1 2 3 4 5 6 
      
      
Генрих, Гёц, Насти.
      
      
Генрих (спускается к Гёцу, не замечая Насти). Ты душу принимаешь за овощи.
      
Гёц. Кто это говорит?
      
Генрих. Огородник может решать, что хорошо для моркови, но никто не может решать за другого, что есть благо.
      
Гёц. Кто это говорит? Генрих?
      
Генрих. Да.
      
Гёц (поднимается и откидывает капюшон). Я был уверен, что вновь увижу тебя после первого же своего ложного шага. (Пауза.) Зачем ты здесь? Ищешь пищу для ненависти?
      
Генрих. «Сеющий добро пожнет его». Ты это говорил, не так ли?
      
Гёц. Сказал и вновь повторяю. (Пауза.)
      
Генрих. Я пришел, чтоб собрать твой урожай.
      
Гёц. Слишком рано. (Пауза.)
      
Генрих. Вот твоя первая жатва — умирает Катерина.
      
Гёц. Умирает? Упокой, господи, душу ее. Чего же ты хочешь от меня?
      
Генрих смеется.
      
Не смейся. Ты отлично видишь, что не умеешь смеяться.
      
Генрих (как бы извиняясь). Он строит мне рожи.
      
Гёц (живо оборачиваясь к Генриху). Кто? (Понимает.) Значит, вы уже больше не расстаетесь?
      
Гeнрих. Ни на минуту.
      
Гёц. Хорошая компания.
      
Генрих (проводит рукой по лицу). Он бывает надоедлив.
      
Гёц (подходит к Генриху). Генрих... Если я причинил тебе зло, прости меня.
      
Генрих. Простить тебя? И ты повсюду станешь хвастать, что превратил ненависть в любовь, как Христос превратил воду в вино?
      
Гёц. Твоя ненависть принадлежит мне. Я освобожу тебя от нее и от дьявола.
      
Генрих (изменившимся голосом, словно кто-то другой говорит его устами). Во имя отца, сына и святого духа. Отец — это я, дьявол — сын мой, ненависть — святой дух. Тебе легче разбить небесную троицу, чем разорвать нашу тройственную связь.
      
Гёц. Тогда прощай! Отправляйся в Вормс читать свои проповеди. Давай встретимся через девять месяцев.
      
Генрих. Я больше никогда не вернусь в Вормс, я больше никогда не буду читать проповеди. Теперь, шут, я уже не принадлежу церкви. Меня лишили права служить мессу и отпускать грехи.
      
Гёц. В чем тебя обвиняют?
      
Генрих. Что я за деньги выдал город.
      
Гёц. Грязная ложь!
      
Генрих. Эту ложь распространил я сам. Я поднялся на амвон и признался во всем перед всеми, рассказал о своем корыстолюбии, о своей зависти, о непослушании и плотских желаниях.
      
Гёц. Ты лгал.
      
Генрих. Ну и что ж? Весь Вормс говорил, что церковь из ненависти к беднякам повелела мне выдать их врагу на растерзание. Надо было дать возможность церкви свалить все на меня.
      
Гёц. Раз так — ты искупил свою вину.
      
Генрих. Ты отлично знаешь — искупить ничего нельзя.
      
Гёц. Это верно. Ничего ничем не сотрешь. (Пауза. Внезапно подходит к Генриху.) Что с Катериной?
      
Генрих. Порча в крови, тело в язвах. Вот уже три недели, как она не спит и не ест.
      
Гёц. Почему ты не остался при ней?
      
Гeнрих. Я ей ни к чему, и она мне тоже.
      
Гёц. Ее надо лечить.
      
Генрих. Ей нет исцеленья. Она должна умереть.
      
Гёц. От чего она умирает?
      
Генрих. От стыда. Ей внушает ужас собственное тело, которого касались руки стольких мужчин. Еще больше отвращения внушает ей собственное сердце, потому что в нем остался твой образ. Ты — ее смертельная болезнь.
      
Гёц. Поп, теперь уже новый год, а я не признаю прошлогодних заблуждений. За этот грех я буду вечно расплачиваться на том свете, но здесь с ним покончено. Я не могу терять ни минуты.
      
Генрих. Значит, есть два Гёца.
      
Гёц. Да, два: живой, который творит Добро, и мертвый, который творил Зло.
      
Генрих. И ты похоронил свои грехи вместе с покойным?
      
Гёц. Да.
      
Генрих. Превосходно. Только сейчас Катерину убивает не покойник, а прекрасный, чистый Гёц, посвятивший себя любви.
      
Гёц. Ты лжешь! Преступен тот, другой Гёц.
      
Генрих. Тут не было преступления. Осквернив ее, ты дал ей намного больше того, чем сам обладал: ты дал ей любовь. Она любила тебя, не знаю за что. В один прекрасный день тебя коснулась благодать. Тогда ты дал Катерине кошелек и прогнал ее. Вот от чего она умирает.
      
