1 2 3 4 
— Дон  Флорес де Ларра, — поправил ходатай, отпивая из кружки. Но Бальтазар не  обратил внимания на эту поправку.    

— В  чем заключается ваше дело?    

— Ты  знаешь, Ларра…    

— Дон  Флорес де…    

— Оставь  эти фокусы для новичков! — сердито прикрикнул Бальтазар. — Тут  серьезное дело.    

— Ну  так говори скорее, что ли, — уже другим тоном ответил Ларра.    

— Ты  знаешь морского дьявола?    

— Не  имел чести быть лично знаком, но много слышал, — снова по привычке важно  ответил Ларра.    

— Так  вот! Тот, кого зовут «морской дьявол», — мой сын Ихтиандр.    

— Не  может этого быть! — воскликнул Ларра. — Ты выпил лишнего, Бальтазар.    

Индеец  стукнул кулаком по столу:    

— У  меня со вчерашнего дня во рту ничего не было, кроме нескольких глотков морской  воды.    

— Значит,  положение еще хуже…    

— С  ума сошел? Нет, я в полном уме. Молчи и слушай. И Бальтазар рассказал Ларре всю  историю. Ларра слушал индейца, не проронив ни слова. Его седые брови  поднимались все выше. Наконец он не выдержал, забыл все свое олимпийское  величие, хлопнул жирной ладонью по столу и крикнул:    

— Миллион  чертей!    

Подбежал  мальчик в белом фартуке и с грязной салфеткой.    

— Чего  прикажете?    

— Две  бутылки сотерна со льдом! — И, обратясь к Бальтазару, Ларра сказал:    

— Великолепно!  Прекрасное дельце! Неужто ты сам все придумал? Хотя, признаться откровенно, самое  слабое место во всем этом — твое отцовство.    

— Ты  сомневаешься? — Бальтазар даже покраснел от гнева.    

— Ну,  ну, не сердись, старина. Я ведь говорю только как юрист, с точки зрения  вескости судебных доказательств: они слабоваты. Но и это дело можно поправить.  Да. И нажить большие деньги.    

— Мне  нужен сын, а не деньги, — возразил Бальтазар.    

— Деньги  всем нужны, а в особенности тем, у кого прибавление семейства, как у  тебя, — поучительно сказал Ларра и, хитро прищурившись, продолжал:    

— Самое  же ценное и самое надежное во всем деле Сальватора это то, что нам удалось  узнать, какими опытами и операциями он занимался. Тут можно такие мины  подвести, что из этого золотого мешка — Сальватора — пезеты посылаются, как  перезревшие апельсины в хорошую бурю.    

Бальтазар  едва притронулся к стакану вина, налитого Ларрой, и сказал:    

— Я  хочу получить своего сына. Ты должен написать об этом заявление в суд.    

— Ни-ни!  Ни в коем случае! — почти с испугом возразил Ларра. — С этого  начинать — испортить все дело. Этим только кончать надо.    

— Что  же ты посоветуешь? — спросил Бальтазар.    

— Первое, —  Ларра загнул толстый палец, — мы пошлем Сальватору письмо, составленное в  самых изысканных выражениях. Мы сообщим ему, что нам известны все его  незаконные операции и опыты. И если он хочет, чтобы мы не предавали этого дела  огласке, то должен уплатить нам кругленькую сумму. Сто тысяч. Да, сто тысяч —  это самое меньшее. — Ларра вопросительно посмотрел на Бальтазара.    

Тот  нахмурился и молчал.    

— Второе, —  продолжал Ларра. — Когда мы получим указанную сумму, — а мы ее получим, —  мы пошлем профессору Сальватору второе письмо, составленное в еще более  изысканных выражениях. Мы сообщим ему, что нашелся настоящий отец Ихтиандра и  что у нас имеются бесспорные доказательства. Мы напишем ему, что отец желает  получить сына и не остановится перед судебным иском, на котором может  раскрыться, как Сальватор изуродовал Ихтиандра. Если же Сальватор хочет  предупредить иск и оставить у себя ребенка, то должен уплатить указанным нами  лицам в указанном месте и в указанное время миллион долларов.    

Но  Бальтазар не слушал. Он схватил бутылку и хотел было запустить ее в голову  ходатая. Ларра никогда еще не видал Бальтазара в таком сильном гневе.    

— Не  сердись. Оставь, я пошутил. Опусти же бутылку! — воскликнул Ларра,  прикрывая рукою лоснящийся череп.    

— Ты!..  Ты!.. — кричал взбешенный Бальтазар. — Ты предлагаешь мне продать  родного сына, отказаться от Ихтиандра. Или у тебя нет сердца? Или ты не  человек, а скорпион, тарантул, или тебе совершенно неизвестны отцовские  чувства!    

— Пять!  Пять! Пять! — закричал Ларра, в свою очередь рассердившись. — Пять  отцовских чувств! Пять сыновей имею! Пять дьяволят всякого размера! Пять ртов!  Знаю, понимаю, чувствую! Не уйдет и твой от тебя. Наберись только терпения и  дослушай до конца.    

Бальтазар  успокоился. Он поставил бутылку на стол, опустил голову и посмотрел на Ларру:    

— Ну,  говори!    

— То-то!  Сальватор уплатит нам миллион. Это будет приданое твоему Ихтиандру. Ну, и мне  кое-что перепадет. За хлопоты и авторское право на изобретение — какую-нибудь  сотню тысяч. Мы с тобой столкуемся. Сальватор миллион уплатит. Ручаюсь головой!  А как только уплатит…    

— Мы  подадим в суд.    

— Еще  немножечко терпения. Мы предложим издателям и редакторам самого крупного газетного  концерна уплатить нам, ну, скажем, тысяч двадцать — тридцать — пригодится на  мелкие расходы — за наше сообщение о сенсационнейшем преступлении. Может быть,  нам достанется кое-что из секретных сумм тайной полиции. Ведь на таком деле  агенты полиции карьеру себе могут сделать. Когда мы выжмем из дела Сальватора  все, что только можно, тогда, пожалуйста, иди в суд, взывай там о своих  отцовских чувствах, и да поможет тебе сама Фемида доказать свои права и  получить в отеческие объятия твоего любезного сына. — Ларра залпом выпил  стакан вина, стукнул бокалом о стол, победоносно посмотрел на Бальтазара.    

— Что  скажешь?    

— Я  не ем, не сплю ночей. А ты предлагаешь без конца тянуть дело, — начал  Бальтазар.    

— Да  ведь ради чего?.. — прервал его горячо Ларра. — Ради чего? Ради  миллионов? Мил-ли-онов! Неужели ты перестал понимать? Прожил же ты двадцать лет  без Ихтиандра.    

— Жил.  А теперь… Одним словом, пиши заявление в суд.    

— Он  в самом деле перестал соображать! — воскликнул Ларра. — Опомнись,  очнись, образумься, Бальтазар! Пойми! Миллионы! Деньги! Золото! Можно купить  все на свете. Лучший табак, автомобиль, двадцать шхун, вот эту пулькерию…    

— Пиши  прошение в суд, или я обращусь к другому ходатаю, — решительно заявил  Бальтазар.    

Ларра  понял, что возражать дальше бесполезно. Он покачал головой, вздохнул, вынул из  рыжего портфеля бумагу, сорвал с бокового кармана «вечное перо».    

Через  несколько минут жалоба в суд на Сальватора, незаконно присвоившего и  изуродовавшего сына Бальтазара, была написана.    

— В  последний раз говорю: одумайся, — сказал Ларра.    

— Давай, —  протягивая руку за жалобой, сказал индеец.    

— Подай  главному прокурору. Знаешь? — напутствовал клиента Ларра и проворчал под  нос:    

— Чтоб  тебе на лестнице споткнуться и ногу сломать!    

Выходя  от прокурора, Бальтазар столкнулся на большой белой лестнице с Зуритой.    

— Ты  чего сюда ходишь? — спросил Зурита, подозрительно глядя на индейца. —  Уж не на меня ли жаловался!    

— На  всех вас надо жаловаться, — ответил Бальтазар, имея в виду  испанцев, — да некому. Где ты прячешь мою дочь?    

— Как  смеешь ты обращаться ко мне на «ты»! — вспыхнул Зурита. — Если бы ты  не был отцом моей жены, я избил бы тебя палкой.    

Зурита,  грубо отстранив рукой Бальтазара, поднялся по лестнице и скрылся за большой дубовой  дверью.    

 ЮРИДИЧЕСКИЙ КАЗУС    

     

Прокурора  Буэнос-Айреса посетил редкий гость — настоятель местного кафедрального собора  епископ Хуан де Гарсилассо.    

Прокурор,  толстый, маленький, живой человек с заплывшими глазками, коротко остриженными волосами  и крашеными усами, поднялся со своего кресла, приветствуя епископа.    

Хозяин  бережно усадил дорогого гостя в тяжелое кожаное кресло у своего письменного  стола.    

Епископ  и прокурор мало походили друг на друга. Лицо прокурора было мясистое и красное,  с толстыми губами и широким, грушеобразным носом. Пальцы рук напоминали толстые  короткие обрубки, а пуговицы на круглом животе ежеминутно готовы были  оторваться, не будучи в силах сдержать колышущуюся стихию жира.    

Лицо  епископа поражало своей худобой и бледностью. Сухой нос с горбинкой, острый  подбородок и тонкие, почти синие губы придавали ему типичный облик иезуита.    

