1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 
   
Сим отсутствовал всего минут пять. Пожалуй, это было к лучшему.
   
Раздался стук в дверь.
   
— Это я, — послышался из-за двери голос Сима. — У тебя там все в порядке?
   
— Ты знаешь, что странно? — сказал я через дверь. — Я тут пытался придумать что-нибудь забавное, что можно было бы сделать, пока тебя нет, и совершенно ничего в голову не приходит!
   
Я огляделся.
   
— Думаю, это означает, что юмор как таковой коренится в нарушении социальных норм. Я не могу их нарушить, потому что не представляю, что будет социально неприемлемым. Для меня сейчас все едино.
   
— Да, возможно, ты прав, — согласился Сим, потом спросил: — А ты уже что-нибудь сделал?
   
— Да нет, — ответил я. — Я решил вести себя хорошо. Фелу нашел?
   
— Нашел. Она тут, со мной. Но прежде, чем мы войдем, обещай, что не станешь делать ничего, не посоветовавшись прежде со мной. Договорились?
   
Я расхохотался.
   
— Ладно, идет! Только смотри не заставляй меня делать при ней глупости!
   
— Не буду, — обещал Сим. — Только можно ты сядешь? Просто на всякий случай.
   
— Да я и так сижу, — ответил я.
   
Сим отворил дверь. Я увидел Фелу, заглядывающую в комнату ему через плечо.
   
— Привет, Фела! — сказал я. — Мне надо поменяться с тобой жребиями.
   
— Сначала рубашку надень, — сказал Сим. — Это примерно два балла.
   
— Ой, извини, — сказал я. — Мне было жарко.
   
— Мог бы окно открыть.
   
— Я счел, что будет безопаснее ограничить свои взаимодействия с внешними предметами, — пояснил я.
   
Сим приподнял бровь.
   
— Вот это и в самом деле хорошая мысль. Просто на этот раз она завела тебя немного не туда.
   
— Ух ты! — сказала Фела из коридора, не входя в комнату. — Он это все серьезно?
   
— Абсолютно серьезно, — ответил Сим. — Хочешь честно? Я не уверен, что тебе безопасно сюда входить.
   
Я натянул рубашку.
   
— Я одет, — доложил я. — Могу даже сунуть руки под задницу, если ты сочтешь, что так безопаснее.
   
И так я и сделал.
   
Сим поморщился, но впустил Фелу в комнату и закрыл за ней дверь.
   
— Фела, ты такая роскошная женщина! — сказал я. — Я готов отдать тебе все деньги, что есть у меня в кошельке, только за то, чтобы две минуты полюбоваться на тебя голую. Я готов отдать тебе вообще все, что у меня есть. Кроме лютни.
   
Трудно сказать, кто из них покраснел сильнее. По-моему, все-таки Сим.
   
— Что, этого говорить не стоило, да? — спросил я.
   
— Не стоило, — сказал Сим. — Это тянет баллов на пять.
   
— Но это же нелогично, — возразил я. — На картинах рисуют голых женщин. Кто-то же покупает эти картины? И кто-то же для них позирует?
   
Сим кивнул.
   
— Это верно. Но все равно. Просто посиди смирно, ничего не говори и не делай, ладно?
   
Я кивнул.
   
— Просто ушам своим не верю, — сказала Фела. Лицо ее мало-помалу приобретало нормальный цвет. — Мне все-таки кажется, что вы двое меня разыгрываете.
   
— Ах, если бы! — сказал Симмон. — На самом деле это вещество — крайне опасная штука.
   
— Но как он может помнить про картины с голыми женщинами и при этом не помнить, что нельзя появляться на людях без рубашки? — спросила она у Сима, не сводя с меня глаз.
   
— Мне просто не кажется, что это так уж важно, — объяснил я. — Я ведь снимал рубашку во время порки, а это было в общественном месте. Странно, что такие пустяки кого-то волнуют.
   
— А ты знаешь, что будет, если ты попытаешься зарезать Амброза?
   
Я немного поразмыслил. Это было все равно что пытаться припомнить, что ты ел на завтрак месяц тому назад.
   
— По-моему, будет суд, — осторожно сказал я, — и люди станут угощать меня выпивкой…
   
Фела хихикнула в кулачок.
   
— Ну хорошо, подойдем с другой стороны, — сказал Симмон. — Что хуже: украсть пирожок или зарезать Амброза?
   
На этот раз я размышлял дольше.
   
— А пирожок с мясом или с яблоками?
   
— Ух ты… — шепотом сказала Фела. — Это просто…
   
Она покачала головой.
   
— У меня просто мурашки по спине ползают!
   
Симмон кивнул.
   
— Кошмарное снадобье. Это разновидность успокоительного, называется коринковый боб. Его даже глотать не надо. Оно всасывается прямо через кожу.
   
Фела пристально взглянула на него.
   
— А ты о нем откуда так много знаешь?
   
Сим слабо улыбнулся.
   
— Мандраг о нем рассказывает чуть ли не на каждой лекции по алхимии. Я эту историю уже раз десять слышал, не меньше. Это его излюбленный пример злоупотребления алхимией. Один алхимик воспользовался этим средством, чтобы погубить нескольких важных чиновников в Атуре, лет пятьдесят тому назад. И поймали его только благодаря тому, что одна графиня взбесилась в самый разгар свадьбы, убила с десяток человек и…
   
Сим осекся и покачал головой.
   
— В общем, вот так. Очень опасное вещество. Настолько опасное, что любовница алхимика сама выдала его стражникам.
   
— Надеюсь, он получил по заслугам!
   
— Получил, и с лихвой, — мрачно ответил Сим. — Но штука в чем: оно на всех действует немного по-разному. Это не просто снятие запретов. Это еще и усиление эмоций. Пробуждение тайных желаний, сочетающееся со странной, избирательной памятью. Нечто вроде моральной амнезии.
   
— Не могу сказать, что я себя плохо чувствую, — сказал я. — Чувствую я себя довольно хорошо на самом деле. Но я тревожусь из-за экзамена.
   
Сим взмахнул рукой.
   
— Вот видишь? Про экзамен он помнит. Для него это важно. А про остальное… просто забыл.
   
— А противоядия никакого нет? — с тревогой спросила Фела. — Может, надо отвести его в медику?
   
— Думаю, не стоит! — нервно ответил Симмон. — Они могут дать ему рвотное или слабительное, но это же не лекарство. Алхимия действует не так. Он сейчас находится под влиянием освобожденных начал. Их нельзя просто изгнать из организма, как ртуть или офалум.
   
— Идея с рвотным мне не нравится! — добавил я. — Если, конечно, мое мнение имеет значение.
   
— А еще они могут подумать, что он просто тронулся от перенапряжения во время экзаменов, — сказал Симмон Феле. — Такое каждую четверть случается с несколькими студентами. И его запрут в Гавани до тех пор, пока не убедятся, что…
   
Я вскочил на ноги, стиснув кулаки.
   
— Да пусть меня лучше порежут на куски и отправят в ад, чем я позволю им запереть меня в Гавани! — яростно выпалил я. — Хоть на час! Хоть на минуту!
   
Сим побледнел, отшатнулся, вскинул руки ладонями вперед, словно защищаясь. Но голос его по-прежнему звучал твердо и ровно.
   
— Квоут, трижды тебе говорю: остановись!
   
Я остановился. Фела смотрела на меня расширенными, перепуганными глазами.
   
