1 2 3 4 5 

– Я хочу, чтобы она умерла.

Она сказала это тихо и сквозь зубы, уставившись глазами в пол. Павел поежился. Конечно, такие слова он слышал не впервые, и обычно ему удавалось направить отрицательные эмоции клиента в несколько иное русло, в результате чего человек уже не желал смерти своему ближнему, а ограничивался пожеланиями болезней, потом соглашался всего лишь на семейные и служебные неурядицы, а уж заставить его поверить в то, что такие неурядицы случаются, было делом вполне возможным. Но с этой девушкой, он это сразу понял, все будет непросто. Судя по всему – и по тихому голосу, и по вялой мимике, и по заторможенным движениям – она долго обдумывала свое отношение к сопернице и желает ей смерти не под влиянием мимолетных эмоций. Может быть, она даже боролась с собой, пытаясь взять себя в руки и простить ее.

– Зачем тебе ее смерть? Разве в твоей жизни что-то изменится, когда ее не станет? Ты сама сказала, что любовника возвращать не хочешь.

– Не хочу. Но и она не должна жить. Я слишком много из-за нее вытерпела. Унижения, голод, нищету. Теперь еще вот это… Пусть она умрет.

Павел понял, что случай сложный, но зато есть реальная возможность вытянуть из девушки много денег. Надо только заморочить ей голову тем, что нужный ей результат достигается постепенно, ежедневными магическими сеансами на протяжении длительного времени. Чем дольше процесс, тем больше шансов, что Люба все-таки одумается и согласится на более мягкие меры наказания разлучницы. А каждый сеанс – это деньги. И еще один прием, которому научил Павла когда-то знакомый дерматовенеролог. Надо постоянно твердить пациенту, что результат будет достигнут только при неукоснительном проведении лечебных процедур строго по графику, по дням, часам и минутам. В противном случае успех не гарантируется. Ну где вы найдете человека, который в состоянии на протяжении шести-восьми месяцев принимать лекарство или мазать больное место мазью каждый день и строго по часам? Нет такого человека. Обязательно будет пропускать, то ли забудет, то ли поедет куда-нибудь, где нет возможности провести процедуру вовремя, то ли еще что. А потому никаких претензий врачу, если результата лечения нет. Павел взял прием на вооружение и постоянно внушал своим клиенткам, что результат будет только в том случае, если производить магические манипуляции в течение, к примеру, семи суток каждые пятьдесят четыре минуты. Понятное дело, что выполнить условие могли только сумасшедшие фанатички, а такие попадались не так уж часто.

Любе он тоже сказал, что знает, как заставить разлучницу умереть, но дело это долгое и требует терпения и кропотливости. Люба была на все согласна и обещала все указания выполнять в точности. Павел придумал для нее длинную и сложную процедуру, которую надо было производить непременно поздно вечером и непременно на кладбище, на могиле кого-то из умерших родственников разлучницы.

Говорил он, сливая жидкости из разных склянок в одну и записывая на листочке весь ход им же самим изобретенной процедуры.

– В первый день возьмешь семь капель состава, смочишь в них сосновую ветку и подожжешь. Пока она будет гореть, произнесешь заклинание, вот текст. Только его нельзя читать по бумажке, его надо выучить наизусть и говорить страстно и от всего сердца, иначе ничего не выйдет, покойник тебя не услышит. В первый день надо проделать это два раза, один раз – пока еще светло, второй раз – ближе к полуночи, когда стемнеет, но смотри, чтобы полночь не пробила. После того как пробьет двенадцать, будет считаться уже следующий день, и тогда ворожба не поможет. Запомнила?

– Запомнила, – послушно кивнула Люба, которая слушала Павла внимательно и напряженно.

– На второй день пойдешь к могиле ровно без двадцати двенадцать дня и возьмешь три капли состава. Потом вернешься без двадцати двенадцать ночи и возьмешь шесть капель. Ветки на второй день должны быть от липы…

Он придумывал все новые и новые детали, стараясь сделать магические манипуляции заведомо невыполнимыми. Предупредил, что такая процедура рассчитана только на первые пять дней, а потом Любе снова придется прийти, и он скажет ей, что и как надо делать в следующие пять дней. За новую плату, разумеется. Наконец девушка ушла, оставив в шкатулке у входа пять бумажек по сто тысяч рублей. А спустя три дня она снова пришла и протянула Павлу пять бумажек, на этот раз не по сто тысяч рублей, а по сто долларов.

– Что это? – не понял он. – Ты же мне в тот раз заплатила.

– В тот раз я платила за совет. А сегодня – за результат.

Павел похолодел. Он всегда верил только в самовнушение, но никогда даже мысли не допускал о том, что его ворожба и заговоры могут сделать что-то реальное.

– Ты перестала ненавидеть? – осторожно спросил он. – Твоя душа успокоилась и очистилась от зла? Я рад за тебя, милая. Убери деньги, ты уже достаточно заплатила мне в прошлый раз. Твое счастье и спокойствие – лучшая награда для меня.

– Мне больше некого ненавидеть, – ровным, лишенным интонаций голосом сказала Люба. – Она умерла. Умерла на помойке, как пес, возвращающийся к своей блевотине, как вымытая свинья, которая снова лезет в грязь. Ваши советы помогли, ее бабка позвала ее к себе.

Она исчезла прежде, чем Павел сумел справиться с изумлением. Когда он пришел в себя, пять бумажек по сто долларов валялись у него под ногами, а Любы не было. Только внизу, в подъезде, хлопнула дверь…

Глава 9

После визита к Павлу Левакову установить местонахождение Любы Сергиенко во время убийства Людмилы Широковой уже не представляло никакой сложности. Конечно, это требовало терпения и времени, но интеллектуального труда не составляло. Павел припомнил, что на этот день ей было предписано посетить кладбище дважды. Перед вторым посещением, которое должно было состояться незадолго до полуночи, Любе следовало не меньше трех часов ходить по лесу или по парку, где нет машин и вообще мало продуктов технического прогресса, и читать молитвы, чтобы очиститься. Потом нужно было найти место и не меньше шестидесяти минут просидеть неподвижно, не шевелясь и не произнося ни слова, обратив свой взор внутрь себя и стараясь через это прикоснуться к космическим глубинам. Только этим можно будет добиться того, что покойные родственники разлучницы услышат Любину просьбу. С теми, кто предварительно не очистился, они и разговаривать не станут. Очистившись, Люба должна была идти на кладбище, но обязательно пешком. Вообще Павел предупреждал ее, что ворожба несовместима с техническим прогрессом, поэтому если хочешь достичь каких-либо результатов при помощи магии, нужно избегать всего, что связано со сложной техникой. Не пользоваться лифтами, не ездить на городском транспорте, не включать электробытовые приборы.

Кладбище, где была похоронена бабушка Людмилы Широковой, находилось в полутора часах ходьбы от улицы Шверника, где жила Люба Сергиенко. Итого, если Павел Леваков не лгал и если Люба в точности выполняла его указания, ей на проведение магического мероприятия нужно было не меньше семи часов. Три часа ходить и читать молитвы, еще час сидеть и погружаться в себя, потом полтора часа идти до кладбища и столько же обратно – еще три часа. И сколько-то времени провести на самом кладбище. При этом подойти к могиле и «вступить в контакт» с бабушкой Широковой Люба должна была до наступления полуночи. Выходило, что уйти из дома она должна была в тот день не позже шести часов вечера. До девяти гулять, бормоча молитвы, с девяти до десяти – сидеть неподвижно на какой-нибудь тихой укромной лавочке, а с десяти до половины двенадцатого идти пешком на кладбище. Вот так примерно. Теперь нужно было найти свидетелей, которые подтвердили бы этот длинный маршрут, и можно было с чистой совестью снимать с наложившей на себя руки Любы Сергиенко обвинения в убийстве.

Подняли протокол допроса Любы, в котором зафиксированы ее ответы по поводу местонахождения в предполагаемый период убийства Широковой. Может быть, в ее ответах не все является ложью. Ведь говорила же она, что гуляла, и даже конкретные места и улицы указывала. Правда, она утверждала, что ушла из дома около восьми вечера и вернулась около полуночи, тогда как по всему выходило, что уйти она должна была около шести и вернуться около часа ночи. Но это уже не столь важно. Конечно, Люба вынуждена была солгать, потому что даже четырехчасовая прогулка вызвала у следователя недоверие и кучу вопросов, а уж если бы она стала рассказывать, что гуляла по улицам целых семь часов, не имея определенной цели и ни с кем при этом не встречаясь, мало кто поверил бы ей. И у нее не осталось бы иного выхода, кроме как признаться в походах на кладбище с целью наворожить Людмиле скорую и мучительную смерть. Будь Людмила жива, в таком признании не было бы ничего особенного, ну, может быть, стыд был бы и неловкость, но в целом никакого криминала. Но ведь она умерла. И не просто умерла – убита. И признаться в том, что желала ей смерти, все равно что признаться в этом убийстве. Понятно, что свои походы в церковь, к богоугодному колдуну Павлу и на кладбище Любе Сергиенко приходилось скрывать.

– А если все это только камуфляж? – устало спросила Настя.

Два дня было потрачено на то, чтобы попытаться найти людей, которые видели Любу Сергиенко во время этого длинного семичасового похода. Спустя два дня выяснилось, что найти очевидцев, которые могли бы подтвердить алиби Любы в полном объеме, никак не удается. Любопытствующая старушка припомнила, что Люба действительно ушла из дома где-то минут через пятнадцать после окончания очередной серии «Милого врага», который идет по Московскому телеканалу, начинается без десяти пять вечера и длится примерно сорок пять минут. Старушка серию посмотрела, вскипятила чайник и уселась с чашкой чаю у окошка на втором этаже. Бдила, стало быть. И нашлись пацаны лет по семнадцать, которые развлекались ночными посиделками на кладбище в обществе бутылки дешевого вина, сами себя на храбрость проверяли. Они тоже видели молодую женщину, которая что-то жгла возле одной из могил на шестьдесят четвертом участке, то есть как раз там, где похоронена бабушка Людмилы Широковой. Оперативник Миша Доценко провел вечер в зеленом массиве между Загородным шоссе и Серпуховским валом, где, по словам Любы, она гуляла в тот вечер, и опросил всех собачников, которые там появились. Двое из них вспомнили странную девушку, которая сидела на скамейке абсолютно неподвижно, как каменное изваяние, ни разу не шелохнувшись за все время, что они выгуливали своих питомцев. И было это действительно в промежутке между девятью и десятью вечера. Один из них, владелец симпатичного бородатого миттельшнауцера, даже заявил, что обратил внимание на девушку, потому что и днем раньше, то есть в воскресенье, она точно так же неподвижно сидела на той же самой скамейке, и выражение лица у нее было какое-то… Одним словом, будто не в себе она. Словно всех близких разом похоронила.

Таким образом, три точки длинного маршрута были более или менее подтверждены, но все равно оставались сомнения относительно того, где была Сергиенко с шести до девяти вечера и в промежутке между лавочкой в зеленом массиве и кладбищем. При умелой организации в первом или во втором интервале вполне можно было совершить убийство. Так, во всяком случае, считала Настя Каменская.

– Если это действительно она убила Людмилу, а в церковь и к Левакову ходила, чтобы отвести от себя подозрения? – говорила она Короткову. – Да, желала смерти бывшей подруге, но ведь дело-то понятное, ревность, злость, отчаяние… Чего не натворишь с больной головы. Вы же не думаете, граждане милиционеры, что это я Милу своей ворожбой кладбищенской извела.

– Да, граждане милиционеры действительно так не думают, – уныло подтвердил Коротков. – Чего делать-то будем, Ася? Совсем мы в этом деле увязли, и никакого просвета. Тебе чутье что-нибудь подсказывает?

– Молчит, как воды в рот набрало, – призналась она. – Но история с письмами мне тоже покоя не дает. Что-то в ней нечисто, Юра. С одной стороны, совершенно непонятно, откуда взялось письмо Дербышева и почему он отрицает, что писал его. С другой стороны, мне непонятно, зачем Стрельников его хранил. И его, и два других письма.

– А что эксперты? Ты им звонила сегодня?

– Я их боюсь, – Настя зябко поежилась. – Они на меня уже кричат. Я и так два последних дня им по десять раз звонила.

– Ой-ой-ой, кто бы говорил, – насмешливо протянул Коротков. – Кого ты испугаешься, тот дня не проживет. Предлагаю бартер. Ты наливаешь мне чашку живительного черного напитка под названием «кофе», а я за это позвоню в лабораторию и приму удар на себя.

– Годится.

Настя включила кипятильник и достала из тумбочки две чашки.

– Юр, ты не думай, мне кофе не жалко, я тебя нежно люблю и готова по пять раз в день поить, но мне все-таки интересно.

– Что тебе интересно?

– Почему ты всегда что-нибудь стреляешь или клянчишь? То кофе, то сигареты, то сахар. Тебе что, чужой кусок слаще? Я же прекрасно знаю, что ты не жадина и не жлоб, ты последнюю рубашку с себя снимешь и отдашь, если кому-то из нас понадобится. И потом, ты денег никогда не просишь. Сам даешь в долг сколько угодно, но никогда не одалживаешь для себя. Значит, дело точно не в любви к халяве. Так в чем же?

Коротков задумчиво усмехнулся, запустив пятерню в густые давно не стриженные волосы.

– А черт его знает, Аська. Я и сам порой удивляюсь. Ведь у меня в столе точно такая же банка кофе сейчас стоит, вчера как раз купил, и чайник есть электрический, и сахар, и чашки. Но у тебя вкуснее, что ли… Нет, не так. Я вот сейчас прикинул и понял, что если бы мне пришлось самому себе кофе сделать у тебя в кабинете, я бы тоже не стал. Наверное, для меня важно не то, что чужое, а то, что из чужих рук дают. Вроде как ухаживают за мной, понимаешь?

– Понимаю. Откуда это у тебя? Неужели дома так скверно?

– Угу. Ты бы видела, с каким лицом Лялька мне еду дает – удавиться можно. Словно тягостную обязанность выполняет. Надоел я ей хуже горькой редьки, я же понимаю. Но деваться некуда. Выгнать меня – у нее совести не хватает, квартира-то наша общая, кооперативная еще, другого жилья у меня нет. А разменивать ее невозможно, она такая маленькая, что кроме двух комнат в коммуналке из нее ничего не выменяешь. Я-то готов в коммуналку переезжать, ради бога, пожалуйста, а ей что делать? Теща еще долго пролежит в своем параличе, ей отдельная комната нужна, а в одной комнатухе Лялька с ней и с сынишкой с ума сойдет. Я уж и так стараюсь поменьше дома бывать, чтобы не отсвечивать, в одной комнате теща, в другой – жена с сыном, и вроде ничего. А когда я заявляюсь, становится по-настоящему тесно. Не протиснуться. Так и живем в атмосфере всеобщей ненависти. Лялька мне всю плешь проела, чтобы я бросил ментовку и шел юристом на фирму или в охрану куда-нибудь. Надеется, что я стану бешеные бабки заколачивать и смогу купить квартиру, тогда она наконец сможет выгнать меня к чертовой матери.

– Уйди сам, – предложила Настя, – зачем же ты ее мучаешь.

– Куда уйти? – с тоской спросил Коротков. – Ты знаешь, сколько стоит квартиру снимать? Самое маленькое – двести долларов в месяц. А жить на что, если вся моя зарплата со всеми надбавками и процентами за выслугу лет – триста долларов. И вообще…

– Что – вообще?

– Не могу я сам уйти. Пацан маленький еще, да и теща больная. Получается, что я как крыса с корабля бегу. Ну как я Ляльку одну оставлю с ребенком и парализованной тещей? Если она сама так решит – тогда другое дело. А я не могу.

– Все с тобой ясно, Юрасик. Любви тебе не хватает и заботы. Ладно, ты притащи мне бакалейные запасы из своего кабинета, я буду тебя поить и кормить, если для тебя так принципиально важно, чтобы тебе подавали на блюдечке и при этом нежно улыбались. А Люся что себе думает? Вашему роману уже четыре года, если я не обсчиталась. Пора и о будущем подумать.

– Она ничего не думает, она двух сыновей растит, мужа обихаживает. Докторскую диссертацию собралась писать. Ей не к спеху. Она все равно от мужа не уйдет, пока сыновья не вырастут. Да и жить тоже непонятно где… Правильно Булгаков сказал, мы – ничего ребята, только квартирный вопрос нас испортил. Ладно, что мы все о грустном? Давай-ка наливай живительный коричневый напиток, и поговорим лучше о Стрельникове.

– А что о нем говорить, пока экспертиза не готова? Между прочим, ты мне что обещал?

– Позвонить.

– Вот и звони.

Юра потянулся к телефону, но оказалось, что в лаборатории никто не отвечает. Он набрал номер еще раз, но с тем же результатом.

– Куда они все подевались? – с недоумением проворчал он, вешая трубку.

Настя глянула на часы и фыркнула.