Епископ  никогда не смотрел в глаза своему собеседнику, но тем не менее он зорко  наблюдал за ним. Влияние епископа было огромно, и он охотно отрывался от  духовных дел, чтобы управлять сложной политической игрой.    

Поздоровавшись  с хозяином, епископ не замедлил перейти к цели своего визита.    

— Я  бы хотел узнать, — тихо спросил епископ, — в каком положении  находится дело профессора Сальватора?    

— А,  и вы, ваше преосвященство, заинтересованы этим делом! — любезно воскликнул  прокурор. — Да, это исключительный процесс! — Взяв со стола толстую  папку и переворачивая листы дела, прокурор продолжал:    

— По  доносу Педро Зуриты мы произвели обыск у профессора Сальватора. Заявление  Зуриты о том, что Сальватор производил необычайные операции животных,  подтвердилось вполне. В садах Сальватора была настоящая фабрика  животных-уродов. Это что-то изумительное! Сальватор, например…    

— О  результатах обыска я знаю из газет, — мягко перебил епископ. — Какие  меры вы приняли в отношении самого Сальватора? Он арестован?    

— Да,  он арестован. Кроме того, мы перевезли в город, в качестве вещественного  доказательства и свидетеля обвинения, молодого человека по имени Ихтиандр, —  он же морской дьявол. Кто бы мог подумать, что знаменитый морской дьявол,  который так долго занимал нас, оказался одним из чудовищ зверинца Сальватора!  Сейчас эксперты, профессора университета, занимаются изучением всех этих  чудовищ. Мы не могли, конечно, перевезти весь зверинец, все эти живые  вещественные доказательства, в город. Но Ихтиандра привезли и поместили в  подвале здания суда. Он причиняет нам немало хлопот. Представьте, ему пришлось  соорудить большой бак, так как он не может жить без воды. И он действительно  чувствовал себя очень плохо. Очевидно, Сальватор произвел какие-то необычайные  изменения в его организме, превратившие юношу в человека-амфибию. Наши ученые  выясняют этот вопрос.    

— Меня  больше интересует судьба Сальватора, — так же тихо проговорил  епископ. — По какой статье он подлежит ответственности? И каково ваше  мнение: будет ли он осужден?    

— Дело  Сальватора — редкий юридический казус, — ответил прокурор. —  Признаюсь, я еще не решил, к какой статье отнести это преступление. Проще всего,  конечно, было бы обвинить Сальватора в производстве незаконных вивисекций и в  увечье, которое он причинил этому юноше…    

Епископ  начал хмуриться:    

— Вы  полагаете, что во всех этих действиях Сальватора нет состава преступления?    

— Есть  или будет, но какое? — продолжал прокурор. — Мне было подано еще одно  заявление — от какого-то индейца Бальтазара. Он утверждает, что Ихтиандр его  сын. Доказательства слабоваты, но мы, пожалуй, сумеем использовать этого  индейца как свидетеля обвинения, если эксперты установят, что Ихтиандр  действительно его сын.    

— Значит,  в лучшем случае Сальватор будет обвинен только в нарушении медицинского устава  и судить его будут лишь за производство операции над ребенком без разрешения  родителя?    

— И  может быть, за причинение увечья. Это уже посерьезнее. Но в этом деле есть еще  одно осложняющее обстоятельство. Эксперты — правда, это не окончательное их  суждение — склоняются к тому, что нормальному человеку не могла даже явиться  мысль так уродовать животных и совершить такую необычайную операцию. Сальватор  может быть признан экспертами невменяемым, как душевнобольной.    

Епископ  сидел молча, сжав тонкие губы и глядя на угол стола. Потом он сказал совсем  тихо:    

— Я  не ожидал от вас этого.    

— Чего,  ваше преосвященство? — спросил озадаченный прокурор.    

— Даже  вы, блюститель правосудия, как бы оправдываете действия Сальватора, находя его  операции не лишенными целесообразности.    

— Но  что же здесь плохого?    

— И  затрудняетесь определить состав преступления. Суд церкви — небесный суд —  смотрит на действия Сальватора иначе. Позвольте же прийти вам на помощь и  подать совет.    

— Прошу  вас, — смущенно произнес прокурор. Епископ заговорил тихо, постепенно  повышая голос, как проповедник, как обличитель:    

— Вы  говорите, что поступки Сальватора не лишены целесообразности? Вы считаете, что  изуродованные им животные и человек получили даже некоторые преимущества,  которых они не имели? Что это значит? Неужели творец создал людей несовершенно?  Неужели нужно какое-то вмешательство профессора Сальватора, чтобы придать  человеческому телу совершенный вид?    

Потупясь  и не двигаясь, сидел прокурор.    

Перед  лицом церкви он сам оказался в положении обвиняемого. Он никак не ожидал этого.    

— Разве  вы забыли, что сказано в священном писании в книге Бытия, глава первая, стих двадцать  шестой: «И сказал бог: сотворим человека по образу нашему, по подобию  нашему», — и далее стих двадцать седьмой: «И сотворил бог человека по  образу своему». А Сальватор дерзает исказить этот образ и подобие, и вы — даже  вы! — находите это целесообразным!    

— Простите,  святой отец… — мог только проговорить прокурор.    

— Не  нашел ли господь свое творение прекрасным, — вдохновенно говорил  епископ, — законченным? Вы хорошо помните статьи законов человеческих, но  забываете статьи законов божеских. Вспомните же стих тридцать первый той же  главы первой книги Бытия: «И увидел бог все, что он создал, и вот хорошо  весьма». А ваш Сальватор полагает, что нужно что-то исправлять, переделывать,  уродовать, что люди должны быть земноводными существами, — и вы тоже  находите все это остроумным и целесообразным. Разве это не хула бога? Не  святотатство? Не кощунство? Или гражданские законы уже не карают у нас религиозных  преступлений? Что будет, если вслед за вами все станут повторять: «Да, человек  плохо сотворен богом. Надо отдать человека в переделку доктору Сальватору»?  Разве это не чудовищный подрыв религии?.. Бог находил все, что создал,  хорошим, — все свои творения. А Сальватор начинает переставлять животным  головы, менять шкуры, создавать воистину богомерзкие чудовища, словно издеваясь  над создателем. И вы затрудняетесь найти в действиях Сальватора состав  преступления!    

Епископ  остановился. Он остался доволен впечатлением, которое произвела его речь на  прокурора, помолчал и снова заговорил тихо, постепенно повышая голос:    

— Я  сказал, что меня больше интересует судьба Сальватора. Но разве я могу  безразлично отнестись к судьбе Ихтиандра? Ведь это существо не имеет даже  христианского имени, ибо Ихтиандр по-гречески значит не что иное, как  человек-рыба. Даже если Ихтиандр сам не виновен, если он является только  жертвой, то он все же является богопротивным, кощунственным созданием. Самым  своим существованием он может смущать мысли, наводить на грешные размышления,  искушать единых от малых сил, колебать слабоверных. Ихтиандр не должен  существовать! Лучше всего, если бы господь призвал его к себе, если бы этот  несчастный юноша умер от несовершенства своей изуродованной природы, —  епископ многозначительно посмотрел на прокурора. — Во всяком случае, он  должен быть обвинен, изъят, лишен свободы. Ведь за ним тоже водились кое-какие  преступления: он похищал у рыбаков рыбу, портил их сети и в конце концов так  напугал их, что, помните, рыбаки бросили лов, и город оставался без рыбы.  Безбожник Сальватор и омерзительное детище его рук Ихтиандр — дерзкий вызов церкви,  богу, небу! И церковь не сложит оружия, пока они не будут уничтожены.    

Епископ  продолжал свою обличительную речь. Прокурор сидел перед ним подавленный, опустив  голову, не пытаясь прервать этот поток грозных слов.    

Когда  наконец епископ окончил, прокурор поднялся, подошел к епископу и сказал глухим  голосом:    

— Как  христианин грех мой я принесу в исповедальню, чтобы вы отпустили его. А как должностное  лицо я приношу вам благодарность за ту помощь, которую вы оказали мне. Теперь  мне ясно преступление Сальватора. Он будет обвинен и понесет наказание.  Ихтиандра также не минет меч правосудия.    

 ГЕНИАЛЬНЫЙ БЕЗУМЕЦ    

     

Доктора  Сальватора не сломил судебный процесс. В тюрьме он оставался спокойным,  держался самоуверенно, со следователями и экспертами говорил с высокомерной  снисходительностью, как взрослый с детьми.    

Его  натура не переносила бездействия. Он много писал, произвел несколько блестящих  операций в тюремной больнице. В числе его тюремных пациентов была жена  тюремного смотрителя. Злокачественная опухоль угрожала ей смертью. Сальватор  спас ей жизнь в тот самый момент, когда приглашенные для консультации врачи  отказались помочь, заявив, что здесь медицина бессильна.    

Наступил  день суда.    

Огромный  судебный зал не мог вместить всех желающих присутствовать на суде.    

Публика  толпилась в коридорах, заполняла площадь перед зданием, заглядывала в открытые  окна. Много любопытных забралось на деревья, растущие возле здания суда.    

Сальватор  спокойно занял свое место на скамье подсудимых. Он вел себя с таким достоинством,  что посторонним могло показаться, будто он не обвиняемый, а судья. От защитника  Сальватор отказался.    

Сотни  живых глаз смотрели на него. Но мало кто мог выдержать пристальный взгляд  Сальватора.    