Гёц. Мог ли я жить со шлюхой?
      
Генрих. Да, потому что ее сделал шлюхой ты!
      
Гёц. Я должен был отказаться от Добра или от нее.
      
Генрих. Но ты мог бы спасти ее, а вместе с ней и себя, если бы оставил при себе. Но что я говорю? Спасти одну душу, одну-единственную душу? Может ли до этого снизойти такой человек, как Гёц? У него планы пограндиозней.
      
Гёц (внезапно). Где она?
      
Генрих. На твоих землях.
      
Гёц. Значит, она захотела вновь меня увидеть?
      
Генрих. Но в пути ее подкосила болезнь.
      
Гёц. Где она?
      
Генрих. Не скажу. Ты и так причинил ей слишком много зла.
      
Гёц (сжимая кулак в ярости). Я... (Успокаивается.) Хорошо я найду ее сам. Прощай, Генрих! (Кланяется в сторону дьявола.) Мое почтение. (Поворачивается к Насти.) Пойдем, Насти!
      
Генрих (пораженный). Насти!
      
Насти хочет последовать за Гёцем. Генрих преграждает ему путь.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      
      
Генрих, Насти.
      
      
Генрих (смущенно). Насти! (Громче.) Насти, я искал тебя! Остановись! Я должен с тобой поговорить. Презирай меня сколько хочешь, но только выслушай. Я прошел по владениям Шульгейма. Мятеж зреет.
      
Насти. Дай мне пройти, я все знаю.
      
Генрих. Ты хочешь мятежа? Скажи, хочешь?
      
Насти. Что тебе за дело? Дай пройти!
      
Генрих (раскинув руки). Ты не пройдешь, пока не ответишь.
      
Насти (глядит на него молча, затем решается). Хочу я или нет, никто уже не может помешать.
      
Генрих. Я могу! За два дня я могу воздвигнуть плотину, которая преградит путь морю. За это я хочу, чтоб ты, Насти, меня простил.
      
Насти. Опять игра в прощение? (Пауза.) Надоела она мне. Я в ней не участвую. Я не уполномочен ни проклинать, ни отпускать грехи. Это дело господа.
      
Генрих. Если бы господь дал мне выбрать между твоим и его прощением, я выбрал бы твое.
      
Насти. Ты сделал бы дурной выбор — пожертвовал бы вечным блаженством ради пустого звука.
      
Генрих. Нет, Насти, я отказался бы от прощения на небесах ради того, чтобы быть прощенным на земле.
      
Насти. Земля не прощает.
      
Генрих. Ты мне надоел.
      
Насти. Что такое?
      
Генрих. Я не с тобой говорю. (Насти.) Ты не облегчаешь мне задачу. Меня толкают к ненависти, а ты мне не хочешь помочь. (Трижды крестится.) Ладно. Теперь он на минутку оставит меня в покое. Времени нет, слушай внимательно! Крестьяне готовятся, они хотят вести переговоры с баронами. Это дает нам несколько дней.
      
Насти. И что же ты станешь делать?
      
Генрих. Ты знаешь крестьян. Они дадут себя разрубить на куски ради церкви. В здешних деревнях больше веры, чем во всей остальной Германии.
      
Насти (качает головой). Твои попы бессильны. Их любят, это верно, но, если они осудят мятеж, их проповедь будет гласом вопиющего в пустыне.
      
Генрих. Не на их речи я рассчитываю, а на их молчание. Представь себе: вдруг, пробудившись утром, крестьяне увидят, что двери церквей распахнуты и храмы пусты: птичка улетела. Ни души перед алтарем, ни души в ризнице, ни души подле усыпальницы, ни души в доме священника.
      
Насти. А это возможно?
      
Генрих. Все готово. Есть у тебя здесь люди?
      
Насти. Есть кое-кто.
      
Генрих. Пусть ходят по стране и кричат громче всех. Главное, пусть богохульствуют. Нужно, чтобы они вызывали бунт, сеяли ужас. А в следующее воскресенье пусть захватят священника в Риги во время проповеди, пусть утащат его в лес и вернутся оттуда с мечами, запятнанными кровью. Священники всей округи ночью тайком покинут деревни и отправятся в замок Маркштейна, где их ждут. С понедельника бог вернется на небеса. Детей больше не станут крестить, грехи не будут отпускать, больные будут умирать без причастия. Страх удушит мятеж.
      
Насти (раздумывая). Может, так и будет...
      
Дверь церкви раскрывается. Доносятся звуки органа. Крестьяне выходят, неся на носилках статую святой.
      
Генрих. Насти, молю тебя, если дело удастся, скажи мне, что ты меня прощаешь!
      
Насти. Я бы и рад сказать. Но беда в том, что я знаю, кто ты.
     
    
    
     
      
КАРТИНА ШЕСТАЯ
     
     
      
Спустя две недели. Церковь; все жители деревни укрылись там и больше не выходят, там же они едят и спят; в эту минуту они молятся. Насти и Генрих глядят, как они молятся.
      