– Десятый час, счастье мое ненаглядное! Все приличные эксперты давно поужинали и сидят перед телевизором. Я знаю, ты специально завел со мной душещипательный разговор, чтобы я отвлеклась и забыла про твое обещание. Ты сам экспертов боишься не меньше меня. Все, допивай кофе и пошли по домам.
* * *
Утром выяснилось, что заключение экспертов готово, но было оно таким, что ясности в деле отнюдь не прибавилось. Письмо, адресованное Людмиле Широковой и подписанное именем «Виктор Дербышев», было исполнено не тем человеком, чей почерк представлен на образцах номер один и два. Другими словами, писал это письмо не Дербышев. Однако это был ответ лишь на первый вопрос, поставленный следователем перед экспертами. Ответ же на второй вопрос заводил следствие в тупик: на письме обнаружены отпечатки пальцев Дербышева. Причем отпечатки совсем свежие. Дело в том, что Виктор где-то в середине августа сильно порезал средний палец на правой руке. Порезал бритвой, поэтому шрам был тонким, но длинным и очень заметным. И отпечаток пальца с этим самым шрамом красовался на письме, которого он не писал. Точно такой же отпечаток и точно такой же шрам, как на сравнительных образцах, взятых у Дербышева на Петровке.

Константин Михайлович Ольшанский велел немедленно доставить Дербышева в прокуратуру. Виктора выдернули прямо с каких-то переговоров, вызвав тем самым бурю возмущения не только с его стороны, но и со стороны руководства фирмы.

– Виктор Александрович, время интеллигентного и мягкого разговора прошло, – начал Ольшанский сухо, уткнувшись глазами в бумаги и не поднимая головы. – Давайте раз и навсегда проясним ситуацию с вашей перепиской. Я хочу сразу предупредить вас: пока мы не расставим все точки над i, я вас не отпущу. Вы можете возмущаться, кричать и топать ногами, но чтобы вам зря энергию не расходовать, скажу заранее: у меня очень большой стаж следственной работы, в моем кабинете так часто и так громко кричали, топали ногами и били кулаком по столу, а также высказывали различные угрозы, что у меня выработался стойкий иммунитет. Я на все это не реагирую. Это будет непроизводительной тратой сил и времени с вашей стороны.

Дербышев молчал, набычившись и всем своим видом демонстрируя негодование.

– Что ж, я надеюсь, вы поняли меня правильно. Приступим, Виктор Александрович. Вот заключение экспертов, ознакомьтесь, пожалуйста. В нем сказано, что на письме, отправленном на номер абонентского ящика Людмилы Широковой, обнаружены отпечатки ваших пальцев. При этом сам текст письма выполнен совершенно точно не вами. Вы можете как-нибудь это объяснить?

– Нет, не могу, – бросил Дербышев сквозь зубы. – И не пытайтесь переложить на меня вашу работу. Я не обязан оправдываться, это вы должны доказать, что я виновен.

– Вы правы, вы не обязаны доказывать, что невиновны. Но вы имеете право получить возможность оправдаться. Вот эту возможность я вам и даю. Так что, Виктор Александрович, будут у вас хоть какие-то объяснения этому более чем странному факту?

– Нет.

– Ну что ж, тогда мне придется рассуждать вслух. Итак, объяснение первое: вы получили письмо с фотографией от красивой блондинки, решили ей ответить, но по каким-то причинам попросили написать текст письма кого-то третьего. Причем написать так, чтобы почерк был максимально похож на ваш собственный. Таким образом, мы имеем письмо, написанное не вами, но с отпечатками ваших пальцев. Годится?

– Глупость какая-то! – презрительно фыркнул Дербышев. – Зачем мне просить кого-то писать письмо вместо меня, да еще и моим почерком?

– Действительно, глупость, – спокойно согласился Ольшанский. – Попробуем другой вариант. Кто-то хотел встретиться с Широковой, выдав себя за вас.

– Тоже чушь, – отмахнулся Дербышев. – Если этот человек хотел выдать себя за меня, он послал бы ей свою фотографию, а не мою.

– И снова вы правы. Теперь давайте подумаем вместе, откуда мог появиться листок с вашими отпечатками пальцев?

– Да откуда угодно! – вспылил Дербышев. – Любой мог взять на моем столе чистый лист бумаги, к которому я уже прикасался.

– А что, бумага, на которой написано письмо, точно такая же, как та, которой вы пользуетесь в офисе? – невинно осведомился следователь.

Дербышев умолк и задумался. На этот раз на его лице уже не было злости и раздражения, и Ольшанский понял, что Виктор включился в работу. Виновен он или нет, но он теперь будет думать и рассуждать, приводить аргументы и возражения, а это всегда хорошо как для установления невиновности, так и для подлавливания виновного.

– Я, честно признаться, не обратил внимания, – наконец произнес Дербышев. – Можно взглянуть на письмо?

– Пожалуйста. – Следователь протянул ему оригинал письма, найденного на даче у Томчаков.

Виктор повертел его в руках, потом открыл портфель и достал оттуда папку с бумагами.

– Вот, – сказал он, листая вложенные в папку документы, – получается, что в нашем офисе такая бумага есть. Смотрите, вот документ, а вот еще один – они выполнены на точно такой же бумаге.

– А другие документы? Они на другой бумаге?

– Да. Она тоже белая, того же формата, но более плотная.

– А какую бумагу вы обычно используете?

– Ну, вообще-то какую дадут, такую и используем. – Дербышев впервые за время беседы слегка улыбнулся.

– Меня такой ответ не устраивает, – холодно произнес Ольшанский, сделав вид, что не заметил перемену в настроении допрашиваемого.

– Видите ли, для ксерокса и для лазерного принтера нужна хорошая белая бумага, а для обычного принтера годится любая. Поэтому фирма закупает и дорогую бумагу, и подешевле. Можно, конечно, покупать только дорогую, но раз матричные принтеры печатают и на дешевой, то лучше сэкономить. Бумага, на которой написано письмо, годится только для матричного принтера, она тонкая и сероватая, видите? Это дешевый сорт. И точно на такой же напечатаны вот эти два документа. Посмотрите, по шрифту видно, что они печатались на матричном принтере.

– Какой принтер стоит на вашем рабочем столе?

– У меня их два, матричный и лазерный.

– А зачем вам два? – удивился Ольшанский.

– Да все в целях той же экономии. Окончательный вариант документа делается на лазерном принтере, на хорошей бумаге, красивыми шрифтами. Но пока окончательный вариант подготовишь, приходится столько раз все согласовывать, пересогласовывать, переделывать, менять! Все эти предварительные варианты я печатаю на обычном принтере и на дешевой бумаге. Да и не только я, все сотрудники фирмы так работают.

– И что, у каждого на столе по два принтера стоит? – не скрыл сомнений Ольшанский.

– Что вы, это дорогое удовольствие. У нас на всю контору только три лазерных принтера: один у секретаря и еще два – у тех сотрудников, которые умеют его правильно использовать.

– А вы, стало быть, умеете?

– Стало быть, да, – сдержанно подтвердил Дербышев. – Я не улавливаю, при чем тут ваша ирония.

– При бумаге, – пожал плечами Ольшанский. – Я хочу понять, кто из ваших сотрудников пользуется бумагой только одного сорта, а кому дают оба, и дорогой, и дешевый. Я так понимаю, что бумагу обоих сортов получают только те, у кого стоят по два принтера. Верно?

– Не знаю, я как-то внимания не обращал… Но мне действительно дают и ту, и другую. И потом, Константин Михайлович, не надо сводить все к формальностям. Сотрудники фирмы – люди не бедные, и если кому-то из нас нужна бумага, мы идем и покупаем ее. Разумеется, сначала мы звоним секретарю и говорим, что у нас бумага кончилась. В пяти случаях из десяти она через полчаса приносит новую пачку. А в остальных пяти случаях мы слышим в ответ, что склад закрыт, что бумагу еще не купили или еще что-нибудь в этом же роде. Тогда мы просто даем секретарю деньги и посылаем в ближайший магазин за бумагой. Вот и все. Так что у кого какая бумага на столе – это долго разбираться.

– Хорошо, мне придется изъять у вас документы, выполненные на дешевой бумаге.

– Для чего?

– Я отправлю их на экспертизу. Хочу узнать, написано ли письмо на такой же бумаге.

– Но содержание этих документов является коммерческой тайной…

– Мне очень жаль, Виктор Александрович. Документы мне придется у вас изъять. Если вы не хотите, чтобы у вас были неприятности по коммерческой линии, возьмите ручку и зачеркните все, что не предназначено для посторонних глаз. Можете взять пузырек с чернилами и залить весь текст. Меня интересует только качество бумаги.

– И чего вы добьетесь своей экспертизой? – Дербышев снова начал нервничать. Вероятно, его способности отвлечься от эмоций и сосредоточиться на деле хватало ненадолго. – Зачем огород городить?

– Виктор Александрович, возьмите себя в руки и посмотрите правде в глаза. Ситуация, в которую вы попали, является более чем неприятной. И меня удивляет ваше упорное нежелание хоть как-то ее прояснить. Объяснить вашу позицию можно только одним способом.

– Каким же?

– Признать, что вы виновны. Уж не знаю в чем, в убийстве ли Людмилы Широковой или в чем другом, но виновны. Вы прекрасно знаете, как появилось на свет это странное письмо, но пытаетесь скрыть от меня правду. Устраивает вас такое объяснение?

– Но послушайте, я вам сто раз говорил, что никакого письма никакой Широковой я не писал и не мог писать, потому что знать ее не знаю и никаких писем от нее не получал! Что вы мне голову морочите бумагой какой-то, принтерами, экспертизами! Я сто раз говорил…

– А я сто раз слышал, – вполне миролюбиво откликнулся Ольшанский. – И столько же раз удивлялся вашей слепоте. Вы же сами прекрасно видите, что я не лгу, не обманываю вас, не запугиваю. Вот письмо. Посмотрите на него. Оно существует, его можно потрогать, прочесть. Это не плод моего воспаленного воображения. Поймите же, Виктор Александрович, оно существует, и сколько бы вы ни кричали о том, что вы его не писали, оно не исчезнет, не перестанет существовать. Оно есть. Потому что кто-то его изготовил. Кто-то написал его. И даже вложил в него вашу фотографию. У вас есть такая фотография?

– Нет.

– Ну вот видите. Значит, этот человек не только позаботился о том, чтобы на бумаге были отпечатки ваших пальцев и чтобы почерк был как две капли воды похож на ваш, он еще и не поленился, выследил вас и сфотографировал. Это очень неглупый и очень предусмотрительный человек. И он ходит где-то рядом с вами. Ведь если он смог взять с вашего стола бумагу, к которой вы прикасались, то он подходил к вам очень близко. Вплотную подходил. Дышал вам в затылок. Неужели вам не страшно, Виктор Александрович? У меня ведь только два выхода: либо считать вас преступником, либо признать, что вам угрожает опасность. Вы какой вариант предпочитаете?

– Но я не понимаю… – пробормотал Дербышев. – Чушь какая-то. Кому понадобилось это делать? Нет, я не понимаю.

– А что, у вас врагов нет? – вздернул брови Ольшанский. – Так-таки ни одного врага? Простите, не верю. У человека, который занимается торговлей недвижимостью, обязательно есть враги. Или по крайней мере недоброжелатели. Это законы экономики.

– Все равно я не понимаю… Да, конечно, найдутся люди, у которых из-за моего вмешательства сорвались выгодные сделки, но это случается сплошь и рядом. Чтобы из-за этого заварить такую кашу… Нет, в голове не укладывается. По-моему, вы передергиваете, Константин Михайлович.

– Возможно, возможно. – Следователь пожевал губами, потом вынул из стола чистый бланк и начал его заполнять. – Я выношу постановление о вашем задержании. Результаты экспертизы, с которыми я вас ознакомил, дают основания подозревать вас в причастности к убийству Людмилы Широковой. Вас задерживают пока на трое суток, а там видно будет.

– Вы что…

От неожиданности у Дербышева пропал голос, и ему пришлось откашляться, прежде чем продолжать.

– Вы с ума сошли? Как это вы меня задерживаете? С какой стати?

– Виктор Александрович, я вам только что объяснял все подробно и на хорошем русском языке. Если вы не понимаете, то вам придется подумать об этом самостоятельно. Времени у вас будет достаточно. Да, и еще одно. Фирма у вас, как вы сами сказали, не бедная, поэтому если через трое суток я приму решение взять вас под стражу и прокурор с этим решением согласится, ваша фирма может походатайствовать перед судом об освобождении вас под залог. Залог будет большим, но риэлтеры, я думаю, потянут.

– Вы ответите за это беззаконие.

– Естественно, – кивнул Ольшанский, не отрываясь от бланка. – У вас плохая память, Виктор Александрович. Я же предупреждал вас, что у меня стойкий иммунитет на всякого рода угрозы, я их слишком много выслушал за свою жизнь. И необоснованных задержаний в моей практике было достаточно, мы же тоже люди и имеем право на ошибку. Смею вас уверить, такие ошибки случаются часто, и никого за это не увольняют и даже выговор не объявляют. Так что если ваше задержание в конце концов окажется ошибкой, мне за это ничего не будет. Ровным счетом ничего. На то оно и задержание, чтобы в течение трех суток проверить подозрения, которые вполне могут оказаться и необоснованными.

Ольшанский снял телефонную трубку и вызвал конвой, который должен был препроводить задержанного из здания Московской городской прокуратуры на Петровку.
* * *
– Костя пошел вразнос, – сообщил Юра Коротков, заглядывая в Настин кабинет. – Он задержал Дербышева.

– Да ты что?

Настя от изумления даже карандаш выронила.

– Век воли не видать, – побожился Коротков. – Его только что доставили.

– С ума сойти! На Костю как-то не похоже. Ты же знаешь, он не любитель резких телодвижений. И с арестом никогда не торопится.

– Ну, видно, этот Дербышев чем-то его достал, – сделал вывод Юра. – Скажу тебе больше, он, похоже, и на Стрельникова зуб точит. После обнаружения писем на даче Томчака Костя допрашивает Стрельникова каждый день, а тот ему упорно твердит, что в глаза этих писем не видел и на даче у друга не прятал.

– Да кто ж ему позволит Стрельникова задерживать! Правая рука председателя Госкомвуза, его в обиду не дадут. И вообще, за что?

– Костя найдет, за что, было бы желание. Но я так думаю, что это из-за писем. Мотив-то для убийства вполне подходящий. И не исключено, что Стрельников вступил в сговор со своей бывшей любовницей Сергиенко. Мотив есть у обоих, а в такой ситуации прошлыми конфликтами можно пренебречь.

– Да ладно тебе, – Настя недоверчиво глянула на Короткова. – Ты сам-то веришь в то, что несешь?

– Не-а, не верю. Так, воздух сотрясаю. Все, Ася, я помчался, а ты позвони Ольшанскому, вдруг он чего интересного расскажет.

Но Ольшанский позвонил сам, едва за Коротковым закрылась дверь. Голос его был недовольным и усталым.

– Эксперты не обнаружили на письмах ни одного отпечатка Стрельникова, – сообщил он.

– А пальцы Широковой?

– Полно. Что скажешь?

– Ничего, сами все знаете. Прятать письма на даче у друга можно и в перчатках. Но в первый раз найти их в сумке любовницы или в тумбочке и прикоснуться к ним можно только голыми руками. Вы видели когда-нибудь человека, который любую незнакомую вещь берет, предварительно надев перчатки?

– Не видел.

– И я не видела. Пальцы Стрельникова должны быть обязательно. Или следы затираний. Есть следы?

– Нет. Все отпечатки, которые обнаружены на письмах, конвертах и внешнем пакете, четкие. Смазанности, конечно, есть, но это нормально, без них вообще не бывает. Когда их нет, это даже подозрительно.

– Ну вот, значит, Стрельников этих писем не брал в руки.

– Интересно ты рассуждаешь! А кто же их спрятал на даче у Томчаков?

– А черт его знает. Может быть, тот, кто написал Широковой письмо от имени Дербышева?

– Ты сама-то понимаешь, что говоришь? – фыркнул Ольшанский, и по его голосу Настя поняла, что следователь даже слегка развеселился. – Предположим, человек, написавший письмо от имени Дербышева, хотел убить Широкову и подставить Дербышева. Я это допускаю. Человек, который нашел переписку Широковой и спрятал ее на даче Томчаков, явно хотел подставить Стрельникова. Я готов поверить в этот бред, если ты мне объяснишь, как этот тип может хотеть подставить их обоих. Что между ними общего? Они даже не знакомы. Они никогда друг о друге не слышали и никогда не встречались. У них нет и не может быть общих интересов и точек соприкосновения. Иными словами, у них нет и не может быть общего врага.

– Вы уверены?

– Да ни в чем я не уверен! Все, Анастасия, считай, что это тебе мое задание. Найди мне этого общего врага. А Короткову скажи, пусть побеседует с Дербышевым и выяснит, где и когда его сфотографировали. Попробуем хоть фотографа этого найти.
* * *
Ларисой Томчак овладел охотничий азарт. Она даже не подозревала, занявшись поисками Надежды Цукановой, что увлечется до такой степени. Внутрений голос говорил ей, что надо остановиться, что она затеяла глупое и никому не нужное дело, которое не принесет в итоге ничего, кроме боли, грязи и разочарования. Но остановиться она уже не могла.