Ихтиандр  возбуждал не меньший интерес, но его не было в зале. Последние дни Ихтиандр чувствовал  себя плохо и почти все время проводил в водяном баке, скрываясь от надоедливых  любопытных глаз. В процессе Сальватора Ихтиандр был только свидетелем обвинения  — скорее, одним из вещественных доказательств, как выражался прокурор.    

Дело по  обвинению самого Ихтиандра в преступной деятельности должно было слушаться отдельно,  после процесса Сальватора.    

Прокурору  пришлось так поступить потому, что епископ торопил с делом Сальватора, собирание  же улик против Ихтиандра требовало времени. Агенты прокурора деятельно, но  осторожно вербовали в пулькерии «Пальма» свидетелей будущего процесса, в  котором Ихтиандр должен был выступить обвиняемым. Однако епископ не переставал  намекать прокурору, что наилучшим выходом было бы, если бы господь прибрал  неудачника Ихтиандра. Такая смерть была бы лучшим доказательством того, что  рука человека способна только портить божьи создания.    

Три  ученых эксперта, профессора университета, прочли свое заключение.    

С  огромным вниманием, стараясь не пропустить ни одного слова, слушала аудитория  суда мнение ученых.    

— По  требованию суда, — начал речь уже немолодой профессор Шейн, главный  эксперт суда, — мы осмотрели животных и юношу Ихтиандра, подвергшихся  операциям, произведенным профессором Сальватором в его лабораториях. Мы  обследовали его небольшие, но умело оборудованные лаборатории и операционные.  Профессор Сальватор применял в своих операциях не только последние  усовершенствования хирургической техники, вроде электрических ножей,  обеззараживающих ультрафиолетовых лучей и тому подобного, но и такие  инструменты, которые еще не известны хирургам. По-видимому, они были изготовлены  по его указаниям. Я не буду долго останавливаться на опытах профессора  Сальватора над животными. Эти опыты сводились к чрезвычайно дерзким по замыслу  и блестящим по выполнению операциям: к пересадке тканей и целых органов,  сшиванию двух животных, к превращению двудышащих в однодышащих и обратно,  превращению самок в самцов, к новым методам омоложения. В садах Сальватора мы  нашли детей до четырнадцати лет, принадлежащих к различным индейским племенам.    

— В  каком состоянии вы нашли детей? — спросил прокурор.    

— Все  дети здоровы и жизнерадостны. Они резвятся в саду и затевают игры. Многих из  них Сальватор спас от смерти. Индейцы верили ему и приводили детей из самых  отдаленных мест — от Аляски до Огненной Земли: эскимосы, яганы, апачи,  таулипанги, санапаны, ботокуды, пано, арауканцы.    

В зале  послышался чей-то вздох.    

— Все  племена несли своих детей к Сальватору.    

Прокурор  начинал беспокоиться. После беседы с епископом, когда его мысли получили новое  направление, он не мог слушать спокойно эти похвалы Сальватору и спросил у  эксперта:    

— Не  думаете ли вы, что операции Сальватора были полезны и целесообразны?    

Но  председатель суда, седой старик с суровым лицом, опасаясь того, что эксперт  ответит утвердительно, поспешил вмешаться:    

— Суду  неинтересны личные взгляды эксперта на научные вопросы. Прошу продолжать. Что  дал осмотр юноши Ихтиандра из племени араукана?    

— Его  тело было покрыто искусственной чешуей, — продолжал эксперт, — из  какого-то неизвестного, гибкого, но крайне прочного вещества. Анализ этого  вещества еще не закончен. В воде Ихтиандр пользовался иногда очками с особыми  стеклами из тяжелого флинтгласа, показатель преломления которых равен почти  двум. Это давало ему возможность хорошо видеть под водой. Когда мы сняли с  Ихтиандра его чешую, то обнаружили под обеими лопатками круглые отверстия  десяти сантиметров в диаметре, закрытые пятью тонкими полосками, похожими на  жабры акулы.    

В зале  послышался заглушенный голос удивления.    

— Да, —  продолжал эксперт, — это кажется невероятным, но Ихтиандр обладает легкими  человека и в то же время жабрами акулы. Поэтому он может жить на земле и под  водой.    

— Человек-амфибия? —  иронически спросил прокурор.    

— Да,  в некотором роде человек-амфибия — двудышащее земноводное.    

— Но  каким образом у Ихтиандра могли оказаться жабры акулы? — спросил  председатель.    

Эксперт  широко развел руками и ответил:    

— Это  загадка, которую, быть может, пожелает нам разъяснить сам профессор Сальватор.  Наше мнение было таково: по биологическому закону Геккеля каждое живое существо  в своем развитии повторяет все те формы, которые прошел данный вид живого  существа в течение вековой жизни вида на земле. Можно с уверенностью сказать,  что человек произошел от предков, в свое время дышавших жабрами.    

Прокурор  приподнялся на стуле, но председатель остановил его жестом.    

— На  двадцатый день развития у человеческого зародыша обозначаются четыре лежащие  друг за другом жаберные складочки. Но позже у человеческого зародыша жаберный  аппарат преобразуется: первая жаберная дуга превращается в слуховой проход со  слуховыми косточками и в евстахиеву трубу; нижняя часть жаберной дуги  развивается в нижнюю челюсть; вторая дуга — в отростки и тело подъязычной  кости; третья дуга — в щитовидный хрящ гортани. Мы не думаем, что профессору  Сальватору удалось задержать развитие Ихтиандра в его зародышевой стадии.  Науке, правда, известны случаи, когда даже у совершенно взрослого человека  остается незаросшее жаберное отверстие на шее, под челюстью. Это так называемые  шейные фистулы. Но с такими остатками жабр, конечно, нельзя жить под водой. При  ненормальном развитии зародыша должно было получиться одно из двух: или  продолжали бы развиваться жабры, но за счет развития органа слуха и других  анатомических изменений. Но тогда Ихтиандр превратился бы в чудовище с недоразвитой  головой полурыбы-получеловека, или победило бы нормальное развитие человека, но  за счет уничтожения жабр. Однако Ихтиандр — нормально развитый молодой человек  с хорошим слухом, вполне развитой нижней челюстью и нормальными легкими, но,  кроме того, у него есть вполне сформированные жабры. Как именно функционируют  жабры и легкие, в каком взаимоотношении они находятся друг с другом, проходит  ли вода через рот и легкие в жабры, или же вода проникает в жабры через небольшое  отверстие, которое мы обнаружили на теле Ихтиандра повыше круглого жаберного  отверстия, — мы не знаем. Мы могли бы ответить на эти вопросы, если бы мы  произвели анатомическое вскрытие. Это, повторяю, загадка, ответ на которую  должен дать сам профессор Сальватор. Профессор Сальватор должен разъяснить нам,  как появились собаки, похожие на ягуаров, странные, необычайные животные, и  земноводные обезьяны — эти двойники Ихтиандра.    

— Какое  же ваше общее заключение? — спросил председатель эксперта.    

Профессор  Шейн, сам пользовавшийся большой известностью как ученый и хирург, откровенно  ответил:    

— Признаюсь,  в этом деле я ничего не понимаю. Я могу лишь сказать, что то, что делал профессор  Сальватор, под силу только гению. Сальватор, очевидно, решил, что в своем  искусстве хирурга дошел до такого совершенства, что может разбирать, складывать  и приспособлять тело животного и человека по своему желанию. И хотя он на деле  блестяще осуществлял это, тем не менее его смелость и широта замыслов граничат  с… безумием.    

Сальватор  презрительно усмехнулся.    

Он не  знал, что эксперты решили облегчить его участь и поднять вопрос о его  невменяемости, чтобы иметь возможность заменить тюремный режим больничным.    

— Я  не утверждаю, что он безумец, — продолжал эксперт, заметив улыбку  Сальватора, — но, во всяком случае, по нашему мнению, обвиняемого следует  поместить в санаторий для душевнобольных и подвергнуть длительному наблюдению  врачей-психиатров.    

— Вопрос  о невменяемости подсудимого не поднимался судом. Суд обсудит это новое обстоятельство, —  сказал председатель. — Профессор Сальватор, желаете ли вы дать разъяснение  по некоторым вопросам экспертов и прокурора?    

— Да, —  ответил Сальватор. — Я дам объяснения. Но пусть это будет вместе с тем и  моим последним словом.    

 СЛОВО ПОДСУДИМОГО    

     

Сальватор  спокойно поднялся и окинул взглядом зал суда, как будто искал кого-то. Среди зрителей  Сальватор заметил Бальтазара, Кристо и Зуриту. В первом ряду сидел епископ.  Сальватор несколько задержал на нем свой взгляд. На лице Сальватора появилась  едва заметная улыбка. Затем Сальватор начал искать кого-то взглядом,  внимательно осматривая весь зал.    

— Я  не нахожу в этом зале потерпевшего, — сказал наконец Сальватор.    

— Я  потерпевший! — вдруг крикнул Бальтазар, срываясь с места. Кристо дернул  брата за рукав и усадил на место.    

— О  каком потерпевшем вы говорите? — спросил председатель. — Если вы  имеете в виду изуродованных вами животных, то суд не счел нужным показывать их  здесь. Но Ихтиандр, человек-амфибия, находится в здании суда.    

— Я  имею в виду господа бога, — спокойно и серьезно ответил Сальватор.    

Услышав  этот ответ, председатель в недоумении откинулся на спинку кресла; «Неужели Сальватор  сошел с ума? Или он решил изображать сумасшедшего, чтобы избегнуть тюрьмы?»    

