1 2 3 4 5 6 7 8 9 
    
Папа повернул кран не в ту сторону, вода так и хлынула. Он стал мыть картофелины.
    
— Ну, некоторые считают, что мы не должны работать, — сказал он. — Хотят нам помешать.
    
— Помешать?
    
— Да, Джудит! Послушай, я говорю тебе это только для того, чтобы ты не волновалась, если я немного задержусь.
    
Я знала, он хочет, чтобы я больше не задавала вопросов, а еще я знала — он что-то скрывает. Я сказала:
    
— А как это они хотят помешать?
    
Папа сказал:
    
— Ну, в смысле… слушай, все это не стоит выеденного яйца. Уж тебе-то точно не о чем беспокоиться.
    
— Ладно. — Я посмотрела на папу. — А тебе не страшно?
    
Папа отложил картофелечистку, посмотрел на водопроводный кран. И сказал:
    
— Нет, Джудит. Тут нечего бояться; через неделю-другую забастовка закончится и все вернется на свои места.
    
— А Дуг тоже бастует?
    
Папа сказал чуть слышно:
    
— Память у тебя как у слона. — А потом громче: — Да, Дуг бастует.
    
Я посмотрела на папу и поняла, что больше спрашивать нельзя. Отошла к подоконнику.
    
— С горчичными зернышками совсем ничего не происходит, — сказала я. — Как ты думаешь, может, я просто не верю, что они взойдут?
    
— Нет, Джудит, — ответил папа. — Наверное, ты просто не знаешь, как проращивать горчичные зернышки.
    
    
В тот вечер мы читали в Библии о Блуднице, сидящей на водах. Папа сказал, что воды олицетворяют правителей и государства, а Блудница вызывает гражданские беспорядки.
    
— Вроде забастовки? — спросила я.
    
— Ну, — сказал папа, — она тоже — один из знаков того, что конец близок.
    
Тут грохнула входная дверь. Как и раньше, три коротких удара. Папа вышел, я услышала на улице чей-то вопль. Вернулся папа только минут через двадцать.
    
Вернулся он, отпыхиваясь, и лицо у него сияло — будто он только что смеялся. Сказал — те же мальчишки, что и прежде. Он погнался за ними по склону холма. Поймал белобрысого у самой многоэтажной парковки. Папа сказал:
    
— Он все повторял: «Не бейте меня, мистер, не бейте меня, мистер!» Стал бы я сто бить! А припугнул порядочно. Он потерял ботинок.
    
— И что ты с ним сделал?
    
— Велел убираться, — сказал папа. Потом помотал головой и расхохотался. — Думаю, больше они не станут тут безобразничать.
   
   
    
     
Урок Нилу Льюису
    
    
На следующий день, пока все были на линейке, я спросила у миссис Пирс, что означал рисунок в записке. Миссис Пирс переложила несколько бумажек на своем столе. Потом сказала:
    
— Да ничего не означал, Джудит. Так, глупость.
    
Я сказала:
    
— По-моему, все-таки что-то означал.
    
— А ты знаешь, кто все это написал и нарисовал?
    
— Наверное, Нил… и Джемма…
    
Миссис Пирс кивнула.
    
— Я так и думала. — Она вздохнула, потом улыбнулась мне. — Ты не возражаешь, если мы пересадим тебя за другую парту?
    
— Совсем не возражаю.
    
Было очень странно сидеть с Анной, Стивеном и Мэтью. Никто не шептался, не хихикал, не смотрел на меня искоса. Никто не шептался, не пихал меня под руку, не прятал мою ручку, не выталкивал меня на самый край, не пулял мне в голову, не запихивал мне ничего в волосы. Я удивилась, почему мистер Дэвис меня раньше не пересадил.
    
Нил в то утро пришел с опозданием, через плечо у него был переброшен полиэтиленовый пакет. Ноги его как-то странно шлепали по полу, я посмотрела и увидела, что на ногах у него кеды, какие мы иногда надеваем на физкультуру, только они ему велики.
    
— Нил Льюис, — сказала миссис Пирс, — где твоя нормальная обувь?
    
Нил сказал:
    
— Насрать на нормальную обувь.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— Сто строк.
    
— Че еще за херня?
    
— Триста строк, — сказала миссис Пирс.
    
Нил разинул рот.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— Я задала тебе вопрос: где твоя нормальная обувь?
    
Нил уселся и бросил пакет под парту. Лицо у него было густо-красным.
    
— Потерял.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— Вчера ты потерял сумку, сегодня — обувь. Ты принес новые учебники?
    
Нил насупился так, что глаза превратились в щелочки. И вдруг выпалил:
    
— Мне папка из-за вас чуть яйца не оторвал! Вы не имеете права отнимать сумки!
    
— А, так это все-таки была твоя сумка! — сказала миссис Пирс.
    
Нил побагровел. И сказал:
    
— Папа собирается к вам прийти!
    
— Ты думаешь, я испугалась? — сказала миссис Пирс. У Нила дернулась нога, вверх-вниз. Он, кажется, что-то обдумывал.
    
Миссис Пирс вздохнула, поднялась и села на свое обычное место на краю стола.
    
— Ну, класс номер восемь, чем вы обычно занимаетесь во вторник по утрам? — спросила она.
    
— Грамматикой, — ответил Хью.
    
— Так вот, отныне мы вместо этого будем говорить об искусстве. — (Все удивленно забормотали.) — Давайте, перебирайтесь поближе.
    
Она показала нам открытку. На ней было кафе, освещенное желтым светом. Под потолком — лампы, они казались маленькими планетами. Все линии на открытке были какие-то кривые, будто ее рисовал пьяный, но миссис Пирс сказала: самое интересное — этот художник прекрасно умел рисовать. Он специально нарисовал вот так, чтобы усилить «эмоциональное воздействие» картины.
    
А потом она рассказала, что картины могут вызывать грусть или радость, покой или тревогу, возбуждение или скуку. Она сказала, что в картинах, как и в стихах, есть электрический заряд. Послышался смех. Миссис Пирс сказала:
    
— Картины действительно вызывают у нас разные чувства. А чувства это и есть электричество. Какие чувства вызывает у вас эта картина?
    
— Меня от нее укачивает, — сказала Джемма.
    
Миссис Пирс посмотрела на Джемму. Поджала губы.
    
— Вы ведь и сами, можно сказать, художница, да, мисс Батлер?
    
Джемма сказала:
    
— Что?
    
— А то, — сказала миссис Пирс. — Я вчера имела счастье видеть один из ваших шедевров. Скажи, ты часто изображаешь одноклассников?
    
Джемма покраснела.
    
— Я не понимаю, о чем вы говорите, мисс.
    
— А мне кажется, что понимаешь, — сказала миссис Пирс. — Хотя, возможно, картина, которую я видела, была плодом твоего совместного творчества с мистером Льюисом. Или нет?
    
