сравнить. Когда вы понимаете подлинную суть измерения и сравнения, тогда возникает свобода от того, что есть.
    
Через некоторое время учитель сказал: «Если бы не поощрение и сравнение, ученик не стал бы учиться. Ему необходимо, чтобы его поощряли, побуждали, обхаживали, и ему также хочется знать, как у него идут дела. Когда ученик сдаёт экзамен, у него есть право узнать, сколько у него было правильных ответов и насколько его знания соответствуют требованиям пройденной программы».
    
С вашего позволения, сэр, он такой же, как и вы. Его жизнь обусловлена обществом и культурой, в которой он живёт. Человеку приходится узнавать о существовании этой агрессивной конкуренции, которая возникает вследствие сравнения и измерения. Она может привести к накоплению большого количества знаний, так можно многого достичь, но тогда появляется отрицание любви, а также отрицание понимания самого себя. Понимание себя имеет гораздо большее значение, чем способность стать кем-то. Но даже сами слова, которыми мы пользуемся, связаны со сравнением: лучше, выше; более величественный, благородный.
    
«Но сэр, я должен спросить: как может ученик или учитель оценить свои фактические знания по предмету без экзамены в какой-либо форме?»
    
Разве не предполагается, что в процессе каждодневного обучения и познания, через дискуссии и изучение, учитель узнаёт, какое количество фактических знаний ученик сумел получить? В действительности это означает, не правда ли, что учителю необходимо внимательно следить за учеником, наблюдать его способности, наблюдать за тем, что происходит у него в голове. Что, в свою очередь, означает, что вам нужно заботиться об ученике.
    
«Но ему так много ещё нужно передать».
    
Что вы хотите ему передать? Как жить жизнью без конкуренции? Объяснить ему механизм сравнения и как он действует? Рассказать ему это на словах и убедить его с помощью интеллекта? Вы сами можете понять умом, объяснить на словах, но разве это возможно — найти такой жизненный путь, в котором всякое сравнение отсутствует? Вы, как учителя и люди, вынуждены так жить. Вы можете передать это ученику таким образом, чтобы за всем этим ему открылась истина. Но если вы не живёте так, значит, вы просто играете словами, вслед за чем возникает лицемерие. Жизнь без измерения и сравнения внутри себя возможна, только когда вы сами изучаете всё её содержание — агрессию, жестокость, разделение и зависть. Свобода — это жизнь вне сравнения. Но вы неизбежно спросите, каковы условия жизни без «выше» и «ниже», без примеров для подражания, без разделения. Вы хотите, чтобы вам такую жизнь описали, как будто описание может помочь в её достижении. Это лишь ещё одна форма сравнения и конкуренции. Описание никогда не является описываемым предметом или явлением. Нужно самому всё пережить, и тогда вы сможете постичь значение жизни и свободы.
   
   
    
     
Глава 5.
    
    
Многие из вас, по-видимому, не придают особого значения медитации. Для большинства это нечто преходящее, от чего ждут какого-то опыта, некоего трансцендентального-абстрактного достижения, выполнения чего-то такого, что раньше никогда совершить не удавалось. Медитация становится самогипнотическим движением, в котором проявляются различные проекции и символы. Но всё это — непрерывная цепь того, что уже было, быть может, изменённого или расширенного, но всегда относящегося к области какого-то достижения. Без разрыва с установленным порядком — или беспорядком — уже прошедших событий всё остаётся довольно незрелым, несерьёзным и не имеет большого значения. Но эти события становятся чрезвычайно значимыми для ума, который занят своим собственным развитием, улучшением и на себя ориентированными ожиданиями. Когда же ум прорывается сквозь весь этот мусор, что может произойти только через само-познание, о пережитом невозможно рассказать другому. Когда вы рассказываете, всё меняется. Это всё равно что описывать грозу: она была уже над холмами, над долинами, и вот пропала вдали. Так что ваш рассказ о ней становится частью прожитого, и следовательно, не описывает более того, что действительно происходит. Можно описать какое-либо событие очень тщательно, но сама тщательность превращается в свою противоположность, когда само событие уже закончилось.
    
Точность памяти — это факт, но память есть результат чего-то уже прошедшего. Когда ум как бы следует по течению реки, у него нет времени ни на описание, ни на запоминание, ни на концентрацию. Когда имеет место подобная медитация, происходит огромное количество вещей, которые не являются проекцией мысли. Каждое событие становится абсолютно новым, в том смысле, что память его не узнаёт; а так как она не может его узнать, событие это невозможно выразить словами или цепочкой воспоминаний. Это нечто, никогда прежде не случавшееся. Это не опыт. Опыт предполагает узнавание, ассоциации и накопление знаний. При этом явно высвобождаются определённые силы, которые становятся очень опасными, если продолжается эгоцентрическая деятельность, независимо от того, связана она с религиозными идеями или с личными устремлениями.
    
Свобода от «я» абсолютно необходима, чтобы всё было по-настоящему. Но мысль очень хитра, чрезвычайно изворотлива в своей деятельности, и пока человек полностью, без всякого колебания не осознаёт все эти её тонкости и коварные посягательства, медитация останется простым накоплением физических сил. Как только человек придаёт хотя бы малейшее значение любому проявлению «я», это неизбежно приводит к смятению и скорби. Поэтому, прежде чем приступить к медитации, начните с понимания себя, структуры и природы мысли. Иначе вы потеряете и лишь напрасно потратите силы. Чтобы зайти далеко, надо начать очень близко: ваш первый шаг становится и вашим последним шагом.
    
Большая комната выходила окнами на Тихий океан. Дом располагался прямо на краю крутого обрыва, и было видно, как белые волны, шипя, разбиваются о берег. Было очень тихо, несмотря на присутствие нескольких молодых людей. Мы все ощущали некоторую робость. Там были люди с короткими волосами и длинноволосые, бородатые и неряшливые.
    