Симмон твердо продолжал:
   
— Квоут, трижды тебе говорю: сядь!
   
Я сел.
   
Фела, стоящая у Симмона за спиной, поглядела на него с изумлением.
   
— Спасибо, — вежливо сказал Симмон, опуская руки. — Да, я с тобой согласен. Медика — не самое подходящее для тебя место. Переждать ты можешь и здесь.
   
— Мне тоже кажется, что так лучше, — сказал я.
   
— Даже если в медике все пройдет благополучно, — добавил Симмон, — я думаю, что ты будешь более обычного склонен высказывать свои мысли вслух.
   
Он криво улыбнулся.
   
— А тайны — это краеугольный камень цивилизации, и я знаю, что тебе известно больше, чем многим.
   
— По-моему, никаких тайн у меня нет, — заметил я.
   
Сим с Фелой одновременно разразились хохотом.
   
— Боюсь, что ты только что подтвердил слова Сима, — сказала Фела. — Мне известно, что у тебя их как минимум несколько.
   
— И мне тоже, — сказал Сим.
   
Я пожал плечами.
   
— Ты — мой пробный камень!
   
Потом улыбнулся Феле и достал кошелек.
   
Сим замотал головой.
   
— Нет-нет-нет! Я же тебе уже говорил. Увидеть ее голой — это худшее, что ты сейчас можешь сделать.
   
Глаза у Фелы слегка сузились.
   
— А в чем дело? — спросил я. — Ты что, боишься, что я повалю ее на пол и изнасилую?
   
Я расхохотался.
   
Сим посмотрел на меня.
   
— А что, нет?
   
— Нет, конечно! — ответил я.
   
Он оглянулся на Фелу, снова посмотрел на меня.
   
— А ты можешь объяснить почему? — с любопытством спросил он.
   
Я поразмыслил.
   
— Ну, потому что…
   
Я запнулся, потом покачал головой.
   
— Ну, просто… просто не могу. Я же знаю, что не могу съесть камень или пройти сквозь стену. Что-то вроде этого.
   
Я на секунду сосредоточился на этом, и у меня закружилась голова. Я прикрыл глаза рукой, стараясь не обращать внимания на непонятное головокружение.
   
— Пожалуйста, скажи, что я прав! — попросил я, внезапно испугавшись. — Камни ведь есть нельзя, верно?
   
— Да-да, ты прав! — поспешно сказала Фела. — Камни есть нельзя.
   
Я прекратил рыться у себя в голове в поисках ответа, и странное головокружение прекратилось.
   
Сим пристально смотрел на меня.
   
— Хотел бы я знать, что это означает! — сказал он.
   
— Кажется, я знаю… — негромко заметила Фела.
   
Я достал из кошелька костяной жребий.
   
— Я просто хотел поменяться, — объяснил я. — Но, может быть, ты все же не против, чтобы я увидел тебя голой?
   
Я встряхнул кошелек и посмотрел в глаза Феле.
   
— Сим говорит, что это плохо, но он совершенно ничего не смыслит в женщинах. Крыша у меня, быть может, приколочена не так прочно, как хотелось бы, но уж это я помню твердо!
   * * *
   
Прошло четыре часа, прежде чем я наконец начал мало-помалу вспоминать о запретах, и еще два, прежде чем они восстановились полностью. Симмон провел весь этот день со мной. Он терпеливо, как священник, объяснял, что нет, мне нельзя пойти и купить нам бутылку бренда. Нет, не надо выходить и пинать собаку, которая гавкает на той стороне улицы. Нет, не надо ходить в Имре и искать Денну. Нет. Трижды нет.
   
К тому времени, как зашло солнце, я снова сделался самим собой — умеренно аморальным типом. Симмон долго и придирчиво меня допрашивал, потом отвел меня домой, к Анкеру, и заставил поклясться молоком моей матери, что до утра я никуда выходить не буду. Я поклялся.
   
Но нельзя сказать, чтобы со мной все было в порядке. Меня по-прежнему обуревали эмоции, жарко вспыхивающие по любому поводу. И хуже того: ко мне не просто вернулась память. Воспоминания сделались особенно яркими и совершенно неуправляемыми.
   
Пока я сидел у Симмона, все было не так плохо. Его присутствие меня отвлекало и развлекало. Но, оставшись один в своей крошечной мансарде у Анкера, я оказался во власти воспоминаний. Казалось, мой разум твердо решил вытащить на свет и как следует рассмотреть все самое острое и мучительное, что хранилось у меня в памяти.
   
Вы, наверно, думаете, будто хуже всего были воспоминания о том, как погибла моя труппа. Как я вернулся в лагерь и обнаружил, что все горит. Как неестественно выглядели в сумерках трупы моих родителей. Запах горелой парусины, крови и паленого волоса. Воспоминания об убийцах. О чандрианах. О человеке, который говорил со мной, непрерывно ухмыляясь. О Пепле.
   
Да, это были дурные воспоминания, но за прошедшие годы я столько раз вытаскивал их и вертел в голове, что они сильно притупились. Я помнил тон и тембр голоса Хелиакса так же отчетливо, как голос своего отца. Я без труда мог вызвать в памяти лицо Пепла. Его ровные, осклабленные зубы. Его светлые вьющиеся волосы. Его глаза, черные, точно капли чернил. Его голос, пронизанный зимним холодом, и его слова: «Чьи-то родители пели совсем неправильные песни».
   
Вы, наверно, думаете, что это и были худшие мои воспоминания. Но нет. Вы ошибаетесь.
   
Хуже всего были воспоминания о моем детстве. О том, как медленно катится фургон, подпрыгивая на ухабах, а отец небрежно подергивает вожжами. О том, как его сильные руки лежат у меня на плечах, показывая, как надо стоять на сцене так, чтобы все мое тело говорило о гордости, или горе, или смущении. О том, как его пальцы поправляют мои на грифе лютни.
   
О том, как мать причесывает меня. Ощущение ее рук, обнимающих меня. О том, как удобно лежит моя голова у нее на груди. Как я сижу у нее на коленях возле ночного костра, сонный и счастливый, и все в порядке.
   
Вот эти воспоминания были хуже всего. Драгоценные и отчетливые. Острые, как глоток битого стекла. Я лежал в постели, свернувшись дрожащим клубком, не в силах заснуть, не в силах переключиться на что-то другое, не в силах перестать вспоминать. Снова. И снова. И снова.
   
И тут ко мне в окно тихонько постучали. Так тихонько, что я даже не услышал этого звука, пока он не затих. А потом я услышал, как у меня за спиной открылось окно.
   
— Квоут! — тихонько окликнула Аури.
   
Я стиснул зубы, сдерживая рыдания, и застыл, надеясь, что она подумает, будто я сплю, и уйдет прочь.
   
— Квоут! — повторила она. — Я тебе принесла…
   
На миг она умолкла, а потом воскликнула:
   
— Ой!
   
Я услышал шорох у себя за спиной. В лунном свете я видел на стене ее маленькую тень: Аури забралась в окно. Я почувствовал, как качнулась кровать, когда она влезла на нее.
   
Маленькая холодная ручка погладила мою щеку.
   
— Все хорошо, — шепнула она. — Иди сюда!
   
Я тихонько заплакал, и она мало-помалу развернула меня так, что моя голова оказалась у нее на коленях. Она что-то бормотала, убирая волосы у меня со лба. Ее руки казались прохладными на моем разгоряченном лице.
   
