1 2 3 4 5 6 
Наверное, в Сахаре.
   
   
И вот новый «вольво» припаркован на улице перед домом, в котором находится квартира моего брата.
   
Я переслал брату по факсу брошюру о его машине, а также квитанции.
   
Теперь мой брат – владелец автомобиля.
   
   
А я сижу и смотрю на телефон Джессики.
   
22 47 45 64.
   
По этому же телефону можно позвонить Лизе.
   
Я хочу позвонить Лизе и предложить ей встретиться.
   
Я даже вспотел.
   
Но чувствую, что надо позвонить. Пора мне что-то предпринять. Пришло время, когда я должен предпринять какое-то действие.
   
Сколько можно сидеть взаперти и стучать по доске! Всему есть какой-то предел!
   
   
Удивительно обстоит дело с девушками.
   
Без них невозможно.
   
Они такие тонкие.
   
Они повсюду, куда ни посмотришь.
   
И всегда у них такой вид, словно их ничего не касается.
   
Мне нравятся их голоса. И нравится, как они улыбаются и смеются.
   
И их походка.
   
Иной раз мне кажется, как будто они знают что-то такое, чего не знаю я.
   
Но они такие тонкие.
   
И к ним трудно найти подход.
   
Я не перестаю поражаться, отчего самых милых девушек привлекают самые неприятные ребята.
   
Единственный шанс для меня – это вести себя как ни в чем не бывало.
   
Когда я был моложе, во всех молодежных программах на радио и телевидении только и твердили о том, как важно быть самим собой. В некоторых, правда, говорилось о том, что нужно найти свое место. Но все остальные учили, как надо быть самим собой.
   
Только теперь я начинаю понимать, что это значит.
   
Не знаю, поняла ли это Лиза.
   
Однако в данном случае попытка стоит того, чтобы ее предпринять.
   
   
Вероятнее всего, конечно, у Лизы уже есть возлюбленный. Спрашивается, почему бы ему не быть у Лизы?
   
Она и хорошенькая, и симпатичная, и уже начинающий фотограф. Наверняка у нее есть возлюбленный. И тут я все-таки ей звоню.
   
   
Трубку взял отец. Я представился и, как полагается, благодарю за предыдущую встречу. Он спрашивает, как обстоят дела насчет «вольво».
   
Я прошу, если можно, позвать Лизу.
   
Он говорит мне, что Лиза тут не живет. В тот раз, когда мы с Бёрре к ним приезжали, она случайно их навестила. Лиза живет в центре. У нее есть свой телефон.
   
Я записываю номер.
   
22 60 57… и ее отец повторяет последние две цифры: 31.
   
Я начинаю расхаживать по комнате. Стараюсь глубоко дышать.
   
Какое адское мучение!
   
Сначала надо немного постучать по доске. Постучав, набираю номер.
   
Несколько гудков, затем она берет трубку.
   
   
И вот я разговариваю с Лизой.
   
   
Окончив разговор, лежу на диване и улыбаюсь.
   
У меня точно такое чувство, как будто кончился дождь. Как будто дождь лил и лил и вот вдруг кончился. И все так пахнет, а деревья так и играют всеми оттенками зелени.
   
Удивительное это дело с девушками!
   
Сначала их нет, и все вокруг тоскливо. И вдруг, откуда ни возьмись, они тут как тут, и все сразу веселеет. Причем с невероятной быстротой. Прошло всего-навсего несколько секунд, и вот уже все повеселело.
   
Через час я встречаюсь с Лизой.
   
Я очень нервничаю.
   
Пойду-ка приму душ.
  
  
   
    
ПОЦЕЛУЙ
   
   
Новый день.
   
Вот я проснулся.
   
Проспал я долго.
   
У Лизы нет возлюбленного.
   
Я пью воду из стакана и думаю об этом.
   
   
Она обрадовалась моему звонку.
   
Мы пошли в кафе.
   
Сперва пили колу, потом взяли пива.
   
Мы переговорили о многих вещах.
   
Я разглядел, что Лиза немного похожа на TV Аланис, которая сидела на переднем сиденье в красном свитере. Но я сказал, что Лиза еще красивее. Мне показалось, что она умеет слушать. Она не возражает, когда я говорю, что она похожа на Аланис, но охотно соглашается, чтобы я считал ее еще красивее.
   
Комплимент оказался на редкость удачным.
   
У Лизы приятный голос. Я готов слушать и слушать, только бы она говорила. А еще у нее узенькая щербинка между передними зубами, а волосы не длинные и не короткие.
   
Она рассказала мне, что любит делать.
   
Она любит купаться и гулять в лесу. Она любит фрукты и еще любит фотографировать людей, которые не замечают, что их фотографируют.
   
Она думала, что Бёрре мой сын. Понятно, что она должна была так подумать.
   
Я объяснил, что у меня еще нет сына. И нет дочки. Нет даже возлюбленной.
   
Я сказал, что мне не нравится притворяться и говорить о вещах не то, что есть. Я сказал, что мне не хотелось бы, чтобы мы с ней кивали друг другу и говорили о литературе – дескать, вот то-то и то-то очень интересно, или про кино – вот, мол, очень значительный фильм.
   
Я сказал:
   
– Об этом мы еще успеем поговорить.
   
Я рассказал ей все как есть.
   
Я решил, что если она примет меня за идиота, то пускай это случится сейчас – сразу и окончательно.
   
