1 2 3 4 5 6 7 8 
        
Царевна отвечала;
        
Известно только нам,
        
Что после к сим местам
        
Дорожку протоптала.
        
С тех пор царева дочь
        
Часы и в день и в ночь
        
С супругом провождала
        
И боле всех охот
        
Любила темный грот.
        
Когда же застигалась
        
Ночною темнотой,
        
То вместе возвращалась
        
С супругом в свой покой.
        
Тогда воздушна колесница
        
Несла их в облаке густом
        
Под темным некаким шатром;
        
И каждый день сих мест царица,
        
Спокоенная сладким сном,
        
Пускалась в прежний путь потом
        
Из дома в грот, из грота в дом.
       
       
        
Но разум требует себе часов свободы,
        
Скучает проводить в любови целый день
        
Царевна следуя уставу в том природы.
        
Тогда изобрела потех различны роды,
        
Амуров с нимфами веселы хороводов,
        
И жмурки, и плетень[22],
        
Со всякими игра́ми,
        
Какие и до днесь остались между нами.
        
Амуры, наконец, старались изобресть,
        
По вкусу Душеньки, комедии, балеты,
        
Концерты, оперы, забавны оперетты
        
И все, что острый ум удобен произвесть
        
В счастливых днях и безмятежных
        
К утехам чувствий нежных.
        
Во Греции Менандр[23], во Франции Мольер,
        
Кино[24], Детуш[25], Реньяр[26], Руссо[27] и сам Вольтер,
        
В России, наконец, подобный враг пороков,
        
Писатель наших дней, почтенный Сумароков
        
Театру Душеньки старались подражать,
        
И в поздних лишь веках могли изображать
        
Различны действия натуры,
        
Какие в первый раз явили там амуры.
        
Но чтобы длилися веселья без помех,
        
Печальный всякий вид смертей, скорбей, измены
        
Неведом был в раю, где царствовал лишь смех,
        
И где, среди утех,
        
Оставлен был кинжал плачевной Мельпомены.
        
Царевна, с возрастом познательнейших лет,
        
Знакомым прежде ей любила видеть свет
        
И часто, детские оставивши забавы,
        
Желала боле знать людские разны нравы,
        
И кто, и как живал, и с пользой или нет;
        
Сии познания о каждом человеке
        
Легко могла найти в своей библиотеке.
        
Великая громада книг,
        
И малых и больших,
        
Ее от чтения сначала отвращала,
        
Но скоро Душенька узнала,
        
Что разум ко всему возможно приучать, ―
        
Узнала дельный смысл от шуток отличать,
        
Судить и примечать.
        
В историях правдивых
        
Довольное число нашла прибавок лживых.
        
В писателях систем
        
Нашла, при всякой смеси,
        
Довольно вздорной спеси,
        
Хоть часто их предлог не кончился ничем.
        
Нечаянно же ей во оной книг громаде
        
Одну трагедию случилось развернуть, ―
        
Писатель тщился там слезами всех трону́ть,
        
И там любовница в печальнейшем наряде,
        
Не зная, что сказать, кричала часто: ах![28]
        
Но чем и как в бедах
        
Ее вершился страх?
        
Она, сказав «люблю», бежала из покоя
        
И ахать одного оставила героя.
        
Царевна там взяла читать еще стихи,
        
Но, их читаючи, как будто за грехи,
        
Узнала в первый раз уполненную скуку
        
И, бросив их под стол, при том ушибла руку.
        
Носился после слух, что будто наконец
        
Несчастных сих стихов творец
        
Указом Аполлона
        
Навеки согнан с Геликона
        
И будто Душенька боясь подобных скук
        
Иль ради сохраненья рук,
        
Стихов с неделю не читала,
        
Хотя любила их и некогда слагала.
        
Во время такова изгнания стихов,
        
Когда не члися там ни песни к ней, ни оды,
        
Желала посмотреть царевна переводы
        
Известнейших творцов;
        
Но часто их тогда она не разумела
        
И для того велела
        
Исправным слогом вновь амурам перевесть,[29]
        
Чтоб можно было их без тягости прочесть.
        
Зефиры, наконец, царевне приносили
        
Различные листки, которые на свет
        
Из самых древних лет
        
Между полезными[30] продерзко выходили[31]
        
И кипами грозили
        
Тягчить усильно Геликон.
        
