1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
      
       
Когда б на Пике Ужаса он жил,
       
Иль там, где в небе высится Юнгфрау —
       
Под снежною фатою Дева гор,
       
Я грудью путь к нему пробил бы. Двадцать
       
Таких, как я, и мы разрушим крепость.
       
Но если я останусь одинок,
       
А вы, дома и скот оберегая,
       
Под игом лютым склонитесь покорно,
       
Тогда в горах я кликну пастухов,
       
И под лазурным вольным небосводом,
       
Где чисты сердцем, мужественны духом,
       
Я расскажу о мерзком злодеянье.
      
     
     
Штауффахер
     
(Вальтеру Фюрсту)
     
      
       
Вот до чего дошло! Так ожидать ли,
       
Пока до крайности…
      
     
     
Мельхталь
     
      
       
Какой еще
       
Бояться крайности, когда самой
       
Зенице ока гибель угрожает?..
       
Мы беззащитны?! Для чего ж тогда
       
Нас тетиву натягивать учили
       
И тяжкою секирою владеть?
       
Про час беды орудие защиты
       
Созданьям всем дано. Олень на травле
       
Грозит собакам мощными рогами,
       
Охотника свергает в бездну серна,
       
И даже вол, работник безответный,
       
Который силу страшную свою
       
Покорно под ярмом смиряет тяжким,
       
Рассвирепев, могучий точит рог
       
И недруга под облака кидает.
      
     
     
Вальтер Фюрст
     
      
       
Будь три страны, — как мы втроем, — в согласье,
       
Мы многое свершили бы тогда.
      
     
     
Штауффахер
     
      
       
Пусть Ури кликнет клич — ему на помощь
       
И Швиц и Унтервальден поспешат.
      
     
     
Мельхталь
     
      
       
Немало в Унтервальдене родных
       
Есть у меня, любой из них пойдет,
       
Когда в другом почувствует опору…
       
О мудрые старейшины народа!
       
Вы видите, я юноша меж вами,
       
Мужами многоопытными. Скромно
       
На сходках общины пока молчу.
       
Пусть молод я и мало испытал,
       
Совета моего не презирайте.
       
Не жажда крови говорит во мне,
       
Но сила горя лютого — такая,
       
Что у скалы она исторгнет слезы!
       
И вы, отцы, и вы, главы семейств,
       
Достойного себе хотите сына,
       
Который бы седины ваши чтил
       
И как зеницу ока вас берег.
       
О, если целы дом ваш и добро
       
И вас не изувечили — глаза
       
Еще бодры, и ясны, и подвижны, —
       
То все же наших не чуждайтесь бед!
       
Ведь и над вами меч повис тирана,
       
И вы враги австрийского господства,
       
А за собой вины другой не ведал
       
Старик отец. Так ожидайте кары!
      
     
     
Штауффахер
     
(Вальтеру Фюрсту)
     
      
       
Решайтесь! Я последую за вами.
      
     
     
Вальтер Фюрст
     
      
       
Послушаем, что скажут нам дворяне —
       
Бароны Силенен и Аттингаузен.
       
Их имена к нам привлекут друзей.
      
     
     
Мельхталь
     
      
       
Чьи имена у нас в горах почтенней,
       
Чем ваше, Фюрст, и ваше, Штауффахер?
       
В такие имена народ наш верит
       
И доброй славою венчает их.
       
Вы доблестей, завещанных от предков,
       
Умножили богатое наследье.
       
Что нам дворяне? Справимся и сами!
       
Будь мы одни в стране, давно б сумели
       
Найти себе защиту без дворян.
      
     
     
Штауффахер
     
      
       
Дворянам наши беды незнакомы;
       
Поток, теперь бушующий внизу,
       
Вздуваясь, будет подниматься выше.
       
И нам они в подмоге не откажут,
       
Когда за меч возьмется вся страна.
      
     
     
Вальтер Фюрст
     
      
       
О, если б между Австрией и нами
       
Посредник сильный, справедливый был!
       
Но нас гнетет и судит император —
       
Наследственный австрийский государь.
       
Бог да поможет нам в самозащите!
       
Вербуйте в Швице, я вербую в Ури.
       
Но вот кого б отправить в Унтервальден?
      
     
     
Мельхталь
     
      
       
Меня… мне это дело ближе всех.
      
     
     
Вальтер Фюрст
     
      
       
Нет, Мельхталь, я туда вас не пущу:
       
За безопасность гостя я в ответе!
      
     
     
Мельхталь
     
      
       
Все тайные тропинки, все дороги
       
В горах я знаю… А мои друзья
       
И приютят, и от врага укроют.
      