«Прежде всего, если позволите, я хотел бы спросить, — начал молодой человек с бородой и чистыми длинными волосами, — почему я должен зарабатывать на жизнь? Почему я должен заниматься карьерой, зная, куда это приведёт — собственность, счёт в банке, жена и дети, и очевидная принадлежность к среднему классу? Я не хочу попадать в ловушку. Если другим нравится, то пусть это останется для них, но не для меня. Я предпочитаю быть нищим и просить у людей подаяние. Я ночую там, куда меня пускают, и у меня есть достаточно одежды, чтобы жить. За последние несколько лет я объездил так весь штат, и мне нравится эта жизнь. Пусть кто-то работает, если у него имеется желание и он не отказывается меня поддержать — пусть. Я не хочу принадлежать никакой коммуне, никакой группе. Я свободен и хочу сохранить свою свободу. Я не против ни белых, ни чёрных. Но мне сказали, что это эксплуатация, что, пока я молод, это ещё ничего, но когда мне станет за тридцать, я начну понимать, что дальше так продолжаться не может. Я не знаю, что мне готовит будущее, но я проживаю свои дни, и меня всё вполне устраивает. Что вы думаете об этом?»
    
Только глупцы высказывают свои мнения. Вы знаете, монахи в Азии живут так же: они не являются членами каких-либо организованных сообществ, они просто ходят от деревни к деревне, им подают милостыню и защищают. В благодарность они проповедуют праведную жизнь: не физически праведную, а жизнь в доброте. Вот что они предлагают взамен, если только это не преступники или нахлебники. А что вы предлагаете взамен тем людям, которые вас кормят?
    
«Почему я должен предлагать что-либо взамен? У меня ничего нет. Я не хочу учить их жить. Любой разумный человек всегда знает, когда его жизнь становится буржуазной, мещанской, так что избежать этого — в его силах. Я пытался разговаривать с людьми, но им всё равно. Я не хочу ничего предлагать им в обмен на их пищу и одежду. По существу, мне и нечего предложить. Я не рисую, не играю на гитаре. Я не умею делать ничего такого, что им бы понравилось. Я нахожусь полностью за пределами их круга. Если бы я имел что-нибудь стоящее, я бы предложил, нимало не заботясь о том, возьмут они или нет. Но у меня нет ничего. Я в таком же смятении, как и весь остальной мир, и, наверное, так же несчастен. Я не бросал учёбу. Я окончил колледж, и сейчас я испытываю к этому всему отвращение, особенно к их лицемерию и амбициям. Что меня действительно немного беспокоит, это моё желание найти — нет, не Бога, это буржуазное понятие, но что-то настоящее. Я читал несколько книг восточных философов, но все они основаны на теориях и идеях. Я хочу почувствовать что-то истинное у себя внутри, чтобы никто не мог это потрогать или унести. Я хочу добраться до сути как можно быстрее. Я вижу абсурдность мгновенного озарения, но у меня нет терпения подчиняться вздору следования по пути какой-либо системы, дисциплинировать себя, поститься. Я хочу прийти к истине по прямой и самой короткой дороге».
    
Конечно, это возможно: отчётливо увидеть то, «что есть», без всякого искажения, без какого-либо мотива, и продвинуться дальше. Если вы совершенно ясно видите «что есть», вы уже через это перешагнули. Но способны ли вы ясно увидеть «что есть»? Увидеть не только снаружи: своё окружение, общественную мораль, бюрократические санкции в религии и в свете, но и внутри? Увидеть происходящее на самом деле, без выбора и оговорок. Если вы это можете, то дверь открыта. Это самый прямой и короткий путь. И вы ни за кем не следуете. Здесь бесполезны любые системы, а гуру превращается в обманщика. Вы можете это сделать? Если да, то ум ваш свободен и сердце наполнено. Вы сами освещаете себе свой путь.
    
Заговорил другой человек: «А я бросил учёбу, бросил колледж. Моей основной специальностью была экономика, и перед самыми выпускными экзаменами я ушёл. Я увидел, какими были профессора, плетущие интриги друг против друга, затевающие различные политические игры ради улучшения своего положения. Я видел их полное безразличие ко всему до тех пор, пока поддерживалось их безопасное существование в учёном мире. Я не хотел становиться похожим на них. Несколько человек, из сидящих в этой комнате, хотят организовать коммуну. Многие из нас ни к чему не принадлежат. Нам совсем не нравится война между чёрными и белыми; как нетрудно заметить, мы одинаково приветствуем и белых, и цветных. Мы хотим найти кусок земли для жизни, и мы найдём. Мы можем сами, своими руками работать на земле, возделывать её и продавать выращенное. Мы хотим спросить, можно ли жить вместе, не ругаясь между собой, без всякой власти друг над другом, жить в великой любви?»
    
Сообщество обычно организуется вокруг какой-нибудь идеи, веры или вокруг кого-то, кто эту веру воплощает. Идеальный мир или утопия приобретают власть и постепенно какой-нибудь человек принимает на себя заботу обо всём: руководит, угрожает, отлучает от церкви. В этом вообще нет никакого содружества; возникает подчинение, что, естественно, приводит к катастрофе. С вашего позволения, думали ли вы когда-нибудь об этой проблеме сотрудничества? Если нет, то ваша идея сообщества обречена на провал. Жить и работать вместе — это одно из самых трудных дел. Каждый хочет что-то сделать сам, стать тем или другим, а здесь и заложено разрушение любого сотрудничества. Совместная работа предполагает полный, безо всяких мотивов, отказ от «я». Это то же самое, что совместное познание, в котором есть только функция и нет общественного положения. Если в вас есть это реальное понимание духа сотрудничества, то у вас, вероятно, получится. Необязательно, чтобы каждый вносил какой-то вклад в благосостояние сообщества, более важно, чтобы каждый обладал этим жизненно важным пониманием. Любой личный мотив или стремление к выгоде положат конец истинному качеству сотрудничества. Вы думаете, у вас и ваших друзей есть это? Или есть только желание организовать общину? Тогда это всё равно, что сесть в лодку, надеясь найти остров, но не зная, в каком направлении плыть. Не знать куда, но всё-таки плыть, рассчитывая отыскать каким-то чудом счастливую землю вместе с людьми, которые не имеют понятия, что потом делать и с этой землёй, и с собой.
    