Нил оскалился.
    
— Полагаю, вам это показалось очень смешно, а вот мне — нет. Кроме того, вы совсем не разбираетесь в человеческой анатомии. — Миссис Пирс взяла линейку, слезла со стола. — Сказать вам, где теперь эта картинка? — Потом она повторила, погромче: — Я спросила: сказать вам, где теперь эта картинка?
    
Раздался удар, будто хлыстом; Нил подскочил. А до того сидел, развалившись за партой. Лицо его стало красным.
    
— Мистер Льюис! — сказала миссис Пирс. — Я, кажется, задала вам вопрос.
    
Нил сложил руки и уставился в парту, а вот грудь у него поднималась и опускалась. Миссис Пирс опять принялась ходить.
    
— Картинка в надежном месте, — сказала она. — Там она и останется, пока я не решу, что с ней делать — и как поступить с теми, кто ее нарисовал. — Она нахмурилась, подперла подбородок рукой. — Пожалуй, — сказала она, — я включу ее в число ваших рисунков, которые покажу родителям на следующем собрании. Интересная будет выставка, как вы считаете?
    
Джеммины глаза наполнились слезами. Она сказала:
    
— Я не понимаю, о чем вы говорите, мисс!
    
— Ты еще и врешь, — сказала миссис Пирс. — Ну ладно. Все люди разные. Не так ли, мистер Льюис? Да, — сказала она, возвращаясь к своему столу. — Все люди разные. — Голос у нее звучал так, будто она вдруг очень устала. — Хорошо, а теперь давайте рисовать.
    
Я нарисовала поле, которое видела во сне. Но вместо себя и старика я нарисовала двух первых человечков, которых сотворила для Красы Земель, — куколку из чистилок для трубки в зеленом джемпере и тряпичную куколку в комбинезоне. Миссис Пирс сказала:
    
— Очень интересно.
    
Я ответила, что и правда интересно, что я сама создала этих человечков.
    
— Правда? — спросила она. — А из чего?
    
— Из хлама, — ответила я и рассказала ей про Красу Земель.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— И кто же такие эти человечки?
    
— Это мы с папой, — ответила я.
    
Раньше я этого не знала, а тут вдруг поняла, кто это. И сказала:
    
— Мы все там однажды окажемся. Когда на земле будет рай.
    
— Рай? — спросила миссис Пирс.
    
— Да. После Армагеддона.
    
Она сказала:
    
— Будет здорово, если ты как-нибудь расскажешь мне все это поподробнее, Джудит. По-моему, это очень интересно.
    
Все это утро мне было невероятно хорошо. Когда я закончила рисовать, мы с Анной пошли к раковине мыть кисти. Я споласкивала баночку и тут, обернувшись, увидела рядом Нила. Он сказал:
    
— Как там твое волшебство? — А потом почти прижал губы к моему уху. — Потому что без него тебе крышка.
    
Он повернулся, и при этом выбил баночку у меня из руки — желтоватая вода расплескалась по моей юбке и по колготкам.
    
— Ох. Прости, — сказал он. — Поскользнулся. — Нил ухмыльнулся. — А мне казалось, ты уже большая и не писаешься.
    
Нил вернулся на свое место. Я видела, как он толкнул локтями Ли и Гарета. Гарет сказал:
    
— А Джудит описалась, мисс.
    
Миссис Пирс подняла голову:
    
— Что случилось, Джудит?
    
Нил произнес одними губами:
    
— Я тебя убью.
    
Я снова посмотрела на миссис Пирс.
    
— Джудит? — сказала она.
    
Нил яростно махал руками, будто рубил что-то.
    
— Нил облил меня водой, — сказала я вдруг. Это оказалось очень просто.
    
Нил уставился на меня.
    
— Да, мисс, — сказала Анна. — Я это видела.
    
— Так-так, — сказала миссис Пирс ровным голосом. — Меня это почему-то даже не удивляет. Джудит, сходи в медкабинет, пусть тебе дадут переодеться. Нил, тебе явно чем-то не нравится Джудит. Чем именно? Можешь мне сказать?
    
    
Когда минут через двадцать я вернулась в класс, там было как-то странно. Я это поняла, как только закрыла дверь. Как будто в центре комнаты что-то появилось и никто не хочет на это смотреть. Миссис Пирс ходила по рядам между партами с жизнерадостным, сосредоточенным выражением лица, остальные сидели, склонившись над учебниками. Я села, и тут поняла, что в классе странно. Нила на его месте не было. Он сидел к нам спиной, за партой, стоящей у самой доски, которой там раньше не было.
    
Там он просидел до конца уроков, не шевельнувшись. Я все думала — чувствует ли он, что я на него смотрю, что остальные тоже поглядывают. Кажется, чувствовал; а еще — потому ли, что Нила как бы не было, или потому, что миссис Пирс явно вышла на тропу войны, в классе было необычайно тихо.
    
Когда закончился последний урок, миссис Пирс сказала:
    
— А куда это ты собрался, Нил Льюис? У нас с тобой есть еще одно дело, помнишь?
    
Плечи у Нила упали. Он сказал:
    
— Мисс, мне на бокс надо! Папа меня убьет, если я пропущу тренировку.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— Очень жаль; ты бы подумал об этом до того, как ругаться в классе.
    
— Но, мисс!
    
— Никаких «но», — сказала миссис Пирс. — Доставай тетрадь.
    
Она подошла к доске и крупно написала мелом: «Я не буду употреблять бранные слова в классе у миссис Пирс».
    
Нил вытаращился на нее. Потом швырнул на пол свой пакет, плюхнулся на стул и шлепнул тетрадь на парту.
    
— Триста строк. И без единой ошибки, — донесся до меня голос миссис Пирс, когда я шла по коридору.
    
    
— У тебя такой вид, будто ты только что выиграла в лотерею, — сказала Сью, переводя меня через дорогу.
    
— Я выиграла кое-что получше, — ответила я.
    
До самого дома я бежала.
    
— Получилось! — говорила я, подпрыгивая и молотя в воздухе кулаками. — Получилось! Даже лучше, чем я думала!
    
— Как школа? — спросил папа, вернувшись с работы.
    
— Отлично! — ответила я.
    
Папа поднял брови.
    
— Чего только на свете не бывает, — сказал он.
   
   
    
     
Еще стук
    
    
В субботу вечером, когда я легла спать, снова раздался стук. Папа пошел разбираться, но, пока он шел до двери, мальчишки сбежали. К двери он ходил еще четыре раза, но они всякий раз скрывались. Я смотрела в окно. Когда почтовый ящик грохнул в шестой раз, папа вышел на улицу; Нил Льюис, Ли, Гарет и еще какие-то мальчишки стали кружить вокруг него на велосипедах.
    