Мужчины и женщины на полу. В церковь перенесли больных и калек. Стоны и движение у подножия алтаря.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
      
      
Молящиеся крестьяне, Насти и Генрих.
      
      
Насти (про себя). Не могу их больше слышать! Увы! У вас не было ничего, кроме гнева, и я сам погасил его.
      
Генрих. Ты что говоришь?
      
Насти. Ничего.
      
Генрих. Ты недоволен?
      
Насти. Да, недоволен.
      
Генрих. Повсюду люди толпятся в церквах. Страх сковал их. мятеж убит в зародыше. Чего ты еще хочешь?
      
Насти не отвечает.
      
Значит, я буду радоваться за нас двоих.
      
Насти бьет его.
      
Что на тебя нашло?
      
Насти. Если станешь радоваться, я переломаю тебе ребра.
      
Генрих. Ты не хочешь, чтобы я радовался нашей победе?
      
Насти. Не хочу, чтобы ты радовался, заставив ползать людей.
      
Генрих. Я сделал все ради тебя и с твоего согласия. Не усомнился ли ты в самом себе, пророк?
      
Насти пожимает плечами.
      
Ведь ты не в первый раз им лжешь.
      
Насти. Но я в первый раз бросил их на колени, помешал им защищаться. Впервые вступил в сговор с суеверием, впервые заключил союз с дьяволом.
      
Генрих. Тебе страшно?
      
Насти. Дьявол — творение господа. Если господь захочет, дьявол мне подчинится. Я задыхаюсь в этой церкви. Выйдем!
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
      
      
Генрих, Насти, Гёц.
      
Генрих и Насти собираются выйти из церкви.
      
      
Гёц (входит и направляется к Генриху). Собака, для тебя все средства хороши, чтобы выиграть пари? Ты заставил меня потерять две недели. Я десять раз обошел свои впадения, разыскивал ее повсюду, а теперь узнал, что она была здесь. Больная, тут, на каменном полу. И в том моя вина!
      
Генрих высвобождается от него и выходит вместе с Насти.
      
(Повторяет про себя.) Моя вина... Пустые слова... Ты ждешь, что мне станет стыдно, но я не стыжусь. Гордыня сочится из моих ран. Вот уже тридцать пять лет, как я подыхаю от гордыни. Я умираю со стыда... Дальше так нельзя! (Резко.) Лиши меня мысли! Отыми ее у меня! Сделай, чтобы я забыл о себе. Преврати меня в насекомое! Да будет так!
      
То возрастает, то стихает бормотание молящихся крестьян.
      
Катерина! (Проходит сквозь толпу, вглядываясь в каждого, и зовет.) Катерина! Катерина! (Подходит к распростертому на плитах телу, приподнимает одеяло, тут же опускает его. исчезает за колонной. Слышно, как он продолжает звать.)
      
Катерина!
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
      
      
Крестьяне одни. Часы на башне бьют семь. Один из спящих на полу просыпается и вскакивает.
      
      
1-й мужчина. Который час? Какой теперь день?
      
2-й мужчина. Сегодня воскресенье. Теперь семь часов. Нет, сегодня не воскресенье.
      
Голоса. Пришел конец воскресеньям, конец пришел. Больше их никогда не будет. Наш священник унес их с собой. — Он оставил нам только будни, проклятые дни труда и голода.
      
1-й мужчина. Ну, к дьяволу все это! Лучше снова усну. Разбудите меня, когда настанет Страшный суд.
      
Женщина. Давайте помолимся.
      
Хильда входит, неся в руках охапку соломы. За ней следуют две крестьянки, которые также несут солому.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      
      
Те же, Хильда, потом Гёц.
      
      
1-я женщина. Хильда! Это Хильда.
      
2-я женщина. Как хорошо, что ты пришла! Что слышно в деревне, расскажи нам.
      
Хильда. Рассказывать нечего. Всюду тишина. Только скотина мычит от страха.
      
Чей-то голос. А погода хорошая?
      
Хильда. Не знаю.
      
Голос. Ты не взглянула на небо?
      
Хильда. Нет. (Пауза.) Я собрала солому, чтобы сделать постели для больных. (Двум крестьянкам.) Помогите мне!
      
Они укладывают больного на соломенную подстилку.
      
Вот. Теперь этого.
      
Делают то же.
      
И эту.
      
Они подымают старую женщину, которая начинает всхлипывать.
      
Не плачь, прошу тебя. Не расстраивай их. Перестань, бабушка, не то они все заплачут вместе с тобой.
      
Старуха (всхлипывая). Там мои четки... (Показывает на пол, где она лежала.)
      
Хильда (рассердившись, берет четки и кидает ей на колени). Держи! (Успокаивается и говорит более мягким тоном.) Молись же, молись! Лучше молитва, чем слезы, — шуму меньше. Нет, погоди, нельзя и молиться и плакать! (Вытирает старухе глаза своим платком.) Вот, утри слезы. Хватит. Не плачь, говорю тебе. Мы не виновны, и бог не вправе нас карать.
      