Царевна, знав кому неведом был закон,
        
Листомарателей свобод не нарушала,
        
Но их творений не читала.
        
Уже три года, как царевна провождала
        
И доле так жила, когда б сей светлый рай
        
Желаниям ее возмог соделать край;
        
Но любопытный ум, при всякой в жизни воле,
        
Нередко слабостью бывает в женском поле.
        
Царевна, распознав
        
Супруга своего приятный ум и нрав,
        
О нем желала ведать боле:
        
Во всех свиданьях с ним, по дням и по ночам
        
И в облачном полете,
        
Просила с жалобой, чтоб он ее очам
        
Явил себя при свете.
        
Вотще супруг всегда царевну уверял,
        
Что он себя скрывал
        
Для следствий самых важных;
        
Вотще ей знать давал,
        
Что он не мог никак нарушить слов присяжных
        
И Стиксом клялся в том богам.
        
Царевна Стиксом насмехалась
        
И часто удержать старалась
        
Супруга в доме по утрам,
        
И часто, силяся без меры,
        
На свет тащила из пещеры;
        
Но он из рук ее тогда,
        
Как ветер, уходил неведомо куда.
        
В другие времена такие нежны споры
        
Рождали б радости наместо дальной ссоры;
        
Но Душенькин супруг тогда нередко был
        
Задумчив и уныл,
        
И часто повторял угрюмы разговоры,
        
Являя ей тщету и света и похвал.
        
Впоследок Душеньку в слезах увещавал,
        
Чтобы, храня завет среди утех любовных.
        
Боялась в том измен от самых даже кровных;
        
Что зависть ей беды возможет нанести,
        
И, если судит так предел богов верховных,
        
Ее от лютых зол не может он спасти.
        
Вздохнув по Душеньке в боязнях толь суровых,
        
Супруг едва тогда из дому отлетел,
        
Как некакий зефир, посыланный для дел.
        
Принес отвсюду к ней пуки известий новых.
        
Она уведала, что две ее сестры
        
Пришли искать ее у страшной той горы,
        
Откуда некогда счастливейшим зефиром
        
Она вознесена во области над миром;
        
Что тамо под горой из множества пещер
        
Стращают их драконы,
        
И что он мог принесть царевне от сестер,
        
Вернее всех вестей, и письма и поклоны.
        
Зефир! Зефир! Когда б ты знал
        
Сих злобных сестр коварны лести,
        
Конечно бы тогда скрывал
        
Для Душеньки такие вести!
        
Почто не встретился какой ли б скорый дух,
        
Кому бы ведом был о том подробный слух
        
И кто бы, при такой от кровных ей измене,
        
Зефиру мог сказать, чтоб он болтал помене?
        
Но воля в том была небес,
        
Чтобы зефир, без всякой встречи,
        
По воздуху ловя на свете всяки речи,
        
К царевне с ветром их принес;
        
И так уставили злодеющи ей боги,
        
Чтоб сестр она потом взяла к себе в чертоги.
       
       
        
Обыкши Душенька любить родную кровь
        
И должную хранить к сестрам своим любовь,
        
Супружние тогда забыла все советы:
        
Зефиру тот же час, скорее как ни есть,
        
Сестер перед себя велела в рай привесть.
        
Не видя ж никакой коварства их приметы,
        
Желала показать
        
Наряды, и парчи, и камки, и кровать,
        
И дом, и все пожитки
        
И с ними разделить своих богатств избытки.
        
Богатство мало веселит,
        
Когда о том никто не знает,
        
И радость только тот вкушает,
        
С другими кто ее делит.
       
       
        
Не в долгом времени царевны к ней предстали,
        
И обе Душеньку со счастьем поздравляли,
        
И за руку трясли, и крепко обнимали,
        
И радость изъявляли
        
С усмешкой на лица́х.
        
Но зависть весь свой яд простерла в их сердцах,
        
Представя их очам, как будто грех натуры,
        
Что младшая сестра за красоту свою
        
Живет, господствуя в прекраснейшем раю,
        
И тамо служат ей зефиры и амуры.
        
