1 2 3 4 5 6 7 
    
— У меня что-то с животом. — И показал на ведро: в нем была блевота.
    
— Квентин! Боже ж ты мой! Когда это случилось?
    
— Часов в шесть, — сказал я честно.
    
— Почему ты нас не позвал?
    
— Сил не было. — Тоже честно.
    
— Ты плохо себя почувствовал и проснулся? — спросила она.
    
— Ага, — сказал я на этот раз неправду.
    
Проснулся я, потому что в шесть прозвенел будильник. Потом я прокрался на кухню, съел батончик из мюсли и выпил апельсинового сока. Через десять минут я сунул в глотку два пальца. Я решил не делать этого ночью, чтобы не воняло у меня под носом. Блевать тошнотно, но быстро об этом забываешь.
    
Мама унесла ведро и помыла. Потом принесла его обратно.
    
— Я, наверное, сегодня останусь… — начала она, поджав от волнения губы.
    
Я поспешно ее перебил:
    
— Все в порядке, правда, просто слабость какая-то. Съел что-то не то.
    
— Ты уверен?
    
— Если станет хуже, я позвоню, — пообещал я.
    
Мама поцеловала меня в лоб. Я почувствовал, что на коже отпечаталась ее липкая помада. Мне на самом деле не было плохо, но отчего-то стало лучше.
    
— Дверь закрыть? — предложила она, взявшись за ручку. А дверь едва держалась на петлях.
    
— Нет-нет-нет, — сказал я, может быть, слишком уж напуганно.
    
— Ладно. Я по пути на работу в школу позвоню. А ты дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится. Что угодно. Или если захочешь, чтобы я приехала. И папе можешь звонить в любой момент. В обед я заеду, ага?
    
Я кивнул и натянул одеяло до подбородка. Хотя мама и помыла ведро, я даже сквозь запах моющего средства все еще ощущал вонь блевоты, от чего почему-то снова тянуло сблевать, но я старался не думать об этом и медленно дышать ртом, пока не услышал, как «крайслер» отъехал от дома. Было 07:32. В кои-то веки приеду вовремя, подумал я. Не в школу, правда. Но все же.
    
Я принял душ, почистил зубы, надел темные джинсы и черную майку без рисунка. В карман положил обрывок газеты, оставленный Марго. Потом вколотил штырьки в петли и принялся собирать вещи. Я не особо знал, что взять с собой, но на всякий случай бросил в рюкзак отвертку, которой снимал дверь, распечатку спутниковой карты, указания, как добраться, бутылку воды и Уитмена — на случай, если найду ее там. Хотел расспросить о нем.
    
Бен с Радаром приехали ровно в восемь. Я забрался на заднее сиденье. Они подпевали «Маунтин гоутс».
    
Бен развернулся и протянул мне руку, сжатую в кулак. Я легонько ударил по нему, хотя терпеть не мог этот вид приветствия.
    
— Кью! — проорал он, перекрикивая музыку. — Ну, как тебе все это?
    
Я знал, что Бен имеет в виду: слушать «Маунтин гоутс» с друзьями в тачке, несущейся майским утром в среду навстречу Марго и маргофигенному призу, который полагается тому, кто ее отыщет.
    
— Лучше математики, — ответил я.
    
Музыка орала слишком громко, разговаривать было невозможно. Въехав в Джефферсон-парк, мы тут же открыли единственное работающее окно, чтобы поведать всему миру о нашем превосходном музыкальном вкусе.
    
Мы гнали к Колониал-драйв мимо кинотеатров и книжных магазинов, в которые и мимо которых я ездил всю свою жизнь. Но эта поездка была лучше предыдущих, потому что в школе сейчас шла математика, потому что со мной были Бен с Радаром, потому что я думал, что мы ее сейчас найдем. Через двадцать миль Орландо, наконец, сдался и уступил место оставшимся в живых апельсиновым рощам и недостроенным ранчо — в общем, это была бесконечная равнина, заросшая густым кустарником, с ветвей дубов свисал испанский мох. Было жарко и безветренно. Именно в таких местах я проводил лето в скаутских лагерях, терпя укусы комаров и гоняясь за броненосцами. На дороге теперь были почти одни грузовички-пикапы, а каждую милю из ниоткуда возникали поселения: кучки домиков, между которых петляли узенькие улочки. Городки напоминали обшитые винилом вулканы.
    
Через некоторое время мы увидели полусгнившую деревянную вывеску «ГРОУВ-ПОИНТ». Уходящая в сторону потрескавшаяся дорога из асфальтобетона вскоре кончилась — а дальше шла просто серая земля. Моя мама такие места называла «недопоселениями» — их бросили, так и не застроив. Она показывала мне их, когда мы ездили куда-то вместе, но они никогда не были настолько заброшенными.
    
    
Мы проехали еще миль пять, когда Радар вдруг сделал музыку тише и сказал:
    
— Около мили осталось.
    
Я вдохнул побольше воздуха. Радостное возбуждение по поводу того, что я не в школе, начало угасать. Что-то не верилось, что Марго может скрываться в таком месте, я даже подумал, что вряд ли бы она сюда сунулась. Полная противоположность Нью-Йорку. Это была та часть Флориды, которую часто видишь из окна самолета и непременно думаешь: зачем людям вообще нужно было селиться на этом полуострове? Я смотрел на пустую дорогу, асфальт настолько раскалился, что она плыла перед глазами. Потом в этом раскаленном мареве показался торговый центр.
    
— Это оно? — Я наклонился и показал на него.
    
— Должно быть, — ответил Радар.
    
Бен выключил стерео, и стало очень тихо. В этой тишине Бен остановился на стоянке, занесенной серым песком: природа вновь отвоевывала свое. Когда-то тут пестрели вывески. У дороги стоял ржавый столб восьми футов высотой. Но указатель уже давно сорвало ветром, или он просто отвалился от старости. Да и у центра дела шли не лучше: это было одноэтажное здание с плоской крышей, кое-где уже просвечивали шлакоблоки. Краска на стенах потрескалась, и облупившиеся кусочки из последних сил цеплялись за бетон, как умирающие насекомые. Между окнами влага нарисовала абстрактные картины. Фанера, которой заставили окна, уже покоробилась. Меня пронзила ужасная мысль, от которой уже было не избавиться: мне показалось, что сбежать из дома, чтобы жить тут — нелепо. В такое место можно лишь прийти умирать.
    
Как только машина остановилась, в нос и даже в рот ударил мерзкий запах смерти. Мне пришлось сглотнуть: к горлу в который раз за сегодня подкатила тошнота. Только сейчас, потеряв столько времени, я осознал, что не так понял ее игру и не тот приз себе вообразил.
    
    
Я выхожу из тачки, Бен стоит тут же, а рядом с ним — Радар. И мне вдруг становится совсем невесело, я понимаю, что это вовсе не был вызов типа «докажи, что достаточно крут, чтобы тусить со мной». Я снова слышу слова, которые произнесла Марго той ночью: «Нет, я не хочу, чтобы меня всю в мухах нашли детишки в Джефферсон-парке субботним утром». Не хочет, чтобы детишки нашли в Джефферсон-парке, но это вовсе не значит, что она вообще не хочет умереть.
    
Я не вижу никаких свидетельств того, что здесь в последнее время кто-то был, за исключением запаха, этой омерзительной, тухлой вони, задача которой — отгонять живых от мертвых. Я говорю себе, что Марго так пахнуть просто не может, но конечно же она может. Все мы можем. Я подношу руку к носу — чтобы чувствовать запах собственного пота и кожи, да чего угодно, только бы не смерти.
    
— МАРГО? — кричит Радар.
    
Сидящий на водосточном желобе пересмешник кричит что-то в ответ.
    
— МАРГО! — снова орет мой друг.
    
Нет ответа. Он рисует носком башмака параболу на песке и вздыхает:
    
— Черт.
    
Стоя перед этим зданием, я узнаю кое-что новое о страхе. Это не праздные фантазии человека, желающего, чтобы с ним что-нибудь приключилось, пусть даже плохое. Это не омерзение, которое испытываешь при виде мертвого незнакомца. Это не похоже и на то, как у тебя перехватывает дыханье, когда слышишь выстрел, делая ноги от дома Бекки Эррингтон. С таким страхом дыхательными упражнениями не справишься. Этот страх вообще не похож на то, с чем я сталкивался ранее. Это самая основная из всех эмоций, какие испытывает человек, чувство, которое появилось еще до нашего рождения, до того, как возвели это здание, до того, как зародилась сама Земля. Именно этот страх выгнал рыбу из воды на сушу и заставил ее отрастить легкие, этот страх говорит тебе: «Беги», этот страх заставляет нас хоронить мертвецов.
    
Из-за этого запаха меня охватывают отчаяние и ужас — не такой ужас, когда в легких нет воздуха, а такой, как будто его нет в атмосфере. Мне кажется, я всю жизнь прожил в страхе, пытаясь подготовиться к чему-то подобному, чтобы тело знало, как реагировать. Но все равно оказался не готов.
    
— Старик, надо валить, — говорит Бен. — Копов вызвать или еще что.
    
Мы до сих пор даже не взглянули друг на друга. Мы все еще смотрим на это здание, заброшенное настолько давно, что там не может быть ничего, кроме трупов.
    
— Нет, — возражает Радар. — Нет, нет, нет, нет, нет. Вызовем, если будет по какому поводу. Она адрес для Кью оставила. А не для копов. Надо как-то туда пробраться.
    
— Внутрь? — с сомнением спрашивает Бен.
    
Я хлопаю Бена по спине, и вот впервые за день мы все трое смотрим не вперед, а друг на друга. Так легче. Когда смотришь на них, отказываешься верить в то, что она мертва — пока мы ее не найдем.
    
— Да, полезем, — соглашаюсь я.
    
Я больше не знаю, кто она такая, и никогда не знал, что она за человек, но мне нужно ее найти.
   
   
    
     
9
    
    
Мы обходим здание сзади и находим лишь четыре запертые стальные двери. Во все стороны тянется пастбище, золотисто-зеленая трава с точками карликовых пальм. За самим зданием воняет еще хуже, мне страшно идти дальше. Бен с Радаром следуют прямо за мной, слева и справа. Получается треугольник. Мы двигаемся медленно, внимательно осматривая все вокруг.
    