Старуха (по-прежнему всхлипывая). Ох, дочка... Ты знаешь, у него на все есть право.
      
Хильда (резко). Будь он вправе карать невинных, я тотчас же предалась бы дьяволу.
      
Все вздрагивают, смотрят на нее. (Пожимает плечами и прислоняется к колонне. Минуту стоит, уставившись в пустоту, словно завороженная каким-то воспоминанием. Затем внезапно произносит с отвращением.) Тьфу!
      
1-я женщина. Хильда, что с тобой?
      
Хильда. Ничего.
      
Женщина. Ты так умела возвращать нам надежду!..
      
Хильда. Надежду? На кого? На что?
      
Женщина. Если ты отчаешься, и нас всех охватит отчаяние.
      
Хильда. Хорошо. Но слушайте меня. (Она вздрагивает.) Здесь холодно. Вы — единственное тепло на свете. Вы должны прижаться друг к другу и ждать.
      
Голос. Ждать чего?
      
Хильда. Пока не станет теплее. Мы терпим голод и жажду. Нам страшно, нам плохо, но самое важное — согреться.
      
Женщина. Хорошо. Прижмись ко мне. Подойди ко мне ближе!
      
Хильда не трогается к места. Женщина подымается и идет к ней.
      
Она мертва?
      
Хильда. Да.
      
Женщина. Упокой, господи, душу ее.
      
Хильда. Упокой, господи? (Короткий смех.) Господу она не нужна.
      
Женщина. Хильда, как смеешь ты так говорить?
      
Шум в толпе.
      
Хильда. Перед смертью она увидела ад. Вдруг приподнялась, рассказала о своем видении и тут же умерла.
      
Женщина. Никто не сидит возле покойницы?
      
Хильда. Нет. Может, ты пойдешь?
      
Женщина. Ни за какие блага на свете.
      
Хильда. Хорошо. Я сейчас к ней вернусь. Дай мне только немного согреться.
      
Женщина (обращаясь к толпе). Помолимся, братья мои. Вымолим прощение бедной покойнице, увидевшей ад. Может, ее ждут вечные муки. (Становится на колени поодаль.)
      
Монотонный шум молитвы. Появляется Гёц и глядит на Хильду, которая по-прежнему стоит, прижавшись к колонне.
      
Хильда (вполголоса). Молить о прощения! А что ты должен нам прощать? Это ты должен просить прощения у нас! Не ведаю, какую ты уготовил мне судьбу, а покойницу я совсем не знала. Но если ты ее осудишь, мне не нужны твои небеса. Неужто думаешь, за тысячу лет в раю я позабуду застывший в ее глазах ужас? Презираю твоих дурацких избранников, которые смеют радоваться, пока в аду страдают обреченные на муки, а бедняки мыкают горе на земле. Я с людьми, с ними и останусь. Ты можешь заставить меня умереть без священника, ты можешь внезапно призвать меня к своему суду; мы еще поглядим, кто кого будет судить. (Пауза.) Она любила его. Всю ночь она стонала, звала его к себе. Но чем он ее приворожил, этот ублюдок? (Внезапно обращается к присутствующим.) Если хотите молиться, молитесь о том, чтобы пролитая в Риги кровь пала на голову Гёца.
      
Голос. Гёца?
      
Хильда. Он один виноват.
      
Голос. Пусть господь покарает Гёца, незаконнорожденного!
      
Гёц (с коротким смешком). Что ни делаю, Добро или Зло, всегда вызываю ненависть. (К одному из крестьян.) Кто она?
      
Крестьянин. Но это же Хильда!
      
Гёц. Какая Хильда?
      
Крестьянин. Хильда Лемм. Ее отец — самый богатый мельник в деревне.
      
Гёц (с горечью). Вы слушаетесь ее, как пророка. Она сказала, чтобы вы молились о каре для Гёца, и вы тотчас же стали на колени.
      
Крестьянин. Просто мы ее очень любим.
      
Гёц. Она богачка, а вы ее любите!
      
Крестьянин. Она больше не богата. В прошлом году должна была принять постриг, но был голод, она отказалась от своего обета и стала жить среди нас.
      
Гёц. А чем она завоевала вашу любовь?
      
Крестьянин. Живет как монахиня, лишает себя всего, помогает всем...
      
Гёц. Да, да. Все это и я могу. Должно же быть что-нибудь еще?
      
Крестьянин. Я ни о чем другом не знаю.
      
Гёц. Ни о чем другом? Странно!
      
Крестьянин. Она... она добра.
      