Молодой человек с нежными чертами лица и изящными руками сказал: «Я один из тех, кто принимает наркотики. Я принимаю их регулярно в течение 4-5 лет; не слишком часто; может, раз в месяц или около того. Я прекрасно сознаю, что они со мной делают. Ум мой уже не такой быстрый, как раньше. Когда я нахожусь под воздействием наркотиков, мне кажется, что я могу всё. Я обладаю огромной энергией и не испытываю неловкости. Моё видение окружающего обостряется. Я ощущаю себя богом на земле, совершенством, не имеющим ни проблем, ни причин для раскаяния. Но я не могу поддерживать это состояние беспрерывно, и мне приходится возвращаться назад, на эту сумасшедшую землю. Теперь мне нужна ещё большая доза, чем прежде, и куда это ведёт меня, я не знаю. Я очень обеспокоен. Я уже вижу своё постепенное угасание в больнице для умалишённых; но притяжение того, иного состояния настолько велико, что я, кажется, даже не сопротивляюсь. Я молод. Я не бросил учёбу. Я живу с родителями. И я вижу в себе медленное ухудшение. Вначале я экспериментировал с наркотиками из-за того, что другие тоже это делали. Тогда было весело, теперь это превратилось в опасность. Видите, как ясно я могу всё это объяснить? Но одновременно какая-то часть меня остаётся медлительной, вялой, апатичной. Гуру из сферы наркотиков вовлекли меня в это, пообещав, что я переживу момент истины. Теперь я вижу, как легко обманывают нас эти люди. Я не хочу окончить жизнь в сумасшедшем доме или тюрьме, я не хочу потерять рассудок».
    
Если вы так отчётливо видите, какой вред наносят наркотики вашему мозгу, чувствам и самым утончённым сторонам жизни, почему же вы не бросите их? Не на день или два, а навсегда? Если вы действительно видите опасность этого, само это видение есть действие, которое положит всему конец. Но вы должны понять это, а не строить теории о понимании. И вы должны это полностью отвергнуть. В понимании вы возьмёте силы, жизнеспособность, энергию, чтобы выполнить задуманное. И вы сможете остановиться без всякого сопротивления. Сопротивление есть существо проблемы. Не выстраивайте у себя внутри линию сопротивления против наркотиков. Иначе появится конфликт между наркотиком, с одной стороны, и вами, с другой, а вместе с этим и возникнет стена принятия решения, которая лишь разделяет и усиливает конфликт. Тогда как, если вы действительно видите огромную опасность наркотиков, как вы видите опасность при встрече с акулой или гремучей змеёй, вы немедленно и безоговорочно порвёте с ними.
    
Итак, если можно, позволю себе предложить: не принимайте решения бросить наркотики, так как решение основано на воле, которая есть сопротивление со всеми его противоречиями и конфликтами. Осознавая это, вы всё равно потом скажете, что бросить невозможно. Не боритесь с наркотиком, а на самом деле увидьте огромную опасность для мозга, для всей нервной системы, для чистоты восприятия. Вот всё, что вам нужно делать, и ничего больше: видение есть действие.
    
«Сэр, можно мы ещё раз придём в другой день?»
    
Да, конечно, вы можете прийти, когда захотите.
   
   
    
     
Глава 6.
    
    
В медитации нет последовательности. Нет в ней также и непрерывности, так как непрерывность предполагает наличие времени, пространства и действия. Вся деятельность нашей психики заключена в рамки времени и пространства, что порождает действие, которое всегда несовершенно. Наш ум запрограммирован на восприятие времени и пространства. Отсюда досюда, цепочка из одного, второго, третьего — всё это последовательность времени. И в этом его движении обязательно появится действие, которое вызовет противоречие, а следовательно, конфликт. Это наша жизнь. Может ли действие когда-нибудь стать свободным от времени, чтобы не было ни раскаяния, ни ожидания, ни попыток действия посмотреть вперёд или назад? Видеть — значит действовать. Это не означает, что сначала понимание, а затем действие; это скорее видение, что само по себе уже действие. В этом нет элемента времени, и поэтому ум всегда свободен. Время и пространство — это спутники мысли, которая создаёт и лелеет «я», эго, «не» и «не мне», со всеми её стремлениями к выполнению, сопротивлению и боязнью как-либо пострадать.
    
В то утро качеством медитации было «ничто», полная изолированность от времени и пространства. Это факт, а не какая-то идея или парадокс, возникший в результате соединения противоположных теорий. Эту странную пустоту можно найти, когда будет уничтожен корень всех проблем.
    
Этот корень — мысль, которая разделяет и сдерживает. В медитации ум по-настоящему освобождается от прошлого, хотя обычно прошлое всегда присутствует в нём в виде мысли. Это продолжается целый день, а ночью наступает сон, не содержащий в себе «вчера», и поэтому ум касается чего-то, что неподвластно времени.
    
Молодой человек с бородой и очень длинными волосами сказал: «Я идеалист и революционер. Я не хочу дожидаться слишком медленного прогресса человечества. Как можно быстрее я хочу радикальных перемен. Существует вопиющая социальная несправедливость среди как белых, так и чёрных, среди всяческих меньшинств; ну и, конечно, политики, какими они являются сейчас, меня не удовлетворяют — продажные, эгоистичные, лицемерные, прикрывающие собственную корысть демократией. Я жесток по природе, я не вижу иного выхода, кроме как с помощью насилия обеспечить радикальные изменения в социальной структуре. Я идеалист ещё и в том отношении, что верю в нашу идею навести порядок и создать нечто новое. Новое — является нашим идеалом. Я не знаю, что у нас получится, но когда мы разрушим старое, тогда и узнаем. Я слышал, что вы думаете о насилии, но здесь совсем другое дело. Большинство людей в мире уже жестоки, полны противоречий, и мы используем это, чтобы свергнуть установленный порядок и создать новое общество. Мы выступаем за свободу. Мы хотим свободно выражать себя; каждый человек должен себя реализовать, а нынешнее общество всё это отрицает. И мы, конечно, против всех видов религии».
    