Когда папа вернулся, я так и не услышала, чтобы он пошел спать, хотя ждала целую вечность. Мальчишки гремели палками по забору и швыряли камни в окна. Смеялись и выписывали круги на дороге.
    
— Почему это происходит, Господи? — спросила я; но Бог не ответил.
    
На следующий день, на собрании, папа переворачивал страницы Писания короткими рывками большого и указательного пальцев. Голова его была блестящей и жаркой, будто в ней скопилось слишком много крови. Дядя Стэн произнес речь о необходимости устраняться от мира. Он сказал, что братья, которые не участвуют в забастовке, достойны всяческой поддержки со стороны общины и еще что мы не должны давать денег на нужды бастующих. Он сказал: «Наш вожатый — Христос, не люди». Мы помолились за благополучие заводских рабочих, и Стэн сказал, нужно, мол, веровать в то, что Бог нам поможет, а бояться нельзя. Страх — это то же, что и вера, сказал он, только он притягивает не хорошие, а дурные вещи. «Испытывая страх, мы как бы молимся за то, за что молиться не следует», — сказал он.
    
Потом все пошли смотреть на новые брошюры, которые нам прислали из Центрального Отделения.
    
— Новая инициатива, — сказал Альф. — Воспользуемся ими на следующей неделе.
    
Дядя Стэн сказал, что мы пойдем проповедовать на главную улицу.
    
Я потянула его за рукав:
    
— Можно с вами поговорить?
    
Взяла его за руку, отвела в сторонку. Потом сказала:
    
— А я сотворила еще одно чудо. Я хотела наказать одного человека. И произошла совершенно неожиданная вещь.
    
Дядя Стэн покачал головой. Он сказал:
    
— Да что ты заладила про чудеса? Я очень рад, что у тебя все ладно в жизни, зайчонок, вот только папа-то твой знает, какие ты разговоры разговариваешь?
    
Я сказала, что папа мне кое-что сказал, сказал, что все это чепуха, но я подумала, что уж дядя Стэн мне поверит.
    
— Я тебе верю, Джудит, — сказал он. Лицо его было добрым и усталым одновременно. — Ну, вернее, я думаю, ты думаешь, что что-то такое сотворила.
    
Я подумала — не сказать ли ему, что со мной говорит Бог. Мне вдруг стало ясно: я больше ни секундочки не могу терпеть того, что об этом никто не знает. И тут произошла странная вещь. Я услышала голос Бога: «Не смей», совершенно отчетливо. И было это как-то непонятно, словно от моего мозга откололся маленький кусочек.
    
Дядя Стэн нахмурился:
    
— Эй, ты чего?
    
— Ничего.
    
— Точно?
    
Я закрыла глаза рукой.
    
— Да, — сказала я и заставила себя ему улыбнуться.
    
Дядя Стэн сказал:
    
— Да, кстати, малыш, я тебя еще хотел спросить: у папы-то все в порядке? Тут, знаешь, забастовка и все такое, времена нелегкие. Мы постоянно о нем думаем, но сам он все больше молчит. Как у него дела?
    
— Нормально, — сказала я. — Просто его раздражает этот стук в дверь.
    
— Что?
    
— Какие-то мальчишки стучат в нашу дверь.
    
Дядя Стэн нахмурился.
    
— Твой папа ничего об этом не говорил. Дело-то серьезное, или как?
    
— Не знаю, — сказала я. — Я именно об этом вам и хотела сказать, о том, что я сделала с…
    
И тут Бог сказал «СТОП!» так громко, что я подскочила.
    
— Что такое? — спросил Стэн.
    
И тут я снова подскочила, потому что другой голос произнес:
    
— Ну, как оно?
    
Я подняла глаза: это был папа.
    
Они со Стэном о чем-то заговорили, а я тихонечко отошла. Когда оглянулась, рука дяди Стэна лежала у папы на плече. Я очень надеялась, он не скажет папе, что я говорила с ним о чудесах. А потом я подскочила в третий раз, потому что меня ухватили две пухлые руки и раздался голос:
    
— А, попалась!
    
Надо мной ухмылялось лицо с усиками и ртом-черточкой с беловатой слюной в уголках.
    
— Ты от меня бегаешь!
    
— Да нет, Джози! Честное слово!
    
— Гм. — Она посмотрела на меня с подозрением, потом сунула мне в руки пакет. — Подарочек!
    
— Спасибо.
    
— Так открой!
    
— Пончо, — сказала я.
    
Ракушек и кисточек там было даже больше, чем я предполагала, а цвет оказался совсем оранжевым.
    
Джози затряслась от смеха.
    
— Я-то знаю, как ты любишь такие штучки. Я без дела не сижу, то одному что смастерю, то другому, но сделать тебе приятное у меня всегда время найдется. Примерь! Должно быть как раз впору, хотя я на всякий случай сделала его чуть-чуть побольше.
    
Кисточки опустились до самых стоп.
    
— Как раз впору, — сказала я.
    
— Чего ж ты его снимаешь?
    
— Поберегу на особый случай.
    
Я оглянулась на папу и дядю Стэна — они все говорили. Вернее, говорил дядя Стэн, а папа смотрел на него с серьезным видом.
    
— Обязательно надень его в воскресенье.
    
— Хорошо.
    
— Эй, выше нос! — сказала Джози. — Тебе что, не нравится?
    
Я оглянулась на папу и дядю Стэна — они смеялись. В мире вдруг стало светлее.
    
— Очень нравится, — сказала я. — Очень. Спасибо, Джози.
   
   
    
     
Одна хорошая мысль
    
    
Вечером снова грохнул почтовый ящик. Я поняла, что это именно он грохнул, потому что, когда проснулась, услышала смех и стук калитки. Я вылезла из кровати, встала сбоку у окна и выглянула в щелочку между шторами. Только, если не раздвигать, почти ничего не было видно, поэтому я проскользнула в другую спальню.
    
Внизу были Нил, Ли и Гарет, а с ними брат Нила Том, которого я иногда видела у школьных ворот, и еще несколько больших мальчишек, которых я никогда не видела. Когда папа открыл двери, они уехали. Через пять минут снова вернулись. Один из больших мальчишек прихлебывал из банки, другие выписывали петли на велосипедах и плевали на землю. В прихожей зазвонил телефон, я услышала, как папа вышел из кухни, за ним хлопнула дверь. Звон прекратился, я услышала, как папин голос сказал: «Миссис Пью!»
    
— Да, — сказал он. — Спасибо. Я как раз с этим разбираюсь.
    
Еще он сказал:
    
— Все будет нормально, миссис Пью. Не волнуйтесь, пожалуйста.
    
Тут я так замерзла, что полезла обратно в кровать.
    