— Это скунс! — вдруг кричит Бен. — Уф, слава богу. Скунс. Господи боже мой.
    
Мы с Радаром идем к нему — Бен стоит у мелкой дренажной канавы. Там лежит огромный дохлый скунс: он вспух, шерсть свалялась, видимых повреждений нет, хотя из проплешины торчит ребро. Радар отворачивается, чуть не блюет, но все же не блюет. Я подхожу, склоняюсь рядом, кладу ладонь ему между лопаток. Когда у него восстанавливается дыхание, он говорит:
    
— Ох, как я рад видеть этого дохлого скунса, мать его.
    
Но все равно я не могу представить Марго живой. Мне начинает казаться, что Уитмен мог быть предсмертной запиской. Ведь что она подчеркнула: «Умереть — это вовсе не то, что ты думал, но лучше». «Я завещаю себя грязной земле, пусть я вырасту моей любимой травой, / Если снова захочешь увидеть меня, ищи меня у себя под подошвами». На миг вспыхивает надежда, когда я вспоминаю последнюю строку стихотворения: «Где-нибудь я остановился и жду тебя». Но потом думаю, что «я» — это не обязательно живой человек. Может быть и просто тело.
    
Радар отходит от скунса и тянет ручку одной из четырех запертых стальных дверей. Мне хочется помолиться за умершего — прочитать отходную по этому скунсу, — но я не умею. Мне его так жаль, и я стыжусь своей радости, что мертв оказался он.
    
— Она чуть поддается, — кричит Радар. — Идите помогите.
    
Мы с Беном хватаем Радара за талию и тянем. Он упирается ногой в стену, а потом вдруг все они падают на меня, пропитанная потом футболка Радара накрывает мне лицо. Я испытываю кратковременную радость, думая, что дверь открылась. Но потом вижу, что просто оторвалась ручка. Я с трудом поднимаюсь и смотрю на дверь. Она все еще закрыта.
    
— Проклятая ручка! Дерьмо окаменелое! — ругается Радар.
    
Никогда он так не выражался.
    
— Не переживай, — говорю я, — как-нибудь получится. Должно получиться.
    
Мы идем дальше и возвращаемся к передней стене здания. Ни дверей, ни отверстий, никаких видимых ходов. Но мне нужно туда попасть. Бен с Радаром пытаются выбить фанеру из окон, но они заколочены намертво. Радар лупит ногой, но все бесполезно. Бен поворачивается ко мне.
    
— За одной из них нет стекла, — сообщает он, а потом бежит прочь от здания, из-под ног летит грязный песок.
    
Я ошарашенно смотрю на него.
    
— Попробую пробить, — объясняет он.
    
— У тебя не получится.
    
Он ведь самый мелкий в нашем легковесном трио. Если кому-то и пытаться пробить фанеру телом, так это мне.
    
Бен сжимает руки в кулаки, потом вытягивает пальцы. Я иду в его сторону, а он рассказывает:
    
— Когда я учился в третьем классе, чтобы меня не били, мама отвела меня на тхэквондо. Я, правда, занятия на три всего сходил и выучил только одну вещь, но она иногда приносит пользу: мы увидели, как учитель пробивает толстую доску рукой, и все такие заинтересовались, типа чуваки, как он это делает, а он сказал, что главное — верить, что рука пройдет сквозь дерево, и бить со знанием того, что это возможно, и тогда всё получится.
    
Я собираюсь возразить на этот идиотизм, но Бен срывается с места и проносится мимо меня. Он разгоняется, летя к окну, а потом, абсолютно бесстрашно, в самый последний миг подпрыгивает, поворачивая корпус и выставляя вперед плечо, как таран, и влетает в фанеру. Я почти готов увидеть, как он пролетит сквозь нее, и в фанере останется дырка в форме его тела, как в мультике. Но Бен вместо этого отскакивает и падает на задницу в островок зеленой травы посреди грязного песка. Он перекатывается на бок, потирая плечо.
    
— Сломалась, — объявляет он.
    
Я бегу к нему, думая, что это он про руку, но Бен встает, и я вижу в фанере на высоте примерно с его рост трещину. Я начинаю долбить в этом месте ногами, она расползается по горизонтали, потом мы с Радаром вставляем в трещину пальцы и начинаем тянуть. Я щурюсь, чтобы пот не так заливал глаза — они уже просто горят, тяну изо всех сил, дергаю туда-сюда, и наконец, нам удается расколупать небольшое отверстие с острыми краями. Мы с Радаром молча продолжаем работать, через некоторое время он устает, и его сменяет Бен. Наконец мы пропихиваем кусок фанеры внутрь. Я лезу в дыру вперед ногами и приземляюсь на что-то вроде стопки бумаги.
    
Дыра небольшая, через нее попадает свет, но его недостаточно, чтобы оценить размеры помещения, понять, есть ли там вообще потолок. Воздух внутри оказывается таким горячим и спертым, что вдыхаешь и выдыхаешь почти одно и то же.
    
Я разворачиваюсь и натыкаюсь на Бена — он ударяет меня лбом в подбородок. Я непонятно почему шепчу:
    
— У тебя есть…
    
— Нет, — так же шепотом перебивает он меня. — Радар, ты фонарь не взял?
    
Судя по звукам, он лезет к нам через дыру.
    
— В брелке есть, но совсем крошечный.
    
Загорается свет, но я все равно почти ничего не вижу, хотя мне удается разобрать, что мы оказались в довольно большом помещении с лабиринтом металлических полок. Бумага, на которую я наступил — это страницы старого отрывного календаря, множество листов-дней рассыпано по всему полу: они пожелтевшие и погрызенные мышами. Я думаю, что, может быть, раньше тут был книжный, хотя на этих полках уже давно лежит только пыль.
    
Мы выстраиваемся в ряд за Радаром. Наверху вдруг раздается скрип, и мы все останавливаемся. Я сглатываю, стараясь унять панический страх. Я слышу, как дышат Радар и Бен, как они шаркают ногами. Мне страшно хочется свалить, но это ведь может быть Марго. Или какие-нибудь нарики.
    
— Это просто само здание скрипит, — говорит Радар, но в его голосе нет обычной уверенности.
    
Я не могу пошевелиться. Потом слышу Бена:
    
— Когда мне в прошлый раз было так же страшно, я обоссался.
    
— Мне в последний раз было так страшно, когда я, спасая добрых волшебников, встретился лицом к лицу с Черным Властелином.
    
Я тоже делаю жалкую попытку:
    
— Когда мне в последний раз было так страшно, мне пришлось спать вместе с мамочкой.
    
Бен хихикает:
    
— Кью, я бы на твоем месте так пугался каждую — без исключения — ночь.
    
Благодаря их смеху я начинаю чувствовать себя в большей безопасности, и мы продолжаем поиски. Мы проходим по всем рядам, не обнаружив ничего интересного, кроме пары номеров «Ридерс Дайджест» семидесятых годов. Через некоторое время я замечаю, что глаза уже привыкли к темноте, так что мы расходимся в разные стороны с разной скоростью.
    
— Собираемся здесь, выйдем все вместе, — шепчу я, и пацаны шепотом отвечают о'кэй.
    
Я подхожу к боковой стене комнаты и нахожу первое свидетельство того, что здесь кто-то был с тех пор, как торговый центр забросили: в стене проделана неровная полукруглая дыра высотой мне по пояс. Над ней оранжевой краской из баллончика написано: «НОРА ТРОЛЛЯ», а на саму нору указывает услужливая стрелка.
    
— Ребят, — зовет вдруг Радар, да так громко, что на миг вся таинственность пропадает.
    
Я иду на голос и нахожу Радара у противоположной стены — его фонарик освещает еще одну Нору Тролля. На почерк Марго не очень похоже, но наверняка сказать сложно. Ведь при мне она краской только одну букву писала.
    
Я ныряю в нору и иду вперед, а Радар освещает мне путь. В этой комнате нет совершенно ничего, за исключением свернутого ковра в углу. Радар светит под ноги, и я замечаю пятна клея — когда-то ковер был приклеен к полу. На противоположной стороне еще одна дыра в стене, на этот раз без надписи.
    
Через нее я попадаю в комнату с вешалками, из стен, разукрашенных потеками, торчат шесты из нержавейки. В этой комнате светлее, через некоторое время до меня доходит, что тут в потолке есть дыры, кое-где оторваны куски рубероида, крыша проседает, наваливаясь на голые металлические поперечины.
    
— Тут продавали сувениры, — шепчет Бен, уже стоящий впереди меня, и я мигом понимаю, что он прав.
    
В середине комнаты пятиугольником стоят бывшие витрины. Стекло, некогда разделявшее туристов и предназначенное для них дерьмо, теперь разбито, а ящики витрин засыпаны осколками. Серая краска на стенах облезает, образуя беспорядочный, но красивый рисунок, эти ободравшиеся многоугольники — как снежинки разрухи.
    
Как ни странно, тут еще остались кое-какие товары: например телефон в виде Микки-Мауса, я видел такой давным-давно в детстве. В одной витрине лежат аккуратно свернутые, но уже поеденные молью и щедро посыпанные битым стеклом футболки с принтом: «СОЛНЕЧНЫЙ ОРЛАНДО». Под витринами Радар находит коробку с картами и древними туристическими брошюрами, рекламирующими «Мир крокодилов», «Хрустальные сады» и прочие увеселения, которых давно уже нет. Бен машет рукой, подзывая меня к себе, и показывает зеленого стеклянного крокодильчика, почти полностью похороненного под слоем пыли. Наверное, в этом и заключается ценность наших сувениров: дарить такое людям жалко. В смысле, людей жалко.
    
Мы пробираемся обратно: в пустую комнату, потом в комнату с полками, потом лезем в другую Нору Тролля. Эта комната похожа на офис, только без компьютеров. Бросили ее, по всей видимости, в спешке: как будто всех работников вдруг запустили в космос или что-то вроде того. Двадцать столов в четыре ряда. На некоторых до сих пор лежат ручки, на всех — огромные календари. На всех календарях — февраль 1986 года. Бен пихает обитый тканью стул, и он начинает вращаться, ритмично скрипя. Возле одного стола стоит шаткая пирамидка из блоков клейких листочков с рекламой «Мартин-Гейл Мортгейдж Корпорейшн». В открытых коробках лежат стопки распечаток из древнего матричного принтера: расходы и приходы «Мартин-Гейл Мортгейдж Корпорейшн». На одном из столов кто-то построил одноэтажный карточный домик из рекламных брошюр. Я разворачиваю их в надежде, что это очередная подсказка, но увы.
    