— Что  вы хотите этим сказать? — спросил председатель.    

— Я  думаю, суду это должно быть ясно, — ответил Сальватор. — Кто главный  и единственный потерпевший в этом деле? Очевидно, один господь бог. Его  авторитет, по мнению суда, я подрываю своими действиями, вторгаясь в его  область. Он был доволен своими творениями, и вдруг приходит какой-то доктор и  говорит: «Это плохо сделано. Это требует переделки». И начинает перекраивать  божье творение по-своему…    

— Это  богохульство! Я требую занести слова обвиняемого в протокол, — сказал  прокурор с видом человека, оскорбленного в своих святых чувствах.    

Сальватор  пожал плечами:    

— Я  передаю только сущность обвинительного акта. Разве не к этому сводится все  обвинение? Я читал дело. Вначале меня обвиняли только в том, что я будто бы  производил вивисекции и причинил увечье. Теперь мне предъявили еще одно  обвинение — в святотатстве. Откуда подул этот ветер? Не со стороны ли  кафедрального собора?    

И  профессор Сальватор посмотрел на епископа.    

— Вы  сами создали процесс, в котором невидимо присутствуют на стороне обвинения  господь бог в качестве потерпевшего, а на скамье подсудимых — вместе со мной  Чарлз Дарвин в качестве обвиняемого. Может быть, я огорчу еще раз некоторых  сидящих в этом зале своими словами, но я продолжаю утверждать, что организм  животных и даже человека не совершенен и требует исправления. Я надеюсь, что  находящийся в этом зале настоятель кафедрального собора епископ Хуан де Гарсилассо  подтвердит это.    

Эти  слова вызвали удивление всего зала.    

— В  пятнадцатом году, незадолго до моего отъезда на фронт, — продолжал  Сальватор, — мне пришлось внести маленькое исправление в организм  уважаемого епископа — вырезать ему аппендикс, этот ненужный и вредный придаток  слепой кишки. Лежа на операционном столе, мой духовный пациент, помнится, не  возражал против того извращения образа и подобия божия, которое я произвел  своим ножом, вырезая частицу епископского тела. Разве этого не было? —  спросил Сальватор, глядя в упор на епископа.    

Хуан де  Гарсилассо сидел неподвижно. Только бледные щеки его чуть-чуть порозовели и слегка  дрожали тонкие пальцы.    

— И  не было ли другого случая, в то время, когда я еще занимался частной практикой  и производил операции омолаживания? Не обращался ли ко мне с просьбой омолодить  его почтенный прокурор сеньор Ау густо де…    

При этих  словах прокурор хотел было запротестовать, но слова его были заглушены смехом  публики.    

— Я  прошу вас не отвлекаться, — сурово сказал председатель.    

— Эта  просьба была бы гораздо уместнее в отношении самого суда, — ответил  Сальватор. — Не я, а суд так поставил вопрос. Разве кое-кого здесь не  испугала мысль, что все присутствующие здесь — вчерашние обезьяны или даже  рыбы, получившие возможность говорить и слушать, так как их жаберные дуги  превратились в органы речи и слуха? Ну, если не обезьяны, не рыбы, то их потомки. —  И, обращаясь к прокурору, проявлявшему признаки нетерпения, Сальватор сказал:    

— Успокойтесь!  Я не собираюсь здесь с кем-либо спорить или читать лекции по теории эволюции. —  И, сделав паузу, Сальватор сказал:    

— Беда  не в том, что человек произошел от животного, а в том, что он не перестал быть  животным… Грубым, злым, неразумным. Мой ученый коллега напрасно пугал вас. Он  мог бы не говорить о развитии зародыша. Я не прибегал ни к воздействию на  зародыш, ни к скрещиваю животных. Я — хирург. Моим единственным орудием был  нож. И как хирургу мне приходилось помогать людям, лечить их. Оперируя больных,  я должен был часто производить пересадку тканей, органов, желез. Чтобы  усовершенствовать этот метод, я занялся опытами пересадки тканей у животных.    

Подолгу  наблюдал я оперированных животных у себя в лаборатории, стремясь выяснить, изучить,  что происходит с органами, перенесенными на новое, иногда необычное даже место.  Когда мои наблюдения кончались, животное переселялось в сад. Так создался у меня  этот сад-музей. Особенно меня увлекла проблема обмена и пересадки тканей между  далеко стоящими животными: например, между рыбами и млекопитающими, и наоборот.  И здесь мне удалось достичь того, что ученые считают вообще немыслимым. Что же  тут необычайного? То, что сделал я сегодня, завтра будут делать рядовые  хирурги. Профессору Шейну должны быть известны последние операции немецкого  хирурга Зауербруха. Ему удалось заменить больное бедро голенью.    

— Но  Ихтиандр? — спросил эксперт.    

— Да,  Ихтиандр — это моя гордость. При операции Ихтиандра трудность заключалась не  только в технике. Я должен был изменить всю работу человеческого организма.  Шесть обезьян погибло на предварительных опытах, прежде чем я добился цели и  мог оперировать ребенка, не опасаясь за его жизнь.    

— В  чем же заключалась эта операция? — спросил председатель.    

— Я  пересадил ребенку жабры молодой акулы, и ребенок получил возможность жить на  земле и под водою.    

Среди  публики послышались возгласы удивления. Корреспонденты газет, присутствовавшие  в зале, бросились к телефонам, торопясь сообщить редакциям эту новость.    

— Позже  мне удалось достигнуть еще большего успеха. Моя последняя работа — земноводная  обезьяна, которую вы видели, может жить без вреда для здоровья неопределенное  долгое время как на земле, так и под водою. А Ихтиандр может прожить без воды  не более трех-четырех суток. Долгое пребывание на земле без воды для него  вредно: легкие переутомляются, а жабры подсыхают, и Ихтиандр начинает  испытывать колющие боли в боках. К сожалению, во время моего отъезда Ихтиандр  нарушал установленный мною режим. Он слишком долго оставался на воздухе,  переутомил свои легкие, и у него развилась серьезная болезнь. Равновесие в его  организме нарушено, и он должен большую часть времени проводить в воде. Из человека-амфибии  он превращается в человека-рыбу…    

— Разрешите  задать подсудимому вопрос, — сказал прокурор, обращаясь к  председателю. — Каким образом пришла Сальватору мысль создать  человека-амфибию и какие цели он преследовал?    

— Мысль  все та же — человек не совершенен. Получив в процессе эволюционного развития  большие преимущества по сравнению со своими животными предками, человек вместе  с тем потерял многое из того, что имел на низших стадиях животного развития.  Так, жизнь в воде дала бы человеку огромные преимущества. Почему бы не вернуть  человеку эту возможность? Из истории развития животных мы знаем, что все земные  животные и птицы произошли от водных — вышли из океана. Мы знаем, что некоторые  наземные животные снова вернулись в воду. Дельфин был рыбой, вышел на сушу,  стал млекопитающим животным, но потом вернулся в воду, хотя и остался, как и  кит, млекопитающим. И кит и дельфин дышат легкими. Можно было дельфину помочь  стать двоякодышащей амфибией. Ихтиандр просил меня об этом: тогда его друг —  дельфин Лидинг — мог бы оставаться с ним долгое время под водой. Я собирался  сделать дельфину такую операцию. Первая рыба среди людей и первый человек среди  рыб, Ихтиандр не мог не чувствовать одиночества. Но если бы следом за ним и  другие люди проникли в океан, жизнь стала бы совершенно иной. Тогда люди легко  победили бы могучую стихию — воду. Вы знаете, что это за стихия, какая это  мощь? Вы знаете, что площадь океана равна тремстам шестидесяти одному миллиону  пятидесяти тысячам квадратных километров? Больше семи десятых земной  поверхности составляет пространство водной пустыни. Но эта пустыня с ее  неистощимыми запасами пищи и промышленного сырья могла бы вместить миллионы,  миллиарды человек. Больше трехсот шестидесяти одного миллиона квадратных километров  — это только площадь, поверхность. Но ведь люди могли бы расположиться по  нескольким подводным этажам. Миллиарды людей без тесноты и давки могли бы  разместиться в океане.    

А его  мощность! Вы знаете, что воды океана поглощают энергию солнечного тепла, равную  мощности семидесяти девяти миллиардов лошадиных сил? Если бы не отдача тепла  воздуху и прочие теплопотери, океан давно закипел бы. Практически беспредельный  запас энергии. Как он используется сухопутным человечеством? Почти никак.    

А  мощность морских течений! Один Гольфстрим вместе с Флоридским течением двигают  девяносто один миллиард тонн воды в час. Это тысячи в три больше, чем несет  большая река. И это лишь одно из морских течений! Как они используются  сухопутным человечеством? Почти никак.    

А  мощность волн и приливов! Вы знаете, что сила ударов, наносимых волнами, бывает  равна тридцати восьми тысячам килограммов — тридцати восьми тоннам на  квадратный метр поверхности, высота взбросов волн достигает сорока трех метров,  и при этом волна может поднять до миллиона килограммов, — например,  обломков скал, — а приливы достигают высоты более чем шестнадцать метров —  высоты четырехэтажного дома. Как человечество использует эти силы? Почти никак.    

На суше  живые существа не могут подняться высоко над поверхностью и не проникают очень  глубоко внутрь ее. В океане жизнь всюду — от экватора до полюсов, от  поверхности до глубин почти в десять километров.    