     
     
Штауффахер
     
      
       
Пусть с богом он идет в свой Унтервальден!
       
Предать его там некому… Тираны
       
Послушных слуг себе там не находят.
       
А вслед за ним пусть альцельнец идет, —
       
Вдвоем они весь этот край поднимут.
      
     
     
Мельхталь
     
      
       
Но как затем подать друг другу весть,
       
Что бдительность усыплена тиранов?
      
     
     
Штауффахер
     
      
       
Собраться можно в Бруннене иль в Трайбе,
       
Где пристают с товарами суда.
      
     
     
Вальтер Фюрст
     
      
       
Нет, так открыто действовать нельзя…
       
Послушайте: от озера налево,
       
Как ехать в Бруннен, против Митенштейна,
       
Есть в чаще леса светлая поляна,
       
Что издавна в горах зовется Рютли[6],
       
Там некогда был выкорчеван лес.
       
На этом месте сходятся границы
      
     
     
(Мельхталю)
     
Моей и вашей стран. Недолог путь
     
(Штауффахеру)
     
      
       
Туда из Швица в легком челноке.
       
Ночной порой пустынными тропами
       
Мы, между гор, сойдемся на совет.
       
И пусть по десяти мужей надежных,
       
Единодушных каждый приведет.
       
Там сообща все беды мы обсудим,
       
Что делать, с божьей помощью решим.
      
     
     
Штауффахер
     
      
       
Да будет так, друзья. Теперь подайте
       
Мне ваши руки честные. Как мы,
       
Три мужа, тут сплотились непритворно,
       
Так да сплотятся крепко, воедино —
       
И для отпора и для обороны,
       
На жизнь и смерть! — и наши три страны.
      
     
     
Вальтер Фюрст и Мельхталь
     
      
       
На жизнь и смерть!
      
     
     
Все трое, подав друг другу руки, некоторое время молчат.
     
     
Мельхталь
     
      
       
Слепой старик отец!
       
Ты не увидишь дня освобожденья,
       
Но ты его услышишь! Выси гор
       
Сигнальными огнями запылают;
       
Падут тиранов дерзкие твердыни,
       
И к хижине твоей, страны святыне,
       
Из городов придут и деревень,
       
И в тьме очей твоих забрезжит день.
      
     
     
Расходятся.
    
   
   
    
     
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
    
    
     
      
Сцена первая
     
     
Замок барона Аттингаузена.
     
Готический зал, украшенный гербовыми щитами и шлемами. Барон, старик восьмидесяти пяти лет, высокого роста и благородной осанки, одетый в меховой камзол, стоит, опираясь на посох с рогом серны вместо набалдашника. Куони и шесть работников, с граблями и косами, окружили его.
     
Ульрих фон Руденц входит в рыцарской одежде.
     
     
Руденц
     
      
       
Явился я… Что вам угодно, дядя?
      
     
     
Аттингаузен
     
      
       
По древнему обычаю, сперва
       
С работниками чашу разопьем.
      
     
     
(Пьет из кубка и пускает его вкруговую.)
     
      
       
Ходил я раньше с ними в лес да в поле
       
И взглядом их усердье поощрял
       
Иль в битву вел под стягом боевым;
       
А нынче я в дворецкие лишь годен,
       
И если солнце в замок не заглянет,
       
То мне за ним невмочь подняться в горы.
       
И все тесней, теснее жизни круг,
       
Все ближе самый тесный круг, последний,
       
Где жизнь замрет навек… Сейчас я тень,
       
Недолго ждать — останется лишь имя.
      
     
     
Куони
     
(передавая Руденцу кубок)
     
      
       
Желаю здравствовать!
      
     
     
(Видя, что Руденц колеблется, брать ему кубок или нет, продолжает.)
     
      
       
И пусть у нас
       
Одно вино — одно и сердце будет.
      
     
     
Аттингаузен
     
      
       
Ступайте, дети… На заре вечерней
       
Дела родного края мы обсудим.
      
     
     
Работники уходят.
     
      
       
Я вижу, ты в дорогу снарядился.
       
Ты в замок Альторф снова едешь, Руденц?
      
     
     
Руденц
     
      
       
И дольше медлить, право, не могу…
      
     
     
Аттингаузен
     
(садясь)
     
      
       
Но так ли это к спеху? Неужели
       
Так скупо юности отмерен срок,
       
Что не найдешь для старика минуты?
      
     
     
Руденц
     
      
       
К чему? Я вам давно не нужен, дядя.
       