Но она не приняла меня за идиота. Я в этом совершенно уверен.
   
Она спросила, всегда ли я бываю таким прямолинейным, и я сказал, что впервые в жизни.
   
Еще она спросила, не дошел ли я до отчаяния.
   
Я сказал, что нет. Я сказал, что решил раз и навсегда навести порядок в своем душевном хозяйстве.
   
Затем я рассказал про мяч, про доску и Поля.
   
Тогда для нее стало проясняться то, о чем я толкую.
   
У нее в детстве тоже была доска-колотилка, но она уже не помнит, была ли это доска фирмы «Брио».
   
Я уговорил ее составить список. На салфетке.
   
   
Вот что вызывало у Лизы восторг, когда она была маленькой:
   
– устраивать кукольные уголки в коробке под кроватью,
   
– Карлсон на крыше (его домик, который я строила под столом),
   
– строить шалаши,
   
– играть в выживших после катастрофы,
   
– конторы, чтобы был порядок в бумагах,
   
– магазин,
   
– наблюдать,
   
– носиться на велосипеде,
   
– собирать бутылочные пробки,
   
– черника,
   
– наряжаться (принцессой),
   
– золотые туфельки,
   
– брильянты из пластика,
   
– мелкие вещицы,
   
– ароматные салфетки,
   
– мамина косметика,
   
– строить города из наборов «Лего» и из песка.
   
   
Когда кафе закрылось, мы отправились пешком через парк. Я зашел к ней домой, и мы пили чай. Она показала мне свой фотоаппарат. И несколько снимков. Большие цветные фотографии. Перед уходом она меня обняла. Сейчас, задним числом, мне кажется, что это был почти что поцелуй.
   
Вероятно, она меня просто обняла.
   
Но, может быть, это был скорее поцелуй.
  
  
   
    
ТРЕВОГА
   
   
Сегодня мне пришло три факса.
   
Два первых не принесли с собой никаких проблем, зато третий меня тревожит. Если не остеречься, я, того и гляди, могу провалиться в яму, из которой едва начал выкарабкиваться.
   
   
Первый факс был от Кима.
   
Ким видел барсука. И он хочет мне это сообщить. Он нарисовал барсука и написал, что барсук оказался чем-то средним между крупной кошкой и маленькой собачкой. На остров к Киму наведался его научный руководитель. Вечером они поздно засиделись на дворе, пили вино, и вот она – научная руководительница – первая заметила барсука. Но Ким тоже его разглядел. Похоже, Ким гордится тем, что повидал еще одно животное. Я рад за Кима.
   
   
Второй факс тоже от Кима.
   
Ким составил список того, что его радует. Не помню, посылал ли я ему свой список. Возможно, он составил этот перечень по собственному почину. И это лучше всего.
   
Вот что радует Кима:
   
– вода,
   
– небоскребы,
   
– нечаянно встретить на улице девушку, в которую я в это время влюблен, и оказывается, что у нее нет никаких срочных дел и у меня тоже,
   
– плавать,
   
– кататься на велосипеде,
   
– фри-джаз,
   
– весна,
   
– когда вдруг позвонит девушка, в которую я как раз влюблен,
   
– утро,
   
– некоторые книжки,
   
– шоколад,
   
– темный шоколад, можно с орешками, с миндалем,
   
– коньяк,
   
– документальные фильмы пятидесятых-шестидесятых годов, снятые ручной камерой на крупнозернистой черно-белой пленке,
   
– летать/путешествовать,
   
– когда все оказывается так, как я и думал, если представлял себе что-то хорошее,
   
– если происходит что-то хорошее, о чем я не мечтал и даже не мог себе вообразить в самых дерзких мечтах,
   
– увидеть барсука,
   
– получать факсы,
   
– получать много факсов,
   
– друзья,
   
– работа,
   
– облака (иногда),
   
– кошки,
   
– получать то, чего давно хотел,
   
– принимать душ,
   
– прыгать,
   
– бегать,
   
– петь,
   
– есть,
   
– спать.
   
   
Роскошный и длинный список. Я даже немного позавидовал Киму.
   
У Кима жизненная хватка лучше, чем у меня.
   
Но я карабкаюсь. И в один прекрасный день приду к цели.
   
   
А третий факс оказался для меня очень тревожным.
   
Он от моего брата.
   
Брат благодарит меня за покупку «вольво». И хочет отплатить мне тоже чем-то приятным. Ты – мне, я – тебе. Но его предложение меня сильно встревожило.
   
Он предлагает мне съездить за его счет в Нью-Йорк. На неделю.
   
Сам он уже в Нью-Йорке и говорит, что друзья уступили ему свою квартиру. Мы можем в ней пожить. На Манхэттене.
   
Мне очень хочется замять этот факс, чтобы не принимать никакого решения.
   
Я беру мяч и отправляюсь во двор.
   
И принимаюсь кидать мяч об стенку.
  
  
   
    
ПЕРСПЕКТИВЫ
   
   
Я собирался использовать оставшиеся до возвращения моего брата две-три недели иначе. Я хотел провести их спокойно, позаколачивать колышки и окончательно разобраться в своем состоянии. Укрепить первые признаки уверенности, которые мне вопреки всему удалось в себе взрастить.
   
А тут вдруг пришел этот факс нарушил мне все планы.
   