К тому сказала им царевна с хвастовством,
        
Что там живет она в союзе с божеством
        
И что супруг ее любезней Аполлона,
        
Прекрасней Купидона;
        
Что он из смертных всех красот
        
На выбор взял ее в супруги;
        
Что отдал ей во власть летучий свой народ
        
И рай в ее услуги.
        
Такая похвала была ли безо лжи?
        
Читатель ведает — когда кого мы любим,
        
О том с прибавкой правду трубим.
        
«Да где ж супруг, скажи?..»
        
Не зная, что сказать и как себя оправить,
        
Сестрам своим в ответ
        
Царевна, покраснев, сказала: «Дома нет».
        
Но как она притом старалась их забавить,
        
Легко тогда могли они себе представить,
        
Что Душенькин супруг
        
Имеет в небе рай, и трон, и много слуг,
        
И младость, и красу, и радость без печали,
        
И Душеньку на жизнь вознес в небесный круг;
        
И то, чего они не знали, не видали,
        
Завидуя сестре, легко воображали
        
И с горькой жалобой промеж собой шептали:
        
«За что супруга ей судьбы такого дали?
        
А мы и на земли
        
Едва мужей нашли,
        
И те, как деды, стары,
        
И нам негодны в пары»;
        
И, завистью дыша,
        
Царевны Душеньку нещадно тут хулили
        
И с повторением впоследок говорили,
        
Что Душенька была отнюдь не хороша.
       
       
        
Злоумна ненависть, судя повсюду строго,
        
Очей имеет много
        
И видит сквозь покров закрытые дела.
        
Вотще от сестр своих царевна их скрывала,
        
И день, и два, и три притворство продолжала,
        
Как будто бы она супруга въявь ждала:
        
Сестры темнили вид, под чем он был не явен.
        
Чего не вымыслит коварная хула?
        
Он был, по их речам, и страшен и злонравен,
        
И, верно, Душенька с чудовищем жила.
        
Советы скромности в сей час она забыла;
        
Сестры ли в том виной, судьба ли то, иль рок,
        
Иль Душенькин то был порок,
        
Она, вздохнув, сестрам открыла,
        
Что только тень одну в супружестве любила;
        
Открыла, как и где приходит тень на срок,
        
И происшествия подробно рассказала;
        
Но только лишь сказать не знала,
        
Каков и кто ее супруг,
        
Колдун, иль змей, иль бог, иль дух.
        
Коварные сестры тогда, с лицом усмешным,
        
Взглянулись меж собой, и сей лукавый взгляд
        
Удвоил лести яд,
        
Который был прикрыт приязни видом внешным.
        
Они, то с жалостью, то с гневом и стыдом,
        
И с неким ужасом сестре внушить старались,
        
Что в страшных сих местах всего они боялись,
        
Что тамо был неистов дом;
        
Что в нем живут, конечно, змеи
        
Или злотворны чародеи,
        
Которые, устроив рай
        
И все возможные забавы,
        
Манят людей в сей чудный край
        
Для сущей их отравы.
        
К тому прибавили, что будто в стороне
        
Поутру видели оне
        
С домового балкона
        
Над гротом в воздухе подобие дракона,
        
И будто б там летал с рогами страшный змей,
        
И будто б искры там он сыпал из ноздрей,
        
И в роще, наконец, склонясь у гор к партеру,
        
При их глазах пополз, сгибаючись, в пещеру.
        
Царевны впоследи вмешали в разговор
        
Бесчестье и позор
        
На будущие роды,
        
Когда пойдут от ней нелепые уроды
        
Иль чуды, с коими не можно будет жить
        
И кои будут мир страшить.
       
       
        
Во многом Душеньку уверить было трудно;
        
Но правда, что она сама свой тайный брак
        
Почесть не знала как:
        
Ее замужство ей всегда казалось чудно.
        
Зачем бы сей супруг скрывался от людей,
        
Когда бы не был змей
        
Иль лютый чародей?
        
Впоследок Душенька в задумчивости мнила,
        
Что некая в дому неистовая сила
        
Ее обворожила;
        
Что муж ее, как змей, как самый хищный тать,
        
При свете никому не смел себя казать;
        
Что он не мог иметь ни веры, ни закона
        
И хуже был дракона.
        