Радар роется в бумагах, потом шепчет:
    
— Ничего новее 1986 года.
    
Я начинаю обыск ящиков в столах. Нахожу ватные палочки и булавки для галстука. Коробки с карандашами и ручками по двенадцать в каждой: тонкий картон и старомодные шрифты и дизайн. Платочки. Пара перчаток для гольфа.
    
— Ребят, вы что-нибудь нашли? — спрашиваю я. — Такое, из чего было бы ясно, что здесь кто-то был в последние, скажем, лет двадцать?
    
— Только Норы Тролля, — отвечает Бен. — Тут, как в гробнице, все покрыто пылью.
    
— Зачем она тогда нас сюда послала? — спрашивает Радар.
    
Вот мы и начали обсуждать эту тему.
    
— Не знаю, — говорю я. — Ее самой тут явно нет.
    
— Есть места, — отмечает Радар, — где пыли меньше. В пустой комнате есть прямоугольник, как будто оттуда что-то убрали. Но я не знаю…
    
— И вот еще закрашено, — добавляет Бен.
    
Он показывает направление, Радар светит туда, и я вижу, что кусок стены загрунтовали белым цветом, как будто кому-то пришло в голову тут все отремонтировать, но через полчаса уже надоело. Я подхожу ближе и замечаю, что под белым слоем есть красное граффити. Но проступают лишь некоторые линии, и я не могу прочесть надпись. У стены стоит открытая банка грунтовки. Я сажусь на колени и опускаю в нее пальцы — затвердевшая поверхность легко сломается, пальцы намокают. Я их вынимаю, с них капает на пол, я молчу, потому что мы все пришли к одному выводу: тут все же кто-то недавно был. Потом снова раздается скрип, Радар матерится и роняет фонарик.
    
— Жуть какая, — говорит он.
    
— Ребят, — восклицает Бен.
    
Фонарик все еще валяется на полу, я делаю шаг назад, поднимаю его и тут замечаю, что Бен на что-то показывает. На стену. В отраженном свете проступили призрачно-серые буквы. Я узнаю почерк Марго.
    
     
ТЫ ЕДЕШЬ В БУМАЖНЫЙ ГОРОД
     
И НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ВЕРНЕШЬСЯ
    
    
Я хватаю фонарик и свечу прямо на грунтовку — надпись исчезает. А когда направляю луч на другую стену — она снова видна.
    
— Черт, — едва слышно ругается Радар.
    
Бен добавляет:
    
— Старик, теперь уже, может, пойдем? Когда я в прошлый раз так испугался… а, к черту. Ужас. Мне как-то все это ни фига не нравится.
    
«Мне как-то все это ни фига не нравится» — наиболее точное обозначение моего собственного состояния. Точнее мне уже и не надо. И я быстро шагаю к выходу из Норы Тролля. Мне кажется, что стены нас сейчас раздавят.
   
   
    
     
10
    
    
Бен с Радаром завезли меня домой — школу они пропустили, но вот на репетицию не пойти не могли. Я долго сидел один с «Песнью о себе», раз десять пытался прочесть ее всю целиком с самого начала, но проблема заключалась в том, что она была страниц в восемьдесят, имела странную структуру и множество повторов, и я, зная значение всех слов по отдельности, в целом не понимал ничего. Хоть мне и казалось, что важны, наверное, только подчеркнутые места, я все же хотел выяснить, не является ли поэма предсмертным письмом самоубийцы. Но не мог.
    
После десяти страниц этого путаного стиха мне вдруг стало настолько не по себе, что я решил позвонить тому детективу. Я нашел в корзине с грязным бельем шорты, в кармане которых лежала его визитка. Он подошел на втором гудке.
    
— Уоррен.
    
— Гм, здравствуйте, это Квентин Джейкобсен. Друг Марго Рот Шпигельман.
    
— Конечно, парень, я тебя помню. Что такое?
    
Я рассказал ему о найденных подсказках; о торговом центре; о том, что, когда мы с Марго смотрели на Орландо с двадцать пятого этажа «СанТраста», она назвала его бумажным городом, но тогда про другие бумажные города не говорила; о том, что ей не хотелось бы, чтобы ее нашли дети; о том, что теперь я должен искать ее у себя под подошвами. Он даже не стал говорить мне, что в заброшенные здания проникать нельзя, да и не спросил, почему я делал это в десять утра, когда мне полагалось быть в школе. Уоррен молча дождался, когда я закончу свой рассказ, и прокомментировал:
    
— Господи, парень, ты сам, как настоящий детектив. Тебе бы только пистолет, смелости побольше, а… и еще три бывших жены. Какие у тебя предположения?
    
— Я беспокоюсь, что она могла, гм, ну, как бы покончить с собой.
    
— Парень, мне такое и в голову не приходило, я думаю, она просто сбежала. Я тебя, конечно, понимаю, но не забывай, что она это уже не в первый раз делает. В смысле, оставляет всякие подсказки. Это же куда больше впечатляет. Парень, поверь мне, если бы она действительно хотела, чтобы ты ее нашел — живой или мертвой, — это бы уже произошло.
    
— Но вы не…
    
— Парень, понимаешь, к сожалению, Марго — взрослый человек и вольна поступать по собственному разумению. Позволь дать тебе совет: жди, когда она сама вернется домой. Ну, то есть тебе надо перестать смотреть на небо, а то и не заметишь, как сам в облака улетишь.
    
    
Я повесил трубку, после разговора остался неприятный осадок — я понял, что стихи Уитмена меня на Марго не выведут. Я все вспоминал подчеркнутые строки: «Я завещаю себя грязной земле, пусть я вырасту моей любимой травой, / Если снова захочешь увидеть меня, ищи меня у себя под подошвами». На первых страницах Уитмен называет эту траву «прекрасными нестрижеными волосами могил». Но где эти могилы? Где бумажные города?
    
Я залез в Мультипедию, чтобы выяснить, есть ли в ней о «бумажных городах» что-нибудь такое, чего я не знаю. Там оказалась нереально продуманная и информативная статья, написанная пользователем по имени жопаскунса: «Бумажный город — это такой город, в котором есть бумажный завод». В этом-то и заключался недостаток Мультипедии: Радар писал очень толковые тексты и тщательно выверял информацию, а неотредактированные потуги жопыскунса оставляли желать лучшего. Так что я принялся искать в Интернете и обнаружил нечто стоящее только в самом низу четвертой страницы поиска — на Канзасском форуме по недвижимости.
    
     
«Похоже, Медисон Эстейтс так и не достроят; мы с мужем прикупили там кое-что, но нам позвонили на этой неделе и сказали, что возвращают вложения, потому что с предварительных продаж не набралось достаточно денег, чтобы запустить стройку!»
     Мардж из Коукера.
    
    
Недопоселение! Поедешь туда, и никогда больше не вернешься. Я глубоко вздохнул и какое-то время пялился на экран.
    
Напрашивался неизбежный вывод. Даже если у нее внутри все оборвалось и решение было окончательным, она все же не могла себе позволить исчезнуть бесследно. И Марго оставила свое тело — так, чтобы я его нашел — там, где порвалась ее первая ниточка. Она сказала, что не хочет, чтобы какие-то чужие дети обнаружили ее тело, так что вполне логично, что из всех знакомых Марго найти ее должен был именно я. Для меня это совсем уж шоком не будет. Я через такое прошел. Опыт у меня имеется.
    
Я заметил, что в сеть вылез Радар, и уже собирался щелкнуть мышкой, чтобы поговорить с ним, как на экране вспыхнуло диалоговое окно.
    
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Привет.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Бумажные города = недопоселения. Кажется, она хочет, чтобы я отыскал ее труп. Она думает, что я выдержу. Мы в детстве с ней нашли мертвого чувака в парке.
    
    
Посылаю ему ссылку.
    
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Погоди. Я сейчас по ссылке пройду.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Ок.
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Так, панику не нагнетай. Ты ни в чем не уверен на 100 %. Я думаю, что с ней ничего не случилось.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Не верю, что ты так думаешь.
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Ладно, ты прав. Но если бы кто в этой ситуации и выжил…
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Да, пожалуй. Пойду лягу. Предки скоро вернутся.
    
    
Но я никак не мог успокоиться и, уже лежа в постели, позвонил Бену и поведал ему свою теорию.
    
— Старик, звучит дерьмово. Но с ней все в порядке. Она просто какую-то очередную игру затеяла.
    
— Как-то, по-моему, ты слишком легкомысленно на это смотришь.
    
Он вздохнул:
    
— Не знаю, по-моему, вообще погано, что Марго срулила за три недели до окончания школы. Ты из-за нее волнуешься, Лэйси волнуется, а выпускной уже через три дня, в курсе? Можно мы хоть там оторвемся по полной?
    
— Ты это серьезно? Бен, она умерла, может быть.
    
— Не умерла она. Она просто хочет быть звездой. Ей внимание нужно. Ну, то есть ее предки, конечно, уроды, но они ее знают лучше, чем мы, так? И они тоже не боятся, что она умерла.
    
— Ты иногда ведешь себя как настоящий чудак на букву «м».
    
— Ладно, старик. У нас обоих был трудный день. Слишком много страстей. Все, я в оффлайн.
    
Я хотел было высмеять его за использование компьютерного сленга в реальной жизни, но вдруг понял, что у меня нет на это сил.
    
Закончив разговор с Беном, я снова вылез в Интернет и попытался найти список недопоселений во Флориде. Списка я не нарыл, но в ходе поисков по словам вроде «брошенные поселения» и «Гроувпойнт» набрал пять таких мест в радиусе трех часов езды от Джефферсон-парка. Я распечатал карту центральной Флориды, повесил ее на стену над компом и во все пять поселений воткнул по булавке. Глядя на карту, я никакого четкого рисунка не увидел. Все они располагались в случайных точках, и чтобы объехать их, потребуется, как минимум, неделя. Почему она не указала на конкретное место? Вообще все эти ее подсказки нагоняли ужас. Все они намекали на какую-то трагедию. А место действия не называлось. Ухватиться было не за что. Я как будто на гору щебенки лез.
    