Как же  мы используем беспредельные богатства океанов? Ловим рыбу — я бы сказал,  снимаем улов только с самой верхней пленки океана, оставляя совершенно  неиспользованными глубины. Собираем губки, кораллы, жемчуг, водоросли — и  только.    

Мы  производим под водою кое-какие работы: устанавливаем опоры мостов и плотин,  поднимаем затонувшие корабли — и только! Но и это делаем с большим трудом, с  большим риском, нередко с человеческими жертвами. Несчастный земной человек,  который на второй минуте уже погибает под водой! Какие тут работы?    

Иное  дело, если бы человек без скафандра, без кислородных приборов мог жить и  работать под водой.    

Сколько  сокровищ открыл бы он! Вот Ихтиандр. Он говорил мне… Но я боюсь дразнить демона  человеческой алчности. Ихтиандр приносил мне со дна моря образцы редких  металлов и пород. О, не волнуйтесь, он приносил мне совсем небольшие образцы,  но их залежи в океане могут быть огромными.    

А  затонувшие сокровища?    

Вспомните  хотя бы океанский пароход «Лузитания». Весною тысяча девятьсот шестнадцатого  года он был потоплен немцами у берегов Ирландии. Помимо драгоценностей,  имевшихся у полутора тысяч погибших пассажиров, на «Лузитании» находились  золотые монеты на сто пятьдесят миллионов долларов и золотые слитки на  пятьдесят миллионов долларов. (В зале послышались восклицания.) Кроме того, на  «Лузитании» хранились две шкатулки с брильянтами, которые предполагалось  доставить в Амстердам. Среди брильянтов находился один из лучших в мире —  «Калиф», стоящий многие миллионы. Конечно, даже человек, подобный Ихтиандру, не  мог бы опуститься на большую глубину, — для этого пришлось бы создать  человека (негодующее восклицание прокурора), который смог бы переносить высокое  давление, подобно глубоководным рыбам. Впрочем, в этом я тоже не нахожу ничего  абсолютно невозможного. Но не все сразу.    

— Вы,  кажется, приписываете себе качества всемогущего божества? — заметил  прокурор.    

Сальватор  не обратил внимания на это замечание и продолжал:    

— Если  бы человек мог жить в воде, то освоение океана, освоение его глубин пошло бы  гигантскими шагами. Море перестало бы быть для нас грозной стихией, требующей  человеческих жертв. Нам не пришлось бы больше оплакивать утопленников.    

Все  присутствующие в зале, казалось, видели уже завоеванный человечеством подводный  мир. Какие выгоды сулило покорение океана! Даже председатель не мог удержаться  и спросил:    

— Но  тогда почему же вы не опубликовали результатов своих опытов?    

— Я  не спешил попасть на скамью подсудимых, — ответил, улыбаясь,  Сальватор, — и потом я опасался, что мое изобретение в условиях нашего  общественного строя принесет больше вреда, чем пользы. Вокруг Ихтиандра уже  завязалась борьба. Кто донес на меня из мести? Вот этот Зурита, укравший у меня  Ихтиандра. А у Зуриты Ихтиандра отняли бы, чего доброго, генералы и адмиралы,  чтобы заставить человека-амфибию топить военные корабли. Нет, я не мог  Ихтиандра и ихтиандров сделать общим достоянием в стране, где борьба и алчность  обращают высочайшие открытия в зло, увеличивая сумму человеческого страдания. Я  думал об…    

Сальватор  замолчал и, резко изменив тон, продолжал:    

— Впрочем,  я не буду говорить об этом. Иначе меня сочтут безумцем. — И Сальватор с  улыбкой посмотрел на эксперта. — Нет, я отказываюсь от чести быть  безумцем, хотя бы и гениальным. Я не безумец, не маньяк. Разве я не осуществил  того, что хотел? Все мои работы вы видели собственными глазами. Если вы  находите мои действия преступными, судите по всей строгости закона. Я не прошу  снисхождения.    

 В ТЮРЬМЕ    

     

Эксперты,  освидетельствовавшие Ихтиандра, должны были обратить внимание не только на  физические свойства юноши, но и на состояние его умственных способностей.    

— Какой  у нас год? Какой месяц? Число? День недели? — спрашивали эксперты.    

Но  Ихтиандр отвечал:    

— Не  знаю.    

Он  затруднялся в ответах на самые обычные вопросы. Но ненормальным его назвать  нельзя было. Он многого не знал благодаря своеобразным условиям своего  существования и воспитания. Он оставался как бы большим ребенком. И эксперты  пришли к заключению: «Ихтиандр недееспособен». Это освобождало его от судебной  ответственности. Суд прекратил дело по обвинению Ихтиандра и назначил над ним  опеку. Два человека выразили желание быть опекуном Ихтиандра: Зурита и Бальтазар.    

Сальватор  был прав, утверждая, что Зурита донес на него из мести. Но Зурита не только  мстил Сальватору за потерю Ихтиандра. Зурита преследовал еще иную цель: он  хотел снова завладеть Ихтиандром и стремился стать его опекуном. Зурита не  пожалел десятка ценных жемчужин и подкупил членов суда и опекунского совета.  Теперь Зурита был близок к цели.    

Ссылаясь  на свое отцовство, Бальтазар требовал, чтобы опекунские права предоставили ему.  Однако ему не везло. Несмотря на все старания Ларры, эксперты заявили, что они  не могут установить тождества Ихтиандра с рожденным двадцать лет тому назад  сыном Бальтазара на основании показания одного только свидетеля — Кристо; к  тому же он был братом Бальтазара и потому не внушал экспертам полного доверия.    

Ларра не  знал, что в это дело вмешались прокурор и епископ. Бальтазар как потерпевший,  как отец, у которого украли и изуродовали сына, был нужен суду во время  процесса. Но признать отцовство Бальтазара, отдать ему Ихтиандра — это не  входило в расчеты суда и церкви: необходимо было совсем избавиться от  Ихтиандра.    

Кристо,  переселившийся к брату, начал беспокоиться за него. В глубокой задумчивости  сидел Бальтазар целыми часами, забывая о сне и еде, то вдруг приходил в  сильнейшее возбуждение, метался по лавке и кричал: «Сын мой, сын мой!» В такие  минуты он начинал бранить испанцев всеми бранными словами, которые только  находил на всех известных ему языках.    

Однажды  после такого припадка Бальтазар неожиданно объявил Кристо:    

— Вот  что, брат, я иду в тюрьму. Мои лучшие жемчужины я отдам сторожам, чтобы они  позволили мне повидать Ихтиандра. Я поговорю с ним. Он сам признает во мне  отца. Сын не может не признать отца. В нем должна заговорить моя кровь.    

Как ни  пытался Кристо отговорить брата, ничто не помогло. Бальтазар был непоколебим.    

Бальтазар  отправился в тюрьму.    

Упрашивая  сторожей, он плакал, валялся у их ног, молил их и, усыпав жемчугом путь от  ворот до внутреннего помещения тюрьмы, добрался наконец до камеры Ихтиандра.    

В этой  небольшой камере, скудно освещенной узким окном с решеткой, было душно и  скверно пахло; тюремные сторожа редко меняли воду в баке и не трудились убирать  гниющую на полу рыбу, которой кормили необычайного узника.    

     

    

     

У стены  напротив окна стоял железный бак.    

Бальтазар  подошел к баку и посмотрел на темную поверхность воды, скрывавшую под собой Ихтиандра.    

— Ихтиандр! —  тихо сказал Бальтазар. — Ихтиандр… — еще раз позвал он.    

Поверхность  воды подернулась рябью, но юноша не показывался из воды.    

Подождав  еще немного, Бальтазар протянул трясущуюся руку и погрузил ее в теплую воду. Рука  коснулась плеча.    

Из бака  вдруг показалась мокрая голова Ихтиандра. Он приподнялся до плеч и спросил:    

— Кто  это? Что вам нужно?    

Бальтазар  опустился на колени и, протягивая руки, быстро заговорил:    

— Ихтиандр!  К тебе пришел твой отец. Твой настоящий отец. Сальватор — не отец. Сальватор —  злой человек. Он изуродовал тебя… Ихтиандр! Ихтиандр! Ну, посмотри же на меня  хорошенько. Неужели ты не узнаешь своего отца?    

Вода  медленно стекала с густых волос юноши на бледное лицо и капала с подбородка.  Печальный, немного удивленный смотрел он на старого индейца.    

— Я  не знаю вас, — ответил юноша.    

— Ихтиандр, —  закричал Бальтазар, — смотри на меня хорошенько! — И старый индеец  вдруг схватил голову юноши, привлек к себе и начал покрывать поцелуями,  проливая горячие слезы.    

Ихтиандр,  обороняясь от этой неожиданной ласки, заплескался в баке, проливая воду через  край на каменный пол.    

Чья-то  рука крепко схватила Бальтазара за шиворот, приподняла на воздух и отбросила в  угол. Бальтазар грохнулся на пол, больно ударившись головой о каменную стену.    

Открыв  глаза, Бальтазар увидел, что над ним стоит Зурита. Крепко сжав кулак правой  руки, Зурита держал в левой руке какую-то бумажку и торжественно помахивал ею.    

— Видишь?  Приказ о назначении меня опекуном Ихтиандра. Тебе придется поискать богатого  сынка в другом месте. А этого юношу завтра утром я увезу к себе. Понял?    

Бальтазар,  лежа на земле, глухо и угрожающе заворчал.    