Царевна в сей прискорбный час
        
Забыла райские утехи;
        
Замолк приятных песен глас,
        
Уныли радости и смехи.
        
Злотворных сестр и речь и взгляд
        
Простерли мрачной скуки яд.
        
Амуры вдруг вострепетали
        
И с плачем дале отлетали
        
От сих любимых им палат.
        
Царевна там одна с сестрами
        
В свободе продолжала речь,
        
И непременными судьбами
        
Сих слов никто не мог стеречь.
        
«Могу ль я в свете жить? — царевна говорила. —
        
Постыл мне муж и жизнь постыла.
        
Несчастна Душенька! ты мнила быть в раю,
        
И участь выше всех считала ты свою;
        
Но, с родом разлучась и вне земного круга,
        
Кого имеешь ты супруга?
        
Волшебный лишь призра́к,
        
Который делает позорнейшим твой брак
        
И ужасает всех сокрытым вероломством.
        
Кого впоследок ты должна иметь потомством?
        
Чудовищ, аспидов иль змей каких-нибудь.
        
Но если тако мне предписано судьбами,
        
Скорее меч вонжу в мою несчастну грудь.
        
Любезные сестры! навек прощаюсь с вами.
        
Скажите всем родным подобными словами,
        
Что знали от меня, что видели вы сами;
        
Скажите, что я здесь обманута была;
        
Что я стыжуся жить… скажите — умерла!»
        
Сестры, как бы уже за злобу казней ждали,
        
Советами тогда царевне представляли,
        
Что красных дней ее безвременный конец
        
От наглой хищности вселенну не избавит,
        
А после, может быть, толь лютых зол творец
        
И всех ее родных пожрет или удавит;
        
И что, вооружась на жизнь свою, она
        
Должна пред смертью сей, как честная жена.
        
В удобный сонный час убить бы колдуна.
        
Но сей поступок был для Душеньки опасен,
        
Противен и ужасен:
        
Чуждалася она злодейственных смертей,
        
И жалость завсегда господствовала в ней;
        
И, может быть, любовь, какой она стыдилась,
        
Еще в груди ее таилась.
        
Убийственный совет царевна получа,
        
Представила в словах мятущихся и косных,
        
Что в доме не было меча,
        
Ниже́ каких-нибудь орудий смертоносных;
        
И как убить в ночи пустую только тень.
        
Котора исчезает в день?
        
И где достать к сему наряду
        
С огнем фонарь или лампаду?
        
В сии печальны дни
        
Зефиры с вечера гасили все огни.
        
Сестры решительно и смело отвечали
        
На Душенькину речь,
        
Что тотчас принесут надежный самый меч,
        
И вместе принести лампаду обещали.
        
Приятна ли ей была готовность сих услуг,
        
Приметить было льзя из слов ее печальных:
        
Смущенна Душенька тогда без мыслей дальных
        
Желала только знать, каков ее супруг,
        
И, взоры обращая к саду,
        
Идущих сестр своих просила много раз
        
Не позабыть лампаду.
       
       
        
Уже зефирам дан приказ
        
Нести сих сестр к земному шару,
        
Припрягши в путь бореев пару.
        
Они, летя из мира в мир,
        
Мешают с воздухом эфир
        
И с бурею, дождем и громом
        
Являются пред неким домом:
        
То был Кащеев арсенал,
        
Где с самых древних лет держался
        
Волшебный меч или кинжал,
        
Которым Геркулес сражался,
        
Когда чудовищ поражал.
        
Сей меч единым сильным махом
        
У Гидры девять глав отсек;
        
Сей меч хранился там под страхом
        
И в сказках назван Самосек.
        
Он в крепких был стенах закладен,
        
Но куплен ли, иль просто взят,
        
Иль был оттоль тогда украден,
        
Писатели о том молчат;
        
Известно только ныне в свете
        
Что точно он блистал в полете;
        
Что две царевны, от земли
        
Приняв воздушные дороги,
        
Сей меч в Амуровы чертоги
        
Тогда с лампадой унесли,
        
И скоро с Душенькой простились,
        
И скоро в путь домой пустились.
        
О, если б ведала несчастна царска дочь,
        
Колико вредны ей сей меч, сия лампада!
        
Амуры ей могли ль советами помочь?
        