    
На следующий день Бен разрешил мне взять свой ЗПЗ, потому что сам он собирался ездить по магазинам на джипе Лэйси — им нужно было что-то там купить для выпускного. Так что мне в кои-то веки не пришлось сидеть у репетиционной — как только прозвенел звонок с седьмого урока, я бросился к машине. У меня, конечно, такого таланта заводить ЗПЗ не было, так что я, хоть и прибежал на стоянку раньше всех, уехал самым последним. Когда же мотор наконец завелся, я двинул в Гроувпойнт.
    
Я поехал по Колониал-драйв, не торопясь, высматривая другие недопоселения, которые мог не заметить в сети. За мной выстроилась длинная очередь машин, и мне было неловко, что я их задерживаю; удивительно, как у меня еще сил хватало беспокоиться о всякой ерунде, вроде: не посчитает ли меня мужик в ехавшем сзади джипе слишком уж осторожным водителем. Мне бы хотелось, чтобы исчезновение Марго сделало меня другим человеком, но нет, не получилось.
    
Череда машин ползла за мной, как змея или похоронная процессия, а я вдруг поймал себя на том, что разговариваю с Марго вслух. «Я дойду до конца. Ты поймешь, что не зря мне доверилась. Я тебя найду».
    
    
Как ни странно, от этой «беседы с Марго» мне стало легче. Она просто не давала мне строить всякие страшные предположения. И вот наконец я увидел осевшую деревянную вывеску «Гроувпойнт». Я буквально услышал, как вздохнули водители у меня за спиной, когда ЗПЗ свернул на ведущую влево тупиковую асфальтированную дорогу. Она была похожа на подъездную, только подъезжать по ней было не к чему. Я вылез, не выключая двигатель. С близкого расстояния было видно, что Гроувпойнт не такой уж и недостроенный, как казалось издалека. Через пыльный пустырь вели две грунтовки, также кончающиеся тупиком, хотя их уже было едва заметно. Я прошелся по обеим; мой нос обжигал горячий воздух. Солнце палило так, что каждое движение давалось с трудом, но я думал лишь об одном непреложном факте, ужасном и обнадеживающем одновременно: на такой жаре мертвечина воняет, а тут не пахло ничем — только прожаренным воздухом и выхлопами от машины: тяжелый влажный воздух не давал углекислоте подниматься вверх.
    
Я принялся искать какие-нибудь доказательства того, что тут побывала Марго: следы ног, надписи в пыли, еще какие-нибудь тайные послания. Но, похоже, за несколько лет я был первым человеком, ступившим на эти безымянные улицы. Земля была ровной, она даже еще практически не заросла, так что вся округа просматривалась хорошо. Палаток там не было. Костров тоже. И Марго не было.
    
    
Я снова залез в ЗПЗ и выехал на 1-4, а потом двинул на северо-восток, к местечку под названием Холли Медоус. Я проехал мимо трижды, прежде чем наконец отыскал его — вокруг находились только дубовые рощицы и пастбища, даже указателя не было. Но когда я свернул на грунтовку и проехал сквозь аллею посаженных вдоль дороги дубов и сосен, перед моими глазами предстало такое же запустение, как и в Гроувпойнте. Главная грунтовая дорога плавно перешла просто в грунт. Других дорог видно не было, но, выйдя из машины, я нашел на земле несколько покрашенных деревянных столбиков — думаю, с их помощью в свое время размечали участки. Ничего подозрительного я не увидел и не унюхал, но все равно страх сдавливал грудь, сначала я недоумевал, откуда он взялся, а потом пришло понимание. Вырубив все деревья на участке под застройку, на дальнем краю голого прямоугольника строители оставили одинокий дуб. Он был старый и шишковатый и до жути походил на тот, возле которого мы нашли Роберта Джойнера, так что я невольно подумал, что она там, за деревом.
    
Я представил себе это впервые: Марго Рот Шпигельман сидит, привалившись к дереву, застывший взгляд, изо рта течет черная кровь, она вся распухла и уже не похожа сама на себя — потому что я искал слишком долго. Она думала, что я приду раньше. Она же доверяла мне настолько, что позвала с собой в ту последнюю ночь. А я ее подвел. И хотя в воздухе не было ничего, кроме намека на то, что позже может пойти дождь, я был уверен, что сейчас найду ее.
    
Но нет. Это было просто дерево, одинокий дуб в серебристой пыли. Я сел, опершись об него сам, и подождал, пока восстановится дыхание. Я чувствовал себя ужасно из-за того, что приходится делать все это в одиночку. Я просто чувствовал себя ужасно. Если Марго думала, что встреча с Робертом Джойнером меня к такому подготовила, она ошиблась. Роберта Джойнера я не знал. И не любил.
    
Я ударил ладонями по земле, и все колотил и колотил, — а из-под рук летел песок — пока не дошел до корней, но и это меня не остановило, хотя боль пронзала руки до запястий. До тех пор я по Марго не плакал, но теперь меня, наконец, прорвало, я лупил по земле и кричал, потому что тут меня никто не мог услышать: «Мне тебя не хватает не хватает не хватает».
    
Даже когда руки устали и высохли глаза, я не ушел; я сидел у дуба и думал о ней, пока не навалились сумерки.
   
   
    
     
11
    
    
На следующее утро я застал Бена у репетиционной, он стоял в тени дерева, ветви которого свисали едва не до земли, и разговаривал с Лэйси, Радаром и Энджелой. Слушать их было тяжко: они обсуждали грядущий выпускной и вражду между Лэйси и Беккой или что-то типа того. Я ждал возможности, чтобы вставить слово о своем, а когда она представилась, резюмировал: «Я вчера долго бродил по двум недопоселениям, но ничего не нашел». Я вдруг понял, что рассказать-то мне нечего.
    
Никто, по-моему, и не заинтересовался, кроме Лэйси. Пока я говорил о недопоселениях, она качала головой, а потом сказала: «Я вчера прочитала в Интернете, что перед тем как покончить с собой, люди рвут отношения с теми, на кого злятся. И раздают свои вещи. А Марго мне на той неделе пять пар джинсов отдала, сказала, что на мне они будут лучше смотреться, а это неправда, она же более фигуристая». Мне Лэйси нравилась, но я подумал, что Марго была права: та не упускала возможности ее поддеть.
    
Закончив говорить, Лэйси почему-то расплакалась, Бен ее обнял, она уткнулась ему в плечо — это оказалось нетривиальной задачей, потому что на каблуках она была выше него.
    
— Лэйси, нам надо понять, где она. Ты поговори с друзьями. Вдруг Марго кому-нибудь что-нибудь говорила о бумажных городах? Упоминала какое-то конкретное место? Может, какое-то недопоселение было особенным и что-то значило для нее?
    
Она пожала плечами, все так же прижимаясь к Бену.
    
— Старик, не дави на нее, — сказал он.
    
Я вздохнул, но заткнулся.
    
— Я слежу за тем, что происходит в сети, — вклинился Радар, — но с тех пор как она исчезла, никто с ее юзернеймом в Мультипедию не входил.
    
И все снова вернулись к теме выпускного. Лэйси отлепилась от плеча Бена и, хотя выглядела еще очень грустной и задумчивой, попыталась улыбнуться, когда Радар с Беном стали рассказывать приколы про покупку корсажей.
    
    
День проходил, как обычно — словно в замедленной съемке, в постоянном тоскливом поглядывании на часы. Но сейчас эта пытка стала еще более невыносимой, потому что каждая минута, проведенная впустую в школе, служила очередным подтверждением того факта, что я не могу найти Марго.
    
Единственным хоть сколько-то интересным уроком за весь день оказался английский, на котором доктор Холден полностью уничтожила для меня притягательность «Моби Дика»: исходя из неверного предположения, что мы все его уже прочли, она завела беседу о капитане Ахаве, помешанном на поиске и убийстве этого белого кита. Но было забавно, как по ходу рассказа она распалялась все больше и больше. «Ахав — безумец, взбунтовавшийся против судьбы. Вы ведь заметили, что он больше ничего не хочет? Он охвачен единственной мыслью. А поскольку он является капитаном корабля, никто не в силах его остановить. Вы можете возразить — вы действительно вправе это сделать, если решите писать курсовую именно на эту тему, — что такая одержимость лишила его разума. Но, с другой стороны, можно также сказать, что есть в его намерении вступить в изначально обреченную на провал битву какой-то трагический героизм. Надежда Ахава на победу — признак безумия или самая суть человеческая?» Я старался записывать все, что она говорила, в надежде разделаться с курсовой, не читая саму книгу. Во время ее рассказа до меня вдруг дошло, что она необычайно вдумчиво подходит к прочитанному. И она говорила, что ей нравится Уитмен. Так что, когда прозвенел звонок, я достал «Листья травы» и стал медленно застегивать рюкзак, дожидаясь, пока все не разбегутся по домам или дополнительным занятиям. Какой-то одноклассник попросил очередную отсрочку по предыдущей курсовой, а потом, наконец, класс опустел.
    
— Мой любимый поклонник Уитмена, — обратилась ко мне доктор Холден.
    
Я выдавил улыбку.
    
— Вы знаете Марго Рот Шпигельмар? — спросил я.
    
Она села за свой стол и жестом пригласила меня сесть напротив.
    
— Я у нее не преподаю, но, разумеется, я о ней слышала. Я знаю, что она убежала.
    
— Перед тем как, гм, исчезнуть, она, в некотором смысле, оставила мне этот сборник.
    
Я передал ей книгу, и доктор Холден принялась ее медленно перелистывать. А я продолжил:
    
— Я все время думаю о подчеркиваниях. В конце «Песни о себе» много выделено про смерть. «Если снова захочешь увидеть меня, ищи меня у себя под подошвами».
    
— Так значит, она его тебе оставила, — тихонько сказала учительница.
    
— Да.
    
Она нашла нужное место и постучала ногтем по выделенному зеленым куску:
    
— Про дверные косяки? Это отличные строки, Уитмен — ты же это чувствуешь — буквально кричит тебе: «Открывай двери, снеси их!»
    