Гёц (начинает хохотать). Добра? Спасибо, приятель, ты меня просветил. (Удаляется.) Если верно, что она делает Добро, я возрадуюсь этому, господи, возрадуюсь, как должно. Да приидет царствие твое, не важно где, не важно — благодаря ей или мне. (Глядит на нее враждебно.) Живет как монахиня? А я? Разве я не живу, как монах? Что сделала она такого, чего не сделал я? (Подходит к Хильде.) Здравствуй! Знаешь ли ты Катерину?
      
Хильда (вскакивая). Зачем ты меня спрашиваешь? Кто ты?
      
Гёц. Ответь мне, ты ее знаешь?
      
Хильда. Да, да, знаю. (Она резким движением отбрасывает капюшон Гёца, открывая его лицо.) А, это ты? Тебя я тоже знаю, хотя ни разу не видела. Ты Гёц.
      
Гёц. Да, это я.
      
Хильда. Наконец-то!
      
Гёц. Где она?
      
Хильда (глядит на него не отвечая; на губах ее застыла гневная улыбка). Ты ее увидишь, торопиться незачем.
      
Гёц. Неужели ты думаешь, что она захочет страдать лишние пять минут?
      
Хильда. Неужели ты веришь, что она перестанет страдать, увидев тебя! (Она глядит на него. Пауза.) Вы оба подождете.
      
Гёц. Чего же нам ждать?
      
Хильда. Покуда я не нагляжусь на тебя вдоволь.
      
Гёц. Безумная, я тебя не знаю и знать не хочу.
      
Хильда. А я тебя знаю.
      
Гёц. Нет.
      
Хильда. Нет? На груди у тебя волосы, как черный бархат. На животе у тебя синяя вена, она вздувается, когда ты ласкаешь женщин. На бедре у тебя большая родинка, похожая на землянику.
      
Гёц. Откуда ты знаешь?
      
Хильда. Пять дней и пять ночей я провела возле Катерины. Нас было трое в комнате: она, я, ты. Мы жили втроем, как одна семья. Она видела тебя повсюду, под конец я тоже стала видеть тебя. Двадцать раз за ночь открывалась дверь, и ты входил. Ты глядел на нее лениво и небрежно, ты гладил ее по затылку двумя пальцами. Вот так. (Грубо хватает его за руку.) Что в них, в этих пальцах? Что в них такого? Мясо, обросшее шерстью. (В ярости отталкивает его.)
      
Гёц. Что она говорила?
      
Хильда. Все, что нужно, чтобы я тебя возненавидела.
      
Гёц. Говорила, что я зол, груб, отвратителен?
      
Хильда. Что ты красив, умен, храбр. Что ты дерзок и жесток. Что женщине стоит взглянуть на тебя, чтобы сразу влюбиться.
      
Гёц. Она говорила тебе о другом Гёце.
      
Хильда. Есть только один Гёц.
      
Гёц. Взгляни на меня своими глазами: где жестокость, где дерзость? Увы! Где разум? Прежде я видел далеко и ясно, потому что Зло просто. Но взгляд мой померк, и весь мир стал непонятен. Хильда, прошу тебя, не становись моим врагом.
      
Хильда. Что тебе до меня? Ведь я не могу тебе повредить.
      
Гёц (указывая на крестьян). Ты уже повредила мне в их глазах.
      
Хильда. Они принадлежат мне, я им. Не вмешивай их в свои дела.
      
Гёц. Верно, что они тебя любят?
      
Хильда. Да, верно.
      
Гёц. Почему?
      
Хильда. Я никогда не задумывалась об этом.
      
Гёц. Оттого что ты красива.
      
Хильда. Нет, полководец. Вы любите красивых женщин, потому что вам делать нечего и потому что вы едите пряную пищу. Но мои братья работают целый день и голодают. Им не до женской красоты.
      
Гёц. Тогда в чем же дело? Они любят тебя, потому что ты им нужна?
      
Хильда. Потому, что они нужны мне.
      
Гёц. Зачем?
      
Хильда. Тебе не понять.
      
Гёц (идя к ней). Они тебя сразу полюбили?
      
Хильда. Да, сразу.
      
Гёц (про себя). Да, я так и думал: сразу или никогда. Тут сразу выигрываешь или теряешь. От времени и от усилий не зависит ничего. (Резко.) Бог не может этого желать. Это несправедливо. Выходит, есть люди, проклятые от рождения.
      
Xильда. Да, есть. Например, Катерина.
      
Гёц (не слушая). Чем ты их обворожила, колдунья? Как добилась удачи там, где меня ждал провал?
      
Хильда. Что сделал ты, чтоб приворожить Катерину?
      
Они как зачарованные глядят друг на друга.
      
Гёц (не переставая ее разглядывать). Ты украла у меня их любовь. Когда я гляжу на тебя, я вижу их любовь.
      
Хильда. А я гляжу на тебя и вижу любовь Катерины. И ты мне отвратителен.
      
Гёц. В чем ты упрекаешь меня?
      
Хильда. Упрекаю именем Катерины в том, что ты довел ее до отчаяния.
      
Гёц. Это не твое дело.
      