— Я все понимаю, — грустно сказала она. — Иногда бывает тяжело, да?
   
Она ласково гладила меня по голове, и от этого я рыдал все сильнее. Я просто не помнил, когда в последний раз кто-то прикасался ко мне с любовью.
   
— Я все понимаю, — говорила она. — На сердце у тебя камень, и временами он так тяжел, что тут уж ничего не поделаешь. Но тебе не обязательно справляться с этим в одиночку. Лучше бы ты ко мне пришел. Я же все понимаю.
   
Я судорожно дернулся и внезапно снова ощутил во рту привкус коринки.
   
— Мне так ее не хватает! — сказал я прежде, чем сообразил, что говорю. Потом я заставил себя заткнуться, пока не наговорил еще чего-нибудь. Я стиснул зубы и яростно замотал головой, как лошадь, норовящая вырвать поводья.
   
— Ты можешь говорить все, что хочешь, — мягко сказала Аури.
   
Я снова содрогнулся, ощутил вкус коринки, и внезапно слова хлынули из меня потоком.
   
— Она рассказывала, что я запел прежде, чем научился говорить. Она рассказывала, когда я был младенцем, у нее была привычка мурлыкать что-нибудь себе под нос, держа меня на руках. Не песни, нет. Просто нисходящую терцию, успокаивающие звуки. И вот в один прекрасный день она гуляла со мной вокруг лагеря и услышала, как я повторяю за ней. На две октавы выше. Пронзительная такая терция. Она говорила, это была моя первая песня. И мы пели ее друг другу. Годами…
   
Я осекся и стиснул зубы.
   
— Говори, говори, — шепнула Аури. — Можно говорить.
   
— Я никогда больше ее не увижу!
   
Я осекся и разрыдался, уже всерьез.
   
— Все хорошо, все хорошо, — шептала Аури. — Я здесь, я с тобой. Все в порядке.
  
  
   
    
ГЛАВА 8
    
ВОПРОСЫ
   
   
Следующие несколько дней нельзя назвать особенно приятными или продуктивными. Жребий Фелы приходился на самый конец экзаменов, так что я делал все, чтобы употребить доставшееся мне время с наибольшей пользой. Я попытался было работать в артной, но поспешил вернуться к себе, когда внезапно разрыдался, нанося руны на жаропровод. Мало того что я был не в состоянии поддерживать нужный алар — последнее, чего я хотел, это чтобы все думали, будто я тронулся от перенапряжения во время экзаменов.
   
В тот же вечер, когда я полз по узкому тоннелю, ведущему в архивы, мой рот снова наполнился вкусом коринки, и меня охватил безрассудный страх перед темным, тесным пространством. По счастью, я успел проползти не больше десятка футов, но даже так я едва не устроил себе сотрясение мозга, пытаясь выбраться обратно, и содрал руки в кровь о камни.
   
Так что следующие два дня я провел, делая вид, что болен, и стараясь не выходить из своей каморки. Я играл на лютне, спал зыбким тревожным сном и обдумывал планы мести Амброзу.
   * * *
   
Когда я спустился вниз, Анкер прибирался в зале.
   
— Ну что, полегчало? — спросил он.
   
— Немножко, — сказал я. Накануне у меня было всего два приступа с привкусом коринки, и те очень короткие. А главное, мне удалось проспать целую ночь, ни разу не проснувшись. Похоже, худшее осталось позади.
   
— Есть хочешь?
   
Я покачал головой.
   
— Экзамены сегодня…
   
Анкер нахмурился.
   
— Ну, так съешь хоть что-нибудь! Яблоко вон возьми…
   
Он порылся за стойкой и извлек наружу глиняную кружку и тяжелый кувшин.
   
— И молока выпей. Молоко все равно надо извести, пока не скисло. Чертов безлёдник уже пару дней как сдох. А ведь три таланта с меня за него содрали! Вот знал же я, что не стоит выбрасывать такие деньги, когда можно по дешевке купить нормального льду…
   
Я перегнулся через стойку и взглянул на длинный деревянный ящик, стоящий среди кружек и бутылок.
   
— Хотите, я посмотрю, в чем дело? — предложил я.
   
Анкер вскинул бровь.
   
— А ты что, разбираешься, что ли?
   
— Ну, посмотреть-то можно, — сказал я. — Если что-нибудь простенькое, могу и починить.
   
Анкер пожал плечами.
   
— Ну, хуже-то ты уже не сделаешь, он так и так сломан.
   
Он вытер руки передником и жестом пригласил меня за стойку.
   
— А я тебе пока пару яиц сварю. Все равно их тоже надо извести.
   
Он открыл длинный ящик, достал оттуда несколько яиц и ушел на кухню.
   
Я обогнул стойку и опустился на колени рядом с безлёдником. Это был выложенный камнями ящик размером с небольшой дорожный сундучок. За пределами Университета это был бы уникальный артефакт, диковинка, роскошь. Но здесь подобную штуку достать было нетрудно, поэтому он был всего лишь еще одной бесполезной богопротивной штуковиной, которая отказывается работать как следует.
   
На самом деле артефакт был самый что ни на есть простой и примитивный. Никаких тебе движущихся частей, просто две плоские оловянные ленты, исписанные рунами, которые передавали теплоту с одного конца ленты к другому. Фактически это был не более чем медленный и малоэффективный тепловой сифон.
   
Я коснулся оловянных лент. Правая была теплой — значит, та ее часть, что находится внутри, холодная. Но левая была комнатной температуры. Я вытянул шею, вглядываясь в руны, и заметил на олове глубокую царапину, перечеркнувшую целых две руны.
   
Это все объясняло. Сигалдри во многом подобна высказыванию. Если выкинуть из фразы пару слов, она становится бессмысленной. Точнее сказать, обычно она просто становится бессмысленной. А временами поврежденная сигалдри может приобрести какой-нибудь весьма неприятный эффект. Я нахмурился, глядя на ленту. Артефакт был попросту дурно изготовлен. Руны должны были находиться на внутренней стороне ленты, чтобы их нельзя было повредить.
   
Я порылся в ящике, нашел молоток для колки льда и несколькими аккуратными ударами выровнял поверхность олова, стерев поврежденные руны. Потом сосредоточился и кончиком картофелечистки выцарапал их заново.
   
Анкер вернулся с кухни с тарелкой вареных яиц и помидоров.
   
— Ну все, теперь должно заработать, — сказал я. И принялся есть — сначала из вежливости, но внезапно обнаружил, что и впрямь голоден.
   
Анкер осмотрел ящик, приподнял крышку.
   
— Что, так просто?
   
— Как и все остальное, — ответил я с набитым ртом. — Просто, когда знаешь, что делаешь. Я говорю, что должно заработать, а там не знаю. Подожди денек — и увидишь, холодит он или нет.
   
Я доел яйца и выпил молоко настолько торопливо, как мог, чтобы не показаться при этом невежливым.
   
— Мне нужно забрать деньги, что накопились у меня в баре, — сказал я. — В этой четверти мне будет нелегко заплатить за учебу.
   
Анкер кивнул и заглянул в тетрадку, которую держал под стойкой, подсчитывая, сколько «грейсдельского меда» я выпил за последние два месяца. Потом достал кошелек и отсчитал десять медных йот. Целый талант — вдвое больше, чем я рассчитывал! Я озадаченно уставился на него.
   
— Ребята Килвина взяли бы с меня не меньше полталанта за то, чтобы прийти и починить эту штуку, — объяснил Анкер, пнув безлёдник.
   