Идеалист и одновременно революционер может очень убедительно говорить о свободе, но он обязательно в конечном итоге создаёт диктатуру меньшинства или большинства. Он также придёт к культу личности и полностью уничтожит свободу в любой форме. В этом можно убедиться на примере революций во Франции и России. Ваш идеальный мир, который, как вы рассчитываете, вырастет на пепелище сегодняшней структуры, может существовать только умозрительно и теоретически, и на основе этой умозрительной Утопии — назовите это как угодно — вы хотите создать новое общество. Все революционеры-материалисты к этому приходят. Они начинают с разговоров о равенстве, социальной справедливости, исчезновения государства, а заканчивают всё той же тиранической бюрократией, подчинением, и укреплением власти во имя государства. Вы, конечно же, не этого хотите. Вы чувствуете или вам представляется, что, разрушив нынешние социальные структуры, вы впоследствии, не следуя никакому плану, создадите новую структуру, в которой, по вашему мнению, будет социальная справедливость, свобода для всех, экономическое равенство и так далее. Насилие может породить лишь ещё более жестокое насилие. Вы можете начисто ликвидировать нынешние системы, но в результате вы пожнёте сопротивление и глубоко укоренившееся нежелание сотрудничать.
    
Вы, видимо, хотите лишь быстрых внешних изменений. Вы хотите немедленно остановить войны, и в этом многие люди с вами согласны, но до тех пор, пока существует разделение по национальности, по религиозным убеждениям со всеми их догмами, конфликт обязательно будет. Любая форма разделения порождает антагонизм и ненависть. Люди хотят изменить поверхность вещей, не проникая в самую суть проблемы. А этой сутью является процесс познания, которое, в свою очередь, есть абсолютное понимание человека, а не выделение лишь одного элемента его жизни, будь то технология или зарабатывание на жизнь.
    
Видно, что вы к этому всему не прислушиваетесь. Я позволю себе обратить внимание на то, что все, кто с энтузиазмом относится к внешним изменениям, всегда упускает наиболее важное.
    
«Может быть, но на это потребуется время, а мы им сейчас не обладаем и не можем тратить его на получение нужного образования. Для этого нужно сначала изменить структуру».
    
Откладывание наиболее важных вопросов лишь усугубляет ничтожность жизни, нашего каждодневного существования. Оно приводит к разного рода попыткам убежать от этого — через жестокость, через так называемые религии, через развлечения. Мир же не делится на внутренний и внешний. Меня заботит движение жизни целиком, и образования как части этого целого. Сейчас почти в каждой стране существует в той или иной форме военная служба. Заменить её могла бы работа в социальной сфере, которая бы стала частью образования. Но и это не самое главное.
    
«Вы меня не убеждайте. Вы не показали мне, что делать и как действовать в этом кровожадном мире».
    
Вас ни в чём не пытаются убедить. Вам лишь указывается на определённые факты, на истину, которая не принадлежит ни вам, ни мне. Речь идёт о том, что, для того чтобы вызвать радикальные изменения в социальной структуре, нужно ответить на фундаментальные вопросы и сам вопрос уже является ответом. Ответ — это действие; не в каком-то отдалённом будущем, а здесь и сейчас. В этом — величайшая революция. Величайшая и единственная. На это вы возражаете: у нас нет времени, мы хотим изменить социальную структуру немедленно. С вашего позволения, это совершенно незрелый ответ. Человек не является просто общественной машиной. Он думает о любви, о сексе, его мучают страхи. А вы, не приняв всего этого во внимание, надеетесь вызвать радикальные изменения, перестраивая основу общественной структуры. Активист — всегда экстраверт. Но нас не заботит это, кстати, тоже весьма поверхностное деление на экстравертов и интравертов. Нас в действительности заботит изменение человеческого ума. Если этого до конца не понять, ваша революция будет просто реформой, и, как всякая реформа, потребует дальнейших реформ.
    
«Я устал от всего этого». Это заговорил высокий гладко выбритый молодой человек в замызганной одежде. «Меня это совершенно не интересует. Меня интересует, — но не ради бегства от чего-то, — как можно выяснить, что такое медитация. Не могли бы вы затронуть эту тему?»
    
Господа, вы видите, как мы все разделены. Одного волнует вопрос революции, другого секс, третьего искусство и книги, и четвёртого постижение истины. Все эти отдельные элементы делают человека эгоистичным, жалким, смущают его. И вы со своей революцией надеетесь разрешить все эти проблемы, изменив поверхностную структуру. На это вы, наверное, ответите: измените окружающую среду, и человек изменится. Но этот ответ вновь будет неполным, это констатация только части факта. А нас интересует полное понимание человека. Это и есть медитация. Она не является бегством от «того, что есть», а есть понимание этого и продвижение дальше. Без понимания «того, что есть», медитация превращается просто в форму само-гипноза и ухода в видения, — полёт воображения и фантазии. Медитация — это понимание всей деятельности мысли, вызывающей к жизни «я», эго, как факта. Затем мысль пытается понять образ, ею не созданный, как будто бы «я» является чем-то постоянным. Само «я» вновь разделяет себя на лучшую и худшую части, и это разделение, в свою очередь, вызывает конфликт, страдания и смятение. Знание о «я» — это одно целое, а понимание того, как «я» пробуждается к жизни — совсем другое. Один человек предполагает, что существование «я» есть вечная сущность бытия. Другой, наблюдая, узнаёт, как «я» конструируется мыслью. Таким образом, понимание мысли, её черт и тонкостей, её деятельности и разделения есть начало медитации. А если же вы рассматриваете «я» как неизменную сущность, вы изучаете «я» не существующее, потому что это просто собрание воспоминаний, слов и опыта. Поэтому самопознание — это не знание «я», а наблюдение за тем, как «я» зарождается и как это сказывается на разделении жизни на составляющие. Это ошибочное понимание нужно очень ясно видеть. Не существует неизменного «я», которое следует изучать. Надо изучать пути движения мысли и её деятельности; изучение рассеивает эгоцентричную активность. В этом заключается основа медитации. Если не понять этого полностью, до самого конца, медитация станет просто игрой для глупцов с их абсурдными видениями, выдуманными переживаниями и злом власти. Эта основа предполагает осознание и наблюдение за «тем, что есть»: не делая выбора и безо всяких предубеждений нужно увидеть то, что на самом деле происходит как снаружи, так и изнутри, и не пытаться это контролировать или принимать решения. Это внимание само по себе не является каким-то отдельным действием, ибо жизнь сама есть действие. Вам не нужно становиться активистом, что вновь было бы раздроблением жизни. Если нас действительно интересует действие целиком, а не одна его часть, то это цельное действие неотделимо от полного внимания, которое означает увидеть в действительности то, «что есть» как снаружи, так и изнутри. И уже само это видение — есть действие.
    