Хильда. Упрекаю именем этих мужчин и женщин в том, что ты свалил нам на голову твои земли и похоронил нас под ними.
      
Гёц. К дьяволу! Я не должен оправдываться перед женщиной.
      
Хильда. А от своего имени я упрекаю тебя в том, что ты овладел мной против моей воли.
      
Гёц (поражен). Тобой?
      
Xильда. Пять ночей кряду ты владел мною, прибегая к хитрости и насилию.
      
Гёц (смеется). Наверно, это было во сне!
      
Хильда. Да, во сне. В ее снах. Она втянула меня в них. Я хотела страдать ее болью, как страдаю от их боли. Но это была ловушка. Я полюбила тебя ее любовью. Благословен господь, теперь я увидела тебя. Увидела при дневном свете и освобождаюсь от своего сна. Днем ты такой, какой на самом деле.
      
Гёц. Ну так проснись! Все было лишь в твоем сне. Я не прикоснулся к тебе. До этого утра я ни разу тебя не видел. Ничего не было.
      
Хильда. Ничего. Ровно ничего. Она кричала у меня на руках, но разве это что-нибудь значит? Со мной ничего не случилось — ведь ты не прикоснулся к моей груди, к моим губам. Ты красив, полководец! Ты одинок, как все богачи. И ты всегда страдал только от ран, нанесенных тебе. В этом твоя беда. А я едва чувствую собственное тело, не знаю, где начинается и где кончается моя жизнь, и не всегда отвечаю, когда меня зовут. Меня порой удивляет даже, что у меня есть собственное имя. Я страдаю болью всех: мне больно, когда другого бьют по щекам, я умираю с каждым, кто умирает. Ты изнасиловал во мне всех женщин, которых взял силой.
      
Гёц (торжествуя). Наконец-то!
      
Хильда смотрит на него с удивлением.
      
Ты будешь первой.
      
Хильда. Первой?
      
Гёц. Первой, которая меня полюбит.
      
Хильда. Я? (Смеется.)
      
Гёц. Ты уже любишь меня. Я держал тебя в своих объятиях пять ночей, я оставил след в твоей душе, ты полюбила меня любовью Катерины, а я люблю тебя любовью крестьян. Ты полюбишь меня. А если они твои, то и они должны полюбить меня.
      
Xильда. Я выцарапаю себе глаза, если настанет день, когда взгляну на тебя с нежностью.
      
Гёц хватает ее за руки. Она внезапно перестает смеяться и глядит на него со злобой.
      
Катерина умерла.
      
Гёц. Умерла! (Он подавлен этой вестью.) Когда?
      
Хильда. Только что.
      
Гёц. Она... страдала?
      
Хильда. Она видела ад.
      
Гёц (пошатнувшись.) Умерла...
      
Xильда. Она сбежала от тебя, не так ли? Иди-ка погладь ее затылок.
      
Молчание. Потом чей-то крик в глубине церкви. Крестьяне встают с пола и поворачиваются лицом ко входу. Минута ожидания. Шум возрастает. Потом появляются Генрих и Насти. Они несут на носилках Катерину.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
      
      
Те же, Гeнрих, Насти и Катeрина.
      
      
Катерина (больше не кричат. Приподнявшись на носилках, бормочет). Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!
      
Гёц (кричит). Катерина! (Хильде.) Дрянь! Ты мне солгала.
      
Хильда. Я? Я не лгала тебе, Гёц. Ее сердце перестало биться. (Она склоняется над Катериной.)
      
Генрих. По пути сюда мы услышали, как она стонет. Она кричала, что ее подстерегает дьявол, она молила нас принести ее к подножию креста.
      
Крестьяне с угрозой преграждают им путь.
      
Голоса. Нет! Нет!
      
— Она проклята!
      
— Вон отсюда!
      
— Вон отсюда тотчас же!
      
Гёц. Черт побери, собаки! Я научу вас христианскому милосердию. Хильда. Молчи! Ты можешь лишь причинять зло. (Крестьянам.) Это труп, но душа ее не может оторваться от тела, потому что она окружена демонами. Вас тоже подстерегает дьявол. Кто же сжалится над вами, если вы не сжалитесь над ней? Кто полюбит бедняков, если бедняки не полюбят друг друга?
      
Толпа молча отходит в сторону.
      
Поднесите ее к подножию креста, раз она просит этого.
      
Генрих и Насти устанавливают носилки у подножия креста.
      
Катерина. Он тут?
      
Хильда. Кто?
      
Катерина. Священник.
      
Хильда. Его еще нет.
      
Катерина. Пойди за ним! Скорее! Я протяну, покуда он не придет.
      
Гёц (приближается). Катерина!
      
Катерина. Это он?
      
Гёц. Это я, любовь моя.
      
Катерина. Ты? Я думала, это священник. (Она кричит.) Хочу священника! Приведите его поскорее. Не хочу умирать без причастия.
      