Она бежала их присутствия и взгляда
        
И в мыслях будущу имела только ночь.
       
       
        
Светило дневное уже склонилось к лесу,
        
Над домом черную простерла ночь завесу,
        
И купно с темнотой
        
Ввела царевнина супруга к ней в покой,
        
В котором крылося несчастно непокорство.
        
И если повести не лгут,
        
Прекрасна Душенька употребила тут
        
И разум, и проворство,
        
И хитрость, и притворство,
        
Какие свойственны женам,
        
Когда они, дела имея по ночам,
        
Скорее как-нибудь покой дают мужьям.
        
Но хитрости ль ее в то время успевали,
        
Иль сам клонился к сну грызением печали, ―
        
Он мало говорил, вздохнул,
        
Зевнул,
        
Заснул.
        
Тогда царевна осторожно
        
Встает толь тихо, как возможно,
        
И низу, по тропе златой,
        
Едва касаяся пятой,
        
Выходит в некакий покой,
        
Где многие от глаз преграды
        
Скрывали меч и свет лампады.
        
Потом с лампадою в руках
        
Идет назад, на всякий страх,
        
И с вображением печальным
        
Скрывает меч под платьем спальным;
        
Идет и медлит на пути,
        
И ускоряет вдруг ступени,
        
И собственной боится тени,
        
Бояся змея там найти.
        
Меж тем в чертог супружний входит,
        
Но кто представился ей там?
        
Кого она в одре находит?
        
То был… но кто?.. Амур был сам;
        
Сей бог, властитель всей натуры,
        
Кому покорны все амуры.
        
Он в крепком сне, почти нагой,
        
Лежал, раскинувшись в постеле,
        
Покрыт тончайшей пеленой,
        
Котора сдвинулась долой
        
И частью лишь была на теле.
        
Склонив лицо ко стороне,
        
Простерши руки обоюду,
        
Казалось, будто бы во сне
        
Он Душеньку искал повсюду.
        
Румянец розы на щеках,
        
Рассыпанный поверх лилеи,
        
И белы кудри в трех рядах,
        
Вьючись вокруг белейшей шеи,
        
И склад, и нежность всех частей,
        
В виду, во всей красе своей,
        
Иль кои крылися от вида,
        
Могли унизить Адонида,
        
За коим некогда, влюблясь,
        
Сама Венера, в дождь и в грязь,
        
Бежала в дикие пустыни,
        
Сложив величество богини.
        
Таков открылся бог Амур,
        
Таков, иль был тому подобен,
        
Прекрасен, бел и белокур,
        
Хорош, пригож, к любви способен,
        
Но в мыслях вольных без препятств,
        
За сими краткими чертами
        
Читатели представят сами,
        
Каков явился бог приятств
        
И царь над всеми красотами.
       
      
      
      
       
Душенька, преступно открывающая своего мужа.
       
Гравюра Ф. Толстого. 1839 г.
       
Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.
      
      
       
        
Увидя Душенька прекрасно божество
        
Наместо аспида, которого боялась,
        
Видение сие почла за колдовство,
        
Иль сон, или призра́к, и долго изумлялась;
        
И видя наконец, что каждый видеть мог,
        
Что был супруг ее прекрасный самый бог,
        
Едва не кинула лампады и кинжала
        
И, позабыв тогда свою приличну стать,
        
Едва не бросилась супруга обнимать,
        
Как будто б никогда его не обнимала.
        
Но удовольствием жадающих очей
        
Остановлялась тут стремительность любовна;
        
И Душенька тогда, недвижна и бессловна,
        
Считала ночь сию приятней всех ночей.
        
Она не раз себя в сем диве обвиняла,
        
Смотря со всех сторон, что только зреть могла,
        
Почто к нему давно с лампадой не пришла,
        
Почто его красот заране не видала;
        
Почто о боге сем в незнании была
        
И дерзостно его за змея почитала.
       
       
        
Впоследок царска дочь,
        
В сию приятну ночь
        
Дая свободу взгляду,
        
Приближилась, потом приближила лампаду,
        
Потом, нечаянной бедой,
        
При сем движении, и робком и несмелом,
        
Держа огонь над самым телом,
        
Трепещущей рукой
        
Небрежно над бедром лампаду наклонила
        
И, масла часть пролив оттоль,