Но в  следующее мгновение Бальтазар вскочил на ноги и с диким криком бросился на  своего врага, сбив его с ног.    

Индеец  выхватил из рук Зуриты бумажку, сунул себе в рот и продолжал наносить испанцу  удары. Завязалась ожесточенная борьба.    

Тюремный  сторож, стоявший у двери с ключами в руках, счел себя обязанным соблюдать  строжайший нейтралитет. Он получил хорошие взятки от обоих сражающихся и не  хотел им мешать. Только когда Зурита начал душить старика, сторож  забеспокоился:    

— Не  задушите его!    

Однако  рассвирепевший Зурита не обратил внимания на предостережение сторожа, и Бальтазару  пришлось бы плохо, если бы в камере не появилось новое лицо.    

— Прекрасно!  Господин опекун тренируется в осуществлении своих опекунских прав! — послышался  голос Сальватора. — Что же вы смотрите? Или вы не знаете своих  обязанностей? — прикрикнул Сальватор на сторожа таким тоном, будто он был  начальником тюрьмы.    

Окрик  Сальватора подействовал. Сторож бросился разнимать дерущихся.    

На шум  прибежали еще другие сторожа, и скоро Зуриту и Бальтазара оттащили в разные  стороны.    

Зурита  мог считать себя победителем в борьбе. Но побежденный Сальватор был все же  сильнее своих соперников. Даже здесь, в этой камере, на положении арестанта,  Сальватор не переставал управлять событиями и людьми.    

— Уведите  из камеры драчунов, — приказал Сальватор, обращаясь к сторожам. — Мне  надо остаться с Ихтиандром наедине И сторожа повиновались. Несмотря на протесты  и брань, Зуриту и Бальтазара увели. Дверь камеры захлопнулась.    

Когда в  коридоре замолкли удаляющиеся голоса, Сальватор подошел к бассейну и сказал Ихтиандру,  выглянувшему из воды:    

— Встань,  Ихтиандр. Выйди на середину камеры, мне нужно осмотреть тебя.    

Юноша  повиновался.    

— Вот  так, — продолжал Сальватор, — ближе к свету. Дыши. Глубже. Еще. Не  дыши. Так…    

Сальватор  постукивал Ихтиандра по груди и выслушивал прерывистое дыхание юноши.    

— Задыхаешься?    

— Да,  отец, — отвечал Ихтиандр.    

— Сам  виноват, — ответил Сальватор, — тебе нельзя было оставаться так долго  на воздухе.    

Ихтиандр  опустил голову и задумался. Потом вдруг поднял голову и, посмотрев прямо в  глаза Сальватору, спросил:    

— Отец,  но почему нельзя? Почему всем можно, а мне нельзя? Выдержать этот взгляд,  полный скрытого упрека, Сальватору было гораздо труднее, чем отвечать на суде.  Но Сальватор выдержал.    

— Потому  что ты обладаешь тем, чем не обладает ни один человек: способностью жить под водой…  Если бы тебе предоставили выбор, Ихтиандр, быть таким, как все, и жить на  земле, или жить только под водою, чтобы ты выбрал?    

— Не  знаю… — ответил юноша, подумав. Ему одинаково были дороги подводный мир и  земля, Гуттиэре. Но Гуттиэре теперь потеряна для него…    

— Теперь  я предпочел бы океан, — сказал юноша.    

— Ты  еще раньше сделал выбор, Ихтиандр, тем, что своим непослушанием нарушил равновесие  твоего организма. Теперь ты сможешь жить только под водой.    

— Но  не в этой ужасной, грязной воде, отец. Я умру здесь. Я хочу на простор океана!    

Сальватор  подавил вздох.    

— Я  сделаю все, чтобы скорее освободить тебя из этой тюрьмы, Ихтиандр.  Мужайся! — И, ободряюще похлопав юношу по плечу, Сальватор оставил  Ихтиандра и пошел в свою камеру.    

Усевшись  на табурете у узкого стола, Сальватор глубоко задумался.    

Как  всякий хирург, он знал неудачи. Немало человеческих жизней погибло под его  ножом от его собственных ошибок, прежде чем он достиг совершенства. Однако он  никогда не задумывался над этими жертвами. Погибли десятки, спасены тысячи. Эта  арифметика вполне удовлетворяла его.    

Но за  судьбу Ихтиандра он считал себя ответственным. Ихтиандр был его гордостью. Он любил  юношу, как лучшую свою работу. А кроме того, он привязался к Ихтиандру и  полюбил его, как сына. И теперь болезнь Ихтиандра и его дальнейшая судьба  беспокоили, заботили Сальватора.    

В дверь  камеры постучали.    

— Войдите! —  сказал Сальватор.    

— Я  не побеспокою вас, господин профессор? — тихо спросил смотритель тюрьмы.    

— Нисколько, —  отвечал Сальватор, поднимаясь. — Как чувствуют себя жена и ребенок?    

— Благодарю  вас, прекрасно. Я отправил их к теще, далеко отсюда, в Анды…    

— Да,  горный климат им будет полезен, — ответил Сальватор. Смотритель не уходил.  Оглядываясь на дверь, он подошел к Сальватору и тихо обратился к нему:    

— Профессор!  Я обязан вам жизнью за спасение жены. Я люблю ее, как…    

— Не  благодарите меня, это мой долг.    

— Я  не могу оставаться в долгу у вас, — ответил смотритель. — И не только  это. Я человек малообразованный. Но я читаю газеты, и я знаю, что значит  профессор Сальватор. Нельзя допустить, чтобы такого человека держали в тюрьме  вместе с бродягами и разбойниками.    

— Мои  ученые друзья, — улыбаясь, проговорил Сальватор, — кажется, добились  того, что я буду помещен в санаторий как сумасшедший.    

— Тюремный  санаторий — та же тюрьма, — возразил смотритель, — даже хуже: вместо  разбойников вас будут окружать сумасшедшие. Сальватор среди сумасшедших! Нет,  нет, этого не должно быть!    

Понизив  голос до шепота, смотритель продолжал:    

— Я  все обдумал. Я неспроста отправил семью в горы. Я устрою теперь вам побег и  скроюсь сам. Нужда загнала меня сюда, но я ненавижу эту работу. Меня не найдут,  а вы… вы уедете из этой проклятой страны, где вершат дела попы и купцы. И вот  еще что я хотел вам сказать, продолжал он после некоторого колебания. — Я  выдаю служебную тайну, государственную тайну…    

— Можете  не выдавать ее, — прервал Сальватор.    

— Да,  но… я сам не могу… прежде всего не могу выполнить полученный мною ужасный приказ.  Совесть всю жизнь мучила бы меня. А если я выдам эту тайну, совесть не будет  меня мучить. Вы так много сделали для меня, а они… Я ничем не обязан  начальству, которое к тому же толкает меня на преступление.    

— Даже? —  коротко спросил Сальватор.    

— Да,  я узнал, что Ихтиандра не отдадут ни Бальтазару, ни опекуну Зурите, хотя Зурита  уже имеет бумажку. Но и Зурита, несмотря на щедрые взятки, не получит его,  потому что… Ихтиандра решили убить.    

Сальватор  сделал легкое движение.    

— Вот  как? Продолжайте!    

— Да,  убить Ихтиандра — на этом больше всего настаивал епископ, хотя он ни разу не  произнес слова «убить». Мне дали яду, кажется цианистого калия. Сегодня ночью я  должен подмешать яд к воде в баке Ихтиандра. Тюремный врач подкуплен. Он  установит, что Ихтиандра погубила произведенная вами операция, превратившая его  в амфибию. Если я не выполню приказа, со мной поступят очень жестоко. А ведь у  меня семья… Потом они убьют и меня, и никто не будет знать этого. Я весь в их  руках. У меня в прошлом преступление… небольшое… почти случайное… Все равно я решил  бежать и все уже подготовил к побегу. Но я не могу, не хочу убивать Ихтиандра.  Спасти обоих в такой короткий срок трудно, почти невозможно. Но спасти вас  одного я могу. Я все обдумал. Мне жалко Ихтиандра, но ваша жизнь нужнее. Вы  сможете создать своим искусством другого Ихтиандра, но никто в мире не создаст  другого такого Сальватора.    

Сальватор  подошел к смотрителю, пожал его руку и сказал:    

— Благодарю  вас, но для себя не могу принять этой жертвы. Вас могут поймать и будут судить.    

— Никакой  жертвы! Я все обдумал.    

— Подождите.  Я не могу принять для себя этой жертвы. Но если вы спасете Ихтиандра, вы  сделаете для меня больше, чем если бы освободили меня. Я здоров, силен и везде  найду друзей, которые помогут мне вырваться на свободу. А Ихтиандра необходимо  освободить немедленно.    

— Я  принимаю это как ваш приказ, — сказал смотритель. Когда он вышел,  Сальватор улыбнулся и проговорил:    

— Так  лучше. Пусть же яблоко раздора не достанется никому. Сальватор прошелся по  комнате, тихо прошептал: «Бедный мальчик!» — подошел к столу, что-то написал,  затем подошел к двери и постучал.    

— Позовите  ко мне смотрителя тюрьмы.    

Когда  смотритель явился, Сальватор сказал ему:    

— Еще  одна просьба. Не можете ли вы устроить мне свидание с Ихтиандром — последнее свидание!    

— Нет  ничего легче! Из начальства никого нет, вся тюрьма в нашем распоряжении.    

— Отлично.  Да, еще одна просьба.    