Я уже было начал понемногу успокаиваться. У меня появилось какое-то спокойствие.
   
Теперь об этом можно только мечтать.
   
Нью-Йорк.
   
Звучит тревожно.
   
Такая неожиданность сбивает с толку.
   
А именно сейчас я так боюсь снова сбиться.
   
Нью-Йорк кажется мне слишком огромным городом.
   
   
Есть много причин, почему мне лучше не ехать.
   
Одна из них – это Лиза.
   
Мы должны встретиться с ней сегодня ближе к вечеру. А может быть, и в последующие дни. Я не знаю, каков этот город Нью-Йорк, но мне трудно вообразить себе, чтобы Нью-Йорк был лучше, чем Лиза.
   
Кроме того, мне кажется, что я за что-то ухватился в жизни.
   
Если я сейчас поеду, то рискую упустить найденное.
   
Зачем запутывать себя еще чем-то новым, когда хватает старого.
   
Потом – я ведь жду ответа от Поля. Он наверняка должен скоро ответить. Его ответ разъяснит мне многое.
   
Мне гораздо важнее узнать эти вещи, чем съездить в Нью-Йорк.
   
Через несколько минут позвонит мой брат.
   
Я жду звонка, и мне не по себе.
   
Надо отказаться.
   
   
И вот он позвонил.
   
Он настаивает, чтобы я приехал в Нью-Йорк. Я не ожидал, что он будет настаивать. Я не привык, чтобы брат меня так настойчиво уговаривал.
   
Брат говорит, что мы очень хорошо проведем время. По его словам, многое говорит за то, что мне будет полезно немного расшевелиться. Побывать за границей.
   
Я отвечаю, что сейчас это очень некстати.
   
Я отказываюсь, но брат говорит, что не принимает отказа.
   
Он говорит мне, чтобы я на этот раз в виде исключения отбросил все мысли и просто купил бы билет и сел в самолет.
   
Брат говорит, что в придачу к оплаченному путешествию он даст мне денег на карманные расходы. И это, надо признать, очень щедрое предложение.
   
Но там будет столько народу вокруг, столько шума! Я разнервничался.
   
Я говорю, что, может быть, будет лучше, если он подарит мне что-то другое. Например, часы. Фирмы «Ролекс». Мне бы очень хотелось иметь часы.
   
– Ни за что на свете! – отвечает брат.
   
– «Ролекс» стоит пятьдесят тысяч, – говорит брат.
   
И даже если бы «ролекс» стоил всего одну тысячу, брат все равно никогда бы на это не согласился. Потому что он хочет дать мне возможность переменить обстановку.
   
– В путешествиях находишь неожиданные вещи, – говорит брат.
   
– Какие, например? – спрашиваю я.
   
– Например, перспективу, – отвечает брат.
   
И он говорит мне, что не надо бояться. Ведь там будет он. Мой родной брат. Он присмотрит за мной.
   
– Перспектива? – повторяю я за ним.
  
  
   
    
РУКА
   
   
На Лизе красный свитер.
   
Мы с ней сидим на траве, пьем минеральную воду и закусываем французским батоном с куриным салатом. Погода почти солнечная.
   
Я говорю, как удивительны новые встречи. Словно ты попал на новую планету.
   
Я говорю, что в мечтах поразительно быстро переживаю новый роман. Это происходит как-то само собой. Не успею оглянуться – и вот уже переживаю все точно наяву. Я воображаю ее во всевозможных ситуациях, воображаю себе дом, где мы могли бы жить, и места, куда отправились бы в отпуск. И это даже ни разу с ней не поговорив. Достаточно мимоходом встретиться глазами с идущей по улице девушкой.
   
Лиза спрашивает меня, были ли у меня такие мысли в связи с нашими отношениями.
   
Сначала я не решался и сказал, что нет, но было так заметно, что это не правда, что я кончил тем, что сказал «да».
   
Лиза улыбается и говорит мне, что ей казалось, будто у меня нет таких планов.
   
Я сказал, что планы и мечты – это разные вещи.
   
На мой вопрос, не обижается ли она на меня за это, Лиза качает головой и обнимает меня.
   
Я рассказываю ей о том, что брат приглашает меня в Нью-Йорк.
   
Лиза в восторге. Она считает, что мне надо ехать.
   
Я говорю, что и сам уже подумываю о том, что надо бы поменьше сидеть взаперти и почаще выходить и встречаться с людьми, но это предложение застало меня врасплох.
   
Она говорит, что, если я поеду, возможны два варианта и от меня зависит, какой из них выбрать.
   
Первый – это отбросить все свои комплексы и принимать все как есть. То есть вести себя как ребенок. Второй – это соблюдать известную дистанцию, внимательно присматриваться к мелочам и постараться найти во всем знакомые черты. Сортировать впечатления и сравнивать.
   
В первом случае масса впечатлений может ошеломить. Во втором, воспринимая вещи созерцательно, можно вынести ряд тонких наблюдений и получить большое удовольствие.
   
Так считает Лиза.
   
Но она считает, что даже ошеломляющее впечатление имеет свои хорошие стороны.
   
Я спрашиваю ее:
   
– В каком смысле?
   
Она говорит, что со временем это даст возможность увидеть вещи в должной перспективе.
   
– В перспективе? – повторяю я.
   