Когда мальчишки вернулись, они крикнули: «Где ведьма?» — в щелку для писем и стали швырять гравий в окна второго этажа. Я почувствовала шум в груди, будто туда хлынул поток докрасна раскаленных шариков, и подумала, не так ли бывает, когда в тебя попадает пуля. Лежать я не могла, потому что тело горело и меня трясло. Я достала дневник, стала писать. Но шум не стихал, поэтому я убрала дневник и села у стены. Сидела долго, пока на улице не стихло, пока часы в прихожей не пробили полночь. Тогда я встала и раздвинула шторы.
    
Было тихо и очень светло. Полная луна отбрасывала длинные тени от домов и деревьев Красы Земель. Тени тянулись по всему полу. Я подумала, о чем они мне напоминают, а потом вспомнила: так выглядит наше городское кладбище, когда от могильных камней падают тени.
    
— Господи, — сказала я тихо, — почему это происходит?
    
«Ну, — сказал Бог, — в данный момент Нилу кажется, что именно ты — причина всех его бед».
    
— Разве я виновата, что миссис Пирс он не нравится? — спросила я. — Что мне делать?
    
«Не знаю».
    
— Ты же Бог, — сказала я.
    
«Но ты же сама заварила эту кашу».
    
— Нет, Ты, — сказала я.
    
«Нет, — сказал Бог. — Ты сама».
    
— Но я ведь делала только то, что Ты велел мне!
    
«Ты делала то, что тебе хотелось делать».
    
— Это одно и то же, — сказала я.
    
«Что?» — сказал Бог.
    
— Ну, не знаю! — сказала я. Мне сделалось жарко. — Я сама не знаю, почему я так сказала.
    
Мне не хотелось больше говорить с Богом, не хотелось сидеть в своей комнате, стало страшно, что на меня сейчас опять опустится туча, как в тот день, когда я сотворила снег. Я пошла к двери, но, когда дошла, поняла, что не могу выйти, и снова села. Через минуту я снова подошла к двери и на этот раз вышла на лестницу.
    
Спустилась до середины и закричала.
    
В прихожей маячила какая-то фигура. Она развернулась, и папин голос сказал:
    
— Да что там…
    
— Ты меня напугал.
    
— Что ты здесь делаешь?
    
— Ничего. Я… просто мне не хотелось быть у себя.
    
Он снова повернулся к входной двери. Когда лунный свет падал ему на затылок, он казался мальчишкой.
    
Я не могла понять, почему он стоит в прихожей, и поэтому сказала:
    
— У тебя что-то случилось?
    
— Нет.
    
Тут мне вдруг захотелось ему что-нибудь сказать, просто страшно захотелось, но я не знала что.
    
— Не переживай из-за мальчишек, — сказала я.
    
— Я не переживаю! — Он повернулся, и глаза его сверкнули.
    
— Вот и хорошо, — сказала я. — Я так, проверяю.
    
— Все это пустяки.
    
— Конечно.
    
— Сегодня они всяко больше не вернутся. — Он громко шмыгнул носом, засунул руки в карманы — все, мол, в полном порядке, — но никуда не ушел.
    
Я сказала:
    
— Так правда ничего не случилось?
    
— Ничего! Это ты чего-то распсиховалась! Тебе давно пора спать. Ты о чем думаешь?
    
— Не знаю.
    
— Тогда живо в кровать.
    
— Ладно.
    
    
Через некоторое время мальчишки вернулись. Я слышала, как папа вышел на улицу. Он стоял там, а они ездили кругами, обзывались и плевали в него.
    
Наконец он вернулся. Я слышала, как он раздвинул шторы в передней комнате, видела, как на дорогу пролился свет. Услышала скрип — значит, папа сел на один из плетеных стульев. Я не понимала, что он делает. А потом услышала, как он свистит, и поняла, что он думает хорошие мысли. Мальчишки еще немного поболтались поблизости, а потом ушли.
   
   
    
     
Самый замечательный день
    
    
Папа говорит — нельзя недооценивать силы наших мыслей и того, как они нам могут помочь. Он говорит, что достаточно Одной Хорошей Мысли — и день прожит не зря. У меня хороших мыслей даже несколько. Вот только некоторые из них:
    
    
1) скоро настанет конец света
    
2) все на самом деле довольно маленькое
    
3) я — в Красе Земель, и у меня замечательный день.
    
    
Последняя мысль — самая лучшая из всех.
    
    
Я очень надеюсь, что в Красе Земель останутся кое-какие вещи из этого мира, потому что я их очень люблю. Если собрать все мои любимые вещи в один день, это будет самый замечательный день, и выглядеть он будет так.
    
Во-первых, там будем папа, мама и я. Я знаю, что мама будет с нами в Красе Земель, потому что Бог обещал воскресить из мертвых тех, кто по-настоящему верил, а мама мертва, но уж если кто и верил, так это она. В общине и сейчас иногда про нее говорят: о том, какой она подала всем пример, о том, как она умерла, как она веровала в спасение. Маргарет по-прежнему носит платье, которое для нее сшила мама, а у Джози есть связанный мамой платок.
    
Я много раз пыталась представить себе, как я встречаюсь с мамой, но ничего толком не выходит. Например, я знаю, что у нее были каштановые волосы и глаза как у меня. Я знаю, что она часто улыбалась, потому что она улыбается почти на всех фотографиях. Я знаю, что она любила рукоделье. А вот дальше приходится полагаться на воображение.
    
Мой самый замечательный день будет одним из тех дней, когда просыпаешься при ярком свете солнца и тебе ничего не нужно делать, а времени на всякие дела — сколько хочешь. Такой день, похожий на мыльный пузырь, проплывающий мимо твоего окна. А ты подставляешь руку, и он садится прямо на ладонь, и свет играет в нем, как оно водится, так что на вид все так: поверхность пузыря кружится, а внутри он стоит на месте.
    
День начнется с того, что мы с мамой и папой сядем завтракать, и за завтраком я все-все расскажу маме о своей жизни в этом мире, как я всегда мечтала ее увидеть, а она расскажет мне, каково это — быть мертвой, и еще как она мечтала увидеть меня. Потом я покажу ей все те вещи, которые сделала из вещей, оставшихся после нее, а она будет качать головой, будто бы с недоверием, а потом обнимет меня, и все мы пойдем на улицу.
    
Это будет один из тех дней, когда все сияет и весь мир состоит из подвижных кусочков света. Теплый воздух будет пахнуть летом, а над изгородями повсюду будут купырь и бабочки. А еще там будут глазастые одуванчики, и мошки, и стрекозы — они будут носиться и вдруг застывать в воздухе. Там будет поле, спускающееся к реке, трава на нем будет такой длинной, что ее придется раздвигать руками, кое-где цветы и несколько деревьев, а вдалеке, наверное, будет море. Мама возьмет меня за одну руку, а папа возьмет за другую, и будет трудно поверить, что это происходит на самом деле, потому что я столько раз это воображала, но поверить придется, потому что ведь это будет правдой.
    