— Но я еще не уверен…
   
Он только рукой махнул.
   
— Если не починится, вычту из твоих денег за следующий месяц. Или заставлю тебя играть еще и по отторженьям!
   
Он ухмыльнулся.
   
— По-моему, это выгодное капиталовложение!
   
Я ссыпал деньги в кошелек. «Четыре таланта!»
   * * *
   
Я направлялся к артной, узнать, не проданы ли, наконец, мои лампы, когда вдали мелькнула знакомая фигура в черных одеждах магистра.
   
— Магистр Элодин! — окликнул я, видя, как он подходит к задней двери Зала магистров. Это было одно из немногих зданий, где я бывал довольно редко: там находились только квартиры магистров, комнаты постоянно проживающих гиллеров и гостиница для приезжих арканистов.
   
Услышав свое имя, он обернулся. Потом, увидев, что к нему бегу я, закатил глаза и снова отвернулся к двери.
   
— Магистр Элодин, — сказал я, запыхавшись, — могу ли я задать вам один вопрос?
   
— Ну, с точки зрения статистики это вполне вероятно, — отвечал Элодин, отпирая дверь блестящим латунным ключом.
   
— Так можно спросить или нет?
   
— Сомневаюсь, что какая-либо сила, доступная человеку, способна вас остановить.
   
Он распахнул дверь и вошел внутрь.
   
Меня никто не приглашал, но я все же просочился следом. Выследить Элодина было не так просто, и я тревожился, что если упущу нынешний шанс, то не увижу его еще целый оборот.
   
Я шагал следом за ним по узкому каменному коридору.
   
— До меня дошли слухи, что вы собираете группу студентов, чтобы учить их именам, — осторожно начал я.
   
— Это не вопрос! — заметил Элодин, взбегая по длинной и узкой лестнице.
   
Я подавил желание огрызнуться и набрал вместо этого побольше воздуху.
   
— Правда ли, что вы собираете группу?
   
— Да.
   
— Планируете ли вы включить в нее меня?
   
Элодин остановился на лестнице и развернулся лицом ко мне. Черное одеяние магистра смотрелось на нем довольно нелепо. Волосы у него были взлохмаченные, лицо чересчур юное, почти мальчишеское.
   
Он долго и пристально смотрел на меня, наверно, целую минуту. Он мерил меня взглядом, как будто я был конем, на которого он собирался поставить деньги, или говяжьей полутушей, которую он собирался продавать на вес.
   
Но все это были пустяки по сравнению с тем, когда он посмотрел мне в глаза. Какое-то мгновение это нервировало. А потом мне показалось, как будто на лестнице погасили свет и она погрузилась в полумрак. Или как будто я погрузился глубоко под воду и страшное давление мешает мне вздохнуть.
   
— Черт бы вас побрал, полоумный! — донесся, словно бы издалека, знакомый голос. — Если вы снова собираетесь впадать в транс, имейте совесть: отправляйтесь в Гавань и сходите с ума там, чтобы нам не пришлось волочить туда вашу забрызганную пеной тушу! А если нет, то отойдите в сторону!
   
Элодин оторвал от меня свой взгляд, и все вокруг внезапно снова сделалось ярким и отчетливым. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не начать хватать воздух ртом.
   
По лестнице, грубо отпихнув Элодина в сторону, протопал магистр Хемме. Увидев меня, он фыркнул.
   
— Ну да, конечно. И недоумок тоже здесь! Могу ли я порекомендовать вам один полезный учебник? Замечательная книга, называется «Коридоры, их устройство и назначение — начальный курс для умственно отсталых».
   
Он исподлобья уставился на меня и, видя, что я не спешу шарахаться в сторону, противно ухмыльнулся:
   
— Ах да, вас ведь по-прежнему не пускают в архивы, не так ли? Быть может, мне следует подавать наиболее существенную информацию в более доступной для вас форме? Как насчет пантомимы или кукольного представления?
   
Я отступил в сторону, и Хемме пронесся мимо, что-то бормоча себе под нос. Элодин направил убийственный взгляд в широкую спину магистра. И только когда Хемме свернул за угол, Элодин снова обратил внимание на меня.
   
Он вздохнул.
   
— Знаете, ре'лар Квоут, лучше бы вы посвятили себя другим занятиям. Дал вас обожает, Килвин тоже. Судя по всему, у них вы делаете большие успехи.
   
— Но сударь, — сказал я, стараясь не выдать своего смятения, — ведь это же вы высказались за то, чтобы сделать меня ре'ларом!
   
Он развернулся и пошел дальше вверх по лестнице.
   
— Ну так тем более вам стоит ценить мои мудрые советы, верно?
   
— Но если вы обучаете других студентов, то почему не меня?
   
— Потому что вы слишком рветесь учиться, чтобы учиться как следует, — небрежно ответил он. — Вы слишком горды, чтобы как следует слушать. А главное, вы слишком умны. И последнее — хуже всего.
   
— Некоторые наставники предпочитают иметь дело с умными студентами, — буркнул я. Мы очутились в просторном коридоре.
   
— Да, — сказал Элодин. — Дал, Килвин, Арвил — все они предпочитают умных студентов. Вот и учитесь у них. Ваша жизнь станет куда проще, и моя тоже.
   
— Но…
   
Элодин внезапно остановился прямо посреди коридора.
   
— Отлично! — сказал он. — Докажите, что вас стоит учить. Разрушьте мои предположения до основания.
   
Он выразительно охлопывал свое одеяние, как будто искал что-то в карманах.
   
— К моему большому сожалению, я не могу войти в эту дверь.
   
Он постучал по ней костяшкой пальца.
   
— Что вы сделаете в подобной ситуации, ре'лар Квоут?
   
Я улыбнулся, невзирая на раздражение, которое испытывал. Он не мог бы придумать вызова, более соответствующего моим талантам! Я достал из кармана своего плаща длинную и тонкую полоску пружинной стали, присел перед дверью и заглянул в замочную скважину. Замок был массивный, прочный. Но, хотя массивные замки выглядят впечатляюще, на самом деле отпереть их куда проще, если только их хорошо смазывают.
   
Этот был смазан на совесть. Я успел сделать три ровных вдоха, и он уже провернулся с приятным моему уху щелчком. Я встал, отряхнул колени и торжественно распахнул дверь.
   
Элодин, похоже, и впрямь был изрядно впечатлен. Когда дверь распахнулась, он вскинул брови.
   
— Недурно! — произнес он, входя внутрь.
   
Я следовал за ним по пятам. Я никогда прежде не задумывался, как должны выглядеть комнаты Элодина. Но если бы я об этом задумался, мне бы никогда не пришло в голову, что они могут выглядеть так.
   
Это были просторные, роскошные апартаменты с высокими потолками и толстыми коврами. Стены были отделаны мореным дубом, в высокие окна лился утренний свет. На стенах висели картины, вдоль стен стояла массивная антикварная мебель. Короче, эти покои выглядели на удивление тривиально.
   
Элодин стремительно миновал прихожую, со вкусом обставленную гостиную и вошел в спальню. Хотя здесь было бы скорее уместно слово «опочивальня». Огромная комната, кровать под балдахином, просторная, как корабль. Элодин распахнул дверцы гардероба и принялся вытаскивать наружу длинные черные одеяния, такие же, как то, что было на нем.
   
— Нате, держите!
   