   
И тут Лиза касается моей руки и снова говорит, что, как ей кажется, мне надо поехать. Мне приятно, когда она касается моей руки. И похоже, я готов согласиться на поездку только ради того, чтобы доказать ей, как я ценю ее прикосновение.
   
Лиза говорит, что мне ведь никто не помешает снова заколачивать колышки и кидать мяч, когда я вернусь. И говорит, чтобы я не лишал себя такой возможности выбраться в другую страну. Может быть, после этой поездки все покажется мне в другом свете.
   
И когда я слышу ее голос, мне кажется правильным все, что она говорит.
  
  
   
    
ФОРМА
   
   
Мой брат звонит и опять настаивает.
   
Он говорит: «Солнце». Говорит: «Сентрал Парк». Говорит о вкусных кушаньях и напитках. Говорит: «Эмпайр Стейт Билдинг».
   
– Достопримечательности, – фыркаю я презрительно. – Какого черта мне достопримечательности?
   
Мой брат говорит, что главное даже не сам город, а то, что мы побудем вместе.
   
– Братьям надо иногда побыть вместе, приятно провести время, – говорит он по телефону.
   
Такой подход мне понравился. Но Нью-Йорк, наверное, слишком велик для меня.
   
– Не слишком ли велик Нью-Йорк?
   
Брат отвечает, что он действительно довольно-таки большой.
   
Я спрашиваю, не ошеломлен ли он массой впечатлений.
   
Брат говорит, что нет.
   
Я спрашиваю, чувствовал ли он себя когда-нибудь ошеломленным и не боится ли он такой возможности.
   
Он снова говорит, что нет.
   
Я спрашиваю, не лучше ли нам проехаться по Америке на машине.
   
– Нет.
   
Я спрашиваю, нельзя ли мне взять с собой Лизу.
   
Он спрашивает, кто такая Лиза. Я объясняю.
   
Он говорит «нет».
   
Я спрашиваю, не подарит ли он мне «ролекс».
   
– Нет.
   
Затем я спрашиваю брата, во что он верит.
   
– Повтори, что ты сказал, – говорит брат.
   
– Во что ты веришь? – спрашиваю я.
   
– Это в каком смысле? – спрашивает он.
   
– Как «в каком смысле»? Я спрашиваю тебя, во что ты веришь, – говорю я.
   
– По жизни? – спрашивает он.
   
– Ну да, – отвечаю я.
   
– Ты не придуриваешься? – спрашивает он.
   
– Нет, – говорю я. Он задумывается.
   
– Я верю в рыночные силы, – произносит он наконец.
   
– В свободный рынок? – спрашиваю я.
   
– Да.
   
– Разве в это стоит верить? – возражаю я. – Наверное, это чушь собачья. Кому нужны твои рыночные силы!
   
Брат отвечает, что никакая это не чушь собачья.
   
– Что нет – то нет.
   
– Ну а еще во что ты веришь?
   
Он верит в дружбу. Ладно.
   
Он верит в любовь.
   
– Это правда? – спрашиваю я.
   
– Что «правда»? – спрашивает мой брат.
   
– Что ты веришь в любовь, – говорю я.
   
– Ну конечно правда! Я говорю ему, что этого я от него не ожидал.
   
– Так это что-нибудь меняет для тебя? – спрашивает он.
   
Я говорю, что да.
   
Я спрашиваю брата, чего в Нью-Йорке больше – содержания или формы.
   
– Формы, – отвечает брат. А содержание я должен внести в нее сам.
   
Я спрашиваю его, почему он считает, что поездка в Нью-Йорк пойдет мне на пользу.
   
Он отвечает:
   
– Новые места, новые мысли, перспектива.
   
– Ты уверен насчет перспективы? – спрашиваю я.
   
– На все сто. Секунда молчания.
   
Брат спрашивает, удалось ли ему меня уговорить.
   
– Да, – отвечаю я ему. – Ты меня уговорил.
   
– Хорошего тебе перелета, – говорит брат.
   
– Спасибо тебе, – говорю я в ответ.
  
  
   
    
РЕНТГЕН
   
   
Я полечу в Америку.
   
Я согласился на это.
   
   
Я долго гляжу на доску-колотилку.
   
Взять ее с собой, наверное, означает проявить трусость.
   
Вряд ли Нью-Йорк самое подходящее место для того, чтобы стучать по колышкам.
   
Наверное, у Нью-Йоркцев принято как-то иначе давать выход своим эмоциям.
   
Стоит ли там стучать по доске и изображать из себя круглого дурака!
   
Но с другой стороны, я ведь не собираюсь изображать из себя умника, которому все будто бы нипочем. Это лучший способ сесть в лужу.
   
Я пробую доску на вес.
   
Она почти ничего не весит.
   
Я же не обязан ее использовать. Зато если она будет лежать у меня в рюкзаке, это придаст мне больше уверенности. Достаточно знать, что она там. А если мне вдруг приспичит поколотить, она будет у меня под рукой.
   
Можно, конечно, отправиться и без доски, а там, если будет позарез нужно, купить новую. Но это все же рискованно.
   
Я ведь не знаю, какие позиции у фирмы «Брио» в Америке. Может быть, там вообще нет досок-колотилок. И тогда я рискую, что нечем будет притушить нахлынувшие эмоции.
   
Кого, спрашивается, я обманываю, оставляя доску дома? Никого, кроме себя самого!
   