Мы пойдем гулять по полям. Там будет много всякой разной травы, трава будет забираться в ботинки, под брючины, в носки. И еще там будет лохматый пес, одно ухо торчком, другое висит, он будет прыгать перед нами. Будет убегать вперед, и в этот самый замечательный из всех дней я смогу свистом приманивать его обратно.
    
Но папа не любит собак, он говорит, что они — переносчики микробов, так что к нему мы пса не подпустим.
    
А потом мама укажет вперед, и там впереди будут карусели и музыка. Но папа не любит карусели и вообще не любит аттракционы, потому что на них опасно и это Бессмысленная Трата Денег, поэтому мы с мамой поедем кататься вдвоем.
    
Мы прокатимся на машинке по автодрому, спустимся с американской горки. А потом мы вернемся домой, и на ужин будет рыба в панировке с жареной картошкой, картофельные ломтики будут пышными и хрустящими, а рыба будет распадаться на сочные кусочки, а панировка будет хрустеть, а потом из-под нее будет вытекать сок, и мы с мамой будем есть прямо руками. Но папа не любит рыбу с картошкой, так что ему мы, наверное, дадим горькой зелени или чего-нибудь в таком роде.
    
А еще там будет телевизор. Да, в раю ему вроде как не место, но я люблю телевизор. Папа говорит, что от телевизора размягчаются мозги, но ему совершенно не обязательно его смотреть, будем смотреть мы с мамой, в цыганской кибитке, которая станет нашим домом, будем смотреть, закутавшись в одеяла, а снаружи будет потрескивать огонь, и сосиски будут жариться на палочках, и мы будем пить горячий черносмородиновый морс. Ах да, я забыла самое главное! Это случится еще раньше: там будет настоящий большой воздушный шар, с корзиной.
    
Однажды летом мы с папой были на огороде, и тут появился воздушный шар. Он напоминал какое-то глубоководное существо. Я увидела, как по земле пронеслась тень, услышала фырканье горелки, и мне страшно захотелось улететь туда же, куда летели эти люди.
    
Да, там обязательно будет настоящий воздушный шар, и мы обязательно на нем покатаемся. Ну, может, только мы с мамой, потому что папа и воздушных шаров не любит тоже. Он говорит, что это опасные штуки, и если что-то на нем сломается, то Всем Крышка. Он имеет в виду, что, если шар взорвется в воздухе, вы поджаритесь или убьетесь о землю. Но мне кажется, полет стоит того, чтобы рискнуть.
    
    
Не знаю, как выглядит папин замечательный день. Думаю, в нем много Необходимых Вещей вроде изучения Библии, проповеди, осмысления, Экономии Электричества, и Примерного Поведения, и Бережливого Отношения к Деньгам. Получается, у папы каждый день — замечательный.
    
А может, он просто давным-давно утратил понимание, как выглядит замечательный день, и забыл придумать его себе заново.
   
   
    
     
Нил Льюис сердится
    
    
В понедельник Нил посмотрел на меня и прошептал какое-то слово, кажется, «узда». Миссис Пирс подняла глаза, он отвернулся. Она сказала:
    
— Нил, если ты хочешь, чтобы Джудит помогла тебе с примерами, попроси ее вслух. Совершенно не обязательно шептать.
    
У Нила сделался такой вид, будто он сейчас кого-нибудь убьет. Он нагнул голову к самой парте.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— Так тебе нужна помощь, Нил?
    
Нил зажал ручку в кулаке.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— К сожалению, Нил, я тебя не слышу. Ты хочешь сказать «да»?
    
Нил бросил ручку.
    
— Да ты не стесняйся, Нил, — сказала миссис Пирс. — Никто над тобой не станет смеяться, ты же стараешься. Так тебе помочь?
    
Тут Нил распрямился, и так резко, что ножки стула скрипнули по полу.
    
— Хорошо, — сказала миссис Пирс. — Тогда тебе совершенно незачем беспокоить Джудит. — Она подняла бровь в мою сторону и опять стала проверять тетрадки.
    
Минут пятнадцать все было спокойно, потом мимо моей головы что-то пролетело и стукнулось об пол.
    
Миссис Пирс подняла глаза.
    
— Что это было?
    
— Линейка, мисс, — сказала Анна.
    
— Чья? — спросила миссис Пирс.
    
Ли выпалил:
    
— Это Нил потерял, мисс!
    
— Джудит у него забрала! — сказал Гарет.
    
Ли сказал:
    
— Она умеет колдовать, мисс.
    
Кто-то прыснул, кто-то захихикал.
    
Миссис Пирс повернулась ко мне:
    
— Джудит, ты брала у Нила линейку?
    
— Нет, мисс.
    
— Как же твоя линейка оказалась рядом с партой Джудит, Нил?
    
— Не знаю, мисс, — сказал Нил.
    
— Так ты не помнишь, почему ты ее там оставил?
    
Нил почесал в затылке, повертел головой. Все засмеялись.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— Знаешь, Нил, я начинаю не на шутку беспокоиться. В понедельник ты потерял сумку. Во вторник ты мне сказал, что потерял обувь. Сегодня ты не можешь вспомнить, куда положил линейку, которой пользовался всего несколько секунд назад. Если так и дальше пойдет, придется отправить тебя к врачу.
    
Все снова захохотали, Нил оскалился.
    
— Подними линейку, Нил, — сказала миссис Пирс.
    
Нил подошел к нашей парте и поднял линейку. Выпрямляясь, он посмотрел на меня, взгляд у него был медленный и сонный, полный чего-то, что я не знала, как назвать.
    
    
В обеденный перерыв я пошла за угол школы, поискать чего-нибудь для Красы Земель. Я нашла пять разных растений, три фантика, половинку пластмассового яйца из «киндер-сюрприза», две пластмассовые крышки и соломинку. Все это я показала миссис Пирс, потому что она как раз дежурила на игровой площадке.
    
— Это для игрушечного мира у тебя в комнате? — спросила она, и я кивнула. — Я бы с удовольствием посмотрела на твои поделки, — сказала она. — Может, принесешь несколько в школу?
    
Я обещала принести. А потом пошла в туалет полить свои растения.
    
Я стояла, наклонившись над раковиной, и вдруг услышала какой-то скользкий звук, подняла голову и увидела в зеркале черную куртку. Больше я ничего не успела увидеть, потому что меня схватили и поволокли к унитазам — ноги скребли по полу. Кто-то сказал: «Тут твой Бог не поможет, сучка!» Я стукнулась головой об унитаз, в носу жгло, его наполняла вода.
    