«Но разве нам не нужно потренироваться в этом? Разве нам не нужен какой-либо метод концентрации внимания и чувств?»
    
Так называемые школы медитации могут вам это предложить, хотя на самом деле это довольно абсурдно. Их метод заключается в механическом повторении слов, в контроле, в подчинении. И в результате этого повторения ум сам становится механическим. А механический ум теряет чувствительность. Видя суть этого механического процесса, ум освобождается и, следовательно, приобретает чувствительность. Видение есть внимание.
    
«Но я не совсем понимаю, — сказал молодой человек. — Как мне этого достичь?»
    
Ясно увидеть, что не должно быть ни выбора, ни предубеждения, ни сопротивления, ни попытки побега. Выясните для себя, не убегаете ли вы, не делаете ли вы выбор, нет ли в вас предубеждений. Поймите это. Тогда ум сможет очень ясно наблюдать не только небо и окружающий мир, но и то, что происходит внутри вас, в вашем «я».
    
«Но разве медитация не приносит опыта удивительных переживаний»?
    
Необычные переживания абсолютно неуместны и даже опасны. Ум, перекармливаемый опытом, требует ещё более широкого, более необычного опыта. Излишество — враг добра. Добро возрастает только из понимания того, «что есть», а не из желания большего опыта. В медитации действительно происходят определённые вещи, которые нельзя выразить словами. И если вы говорите о них, значит, их не было.
   
   
    
     
Глава 7.
    
    
Море остаётся за спиной, и вы идёте вглубь суши. Это море, с его огромными волнами, всегда казалось очень грубым. Оно не голубое, а скорее тёмно-коричневое, с множеством сильных течений. Оно выглядело как опасное море. Во время сезона дождей в него впадала река, но после муссона море намыло так много песка, что маленькая речка оказалась перекрыта. Итак, вы удаляетесь от моря и по дороге встречаете множество деревень, воловьих упряжек и три наиболее священных храма; а через некоторое время, перевалив через многочисленные холмы, вы вступаете в долину и вновь ощущаете её особенное очарование.
    
Поиск истины — это довольно фальшивое предприятие; как будто, занимаясь её поиском, расспрашивая о ней других, читая о ней в книгах, пробуя ту или иную систему, вы сможете её найти. Найти, как если бы она была чем-то неподвижным, застывшим, и всё, что бы вам требовалось, — это узнать её, схватить её и сказать, что вы её нашли.
    
На самом деле она недалеко: к ней нет никакой дороги. Это вовсе не что-то такое, что можно поймать, подержать в руках, хранить как сокровище и на словах передать кому-то другому. Поиск предполагает наличие ищущего, и в этом есть разделение, вечное дробление, которое человек создал вокруг себя и во всей своей деятельности. Скорее должен быть не конец поиска, а начало изучения. Изучать гораздо важнее, чем найти. Чтобы найти, надо потерять. Утрата и узнавание входят в модель поиска. Нельзя пережить истину. Она не принесёт вам удовлетворения от достижения. Она вообще никому ничего не даёт. Её нельзя понять, если «я» в вас по-прежнему активно.
    
Никто не сможет вам этому научить, поэтому вам нет необходимости за этим следовать. Все, что можно сделать, это через тщательное наблюдение понять сложное движение мысли: как мысль разделяет саму себя, как она создаёт противоположные мысли и как это порождает противоречие и конфликт.
    
Мысль настолько неугомонна, что она посвящает себя всему, что ей кажется существенным, неизменным, полностью удовлетворяющим, и тогда истина превращается в её конечную цель, связанную с удовлетворением. Невозможно пригласить истину, она не имеет конца или начала; но в этот момент отчётливым становится визуальное наблюдение и появляется ощущение понимания. Понимание приходит только тогда, когда жизнь человека полностью свободна от всякой обусловленности. Эта обусловленность и есть предубеждение. Поэтому не переживайте из-за истины, а лучше освободите свой ум из его собственной тюрьмы. Свобода невозможна в тюрьме.
    
Свобода есть красота пустоты.
    
На той же самой веранде, наполненной запахом жасмина и красных цветов с высокого дерева, сидели несколько юношей и девушек. Их лица сияли, и они казались необычайно весёлыми. Один из них спросил: «Сэр, вам когда-нибудь бывает больно?»
    
Вы имеете в виду физически?
    
«Не совсем так, сэр. Я не знаю, как объяснить это словами, но ты чувствуешь внутри себя, что люди могут повредить тебе, ранить тебя, сделать тебя несчастным. Кто-то что-то говорит, и тебе становится плохо. Вот что я имею в виду под словом «боль». Мы больно задеваем друг друга подобным образом. Некоторые делают это умышленно, другие даже не осознавая. Почему нам больно? Ведь это так неприятно».
    