Доска поедет со мной.
   
Если город, действительно, так огромен, как я себе представляю, то мне наверняка потребуется дать выход лишним эмоциям.
   
А кроме того, как здорово она будет выглядеть под рентгеновскими лучами в аэропорту! Возьму доску на радость таможенникам.
   
   
Я собираю вещи.
   
Трусы. Носки. Майки. Зубная щетка. Шорты. Фотоаппарат.
   
Доска-колотилка.
  
  
   
    
СМЫСЛ
   
   
Осталось еще немного времени до отправления автобуса в аэропорт.
   
Мы с Лизой лежим на траве в Дворцовом парке.
   
Мы едим блины, которые напекла Лиза.
   
Я спрашиваю у Лизы, как она думает – будет ли все в конце концов хорошо.
   
Она спрашивает, какой смысл я вкладываю, когда говорю «в конце концов».
   
– Если иметь в виду конец в прямом смысле, тогда, конечно, вряд ли все будет хорошо. А вообще это, конечно, вопрос веры, – говорит Лиза. – Верят ведь некоторые, что проживут несколько жизней или что попадут после смерти в какое-то замечательное место. Если же это в том смысле, что со временем, потом, мало-помалу все утрясется, тогда можно сказать, что, вполне вероятно, так и будет.
   
Разумеется, все зависит еще и от того, что я подразумеваю под словом «хорошо».
   
Лиза спрашивает меня, что я имею в виду.
   
Я говорю, что сам не знаю. Я говорю, что, по-видимому, я хочу знать, устроится ли все мало-помалу.
   
Мне не так уж много и надо. Но я хочу, чтобы мне было хорошо. Я хочу простой и доброй жизни, в которой будет много хороших часов и много радости.
   
Лиза считает, что это для меня вполне достижимо.
   
Я говорю, что как-то не могу ничему толком радоваться, пока чувствую, что бытие лишено смысла.
   
– Слушай, может быть, лучше поменьше думать о смысле? – предлагает Лиза.
   
– Нет, я так не могу.
   
– Ну а как тогда быть с дружбой? – спрашивает Лиза. – Для нас с тобой дружба, например, не имеет смысла.
   
– Верно, – соглашаюсь я.
   
– Ну вот видишь! – говорит Лиза.
   
   
Подъезжает мой автобус. Я фотографирую Лизу ее поляроидом.
   
Я спрашиваю, будет ли она меня ждать.
   
Она смеется и целует меня и говорит, чтобы я писал ей открытки.
   
Я спрашиваю, не надоест ли ей, если я буду присылать по открытке каждый день. Она говорит, что нет. Но просит, чтобы я писал открытки, когда буду в каком-нибудь замечательном месте. Лучше всего – на крышах небоскребов.
   
   
Я машу Лизе из окошка в конце автобуса.
   
И ровно в ту секунду, когда она исчезает из виду, ее лицо начинает проступать на снимке.
   
Так что я продолжаю ее видеть.
  
  
   
    
МАНИФЕСТ
   
   
Из аэропорта я звоню родителям и сообщаю им, что лечу в путешествие. Услышав, что я собрался в Америку, мама говорит только: «Как интересно!»
   
– Счастливого пути! – желает она мне на прощание.
   
Для папы этого мало. Он говорит, что если я согласен подождать часок, то он напишет манифест, чтобы я распространил его затем на улицах Нью-Йорка.
   
В этом манифесте он хочет высказаться против всего того, что символизирует собой Америка: против ее глупости, против увлечения несбыточными мечтами, против ее внешней политики и культурного империализма. Он напишет всего одну страничку формата А4. Папа подозревает, что большинство американцев не имеет никакого понятия о том, как воспринимают Америку многие европейские интеллигенты.
   
Папа хочет написать манифест, который заставит их призадуматься. Пускай это будет им наука.
   
Я говорю, что мой самолет улетает через пятнадцать минут.
   
Так что придется отложить манифест до следующего раза.
  
  
   
    
N
   
   
И вот я сижу в самолете.
   
Я лечу в дальние края.
   
Мне показывают фильм настолько скверный, что мне неловко за всех участников, и я думаю о том служащем компании, которому поручено отбирать фильмы для показа.
   
Интересно, случайно ли он сделал неудачный выбор, или он просто глуп, и есть ли у него возлюбленная.
   
Слева от меня возле окна сидит немка, она все время подсовывает мне коробочки с соком, который ей самой не хочется пить.
   
Я выпил уже столько коробочек, что в следующий раз, если она предложит мне еще, я обязательно откажусь.
   
   
Я снова читаю книгу Поля.
   
После того как я написал ему письмо, она стала мне больше нравиться.
   
У меня такое чувство, как будто между нами установились близкие отношения. Как будто мы хорошо знаем друг друга.
   
Мы с Полем.
   
Можем быть, в эту самую минуту он занят тем, что пишет мне ответ.
   
Может быть, он говорит мне, чтобы я не беспокоился и все будет хорошо.
   
   
Он пишет, что Земля окружена безвоздушным пространством.
   
Она вращается вокруг своей оси. Она движется по орбите. С огромной скоростью. Наблюдая за Солнцем, мы можем рассчитать скорость вращения Земли. Кто-то когда-то постановил, что в полдень наступает двенадцать часов дня. Это относится к любой точке земли. Поэтому во многих местах часы показывают иное время, чем в Норвегии.
   