Идея, связанная с поисками хорошо информированной соседки, показалась Ларисе с первого взгляда правильной и легко осуществимой, но на деле оказалось, что все совсем не так. Чтобы найти такую соседку, надо ходить по квартирам, а кто в наше неспокойное и наполненное взаимными подозрениями время захочет обсуждать чужую беду с незнакомым человеком? Не стоять же целыми днями на лестнице возле квартиры Цукановой в ожидании подходящего знакомства. Так что с этой привлекательной идеей Ларисе пришлось распроститься.

Поразмышляв некоторое время, она решила прибегнуть к помощи милиции. В самом деле, если Надежда Цуканова покончила с собой, то милиция должна была хотя бы на первом этапе с этим разбираться. И Лариса отправилась в ближайшее к дому Цукановой отделение милиции.

Участкового инспектора она прождала несколько часов, ей сказали, что старший лейтенант Барулин «ушел на территорию», а прием населения он осуществляет с пяти до семи. К пяти часам возле комнаты, где должен был появиться участковый, стали собираться посетители, в основном пожилые люди, а также женщины с опухшими несчастными лицами. Лариса хорошо знала эти лица, к ней, врачу-психиатру, на прием тоже приходили такие вот женщины, у одних были пьющие мужья, у других – неуправляемые дети. Она мысленно порадовалась тому, что никуда не ушла в ожидании начала приема, сидела здесь давно и потому оказалась в этой тоскливой очереди первой.

Участковый Барулин пришел около половины шестого. Это был совсем молоденький милиционер, невысокий, худенький, с каким-то очень детским выражением лица.

– Кто первый? – бросил он на ходу. – Проходите. Кузьмичева, я вам сколько раз говорил, чтобы вы ко мне не ходили! Ваш сын под следствием, я вам ничем помочь уже не могу.

Лариса торопливо поднялась и зашла следом за ним в тесную неуютную комнатенку с давно не мытыми окнами и отваливающейся штукатуркой на стенах. Барулин на ходу расстегнул китель и уселся за стол.

– Слушаю вас внимательно, – сказал он, не глядя на Ларису.

– Я… – Она растерялась, так как не заготовила первую фразу. – Я по поводу Цукановой Надежды Романовны. Она умерла в прошлом году, отравилась.

– Да, помню, – кивнул участковый. – И что вы хотите?

– Вы простите, что я отнимаю у вас время, – заторопилась Лариса, – но я только вчера узнала о ее смерти. Мы были подругами, когда учились в институте, потом много лет не виделись, не общались… И вот… Вы не можете мне сказать, что произошло? Я разговаривала с ее сыном, с Виктором, но мне неловко было расспрашивать, это для него такая травма. Я знаю, что отец Виктора оставил их и никак не помогает. Я хотела бы найти его и поговорить. Это же ненормально, что дети остались одни, без поддержки взрослых.

– Ну, не надо преувеличивать, дети уже достаточно большие. Старшая дочь работает, сын учится в университете, у них все в порядке. Я не думаю, что вам удастся разжалобить этого прохвоста.

– Прохвоста? Значит, вы знаете о нем что-то такое… Кто он? Скажите мне, пожалуйста.

– Да ничего такого особенного я о нем не знаю. Жалоб на него никогда не было, в том смысле, что он не пил и жену с детьми не бил. Семья вообще была благополучная, я у них и был-то всего два раза. В первый раз – когда принял участок и обходил квартиры, знакомился. А уж во второй раз пришел, когда все случилось. Оказалось, этот тип с Цукановой не был расписан, а прожил с ней почти двадцать лет, представляете? И сына вырастили вместе. Мальчишка-то был уверен, что его отец является законным мужем матери. Да и дочка тоже так думала. А он, оказывается, все двадцать лет жил там на птичьих правах и погуливал потихоньку на сторону. И в один прекрасный день заявил, что нашел себе новую жену. Через брачное агентство, представляете? Вот прохвост. В уме не укладывается: жить с бабой, растить общего ребенка и искать себе что-то получше через брачное агентство. Вот вы можете себе такое представить?

– Не могу, – честно призналась Лариса. – Так он что, женился?

– Вот уж не знаю, – развел руками участковый. – Не мое это дело. Когда Цуканова руки на себя наложила, я его, конечно, разыскал. Сами понимаете, парню, Вите-то, всего восемнадцать было, возраст сложный, я боялся, как бы он от такого удара вразнос не пошел. Молодое дело глупое, мог начать пить или наркотики употреблять. Я его отцу и говорю, мол, поддержите сына, не оставляйте сейчас одного, он в вас нуждается. Поживите с ними, пока они в себя не придут от пережитого. Я ж не знал, что Цуканова как раз из-за него отравилась и сын его после этого на порог не пустит. Ну, он мне и объяснил, что уж в ком, в ком, а в нем сын меньше всего нуждается. Пока мать еще жива была, Витя даже к телефону не подходил, когда он звонил. Представляете, он даже на похороны не пришел. Детей не хотел травмировать.

– А дети знали, что вы с ним разговаривали?

– Нет, я им не сказал. Зачем? Если они знать его не хотят… Так что я думаю, вам нет смысла его искать. Даже если он и засовестится и захочет помогать сыну, дети его помощи не примут.

– Откуда вы знаете? Вы сами сказали, что после смерти Надежды Романовны с ними не общались. Может быть, они изменили свое отношение. Все-таки почти год прошел, мало ли как их жизнь сложилась.

– Вас, простите, как зовут?

– Лариса Михайловна.

– Так вот, Лариса Михайловна, я, между прочим, не на грядке вырос и участковым работаю не первый день. И если вы думаете, что я своего дела не знаю или делаю его плохо, так вы сильно ошибаетесь. – Голос у Барулина стал злым, и Лариса испугалась, что своей бестактностью испортила так хорошо начавшийся разговор. – Дергать людей по пустякам не в моих правилах, если они ко мне не обращаются, то и незачем мне к ним ходить. А наблюдать за людьми – это уже совсем другая песня. У меня в каждом доме есть жильцы, которые все про всех знают. И если бы с Витей Цукановым было что-то не так, я бы первый об этом узнал.

– Ну что вы, – извиняющимся тоном сказала Лариса, – вы не обижайтесь на меня, товарищ старший лейтенант, я вовсе не это имела в виду. Конечно, я уверена, что если бы Виктор попал в группу риска, это от вас не укрылось бы, но я ведь о другом говорю. О том, что, может быть, он перестал сердиться на своего отца, простил его и готов принять его помощь.

– А я вам говорю, что нет, не простил он его, – Барулин повысил голос. – И даже говорить о нем не хочет.

Лариса поняла, что эту информацию Барулин как раз и получил от кого-то из соседей, кто общается с Цукановыми. Она постаралась вложить в голос как можно больше мольбы.

– Но все-таки дайте мне возможность попробовать, очень вас прошу. Вы совершенно правы, юноши всегда страдают без отца, рядом с ними обязательно должен быть мужчина. Я попробую убедить Виктора, заставить его изменить свое мнение. Скажите мне, кто его отец.

– Ладно.

Участковый со вздохом поднялся и подошел к сейфу. Вытащив затрепанную толстую тетрадку, он начал лениво листать ее в поисках нужной записи.

– Вот. Дербышев Виктор Александрович, улица Тухачевского, дом двадцать три, корпус два, квартира тридцать девять. Только без толку все это, можете мне поверить. Хотя, конечно, если вы сына с отцом помирите, мне как участковому спокойнее будет.

– Спасибо вам, – горячо поблагодарила Лариса, записав адрес.

– Не на чем. До свидания. Скажите там, пусть следующий заходит.

Она вышла из отделения милиции окрыленная. Значит, Дербышев Виктор Александрович. Теперь надо придумать, как с ним познакомиться, да так, чтобы он проникся к ней доверием и рассказал, кто же двадцать семь лет назад изнасиловал Надю Цуканову. Задача, конечно, не из простых. Но она справится. Ведь смогла же она разыскать Надежду, смогла выяснить, с кем она прожила двадцать лет. И все остальное сможет.

Глава 10

Томчак по-прежнему обитал на даче, и сейчас Ларису это вполне устраивало. Во всяком случае, ей не нужно было никому объяснять свои длительные отлучки сначала для поисков Цукановой, а теперь для знакомства с Виктором Дербышевым. Найдя его дом и проведя один долгий вечер на лестнице между этажами, она увидела человека, который бросил Надежду Цуканову после двадцати лет совместной жизни. Хорош, что и говорить, фактурный мужик, и одет дорого. Правда, домой он явился не один, а с дамой, посему момент знакомства пришлось отложить на неопределенное время.

На следующий день был выходной, и Лариса с утра пораньше уже заняла свой пост неподалеку от подъезда, не выходя из машины. Она так и не придумала, как же ей познакомиться с Дербышевым, и решила сначала понаблюдать за ним, узнать хоть что-нибудь о его распорядке и привычках. Дербышев вышел из дома около одиннадцати утра вместе с той же дамой, с которой пришел вчера, сел в свой «Мерседес» и поехал в сторону центра. Лариса двинулась за ними.

Дама вышла из машины возле Белорусского вокзала, а Дербышев поехал дальше. Доехав до почтамта, он припарковал машину и прошел в ту часть здания, где располагались абонентские ящики. Лариса поспешила следом за ним, но близко подходить не рискнула. Она видела, как Виктор открыл один из ящиков, забрал почту и направился к выходу. Отвернувшись, чтобы не столкнуться с ним лицом к лицу, она подождала, пока он выйдет, и подошла к ячейкам. Вот здесь он стоял и открывал третью справа дверцу. Лариса посмотрела на номер, и в этот момент ее осенила догадка. Конечно же, он по-прежнему пользуется услугами бюро знакомств. А коль так, то этим нужно воспользоваться. Это самый приемлемый повод для знакомства и самый безобидный, да и для Дербышева привычный.

Лариса решила, что сегодня больше следить за ним не будет. Вместо этого она поехала домой и принялась за письмо. Письмо должно быть таким, чтобы наверняка вызвать у него интерес и желание продолжить знакомство. Как же сделать так, чтобы не промахнуться?

Она задумалась. Мужчина, который знакомится с женщинами при помощи бюро знакомств… Почему? Красивый мужик, хорошо одет, ездит на «Мерседесе». Такие жен не ищут через бюро, у них и без того отбоя нет от претенденток. Да и с любовницами проблем не должно быть. В чем же причина? В чем ключ?

Лариса улыбнулась. Все ясно, он терпеть не может объяснений и сложностей. Ему нужна женщина, которая отвечала бы его запросам, но с которой можно легко порвать, без риска увязнуть в выяснениях отношений и в назойливых звонках. Встретились, поговорили, позанимались любовью два или три раза – и до свидания. Никаких претензий, просто не подошли друг другу. А главное – никаких поводов для ревности. Наличие одной любовницы не исключает появления следующей, ведь в агентстве его номер дают многим дамочкам, и нет причин отказываться от встреч с ними. Не любит господин Дербышев постоянства, быстро ему подруги надоедают. А может быть, тут и сексуальные проблемы имеют место. С новой партнершей все хорошо получается, а как только он к ней привыкает, так полное фиаско. Такая патология тоже встречается.

Она быстро набросала первый вариант письма. Потом выпила кофе, полежала десять минут на диване, закрыв глаза и положив на веки марлевые тампоны, смоченные в настое ромашки пополам с чаем. Через полчаса, взглянув на текст, поняла, что в нем не все так, как надо, и быстро внесла исправления. На всякий случай решила дать письму «вылежаться» еще какое-то время, сходила в магазин за продуктами, приготовила себе диетический обед. В последнее время у Ларисы появилась склонность к полноте, совсем небольшая склонность, но меры нужно принимать своевременно, и она моментально села на жесткую диету, чтобы сохранить узкую талию и стройные бедра. После обеда письмо было окончательно отшлифовано. Лариса в конце указала свой домашний телефон. Она понимала, что лучше было бы указать номер абонентского ящика, но такого номера у нее не было. Можно, конечно, абонировать ящик, никаких проблем, но тогда Дербышев, если вообще заинтересуется ею, будет писать ответное письмо, а это еще больше затянет время. Нет уж, лучше телефон, так быстрее. Вложив в конверт свою самую удачную фотографию, Лариса заклеила его, вышла из дома, села в машину и поехала на почтамт. Если опустить письмо прямо на почтамте, оно окажется в ящике Дербышева уже завтра.
* * *
Доставленный из камеры Виктор Дербышев долго разглядывал свою фотографию.

– Мне трудно сообразить, где это было, – наконец произнес он. – Но определенно не на работе. Я никогда не прихожу в офис в джинсах и джемпере.

– А куда вы ходите в джинсах?

– Ну, в баню, например. За город езжу. Дома в них хожу. В магазин. Я не знаю, где меня сфотографировали в таком виде.

– А вы посмотрите на антураж, – попросил Коротков. – Сбоку явно виден угол каменного дома, причем не высокого, максимум этажа три. И деревья вокруг. Вы в какие бани ходите?

– В Сандуны.

– Да, это точно не они. А за город? У вас дача?

– Нет, дачи нет. За город я езжу заниматься верховой ездой.

– Куда именно?

– На восьмидесятый километр по Киевской дороге. Там есть такой клуб… – Дербышев запнулся, потом вызывающе глянул на Короткова. – Элитный. В этом клубе занимаются видные политики и бизнесмены. Я надеюсь, вы не собираетесь их беспокоить своими расспросами?

– Собираюсь, – кивнул Юрий. – А почему бы и нет?

– Но послушайте… Мало того, что меня заперли в камеру без всяких к тому оснований, вы еще и репутацию мне испортить хотите? Пройдет три дня, и ваш следователь с позором придет ко мне извиняться, потому что я ни в чем не виноват и к вашей убитой блондинке отношения не имею. Хорошо еще, если в моей фирме к вашим следственным ошибкам отнесутся с пониманием и не выгонят меня. Но если вы начнете распространять слухи о моей виновности в среде людей, чьим мнением я дорожу, я подам на вашу контору в суд за нанесение морального ущерба. Имейте это в виду.

– Поимею, – усмехнулся Коротков. – А кстати, вам ничего не говорит фамилия Стрельников?

– Стрельников? – удивленно переспросил Виктор.

– Да, Стрельников Владимир Алексеевич.

– А он кто?

– До недавнего времени был президентом Фонда развития и поддержки гуманитарного образования. Слышали о таком?

– Нет, никогда.

– А вообще про Фонд слышали?

– Нет. Я работаю в другой сфере, с проблемами гуманитарного образования не соприкасаюсь.

– Значит так, Виктор Александрович, я отправляюсь в ваш элитный клуб любителей конного спорта, а вы, пока суд да дело, подумайте над тем, не могла ли ваша жизнь где-нибудь пересечься с господином Стрельниковым. Договорились?

– Послушайте, перестаньте играть в демократию, – вспылил Дербышев. – Не надо делать вид, что вы можете о чем-то со мной договориться полюбовно. Вы держите меня в кутузке, я полностью в вашей власти, и сейчас у вас есть все возможности издеваться надо мной и унижать меня. Сейчас вы мне приказываете, и не думайте, что я этого не понимаю. Не старайтесь меня задобрить и представить дело так, будто меня лишили свободы в моих же интересах. Я все равно буду жаловаться на ваш произвол и подам на вас всех в суд. Все инстанции пройду, но добьюсь, чтобы вас и вашего следователя Ольшанского уволили с работы. Не пытайтесь сделать из меня своего союзника, ничего у вас не выйдет. Я перетерплю эти три дня, а когда меня выпустят отсюда, мы еще посмотрим, кто из нас прав, а кто виноват.

– Ладно, посмотрим, – вздохнул Коротков. – Но вы все-таки подумайте насчет Стрельникова. Это особенно важно в том случае, если вы действительно ни в чем не виноваты.

– Вам еще придется извиняться передо мной, – с ненавистью выдохнул Дербышев.

– Извинюсь, – кивнул оперативник, нажимая кнопку, чтобы вызвать милиционера, который должен препроводить задержанного обратно в камеру. – Мне не впервой. Да, и чтобы мне проще было искать вашего таинственного фотографа, попрошу вас назвать мне имена людей, которые бывают на тренировках одновременно с вами.

– А если я откажусь? – Дербышев гордо вздернул подбородок.

– Тогда мне придется опрашивать поголовно всех членов клуба. Это займет больше времени, и за три дня я, боюсь, не управлюсь. Согласитесь, будет куда лучше, если через три дня мы сможем доказать, что вашу фотографию сделал злоумышленник, и даже успеем найти его и выяснить, с какой целью он все это затеял. Тогда вас выпустят с чистой совестью. А иначе может встать вопрос о вашем аресте. Пока мы точно не установим, что вы не состояли в переписке с убитой женщиной, мы будем вынуждены вас подозревать. Расклад понятен?