Физическая боль — это одно, а вот иная боль гораздо сложнее. Если вам больно физически, вы знаете, что делать. Вы пойдёте к врачу, и он как-нибудь вам поможет. Но если останется воспоминание о боли, то вы станете нервничать, тревожиться и возникнет определённая форма страха. Ведь остаётся память о прошлой боли, повторения которой вы не хотите. Это вполне понятно, и такая ситуация либо может действительно привести к неврозу, либо здравый подход успешно помогает её преодолеть. Но другой вид внутренней боли требует весьма тщательного рассмотрения. О ней ещё очень много нужно узнать.
    
Прежде всего, почему нам вообще бывает больно? Очевидно, что с детства стремление к безопасности становится очень важным фактором нашей жизни: лишь бы нам никто не причинил боли, лишь бы нас никто не ранил ни словом, ни жестом, ни взглядом, ни каким-то переживанием. Почему нам бывает больно? Потому что мы такие чувствительные или из-за того, что мы создали образ самих себя, который нужно защищать, который, по нашему мнению, очень важен для самого нашего существования и без которого мы чувствуем себя потерянно, неловко. Вот они, эти два элемента: образ и чувствительность. Вы понимаете, что имеется в виду под чувствительностью, как физической, так и внутренней? Если вы чувствительны и робки, вы уходите в себя и выстраиваете вокруг себя стену, чтобы вам никто не причинил боли. Вы ведь так поступаете, не правда ли? А если ум человека больно задевают словом или критикой и это его как-то ранит, он продолжает укреплять свой оборонительный рубеж. Вам больше не хочется испытывать боль. У вас может существовать образ, идея о себе, что вы значительны, умны, что ваша семья лучше других семей, что вы играете в эту игру лучше, чем кто-либо другой и так далее. У вас ведь сложился такой образ себя, не так ли? И когда значение этого образа ставится под сомнение или он теряет устойчивость, разрушается, вам становится очень больно. Появляется жалость к самому себе, волнение, страх. И в следующий раз вы выстраиваете новый образ, более сильный, устойчивый, агрессивный и так далее. Вы следите, чтобы вас никто не беспокоил, и вновь начинается строительство стены против вторжения. Таким образом, факт заключается в том, что чувствительный человек и склонный к созданию образов строят оборонительные укрепления. Вы знаете, что происходит, когда вы выстраиваете вокруг себя стену? Это всё равно, что построить очень высокий забор вокруг своего дома. Вы не видите своих соседей, у вас недостаточно солнечного света, вы живёте со всеми членами своей семьи на очень ограниченном пространстве. И так как у вас мало места, вы начинаете действовать друг другу на нервы, ссориться, ожесточаться, у вас появляется желание выбраться оттуда или взбунтоваться. А если у вас достаточно денег и энергии, вы строите для себя другой дом, окружаете его новой стеной и всё начинается сначала. Сопротивление предполагает нехватку пространства, и это один из факторов насилия.
    
Один из них спросил: «Но разве человек не должен защищать себя?»
    
От чего? Конечно, нужно защищать себя от болезни, от дождя или солнца; но когда вы задаёте этот вопрос, вы ведь имеете в виду: защищать, чтобы построить стену для предохранения от боли? Ваш брат или ваша мать могут стать теми, от кого вы отгораживаетесь стеной, желая защитить себя, но, в конечном итоге, это приводит к вашему разрушению и уничтожению света и пространства.
    
Девушка с умными глазами и длинными, заплетёнными в косы волосами спросила: «Но что же мне делать, когда я чувствую боль? Я знаю, я очень чувствительная. Я так часто ощущаю боль. И что мне делать? Вы говорите, что не следует строить оборонительные укрепления, но я не могу жить вся израненная».
    
Позвольте заметить, вы понимаете, почему вам больно? И когда вы чувствуете боль? Взгляните на этот зелёный лист или на этот цветок. Они очень нежные, и их красота — сама нежность. Они ужасно ранимые, но всё же они оживут. Вас ведь так часто ранят, вы когда-нибудь спрашивали себя, когда и почему вы ощущаете боль? Почему? Когда кто-то говорит то, что вам не нравится, когда к вам относятся жестоко, агрессивно? Так почему же вам больно? Если, ощущая боль, вы строите стену вокруг себя, отступаете, то ваша жизнь проходит в очень ограниченном пространстве внутри вас. В этом пространстве без света и свободы вам становится всё больнее и больнее. Вопрос в том, можете ли вы жить свободно и счастливо, без боли и не выстраивая вокруг себя стен. Это ведь действительно важный вопрос, не так ли? Не спрашивайте, как укрепить стены или как жить в ограниченном пространстве. В подобных случаях задействовано два фактора: воспоминание о боли и желание предотвратить будущую боль. Если это воспоминание не угасает, и к нему добавляются свежие впечатления от вновь пережитой боли, то стена становится лишь крепче и выше, а пространства и света становится всё меньше, и вот уже гору, состоящую из жалости к себе и горечи венчает огромное страдание. Если совершенно отчётливо увидеть опасность, бесполезность, ненужность этого, то воспоминание о прошлом исчезает. Но это нужно увидеть так же ясно, как опасность, исходящую от кобры. Тогда вы поймёте, что это по-настоящему смертельная опасность и мимо неё не пройдёшь. И вновь возникает вопрос, видите ли вы опасность воспоминаний о прошлом с их болью, их стенами самозащиты? Вы видите её так же ясно, как этот цветок? Если да, то она неизбежно исчезнет.
    
Итак, вы знаете, что сделать с прошлой болью. А как предотвратить боль будущую? Только не выстраиванием стен. Это ведь ясно, не правда ли? За стеной вам будет становиться всё больнее и больнее. Пожалуйста, послушайте очень внимательно. Зная, что вам могут причинить боль, как этой боли избежать? Когда кто-то говорит вам, что вы глупы или некрасивы, вам больно, вы гневаетесь, что является лишь очередной формой сопротивления. Что вы можете сделать? Вы уже видели, как проходит без всякого усилия боль прошлого; вы видели, потому что внимательно слушали, сосредоточившись на этом. Поэтому когда кто-нибудь говорит вам что-то неприятное, сосредоточьтесь, слушайте очень внимательно. Внимание снимет печать боли. Вы понимаете, что значит внимание?
    