Земля разделена на двадцать четыре часовых пояса. И мы условились считать время в пределах каждой зоны одинаковым. Иначе, отъехав на десять миль к востоку, нам уже пришлось бы переводить часы на четыре минуты вперед.
   
Это значит, что часы в загородном домике моих родителей всегда шли бы на четыре минуты вперед по сравнению с часами на городской квартире.
   
Чтение этой главы открыло мне глаза на то, что время в Нью-Йорке отличается от норвежского времени.
   
В Нью-Йорке должно быть на шесть часов меньше.
   
В каком-то смысле при переезде в Нью-Йорк я выигрываю шесть часов. Эта мысль вызывает чувство удовлетворения. Постараюсь употребить эти часы на что-нибудь приятное.
   
С другой стороны, находясь на высоте десяти тысяч метров, я теряю приблизительно три миллиардных секунды в час. Перелет занимает восемь часов. Значит, я потеряю двадцать четыре миллиардных доли секунды. Сущий пустяк.
   
Я говорю себе, что такой малостью можно пренебречь.
   
   
Моя немецкая соседка предлагает мне коробочку сока.
   
Я вежливо отказываюсь и для убедительности слегка похлопываю себя по животу, показывая, что не испытываю ни голода, ни жажды.
   
Она ставит коробочку с соком на пол и надевает маску, которая закрывает глаза от света. Она собирается поспать.
   
   
Я встаю и направляюсь в уборную. В очереди передо мной стоит итальянец. Я еще раньше обратил на него внимание. Он летит с двумя товарищами. Все трое в костюмах и все время снуют взад и вперед.
   
Глядя на них, я чувствую, что тут что-то неладно. От этих людей не приходится ждать ничего хорошего.
   
Я не боюсь летать на самолетах, по крайней мере техническая сторона не вызывает у меня беспокойства. Но вот людей я побаиваюсь. Никогда не знаешь, что они могут выкинуть.
   
А в этих итальянцах определенно есть что-то подозрительное. У меня возникло опасение, что они задумали угон самолета. От улыбочек, которыми они обмениваются, мне как-то не по себе. Кажется, будто эти трое скрывают какую-то нехорошую тайну. Я знаю, что существует такая взрывчатка, которую нельзя обнаружить металлоискателем. Откуда мне знать – вдруг у них полные карманы этой взрывчатки! И наверняка они собираются предъявить какое-нибудь невыполнимое требование.
   
Я уже бесповоротно убежден, что если они в доказательство серьезности своих намерений захотят прикончить кого-то из пассажиров, то выберут в жертву именно меня.
   
Как же иначе!
   
Возьмут и вышвырнут меня из самолета прямо над Атлантическим океаном.
   
Мне хочется попросить стюардессу, чтобы она спела мне песенку, но не решаюсь и ограничиваюсь тем, что прошу ее принести мне порцию джина с тоником.
   
   
Дальше Поль пишет, что Земля представляет собой атипичный объект во Вселенной. Большинство других объектов находятся в полном вакууме или окружены газовой оболочкой. И температурные условия на них совершенно немыслимые. Немного найдется таких объектов, где мы могли бы выжить.
   
Еще он пишет, что и времена в большинстве случаев оказались бы неподходящими для нас. Тут следует очень сложная цепочка рассуждений, и я пытаюсь вникнуть в нее.
   
Приблизительно десять процентов из всех когда-либо населявших землю людей живут в наше время. Это известно.
   
Если предположить, что существование человечества продлится еще тысячи или миллионы лет, это будет означать, что мы представляем собой исключительное явление, поскольку живем в самом начале, а те, что будут жить после нас, будут более типичными его представителями, поскольку в их эпоху существование человека будет более обычным явлением, чем это было в наше время.
   
Однако у нас нет никаких оснований считать себя исключительным явлением. Но если мы представляем собой типичный случай, то после нас мало кому достанется жить и, следовательно, близок конец существования человека.
   
Поль предлагает мне проделать увлекательный мысленный эксперимент, над которым мне, однако, приходится изрядно попотеть. Он предлагает мне вообразить себе две урны с листочками, на которых написаны имена. В одной урне лежит десять листков, в другой – тысяча. На одном, и только одном листке написано мое имя. В которой из двух урн я полагаю наиболее вероятным найти листок с моим именем? Узнать это наверняка невозможно. Можно только гадать, но если основываться на вероятности, то у нас в пятьдесят раз больше шансов найти ее в урне, где лежит тысяча имен, чем в той, где их только десять, – так пишет Поль.
   
Но вот мы начинаем вынимать листки, и на третьем листке из первой урны, в которой было всего десять именных листков, обнаруживается мое имя.
   
То, что мое имя попалось в самом начале, гораздо вероятнее в том случае, если оно лежало в урне с десятью листками, чем если бы оно находилось в урне с тысячью листков.
   
Если перенести все это на людей, которым когда-либо предстоит жить на земле, то, по расчетам Поля, вероятность того, что общая численность должна быть ограниченной и что конец недалек, составляет шестьдесят-семьдесят процентов.
   
Хотя Поль и делает оговорку, что эти предположения носят умозрительный характер, однако меня охватывает неодолимое желание постучать по доске.
   
Моя доска-колотилка находится надо мной на багажной полке. Она совсем рядом, но вокруг все пассажиры, кажется, спят. Я не решаюсь ее достать.
   