Элодин совал мне охапки одеяний, пока они не начали вываливаться у меня из рук. Часть из них были простыми, тряпичными, повседневными, часть — из дорогого тонкого полотна или роскошного мягкого бархата. Еще с полдюжины одеяний Элодин повесил себе на руку и пошел с ними обратно в гостиную.
   
Мы миновали старинные книжные шкафы, уставленные сотнями книг, огромный полированный стол. Одну стену гостиной целиком занимал большой камин, достаточно просторный, чтобы в нем можно было зажарить свинью на вертеле, хотя сейчас в нем горел довольно скромный огонек, разгоняющий холод ранней осени.
   
Элодин взял со стола хрустальный графин и подошел к камину. Он свалил одеяния, которые держал в руках, поверх тех, которые нес я, так что я едва мог видеть поверх этой кучи. Аккуратно вытащив пробку, Элодин попробовал содержимое графина на вкус, одобрительно приподнял бровь и посмотрел графин на свет.
   
Я решил попытать счастья еще раз:
   
— Магистр Элодин! Почему вы не хотите учить меня именам?
   
— Это не тот вопрос, — ответил он и выплеснул содержимое графина на угли, тлеющие в камине. Жарко полыхнуло пламя. Элодин забрал у меня те тряпки, которые принес, и не спеша скормил камину бархатное одеяние. Одеяние быстро вспыхнуло, и, когда оно как следует разгорелось, Элодин проворно побросал в огонь остальные, одно за другим. Образовалась большая груда тлеющих тряпок, в каминную трубу потянулся густой дым. — Попробуйте еще раз.
   
Я не удержался и задал самый очевидный вопрос:
   
— Зачем вы жжете свою одежду?
   
— Не-а. Даже и рядом не лежало, — сказал он, взял у меня еще несколько одеяний и сунул их в камин. Потом с лязгом закрыл задвижку каминной трубы. Клубы дыма повалили в комнату. Элодин слегка закашлялся, отступил назад и огляделся с довольным видом.
   
Я внезапно сообразил, что происходит.
   
— О боже! — воскликнул я. — Чьи это комнаты?
   
Элодин удовлетворенно кивнул.
   
— Очень хорошо! Меня бы также устроил вопрос «Почему у вас нет ключа от этой двери?» или «Что мы тут делаем?».
   
Он смотрел на меня, взгляд у него был серьезный.
   
— Если дверь заперта, значит, на то есть причина. И если у человека нет ключа, значит, есть причина его не впускать.
   
Он потыкал ногой груду тлеющего тряпья, как бы затем, чтобы убедиться, что оно не вывалится наружу.
   
— Вы умны и знаете об этом. Это и есть ваша слабость. Вам все кажется, будто вы понимаете, во что ввязываетесь, хотя на самом деле это не так.
   
Элодин снова посмотрел на меня, его темные глаза были очень серьезны.
   
— Вам кажется, будто вы можете мне довериться, — сказал он. — Будто я вас научу всему, что надо, и уберегу от всего, что может случиться. Но это худшая разновидность глупости.
   
— Чьи это комнаты? — тупо повторил я.
   
Он внезапно расплылся в улыбке.
   
— Магистра Хемме!
   
— И зачем вы жжете всю его одежду? — спросил я, пытаясь не обращать внимания на то, что комната стремительно наполняется горьким дымом.
   
Элодин посмотрел на меня, как на идиота.
   
— Потому что я его ненавижу!
   
Он вытащил из складок мантии хрустальный графин и шварнул его об стенку камина. Графин разлетелся вдребезги, и огонь вспыхнул еще ярче от того, что оставалось внутри.
   
— Он осел и ублюдок. Никто не смеет так со мной говорить!
   
Дым продолжал заполнять комнату. Если бы не высокие потолки, мы бы уже задыхались. Но и без того дышать становилось трудновато. Мы бросились к выходу. Элодин отворил дверь, и дым повалил в коридор.
   
Мы стояли у двери, глядя друг на друга. Мимо нас струился дым. Я решил подойти к проблеме с другой стороны.
   
— Магистр Элодин, — сказал я, — я понимаю ваши колебания. Иногда мне действительно недостает предусмотрительности.
   
— Очевидно, да.
   
— И, должен признаться, временами мои поступки бывают…
   
Я замялся, пытаясь придумать более уничижительное для меня определение, чем «необдуманные».
   
— Невообразимо идиотскими? — подсказал Элодин.
   
Меня охватил гнев, я начисто забыл о своем намерении продемонстрировать смирение.
   
— Ну знаете ли! Слава богу, я тут не единственный, кому случалось принимать неразумные решения! — выпалил я, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. Я посмотрел ему в глаза. — Про ваши подвиги я тоже наслышан! Говорят, вы и сами немало начудили, когда были студентом!
   
Улыбающаяся физиономия Элодина несколько вытянулась, придав вид человека, который что-то проглотил и это застряло у него в горле.
   
Я продолжал:
   
— Если вы думаете, будто я безрассуден, так сделайте с этим что-нибудь! Укажите мне верный путь! Направьте мой неокрепший юный разум…
   
Тут я глотнул дыма и закашлялся, это вынудило меня оборвать свою тираду на полуслове.
   
— Сделайте что-нибудь, черт побери! — прохрипел я. — Научите меня!
   
Не то чтобы я кричал, но под конец все-таки запыхался. Мой гнев улегся так же стремительно, как и вспыхнул, и я испугался, что зашел чересчур далеко.
   
Но Элодин просто смотрел на меня, и все.
   
— А с чего ты взял, будто я тебя не учу? — озадаченно спросил он. — Если не считать того факта, что ты упорно отказываешься учиться.
   
Потом он развернулся и пошел прочь по коридору.
   
— На твоем месте я бы предпочел убраться отсюда, — бросил он через плечо. — Люди захотят выяснить, кто это устроил, а что вы с Хемме не ладите — это всем известно.
   
Меня прошиб холодный пот.
   
— Что?!
   
— И помыться перед экзаменом тебе не помешало бы, — продолжал он. — Нехорошо получится, если от тебя будет вонять дымом. Я живу здесь, — Элодин достал из кармана ключ и отпер дверь в дальнем конце коридора. — И чем ты это объяснишь?
  
  
   
    
ГЛАВА 9
    
ВЕЖЛИВОСТЬ
   
   
Волосы у меня были еще влажные, когда я миновал короткий коридор и поднялся по лесенке на сцену пустого театра. В зале, как всегда, было темно, освещен был лишь огромный стол в форме полумесяца. Я остановился на краю освещенного пространства и стал вежливо ждать.
   
Ректор жестом подозвал меня, и я подошел к центру стола и протянул ему свой жребий. Потом отступил назад и остановился в круге чуть более яркого света между краями стола.
   
Девять магистров воззрились на меня. Мне хотелось бы сказать, что они выглядели грозно, точно вороны на ограде, или вроде того. Но хотя все они были в своих парадных одеяниях, они выглядели слишком разными, чтобы казаться единым целым.
   
А кроме того, я видел на их лицах признаки усталости. До меня только сейчас дошло, что, как ни ненавидят экзамены студенты, для магистров это тоже далеко не прогулка в саду.
   
— Квоут, сын Арлидена, — официально объявил ректор. — Ре'лар.
   
Он указал на правый конец стола.
   
— Магистр медицины!
   
Арвил пристально посмотрел на меня. В своих круглых очках он выглядел добрым дедушкой.
   
— Каковы медицинские свойства мхенки? — спросил он.
   