Гёц. Катерина, тебе нечего бояться. Никто не причинит тебе зла. Ты слишком много страдала на земле.
      
Катерина. Говорю тебе — я их вижу.
      
Гёц. Где?
      
Катерина. Повсюду. Окропи их святой водой. (Она снова начинает кричать.) Спаси меня, Гёц, спаси меня! Во всем виноват ты, а не я. Если любишь, спаси меня.
      
Хильда охватывает ее руками и пытается вновь уложить на носилки. Катерина бьется в припадке и кричит.
      
Гёц (с мольбой в голосе). Генрих!
      
Генрих. Я больше не принадлежу церкви.
      
Гёц. Она не знает этого. Перекрести ей лоб, и ты спасешь ее от ужаса.
      
Генрих. К чему? Ужас ждет ее по ту сторону...
      
Гёц. Но это лишь виденья, Генрих.
      
Генрих. Ты так думаешь? (Смеется.)
      
Гёц. Насти, ты утверждаешь, что каждый может быть священником.
      
Насти пожимает плечами, подавленный своим бессилием.
      
Катерина (не слушая их). Разве вы не видите — я умираю!
      
Хильда хочет заставить ее вновь улечься.
      
Оставьте меня! Оставьте меня!
      
Гёц (про себя). Если бы я только мог... (Внезапно принимает решение и поворачивается к толпе.) Эта женщина погибла по моей вине, я ее и спасу. Уйдите все!
      
Все медленно уходят. Насти увлекает за собой Генриха, Хильда колеблется.
      
Ты тоже, Хильда.
      
Хильда, взглянув на него, уходит.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
      
      
Гёц, Катерина, затем толпа.
      
      
Гёц. Теперь ты у меня в руках. Хоть ты и скуп на чудеса, на этот раз тебе придется сотворить для меня чудо.
      
Катерина. Куда они уходят? Не оставляй меня одну.
      
Гёц. Нет, Катерина, нет, любовь моя, я спасу тебя.
      
Катерина. Как? Ты не священник.
      
Гёц. Я попрошу Христа, чтобы он разрешил мне взять твои грехи на себя. Ты слышишь меня?
      
Катерина. Да.
      
Гёц. Буду нести их тяжесть вместо тебя. Твоя душа будет чиста, как в день твоего рождения. Чище, чем если бы грехи тебе отпустил священник.
      
Катерина. Как я узнаю, послушался ли он тебя?
      
Гёц. Я стану молиться. Если я вернусь к тебе изуродованным проказой или гангреной, ты мне поверишь?
      
Катерина. Да, любовь моя, поверю.
      
Гёц (отходит в сторону). Это мои грехи, ты это знаешь. Верни то, что принадлежит мне. Ты не вправе осуждать эту женщину. Потому что виноват я один! Вот мои руки! Вот мое лицо! Вот моя грудь! Изгрызи мне щеки! Пусть за ее грехи гноятся мои глаза и уши! Пусть сгорит кожа на спине и бедрах! Ниспошли на меня проказу, холеру, чуму, но спаси ее!
      
Катерина (слабеющим голосом). Гёц, помоги мне!
      
Гёц. Слышишь ты меня, глухой бог? Ты не отвергнешь эту сделку — она справедлива.
      
Катерина. Гёц! Гёц! Гёц!
      
Гёц. Не могу больше слышать этот голос. (Поднимается на амвон.) Ты умер для людей, отвечай — да или нет? Взгляни: люди страдают. Снова нужна Голгофа. Дай мне, дай мне твои раны! Отдай мне разверстую рану на бедре, отдай раны, пробитые гвоздями на твоих руках! Если бог мог страдать, почему не может страдать человек? Уж не ревнуешь ли ты меня? Дай мне свои стигматы, дай мне их! (Раскинул руки крестом перед распятием.) Отдай мне их! Отдай! Отдай! (Повторяет эти слова, словно заклинание.) Ты оглох? О, черт возьми, какой я глупец! На бога надейся, да сам не плошай!
      
(Выхватывает из-за пояса кинжал, наносит себе удар кинжалом правой рукой по левой, левой рукой по правой, ранит себя в бок. Затем швыряет кинжал на амвон, наклоняется и мажет кровью грудь распятого Христа.) Войдите все!
      
Крестьяне входят.
      
Христос кровоточит!
      
Шум в толпе. Он поднимает руки.
      
Взгляните! В своем милосердии он позволил мне носить стигматы. Кровь Христа, братья мои, кровь Христа струится по моим рукам. (Спускается по ступеням амвона к Катерине.) Не бойся ничего, любовь моя. Я прикасаюсь к твоему лбу, твоим глазам, твоим рукам, вот кровь нашего Иисуса. (Мажет ей лицо кровью.) Ты еще видишь дьявола?
      
Катерина. Нет.
      
Гёц. Кровь Христа, Катерина.
      
Катерина. Твоя кровь, Гёц, твоя кровь. Ты отдал ее ради меня!
      