— Вообще-то Марго кое-что спрятала в петлях моей двери.
    
Она рассмеялась:
    
— Ого. Умно. Но поэма отличная — мне неприятно видеть, что ее сводят к такому буквальному смыслу. И по-моему, девочка очень мрачно восприняла это, в целом очень оптимистичное, произведение. Это стихи о взаимосвязи — о том, что у всех нас общие корни, как у травы.
    
— Но ведь то, что она подчеркнула… По-моему, это больше похоже на предсмертную записку, — сказал, я.
    
Доктор Холден снова прочла подчеркнутые четверостишия, после чего посмотрела на меня:
    
— Вырывать из контекста отдельные слова и видеть в них мрачные аллюзии — большая ошибка, Квентин. Я надеюсь, что эта девочка ее не совершила. Если ты прочтешь все произведение целиком, ты поймешь, что из него можно сделать только один вывод: жизнь — это священный и драгоценный дар. Но — кто знает. Может, и Марго выбрала только те строки, которые отражают ее взгляд на мир. Стихи часто так читают. Но в таком случае можно сказать, что она совершенно не поняла того, что хотел донести до нее Уитмен.
    
— Что же это?
    
Она закрыла книжку и посмотрела на меня так, что я не смог выдержать ее взгляда.
    
— Ты что думаешь?
    
— Не знаю, — сказал я, глядя на стопку проверенных курсовых, лежащую у нее на столе. — Я несколько раз пытался осилить ее целиком, но далеко не продвинулся. Я в основном перечитываю подчеркнутое. Хочу понять Марго, а не Уитмена.
    
Она взяла карандаш и стала писать что-то на задней стороне конверта.
    
— Погоди. Я сейчас запишу.
    
— Что?
    
— То, что ты сказал, — объяснила она.
    
— Зачем?
    
— Потому что я думаю, что это как раз то, чего хотел добиться Уитмен. Чтобы ты в его «Песни о себе» увидел не просто стихотворение, а возможность понять другого человека. Но, может, тебе все же стоит прочесть всю поэму, а не просто отрывочные цитаты, которые не ясно на что намекают. Я действительно верю, что есть какая-то интересная взаимосвязь между поэтом, написавшим эту «Песнь», и Марго Шпигельман — яркая харизма и страсть к путешествиям. Но стихотворение невозможно понять, если читать только отдельные строки.
    
— Хорошо, — спасибо, — сказал я, взял книжку и встал. Легче мне не стало.
    
    
После школы я поехал с Беном к нему домой и сидел там до тех пор, пока ему не пришла пора забирать Радара: у нашего друга Джейка уехали предки, и он устраивал вечеринку — репетицию выпускного. Бен позвал и меня, но мне не хотелось.
    
Я пошел домой пешком — через тот самый парк, где мы с Марго нашли мертвеца. Я вспомнил то субботнее утро, и от воспоминания у меня скрутило живот — не из-за него самого, а из-за того что она увидела его первая. Я даже на площадке собственного района не смог заметить труп — а теперь-то как я ее найду?
    
Вечером я попытался снова взяться за «Песнь о себе», но, несмотря на увещевания доктора Холдена, она оставалась для меня бессмысленным набором слов.
    
    
На следующее утро я проснулся рано, в начале девятого, и сел за компьютер. Бен уже был в сети, так что я написал ему.
    
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Ну, как вечеринка?
    
ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: Паршиво, естественно. Все вечеринки, на которые я хожу, дурацкие.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Жаль, что я все пропустил. Ты что-то рано. Хочешь зайти в «Восстание» поиграть?
    
ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: Шутишь что ли?
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Хм… нет?
    
ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: Ты знаешь, что сегодня за день?
    
КЬЮВОССТАНИЕ: 15 мая, суббота?
    
ЭТОБЫЛАПРОБЛЕМАСПОЧКАМИ: Старик, через 11 часов 14 минут начнется выпускной. Меньше чем через 9 часов я еду за Лэйси. А я ЗПЗ еще не помыл, воском не натер, ты его, кстати, нефигово испачкал. Потом мне надо будет самому принять душ, побриться, волосы в носу подстричь и тоже воском помазаться. В общем, не выводи меня из себя. Дел до фига. Я тебе потом позвоню, если время будет.
    
    
Радар тоже был в сети, так что я переключился на него.
    
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Что с Беном за фигня творится?
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Успокойся, ковбой.
    
КЬЮВОССТАНИЕ: Извини, меня просто бесит, что он так помешался на этом выпускном.
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Ты, наверное, еще больше взбесишься, когда узнаешь, что я встал так рано исключительно из-за того, что у меня до фига дел, в частности, надо забрать свой костюм, да?
    
КЬЮВОССТАНИЕ: О, боже. Ты серьезно?
    
ЭНЦИКЛОПЕДИСТ96: Кью, завтра и послезавтра, и послезавтра, и после этого в любой день рассчитывай на меня, я помогу тебе с твоим расследованием. Но у меня девчонка есть. Она хочет развлечься на выпускном. Я же не виноват, что Марго Рот Шпигельман решила не ходить.
    
    
Я не знал, что сказать. Может, он и был прав. Может, Марго заслуживала, чтобы о ней забыли. Но я, в любом случае, забыть ее не мог.
    
Мама с папой еще были в кровати, они смотрели по телику какое-то старое кино.
    
— Можно я минивен возьму? — спросил я.
    
— Конечно, а что?
    
— Решил пойти на выпускной, — поспешно ответил я. История сочинилась как-то сама собой. — Съезжу за костюмом, потом к Бену. Мы оба идем холостяками.
    
Мама села и улыбнулась:
    
— Сынок, по-моему, это здорово. Я думаю, что тебе это пойдет на пользу. Ты заедешь, чтобы мы тебя сфотографировали?
    
— Мам, разве обязательно человека, идущего на выпускной без пары, еще и фотографировать? Что, без того унижения мало?
    
Она рассмеялась.
    
— В комендантский час не забудь позвонить, — сказал папа.
    
Комендантский час у нас был в полночь.
    
— Конечно, — ответил я.
    
Врать им было так просто, что я невольно задумался, почему начал делать это только в ту ночь с Марго.
    * * *
    
Я погнал по 1-4 на запад, в сторону Киссимми и наших парков развлечений, мимо поворота на «Морской Мир», и далее к Хейнес Сити по шоссе 27. В тех краях много озер, а вокруг озер во Флориде всегда селятся богачи, так что недопоселениям там взяться было неоткуда. Но в Интернете я нашел сведения об огромном участке земли, права на который переходили от одного владельца к другому, и никто его почему-то так и не застроил. Я немедленно его опознал, потому что все остальные микрорайоны в том месте были обнесены стенами, а у Квеил Холлоу оказался лишь пластиковый указатель, вбитый в землю. Еще там были столбики с объявлениями вроде: «ПРОДАЕТСЯ!», «ПЕРВОКЛАССНЫЙ УЧАСТОК» и «ЗА$ТРОЙКА ВЕКА».
    
В отличие от прочих недопоселений, за Квеил Холлоу кто-то приглядывал. Участки были размечены колышками, недавно даже косили траву. Улицы были заасфальтированны, то здесь, то там стояли дорожные знаки и указатели. В центре микрорайона вырыли идеально круглый водоем, который потом зачем-то осушили. Проезжая мимо, я прикинул, что он десять футов в глубину и около ста футов в диаметре. К центру кратера змеей спускался шланг, а со дна до уровня глаз рос фонтан из стали и алюминия. Я вдруг обрадовался, что воды там нет: мне не придется вглядываться в глубину и гадать, не лежит ли она где-нибудь на дне в ожидании, что я раздобуду водолазный костюм и вытащу ее.
    
Меня охватила уверенность, что в Квеил Холлоу Марго нет. Вокруг находилось много жилых поселений, прятаться тут было не очень классно, ни живому, ни мертвому. Но я все равно решил осмотреть все до конца и, медленно объезжая улицы на минивене, вдруг почувствовал безнадегу. Если не здесь, то в следующем недопоселении, или через одно, или через два. А может, я вообще никогда ее не найду.
    
    
Я закончил объезд и, ничего не обнаружив, направился обратно к шоссе. Купил обед в какой-то забегаловке, где обслуживают водителей прямо в автомобилях, и съел его, двигаясь на запад, к торговому центру.
   
   
    
     
12
    
    
Заезжая на стоянку, я заметил, что пробитую Беном дыру заклеили синим скотчем. Интересно, кто мог тут побывать после нас?
    
Я объехал здание и остановился около ржавого мусорного контейнера, уже несколько лет не видевшего ни одного мусоровоза. Я подумал, что при необходимости порву скотч, но, направляясь к главному входу, вдруг понял, что на стальных дверях с торца нет петель.
    
Благодаря Марго я начал понемногу в этом разбираться. Теперь стало ясно, почему нам не удалось открыть двери: надо было не тянуть, а толкать. Я подошел к двери офиса ипотечной конторы и пнул ее. Она открылась, как по маслу. Боже, ну мы и идиоты. И наверняка человек, который за зданием присматривал, знал, что дверь не заперта, так что появление этого синего скотча казалось еще более удивительным.
    
Извернувшись всем телом, я сбросил собранный утром рюкзак, достал из него папин мощный фонарь и осветил помещение. Вверху послышался шум, словно пробежала увесистая крыса. Я вздрогнул. В свете фонаря были видны разбегающиеся в стороны ящерки. Через дыру в потолке в переднюю часть комнаты падал солнечный свет, сквозь щели в фанере тоже пробивались узкие лучики, но все же я больше полагался на свой фонарь. Я прошелся вдоль столов, осмотрел все то, что в прошлый раз обнаружил в ящиках. Меня пугали одинаковые календари без каких-либо отметок, оставленные на каждом столе: февраль 1986. Февраль 1986. Февраль 1986. Июнь 1986. Февраль 1986. Я развернулся и посветил на календарь, лежащий на столе в самой середине комнаты. Его перелистнули на июнь. Я наклонился к нему, надеясь увидеть оборванные края предыдущих месяцев или оттиск записи, сделанной на вырванной странице, но за исключением даты этот календарь ничем от других не отличался.
    