Итальянцы тоже спят. Или притворяются.
   
   
Между тем дело становится еще хуже. Поль привлекает аргументы биологического порядка. Это становится уже едва переносимым.
   
Он говорит, что люди существуют, потому что на протяжении исторического развития возникало неизвестное число маловероятных случайностей. Чем больше число маловероятных случайностей, тем ближе конец. Если это число равно одному или двум, то время существования человечества по своей продолжительности точно совпадает со временем существования Солнца. Но если, как полагает большинство биологов, это число на самом деле выше, то продолжительность нашего существования должна быть значительно короче.
   
Мы можем составить формулу, основанную на теории вероятности, и вычислить предполагаемую продолжительность существования человечества.
   
Если в эволюции, которая привела к появлению нынешнего homo sapiens, участвует n маловероятных случайностей, а общая продолжительность существования нашего солнца составляет восемь миллиардов лет, то эту цифру нужно поделить на n + 1. Если n равняется миллиону, то гибели человечества следует ожидать через восемь тысяч лет.
   
   
Надеюсь, что брат встретит меня в аэропорту, когда мы приземлимся. Мне что-то не хочется оставаться одному.
  
  
   
    
ГОРОД
   
   
Мне всюду мерещится «Эмпайр Стейт Билдинг».
   
Весь день он мне мерещится, что бы я ни увидел.
   
Но брат говорит, что мы его еще не видели.
   
И опять я принял за «Эмпайр Стейт Билдинг» какое-то другое здание.
   
   
Вот он – Нью-Йорк. Я предаюсь во власть впечатлений.
   
Побывать здесь удивительно! Сколько себя помню, я всегда слышал об этом городе и даже видел его в кино. Сейчас я впервые убедился, что он существует на самом деле. Сюда приезжали отовсюду. Приезжали люди из скандинавских стран. От бедности. Со своими мечтами. Тут можно поймать удачу. Любой может тут поймать удачу. До сих пор. Может быть, и я поймаю здесь удачу. Заработаю много денег.
   
Похоже, что американцы руководствуются в жизни простой теорией, которая сводится к тому, что два лучше, чем один, а три лучше, чем два, и т.д. Так, например, они считают, что иметь двести долларов лучше, чем сто.
   
Умилительная теория!
   
   
Вот мне опять показалось, что я вижу «Эмпайр Стейт Билдинг».
   
Брат отрицательно качает головой.
   
Ходя по улицам Нью-Йорка, я получаю невероятное множество впечатлений.
   
Сколько впечатлений я способен переварить за один день?
   
Импульсы от всех органов чувств уже выстраиваются в очередь. И некоторые так и не доходят до места назначения. Мозг не поспевает перерабатывать сигналы от глаз. Или от ушей. Или от носа. Однако отдельные впечатления я определенно выделяю среди прочих как более важные. Сам не знаю, каким образом я их сортирую, однако сортировка происходит.
   
Я решил записывать только существенное. Сухой осадок. То, что я вспомню вечером перед сном.
   
   
Мне кажется, что меня больше занимают очень крупные и очень мелкие вещи, чем то, что находится посередине.
   
Это выясняется уже после первых часов пребывания в Нью-Йорке.
   
Большей частью здесь сталкиваешься с громадными вещами.
   
Взять хотя бы дома. Небоскребы. Они тут стоят повсюду.
   
Крупные дома, что и говорить! У меня закрадывается подозрение, что тут замешаны соображения престижа. Наверное, сначала кто-то построил очень большой дом, затем его товарищ построил дом еще выше. И тут все остальные решили, что надо, черт возьми, строить дома, причем высокие. Неважно, что там будет внутри этих домов, главное – чтобы они были высокими. Чертовски высокими.
   
По-видимому, из теории, которая гласит, что два лучше, чем один, как следствие вытекает, что большое лучше, чем маленькое, а высокое лучше, чем низкое.
   
Идея, в общем, привлекательная и ведущая к успеху.
   
Снаружи никогда не догадаешься, что скрывается в том или ином доме. Там может оказаться все, что угодно. Да так, наверное, и есть. Сегодня мне несколько раз показалось, что эти дома вообще ни для чего не используются. Что они стоят просто так.
   
Мой брат читает мне то, что написано в путеводителе. Там сказано, что в этом районе расположен миллион контор. Он говорит мне, что в тех домах, которые мне показались никем не используемыми, находятся конторы.
   
Я отвечаю, что этого нельзя знать наверняка.
   
   
Легковые автомобили здесь большие.
   
Грузовики – гигантские. У них такой вид, словно они специально сделаны для того, чтобы давить людей.
   
Среди людей тоже много больших. Много толстяков. Их кроссовки стоптаны набок, оттого что под тяжестью избыточного веса у них стерлись и истончились подметки.
   
Вот замеченные мною большие, длинные и высокие вещи:
   
– дома,
   
– легковые машины,
   
– грузовики,
   
– толстяки,
   
– порции пиццы,
   
– улицы,
   
– рыбины, выставленные перед рыбным магазином,
   
– плоды авокадо,
   
– световая реклама,
   
– парк,
   
– часть собак,
   
– кружки, из которых мой брат пьет в кафе кофе,
   
– часть магазинов,
   
– почтовые ящики.
   