– Записывайте, – процедил сквозь зубы Дербышев и начал диктовать фамилии.
* * *
Конноспортивный клуб с романтическим названием «Пегас» был благоустроенным и, судя по всему, очень дорогим. К нему со стороны Киевского шоссе вела хорошая асфальтированная дорога, которую не стали бы делать ради привычных к колдобинам «Жигулей» и «Москвичей». Сразу видно, что любители верховой езды прибывают сюда не иначе как на иномарках.

Забора никакого Коротков не увидел, но при подъезде к клубу прямо на обочине стоял джип, вокруг которого не торопясь прогуливались два дюжих молодца с автоматами наперевес и в камуфляжной форме. Они внимательно прочитали все, что было написано в служебном удостоверении старшего оперуполномоченного уголовного розыска майора Короткова Юрия Викторовича, и, не говоря ни слова, сделали знак «проезжай». Это Короткову понравилось. Значит, здесь нет никаких секретов, которые следует оберегать от посторонних глаз, а просто соблюдаются обычные меры безопасности. Что ж, дело понятное, если в этом клубе бывают известные политики и крупные бизнесмены, как утверждал Дербышев.

Администратора клуба Коротков нашел довольно быстро. Это был упитанный шустрый молодой человек, ужасно деловой и ужасно занятой. В его кабинете беспрестанно звонили телефоны, и разговор с Юрием больше напоминал пунктир, где на долю оперативника приходилась маленькая жалкая точка, а на долю всех остальных желающих пообщаться с администратором – большое жирное тире. Наконец терпение у Короткова лопнуло. Улучив момент, он снял трубки с телефонных аппаратов, положил их на стол среди множества бумаг и решительно сказал:

– Мне нужно ровно три минуты спокойного делового разговора. Потом я вас оставлю наедине с вашими телефонами.

Администратор вытащил огромный нежно-голубой платок и отер лицо, на котором обильно высыпали капельки пота. В кабинете было жарко, работал обогреватель, а форточку, судя по всему, здесь открывать было не принято.

– Да, слушаю вас внимательно. Вы что-то хотели спросить насчет Дербышева?

– И насчет Дербышева тоже. Взгляните на эту фотографию. Это территория клуба?

Администратор бросил на снимок короткий взгляд и тут же кивнул.

– Да, это здание оздоровительного комплекса. Там у нас баня, бассейн и тренажерный зал.

– Мне нужно поговорить с работниками, которые там постоянно находятся. Я прошу вас позвонить туда и предупредить, что я сейчас к ним подойду и что они должны будут отвечать на мои вопросы.

– Хорошо. – Администратор потянулся к телефонной трубке, лежащей на столе. – Что еще?

– Больше ничего.

– Как ничего? И это все?

– Пока все. А чего бы вы хотели?

– Боже мой, как неудобно получилось… Вы столько времени сидите здесь, и все ради нескольких слов. Что ж вы сразу не сказали?

– У меня не было возможности. Я не смог соперничать с вашими телефонами. Вы мне объясните, как пройти к оздоровительному комплексу.

– Да, конечно, – засуетился администратор. – Сначала прямо до аллеи… Впрочем, нет, это сложно, вы заблудитесь, я сейчас вызову кого-нибудь, чтобы вас проводили. Ай-яй-яй, как неловко вышло…

Он нажал кнопку селектора.

– Вадик, подойди ко мне в кабинет. Да, прямо сейчас.

Выражение лица у администратора клуба было таким виноватым, что Короткову стало смешно.

– Простите, а что все-таки с Дербышевым? Что-то не в порядке? Вы, наверное, понимаете, чем вызван мой интерес. В нашем клубе занимаются очень уважаемые люди, и мы не можем допустить…

– Не волнуйтесь, репутация клуба пока не пострадает. Я только хочу выяснить, при каких обстоятельствах была сделана эта фотография.

– Боже мой, но можно же спросить у самого Дербышева! Нет, вы что-то от меня скрываете.

– Работа такая, – усмехнулся Коротков. – Мы всегда что-нибудь скрываем. Но вам отвечу честно: у нас есть подозрения, что эту фотографию сделали без ведома Виктора Александровича. И не с самыми лучшими намерениями. Поэтому я и хочу выяснить, кто и когда это сделал.

– Вы думаете, это сделал кто-то из членов клуба? – перепугался администратор.

– Может быть, и так. Возможно, снимок сделал кто-то из ваших работников. А может быть, это вообще был кто-то посторонний. Ведь угодья, на которых ваши гости развлекаются верховой ездой, практически не контролируются.

– Да, вы правы, территория огромная.

В дверь осторожно постучали.

– Заходи, Вадик, – крикнул администратор.

Через минуту Коротков в сопровождении подтянутого спортивного Вадика шагал по обсаженной березами аллее в сторону оздоровительного комплекса.
* * *
Алла Сергеевна Стрельникова была, бесспорно, женщиной сильной. Она прекрасно владела собой, была достаточно хладнокровна и мужественна. Но у нее была одна слабость. Всего одна, но она по сути своей стоила всех сильных сторон ее натуры, вместе взятых. Алла Сергеевна обожала своего сына. Обожала слепо, теряя рассудительность и остатки здравого смысла, не говоря уж об элементарной объективности. Саше Стрельникову было двадцать лет, и он в буквальном смысле слова из матери веревки вил, причем совершенно беззастенчиво.

Вскоре после разрыва с мужем Алла Сергеевна была поставлена перед необходимостью отселить взрослого сына. Она вела довольно активную личную жизнь, да и Саша не отставал от нее. Друзья, вечеринки, девушки – все это плохо сочеталось с необходимостью жить в одной квартире с матерью. Алла Стрельникова была дамой небедной, и денег, заработанных на Доме моделей, которым она руководила много лет, хватило на покупку квартиры для сына. Правда, именно хватило. То есть впритык. Этой покупкой Алла полностью опустошила свой банковский счет. А сын требовал денег постоянно, и отказать ему мать не могла. Поэтому те суммы, которые ей давал Стрельников, были как нельзя более кстати. Проблема, однако, состояла в том, что Алла не могла признаться мужу, зачем нужны эти деньги. Ей приходилось лгать и изворачиваться, придумывая то ремонт квартиры или машины, то необходимость дорогостоящего лечения, то пластическую операцию для сохранения моложавой и элегантной внешности, то какой-нибудь ужасно перспективный контракт, требующий предоплаты.

Правда же состояла в том, что сын Саша стал азартным игроком, причем играл он всюду, где только можно было: в казино, на бегах, в карты и даже во всевозможные лотереи, покупая, разумеется, не по одному билетику и даже не по десять. Все, что он выигрывал, шло на развлечения, но выигрывал он, по законам жанра и статистики, намного меньше, чем проигрывал. Алла Сергеевна отчетливо представляла себе, что будет, если муж узнает об этом. И допустить этого не могла. Так же отчетливо она представляла себе, что случится, если Владимир перестанет давать деньги. А это вполне могло произойти, если он в один прекрасный день оформит развод и вступит во второй брак. Сын ведь играть не перестанет, трезвомыслия Аллы Сергеевны все-таки хватало на то, чтобы осознать: игроки не исправляются. Эта болезнь поражает человека навсегда. И если не будет тех сумм, которые дает Стрельников, Саша начнет добывать деньги другим путем. Она слишком хорошо знала своего сына, чтобы не тешить себя надеждой на то, что он начнет работать и зарабатывать на свои нужды самостоятельно. Сын обязательно ввяжется во что-нибудь криминальное, а там и до тюрьмы рукой подать. Но тюрьма-то ладно, это еще можно будет пережить, гораздо хуже, если он влезет в долги, и долги эти выколачивать из него будут тем способом, который в последние годы стал весьма распространенным. За невозвращенные долги теперь убивают, причем делают это легко и просто. Другим должникам в назидание.

Сегодня ненаглядный сынок Сашенька снова явился за материальным вспомоществованием. И снова Алла Сергеевна сделала робкую, хотя и изначально бесперспективную попытку воздействовать на него.

– Остановись, сынок, – умоляюще сказала она. – Пойми, это не может продолжаться вечно. Отцовский карман – не бездонный колодец. Я уже не знаю, что ему говорить, на что деньги просить.

– Ну, мамуля, – жалостливо пропел Саша, – ну что ты в самом-то деле! Все же было так хорошо, а ты хочешь все испортить.

– Сыночек, ты хотя бы подумай о том, что он может и не дать денег. Ну какое право я имею требовать? Он с нами не живет уже два года, ты совершеннолетний, и он ничего нам с тобой не должен. Он может жениться, и ему придется содержать новую жену, может быть, даже ребенка, а не нас.

– К чему это все, мать? – подозрительно спросил он. – Ты о чем меня предупреждаешь, я не понял.

– Иди работать, зарабатывай сам на свои нужды.

– Ну, мам, ну дай еще пожить нормально, а? Успею я еще наработаться, вся жизнь впереди. Я тебе обещаю, я скоро возьмусь за ум, честное слово. А сейчас мне нужны деньги. И не пугай меня тем, что отец женится.

– Почему? И я не пугаю тебя вовсе, а просто предупреждаю о том, что так может случиться.

– Да перестань ты! – фыркнул Саша. – После того что случилось с его бабами, он теперь сто раз подумает, прежде чем новую телку заведет. Никуда он от нас с тобой не денется. Ну, мамуля, давай в темпе, кинь капусты на карман сыну, и я помчался. Я уже и так опаздываю.

Алла почувствовала, как горло перехватывает от тягостных мыслей. Да, уж если кто и не хотел ее развода со Стрельниковым, так это в первую очередь Саша. Уж не приложил ли он руку к тому, что произошло? Нет, нет, нет! Гнать эти страшные мысли, гнать прочь, не может ее мальчик, ее сыночек сделать такое. Даже подумать о таком он не может. Да, он разгильдяй, игрок, но в сущности он хороший мальчик, добрый, никому зла не пожелает.

Она выдвинула ящик в мебельной стенке и вытащила оттуда пачку купюр.

– Возьми. Только, сынок… Я не знаю, когда у меня теперь будут деньги. Ты уж постарайся их не сразу тратить.

– Ладно, мамуля. Спасибо.

Саша быстро чмокнул ее в щеку и выскочил из квартиры. Вприпрыжку спустившись по лестнице, он выбежал на улицу и нырнул в ожидавшую его машину. Сидевшая за рулем девушка вопросительно посмотрела на него.

– Ну как?

– Порядок, зайка. Капусту раздобыл, можно ехать.

– Отлично, – обрадовалась девушка. – Живем и не горюем. Куда едем?

Саша на мгновение задумался, потом губы его растянулись в плотоядной улыбке.

– Сначала ко мне, выпьем по чуть-чуть в честь удачно проведенной операции, потом поедем ужинать, а вечером – как обычно. Я чувствую, мне сегодня повезет. Я чувствую.

Девушка молча кивнула и завела двигатель.
* * *
Ночью Ларису Томчак разбудил телефонный звонок. Не включая свет, она нащупала трубку.

– Алло, – сонно проговорила она.

Молчание. Даже дыхания не слышно.

– Я слушаю, – повторила она громче.

Снова молчание. Ей стало не по себе. Торопливо положив трубку на рычаг, она отвернулась к стене и закуталась поплотнее в одеяло.

Новый звонок раздался примерно через час. На этот раз Лариса отчетливо слышала в трубке чье-то дыхание. Она испугалась, что что-то случилось с мужем, и ей пытаются позвонить из-за города, а там всегда была плохая связь…

– Алло! – почти закричала она. – Слава! Слава, это ты?

Но ответа так и не дождалась. Из трубки доносились какие-то шумы, ей даже послышались отдаленные голоса и смех. Но ничего внятного она так и не услышала.

Остаток ночи она провела без сна, а с утра снова начались звонки. За тот час, что она провела дома, собираясь на работу, молчаливый абонент звонил ей четыре раза. Стоя на пороге квартиры и уже держа в руках ключи, Лариса поняла, что выбита из колеи. Руки дрожали, ноги были ватными.

Она с трудом высидела шесть часов на приеме больных, борясь с желанием закричать: «Оставьте меня в покое! Я схожу с ума! Я не меньше вас нуждаюсь в помощи! А вы ко мне лезете со своими глупостями». Отпустив последнего пациента, она торопливо оделась и выскочила из поликлиники. Сев в машину, Лариса вдруг поняла, что боится ехать. Ей показалось, что она забыла все правила движения и теперь непременно попадет в аварию. Просидев в машине минут пятнадцать и так и не сумев справиться с собой, она с досадой решила ехать домой на городском транспорте. Ничего, сегодня она вполне обойдется без машины, а завтра у нее вечерний прием. Сюда она приедет на метро, а обратно – на машине. К тому времени это странное состояние обязательно пройдет. Она полночи не спала, звонки ее нервировали, поэтому ей как врачу вполне понятно, что садиться за руль нежелательно. А здесь охраняемая стоянка, так что с ее автомобилем ничего не случится.

Заперев машину, Лариса пошла к метро. Поездка ее отвлекла. Оказалось, она так давно не ездила на метро, что совсем не представляет, сколько разных интересных магазинчиков теперь обосновались в подземных переходах. В них можно купить хорошую косметику, кондитерские изделия, сувениры, технику и даже отдать фотопленки на проявку и печать. Можно без проблем приобрести что-нибудь для чтения в дороге – любые газеты и множество книг продавались здесь же. Купив журнал «Лиза», Лариса спустилась на эскалаторе к платформам. Нервозность понемногу утихала, хотя она как опытный психиатр понимала, что находится не в лучшей форме: на платформе она не стала вставать у края, как делала это всю жизнь, а отошла к стене и прислонилась к ней. Откуда-то из глубин подсознания выполз страх, что рядом может оказаться пьяный или сумасшедший, который столкнет ее на рельсы перед приближающимся поездом. Она знала, что такие немотивированные страхи – первый признак взвинченных нервов.
* * *
Придя домой, Лариса первым делом проверила автоответчик. И, к своему удивлению, услышала приятный мужской голос:

– Здравствуйте, Лариса. Это Виктор Дербышев. Я получил ваше письмо с фотографией и очень хочу с вами встретиться. К сожалению, не смог застать вас дома. Я буду ждать вас сегодня от восьми до половины девятого вечера у выхода из метро «Академическая». Если вы не сможете прийти сегодня и я не сумею еще раз дозвониться до вас, то буду ждать завтра в это же время в том же месте. Всего вам доброго.

Отлично! Настроение у Ларисы сразу поднялось, она даже забыла о недавней нервозности и о непонятных телефонных звонках. Сейчас только половина четвертого, до свидания с Дербышевым еще уйма времени, и надо сделать все, чтобы вечером выглядеть как можно лучше.

Лариса подошла к зеркалу в ванной и придирчиво осмотрела свое лицо. Да, тревожная ночь не прошла бесследно, лицо усталое, под глазами обозначились морщины, да и цвет кожи мог бы быть получше. Надо постараться поспать хотя бы пару часов, потом сделать специальную швейцарскую маску, после которой кожа выглядит гладкой, фарфоровой, нежной. Эффект, правда, длится недолго, всего несколько часов, но этого для вечернего свидания вполне достаточно. Такая маска как раз и рассчитана на тот случай, когда вечером нужно хорошо выглядеть.

Приняв теплый душ, она легла в постель и постаралась расслабиться. Уснуть ей не удалось, возбуждение, вызванное испугом и напряжением, не ослабевало, но все-таки за два часа она сумела немного отдохнуть и когда встала, то собственное отражение в зеркале ее порадовало. Глаза стали ясными, кожа порозовела. А когда еще через два часа Лариса Томчак выходила из дома, выглядела она по меньшей мере лет на восемь моложе, чем была на самом деле. Глаза ее сияли, губы готовы были раздвинуться в обаятельной улыбке, ноги в изящных закрытых туфлях, казалось, порхали над тротуаром. Выходя из подъезда, она пожалела о том, что оставила машину возле поликлиники и теперь ей снова придется ехать на метро, но она быстро утешила себя мыслью о том, что Дербышев наверняка приедет на своем «Мерседесе», так что возвращение домой поздно вечером не превратится в проблему.

Возле выхода из метро на станции «Академическая» она Дербышева не увидела, хотя было уже четверть девятого. Лариса отошла в сторонку и остановилась, размышляя, ждать ли ей до половины девятого или гордо развернуться и уйти. Пожалуй, гордость тут ни при чем, решила она, она же не в любовницы к нему собирается и уж тем более не в жены. Ей нужно познакомиться с ним и осторожно выяснить, не знает ли он, кто был отцом Наташи Цукановой, а ради этого можно и подождать, и даже не до половины девятого, а гораздо дольше. Потому что если окажется, что это Стрельников изнасиловал когда-то беспомощную пьяную девчонку, то она раз и навсегда избавит своего мужа и себя саму от этой мужской дружбы, которая многие годы стоит у нее поперек дороги, не давая свободно вздохнуть.

– Лариса? – услышала она совсем рядом чей-то голос.