Зажав фонарь между плечом и шеей я принялся снова обыскивать ящики, особое внимание уделив тому самому столу, где лежал календарь с июнем: салфетки, незатупившиеся карандаши, какие-то деловые записки, адресованные некому Денису МакМейхону, пустая пачка «Мальборо лайтс», практически полный пузырек красного лака для ногтей.
    
Я взял фонарь в руку, поднес к нему пузырек и принялся его рассматривать. Лак был настолько насыщенного цвета, что казался черным, а не красным. Я этот цвет уже видел. На приборной панели своего минивена в ту самую ночь. Я вдруг перестал слышать шумы сверху и скрипы здания — меня захлестнуло волнение. Я, конечно, не был уверен, что это тот самый пузырек, но цвет точно был тот.
    
Покрутив его, я заметил совершенно четкое синее пятнышко. Это краска с ее пальцев. Теперь я точно мог быть уверен. Она побывала здесь после того, как мы расстались тем утром. Может, она тут и живет. Но появляется только по ночам. Может, это она заклеила дыру скотчем, чтобы избежать незваных гостей.
    
И я решил, что останусь до утра. Если Марго тут спала, я тоже смогу. Я начал краткие переговоры с самим собой.
    
Я: Но тут же крысы.
    
Я: Да, но они, похоже, только поверху бегают.
    
Я: Но тут же ящерицы.
    
Я: Ой, да брось ты. В детстве ты им хвосты отрывал. Ящериц ты не боишься.
    
Я: Но тут же крысы.
    
Я: Да ничего они тебе не сделают. Они боятся тебя больше, чем ты их.
    
Я: Ладно. А как же крысы?
    
Я: Заткнись ты.
    
    
В конце концов, крысы — это фигня, по большому-то счету, я ведь находился в том самом месте, где когда-то была живая Марго. В стенах, которые видели ее после нашего расставания; мысль об этом согревала настолько, что мне для успокоения хватало ее одной. Ну, то есть я конечно же не чувствовал себя, как младенец в объятиях матери, или типа того, но дыхание от каждого шума уже не перехватывало. Я заметил, что после того как мне удалось расслабиться, обыскивать помещение стало легче. Я знал, что могу обнаружить тут что-нибудь еще, и был к этому готов.
    
Я вышел из офиса, нырнув через Нору Тролля в комнату с лабиринтом из полок. Какое-то время я бродил по его ходам. Добравшись до противоположной стены, я полез через другую Нору в пустую комнату. Сел на лежащий у дальней стены свернутый ковер, прислонился спиной к стене и услышал, как захрустела облупившаяся краска. Я ненадолго задержался там, — кружок света на полу, падавший из дыры в крыше, прополз за это время чуть больше дюйма — привыкая к звукам этого места.
    
Вскоре мне наскучило там сидеть, и я полез через последнюю Нору Тролля в сувенирную лавку. Порылся в майках. Достал коробку с туристическими брошюрами из-под витрины и просмотрел их еще раз — я надеялся найти записку от Марго, но ее там не оказалось.
    
Я вернулся в комнату, которую стал называть про себя библиотекой. Полистал «Ридерс Дайджест», а потом нашел стопку «Нейшнл Географик» шестидесятых годов, но на коробке с ними было столько пыли, что я не сомневался: туда Марго не лазила.
    
Признаки человеческой жизнедеятельности я начал замечать, только вернувшись в пустую комнату. На стене, возле которой лежал ковер, я обнаружил девять дырочек от чертежных кнопок. Четыре из них образовывали подобие квадрата, остальные пять были внутри него. Я подумал, что, может быть, она задержалась тут так надолго, что решила повесить какие-то постеры, хотя когда мы были у нее в комнате, я не заметил, чтобы со стены что-то было снято.
    
Я начал разворачивать ковер и нашел там кое-что еще: пустую, сплющенную коробку от энергетических батончиков. Я уже представлял себе, что Марго действительно тут живет, мысленно видел, как она сидит на этом заплесневелом ковре спиной к стене и жует свои батончики. Она одна, и есть больше нечего. Может, раз в день она выезжает в какой-нибудь магазинчик и покупает там себе сэндвич и «Маунтин дью», но большую часть дня проводит здесь, на этом самом ковре или где-то неподалеку. Какой-то слишком печальный получился образ, он не мог оказаться верным — в нем сквозило страшное одиночество, это было совершенно не в духе Марго. Но все, что я накопал за последние десять дней, приводило меня к удивительному заключению: похоже, сама Марго — хотя бы часть времени — была совсем не в духе Марго.
    
Я развернул ковер до конца и нашел синее вязаное одеяльце, тонкое, почти как газета. Я вцепился в него, поднес к лицу, и да, господи, да. Оно хранило ее запах. Шампунь с сиренью, миндальное молочко для тела и подо всем этим — едва заметный аромат ее кожи.
    
И я снова представил себе, как каждую ночь Марго разворачивает ковер наполовину и ложится набок. Укрывается одеялом, оставшийся валик ковра служит ей подушкой, и засыпает. Но почему именно здесь? Тут что, лучше, чем дома? И если уж тут так круто, почему она уехала? Каких-то вещей я представить не мог — и осознавал это, — потому что не знал ее. Я знал, как она пахнет, знал, как она ведет себя при мне и как с другими, знал, что она любит «Маунтин дью», приключения, всякие театральные выпады, знал, что она умная и прикольная, и вообще куда лучше, чем все остальные. Но я не знал, что привело ее сюда, что заставило ее тут задержаться, что вынудило ее уехать отсюда. Я не знал, почему она, имея такую кучу пластинок, никогда не говорила о своей любви к музыке. Я не знал, что она делала по ночам, закрыв жалюзи и дверь, уединившись в своей комнате, в которую никого не пускала.
    
Может, этим и надо заняться в первую очередь. Понять, что Марго за человек — когда она не та Марго, которую знают все.
    
Какое-то время я лежал, прижимая к себе пахнущее ею одеяло и глядя вверх. Сквозь щель в потолке я смотрел на небо, похожее на кусок ярко-голубого холста. Это же идеальное место для сна: и звезды видно, и дождь не попадет.
    
Я позвонил родителям. К телефону подошел папа, я сказал, что мы едем в машине и собираемся встретиться с Радаром и Энджелой и что спать я буду у Бена. Он велел мне не пить, я пообещал, что не буду, он сказал, что гордится моим решением все же пойти на выпускной, а я подумал, стал бы он гордиться, если бы узнал, что я делаю на самом деле.
    
    
Здесь было скучно. Ну, то есть, когда перестаешь переживать из-за крыс и таинственных стонов готового рухнуть на тебя здания, понимаешь, что делать-то тут нечего. Ни Интернета тебе, ни телика, ни музыки. Здесь было скучно даже мне, так что я совсем перестал понимать, почему она выбрала себе такое место, ведь Марго — так мне всегда казалось — скуку на дух не переносила. Может, ее привлекла идея побомжевать? Маловероятно. Она даже в «Морской Мир» полезла в дорогих джинсах.
    
Поскольку внешнему миру больше нечего было мне предложить, я вернулся к «Песни о себе», единственному дару от Марго, не вызывающему сомнений. Я сел на раскрашенный лужами пол под дыркой в потолке, скрестив ноги и повернувшись так, чтобы свет падал на страницы. И мне вдруг почему-то удалось, наконец, ее осилить.
    
    
Проблема заключалась в том, что начало у этой поэмы было очень тягомотное — эдакое затянутое введение, но где-то на девяностой строке начиналось некое подобие повествования, и на этом моменте я втянулся. Уитмен сидит (как он говорит, праздно) на траве:
    
     
      
Ребенок сказал: «Что такое трава?» — и принес мне полные горсти травы,
      
Что мог я ответить ребенку? Я знаю не больше его, что такое трава.
      
Может быть, это флаг моих чувств, сотканный из зеленой материи — цвета надежды.
     
    
    
Это была та самая надежда, о которой говорила доктор Холден — трава была метафорой надежды. Но и это еще не все, вот он продолжает:
    
     
      
Или, может быть, это платочек от Бога,
      
Надушенный, нарочно брошенный нам на память, в подарок…
     
    
    
То есть получается, что трава — это еще и метафора благодати Божьей или вроде того…
    
     
      
Или, может быть, трава и сама есть ребенок…
     
    
    
И еще там же:
    
     
      
А может быть, это иероглиф, вечно один и тот же,
      
И может быть, он означает: «Произрастая везде, где придется,
      
Среди чернокожих и белых людей…»
     
    
    
Может быть, трава — это еще и метафора нашего равенства и взаимосвязи всех людей, как и говорила доктор Холден. И вот что еще он говорит о траве:
    
     
      
А теперь она кажется мне прекрасными нестрижеными волосами могил.
     
    
    
Так что трава — это еще и смерть, она ведь вырастает из наших, закопанных в землю, тел. Трава оказалась одновременно очень многим, и меня это ошеломило. Она — метафора и жизни, и смерти, и равенства, и взаимосвязи, и детей, и Бога, и надежды.
    
Мне не удавалось понять, какая из этих идей была в стихотворении основной, хотя, может, таковой не являлась ни одна из них. Но, размышляя о траве, о том, сколько всего в ней можно увидеть, я задумался о том, как я смотрел на Марго и чего недосмотрел. А смотреть на нее можно было очень по-разному. Раньше я фокусировался на том, что с ней стало, но теперь, пытаясь осознать всю многогранность травы и вдыхая аромат Марго с одеяльца, я понял, что главный вопрос заключается в том, кого я разыскиваю. Если ответ на вопрос: «Что такое трава?» — оказался таким сложным, думал я, то и ответ на вопрос: «Кто такая Марго Рот Шпигельман?» — окажется не проще. Как и в любой метафоре, непостижимой из-за своей многогранности, в том, что она мне оставила, был огромный простор для бесконечных фантазий, для бесчисленного множества Марго.
    
Мне надо было как-то сузить эту неизведанность Марго, и я подумал, что здесь наверняка есть что-то, что я как-то неправильно трактовал или вообще не увидел. Мне хотелось сорвать крышу, чтобы увидеть все сразу, а не только то, что попадает в узкий луч фонаря. Я отложил одеяльце Марго в сторону и закричал: «Я тут непременно что-нибудь найду!»
    
Я снова осмотрел столы в офисе, но, по-моему, все указывало на то, что она сама сидела только там, где на календаре был июнь и где я нашел ее лак для ногтей.
    