— Сильное обезболивающее, — начал я. — Вызывает сильную кататонию. Может действовать как слабительное…
   
Я замялся.
   
— Она обладает еще множеством сложных побочных действий. Перечислить их все?
   
Арвил покачал головой.
   
— В медику пришел пациент, жалующийся на боли в суставах и затрудненное дыхание. Он испытывает сухость во рту и утверждает, что чувствует сладковатый привкус. Жалуется на озноб, но на самом деле потеет и его лихорадит. Какой диагноз вы ему поставите?
   
Я набрал было воздуху, потом замялся.
   
— Магистр Арвил, ставить диагнозы в мои обязанности не входит. Я бы позвал кого-то из ваших эл'те.
   
Он улыбнулся мне, вокруг глаз разбежались морщинки.
   
— Верно, — сказал он. — Но, чисто в учебных целях, — как вы думаете, что с ним?
   
— А этот пациент — студент?
   
Арвил приподнял бровь.
   
— А как это влияет на цены на масло?
   
— Ну, если он работает в артной, это может быть литейная лихорадка, — сказал я. Арвил вскинул бровь, и я добавил: — В артной легко можно отравиться металлами. Такое случается редко, потому что обычно студенты хорошо подготовлены, но человек, работающий с раскаленной бронзой, всегда может вдохнуть смертельную дозу паров, если не будет осторожен.
   
Я видел, как кивает Килвин, и радовался: мне не пришлось сознаваться, что знаю я все это только потому, что сам словил литейную лихорадку не далее как месяц тому назад.
   
Арвил задумчиво хмыкнул, потом указал на другой конец стола.
   
— Магистр арифметики!
   
На левом конце стола сидел Брандье.
   
— Сколько пенни вы получите с таланта, при условии, что меняла берет четыре процента? — спросил он, не поднимая глаз от лежащих перед ним бумаг.
   
— Каких именно пенни, магистр Брандье?
   
Он поднял голову и нахмурился.
   
— Мы пока еще в Содружестве, если я правильно помню!
   
Я принялся считать в уме, основываясь на данных из тех книг, которые он выложил в архивах. Это были не те курсы обмена, которыми пользовались ростовщики, это были официальные курсы валют, которыми пользовались государства и финансисты, чтобы иметь возможность лгать друг другу на общей почве.
   
— В железных пенни — триста пятьдесят, — сказал я, потом добавил: — И еще один. С половиной.
   
Брандье оторвал взгляд от бумаг прежде, чем я успел договорить.
   
— Золото вашего компаса указывает на двести двадцать, платина — на сто двенадцать, а кобальт — на тридцать два. Где вы находитесь?
   
Этот вопрос поставил меня в тупик. Ориентация по триметаллическому компасу требовала подробных карт и сложных тригонометрических расчетов. Обычно этим занимались только моряки и картографы, и для расчетов они пользовались готовыми подробными картами. Я и компас-то живьем видел всего два раза в жизни.
   
Либо этот вопрос обсуждался в одной из книг, которые Брандье выложил для подробного изучения, либо он был нарочно придуман затем, чтобы вставить палку мне в колесо. Поскольку Брандье с Хемме были друзьями, то скорее второе.
   
Я закрыл глаза, мысленно представил себе карту цивилизованного мира и постарался прикинуть, где это может быть.
   
— Тарбеан? — сказал я. — Или, может быть, где-то в Илле?
   
Я открыл глаза.
   
— Честно говоря, понятия не имею.
   
Брандье что-то пометил у себя в бумагах.
   
— Магистр имен! — сказал он, не поднимая головы.
   
Элодин ухмыльнулся мне ехидной, заговорщицкой улыбочкой, и меня внезапно охватил страх, что он сейчас всем расскажет о том, какую роль я сыграл в том, что мы натворили в комнатах Хемме нынче утром.
   
Но он всего лишь театрально вскинул три пальца.
   
— У вас на руках три пики, — сказал он, — а еще пять пик разыграно.
   
Он сложил пальцы домиком и серьезно уставился на меня.
   
— Сколько всего пик, а?
   
— Восемь пик, — ответил я.
   
Прочие магистры зашевелились. Арвил вздохнул. Килвин сник. Хемме с Брандье даже переглянулись и закатили глаза. Все вместе создали впечатление страдальческого долготерпения.
   
Элодин обвел их гневным взглядом.
   
— Что такое? — осведомился он, и в голосе его зазвенела сталь. — Вы хотите, чтобы я относился к этим песням и пляскам более серьезно? Вы хотите, чтобы я задавал ему вопросы, на которые может ответить лишь именователь?
   
Прочие магистры застыли. Им явно сделалось не по себе, они избегали встречаться с ним взглядом. Только Хемме посмотрел ему в глаза, открыто и злобно.
   
— Ну хорошо, — сказал Элодин, снова оборачиваясь ко мне.
   
Глаза у него потемнели, и голос обрел странную звучность.
   
Он звучал не так уж громко, но когда Элодин говорил, казалось, будто его голос заполняет собой весь зал. Другим звукам не оставалось места.
   
— Куда уходит луна, — мрачно спросил Элодин, — когда она исчезает с нашего небосвода?
   
Когда он умолк, в зале сделалось неестественно тихо. Словно его голос оставил дыру в мироздании.
   
Я выждал, чтобы понять, весь ли это вопрос. И признался:
   
— Понятия не имею.
   
После голоса Элодина мой казался довольно тонким и слабым.
   
Элодин пожал плечами и любезно указал через стол.
   
— Магистр симпатической магии.
   
Элкса Дал был единственным, кто явно чувствовал себя комфортно в парадной мантии. Своей черной бородой и узким лицом он, как всегда, напомнил мне злого колдуна, персонажа ряда дурных атуранских пьес. На меня он взглянул сочувственно.
   
— Что вы можете сказать о связывании в случае линейного фульманического притяжения?
   
Я бойко отбарабанил нужные формулы.
   
Он кивнул.
   
— Каково расстояние непреодолимого затухания для железа?
   
— Восемь километров двести метров, — ответил я. Это был ответ из учебника, хотя насчет «непреодолимого» я мог бы поспорить. Разумеется, перемещение сколь-либо значимого количества энергии на расстояние более тринадцати километров было статистически невозможным, однако использовать симпатию для определения наличия предмета или вещества можно на значительно больших расстояниях.
   
— У вас есть унция кипящей воды. Сколько теплоты потребуется, чтобы она выкипела досуха?
   
Я порылся в памяти, припоминая таблицы испарения, с которыми работал в артной.
   
— Сто восемьдесят таумов, — ответил я куда увереннее, чем чувствовал себя на самом деле.
   
— Меня все устраивает, — сказал Дал. — Магистр алхимии!
   
Мандраг отмахнулся пятнистой рукой.
   
— У меня вопросов нет.
   
— Он здорово разбирается в картах! — подсказал Элодин.
   
Мандраг сурово посмотрел на Элодина.
   
— Магистр архивов!
   
Лоррен посмотрел на меня. Его длинное лицо осталось бесстрастным.
   
— Каковы правила посещения архивов?
   
Я вспыхнул и опустил глаза.
   
— Ходить тихо, — начал я. — С уважением относиться к книгам. Повиноваться хранистам. Не пить. Не есть… — я сглотнул. — И не вносить огня.
   
Лоррен кивнул. Ничто в его тоне или поведении не выражало неодобрения, но от этого было только хуже. Он скользнул взглядом вдоль стола.
   