«Вы имеете в виду концентрацию внимания, не так ли, сэр?»
    
Не совсем. Концентрация является формой сопротивления, формой исключения, отгораживания, отступления. А внимание — это нечто совершенно другое. В концентрации всегда есть центр, из которого производится наблюдение. А там, где центр, радиус наблюдения очень ограничен. Когда же этого центра нет, наблюдение распространяется очень широко и становится абсолютно чистым. Вот это внимание.
    
«Боюсь, что мы этого совсем не поняли, сэр».
    
Посмотрите на эти холмы, на свет, на эти деревни. Послушайте, как проезжает мимо воловья упряжка; посмотрите на жёлтую листву, на высохшее русло реки и на ворону, сидящую на ветке. Взгляните на всё это. Если вы смотрите из центра, со всеми его предубеждениями, страхами, симпатиями и антипатиями, то вы не увидите всей огромной широты этой земли. Ваши глаза заволакивает пеленой. Вы становитесь близорукими, и ваше зрение искажается. Можете ли вы посмотреть на всю эту красоту долины, неба не из центра? Если у вас получится, то вы обретёте внимание. После чего слушайте внимательно, не думая о центре, критику, оскорбления, гневные слова, предвзятые мнения других. Так как в этом внимании нет центра, то нет и возможности испытывать боль. Как только появляется центр, боль становится неизбежной.
   
   
    
     
Глава 8.
    
    
Медитация никогда не была умением контролировать тело. В действительности, между телом и умом нет никакого разделения. Мозг, нервная система и то, что мы называем умом, составляют одно неразделимое целое. Поэтому естественный акт медитации вызывает гармоничные движения этого целого. Отделение тела от ума и интеллектуальный контроль за телом порождает противоречие, которое является почвой для различных форм борьбы, конфликта и сопротивления.
    
Любое решение, даже если вы решаете познавать, ведёт к контролю, порождающему сопротивление. Понимание этого разделения, вызванного решением, и есть медитация. Свобода — это не акт принятия решения, а акт восприятия. Понимание (видение) — уже есть действие, а не решение сначала увидеть, а затем действовать. Воля, в конечном итоге, — это желание со всеми его противоречиями. Когда одно желание приобретает власть над другим, оно превращается в волю, что неминуемо приводит к разделению. Медитация — это понимание желания, а не подавление одного желания другим. Желание есть движение чувства, которое переходит в удовольствие и страх. Всё это поддерживается постепенным перемещением мысли от одного к другому. Медитация же, на самом деле, есть абсолютная пустота ума. И тогда остаётся только функционирование тела, только деятельность организма и больше ничего; мысль действует без отождествления «я» и «не-я». Она становится механической как организм, Что действительно порождает конфликт, так это мысль, отождествляющая себя с одной из своих составных частей, например, с «я», с эго и с различными формами этого «я». Но в «я» нет никакой нужды. Есть только тело и свобода ума, что возможно только когда мысль не порождает «я». «Я» не должно стать центром понимания, потому что оно создаётся мыслью. Когда «я» покидает организм, как зрительное, так и любое другое восприятие уже невозможно исказить. Нужно только видеть «что есть», и тогда само восприятие продвинется дальше (того, «что есть»). Очищение ума — это не интеллектуальный процесс, оно не связано с деятельностью мысли. Непрерывное наблюдение за тем, «что есть», без какого-либо искания естественным образом освобождает ум от всех мыслей. И в то же время у ума остаётся возможность использовать мысль, когда это необходимо. Мысль — это механический процесс, а медитация нет.
    
Было ещё очень рано, утренний свет освещал двух сов в ветвях тамаринда. Совы были маленькие, и казалось, что они везде летают парой. Их крики раздавались всю ночь, то затихая, то вновь усиливаясь; одна даже уселась на подоконник и громко звала другую. Совиное гнездо скрывалось за ветками дерева. По утрам их серые силуэты часто можно было видеть среди листвы, они сидели там в полном молчании, устроившись на дневной отдых. Вскоре одна из них исчезала в дупле, за ней следовала и вторая, но всё это происходило бесшумно. Они переговаривались и шумели только по ночам. Тамаринд служил убежищем не только совам, но и множеству попугаев. Это было огромное дерево, растущее в саду с видом на реку. Здесь водились грифы, вороны и мухоловки. Последние часто садились на подоконник, но приходилось сидеть совершенно неподвижно, даже малейшее движение глаз могло их спугнуть. Они удивительным образом всё время меняли направление полёта и занимались только собой, тогда как вороны всё время докучали грифам. В то утро можно было также увидеть и обезьян. Обычно они держались на почтительном расстоянии, но на этот раз осмелились подойти гораздо ближе к дому. Несколько дней они никуда не уходили, а когда исчезли, остался лишь одинокий самец, который каждое утро появлялся на самом высоком из тамариндов. Он обычно забирался на самую высокую ветку и сидел там, глядя на реку, на проходящих мимо жителей деревни и пасущийся скот. Когда солнце начинало припекать, он медленно спускался и пропадал из виду, возвращаясь на следующее утро, как только солнце поднималось над верхушками деревьев, проводя по реке золотистую дорожку. Он оставался там две недели, одинокий, отчуждённый наблюдатель. У него не было друга, и однажды утром он исчез навсегда.
    
Ученики пришли снова. Один из юношей спросил: «Разве не должен человек слушаться родителей? В конце концов, они ведь меня воспитали, дали образование. Без денег я не смог бы ходить в эту школу, поэтому они отвечают за меня, а я несу ответственность перед ними. Именно это чувство ответственности заставляет меня понять, что я должен их слушаться. Они, наконец, лучше, чем я, знают, что будет лучше для меня. Они хотят, чтобы я стал инженером».
    
Вы действительно хотите стать инженером? Или ты изучаешь эти науки только потому, что твои родители этого хотят?
    