Нырнув в Нору Тролля, я снова вышел в библиотеку, снова пошел вдоль заброшенных металлических полок. Я искал участки без пыли, чтобы понять, что Марго тут делала, но ни одного не нашел. А потом луч моего фонаря случайно наткнулся на какой-то предмет на самом верху полки, находившейся в углу около заколоченного фанерой окна. Это был корешок книги.
    
Книга оказалась путеводителем «По дорогам Америки» издания 1998 года, то есть она появилась здесь после того, как торговый центр забросили. Я зажал фонарь между шеей и плечом и принялся листать книгу. Там описывались сотни интереснейших туристических мест, от городка Дарвина, Миннесота, с самым большим на свете веревочным клубком, до Омахи, Небраска, с самым большим шаром из марок. Кто-то загнул уголки нескольких страниц, между которыми не прослеживалось очевидной связи. Книга была не слишком пыльной. Может, «Морской Мир» являлся лишь первым пунктом в ее безумной программе аттракционов. Да. Вот это казалось похожим на правду. Это было вполне в ее духе. Она каким-то образом разузнала об этом торговом центре, провела тут пару дней, собираясь в путешествие, а потом двинулась в путь. Я вполне мог себе представить, как Марго гоняет по туристическим местам подобно шарику в пинболе. В свете последних лучей предзакатного солнца я нашел на верхних полках еще несколько книг: «Краткий путеводитель по Непалу», «Интереснейшие места Канады», «По Америке на машине», «Путеводитель Фоудор'с по Багамам», «Поехали в Бутан». Между этими книгами я никакой связи не увидел, кроме того, что все они — для путешественников и изданы после того, как это место забросили. Зажав фонарь под подбородком, я собрал все книги в стопку и потащил их в пустую комнату, которую уже начал считать спальней.
    
    
В общем, получилось, что я действительно провел выпускной с Марго — только не так, как мечтал. Вместо того чтобы ворваться с ней в праздничный зал, я сидел на свернутом ковре, накрыв колени ее жалким одеяльцем, то читая путеводители при свете фонаря, то выключая его и слушая стрекот окруживших меня цикад.
    
Может быть, она тоже сидела тут в темноте и слушала эту какофонию, может быть, ее охватило отчаяние, и она не смогла удержаться от мыслей о смерти. Я вполне мог себе такое представить.
    
Но я мог представить и другое: Марго собирает эти книжки на гаражных распродажах, скупая все путеводители, которые стоят не больше четвертака. А потом едет сюда — еще до того как исчезнуть, — чтобы прочесть их вдали от любопытных глаз. Она выбирает, куда поехать. Да. Она будет скрываться, перебираясь с места на место, как шарик, летающий по небу, преодолевая сотни миль ежедневно, ведь ветер для нее всегда попутный. В этой фантазии Марго была жива. Значит, она привела меня сюда, чтобы я смог вычислить ее маршрут? Судя по книгам, она могла быть на Ямайке или в Намибии, в Канзасе или в Пекине. Но я ведь только начал искать.
   
   
    
     
13
    
    
Мне снилось, что я лежу на спине, а она лежит рядом, опустив голову мне на плечо, и нас разделяет только уголок ковра на бетонном полу. Рука Марго у меня на груди. Мы просто спим. Господи, помоги мне. Я же, наверное, единственный тинейджер на всю Америку, которому снится, как он спит с девчонкой — в смысле, просто спит. А потом зазвонил телефон. После второго звонка я наконец нащупал мобильник на развернутом ковре. Было 03:18. Звонил Бен.
    
— Доброе утро, — сказал я.
    
— ДААААА!!!!! — прокричал он, и я понял, что сейчас далеко не лучшее время делиться с ним тем, что я разузнал о Марго, и своими теориями на этот счет.
    
Я буквально чувствовал, как от него разит спиртным. В этом единственном слове, в том, как он его прокричал, было куда больше восклицательных знаков, чем я слышал от него за всю жизнь.
    
— Я так понимаю, выпускной удался.
    
— ДАААА! Квентин Джейкобсен! Тот самый Кью! Величайший Квентин Соединенных Штатов! Да! — Голос его куда-то уплыл, но все же я его слышал. — Так, заткнитесь все, стойте, заткнитесь. КВЕНТИН! ДЖЕЙКОБСЕН! Он у меня на телефоне!
    
Все громко меня поприветствовали, и голос Бена снова стал громче.
    
— Да, Квентин! Да! Старик, ты обязан сюда приехать.
    
— Куда это сюда? — спросил я.
    
— К Бекке! Знаешь, где это?
    
Я, как нарочно, очень хорошо это знал. Я же не так давно побывал у нее в подвале.
    
— Знаю, но сейчас ночь, Бен. К тому же я в…
    
— ДАААА!!! Ты должен приехать сейчас же. Сейчас же!
    
— Бен, у меня есть дела поважнее, — ответил я.
    
— ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ ВОДИТЕЛЬ!
    
— Что?
    
— Ты — эксклюзивный водитель! Да! Ты такой эксклюзивный! Я жутко рад, что ты ответил! Это такая круть! Мне домой надо вернуться к шести! И эксклюзивный выбор пал на тебя! ДААААААА!
    
— А ты переночевать там не можешь? — поинтересовался я.
    
— НЕЕЕЕЕТ! Фууууууу. Фуууу, Квентин. Слушайте меня все! Скажем Квентину фууууу!
    
И все заорали «фу».
    
— Все напились. Я пьяный. Лэйси пьяная. Радар пьяный. Никто отвезти не может. А домой надо к шести. Маме обещал. Фууу, Квентин, соня! Эй, ты же эксклюзивный водитель! ДААААА!
    
Я вдохнул поглубже. Если бы Марго собиралась сегодня сюда вернуться, в такое время она бы уже была тут.
    
— Приеду через полчаса.
    
— ДА ДА ДА ДА ДА ДА ДА ДА ДА ДА ДА ДАААА! ДА! ДА!
    
Решив не дослушивать Беновы утвердительные восклицания, я повесил трубку. Какое-то время я лежал, заставляя себя подняться, и наконец встал. В полусне я пролез в Нору Тролля, пройдя через библиотеку, вернулся в офис, открыл дверь и сел в машину.
    
    
Без нескольких минут четыре я въехал в микрорайон, где жила Бекка. Вся улица была уставлена машинами, и я прикинул, что народу в доме еще больше — ведь многих же наверняка привезли на лимузине. Я нашел местечко невдалеке от ЗПЗ.
    
Я Бена ни разу пьяным не видел. Однажды в десятом классе я сам вылакал бутылку розового «вина» на вечеринке, которую организовали ребята из оркестра. Мне и пить было противно, и блевать потом противно. И именно Бен сидел со мной в туалете в доме у Кэсси Задкинс, где все было разрисовано сценками из жизни Винни-Пуха и его компании, пока я прицельно извергал эту розовую жидкость на Иа. Мне казалось, что именно на этом моменте наши алкоголические подвиги закончились. Получалось, что только до сегодняшнего дня.
    
Ну, то есть я знал, что он пьяный. Я и по телефону все понял. Ни один трезвый человек столько раз «да» за минуту не скажет. Но протискиваясь через толпу ребят, куривших на пороге, и открывая дверь, я совсем не ожидал увидеть одетого в смокинг Бена висящим вверх ногами над бочонком пива. Джейс Ворзингтон с парочкой других бейсболистов поддерживали его в таком положении. Бен обхватил кран бочонка губами, взгляды всех присутствующих в комнате были сфокусированы на нем. Они декламировали хором: «Восемнадцать, девятнадцать, двадцать!» — а я на миг испугался, что над ним издеваются. Но нет, он посасывал пивко, как сиську матери, из уголков рта текло, потому что Бен еще и лыбился при этом. «Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять», — кричали разгоряченные ребята. По всей видимости, происходило нечто из ряда вон выходящее.
    
А мне все это показалось таким нелепым и банальным. Бумажные детки играют в бумажные игры. Я попробовал пробраться через толпу к Бену и, к собственному удивлению, наткнулся на Радара с Энджелой.
    
— Что тут за фигня происходит? — спросил я.
    
Радар посмотрел на меня, перестав считать.
    
— Да! — воскликнул он. — Явление Эксклюзивного Водителя! Да!
    
— Почему все сегодня так часто говорят «да»?
    
— Хороший вопрос, — прокричала Энджела.
    
Она надула щеки и вздохнула. Похоже, ей все это нравилось не больше, чем мне.
    
— О да, блин, это хороший вопрос! — подтвердил Радар, у которого в каждой руке было по красному пластиковому стаканчику с пивом.
    
— Он пьет из обоих, — спокойно объяснила Энджела.
    
— Почему тогда не ты — эксклюзивный водитель? — поинтересовался я.
    
— Они тебя выбрали, — сказала она. — Решили таким образом вытащить тебя сюда.
    
Я закатил глаза. Энджела выразила сочувствие.
    
— Он тебе, наверное, реально нравится. — Я кивком показал на Радара, который поднял обе руки с пивом над головой, продолжая громогласно выкрикивать цифры.
    
По-моему, все жутко гордились тем, что научились считать.
    
— Да, он даже сейчас в некотором смысле очень милый, — ответила она.
    
— Ужас, — не сдержался я.
    
Радар коснулся меня одним из стаканчиков:
    
— Посмотри на нашего другана Бена! Оказывается, в стойке на пивном бочонке он гениален, как какой-нибудь ученый-аутист. Я так думаю, он сейчас на мировой рекорд идет.
    
— Что это за стойка на пивном бочонке? — не понял я.
    
Энджела показала на Бена:
    
— Вот это.
    
— А. Ну… неужели висеть вверх ногами так сложно?
    
— Как я поняла, самая длинная стойка в истории Уинтер-парка — шестьдесят две секунды, — объяснила она. — Это рекорд Тони Йоррика.
    
Это был громадный парень, который окончил школу, когда мы только поступили; теперь он играл в футбольной команде Флоридского университета.
    