— Весь  к вашим услугам.    

— Освободив  Ихтиандра, вы сделаете для меня очень много.    

— Но  вы, профессор, оказали мне такую услугу…    

— Допустим,  что мы в расчете, — прервал его Сальватор. — Но я могу и хочу помочь  вашей семье. Вот записка. Здесь только адрес и одна буква: «S» —  Сальватор. — Обратитесь по адресу. Это верный человек. Если вам нужно  будет временно укрыться, будете нуждаться в деньгах…    

— Но…    

— Никаких  «но». Ведите меня скорее к Ихтиандру. Ихтиандр удивился, когда в камере появился  Сальватор. Ихтиандр никогда не видел его таким грустным и нежным, как в этот  раз.    

— Ихтиандр,  сын мой, — сказал Сальватор. — Нам придется расстаться с тобою  скорее, чем я думал, и, может быть, надолго. Твоя судьба беспокоила меня. Тебя  окружают тысячи опасностей… Если ты останешься здесь, ты можешь погибнуть, в  лучшем случае — оказаться пленником Зуриты или другого подобного хищника.    

— А  ты, отец?    

— Суд,  конечно, осудит меня и упрячет в тюрьму, где мне придется просидеть, наверное,  года два, а может быть, и больше. Это время, пока я буду в тюрьме, ты должен  находиться в безопасном месте и как можно дальше отсюда. Такое место есть, но  оно очень далеко отсюда, по другую сторону Южной Америки, на запад от нее, в  Великом океане, на одном из островов Туамоту, или иначе Низменных островов. Добраться  туда тебе будет не легко, но все опасности пути несравнимы с теми, которым, ты  подвергаешься здесь, дома, в заливе Ла-Плата. Легче добраться и найти эти  острова, чем избежать здесь сетей и ловушек коварного врага.    

Какой  путь тебе начертать? Ты можешь направиться туда, на запад, обогнув Южную  Америку с севера или с юга. Оба пути имеют свои достоинства и свои недостатки.  Северный путь несколько длиннее. Кроме того, избрав этот путь, тебе пришлось бы  плыть из Атлантического в Тихий океан через Панамский канал, а это опасно: тебя  могут поймать, в особенности на шлюзах, или же — при малейшей твоей  неосторожности — тебя может раздавить корабль. Канал не слишком широк и не  глубок: наибольшая ширина — девяносто один метр, глубина — двенадцать с  половиной метров. Новейшие глубокосидящие океанские пароходы могут почти  касаться дна своим килем.    

Зато ты  все время плыл бы в теплых водах. Кроме того, от Панамского канала идут на  запад три большие океанские дороги: две — к Новой Зеландии, одна — к островам  Фиджи и далее. Выбрав средний путь и следя за пароходами, а может быть, и  прицепляясь к ним, ты добрался бы почти до места. По крайней мере оба пути к  Новой Зеландии захватывают зону архипелага Туамоту. Тебе пришлось бы только подняться  немного севернее.    

Путь  через южную оконечность ближе, но зато там ты будешь плыть в холодных южных  водах, у границы плавающих льдов, в особенности же если ты обогнешь мыс Горн на  Огненной Земле — самую южную оконечность Южной Америки. Магелланов же пролив  необычайно бурный.    

Для тебя  он, конечно, не так опасен, как для кораблей и пароходов, но все же опасен. Для  парусных кораблей он был настоящим кладбищем. На востоке он широк, на западе —  узок и усеян скалами, островками. Сильнейшие западные ветры гонят воду на  восток — значит, тебе навстречу. В этих водоворотах даже ты можешь разбиться и  под водой Поэтому я советую тебе лучше удлинить путь и обогнуть мыс Горн, чем  плыть через Магелланов пролив. Вода океана становится холодней постепенно, и, я  надеюсь, ты постепенно привыкнешь и останешься здоров. О запасах пищи тебе нечего  заботиться, — она всегда под руками, так же как и вода. Ты с детства  привык пить морскую воду без всякого вреда для здоровья.    

Найти  путь от мыса Горн к островам Туамоту тебе будет несколько труднее, чем от  Панамского канала. От мыса Горн на север нет широких океанских дорог с большим  пароходным движением. Я укажу тебе точно долготу и широту; ты определишь их по  специальным инструментам, сделанным для тебя по моему заказу. Но эти инструменты  несколько загрузят тебя и свяжут свободу движения…    

— Я  возьму с собою Лидинга. Он будет нести на себе, груз. Разве могу я расстаться с  Лидингом? Он, наверно, и так истосковался по мне.    

— Неизвестно,  кто по ком больше, — снова улыбнулся Сальватор. — Итак, Лидинг.  Отлично. До островов Туамоты ты доберешься. Тебе останется найти уединенный  коралловый остров. Вот примета: на нем высится мачта, а на мачте, в виде  флюгера — большая рыба. Не трудно запомнить. Быть может, ты затратишь на поиски  этого острова месяц, и два, и три — не беда: вода там теплая, устриц довольно.    

Сальватор  приучил Ихтиандра терпеливо слушать, не перебивая, но, когда Сальватор дошел до  этого места своих объяснений, Ихтиандр не удержался:    

— И  что же я найду на острове с флюгером-рыбой?    

— Друзей.  Верных друзей, их заботу и ласку, — ответил Сальватор. — Там живет  мой старый друг — ученый Арман Вильбуа, француз, знаменитый океанограф. Я  познакомился и подружился с ним, когда был в Европе много лет тому назад. Арман  Вильбуа — интереснейший человек, но сейчас у меня нет времени рассказать тебе о  нем. Надеюсь, ты сам узнаешь его и ту историю, которая привела его на одинокий  коралловый остров в Тихом океане. Но сам он не одинок. С ним живет его жена,  милая, добрая женщина, сын и дочь, — она родилась уже на острове, ей  теперь должно быть лет семнадцать, а сыну лет двадцать пять.    

Они  знают тебя по моим письмам и, уверен, примут тебя в свою семью, как  родного… — Сальватор запнулся. — Конечно, тебе придется теперь  большую часть времени проводить в воде. Но для дружеских свиданий и бесед ты  сможешь выходить на несколько часов в день на берег. Возможно, что твое  здоровье поправится и ты сможешь по-прежнему оставаться на воздухе так же  долго, как и в воде.    

В лице  Армана Вильбуа ты найдешь второго отца. А ты будешь ему незаменимым помощником  в его научных работах по океанографии. Уже того, что ты знаешь об океане и его  обитателях, хватило бы на десяток профессоров. — Сальватор  усмехнулся. — Чудаки эксперты спрашивали тебя на суде по шаблону, какой  сегодня день, месяц, число, и ты не мог ответить просто потому, что все это не  представляло для тебя интереса. Если бы они спросили хотя бы о подводных  течениях, температурах воды, солености в Ла-Платском заливе и его  окрестностях, — из твоих ответов можно было бы составить целый научный  том. Насколько же больше ты сможешь узнать — и потом сообщить свои знания  людям, — если твоими подводными экскурсиями будет руководить такой опытный  и блестящий ученый, как Арман Вильбуа. Вы оба, я уверен в этом, создадите такой  труд по океанографии, который составит эпоху в развитии этой науки, прогремит  на весь мир. И твое имя будет стоять рядом с именем Армана Вильбуа, — я  знаю его, он сам настоит на этом. Ты будешь служить науке и тем самым всему  человечеству.    

Но если  ты останешься здесь, тебя заставят служить низменным интересам невежественных,  корыстных людей. Я уверен, в чистых, прозрачных водах атолла и семье Армана  Вильбуа ты найдешь тихую пристань и будешь счастлив.    

Еще один  совет.    

Как  только ты окажешься в океане — а это может произойти даже сегодня ночью, —  плыви немедленно домой через подводный тоннель (дома сейчас только верный  Джим), возьми навигационные инструменты, нож и прочее, найди Лидинга и  отправляйся в путь, прежде чем солнце поднимется над океаном.    

Прощай,  Ихтиандр! Нет, до свидания!    

Сальватор  в первый раз в жизни обнял, крепко поцеловал Ихтиандра. Потом он улыбнулся, похлопал  юношу по плечу и сказал:    

— Такой  молодец нигде не пропадет! — и быстро вышел из комнаты.    

 ПОБЕГ    

     

Ольсен  только что вернулся с пуговичной фабрики и сел обедать. Кто-то постучал в  дверь.    

— Кто  там? — крикнул Ольсен, недовольный тем, что ему помешали. Дверь открылась,  в комнату вошла Гуттиэре.    

— Гуттиэре!  Ты? Откуда? — воскликнул удивленный и обрадованный Ольсен, поднимаясь со  стула.    

— Здравствуй,  Ольсен, — сказала Гуттиэре. — Продолжай свой обед. — И,  прислонившись к дверям, Гуттиэре заявила:    

— Я  не могу больше жить с мужем и его матерью. Зурита… он осмелился ударить меня… И  я от него ушла. Совсем ушла, Ольсен. Эта новость заставила Ольсена прервать  обед.    

— Вот  так неожиданность! — воскликнул он. — Садись! Ты едва держишься на  ногах. А как же? Ты ведь говорила: «Что бог соединил, человек да не разлучает»?  Отставить? Тем лучше. Радуюсь. Ты вернулась к отцу?    

— Отец  ничего не знает. Зурита нашел бы меня у отца и вернул бы к себе. Я остановилась  у подруги.    

— И…  и что же ты будешь делать дальше?    