Прежде чем обернуться, она успела подумать, что голос этот совсем не похож на тот, который был записан на автоответчике. Неужели кто-то из знакомых? Теперь Славке обязательно расскажут. Неудачно.

Она осторожно повернулась и увидела молодого человека, немного странного на вид, но в целом очень симпатичного. То, что он, несомненно, принадлежит к сексуальным меньшинствам, было ясно ей с первого же взгляда, к ней на прием и таких приводили. Почему-то несмотря на множество публикаций и активную разъяснительную работу, большинство продолжает считать нетрадиционную сексуальную ориентацию признаком психического заболевания. Парень, стоящий рядом с ней, был рослым и широкоплечим, в узких брючках из тонкой дорогой кожи, облепляющих скульптурно-мускулистые ноги. Волосы стянуты сзади в хвост, брови выщипаны в изящную ровную дугу, все лицо покрыто толстым слоем жидкой пудры, правда, очень качественной, которая в глаза не бросается при первом же взгляде, тем более в сумерках, зато позволяет скрыть грубоватость мужской кожи, даже гладко выбритой. Наметанным взглядом Лариса заметила следы карандаша для губ. Нет, мальчик явно не трансвестит, он не стремится выглядеть женщиной. Он просто хочет нравиться своим партнерам. И что же ему надо, интересно знать? Бывший пациент? Тогда откуда такая фамильярность? Для пациентов она всегда была Ларисой Михайловной.

– Лариса? – снова повторил забавный молодой человек, вглядываясь в ее лицо.

– Что вам угодно? – вполне нейтрально ответила она.

– Простите, вы ждете Виктора Дербышева?

– Да.

– Слава богу, я успел! – улыбнулся молодой человек. – Я так боялся, что вы не стали ждать до половины девятого и уехали. Меня прислал Виктор. Видите ли, у него внезапно изменилась ситуация, переговоры, на которых он должен присутствовать, затягиваются, и уйти с них он никак не может. Вот он и послал меня встретить вас и проводить к нему домой, а он подъедет, как только освободится. Он и фотографию вашу мне дал, чтобы мне легче было вас найти.

Лариса кивнула. Что ж, Виктор Дербышев оказался человеком обязательным, это уже хорошо. Только что за странная фраза насчет «проводить к нему домой»? Ближайшая к дому Дербышева станция метро – «Октябрьское поле», а вовсе не «Академическая», где она, Лариса, в данный момент находится. Если Виктор с самого начала собирался приглашать ее домой, то зачем назначил встречу в этой части города? Но спрашивать об этом нельзя, ведь если номер абонентского ящика она получила в брачном агентстве, то узнать домашний адрес не могла ни при каких условиях.

– Хорошо, идемте. Или мы едем?

– Нет, идем. Это совсем рядом, на соседней улице. Кстати, меня зовут Алик.

– Очень приятно. Мое имя вы, кажется, знаете.

Лариса плохо понимала, о чем можно разговаривать с этим Аликом, ведь знакомиться с ним она вовсе не собиралась. Но, с другой стороны, он оказал любезность Виктору, примчался встретить ее, так что хранить ледяное молчание тоже как-то неправильно.

– Вы работаете вместе с Виктором? – вежливо спросила она.

– Нет, мы с ним просто друзья.

Молодой человек поймал быстрый взгляд, который кинула на него Лариса, и легко рассмеялся. Смех у него был звонким, как и голос.

– Знаю, знаю, о чем вы подумали! Нет, мы действительно друзья, без всякой двусмысленности. Да вы не бойтесь, Лариса, с тех пор как за это отменили статью, мы вообще перестали это скрывать. Да, я такой, и счастлив этим. Можно даже сказать, я этим горжусь. В моей жизни много друзей и много любви, а ведь не каждый нормально ориентированный мужчина может этим похвастаться. Согласны? Вот хоть Виктора возьмите. Вы, конечно, еще совсем не знаете его, но поверьте мне, он – один из самых невезучих в любви людей. Прямо рок какой-то над ним висит. Ну не везет человеку – и все тут. И красивый, и деньги есть, и здоровье – а вынужден прибегать к услугам брачного агентства. Вот ведь парадокс!

Возле палатки, торгующей овощами и фруктами, Алик остановился.

– Виктор просил кое-что купить, – извиняющимся голосом пояснил он. – Он-то был уверен, что освободится сегодня часов в семь, а то и раньше, и все успеет подготовить, чтобы принять у себя гостью. А эти переговоры все планы ему сломали.

Он купил крупный желтоватый виноград, несколько плодов манго, гроздь бананов и ослепительно оранжевые апельсины. Лариса с одобрением отмечала эти приготовления. Видно, Дербышев – приличный мужик, не скупится на то, чтобы сделать свидание приятным, даже если оно окажется первым и единственным. Мелькнула предательская мысль о том, что, может быть, таким необычным способом у нее завяжется внебрачный роман. Конечно, все это делается совершенно с другой целью, но кто знает…

Идти действительно оказалось недалеко. Минут через десять они подошли к многоэтажному кирпичному дому и поднялись на третий этаж. Алик достал из кармана ключи и отпер дверь.

– Прошу вас, проходите, – пригласил он. – Виктор просил извиниться, если что не так, он здесь не был около двух недель.

– Разве он здесь не живет? – удивилась Лариса.

– Сейчас – нет, но это временно. Дело в том, что у него есть еще одна квартира, там сейчас делают ремонт, и Виктору приходится пока жить там, чтобы следить за ходом работы. Вы же понимаете, разве можно рабочих оставлять без присмотра? Они такого наремонтируют, что потом стен не досчитаешься.

Лариса с облегчением вздохнула. Вот, значит, в чем дело. Теперь все встало на свои места. Может быть, та женщина, с которой он на днях приходил домой, вовсе не любовница его, а просто какая-нибудь родственница, которая помогает убирать, мыть, выносить мусор. Когда идет ремонт, такой работы всегда много.

Она цепким взглядом окинула квартиру. Неплохо, совсем неплохо. Ухоженное жилье, всюду чувствуется аккуратность и вкус. Алик предложил ей пройти в комнату и устраиваться поудобнее, а сам отправился хозяйничать на кухню. Лариса уселась на мягкий, обитый велюром диван и попыталась сосредоточиться. Все-таки задача перед ней стоит не самая простая: втереться в доверие к человеку и заставить его говорить о своей покойной жене. Ну пусть не о жене, расписаны-то они не были, но ведь столько лет прожито вместе!

На стене, напротив дивана, висела большая, вставленная в рамку фотография Дербышева: он и еще какой-то мужчина стоят рядом, одетые в костюмы для верховой езды, и держат под уздцы лошадей. Впрочем, определение «какой-то мужчина» было явно надуманным, это лицо Лариса прекрасно знала, оно мелькало на телевизионном экране почти каждый день. Известный политик, депутат Государственной думы. Да, ничего себе знакомства у Виктора Александровича.

Скинув туфли и забравшись на диван с ногами, Лариса Томчак снова вернулась мыслями к тому, ради чего затеяла всю эту историю с письмом и знакомством: к Стрельникову. Даже если окажется, что отец Наташи Цукановой – не он, то, может быть, он стоял рядом? Видел, знал, что происходит, и не защитил несчастную девчонку, которую банально подпоили на новогодней студенческой вечеринке. Господи, самое главное, чтобы виновником не оказался Томчак. В любом другом случае она свернет шею этому обаятельному деспоту, этому эгоистичному тирану, виновнику стольких пролитых ею слез. Она снова стала вспоминать…

…Была прекрасная летняя суббота, солнечная и теплая. Они давно уже планировали эту поездку на дачу вместе с друзьями. В том и был смысл, чтобы непременно ехать вместе. Предполагалось, что товарищ Славы поможет ему сделать кое-какую работу по ремонту дома, требующую совместных мужских усилий и специальных навыков, которых у Славы как раз не было, а у его товарища были. Поездка несколько раз откладывалась, потому что очень трудно было подгадать так, чтобы оба мужчины были свободны. Наконец, выбрали день. У жены приятеля на субботу падал день рождения, и было решено ехать на дачу часов в двенадцать дня, быстро сделать необходимые ремонтные работы, а дамы в это время приготовят стол, после чего можно будет с чистой совестью начинать праздновать до вечера следующего дня. Идея понравилась, и к ее воплощению обе семьи готовились всю неделю.

В субботу около одиннадцати утра позвонил Стрельников.

– Надо срочно подготовить устав Фонда развития и поддержки гуманитарного образования, – сказал он голосом, не терпящим возражений. – Сколько времени тебе понадобится?

– Как срочно это нужно? – уточнил Томчак.

– Сегодня вечером документ должен лежать на столе у заместителя премьера. Возьми ручку и запиши, какие моменты должны быть отражены…

Минут двадцать Стрельников диктовал по телефону свои требования к документу.

– Когда будет готово?

Томчак посмотрел на часы. Было пять минут двенадцатого.

– Часам к трем, – вздохнул он безнадежно.

– К трем я пришлю машину, чтобы забрали документ.

Лариса стояла рядом, молча слушая весь разговор.

– Ты с ума сошел? – тихо спросила она. – Мы же в двенадцать выезжаем из дома.

– Ларочка, ну что я могу сделать? Он мой начальник, и я должен выполнять его поручения. Вы поезжайте без меня, отдыхайте на природе. Я быстро сделаю этот устав и примчусь к вам. Давай позвоним ребятам, попросим, чтобы они заехали за тобой и взяли в свою машину. Тогда мне не придется ехать к вам на электричке, и в четыре часа мы уже будем все вместе.

Он позвонил друзьям, но те решили проявить солидарность и не захотели ехать на дачу без него.

– Подумаешь, выедем не в двенадцать, а в три, – спокойно заявили они. – Зато вместе.

Томчак кинулся к компьютеру и принялся за работу. Примерно через час снова позвонил Стрельников, он, оказывается, забыл еще какие-то пункты. К половине третьего документ был готов. Томчаку уже приходилось делать уставы, все эти файлы были у него в компьютере, и он смог брать из них и перетаскивать в новый устав целые куски. В три часа звонка от Стрельникова насчет машины не было. В четыре – тоже. Его рабочий телефон не отвечал, а по домашнему отвечала Люба и растерянно говорила, что понятия не имеет, где Володя. Сотового телефона у него в то время еще не было, и что теперь делать, Томчак не понимал совершенно. Друзья проявляли достойное похвалы благородство, нервозности не выказывали и спокойно отшучивались в ответ на извинения Вячеслава:

– Да ладно, Слав, не бери в голову, ну через час поедем, подумаешь, большое дело. Зато праздновать слаще будет.

Но проходил час, потом еще один, а Стрельников так и не звонил. Наконец Лариса не выдержала.

– Ты хотя бы понимаешь, что происходит?! – заорала она. – Мы человеку день рождения испортили. У нее праздник, а она с самого утра сидит на чемоданах, ждет, когда твой ненаглядный Стрельников соизволит тебя отпустить из своих цепких лап. Они нам одолжение сделали, согласились ехать на нашу дачу, чтобы помочь тебе с ремонтом, хотя им куда интереснее было бы провести праздничный день совсем по-другому. Они бы гостей позвали или сами куда-нибудь сходили. А у них даже отпраздновать дома нечем, они же не готовились, думали, что проведут выходные с нами за городом.

– Лара, – с тоской твердил Томчак, – ну что я теперь могу сделать? Володька сказал, что вечером документ должен лежать на столе у ответственного чиновника. Я не могу его подвести. Он на меня положился. Ну как я могу сейчас бросить все и уехать?

– Да ты на часы посмотри, исполнительный ты мой! Уже восьмой час! Какой ответственный чиновник? Какой документ? Все уже водку пьют по баням да по ресторанам, один ты как идиот веришь в сказки, которые тебе вешает на уши твой Стрельников! Господи, Славочка, – она заплакала, – ну сколько же это может продолжаться? Почему он все время ставит тебя в положение, когда ты вынужден оправдываться перед другими? Ну ладно – я. Я твоя жена и все снесу. Но дело же касается других людей, наших друзей, которых мы привязали, которым испортили праздник. Если ему так срочно нужен этот проклятый устав, то почему бы ему не сесть и не написать его самому? Не умеет? Ума не хватает? Или ему интереснее в это время где-то развлекаться?

– Лара, пожалуйста…

– Да что я, ты не меня уговаривай, а ребят. Могу себе представить, что они сейчас говорят о нас с тобой, сидя в своей квартире рядом с уложенными сумками.

Около девяти вечера Томчак наконец нашел в себе силы в очередной раз позвонить товарищу. Голос у того был сухим и напряженным.

– Ребята, вы простите, что так получилось… Мы вам праздник испортили, – пробормотал Томчак.

– Да уж, – неожиданно резко ответил приятель. – Моя красавица уже второй час рыдает в спальне, не знаю, как ее успокоить. Веселый день рождения вы ей устроили. Спасибо вам, век не забудем.

И швырнул трубку.

Больше в тот вечер Лариса с мужем не разговаривала. Они молчали до полуночи, потом улеглись спать. А Стрельников так и не позвонил. Ни в этот день, ни на следующий, в воскресенье.

В понедельник, придя на работу в институт, Томчак твердо решил отношения с Владимиром не выяснять и ничего у него не спрашивать. Он считал это для себя унизительным. Около десяти утра забибикал телефон прямой связи с ректором.

– Не разбудил? – послышался в трубке веселый голос Стрельникова.

– Нет, – сдержанно ответил Томчак, не отреагировав на привычную Володину шутку, которая всегда казалась ему дурацкой, но никогда не раздражала.

– Где документ? Я долго буду его ждать?

Томчак, в соответствии с принятым решением, ничего колкого не ответил, только коротко бросил:

– Сейчас принесу.

Через минуту он был в кабинете ректора. Стрельников бегло проглядел двадцатистраничный документ и кивнул.

– Так, сюда нужно добавить еще…

Томчак молча записывал в блокнот, никак не комментируя происходящее.

– Кажется, все, – подвел черту Стрельников. – Давай быстренько переделай, чтобы в течение часа документ был у меня.

Так же молча Томчак вышел из кабинета.

Он был не из тех людей, которые, сталкиваясь с невыполнимым заданием, заявляют об этом. Он был из тех, кто быстро принимает меры к тому, чтобы задание стало выполнимым.

В его компьютере, стоящем на столе в служебном кабинете, сделанного в субботу устава не было, ведь он работал дома. О том, чтобы записать текст на дискету и принести с собой, он как-то не подумал, уж слишком зол он был и на Стрельникова, и на ни в чем не повинный устав. Вносить необходимые поправки и дополнения в текст и отдавать его машинистке перепечатывать заново – времени нет. Напечатать двадцать страниц – это работы не на один час. Значит, надо срочно ехать домой, сбрасывать текст на дискету, везти на работу и заканчивать документ здесь. А служебную машину Томчак с самого утра отпустил в автосервис менять подкрылки…

Он проявил чудеса настойчивости и оперативности, уговорив кого-то из сотрудников института отвезти его домой и обратно на личной машине. Он успел сделать новый вариант устава Фонда. Ровно через час с папкой в руках он входил в приемную ректора института.

– А Владимир Алексеевич уехал, – сообщила Томчаку секретарь Наталья Семеновна. – Его сегодня уже не будет.

Вячеслав Петрович посмотрел на часы. Прошел ровно час, минута в минуту. Неужели он не успел сделать документ вовремя, и Володе пришлось ехать с пустыми руками?

– Давно он уехал? – спросил Томчак дрогнувшим голосом.

– Давно, минут сорок назад. Он поехал в аэропорт встречать ректора Новосибирского университета. Потом повезет его в гостиницу, потом обедать… Ну сами понимаете. Так что Владимир Алексеевич будет только завтра.

Вечером у него болело сердце, да так, что ему казалось, будто он умирает, Лариса металась по квартире в поисках лекарств, потом вызывали «неотложку».

– Господи, как я его ненавижу, – шептала сквозь зубы Лариса, наблюдая за тем, как жидкость из шприца переливается в вену на руке ее любимого мужа. – Как я его ненавижу… Когда-нибудь я его убью…

…На кухне забавный женоподобный Алик гремел посудой, в комнате было тепло и уютно, и Ларисе вдруг стало удивительно хорошо в этой чужой квартире. Ей предстоит приятный вечер в обществе красивого элегантного мужчины, который будет за ней ухаживать, говорить комплименты, угощать шампанским. Давно ей не приходилось флиртовать, и она с удовольствием думала о предстоящей встрече.

– Лариса, налить вам что-нибудь выпить?

– Да, будьте добры, – откликнулась она, – что-нибудь легкое.

Она не хотела пить, но знала, что от вина делается необыкновенно хорошенькой, глаза начинают сверкать, а щеки покрываются нежным и очень красивым румянцем, который делает ее значительно моложе. Лариса почувствовала, что одна нога затекла, и стала менять позу, чтобы сесть поудобнее. Пришлось опереться одной рукой о диванную подушку, но рука соскользнула по гладкому велюру, и пальцы Ларисы оказались глубоко между диванными подушками. Кончиками пальцев она почувствовала что-то твердое. Нащупав предмет, вытащила его. Это был серебряный Купидон с луком и стрелой. «Надо же, – с улыбкой подумала она, – кто-то из подружек Дербышева потерял. Симпатичная вещица, необычная. Я таких и не видела. Хотя нет, видела. Точно помню, видела именно такого».