А потом я почувствовала, что падаю назад, а миссис Пирс держала Нила сзади за куртку, и голос у нее дрожал, но, наверное, не потому, что ей было страшно. Она сказала мне:
    
— Джудит, сходи к мистеру Уильямсу и расскажи подробно, что случилось.
    
Когда я вернулась в класс, миссис Пирс и Нил стояли друг напротив друга. Миссис Пирс кричала:
    
— Почему ты решил, что ты не такой, как все? Почему ты решил, что тебе это сойдет с рук?
    
Нил сказал:
    
— Я ничего ей не сделал.
    
Миссис Пирс заорала:
    
— Да уж куда там! Я же все видела!
    
Я села.
    
— На тебе просто клейма негде ставить, Нил Льюис, — говорила миссис Пирс. — Просто негде! А кроме прочего, ты закоренелый лгун. Я пока даже не знаю, что с тобой делать. Мне и смотреть на тебя не хочется.
    
Нил взял куртку и двинулся к дверям. Он сказал:
    
— Достала меня эта херова халабуда.
    
И тут с миссис Пирс что-то случилось. Она оказалась перед Нилом, перекрыв ему путь, очки ее сверкали, на щеках горели два красных пятнышка. Я вдруг заметила, какая миссис Пирс маленькая, Нил почти с нее ростом. Я подумала, что он сейчас ударит миссис Пирс — он даже сжал кулаки. А потом я подумала, что миссис Пирс ударит Нила, потому что грудь у нее поднималась и опускалась. А я смотрела на них, и со мной что-то происходило — сердце стучало так, словно я парила в воздухе, и что-то вытекало из меня, будто внутри образовалась дырка.
    
Очень долго никто не шевелился. А потом что-то где-то точно лопнуло. Нити, державшие Нила, ослабли, миссис Пирс подняла подбородок выше. Трудно сказать, что именно изменилось, но мы все это почувствовали. Миссис Пирс сказала: «Ну!» — и Нил пошел к своей парте. Заткнул уши и не поднимал глаз.
    
Но в том, как все на него смотрели, в том, как он втягивал голову и горбил плечи, я увидела что-то знакомое, я уже где-то это видела, но только в тот момент я очень устала и не могла вспомнить, что это было.
   
   
    
     
В классе
    
    
Закончив последний урок, миссис Пирс сказала:
    
— Джудит, ты не могла бы задержаться на минутку?
    
Поэтому, когда все потянулись к дверям, я осталась за партой, и вскоре в классе стало тихо.
    
Миссис Пирс прикрыла дверь. Потом подошла к моей парте, села рядом. И сказала:
    
— Мне жаль, что сегодня все так вышло. Может, тебя утешит то, что скоро здесь очень многое переменится и тебе не придется больше бояться таких вещей.
    
Я сказала:
    
— Уже многое переменилось.
    
Миссис Пирс громко втянула воздух. Потом сказала:
    
— Давно было пора. — И добавила: — Джудит, я хотела у тебя спросить. Понимаешь, меня озадачила одна вещь, которую я случайно услышала от Нила в туалете — о том, что Бог тебе не поможет. По крайней мере, мне так послышалось. Может, я не права…
    
Я услышала слова Бога:
    
«Будь осторожна. Будь очень осторожна».
    
«Да не переживай», — ответила я Ему.
    
А вслух сказала:
    
— Я не помню.
    
Миссис Пирс нахмурилась. И сказала:
    
— По-моему, он сказал: «Тут твой Бог не поможет!» — или что-то в таком духе. — Она улыбнулась. — Я заговорила об этом только потому, что вспомнила твое сочинение — о том, как Бог устроил снегопад. Было такое?
    
«Прекрати это», — сказал Бог.
    
«Но миссис Пирс — друг».
    
«Это Я твой друг, — сказал Бог. — И Я говорю: прекрати это».
    
«Я же должна ей ответить», — сказала я Богу.
    
Я сказала миссис Пирс:
    
— Да, я устроила снегопад в своем игрушечном мире. А после этого пошел настоящий снег. Но это просто совпадение. Бог тут ни при чем.
    
— А-а, — сказала миссис Пирс. — А мне казалось, ты написала про чудо.
    
Бог сказал:
    
«Прекрати немедленно!»
    
Руки у меня стали скользкими.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— А откуда Нил узнал, что Бог тебе «помогает», Джудит?
    
Я опустила глаза.
    
— Он прочитал мое сочинение.
    
— Вот как! — сказала миссис Пирс. — Выходит, там это все-таки написано.
    
— Но я все это выдумала! — сказала я. — Это просто фантазия. Я люблю придумывать всякие истории.
    
— Это точно, — сказала миссис Пирс. — Ну что же. — Она улыбнулась и сложила руки на коленях. — Выходит, мы все выяснили.
    
— Да.
    
Я подумала, что на этом все кончится, но тут она сказала:
    
— Джудит, еще одна вещь. Там, в твоей тетрадке для сочинений, записан разговор с Богом. И он очень похож на настоящий, вот я и хотела спросить, может, ты иногда слышишь голоса или разговариваешь с кем-то — я имею в виду, в воображении.
    
«Да почему ты еще здесь?» — заорал Бог.
    
— Нет, — сказала я. — В смысле, да. Иногда!
    
Миссис Пирс наклонила голову, чтобы заглянуть мне в лицо.
    
— И этот кто-то — Бог?
    
«Вон отсюда!» — закричал Бог.
    
Я потерла руки о колени.
    
— Да — сказала я. — Но это тоже выдумка.
    
Голос миссис Пирс стал совсем тихим.
    
— А видеть ты ничего не видишь, Джудит? Может, ты видишь людей, которых не видят другие, или какие-то несуществующие вещи? Или события, которые ты не можешь объяснить?
    
Бог закричал:
    
«Да она сейчас все испортит!» — и голос Его был таким громким, что как бы расплющил меня, я почти минуту возвращалась в объемное состояние.
    
Я слышала голос миссис Пирс:
    
— Джудит, что с тобой такое?
    
Она говорила что-то еще, но я не могла разобрать что, потому что мир вокруг вращался.
    
Потом я услышала слова миссис Пирс:
    
— Ладно, Джудит, не переживай, не надо, давай не будем об этом говорить. Я не хотела тебя расстраивать. Просто мне интересно знать.
    
Потом Бог сказал:
    
«ВОН ОТСЮДА».
    
И голос Его был таким глубоким и странным, что я даже засомневалась, а Бог ли это, и это было так страшно, что я заплакала.
    
Миссис Пирс сказала:
    
— Джудит! Ну что с тобой такое?
    
Я дошла до двери, но выйти не смогла. Просто стояла там, глядя на ручку, и все мое тело стало одним огромным сердцем. Я сказала:
    
— Я никогда не видела ничего несуществующего, но я верю в Бога. И иногда разговариваю с Ним.
    