— Магистр артефактов.
   
Я выругался про себя. За последний оборот я прочитал все шесть книг, которые магистр Лоррен выложил для ознакомления ре'ларов. На одно только «Железо и пламя: Атур и империя» Фелтеми Рейса у меня ушло добрых десять часов! Мало о чем я мечтал больше, чем о допуске в архивы, и я отчаянно надеялся произвести впечатление на магистра Лоррена, ответив на любые вопросы, какие он мог задать…
   
Но тут уж ничего не поделаешь. Я обернулся к Килвину.
   
— Фульманическое осаждение меди! — буркнул себе в бороду огромный магистр, смахивающий на медведя.
   
Я изложил по пунктам. Оно мне потребовалось, когда я делал расчеты для трюмных ламп.
   
— Коэффициент проводимости иридия.
   
Коэффициент проводимости иридия мне был необходим для зарядки излучателей ламп. Что, Килвин нарочно подбрасывает мне самые простые вопросы? Я дал ответ.
   
— Хорошо, — прогудел Килвин. — Магистр риторики!
   
Я перевел дух и обернулся к Хемме. Я даже прочел целых три его книги, хотя питал глубочайшее отвращение ко всякой риторике и прочей бесполезной философии.
   
Ну, ничего, я сумею на пару минут засунуть свое отвращение куда подальше и сыграть хорошего, послушного студента. Я из эдема руэ, мне не привыкать к лицедейству!
   
Хемме уставился на меня исподлобья, его круглое лицо багровело, точно гневная луна.
   
— Это вы подожгли мою квартиру, наглый плут?
   
Этот прямолинейный вопрос застал меня врасплох. Я был готов к самым заковыристым вопросам, к коварным вопросам, к вопросам, которые всегда можно вывернуть так, чтобы любой мой ответ казался неверным.
   
Но это брошенное в лицо обвинение выбило меня из колеи. А слово «плут» я особенно ненавижу. Буря чувств поднялась в моей душе, и я ощутил во рту привкус коринки. Все еще обдумывая, как будет лучше ответить на этот вопрос, я вдруг обнаружил, что уже говорю.
   
— Квартиру вашу я не поджигал, — честно ответил я. — Но с удовольствием поджег бы. И хорошо бы, чтобы вы были внутри и крепко спали.
   
Лицо Хемме из грозного сделалось ошарашенным.
   
— Ре'лар Квоут! — рявкнул ректор. — Не забывайте о вежливости, или я лично предъявлю вам обвинение в неподобающем поведении!
   
Привкус коринки исчез так же стремительно, как появился. Голова у меня слегка кружилась, я вспотел от страха и смущения.
   
— Приношу свои извинения, господин ректор, — поспешно ответил я, глядя в пол. — Я говорил под влиянием гнева. Слово «плут» в моем народе считается особенно оскорбительным. Оно звучит как насмешка над хладнокровным истреблением тысяч эдема руэ.
   
Ректор заинтересованно нахмурился.
   
— Должен признаться, что этимология этого слова мне неизвестна… — задумчиво произнес он. — Пожалуй, это и будет моим вопросом.
   
— Постойте, — перебил его Хемме, — я еще не закончил!
   
— Нет, вы закончили! — отрезал ректор. — Вы ничем не лучше этого мальчишки, Джейсом, но ему простительно, а вам нет. Вы продемонстрировали неспособность вести себя как профессионал, так что замкните уста и радуйтесь, что я не требую вынести вам официальный выговор.
   
Хемме побелел от гнева, но промолчал.
   
Ректор обернулся ко мне.
   
— Магистр языков! — официально представился он. — Ре'лар Квоут, расскажите нам об этимологии слова «плут».
   
— Оно восходит ко временам чисток, устроенных императором Алькионом, — ответил я. — Император издал указ, гласящий, что любые «путешествующие лицедеи», скитающиеся по дорогам, подлежат штрафу, заточению и высылке без суда. Термин «путешествующий лицедей» позднее сократился до «плут» путем метаплазмической энклитизации.
   
Ректор приподнял бровь.
   
— В самом деле?
   
Я кивнул.
   
— Кроме того, полагаю, возникла ложная этимология, связывающая это слово с выражением «плутать по дорогам».
   
Ректор торжественно кивнул.
   
— Благодарю вас, ре'лар Квоут. Присядьте, пока мы совещаемся.
  
  
   
    
ГЛАВА 10
    
СОКРОВИЩЕ ПОД ЗАМКОМ
   
   
Мне назначили плату в девять талантов пять йот. Лучше, чем десять, что предрекал мне Манет, но все равно это было больше, чем имелось у меня в кошельке. И до завтра мне нужно было рассчитаться с казначеем, а не то мне придется пропустить целую четверть.
   
Конечно, можно было бы и отложить занятия на четверть, это не катастрофа. Но только студенты имели право пользоваться университетским имуществом, таким, как оборудование артефактной. А это означало, что, если я не сумею заплатить за обучение, я не смогу работать в мастерской у Килвина. А это было единственное место, где я мог рассчитывать заработать на обучение.
   
Я зашел в хранение. Когда я подошел к окошку, Джаксим улыбнулся.
   
— А твои лампы ушли как раз сегодня утром! — сказал он. — Нам даже удалось продать их чуть-чуть подороже, потому что они были последние.
   
Он нашел нужную страницу в конторской книге.
   
— Тебе полагается шестьдесят процентов, а именно — четыре таланта восемь йот. За вычетом стоимости расходных материалов… — он провел пальцем вниз по странице, — остается два таланта, три йоты и восемь драбов.
   
Джаксим сделал пометку в книге и выписал мне расписку. Я аккуратно сложил бумагу и спрятал ее в кошелек. Бумага не имела приятной тяжести монет, и все же с ней мое состояние перевалило за шесть талантов. Большие деньги, но все-таки этого недостаточно.
   
А ведь если бы я не вышел из себя тогда, на экзамене, глядишь, этого бы и хватило! А еще я мог бы подольше позаниматься или заработать побольше денег — если бы не был вынужден целых два дня проторчать у себя в комнате, то рыдая, то ярясь и чувствуя во рту привкус коринки!
   
И тут меня осенило.
   
— Тогда я, пожалуй, возьмусь за что-нибудь новенькое, — небрежно сказал я. — Мне нужен небольшой тигель. Три унции олова. Две унции бронзы. Четыре унции серебра. Катушка тонкой золотой проволоки. Медная…
   
— Секундочку! — перебил меня Джаксим. Он провел пальцем вдоль моего столбца в конторской книге. — А тут не записано, что тебе положено выдавать золото и серебро.
   
Он посмотрел на меня.
   
— Это ошибка?
   
Я заколебался. Врать мне не хотелось.
   
— А я не знал, что на это требуется особое разрешение…
   
Джаксим понимающе ухмыльнулся.
   
— Ты же не первый, кто пытается провернуть нечто подобное, — сказал он. — Что, плату высокую назначили?
   
Я кивнул.
   
Он сочувственно поморщился.
   
— Ну извини. Но Килвин понимает, что, если не смотреть в оба, хранение моментально превратится в лавку заимодавца.
   
Он закрыл книгу.
   
— Придется тебе пойти к ростовщику, как и всем прочим.
   
Я показал ему обе свои руки, наглядно продемонстрировав, что ни одного кольца на них нет.
   
Джаксим дернул щекой.
   