— Я  поступлю на завод. Я пришла просить тебя, Ольсен, помочь мне найти работу на  заводе… все равно какую… Ольсен озабоченно покачал головой:    

— Сейчас  это очень трудно. Хотя я, конечно, попытаюсь. — И, подумав, Ольсен  спросил:    

— А  как муж отнесется к этому?    

— Я  не хочу знать его.    

— Но  муж-то захочет узнать, где его жена, — улыбаясь, сказал Ольсен. — Не  забывай, что ты в Аргентине. Зурита разыщет тебя, и тогда… Ты сама знаешь, что  он не оставит тебя в покое. Закон и общественное мнение на его стороне.    

Гуттиэре  задумалась и потом решительно сказала:    

— Ну  что же! В таком случае я уеду в Канаду, Аляску…    

— Гренландию,  на Северный полюс! — И уже более серьезно Ольсен сказал:    

— Мы  обдумаем это. Здесь тебе оставаться небезопасно. Я и сам давно собираюсь  выбраться отсюда. Зачем я приехал сюда, в Латинскую Америку? Здесь еще слишком  силен поповский дух. Жаль, что нам не удалось тогда бежать отсюда. Но Зурита  успел похитить тебя, и наши билеты и наши деньги пропали. Теперь у тебя,  вероятно, так же нет денег на пароходный билет в Европу, как и у меня. Но нам и  необязательно ехать прямо в Европу. Если мы — я говорю «мы» потому, что я не  оставлю тебя, пока ты не будешь в безопасном месте, — если мы доберемся  хотя бы до соседнего Парагвая, а еще лучше — до Бразилии, то там Зурите будет  уже труднее разыскать тебя, и у нас будет время подготовиться к переезду в  Штаты или же в Европу… Ты знаешь, доктор Сальватор в тюрьме вместе с Ихтиандром?    

— Ихтиандр?  Он нашелся? Почему он в тюрьме? Могу я его увидеть? — забросала Гуттиэре  вопросами Ольсена.    

— Да,  Ихтиандр в тюрьме, и он снова может оказаться рабом Зуриты. Нелепый процесс,  нелепое обвинение против Сальватора и Ихтиандра.    

— Это  ужасно! И его нельзя спасти?    

— Я  все время пытался это сделать, но безуспешно. Но неожиданным нашим сотрудником  оказался сам смотритель тюрьмы. Сегодня ночью мы должны освободить Ихтиандра. Я  только что получил две коротенькие записки: одну от Сальватора, другую от  смотрителя тюрьмы.    

— Я  хочу видеть Ихтиандра! — сказала Гуттиэре. — Можно мне пойти с тобой?    

Ольсен  задумался.    

— Я  думаю, что нет, — ответил он. — И тебе лучше не видеть Ихтиандра.    

— Но  почему?    

— Потому  что Ихтиандр болен. Он болен как человек, но здоров как рыба.    

— Я  не понимаю.    

— Ихтиандр  больше не может дышать воздухом. Что же будет, если он снова увидит тебя? Для  него это будет очень тяжело, да, может быть, и для тебя. Ихтиандр захочет  видеться с тобой, а жизнь на воздухе погубит его окончательно.    

Гуттиэре  опустила голову.    

— Да,  пожалуй, ты прав… — сказала она, подумав.    

— Между  ним и всеми остальными людьми легла непреодолимая преграда — океан. Ихтиандр —  обреченный. Отныне вода становится его родной и единственной стихией.    

— Но  как же он там будет жить? Один в безбрежном океане — человек среди рыб и  морских чудовищ?    

— Он  был счастлив в своем подводном мире, пока… Гуттиэре покраснела.    

— Теперь,  конечно, он не будет так счастлив, как раньше…    

— Перестань,  Ольсен, — печально сказала Гуттиэре.    

— Но  время излечивает все. Быть может, он даже обретет утраченный покой. Так он и  будет жить — среди рыб и морских чудовищ. И если акула не съест его раньше  времени, он доживет до старости, до седых волос… А смерть? Смерть везде  одинакова…    

Сгущались  сумерки, и в комнате было почти темно.    

— Однако  мне пора, — сказал Ольсен, поднимаясь. Встала и Гуттиэре.    

— Но  я могу хоть издали видеть его? — спросила Гуттиэре.    

— Конечно,  если, ты не выдашь своего присутствия.    

— Да,  я обещаю это.    

Уже было  совсем темно, когда Ольсен в костюме водовоза въехал во двор тюрьмы со стороны  Коронель Диас.[7]  Сторож окликнул его:    

— Куда  едешь?    

— Морскую  воду дьяволу везу, — ответил Ольсен, как учил его тюремный смотритель.    

Все  сторожа знали, что в тюрьме находится необычайный арестант — «морской дьявол»,  который сидит в баке, наполненном морской водой, так как пресной он не  переносит. Эту морскую воду время от времени меняли, привозя ее в большой  бочке, установленной на дроги.    

Ольсен  подъехал к зданию тюрьмы, завернул за угол, где помещалась кухня и находилась  дверь в тюрьму для входа служащих. Смотритель уже все приготовил. Сторожей,  обычно стоявших в коридоре и у входа, отослали под разными предлогами.  Ихтиандр, сопровождаемый смотрителем, свободно вышел из тюрьмы.    

— Ну,  прыгай скорее в бочку! — сказал смотритель. Ихтиандр не заставил себя  ждать.    

— Трогай!    

Ольсен  ударил вожжами, выехал со двора тюрьмы и не спеша поехал по Авени да Альвар, мимо  вокзала Ритеро, товарной станции.    

Следом  за ним невдалеке мелькала тень женщины.    

Была уже  темная ночь, когда Ольсен выехал из города. Дорога шла берегом моря. Ветер крепчал.  Волны набегали на берег и с шумом разбивались о камни.    

Ольсен  осмотрелся. На дороге никого не было видно. Только вдали сверкали фонари быстро  мчавшегося автомобиля. «Пусть проедет».    

Гудя и  ослепляя светом, автомобиль промчался к городу и скрылся вдали.    

— Пора! —  Ольсен обернулся и сделал Гуттиэре знак, чтобы она скрылась за камни. Потом он  постучал по бочке и крикнул:    

— Приехали!  Вылезай!    

Из бочки  показалась голова.    

Ихтиандр  оглянулся, быстро вылез и прыгнул на землю.    

— Спасибо,  Ольсен! — сказал юноша, крепко сжимая мокрой рукой руку великана.    

Ихтиандр  дышал часто, как в припадке астмы.    

— Не  за что. Прощай! Будь осторожен. Не подплывай близко к берегу. Опасайся людей,  чтобы опять не попасть в неволю.    

Даже  Ольсен не знал, какие приказания получил Ихтиандр от Сальватора.    

— Да,  да, — задыхаясь, сказал Ихтиандр. — Я поплыву далеко-далеко, к тихим  коралловым островам, куда не приходит ни один корабль. Спасибо, Ольсен! —  И юноша побежал к морю.    

Уже у  самых волн он вдруг обернулся и крикнул:    

— Ольсен,  Ольсен! Если вы увидите когда-нибудь Гуттиэре, передайте ей мой привет и скажите,  что я всегда буду помнить ее! Юноша бросился в море и крикнул:    

— Прощайте,  Гуттиэре! — и погрузился в воду.    

— Прощай,  Ихтиандр!.. — тихо ответила Гуттиэре, стоявшая за камнями.    

Ветер  крепчал и почти валил людей с ног. Море бушевало, шипел песок, грохотали камни.    

Чья-то  рука сжала руку Гуттиэре.    

— Идем,  Гуттиэре! — ласково приказал Ольсен. Он вывел Гуттиэре на дорогу.    

Гуттиэре  еще раз оглянулась на море и, опираясь на руку Ольсена, направилась к городу.    

     

Сальватор  отбыл срок наказания, вернулся домой и снова занялся научной работой. Он готовится  к какому-то далекому путешествию.    

Кристо  продолжает у него служить.    

Зурита  обзавелся новой шхуной и ловит жемчуг в Калифорнийском заливе. И хотя он не  самый, богатый человек в Америке, но все же он не может пожаловаться на свою  судьбу. Концы его усов, как стрелка барометра, показывают высокое давление.    

Гуттиэре  развелась с мужем и вышла замуж за Ольсена. Они переселились в Нью-Йорк и работают  на консервном заводе. На побережье Ла-Платского залива никто не вспоминает  «морского дьявола».    

Лишь  иногда в душные ночи старые рыбаки, услышав в ночной тиши неведомый звук,  говорят молодым:    

— Вот  так трубил в раковину морской дьявол, — и начинают рассказывать о нем  легенды.    

Только  один человек в Буэнос-Айресе не забывает Ихтиандра. Все мальчишки города знают  старого, полупомешанного нищего индейца.    

— Вот  идет отец морского дьявола!    

Но  индеец не обращает внимания на мальчишек.    

Встречая  испанца, старик каждый раз оборачивается, плюет ему вслед и ворчит какое-то проклятие.    

Но  полиция не трогает старого Бальтазара. Его помешательство тихое, он никому не  причиняет вреда.    

Только  когда на море поднимается буря, старый индеец приходит в необычайное  беспокойство.    

Он  спешит на берег моря и, рискуя быть смытым водой, становится на прибрежные  камни и кричит, кричит день и ночь, пока не утихнет буря:    

— Ихтиандр!  Ихтиандр! Сын мой!..    

Но море  хранит свою тайну.