И слова были как горящий уголь, который серафим приложил к губам Исаии, и произнести их было все равно что шагнуть с утеса. Стало жарко, кровь внутри вскипела. Но я произнесла эти слова, и мне стало легче, потому что миссис Пирс улыбнулась, как будто с самого начала надеялась, что я скажу что-нибудь в таком духе, знала, что я рано или поздно сумею это сказать.
    
Она подошла ко мне и тихо спросила:
    
— А эти разговоры с Богом расстраивают тебя, Джудит?
    
Я открыла рот, потом снова закрыла. Посмотрела на туфли.
    
— Не знаю, — сказала я.
    
— Ну ладно, — сказала миссис Пирс. — Не всегда просто разобраться в собственных ощущениях, правда? — Она положила руку мне на плечо. — Ты — удивительный человечек, Джудит, запомни это, пожалуйста. А еще запомни, что, если когда-нибудь тебе понадобится поговорить, о чем угодно, ты можешь прийти ко мне и поговорить с глазу на глаз, и будь уверена, больше никто об этом не узнает. Может, я не все пойму, но я сделаю все, чтобы тебе помочь.
    
    
Пока я шла домой, Бог молчал. Такое молчание, как если ты сидишь в одной комнате с человеком, с которым не разговариваешь, но мне было не выйти из этой комнаты, потому что комнатой была моя собственная голова. В конце концов я не выдержала. Я сказала:
    
— Почему Ты так странно себя вел? Ведь миссис Пирс — наш друг.
    
«Это Я твой друг», — сказал Бог.
    
— Она просто очень добрая, — сказала я. — И хочет нам помочь.
    
«Если ты и дальше будешь болтать направо и налево, не будет никаких „нас“, — сказал Бог. — И останешься ты одна. Ты что, не знаешь, как опасно говорить людям такие вещи? Они попытаются нас разлучить. Они скажут тебе, что ни с кем ты не разговариваешь. Они скажут тебе, что ты все это придумала, и отправят тебя к какому-нибудь врачу».
    
— Пусть говорят, я все равно не буду слушать, — сказала я. — Я-то знаю, что Ты настоящий. И вообще, я ведь ничего не сказала миссис Пирс.
    
«Ты сказала ей слишком много, — возразил Бог. — Послушай-ка, барышня: твой дар будет у тебя, только пока ты будешь беспрекословно Меня слушаться. Так-то. А без Меня ты далеко не уедешь».
    
— Прости! — сказала я. — Я попытаюсь поосторожнее. Но я не понимаю: Ты ведь ничего такого не говорил, когда я разговаривала с папой и дядей Стэном.
    
«Это другое дело, — сказал Бог. — С ними Я не предвижу никаких проблем».
    
— Но папа мне совсем не поверил!
    
«Вот именно, — сказал Бог. — В смысле, ну и дурак же он. — Он кашлянул. — Послушай, — сказал он, — если эта твоя учительница снова с тобой заговорит…»
    
— Не волнуйся, — сказала я. — Я не проговорюсь.
    
А потом я вспомнила еще одну вещь.
    
— Да, Бог, — сказала я, — пожалуйста, никогда больше не говори тем странным голосом.
    
«КАКИМ, ВОТ ЭТИМ?» — сказал Бог, и меня будто испепелила молния.
    
— ПРЕКРАТИ! — заорала я и заткнула уши.
    
«Прости, — сказал Бог обычным голосом. — Так лучше?»
    
Я прислонилась к забору. Какая-то женщина таращилась на меня с другой стороны улицы. Мне захотелось заплакать.
    
— А это точно Ты говорил?
    
«А на что было похоже?» — спросил Бог.
    
Я передернулась.
    
— На Дьявола, — сказала я.
   
   
    
     
Одно зло порождает другое
    
    
В тот вечер папа поздно вернулся с работы. Я знала, что так и будет, но все равно ждать пришлось ужасно долго. Я начистила овощей к ужину, положила их в кастрюлю. Накрыла на стол, полила горчичные зернышки. Зачем — не знаю, потому что в горшке так ничего до сих пор и не показалось. Потом записала в дневник историю про дракона из Красы Земель, который любил розы и, проходя мимо розового куста, всегда останавливался их понюхать, вот только его дыхание опаляло цветы. Историю я не закончила. Под конец просто села на лестнице и стала ждать.
    
Без пяти шесть подъехал автобус, и я побежала к входной двери. Автобус было видно сквозь витражное стекло. На окнах автобуса были решетки, некоторые — полуоторванные. В одной застрял помидор, по стеклу что-то размазалось, вроде яйца. В автобусе было шестеро человек. Папа спустился по ступенькам, и даже через цветное стекло было видно, какой он бледный в свете фонаря. Он помахал Майку, вошел в калитку, и я побежала на кухню; мне показалось — он бы не хотел, чтобы я его видела.
    
Папа включил чайник. Спросил;
    
— Как школа?
    
Не посмотрел на меня, начал разжигать печку. Я поняла, что про работу спрашивать нельзя. Я сказала:
    
— Миссис Пирс рассердилась на Нила Льюиса за то, что он попытался утопить меня в унитазе. Но я думаю, что больше он меня не тронет.
    
Тут папа поднял глаза. И спросил:
    
— Ты-то цела?
    
— Конечно, — ответила я. — И вообще это ерунда.
    
Папа нахмурился. Потом сказал:
    
— Нил, что ли, сын Дуга?
    
Я попыталась соображать быстро.
    
— Не знаю, — сказала я.
    
— Вы что, с ним не ладите?
    
— Было такое, но теперь все в порядке.
    
Тут папа вдруг спросил:
    
— А не этот парень молотит нам в дверь?
    
Я посмотрела на него, потом на холодильник.
    
— Не знаю, — сказала я.
    
Папа выпрямился.
    
— Джудит, ты ведь не задираешь его первая?
    
— Нет, — ответила я, и сердце стукнуло один раз, но очень сильно.
    
— Точно? — спросил папа.
    
— Точно.
    
— Тогда хорошо, — сказал папа. Повернулся спиной к огню. — Потому что одно зло порождает другое. — Он встал, закрыл дверцу печки — оставил щелочку для поддува. — А зла тут в последнее время и так хватает.
    
    
За ужином мы читали Библию, вместо того чтобы сначала убрать со стола. В тот день мы говорили о том, что Бог бывает ревнив. Только это не в обычном смысле этого слова, сказал папа. Это значит — Бог хочет, чтобы люди служили только Ему, что Он требует Абсолютного Преклонения.
    
В голове у меня все перепуталось. Я даже не поняла, какой я вопрос задаю, уместный или глупый, но я спросила:
    
— А зачем Богу Абсолютное Преклонение?
    