Лариса повертела серебряную фигурку в пальцах и вдруг заметила на обратной стороне гравировку. В комнате царил полумрак, верхний свет не горел, а мягкого освещения от торшера и бра было недостаточно, чтобы разглядеть тонкие крошечные буквы. Она поднесла фигурку к самым глазам и помертвела. «Миле от Володи с любовью». Да, конечно, она видела такого Купидончика на этой похотливой сучке Миле, когда Стрельников явился с ней на сорокапятилетие Гены Леонтьева. «Значит, она была здесь, – подумала Лариса. – Вот почему следователь так упорно спрашивал, не знаем ли мы, что могла делать Мила у метро «Академическая». Я-то, идиотка, думала, она с Любашей встречалась. Любочка, дурочка наивная, к колдунам каким-то ходить начала, я ее видела случайно возле кладбища поздно ночью и поняла, что по совету этих шарлатанов она ходит против Милы ворожить. Я была уверена, что это Любочка ее… Ворожила, ворожила, а потом поняла, что все без толку, да и пригласила Милу встретиться, погулять, поговорить. Терпение у нее лопнуло, и взяла она все дело в собственные руки. Что же теперь выходит? Любочка ее не убивала? А кто же тогда? Почему серебряный Купидон оказался в этой квартире, на этом диване? Что Мила здесь делала? Впрочем, вопрос совершенно идиотский. То же, что и я здесь делаю. Только я пришла к Дербышеву по личному делу, а Мила – по сексуальному. Потаскухой была, потаскухой и сдохла. Остановись, Лариса! О чем ты думаешь? Если Милу убили в тот вечер, когда она побывала в этой квартире, то тебе нужно уносить отсюда ноги, и как можно быстрее. И никогда больше сюда не возвращаться. Уходить и немедленно бежать в милицию, отнести им кулон и все рассказать. Черт с ней, с репутацией, придется, конечно, признаваться и рассказывать, как я здесь оказалась, но это лучше, чем повторить путь Милы…»

На пороге комнаты возник Алик в своих облегающих брючках из тонкой шелковистой кожи и красивой блузе из кремового шелка с широкими свободными рукавами.

– Пожалуйста, Лариса. – Он протянул ей небольшой подносик, на котором стоял бокал с белым вином. – Это немецкое рейнское. Или вы предпочитаете красные вина?

– Нет-нет, – торопливо откликнулась Лариса и потянулась за бокалом.

Быстренько выпить и уйти, сославшись на внезапную головную боль. Или, еще лучше, позвонить куда-нибудь, а потом сказать, что возникла необходимость срочно ехать по делу. Соврать, что мать тяжело заболела. Она выпила вино в три больших глотка, поставила бокал на журнальный столик и, незаметным жестом сунув серебряную фигурку в карман юбки, поднялась с дивана.

– Мне нужно позвонить, – решительно сказала она. – Где у вас телефон?

Но Алик повел себя совершенно неожиданно.

– Позвонить? – переспросил он. – А куда?

– Мне нужно позвонить по делу, – терпеливо повторила Лариса, еще ничего не чувствуя.

– По какому делу?

Сердце ее ухнуло куда-то вниз. Ну вот, началось. Она не успела. Дура она, решила, что все дело в Дербышеве. А оказалось, что все дело в этом сладкоречивом педерасте Алике. Дербышев тут вообще ни при чем. Алик заманивает сюда баб, которые клюют на завидного жениха Дербышева, и убивает их. Он – маньяк. Он – сумасшедший. Боже мой, как же она сразу не распознала психотика! Она, врач с многолетним стажем, попалась, как последняя идиотка! Он не даст ей позвонить, потому что боится, что она назовет адрес, где находится, и позовет на помощь. Надо было спокойно выпить вино, дождаться, пока он уйдет обратно на кухню, тихонько выползти в прихожую и рвануть из квартиры что есть сил. Даже если бы он погнался за ней по лестнице, было бы уже проще. Можно было бы кричать… А теперь что? Она выдала себя, заставила маньяка почувствовать что-то, насторожиться.

– Моя мама с утра неважно себя чувствовала, – Лариса старалась говорить как можно спокойнее, – и мне нужно ей позвонить, справиться, как она. Она уже совсем старенькая, я все время за нее волнуюсь.

Договаривая фразу, она почувствовала внезапное головокружение и острую слабость. «Он мне что-то подмешал в вино… Господи, как все просто. Я еще на что-то надеялась, рассчитывала, как буду убегать, спасаться, а на самом деле мне уже не на что было рассчитывать. Я уже выпила отраву…»

Лариса покачнулась, сильные мускулистые руки подхватили ее и понесли на диван. Сознание ее меркло, но не быстро. Она уже не могла самостоятельно двигаться и говорить, но все слышала и понимала. Лицо с точеными чертами, тонкими бровями и покрытой тоном кожей приблизилось к ней вплотную. Она даже чувствовала дыхание Алика, которое почему-то оказалось свежим, чистым и сладким.

– Вот так, моя милая, – шелестел у нее над ухом голос. – Сейчас ты умрешь. Это прекрасно. Ты сама поймешь, как это прекрасно. Если бы не я, тебе никогда не удалось бы умереть такой прекрасной смертью. Ты бы прожила долгую жизнь, наполненную страданиями и болезнями, и умирала бы в боли, судорогах и зловонии. А теперь ты умрешь молодой, красивой и без всяких мучений. Ты не думай, что смерть отвратительна. Я дам тебе то, чего, может быть, не даст никто на свете, кроме меня. Я покажу тебе, что смерть бывает прекрасной. Я дам тебе возможность увидеть ее светлый лик. Не страшный и морщинистый лик старухи с косой, а светлый лик избавления от суеты, лик вечного покоя. Твоя подружка Людмила не захотела увидеть светлый лик, она была глупой, безмозглой тварью, потому и умерла как глупая безмозглая тварь. Мне пришлось ее задушить. Ей было очень страшно. А тебе? Тебе ведь не страшно, правда? Тебе хорошо, ты уже почти ничего не чувствуешь, ты засыпаешь, ты уходишь… Смотри на меня, смотри мне в глаза до последнего мгновения, я провожу тебя до самых ворот, я буду с тобой до конца.

Голос делался все тише и тише, и Лариса понимала, что умирает. Каждая секунда приближала ее к смерти, каждая секунда казалась ей шагом, который ее заставляют делать против собственной воли. Вот еще шаг, и еще, и еще… Темные глаза Алика были совсем близко, и затухающим сознанием Лариса исступленно цеплялась за эти глаза. Пока она их видит – она жива. Пока она их видит – она не умерла. Нельзя сдаваться, надо бороться изо всех сил, может быть, он дал ей в вине не яд, а просто какой-то препарат с очень сильным, но кратковременным действием. Не сдаваться, терпеть, может быть, сейчас все пройдет. Сейчас кончится пик действия препарата, и ей сразу станет лучше…

Но Лариса напрасно надеялась. В вине был яд.

Глава 11

На место обнаружения тела Ларисы Томчак выехали в том же составе: следователь Ольшанский, эксперт-криминалист Олег Зубов, судебно-медицинский эксперт Гурген Арташесович Айрумян. Из представителей уголовного розыска – двое оперативников из округа, от Петровки – Каменская и Коротков. Конечно, в нормальной жизни так не бывает, и если по одному и тому же уголовному делу появляется уже третье мертвое тело, то, как правило, эксперты, медики и следователи на место происшествия выезжают разные. Кто под рукой есть свободный, тот и едет. Но сегодня Константин Михайлович Ольшанский проявил чудеса настойчивости и оборотистости и, услышав про труп женщины с документами на имя Ларисы Михайловны Томчак, сделал все возможное и невозможное, чтобы собрать бригаду.

– Мне надоели эти брачно-любовные тела без признаков жизни! – орал он в телефонную трубку. – Если мы будем на каждый эпизод в рамках одного и того же дела посылать разных людей, то никогда ничего путного не сделаем! Вы что, хотите, чтобы этот сумасшедший пол-Москвы угробил?

Тут Ольшанский, конечно, передергивал. У него не было ни малейших оснований считать, что смерти Людмилы Широковой, Любови Сергиенко и Ларисы Томчак – дело рук кровавого маньяка. Первое убийство и последовавшее за ним самоубийство были понятными и логичными по своим мотивам, другое дело, что сам механизм убийства Широковой оставался пока неясным, но маньяк-то тут при чем? Что же касается Ларисы Томчак, то версии строить рано, пока место происшествия и сам труп не осмотрены. Возможно, никакой связи с предыдущими смертями вовсе и нет.

Константин Михайлович обладал недюжинной следственной интуицией, которая являлась плодом многолетней работы, и иногда совершал действия, целесообразность которых не смог бы доказать никому, даже самому себе. Просто он так чувствовал. Но бывало такое не часто. В большинстве случаев Ольшанский являл собой яркий пример приверженности здравому смыслу, логике и последовательности рассуждений. С точки зрения логики и здравого смысла никаким маньяком в деле Широковой – Сергиенко и не пахло. Одна девушка некрасиво обошлась со второй девушкой, нагрела ее в смысле денег, а потом и соблазнила любовника. Вторая девушка, поплакав, пошла к колдуну-магу и попыталась наслать порчу на первую. Потом, когда первую девушку, знаменитую своей страстью к сексуальным забавам и неразборчивостью в контактах, кто-то убил, еще немного поплакала, поняла, что поступила неправильно, желая смерти ближнему, и покончила с собой. Ну и где тут место для маньяка, скажите, пожалуйста? Ему при таком раскладе и вклиниться-то негде. Но тем не менее, разговаривая с разными начальниками, Ольшанский делал упор именно на маньяка, потому что твердо знал: под бытовое убийство, совершенное из мести или ревности, требуемых людей не дадут, будут подсовывать кого попало. А под маньяка дадут. Следователю очень хотелось развязаться с этим делом побыстрее, потому что было ему неуютно. Дербышев сидит в камере, сегодня вечером его надо выпускать. Если даже допустить, что Широкову убил именно он, стало быть, смерть Ларисы Томчак ко всему этому отношения не имеет. Не мог Дербышев ее убить, сидючи в изоляторе. А если оба убийства связаны, то, стало быть, Виктор Александрович к ним не причастен. Или причастен? А тут еще звонки эти от трех или четырех депутатов Госдумы. «Мы готовы поручиться за Виктора Александровича… Это честнейший человек… Что вы себе позволяете… Это произвол чистой воды… Вы за это ответите…» И так далее. Не то чтобы Ольшанский побаивался представителей власти, он уже давно перестал бояться кого бы то ни было, потому что хорошо представлял себе кадровую ситуацию в правоохранительных органах. Для того чтобы следователя выгнали с работы, нужно, чтобы он совершил уголовное преступление. Вот так, не меньше. За все остальное его никто и пальцем не тронет. Работать-то некому, людей не хватает. А что до выговоров и взбучек, то по нынешним временам они тоже большой опасности не представляют. Это раньше, в благословенные времена застоя, можно было при наличии трех выговоров вылететь из очереди на квартиру или на машину или схлопотать понижение в должности. Теперь людей интересуют в основном деньги, а почести – уже во вторую очередь, посему и понижение в должности мало кого испугает: разница в окладах столь незначительна, что и говорить не о чем. На разницу в зарплате старшего следователя и просто следователя можно купить бутылку хорошего джина. Очередь на квартиру давно превратилась в фикцию, государственное строительство сунуло голову под крыло и сделало вид, что его никогда не было. Очередь на машину потеряла смысл: машин сейчас в автосалонах навалом, иди и покупай любую, хоть «Запорожец», хоть «Крайслер». Так что неприятностей по службе Ольшанский не больно-то боялся, он был человеком закаленным. А вот само дело его отчего-то смущало. Что-то в нем было… Даже словами не опишешь. И чувствовал себя Константин Михайлович неуютно и тревожно. Может быть, и впрямь ему маньяк здесь почудился?

Тело Ларисы Томчак было обнаружено в проходе под аркой неподалеку от места, где она жила, буквально метрах в ста от дома. Никаких признаков насилия поверхностным осмотром обнаружено не было. Такое впечатление, что женщина шла себе куда-то, внезапно почувствовала недомогание и слабость и прилегла. Арка была сквозная, по ней ходили люди и ездили машины. Обнаружил мертвую женщину человек, который без четверти пять утра вышел из дому, чтобы успеть на электричку, отправлявшуюся в пять часов сорок две минуты с Павелецкого вокзала. Разумеется, чья-то смерть и чей-то труп – это не повод, чтобы отменять запланированные поездки. Во всяком случае, в наше время. Быстренько позвонив в службу «02» и сообщив о трупе, жизнерадостный мужчина продолжил путь на вокзал. Метро еще не работало, и часть пути ему предстояло пройти пешком. Без пяти пять служба «02» приняла сообщение о женщине, которая почему-то лежит под аркой и не шевелится. Ночь была тяжелая, в нескольких местах одновременно происходили «стрелки», закончившиеся не полюбовным соглашением, а кровавыми разборками, и сразу же послать опергруппу к месту, где лежит и почему-то не двигается какая-то женщина, возможности не оказалось. Правда, сообщение было передано в службу «03», и примерно через час по указанному адресу приехала «Скорая». Врач констатировал смерть и благополучно отбыл. А что еще он должен был сделать? Если на улице лежит труп и никто не знает, как он тут появился, трогать его нельзя, за это можно от милиционеров по рогам получить. Стоять и охранять? Интересно вы рассуждаете. Люди вон часами «неотложку» дождаться не могут, а я тут должен ваши трупы стеречь. Нет уж, дорогие мои, давайте-ка сами. Одним словом, когда появились свободные машины, бензин у всех был на исходе. Пока решали вопросы с транспортом и горючим, на Петровку явился Юра Коротков, который в связи с тяжелой внутрисемейной обстановкой старался уйти из дома как можно раньше и на работе бывал обычно уже в восьмом часу утра. Зайдя в дежурную часть ГУВД, чтобы поприветствовать своего приятеля Васю Кудина, в минувшие сутки взявшего город под отеческое крыло, жесткий контроль и неусыпную опеку, Юра, как обычно, сунул нос в сводку. Сообщение о трупе женщины было одним из последних. Рядом другой рукой было приписано: «По сообщению врача «Скорой помощи» Дюкова В.К., у женщины в сумке документы на имя Томчак Ларисы Михайловны, проживает: улица….» Этого оказалось достаточным, чтобы майор Коротков, перепрыгивая через три ступени, влетел на пятый этаж и кинулся звонить Ольшанскому домой. После чего следователь, отправив Юру немедленно к месту обнаружения трупа, включился в процесс собирания бригады в нужном ему составе. Когда Коротков прибыл на место, то, что открылось его взору, его не порадовало. Из дежурной части ГУВД сообщение было передано на территорию, и сотрудники из окружного управления, конечно, приехали, но тоже совсем недавно. К тому времени народ уже интенсивно сновал через арку туда и обратно, все было затоптано, а вокруг тела стояла плотная толпа любопытствующих. Правда, сразу же удалось выяснить, что около полуночи тела здесь еще не было, это совершенно точно, вон Верка со своим кобелем каждый вечер гуляет чуть не до часу ночи, кобель-то здоровенный, злой, его не то что детишки, а и взрослые боятся, вот она и гуляет, когда на дворе уж нет никого, и вчера гуляла, так она никого тут не видала. Нашлись и другие жильцы, которые или поздно возвращались, или гуляли с собаками, и по их словам выходило, что по крайней мере до половины первого ночи тела здесь не было. Стало быть, оно появилось где-то между часом ночи и половиной пятого утра.

Судебно-медицинский эксперт Айрумян первым делом определил давность наступления смерти. Получалось, что Томчак умерла задолго до того, как была привезена сюда и выброшена под аркой. Смерть наступила, по прикидкам эксперта, около одиннадцати часов назад, то есть примерно в десять вечера. Айрумян еще не закончил осматривать тело, поэтому все остальные пока томились в неведении о причинах смерти.

– Смотри, – шепнула Настя Короткову, дергая его за рукав и отводя в сторонку, – как все похоже на убийство Широковой. Нарядно одетая женщина обнаружена мертвой. Обе жертвы знают друг друга и имеют массу общих знакомых.

– Ты не совсем права, мать, – покачал головой Коротков. – Я вчера поздно приехал и не стал тебе звонить, но все не так уж гладко.

– Что-то нашел?