Я в этом доме как чужой живу.
      
     
     
Аттингаузен
     
(пристально смотрит на него)
     
      
       
И жаль, что это правда, К сожаленью,
       
Чужбиной стала родина тебе…
       
О, я тебя не узнаю, мой Ульрих!
       
В шелку блистаешь, горд пером павлиньим,
       
Австрийский плащ пурпурный на плече…[7]
       
И смотришь на крестьянина с презреньем —
       
Не мил тебе его привет радушный.
      
     
     
Руденц
     
      
       
Почет ему охотно воздаю,
       
Но прав своих ему не уступаю.
      
     
     
Аттингаузен
     
      
       
У Габсбурга в опале вся страна…
       
Сердца всех честных граждан скорби полны
       
И возмущенья… Одного тебя
       
Не трогает всеобщая печаль…
       
Отступником тебя считают, ты
       
На сторону врага страны предался,
       
Глумишься над народною бедой.
       
За легкими утехами в погоне,
       
Благоволенья Габсбургов ты ищешь,
       
А лютый бич отечество терзает.
      
     
     
Руденц
     
      
       
Страна угнетена… Но отчего же?
       
Кто вверг ее в подобную беду?
       
Ведь только слово стоит произнесть —
       
И гнета тяжкого как не бывало
       
И милостив к нам снова император.
       
О, горе тем, кто ослепил народ,
       
Чтоб он не видел истинного блага!
       
Да, все они из выгоды своей
       
Противятся, чтоб, три лесных кантона,
       
Как прочие, австрийцам присягнули.
       
Ведь им приятно на скамьях господских
       
С дворянами сидеть. А император
       
Как призрачная власть желанен им.
      
     
     
Аттингаузен
     
      
       
И это, Ульрих, от тебя я слышу?
      
     
     
Руденц
     
      
       
Вы бросили мне вызов — дайте кончить!..
       
Какую вы себе избрали роль?
       
Иль ваша гордость позволяет вам
       
Старейшиной, владетельным бароном
       
Здесь править с пастухами наравне?
       
Да разве дворянину не почетней
       
На верность Габсбургам присягу дать
       
И в лагерь их блестящий перейти?
       
Ну что за честь быть со слугою равным,
       
С простолюдином заседать в суде?
      
     
     
Аттингаузен
     
      
       
Ах, узнаю соблазна голос, Ульрих!
       
Твой жадный слух легко он обольстил
       
И сердце напоил отравой сладкой!
      
     
     
Руденц
     
      
       
Я не скрываю — глубоко в душе
       
Отозвались насмешки чужеземцев,
       
Мужицкой знатью обозвавших нас…
       
Мне тяжело, что сверстники мои
       
Уже на поле брани отличились,
       
Избрав знамена Габсбургов, а я
       
В досуге или в низменных заботах
       
Лишь по-пустому время убиваю…
       
Там подвиги свершаются, туда
       
Меня зовет блистательный мир славы,
       
А здесь — мои проржавели доспехи.
       
Ни звук задорный боевой трубы,
       
Ни зов герольда на турнир блестящий
       
В долины эти к нам не проникают.
       
Я слышу здесь одни пастушьи песни
       
Да колокольчиков унылый звон.
      
     
     
Аттингаузен
     
      
       
Как ослепил тебя мишурный блеск!..
       
Что ж, презирай отчизну! И стыдись
       
Обычаев ее, священных, древних!
       
Твой час придет, и ты к родным горам
       
Стремиться будешь с горькими слезами.
       
А тот простой пастушеский напев,
       
Которым ты пренебрегаешь гордо,
       
Пробудит в сердце лютую тоску,
       
Когда его в чужой земле услышишь.
       
О, как могуча к родине любовь!
       
Не для тебя тот мир, чужой и лживый.
       
При гордом императорском дворе
       
Жить нелегко с душой прямой, открытой! Т
       
ам доблести нужны совсем другие,
       
Не те, что ты здесь приобрел в горах…
       
Ступай же и продай свою свободу,
       
Лен получи, стань княжеским рабом,
       
Когда себе сам господин и князь
       
Ты на земле наследственной, свободной.
       
Но нет, останься, Ули, со своими!
       
Не езди в Альторф… О, не покидай
       
Святого дела родины своей!
       
Ты знаешь, я в моем роду последний, —
       
Мое угаснет имя, и в могилу
       
Положите вы мне мой щит и шлем.
       
Так неужели при последнем вздохе
       
Я думать должен, что, закрыв глаза мне,
       
Ты к чужеземцам явишься и там
       
Свободные, дарованные богом
       
Владения как лен австрийский примешь?
      