Я был бы рад, если бы Бен поставил новый рекорд, но присоединиться к вопящей толпе оказался не в силах. «Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят, шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три!» Бен вытащил краник изо рта и завопил: «ДААААА! Я КРУЧЕ ВСЕХ! МИР ПОТРЯСЕН!» Джейс со своими бейсболистами перевернули его обратно вверх головой и принялись катать на плечах. Заметив меня, Бен ткнул в мою сторону пальцем и издал громчайший и полный чувства вопль: «ДААААА!!!!!!!!» Даже футболисты, выиграв мировой кубок, не так радуются.
    
Бен соскочил с плеч бейсболистов, приземлившись довольно неуклюже на корточки, а потом, покачиваясь, поднялся на ноги и обнял меня за плечи.
    
— ДА! — снова повторил он. — Прибыл Квентин! Величайший чувак! Поприветствуем Квентина, лучшего друга мирового рекордсмена в стойке на бочонке!
    
Джейс потрепал меня по голове и сказал:
    
— Кью, дружище!
    
Потом в другом ухе раздался голос Радара:
    
— Кстати, мы для них тут как народные герои. Мы с Энджелой ушли с нашей афтепати, чтобы попасть сюда — Бен пообещал, что ко мне будут относиться, как к королю. Они, блин, имя мое скандировали. Похоже, им Бен чем-то до жути приглянулся, так что мы им теперь тоже нравимся.
    
И я ответил — и Радару, и всем остальным:
    
— Круто.
    
Бен отвернулся от нас и схватил Кэсси Задкинс. Он положил руки ей на плечи, она — ему, и он объявил:
    
— Моя половинка чуть не стала королевой бала.
    
А Кэсси ответила:
    
— Я знаю. Здорово.
    
Бен:
    
— Знаешь, последние три года я каждый день думаю о том, чтобы тебя поцеловать.
    
Кэсси:
    
— Тогда надо это сделать.
    
Бен:
    
— ДА! Супер!
    
Но он ее не поцеловал. Вместо этого Бен повернулся ко мне и сказал:
    
— Кэсси хочет со мной целоваться.
    
Я:
    
— Да.
    
Он:
    
— Это же супер!
    
А потом Бен сразу забыл и про меня и про нее, как будто сама мысль о том, чтобы поцеловать Кэсси, была лучше, чем поцеловать ее на самом деле.
    
Потом Кэсси говорит мне:
    
— Крутая вечеринка, да?
    
Я:
    
— Да.
    
Она:
    
— Полная противоположность тому, что устраивали ребята из оркестра, да?
    
Я:
    
— Да.
    
Она:
    
— Бен — придурок, но я его обожаю.
    
Я:
    
— Да.
    
— И у него глаза такие зеленые.
    
— Угу.
    
Она:
    
— Все говорят, что ты симпатичней, но мне нравится Бен.
    
Я:
    
— Ну и ладно.
    
Она:
    
— Такая крутая вечеринка, да?
    
Я:
    
— Да.
    
Говорить с пьяным — все равно что с чокнутым трехлеткой, полным щенячьего восторга.
    
Как только она отошла, ко мне подвалил Чак Парсон.
    
— Джейкобсен, — сухо сказал он.
    
— Парсон, — ответил я.
    
— Это же ты сбрил мне чертову бровь?
    
— Ну, по сути, я не сбривал, — сказал я. — Мы удалили ее с помощью депиляционного крема.
    
Чак довольно сильно ткнул меня в грудь.
    
— Ты подонок, — сказал он со смехом. — Старик, кишка у тебя явно не тонка. Всех за ниточки дергаешь, и все дела. Я, конечно, напился, но я прямо как-то люблю тебя сегодня, засранец.
    
— Спасибо, — сказал я.
    
Мне все это дерьмо было как-то чуждо, в смысле, эти бредни типа «мы-же-столько-лет-проучились-вместе-так-что-надо-признаться-как-мы-все-друг-друга-любим». Я представлял себе Марго на этой вечеринке, — или на тысяче ей подобных. Как бы она с пустыми глазами слушала пьяный лепет Чака Парсона, мечтая сбежать от него, живой или мертвой. Я одинаково четко мог представить себе оба пути.
    
— Зассанец, пиво будешь? — спросил Чак.
    
Я вообще мог бы забыть, что он стоит рядом, но от него так несло перегаром, что не замечать его было сложно. Я покачал головой, и он отошел.
    
    
Мне хотелось домой, но я понимал, что торопить Бена нет смысла. Может, это лучший день во всей его жизни. Он это заслужил.
    
Так что я отыскал лестницу и пошел в подвал. Я столько времени провел во тьме, что у меня появилось желание спрятаться от света, я хотел прилечь где-нибудь, где хоть немного тише и темнее, и снова представить себе Марго. Но проходя мимо спальни Бекки, я услышал негромкий шум, — точнее сказать, стоны — поэтому остановился перед дверью, которая оказалась чуть-чуть приоткрытой.
    
Мне было видно голову и торс Джейса, он лежал на Бекке уже без рубашки, а она обвила его ногами. Они еще не разделись до конца, и ничего не началось, но намерение было очевидным. Может, человек поприличнее отвернулся бы, но таким, как я, нечасто выпадает шанс посмотреть на голую Бекку Эррингтон, так что я остался у двери, глядя на них. Вскоре они перевернулись, Бекка оказалась сверху, она поцеловала его, вздыхая, и начала снимать майку.
    
— Я тебя завожу? — спросила она.
    
— О да, ты так меня заводишь, Марго, — ответил Джейс.
    
— Что?! — Бекка пришла в ярость, и я сразу понял, что голой ее не увижу.
    
Она разоралась, и я попятился от двери. Джейс меня заметил и тоже завопил:
    
— Какого черта?
    
Бекка:
    
— Да фиг с ним! А как же я?! Почему ты думаешь о ней, а не обо мне?!
    
Ситуация явно располагала к тому, чтобы уйти, так что я закрыл дверь и направился в туалет. Мне действительно хотелось поссать, но еще больше хотелось удалиться от человеческих голосов.
    
Я всегда начинаю ссать только через несколько секунд после того, как настрою все оборудование, так что я чуть подождал, а потом, когда полилось и напор почти достиг максимального, когда я был готов вздрогнуть от облегчения, из ванны послышался женский голос:
    
— Кто там?
    
Я:
    
— Гм… Лэйси?
    
— Квентин? Что ты, блин, тут делаешь?
    
Я и хотел бы прекратить ссать, но уже, разумеется, не мог. Ссать — это как читать хорошую книгу: если уж начал, фиг остановишься.
    
— Гм. Ссу, — сказал я.
    
— Ну и как? — спросила она через занавеску.
    
— М-м, неплохо вроде? — Я стряхнул последнюю каплю, застегнул шорты, смыл.
    
— В ванну хочешь? — спросила она. — Не сочти за пошлый намек.
    
Через пару секунд я ответил:
    
— Конечно. — И отодвинул занавеску.
    
Лэйси улыбнулась, глядя на меня, потом подтянула колени к груди. Я сел напротив, прижавшись спиной к холодному покатому фарфору. Ноги у нас скрестились. На ней были шорты, майка без рукавов и маленькие миленькие шлепанцы. Косметика размазалась вокруг глаз. На голове еще сохранились остатки прически. Надо сказать, что Лэйси Пембертон очень красивая. Не из тех, с кем забудешь о Марго Рот Шпигельман, но о многом другом с ней можно было забыть.
    
— Ну, как выпускной прошел? — поинтересовался я.
    
— Бен очень милый, — ответила она. — Мне было весело. Но потом мы страшно поругались с Беккой, она обозвала меня шлюхой, а потом встала на диван на верхнем этаже, попросила всех смолкнуть и закричала, что у меня ЗППП.
    
Я поморщился:
    
— Господи.
    
— Да, мне крышка теперь. Это… Боже. Это, честно, очень паршиво, потому что… это очень унизительно, и она знала, она этого и добивалась… так отстойно. Я пошла сюда, села в ванну, потом пришел Бен, и я попросила его оставить меня одну. Я против него ничего не имею, но он явно был не в состоянии слушать. Он же напился. А у меня даже нет ЗППП. Раньше было. Но я все вылечила. Неважно. Просто я не шлюха. Был один парень. Паршивец. Господи, я даже поверить не могу, что у меня хватило ума ей это рассказать. Надо было только с Марго поговорить, без Бекки.
    
— Сочувствую, — сказал я. — Бекка просто завидует.
    
— Чего ей завидовать? Она королева бала. У нее Джейс. Теперь она на месте Марго.
    
У меня от твердой ванны уже задница заболела, я попытался сесть как-то по-другому. Теперь мы касались друг друга коленями.
    
— Место Марго никто не может занять, — сказал я. — В общем, ей хочется иметь то, что есть у тебя. Ты нравишься людям. Все думают, что ты симпатичней.
    
Лэйси стыдливо улыбнулась:
    
— Ты думаешь, что я поверхностная?
    
— В общем, да. — Я вспомнил себя самого, как я стоял под дверью и ждал, когда разденется Бекка. — Но и я сам тоже, — добавил я. — Все такие.
    
Я частенько мечтал: «Вот бы у меня было тело, как у Джейса Ворзингтона. Уверенность в себе, уверенность с девчонками».
    
— Ну, не настолько. Мы вот с Беном одинаково поверхностные. А тебе пофиг, что о тебе думают.
    
Это одновременно и было правдой, и не было.
    
— Увы, для меня это важнее, чем мне самому хотелось бы, — признался я.
    
— Без Марго так паршиво, — сказала Лэйси.
    
Она тоже была пьяная, но такие пьяные мне скорее приятны.
    
— Ага, — согласился я.
    
— Я хочу, чтобы ты меня туда свозил, — сказала она. — В торговый центр. Бен мне рассказал.
    
— Хорошо, поедем, когда захочешь, — ответил я. И рассказал, что этой ночью нашел там лак для ногтей и одеяльце Марго.
    
Лэйси какое-то время молчала, дыша через рот. А потом буквально прошептала:
    
— Она умерла, да.
    
— Я не знаю, Лэйси. Я то же самое думал до сегодняшней ночи, но теперь не уверен.
    
— Она умерла, а мы тут все…
    
Я вспомнил подчеркнутые строки из Уитмена: «Если об этом не знает никто во вселенной, я доволен, / Если знают все до одного, я доволен». И ответил Лэйси:
    
— Может быть, она так хотела. Чтобы жизнь продолжалась.