– Что-то. Именно что-то. То есть совсем непонятно что. Короче, Ася, высокопоставленные лошадники и прислуживающие им сотрудники клуба припомнили, что видели в конце лета странного молодого человека, который фотографировал на территории клуба. Он представился фотографом нового журнала, который рассчитан на «новых русских» и их скучающих от домашнего сидения жен. Журнал якобы настолько новый, что еще ни один номер не вышел, поэтому ничего удивительного, что его никто не читал и вообще в глаза не видел. Разумеется, никто не узрел ничего плохого в том, чтобы дать парню возможность сделать несколько фотографий с пейзажами, лошадьми, наездниками, тренерами, денниками и оздоровительным центром. Поскольку фотографа видели многие, то нашлись и такие, кто запомнил название журнала, от которого он якобы работал. Я потратил день на поиски, но теперь могу сказать тебе точно: такого журнала нет и никто о нем никогда не слышал. Даже о проектах разговора не было.

– Ясно. А почему ты сказал, что молодой человек был странный?

– Это не я сказал, это сотрудники клуба так его оценили. Чего-то он им не показался.

– В каком смысле?

– Асенька, они сами не могли мне членораздельно объяснить, что в нем странного. Только один или два человека отметили, что он производил впечатление гомика. Здоровенный такой, мускулистый, а что-то женственное в нем. Я, конечно, вцепился в них мертвой хваткой. Оказалось, им одежда его не понравилась. Брюки, дескать, слишком обтягивающие, а рубаха слишком нежная и вся в складочку, как в кино или в балете. Волосы длинные, но так сейчас многие ходят. Так что если фотографию Дербышева делал действительно этот тип, то нам нужно искать связь между Дербышевым, Широковой и Томчак. Где-то они все пересеклись. Но где?

– Будем искать, – вздохнула Настя. – Теперь, по крайней мере, понятно, куда дальше двигаться. У меня, между прочим, есть еще один вариант. Я последние дни тоже без дела не сидела и узнала одну любопытную деталь. У Стрельникова есть, как тебе известно, сынок Саша. Так вот этот Саша страсть как не хотел бы, чтобы его папа развелся и женился во второй раз. Саша у нас игрок, причем абсолютно безмозглый. Его интеллекта хватает только на то, чтобы тянуть из матери деньги, которые им регулярно дает Стрельников. Не будет Стрельников официально мужем Аллы Сергеевны, не будет и денежек. Так что убрать опасную для него Милочку Широкову сынок Сашенька вполне мог, мотив есть. Другой вопрос, почему убита Томчак. Кстати, пока непонятно, убита она или просто умерла от сердечного приступа…

Она не успела договорить, когда до них донесся голос эксперта Зубова:

– Эй, але! Настасья, иди-ка сюда.

Стоя на коленях на подстеленной газетке, Зубов вертел в руках маленькую серебряную фигурку.

– На, полюбуйся. – Он протянул фигурку Короткову.

– Что это?

– Нашел в кармане юбки. Да ты не ангелочка разглядывай, ты на надпись посмотри на обратной стороне.

Настя вырвала серебряного Купидона из рук Короткова и впилась глазами в тонкие изящные буквы: «Миле от Володи с любовью».

– Вот это номер, – пробормотала она. – Как эта подвеска попала к Ларисе?

– Одно из двух, – пожал плечами Юра. – Или Лариса Михайловна собственноручно задушила несчастную Широкову и по каким-то причинам забрала подвеску себе…

– Или их обеих убил один и тот же человек, – подхватила Настя. – И каким-то образом незадолго до смерти Лариса нашла фигурку и спрятала ее в карман. Но что могло ее привести к убийце? Откуда они знакомы?

– Что в лоб, что по лбу, – удрученно констатировал Коротков. – Все равно ничего не получается. Только одно точно установлено: Ларису убил не Дербышев.

К ним подошел Ольшанский и протянул связку ключей, извлеченных из сумочки Ларисы.

– Нечего время зря терять, топайте пока на квартиру Томчаков, посмотрите, может, там что есть. Только аккуратно, ничего не трогайте и не передвигайте. Мы здесь закончим и тоже туда переместимся. А фигурку давай сюда, у меня целее будет.

Отдав серебряного Купидона следователю, Настя и Юра Коротков пошли домой к Томчакам.

– Муж-то ее где? – вяло поинтересовался Юра. – Все еще на даче?

– Похоже, – кивнула Настя. – Во всяком случае, рано утром дома никто к телефону не подходил, я звонила. Там автоответчик включен. Ты знаешь, куда идти?

– А то. Я у них два раза был, и с Томчаком беседовал, и с Ларисой. Вон тот дом, первый после перекрестка.

Они поднялись в квартиру и долго стояли на пороге, внимательно осматривая пол в прихожей. Если бы им довелось увидеть какие-нибудь выраженные следы, они не стали бы заходить, дождались эксперта. Но никаких следов видно не было. Возле порога лежит мохнатый темно-коричневый коврик, стоя на котором полагалось снимать грязную обувь и уже дальше идти в тапочках или босиком. Тапочки побольше – вероятно, Вячеслава Петровича, – и поменьше, принадлежащие хозяйке, аккуратно стояли рядышком возле коврика. Нет, определенно Лариса Михайловна была спокойна, уходя из дома. Покидала квартиру она явно не в спешке и не в волнении. Кругом царил идеальный порядок, на полированной поверхности мебели не было ни пылинки.

– Пошли проверим автоответчик, – сказала Настя, снимая кроссовки и ступая на цыпочках. – По нему должно быть понятно, когда она ушла из дома.

На дисплее автоответчика светились цифры «04», и это означало, что после ухода Ларисы из дома ей оставили сообщение четыре человека. Настя нажала кнопку «new messages».

«Лариса Михайловна, это мать Геры Золотовского. Он опять стал беспокойным, я хотела проконсультироваться с вами, может быть, не надо пока давать то лекарство, которые вы ему недавно выписали. Я перезвоню вам завтра с утра».

«Ларочка, это Аня. Мой Геннадий сказал, что Слава должен в ближайшее время вернуться в Москву. Если это так, мы хотим пригласить вас в субботу на обед. Позвони мне и скажи, как ты на это смотришь. Целую».

«Ляленька, почему тебя так поздно нет дома? – раздался из автоответчика старческий скрипучий голос. – Уже одиннадцать часов, и я волнуюсь. Позвони мне обязательно, когда вернешься, я глаз не сомкну, пока не услышу твой голос».

«Вячеслав Петрович, вас беспокоят из уголовного розыска. Если вы дома, снимите, пожалуйста, трубку. Это касается вашей жены». Настя узнала свой голос и невольно усмехнулась. Он казался ей совсем не таким, каким слышался, когда она разговаривала. Вероятно, черепная коробка резонирует и искажает восприятие звука.

После каждой записи электронный голос сообщал время, когда поступил звонок. Первый, от матери некоего Геры Золотовского, был без двадцати девять вечера. Настя вспомнила дело трехлетней давности об убийстве алкоголички и проститутки Вики Ереминой. Там тоже разгадка важных фактов была связана с автоответчиком, но в то время электронные голоса еще не сообщали день и час поступления сообщения, и ей тогда пришлось потратить много усилий на то, чтобы установить точное время некоторых звонков. Говорят, технический прогресс здорово помогает преступникам заметать следы и уходить от ответственности. Но и сыщикам он помогает. Вот, например, как сейчас.

Автоответчик пискнул три раза, после чего на дисплее засветились цифры «00». Настя озадаченно посмотрела на аппарат. Как же так? Почему «00»? На тех автоответчиках, которые она видела раньше, после прослушивания сообщения снова высвечивалось количество записанных звонков. Оно менялось на «00» только тогда, когда запись стирали при помощи кнопки «erase». Пока не сотрешь, запись сохраняется, как и показания индикатора количества звонков. А здесь что же? Запись автоматически уничтожается после первого прослушивания? Нет, этого не может быть. Это очевидная глупость. Мало ли какие сведения тебе передают? Может быть, адрес, имя или номер телефона, и если у тебя в этот момент нет под рукой ручки и ты не успел записать, то что? Все? С приветом?

– Юр! – крикнула она Короткову, который осматривал вторую комнату. – Иди сюда, пожалуйста. Я не справляюсь.

Коротков вышел из спальни, держа в руках пепельницу с одним окурком.

– Мадам изволили днем отдыхать, – заявил он. – Лежали на кровати, укрывшись пледом, и курили. Потом спали до половины шестого.

– Будильник? – догадалась Настя.

– Он самый.

– Почему ты уверен, что она не встает по утрам в половине шестого? Проверял?

– Не то чтобы проверял, но считал. Отсюда до поликлиники, где она работает, полчаса на машине. Собаки у Томчаков нет, стало быть, необходимость в утренних обязательных прогулках отпадает. Зачем Ларисе Михайловне вставать в такую бешеную рань?

– Тогда конечно. Либо она именно вчера по каким-то причинам должна была встать очень рано, либо ты прав, и она ложилась днем отдыхать, поставив будильник на половину шестого. Но это значит, что у нее были вполне определенные планы на вечер, иначе она спала бы себе без всякого будильника в полное свое удовольствие. Ей нужно было не проспать и не опоздать.

– Угу. Так ты зачем меня звала-то? – спохватился Коротков. – С чем ты тут не справляешься?

– У меня техническая тупость, Юрик. Я не могу справиться с этим автоответчиком. Он мне дал прослушать четыре сообщения и теперь показывает на счетчике два нуля. Это же неправильно.

– Почему? Нормально, – пожал плечами Юра. – Что тебя не устраивает, я не понимаю.

– А если я хочу их еще раз прослушать?

– Ну и слушай. Подними крышку, там есть другая кнопка.

Настя торопливо подцепила ногтем крышку и заглянула под нее. Так и есть, маленькая кнопочка с надписью «all messages», что в переводе на русский означает «все сообщения». Теперь понятно. Та, первая, кнопка прокручивает только новые сообщения, и после первого прослушивания они попадают в общий накопитель.

Настя приготовила блокнот и ручку и нажала кнопку. Первая же запись показала, что на пленке накопились сообщения по меньшей мере за неделю, но она решила проявить терпение и прослушать все. Мало ли что интересного она услышит…

Звонки от матери Ларисы, от пациентов, от Анны Леонтьевой и Аллы Стрельниковой, звонки, адресованные Вячеславу Томчаку… И вдруг:

– Здравствуйте, Лариса. Это Виктор Дербышев. Я получил ваше письмо с фотографией и очень хочу с вами встретиться. К сожалению, не смог застать вас дома. Я буду ждать вас сегодня от восьми до половины девятого вечера у выхода из метро «Академическая». Если вы не сможете прийти сегодня и я не сумею еще раз дозвониться до вас, то буду ждать завтра в это же время в том же месте. Всего вам доброго.

Настя замерла, не в силах справиться с изумлением. Она не беседовала с Виктором Дербышевым и потому не могла бы утверждать, что это его голос, но ведь Дербышев задержан. Он в камере. А звонок поступил вчера около двух часов дня. Это как же понимать?

У нее за спиной возник Коротков, примчавшийся из кухни, которую осматривал, закончив работу в спальне.

– Что я слышу? – удивленно переспросил он. – Какой такой Дербышев? Когда это он ей звонил? И вообще, голос не его, могу поручиться. Я с ним каждый день часа по три разговариваю.

– Это не он, Юрик, – тихо сказала Настя. – Это убийца. Тот, который украл в офисе бумагу с пальцами Дербышева. Тот, который сделал фотографию и ловко подделал почерк Виктора. Он от имени Дербышева пригласил Милу Широкову на свидание и убил ее. И в точности то же самое проделал с Ларисой. Только не письмо ей послал, а позвонил. Если я пойму, почему одной из них он написал письмо, а другой позвонил, я пойму, в чем тут фокус.

– Но почему он так глупо поступил? Виктор Дербышев задержан. Зачем же преступник действует от его имени? Ведь можно легко проколоться. Как же он об этом не подумал?

– Он об этом не знал. Значит, это совершенно точно человек не из близкого окружения Дербышева. У него на фирме о задержании знают все поголовно.

– И соседи в доме знают, – подхватил Коротков. – Он просил меня, чтобы я поехал к нему домой, взял его любимую кошку и отдал кому-нибудь из соседей на то время, что его не будет, чтобы кормили. Выходит, убийца – человек не из ближайшего окружения Дербышева, но доступ к нему в офис все-таки имеет, раз бумагу прихватил. При этом Дербышев не знает его в лицо. Или у него есть сообщник.

– Ты имеешь в виду фотографа? – уточнила Настя. – Полагаешь, если убийца делал фотографии сам, то Дербышев должен был его узнать?

– Ну да. А если Дербышев его видел и не узнал, значит, либо он не знаком с убийцей, либо фотограф был просто третьим лицом. Либо Дербышев вообще не видел фотографа. Это вполне может быть, между прочим. Ты вспомни фотографию. По ней четко видно, что Дербышев не позирует, он даже не смотрит в сторону объектива. А снят в полный рост и с расстояния метров в пять. Если фотограф стоял за деревьями или кустами, то Виктор мог его просто не заметить.

– Юр, ты можешь себе представить ситуацию, при которой Дербышев не был бы лично знаком с убийцей? Этот неизвестный человек планомерно подводит его под «вышак», а тот даже не догадывается, зачем и почему? Мы с тобой совсем недавно через это уже проходили. Помнишь дело о еврейских мальчиках? Черкасов тоже клялся и божился, что никому никогда не делал зла и врагов у него никогда не было. Меня сейчас больше интересует, откуда Лариса Томчак знает Дербышева и зачем она написала ему письмо, да еще фотографию свою вложила. Ты в разговорах с ней упоминал его фамилию?

– Нет, зачем? – Юра пожал плечами. – При обыске на даче у Томчака, когда мы письма нашли, конечно, фамилия Дербышева фигурировала, но не назойливо. А сам Томчак был так потрясен, что вряд ли вообще запомнил какие-то детали. И потом, там упоминались только имя и фамилия, ни отчества, ни домашнего адреса. Если бы Лариса Михайловна захотела разыскать абстрактного Виктора Дербышева, без отчества, адреса, года и места рождения, то она так быстро этого не сделала бы, можешь мне поверить.

– Ладно, поверю. Между прочим, дело Черкасова, раз уж мы с тобой о нем вспомнили, учит нас, что нужно очень тщательно копаться в биографиях подозреваемых. Там всегда можно отыскать что-нибудь интересное и полезное для дела. Возьмем, например, жену Стрельникова.

– А что жена Стрельникова? Чем тебе не показалась милейшая Алла Сергеевна?

Их дискуссия была прервана требовательным звонком в дверь. На пороге стоял следователь Ольшанский, за его спиной маячил Олег Зубов, еще более хмурый, чем был с утра, когда его выдернули на труп Ларисы Томчак прямо из постели, где он честно вылеживал бюллетень по случаю острой респираторной вирусной инфекции. Это было еще одной особенностью эксперта: при малейшем недомогании он немедленно брал больничный, проводил в обнимку с ним в постели ровно один день, после чего выходил на работу и всем и каждому со страдальческим видом сообщал, что он тяжело болеет, но работы столько, что приходится пахать не разгибаясь, и вообще все кругом гады и несознательные эгоисты, нормально поболеть человеку не дают, он вынужден ходить на работу, а ему так плохо, так плохо… Работу свою Олег Зубов обожал и ни за что на свете не согласился бы болеть дольше одного дня, но ему совершенно необходимо было, чтобы окружающие отчетливо понимали, какую огромную жертву он приносит на алтарь раскрытия и расследования преступлений. Все должны понимать, как ему плохо, как он страдает, но мужественно выполняет свой долг. Все должны понимать, что он делает огромное одолжение, продолжая ходить на работу, хотя ему впору было бы лечь и умереть. Откуда взялись такие особенности характера у Олега, никто не знал, но, поскольку он работал на Петровке больше десяти лет, все привыкли и принимали его хмурое нытье как должное и неизбежное.

– Ну, что у вас тут? – с ходу вопросил Ольшанский, как будто был убежден, что в квартире Томчаков наверняка имеется разгадка двух смертей, надо только быть глазастым и ее найти.

– Кое-что есть, – ответил Коротков осторожно. – Ларисе Михайловне вчера около двух часов дня звонил некий мужчина, представился Виктором Дербышевым…

– Кем-кем? – перебил следователь. – Кем он представился?

– Виктором Дербышевым. Вероятно, этот человек не знал, что Дербышев задержан и находится у нас. Лариса Михайловна тоже этого не знала и потому поверила. Голос совершенно не похож, но Лариса опять-таки могла и не знать голоса настоящего Дербышева. Она написала ему письмо и вложила в него свою фотографию. И вчера некий человек под видом Дербышева позвонил ей, сообщил, что получил письмо, и назначил ей встречу возле станции метро «Академическая» с восьми до половины девятого вечера. Лариса Михайловна, придя вчера с работы, прилегла отдохнуть, вероятно, перед встречей с этим мужчиной, а в начале восьмого ушла. Машину свою она оставила вчера возле поликлиники, где работает, так что до «Академической» добиралась либо на метро, либо на такси.

– «Академическая», – пробормотал Ольшанский. – Снова «Академическая». И Широкова туда ездила в день, когда ее убили. Можно подумать, что и ее мнимый Дербышев туда на свидание заманил. Черт знает что. Совсем я запутался.