     
     
Руденц
     
      
       
Мы Габсбургу противимся напрасно:
       
Ему весь мир подвластен.[8] Неужели
       
Одни, с упорством нашим закоснелым,
       
Мы цепь земель сумеем разорвать,
       
Которой он, могучий, окружил нас?
       
Его здесь рынки и суды, его
       
Торговые пути, — с коня под вьюком
       
И то на Сен-Готарде платят сбор.
       
Владеньями его мы, будто сетью,
       
Окружены, опутаны повсюду…
       
Защита ли империя для нас?
       
Вы думаете, Австрия слабей?
       
Бог — наш оплот, не император. Верить
       
Возможно ль императору, когда,
       
Нуждаясь в деньгах, чтоб вести войну,
       
Он города стал отдавать в залог,[9]
       
Что добровольно встали под защиту
       
Имперского орла?.. Нет, мудрость нам
       
Велит — во времена тяжелых смут
       
Найти себе могучего владыку.
       
Имперская корона переходит
       
По выборам, и памяти у ней
       
О службе верной нет. Зато услуги
       
Наследственному дому — сев надежный.
      
     
     
Аттингаузен
     
      
       
Так, значит, ты куда умней отцов,
       
Свободы самоцвет неоценимый
       
Добывших кровью, доблестью геройской?..
       
Ты в Люцерн съезди, там спроси народ,
       
Как их страну австрийцы угнетают!
       
Что ж, и у нас они овец, коров
       
Пересчитают, пастбища обмерят,
       
В лесах свободных запретят охоту
       
На зверя красного и на пернатых,
       
Заставами нам преградят мосты.
       
Нас разорив, поместий нахватают
       
И нашей кровью будут побеждать…
       
Нет, если кровь пролить придется нам,
       
То лучше за себя: поверь, свобода
       
Куда дешевле рабства обойдется.
      
     
     
Руденц
     
      
       
Мощь Альбрехта не сломят пастухи!
      
     
     
Аттингаузен
     
      
       
Сперва узнай, какие пастухи!
       
Я знаю их, я вел их на врага.
       
Я вместе с ними дрался под Фаэнцой[10].
       
Пусть нам посмеют иго навязать,
       
Когда его нести мы не хотим!..
       
Будь горд сознаньем, чей ты соплеменник!
       
Не променяй же на ничтожный блеск
       
Ты неподдельный жемчуг высшей чести —
       
Стать во главе свободного народа!
       
Он за тобой, как твой соратник верный,
       
В час испытаний в смертный бой пойдет…
       
Вот чем гордись, знай: в этом благородство.
       
Скрепляй природой созданные узы,
       
Всем сердцем к родине своей прильни,
       
В любви к ней будь и тверд и постоянен.
       
Здесь мощный корень сил твоих таится,
       
А на чужбине будешь одинок —
       
Сухой тростник, что свежий ветер сломит.
       
Давно тебя мы дома не видали,
       
Один лишь день ты с нами проведи,
       
Сегодня лишь не езди в Альторф, Ули.
       
Сегодня, слышишь? Этот день — для близких!
      
     
     
(Хватает его руку.)
     
Руденц
     
      
       
Я слово дал… Я связан… Не могу.
      
     
     
Аттингаузен
     
(оставляя его руку, строго)
     
      
       
Ты связан… Да, злосчастный, это верно.
       
Ты связан, и не словом и не клятвой,
       
Но узами любви… Мне все известно.
      
     
     
Руденц отворачивается.
     
      
       
Я вижу, ты смущен, ты отвернулся!
       
Ты Бертою фон Брунек увлечен,
       
Она тебя к австрийской службе манит.
       
Невесту хочешь ты добыть ценой
       
Измены родине… Не прогадай!
       
Они тебя невестой приманили;
       
Не будь так прост, она не для тебя.
      
     
     
Руденц
     
      
       
Прощайте! Будет этих наставлений!
      
     
     
(Уходит.)
     
Аттингаузен
     
      
       
Да погоди, безумец!.. Нет, ушел!
       
И я не в силах удержать, спасти…
       
Так Вольфеншиссен некогда отпал
       
От родины… Так отпадут другие.
       
Манят за наши горы молодежь
       
Чужой страны могучие соблазны…
       
О, злополучный час, когда чужое
       
Проникло в безмятежные долины,
       
Чтоб нравы тут невинные растлить!..
       
К нам новое врывается насильно,
       
А старое, достойное, уходит.
       
И времена и люди уж не те!