— Да, плохо дело… А то я знаю нормального ростовщика на Серебряном Дворе, он берет всего десять процентов в месяц. Все равно, конечно, как зубы драть, но все-таки получше прочих.
   
Я кивнул и вздохнул. «Серебряным Двором» называлось место, где держали свои лавки официальные ростовщики из гильдии. Но мне они ничем не помогут.
   
— Ну ничего, бывало и хуже, — сказал я.
   * * *
   
Шагая в Имре и ощущая на плече привычную тяжесть лютни, я еще раз все хорошенько обдумал.
   
Положение было сложное, но все же не безвыходное. Ни один официальный ростовщик не даст денег без залога сироте из эдема руэ, но можно было взять денег у Деви. И все же к этому прибегать не хотелось бы. Мало того что она брала зверские проценты, меня тревожило то, какие услуги она может потребовать, если я вдруг не сумею выплатить долг. Вряд ли это будет что-то пустяковое. Или простое. Или совершенно законное.
   
Вот о чем я размышлял, переходя Каменный мост. Я завернул к аптекарю, а потом направился к «Седому человеку».
   
Отворив дверь, я увидел, что «Седой человек» не трактир, а гостиница. Здесь не было общего зала, где постояльцы собираются и пьют. Только небольшой, богато отделанный и обставленный холл вкупе с богато одетым привратником, который уставился на меня весьма неодобрительно, чтобы не сказать с отвращением.
   
— Чем могу служить, молодой человек? — осведомился он, когда я вошел.
   
— Я в гости к даме, — сказал я. — Ее имя — Динель.
   
Он кивнул.
   
— Я схожу и посмотрю, у себя ли она.
   
— Не трудитесь, — сказал я, направляясь к лестнице. — Она меня ждет.
   
Привратник преградил мне путь.
   
— Увы, пропустить вас к ней я не могу, — сказал он. — Но с удовольствием посмотрю, у себя ли она.
   
И протянул руку. Я посмотрел на нее.
   
— Нельзя ли вашу визитную карточку? — сказал он. — Чтобы я мог вручить ее даме?
   
— А как же вы можете вручить ей мою карточку, если даже не знаете, у себя она или нет? — поинтересовался я.
   
Привратник улыбнулся особенной привратницкой улыбкой. Улыбка была снисходительная, любезная и при этом такая неприятная, что я нарочно ее запомнил, на будущее. Подобная улыбка — это произведение искусства. И я, выросший на сцене, способен был ее оценить сразу в нескольких аспектах. Подобная улыбка в определенных кругах ничем не хуже ножа, возможно, в один прекрасный день она мне пригодится.
   
— Видите ли, — сказал привратник, — дама, безусловно, у себя. Но это вовсе не значит, что она у себя для вас.
   
— Можете ей передать, что пришел Квоут, — сказал я. Все это меня скорее позабавило, чем оскорбило. — А я подожду.
   
Ждать пришлось недолго. Привратник спустился вниз с раздраженным видом, словно он уже предвкушал, как сейчас выкинет меня за дверь, и был разочарован.
   
— Прошу вас, — сказал он.
   
Я последовал за ним наверх. Он отворил дверь, и я прошествовал мимо него, стараясь выглядеть как можно более небрежно и горделиво, чтобы посильнее его разозлить.
   
Я очутился в гостиной с широкими окнами, в которые били лучи предзакатного солнца, достаточно большой, чтобы выглядеть просторной, несмотря на расставленные по ней кресла и кушетки. У противоположной стены стояли цимбалы с молоточками, а один угол был целиком занят массивной модеганской арфой.
   
Денна стояла в центре комнаты, одетая в зеленое бархатное платье. Прическа открывала ее стройную шею и выставляла напоказ изумрудные серьги-капельки и такую же подвеску на груди.
   
Денна беседовала с молодым человеком. Он был… самое удачное слово, какое я могу подобрать, — это «хорошенький». Миловидное, чисто выбритое лицо с большими темными глазами.
   
Молодой человек выглядел как дворянин, от которого отвернулась удача, причем достаточно давно, чтобы стало ясно, что это уже не временные трудности. Одежда хорошая, но мятая. Черные волосы явно подстрижены с расчетом на завивку, но слишком долго не встречались с шипцами цирюльника. Глаза у него запали, как будто с недосыпа.
   
Денна протянула мне навстречу обе руки.
   
— Квоут! — воскликнула она. — Познакомьтесь, это Джеффри!
   
— Рад знакомству, Квоут, — сказал Джеффри. — Динель мне немало о вас рассказывала. Вы ведь немного… как это сказать? Волшебник?
   
Улыбка у него была открытая и совершенно бесхитростная.
   
— Точнее сказать, арканист, — ответил я настолько вежливо, насколько мог. — Слово «волшебник» приводит на ум слишком много ерунды, о которой пишут в волшебных сказках. Люди думают, будто нам полагается носить черные мантии и потрясать птичьими потрохами. А вы сами кто будете?
   
— Джеффри у нас поэт, — сказала Денна. — Хороший поэт, между прочим, хоть он это и отрицает.
   
— И буду отрицать! — кивнул Джеффри, но тут его улыбка увяла. — Однако мне пора. У меня назначена встреча с людьми, которых нельзя заставлять ждать…
   
Он поцеловал Денну в щечку, дружески пожал мне руку и удалился.
   
Денна проводила его взглядом.
   
— Славный юноша…
   
— Ты так говоришь, будто жалеешь об этом, — заметил я.
   
— Не будь он такой славный, ему было бы по силам удержать в голове две мысли зараз. Может быть, они бы даже столкнулись и выбили искру разумного. Ну, хотя бы струйку дыма — это создало бы видимость, что там внутри хоть что-то происходит.
   
Денна вздохнула.
   
— Что, он настолько туп?
   
Она покачала головой.
   
— Да нет. Просто доверчив. В нем нет ни капли расчетливости, и с тех пор, как он появился тут месяц назад, он только и делает, что попадает впросак.
   
Я достал из кармана плаща два маленьких матерчатых свертка, голубой и белый.
   
— У меня для тебя подарок.
   
Денна взяла их в руки, вид у нее был слегка озадаченный.
   
Несколько часов тому назад это казалось хорошей идеей, а теперь выглядело как глупость.
   
— Для твоих легких, — пояснил я, немного смутившись. — Я знаю, у тебя временами бывают проблемы…
   
Она склонила голову набок.
   
— Ах вот как? А откуда ты это знаешь, а?
   
— Ну, ты упоминала об этом, когда мы были в Требоне, — сказал я. — Я разузнал, что к чему. Вот это, — я указал на один сверток, — заваривают как чай: пероедка, яснотка, логатм…
   
Я указал на второй:
   
— А вот это надо всыпать в кипящую воду и дышать паром.
   
Денна переводила взгляд с одного свертка на другой.
   
— Я написал, как их принимать, на клочках бумаги, вложенных внутрь, — сказал я. — Голубой — это тот, который надо кипятить и дышать над паром. Голубой цвет означает воду, понимаешь?
   
Она подняла взгляд на меня.
   
— А чай разве не на воде заваривают?
   
Я растерянно поморгал, потом покраснел и начал было что-то говорить, но Денна расхохоталась и замотала головой.
   
— Да шучу я, шучу, — ласково сказала она. — Спасибо тебе большое. Это самый приятный подарок, который я получала за много-много дней.
   
Она подошла к комоду и бережно убрала матерчатые свертки в резную деревянную шкатулку.