Через некоторое время он отпустил Настю и Юрия и остался в квартире вдвоем с Зубовым. Это означало, что Ольшанский сядет на краешек стула посреди большой комнаты и будет долго молча думать, а Олег должен быть рядом, чтобы моментально кидаться проверять разные идеи, которые будут приходить в голову неугомонному следователю. Например: «Посмотри посуду на кухне. Чем недавно пользовались и что недавно мыли?» Или: «Посмотри в ванной. Какие полотенца влажные? Мокрое ли мыло? Когда в последний раз пользовались бритвой?» Никогда нельзя было угадать, что придет в голову следователю Ольшанскому, и Олегу Зубову ничего не оставалось, как терпеливо ждать указаний.
* * *
– Так что там насчет Аллы Сергеевны Стрельниковой? – спросил Коротков, садясь вместе с Настей в свою старенькую раздолбанную московскими дорогами и тяжелой жизнью машину.

– Скорее насчет ее сына. Ты можешь меня презирать, Юрик, но я не смогла справиться с чувством глубокого недоверия к Владимиру Алексеевичу Стрельникову, поэтому все сведения о нем собирала окольным путем. В частности, через Анну Леонтьеву, которая дружна с Аллой Сергеевной и недолюбливает самого Стрельникова. И через ее мужа Геннадия Федоровича Леонтьева, который обожает Стрельникова и равнодушен к Алле Сергеевне. Из сопоставления того, что я от них узнала, выясняется такая картинка: Алла Сергеевна систематически тянет деньги из Стрельникова на мнимые нужды, каковых на самом деле у нее нет. Геннадий Федорович с пеной у рта мне доказывает, какой его друг благородный и порядочный, и даже, уйдя от жены и находясь фактически в разводе с ней, давал за это время несколько раз большие суммы на дорогостоящие пластические и косметические операции, потом оплачивал Алле евроремонт в квартире и дважды – ремонт машины. Еще два раза давал деньги на то, чтобы она съездила отдохнуть за границу и ни в чем там себе не отказывала. А жена Геннадия Федоровича Леонтьева Анна, не зная о моей беседе с ее мужем, смотрит на меня ясными глазками и рассказывает, какая Аллочка изумительная красавица, выглядит лет на тридцать, хотя у нее уже взрослый сын, и это без всяких косметических и пластических операций, все от природы. Аллочка такая труженица, света белого не видит, днями и ночами пропадает в своем Доме моделей, даже в отпуск не ездит никуда, кроме дачи, чтобы можно было в любой момент вернуться в город, на работу. У нее до такой степени нет времени ни на что, кроме работы, что она даже ремонт в квартире сделать не может. Я, Юрочка, готова допустить, что преданная и любящая подруга не станет рассказывать посторонним о том, при помощи каких усилий удается Алле Стрельниковой сохранять молодость и красоту. Но насчет ремонта она не врет. С Аллой разговаривал Миша Доценко, причем не один раз, он был у нее дома. Никаким евроремонтом там и не пахнет. И машину Аллы Сергеевны Миша посмотрел тихонечко по моей просьбе. Никакого дорогостоящего ремонта там не было. Машина 1992 года выпуска, в авариях не была, и даже такая технически тупая особа, как я, понимает, что дополнительных денег в нее не вложено ни копейки, кроме, может быть, сигнализации. Так вот теперь спрашивается в задачке, куда Аллочка Сергеевна девает эти деньги? Правильно, отдает сыну Сашеньке, который на них тешит свою азартную психику. И Сашеньке без этих дотаций будет совсем худо, то есть скучно жить на этом свете. Зато у Сашеньки есть подружка Наташенька, девушка экстра-класса, ездит на собственном автомобиле, более чем прилично зарабатывает, так как знает бухгалтерию, компьютер и два иностранных языка и работает в крупной фирме. Наташенька у нас тоже страстный игрок, причем даже еще более страстный, чем Сашенька, так, во всяком случае, уверяют завсегдатаи тех мест, где они регулярно играют. Ты куда меня везешь?

– На работу. Разве мы не на работу едем? – удивился Коротков.

– Да ну тебя, Юрик, я тебе рассказываю историю, соловьем разливаюсь, крыльями машу во все стороны, а ты меня не слушаешь. Я для кого стараюсь-то? Для себя, что ли?

– Я тебя слушаю очень внимательно.

– А если внимательно, тогда ты должен понимать, что не на работу мы с тобой едем, а совсем в другое место. Во-первых, надо узнать, нет ли у фирмы, где работает наша подружка Наташенька, деловых контактов с фирмой, где работает Дербышев. Во-вторых, надо узнать, не продавала ли владелица брачного агентства «Купидон» конфиденциальную информацию о Людмиле Широковой, и если продавала, то какую и кому. И в-третьих, надо узнать, встречались ли когда-нибудь Людмила Широкова и Лариса Томчак с сыном Стрельниковых. Иными словами, знают ли они его в лицо.

– Я что-то не улавливаю ход твоих мыслей, – нахмурился Коротков. – Конечно, я тебе, мать, полностью доверяю, и если ты говоришь, что это все надо узнать, мы поедем и узнаем, но мне, честно признаться, не совсем понятно, и вообще есть хочется.

– Давай поедим где-нибудь, – охотно согласилась Настя. – Я сама уже умираю без кофе, засыпаю на ходу. А что касается хода мыслей, то он примитивно прост. Великовозрастный оболтус Сашенька Стрельников не на шутку испугался, что цепкая щучка Милочка Широкова захомутает его родного папеньку всерьез и надолго. Предыдущая папочкина пассия Люба была существом абсолютно непритязательным и потому полностью безопасным. Люба любила папу Володю всей душой и на его деньги не претендовала, ей нужно было только, чтобы папа был рядом. А Милочка – это совсем другое дело. И факт венчания в церкви продемонстрировал это всем совершенно недвусмысленно. Вот тут-то Сашенька с Наташенькой и понимают, что их азартным развлечениям приходит конец. Наташенька-то еще ничего, она девушка самостоятельная, ей на свою игру хватает, а Сашеньку она содержать не собирается, не такое он сокровище, чтобы тратить на него свои денежки. Значит, что? Правильно, противную хищницу Милочку надо убрать с дороги. За Милочкой устанавливается наблюдение, в ходе которого легко и быстро выясняется, что она посещает милейшую Тамару Николаевну, владелицу бюро знакомств. Или брачного агентства, если тебе так больше нравится. Тамаре Николаевне дается подарочек в виде конвертика с хрустящими зелеными бумажками и взамен получается информация о том, кому Милочка в ближайшее время напишет письмо с предложением познакомиться. Дальше все еще проще. Тамара дает им координаты Дербышева и номер его абонентского ящика, Сашенька с Наташенькой вскрывают ящик, я пробовала, это совсем несложно. Знаешь, как это делается? Обхохочешься. Никто никогда не поставит на триста ящиков триста разных замков. Замков обычно бывает пять-шесть разновидностей, покупают по пятидесяти штук каждого вида и ставят на ящики. Это еще на заводе-изготовителе делают. Чтобы подобрать ключ к конкретному ящику, а не взламывать его, надо абонировать с десяток ящиков, получить от них ключи, один из них обязательно подойдет. Сашенька с Наташенькой подбирают ключ к ящику Дербышева, благо номер-то им Тамара Николаевна сказала, и ждут, когда туда упадет письмо от потаскушки Милочки. Письмо упало. Они его забрали и ушли. Таким образом, сам Дербышев действительно письма от Широковой не получал и фотографии ее не видел. И уж тем более не писал ей в ответ. Потом, а может быть, и раньше, Наташенька якобы по служебной надобности оказывается в офисе у Дербышева и ворует там немножечко чистой писчей бумаги для обычного принтера. Предварительно убеждается в том, что Дербышев за эти листы хватался руками, то есть оставил на них отпечатки своих пальцев. Там же ей удается раздобыть документ, выполненный Дербышевым от руки, этот документ им послужит образцом для копирования почерка. А Сашенька где-то примерно в это же время едет следом за Дербышевым в конно-спортивный клуб, прикидывается фотографом и делает снимки. Ему же нужно что-то послать Широковой в ответном письме. И это не может быть фотографией любого красивого мужчины, это должен быть снимок именно Дербышева, потому что у Тамары Николаевны в регистрационной карточке есть его фотография, и Мила ее видела. Ну а дальше все понятно. Детки пишут письмо Миле от имени Дербышева, назначают ей свидание на «Академической», а когда она приходит, заманивают на помойку на окраине города и убивают. Я только не могу понять, как они ее туда заманили. И какую тяжесть Мила несла в руках.

– Тебя послушать, так все остальное тебе понятно, – недоверчиво фыркнул Коротков. – О, вот приличное место, давай сюда зайдем. Здесь, кажется, еда не отравленная.

Он остановил машину перед невзрачного вида заведением. Внутри было сумрачно и тихо, пахло жареными беляшами и плохим кофе. Настя не была привередой, поэтому просто села в уголке, откинулась назад и прикрыла глаза. Она очень устала, день начался так давно, что, кажется, тянется уже третьи сутки, а без чашки крепкого кофе каждые два часа она чувствует себя совсем разбитой.

– Тебе что принести? – спросил Юра.

– Все равно, – пробормотала она, не открывая глаз, – только чтобы кофе был крепкий.

Через несколько минут перед ней стояла большая чашка хорошего крепкого кофе и тарелка с бутербродами. Настя сделала глоток и удивленно глянула на Короткова.

– Откуда в этой дыре такой кофе? Можно подумать, что его сварили в домашних условиях лично для директора.

– Обижаешь, мать, – засмеялся Юра, – я тебя абы куда не поведу, мне еще жить хочется. Я хожу только туда, где есть гарантия уйти живым, в смысле не отравившимся. А гарантию такую может дать только личное знакомство с владельцем. Усвоила?

– Ты – мелкий взяточник, – беззлобно сказала она. – Но все равно спасибо.

– Спасибом не отделаешься. Объясни лучше мне, если ты такая умная, зачем Саша Стрельников корчит из себя педераста, носит облегающие кожаные брючки и сорочки со складочками и кружевами. Ты же сказала, что у него есть девушка, значит, он не гомосексуалист. Так зачем маскарад?

– А чтобы его никто не запомнил. Средство маскировки.

– Здравствуйте! Именно что его и запомнили, потому что он косил под голубого. Он же всем в глаза бросался своей необычностью.

– Ну правильно. И, кроме этой необычности, кто что запомнил? Брючки кожаные, сорочка в оборочку, волосы длинные. Брючки и сорочку снял – и нет их. Парик снял – и нет волос. А лицо кто-нибудь запомнил? Голос? Манеры? Вот в том-то и дело. Это же азы криминалистики: запоминается в первую очередь крупное и яркое. Прическа, одежда. А нос и глаза – в самую последнюю очередь. Ты помнишь, какого цвета глаза у нашего с тобой начальника?

– У Колобка-то? Голубые.

– Точно?

– Абсолютно. Небесно-голубые. Можем поспорить на что хочешь.

– Не буду я с тобой спорить, Юрик, потому что у Колобка глаза рыже-зеленые. Я специально смотрела, когда в один прекрасный день поняла, что не помню, какие они.

– Да иди ты!

Коротков отложил на тарелку надкусанный бутерброд и уставился на Настю в полном изумлении.

– Не может быть. Ты меня разыгрываешь. У него глаза голубые.

– Нет, дружочек, рыже-зеленые. А ведь ты с ним сколько лет работаешь?

– Тринадцать, – удрученно признался Юра. – Да, уела ты меня. Но и я сейчас тебя уедать буду. Ладно, предположим, насчет Людмилы Широковой ты меня убедила, я готов согласиться, что все было так, как ты рассказываешь. А что случилось с Ларисой Томчак? Ее-то они зачем убили? Стрельников же не собирался на ней жениться. И потом, зачем они письма подбросили на дачу Томчаку? Какой в этом смысл?

– А никакого. Подстраховывались. По их гениальному замыслу обвинить в убийстве Широковой должны были Дербышева. Дербышев для них случайная жертва. Просто именно он был в этот период рекомендован Людмиле, именно ему она написала. На его месте мог оказаться кто угодно. Но на всякий случай следовало создать папочке миллион неприятностей в связи со смертью Милы, чтобы уж надолго отбить у него охоту к матримониальным поползновениям. И еще один важный момент, самый, может быть, важный. Чтобы подозрение пало на Дербышева, нужно, чтобы милиция нашла его письмо Миле. Если любовная переписка Широковой окажется в руках Стрельникова, то можно быть уверенным, что он ее уничтожит. И никто никогда никакого Дербышева не вычислит и будут искать другого убийцу. Не дай Бог, и Сашеньку с Наташенькой уличат. Другой вопрос, где они взяли эти письма. Может быть, они были в сумочке у Милы. Может быть, они были дома у Стрельникова, куда Саша, вполне естественно, имеет свободный доступ. Но это мы выясним у них самих, важно то, что письма нужно было довести до сведения милиции и желательно привязать к самому Стрельникову. А тут папочка, как нарочно, едет на дачу к дяде Славе Томчаку. Зачем он туда едет – вопрос десятый, но о том, что папа там был, милиция рано или поздно узнает. А не узнает сама, так можно будет ей помочь, подсказать, если надо. Письма найдут, припишут Стрельникову ревность, начнут таскать. Разумеется, папочка Милу не убивал и сможет это доказать, но кровушки у него попьют – мало не покажется. Пусть знает, как за молодыми девками-то ударять.

– Хорошо, допустим, я готов принять твою версию. А Лариса? Она-то в этой истории каким боком?

– Может быть, она стала о чем-то догадываться. Она могла прекрасно знать истинную ситуацию с Аллой и Сашей и догадалась, что Саша приложил руку к смерти Милы. И написала письмо на абонентский ящик Дербышева, чтобы посмотреть, что получится.

– Нет, Ася, что-то ты не то говоришь, – поморщился Коротков. – Тут у тебя совсем концы с концами не сходятся. Как это она написала письмо? Почему? Откуда вообще ей стала известна фамилия Дербышева и номер его абонентского ящика?

– Не знаю, Юрочка. – Настя болезненно поморщилась и потерла пальцами лоб. Коварная головная боль все-таки подстерегла ее и набросилась из-за угла. – Я ничего не знаю. В этом деле множество дыр, которые нам с тобой еще латать и латать. Поехали, благословясь, к Тамаре Николаевне. Начнем с нее, чтобы не спугнуть голубков Сашеньку с Наташенькой.

Глава 12

Владелица брачного агентства «Купидон» Тамара Николаевна узнала Настю сразу, а на Короткова глянула вопросительно и недоуменно.

– У вас еще какие-то вопросы ко мне?

– Да, – кивнул Коротков. – И прежде чем мы начнем их задавать, я хотел бы сказать несколько слов.

Сегодня Тамара Николаевна выглядела куда импозантнее, чем в тот раз, когда к ней приходила Настя. Маникюр на руках был свежим, и прическа тоже выдавала недавнее посещение парикмахерской. Седина была аккуратно закрашена, а волосы уложены с элегантной небрежностью. Да и костюм на ней был дорогим. Теперь при взгляде на нее никто не усомнился бы в том, что дела ее фирмы идут хорошо.

– Тамара Николаевна, вы являетесь владельцем фирмы и вольны строить свою работу так, как вам хочется. Информация, которой вы по роду своей деятельности располагаете, не является государственной тайной и на нее не распространяется запрет на разглашение. Я прав?

– Да, разумеется, – согласилась владелица «Купидона». – И что в связи с этим?

– Если вдруг окажется, что вы пользуетесь этой информацией не только в прямых интересах ваших клиентов, никто не сможет утверждать, что в этом есть нечто предосудительное. Это ваша информация, и вы можете делать с ней все, что хотите. Даже продавать за деньги.

– Я вас не понимаю, – вскинула брови Тамара. – С чего вы взяли, что я продаю ее за деньги? Собственно, вся моя работа и состоит в том, чтобы продавать за деньги информацию одним лицам, нуждающимся в знакомстве, о других таких же лицах. О какой еще продаже может идти речь? Да, я и не скрывала с самого начала, что для некоторых клиентов я создаю более льготный режим, но, как вы справедливо заметили, это мое право. И никто его пока не оспаривал.

– Несомненно. Но если вдруг, я подчеркиваю – вдруг, окажется, что вы давали эту информацию не только вашим клиентам, никто не скажет, что вы не имели права этого делать. И никто не станет грозить вам за это пальчиком. А теперь вопрос: вы кому-нибудь говорили о том, что дали Людмиле Широковой координаты Виктора Дербышева?

– Говорила. – Тамара повернулась к Насте. – Я же вам говорила об этом, помните?

– Помню, – ответила Настя. – А еще кому?

Тамара Николаевна задумалась, потом решительно ответила:

– Больше никому. Во всяком случае, я об этом не помню.

– А если постараться? Повторяю, Тамара Николаевна, это ваше право, и никто не станет вас за это осуждать. Вспомните, пожалуйста.

– Нет. – Она медленно покачала головой. – Я такого не помню.