   
Вот что мне показалось маленьким:
   
– места для парковки,
   
– часть собак,
   
– часть бананов,
   
– шоколадки,
   
– пластиковая ложечка, которую мне дали в придачу к стаканчику с мороженым.
   
   
Я устал, но спать не хочется.
   
Я трачу шесть часов, которые сэкономил, на прогулки по городу вместе с братом. Это потрясающе! Я чувствую дикую усталость, но зато все время что-то происходит. Ощущение как при высокой температуре.
   
Искаженное восприятие звуков.
   
   
Мы с братом поспорили, получился нелегкий разговор.
   
Сначала все шло хорошо. Он встретил меня на летном поле, и мы обнялись.
   
Мы отвезли мой багаж на квартиру и поболтали.
   
Брат стал допытываться, как я себя чувствую.
   
Я рассказал ему про свои мысли и тревоги и про свои маленькие развлечения.
   
Он одобрил только одно – Лизу.
   
Все остальное, на его взгляд, это сплошная ерунда. Он заявил, что и слушать не желает про часовые пояса, тысячные доли секунды и световые года. А также про Вселенную.
   
«Думай, дескать, о чем тебе угодно, но держи это при себе!»
   
На мой взгляд, это очень сурово.
   
Он говорит, что так и подозревал, что я ношусь с подобными мыслями. Он потому и позвал меня в Нью-Йорк, чтобы отвлечь меня от этих мыслей.
   
– Будем развлекаться, – говорит брат.
   
Я нисколько не сомневаюсь, что он делает все с самыми лучшими намерениями, но все-таки мне кажется, что он заходит уж слишком далеко.
   
Так, например, про доску-колотилку он и слышать не хочет.
   
Никаких разговоров.
   
Он говорит, что сломает ее, если застанет меня за этим занятием.
   
Придется стучать тайком. Это унизительно. Ведь, как-никак, я все же взрослый человек. Не годится взрослому человеку стучать тайком. Я пытаюсь по-взрослому справляться со своими проблемами, а брат хочет мне помешать!
   
Я думаю, что у него у самого есть проблемы со временем, он просто их еще не осознал. Однажды он тоже упрется в стену. И я позволю ему стучать по доске сколько его душе угодно. Тогда ему станет стыдно, что он не давал мне делать то, что мне было нужно.
   
   
Я опять вообразил, что вижу «Эмпайр Стейт Билдинг».
  
  
   
    
СОБАКА
   
   
Мы живем в таком доме, где есть привратник и лифтер.
   
И квартира очень симпатичная.
   
Но тут есть собака.
   
Собака живет в квартире.
   
За ней должен прийти какой-то Дэвид. Дэвид должен был прийти еще вчера.
   
Я ничего не смыслю в собаках. А мой брат боится собак.
   
Нам страшно мешает собака в квартире. Собака – черная.
   
Я дал ей корму и воды, но не знаю, сколько раз в день ее полагается кормить. А скоро пора ее выгуливать. Ее не выводили со вчерашнего дня, когда хозяева квартиры уехали в Нью-Орлеан – не то слушать там джаз, не то еще зачем-то.
   
По поведению собаки видно, что ее пора выводить. Она не отходит от двери.
   
Брат говорит, что выводить ее придется мне. Он боится. А я даже не знаю, как зовут собаку.
   
   
Я пристегиваю к ошейнику черной собаки поводок и отправляюсь с ней на прогулку. Спускаясь на лифте, я спрашиваю у лифтера, разбирается ли он в собаках, но тот качает головой и говорит, что тут, мол, и разбираться нечего! Собака, наверное, сама знает, куда ей надо.
   
И вот я иду по нью-йоркской улице с собакой.
   
Собака тянет меня в южную сторону, к парку, который находится в нескольких кварталах от нашего дома. По дороге она все обнюхивает и время от времени останавливается, чтобы пописать. Она облила все, что только возможно. Вообще-то я никогда не мог понять, что люди видят в собаках. Обычно говорят, что собаки такие умные. Что у них развита интуиция и они могут предупредить о том, что еще только должно произойти. Они предупреждают об обвалах и несчастных случаях. Может быть, так оно и есть.
   
Однако эта собака не производит впечатления особо одаренной. Пока что она меня еще ни разу ни о чем не предупредила.
   
В парке собака совсем очумела. Завидев других собак, она принялась подскакивать и рваться с поводка, то есть повела себя, по-моему, совершенно иррационально.
   
Я отхожу немного в сторонку от других собачников. Я не знаю, чего от меня ждет собака. Мне кажется, что все на меня смотрят. Ко мне направляется какая-то дама. Она тоже прогуливает собаку. Она сообщает мне, что моя собака и ее собака – закадычные друзья. Я отвечаю, что приехал из другой страны и впервые в жизни прогуливаю собаку. Я рассказываю ей, что даже не знаю, как эту собаку зовут.
   
Дама говорит, что мою собаку зовут Оби и что в обращении с ней нужно проявлять твердость.
   
– Easy, Obi[11], – говорю я собаке.
   
Я спрашиваю у дамы, сколько раз в день собаку нужно кормить и поить и что мне делать, если она захочет справить большие дела. Дама протягивает мне мешочек. Она спрашивает меня, разве я не получил инструкций, и я объясняю, что за собакой должен прийти какой-то Дэвид. Мы ждем его с минуты на минуту.
   
Затем я по-английски обращаюсь к Оби.