— Потому что Он знает, что для нас лучше, — сказал папа.
    
Я еще раз подумала, но почему-то все равно не увидела в папиных словах никакого смысла.
    
— Почему? — спросила я.
    
Папа не рассердился, что обычно бывает, когда я слишком часто спрашиваю «почему». Собственно, вид у него был такой, будто он думает про что-то другое. Он хмурился. И вроде как задерживал дыхание. А потом брови вдруг встали на место, он моргнул и спросил:
    
— Что?
    
Мне тоже пришлось подумать, прежде чем я вспомнила, о чем мы говорили.
    
— Почему Бог знает лучше? — спросила я.
    
— Потому что Он знает все, — сказал папа. И потом быстро добавил: — А еще Он нас создал, — как будто я этого не знаю, как будто он этого не знает, как будто он никогда про это не думал. Потом он сказал: — Погоди-ка, — встал и пошел в прихожую.
    
Когда он вернулся, я спросила:
    
— Что там?
    
— Ничего.
    
Я посмотрела на него, но он больше ничего не сказал и продолжил читать.
    
    
Когда я пошла спать, папа сидел у печки в рабочем комбинезоне. Я немножко полежала в кровати, а потом тихонько пошла вниз. Но свет в кухне не горел, горел в промежуточной комнате, и через замочную скважину я увидела, что папа сидит за письменным столом и просматривает счета, которые у него там лежат. Я обрадовалась, что он не смотрит в пустоту, как обычно, и пошла спать.
    
Но позднее, гораздо позднее, когда я уже засыпала, я услышала, как открылась входная дверь; и я посмотрела в щелочку между шторами и увидела, что он стоит на тротуаре и в кудряшках у него на голове отражается свет. Он простоял там довольно долго, хотя улица была пуста.
   
   
    
     
Четыре фотографии
    
    
Раньше папа был совсем не такой. Я это знаю по четырем фотографиям. Первая — из альбома, который лежит в шкафу в промежуточной комнате. На этой фотографии папа стоит рядом с дорожным знаком, на котором написано «Джон-О’Гротс».[3] На папе джинсы, ремень с надписью «Ливайс» и футболка. Он улыбается, и лицо его будто сияет. Я никогда не видела у папы такого лица. Эта фотография сделана, когда у папы с мамой был медовый месяц, а снимала мама.
    
Вторая фотография стоит в серебряной рамке, тут мама и папа лежат в траве. На маме синий комбинезон, у нее длинные волнистые каштановые волосы, в глазах у нее солнце и вокруг тоже солнце, и волосы ее кажутся нимбом. Она так смеется, что видно все зубы. Папа держит фотоаппарат над ними, на вытянутой руке, и корчит смешную рожу.
    
Третья фотография тоже в альбоме, они попросили кого-то их сфотографировать — они стоят на пристани у какого-то ограждения. Мамин живот натягивает футболку, она обнимает папу за талию, голова ее лежит у него на плече, а папина рука лежит у нее на шее, и оба они улыбаются и выглядят так, будто прямо в этот день загорели, а волосы у них такие, будто их весь день раздувал ветер.
    
На эти фотографии я смотрю редко, потому что от этого мне плохо. Не только потому, что мамы нет с нами, но еще и потому, что нет ее из-за меня.
    
Последняя фотография самая тяжелая. Она в другом альбоме и не похожа на остальные. Папа держит меня в белом одеяле. Я завернута, как червячок, видно только лицо, оно красное и сморщенное, потому что я ору. За нами, на кровати, мама. У нее лицо белое, глаза кажутся совсем маленькими, и она вроде как где-то в другом месте, смотрит на нас оттуда. Лицо у папы темное, глаза сверкают. Таким я и знаю своего папу.
   
   
    
     
Как снежный ком
    
    
Всю эту неделю папа возвращался домой на автобусе, в шесть часов. Странно было находиться дома одной. Я до этого думала, что разницы не будет никакой, потому что я все равно обычно сижу в своей комнате, а он в своей, но разница была. Мэй и Элси предложили приходить и приглядывать за мной, но я попросила папу отказаться, потому что они бы всю дорогу рассказывали мне истории из Библии, и в конце концов он согласился, при условии, что я не стану прикасаться к плите, к спичкам и к чайнику.
    
Возвращался папа совсем серым. Иногда он даже не готовил овощи, которые я чистила, а ел какие-нибудь сосиски с фасолью. Иногда даже не растапливал печку, просто сидел у плиты с включенным грилем, пока не приходило время ложиться спать. Правда, как бы он ни уставал, Библию мы все равно читали каждый вечер.
    
Мне очень хотелось, чтобы к нам заглянул Майк.
    
— Почему он не заходит? — спросила я.
    
— Ему тоже нужно домой, — ответил папа.
    
Мне не хотелось спрашивать про завод. Папа почти ничего не рассказывал, кроме того, что у ворот стоят люди, которые называются Пикетчиками, они шумят и никуда не уходят.
    
— Скоро все кончится, — сказал он. — Хватит их еще примерно на неделю.
    
Но забастовщики-то думали, что все продлится гораздо дольше. Во вторник, после школы, миссис Пью пригласила меня выпить чаю. Мы ели бутерброды с ветчиной и макароны за ее складным столиком, и тут кто-то постучал в дверь. Я слышала, как миссис Пью открыла, и какой-то мужчина сказал, что они заходят ко всем, предупредить, что все должны поддерживать профсоюз и держаться подальше от тех, кого он назвал «штрейкбрехерами». Он велел миссис Пью вешать трубку, если ей позвонит штрейкбрехер, и вообще не разговаривать с ними.
    
Миссис Пью дождалась, пока он договорит — а это случилось нескоро, — а потом сказала:
    
— Простите?
    
Повисла пауза, а потом мужчина повторил все еще раз и спросил у миссис Пью, не пожертвует ли она денег для поддержания борцов.
    
Миссис Пью сказала:
    
— Соревнования пловцов?
    
— Для поддержания борцов.
    
— Ах да, я так и думала, что вы их имеете в виду, — сказала миссис Пью. — Я сейчас принесу денег.
    
Она достала из банки на буфете несколько монет. Я слышала, как она передала их мужчине, потом закрыла дверь.
    
— Собираются проводить соревнования по плаванию, — сказала она, возвращаясь в гостиную. — Я всегда жертвую денег на хорошее дело. Мой муж, покойный мистер Пью, да будет земля ему пухом, тоже любил плавать.
    
    
— А что такое «штрейкбрехер»? — спросила я у папы, когда он вернулся.
    
— Где это ты такое услышала?
    
— К миссис Пью приходил какой-то человек, просил денег для бастующих и велел не говорить со штрейкбрехерами.
    
— Штрейкбрехер — это человек, который не участвует в забастовке.