«Я не знаю, чем я хочу заниматься. И большинство из тех, кто сидит в этой комнате, не знают. Мы получаем стипендии от правительства. Мы имеем право выбрать любой предмет, который нам по душе, но наши родители и общество говорят, что инженер — самая хорошая профессия. Обществу нужны инженеры. Но когда задают вопрос, чем мы хотим заниматься, мы не можем дать определённого ответа, и это беспокоит нас и приводит в замешательство».
    
Вы говорите, что родители за вас ответственны и вы должны их слушаться. Вы знаете, что происходит на Западе, где авторитета родителей практически больше не существует. Там молодые люди не желают над собой никакой власти, хотя свои собственные, совершенно особые её типы у них тоже есть. Требует ли ответственность власти, подчинения, следования желаниям родителей и запросам общества? Не означает ли ответственность способность вести себя разумно? Ваши родители полагают, что вы на это не способны, и они чувствуют себя обязанными присматривать за вашим поведением, следить за тем, что вы делаете, что учите и кем можете стать. Их представление о нравственном поведении основано на факторах, обусловивших их жизнь, на их образовании, верованиях, страхах и удовольствиях. Предыдущее поколение создало социальную структуру и хочет, чтобы вы в неё вписались. Они думают, что это нравственно, и полагают, что знают гораздо больше, чем вы. И если вы, в свою очередь, подчинитесь структуре, то увидите, как ваши собственные дети сделают то же. Так постепенно влияние подчинения становится нравственной безупречностью. Это ли вас интересует, когда вы спрашиваете, нужно ли вам слушаться родителей?
    
Вы понимаете, что означает послушание? Когда вы ещё совсем юны, вы слушаете, что вам говорят ваши родители. Постоянное повторение их слов развивает в вас акт послушания. И послушание становится механическим. Это как солдат, который слышит приказ несколько раз и выполняет его, превращаясь в подчинённого. Так живут многие из нас. Такова пропаганда, как религиозная, так и светская. Вы замечаете, привычка с детства формируется из восприятия того, что вам сказали родители, того, что вы прочитали в книге. Поэтому восприятие становится средством подчинения. И перед вами встаёт проблема, слушаться или не слушаться: подчиняться ли тому, что говорят другие, или своим собственным побуждениям. Вы хотите прислушаться к голосу своих желаний, и само это искушение заставляет вас подчиняться им. Отсюда вытекают противостояние и сопротивление. Когда вы спрашиваете, следует ли подчиняться родителям, в вас присутствует страх, что непослушание вам даром не пройдёт и вам могут не дать денег на обучение. В послушании всегда есть страх, который затемняет ум.
    
Поэтому вместо того, чтобы задавать подобный вопрос, выясните, можете ли вы разговаривать со своими родителями разумно, что и означает слушать. Способны ли вы слушать их без страха? Умеете ли слушать без боязни, что вам это повредит, голос своих собственных побуждений и желаний? Если вы способны слушать спокойно, без страха, вы сами поймёте, следует ли вам подчиняться, не только родителям, но и любой форме власти авторитета. Вы знаете, нас учат довольно абсурдным способом. Мы никогда не учимся акту познания. В наши головы загружается очень много информации, и мы развиваем лишь очень незначительную часть своего мозга, которая помогает нам зарабатывать на жизнь. Ко всем остальным возможностям мозга мы относимся с пренебрежением. Это всё равно, что возделывать маленький клочок на огромном поле, когда вся остальная его часть зарастает сорняками, чертополохом и колючками.
    
И наконец, как вы умеете слушать то, что мы говорим? То, как вы слушаете, заставляет вас подчиняться или даёт вам знания не только о маленьком клочке, но и обо всём огромном поле целиком? Ни ваши учителя, ни родители не обращают внимания на величие этого поля со всем его содержимым. Все они активно и безрассудно заботятся лишь о крохотном участке. Им кажется, что он даст им безопасность, которая и является их главной целью. Против этого можно восстать. И люди это делают. Но и восставшие придают значение лишь своей доле из этого участка. И всё начинается сначала. Так способны ли вы слушать без подчинения, без следования за кем-то? Если да, то к вам придёт чувствительность и внимание ко всему полю целиком, что, в свою очередь, даст вам чистый ум. И этот ум будет действовать, заменив собой механическую привычку к подчинению.
    
Одна девушка сказала: «Но наши родители любят нас. Они не желают нам никакого вреда. И когда они хотят, чтобы мы им подчинялись, говорят нам, какие предметы изучать, пытаются сформировать нашу жизнь, все это лежит за пределами любви».
    
Каждый родитель говорит, что он любит своих детей. Только сумасшедший может ненавидеть своих детей, точно так же, как лишь недоразвитые дети действительно ненавидят своих родителей. Но так ли это на самом деле? Любовь заключается не только в том, чтобы вырастить их, заботиться о них в младенчестве, но и следить за тем, чтобы они получали правильное образование, чтобы их не убивали в войнах, стараться изменить социальную структуру с её абсурдной моралью. Если родители действительно любят своих детей, они должны проследить, чтобы их дети не подчинялись, чтобы они познавали, а не подражали. И если родители действительно любят детей, они изменят мир так, чтобы те могли жить нормально, в счастье и безопасности. Не только вы в этой комнате, но все дети в мире. Любовь не требует подчинения, любовь предлагает свободу. Это не означает, что вы делаете всё, что хотите. Это обычно очень поверхностно, незначительно и посредственно. Любить — значит понимать, слушать совершенно свободно, не отравляясь ядом подчинения. Как вы думаете, если бы родители действительно любили детей, продолжались бы войны? С детства вас учат плохо относиться к соседу, твердят, что вы отличаетесь от кого-то другого. Вас вырастили в предубеждении, и когда вы взрослеете, вы становитесь жестокими, агрессивными, эгоистичными, и весь круг вновь повторяется. Поэтому познавайте значение слушания; учитесь слушать, не принимая или отрицая, не подчиняясь или сопротивляясь, и тогда вы поймёте, что делать, тогда вы узнаете, что такое добро, как оно растёт и развивается. Оно никогда не расцветёт на отдельном участке: это возможно только на всём огромном поле жизни, когда всё поле целиком отдаёт ему свои соки.