Гёц. Кровь Христа, Катерина.
      
Катерина. Твоя кровь... (Умирает.)
      
Гёц. Все на колени.
      
Крестьяне становятся на колени.
      
Ваши священники — собаки. Но ничего не бойтесь. Я останусь здесь. Пока кровь Христа будет течь из моих ран, с вами не приключится беды. Возвращайтесь в свои дома, радуйтесь. Праздник настал. Сегодня для всех начинается царство божие. Мы построим Город Солнца. (Пауза.)
      
Толпа медленно, безмолвно, отхлынула. Женщина подошла к Гёцу, взяла его за руку и смочила лицо его кровью. Хильда остается последней, подходит к Гёцу, тот ее не видит.
      
Хильда. Не причини им зла.
      
Гёц не отвечает. Она уходит.
      
Гёц (пошатнувшись, опирается о колонну). Теперь они мои. Наконец-то.
      
Занавес
     
    
   
   
    
     
АКТ ТРЕТИЙ
    
    
     
      
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
     
     
      
Площадь в деревне Альтвейлер.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
      
      
Крестьяне окружили женщину, которая их обучает. Женщина — наставница, она молода и миловидна. В руках у нее палка, которой она выписывает на земле буквы. Позже — Карл и молодая женщина.
      
      
Наставница. Какая это буква?
      
Один из крестьян. Это «л».
      
Наставница. А это?
      
Другой крестьянин. Это «ю».
      
Наставница. А вот эти четыре буквы?
      
Один из крестьян. Болк.
      
Наставница. Нет.
      
Другой крестьянин. Бовь.
      
Наставница. А все слово?
      
Один из крестьян. Любовь.
      
Все крестьяне. Любовь!..
      
Наставница. Смелей, братья мои! Скоро вы сможете читать. И тогда вы научитесь отличать добро от зла и правду от лжи. А теперь ответь мне ты... Какой была наша прежняя натура?
      
Одна из крестьянок (словно читая катехизис). Прежняя — значит, до того, как мы узнали Гёца.
      
Наставница. Какими мы были прежде?
      
Одна из крестьянок (так же). Дурными.
      
Наставница. Как бороться против нашей прежней натуры?
      
Одна из крестьянок. Создавая себе вторую натуру.
      
Наставница. Как создать себе вторую натуру?
      
Одна из крестьянок. Научившись выказывать любовь.
      
Наставница. Любить и выказывать любовь — это одно и то же?
      
Одна из крестьянок. Нет, не одно и то же...
      
Входит Хильда. Крестьяне указывают на нее.
      
Наставница. Что? (Она оборачивается.) Ах! Хильда... (Пауза.) Сестра моя... ты нам мешаешь.
      
Хильда. Чем я могу вам мешать? Я ведь молчу.
      
Наставница. Ты молчишь, но ты глядишь на нас, и мы знаем, что ты нас не одобряешь.
      
Хильда. Но я могу думать, как хочу?
      
Наставница. Нет, Хильда, здесь думают открыто, при свете дня и вслух. Мысли каждого принадлежат всем. Хочешь ли ты присоединиться к нам?
      
Хильда. Нет.
      
Наставница. Значит, ты нас не любишь?
      
Хильда. Люблю, но на свой лад.
      
Наставница. Ты не рада нашему счастью?
      
Хильда. Я... Ах, братья мои, вы столько страдали. Если вы счастливы, то и я должна быть счастлива.
      
Входит Карл, глаза его завязаны. Его ведет молодая женщина.
      
Наставница. Кто вы?
      
Молодая женщина. Мы ищем Город Солнца.
      
Один из крестьян. Город Солнца здесь.
      
Молодая женщина (обращаясь к Карлу). Так я и думала. Жаль, что ты не можешь видеть, какой у них счастливый вид. Ты бы обрадовался.
      
Крестьяне толпятся вокруг них.
      
Крестьянин. Бедняги, вы хотите пить? Вы голодны! Садитесь же.
      
Карл (усаживаясь). Ах, вы так добры...
      
Крестьянин. Здесь все добры. Здесь все счастливы.
      
Другой крестьянин. Но в нынешнее смутное время люди не путешествуют. Нам пришлось ограничиться любовью друг к другу. Вот отчего твой приход наполнил наши сердца радостью.
      
Крестьянка. Так приятно, когда можешь сделать добро чужестранцу. Что вам нужно?
      
Mолодая женщина. Мы хотим видеть человека, руки которого кровоточат.
      
Карл. Правда ли, что он творит чудеса?
      
Крестьянка. Только тем и занят.
      
Карл. Правда ли, что его руки кровоточат?
      
Один из крeстьян. Дня не проходит без этого.
      
Карл. Я хочу, чтоб он коснулся моих век своими окровавленными руками и вернул мне зрение.
      
Крeстьянка. Это ему как раз по плечу, он тебя излечит.
      
Карл. До чего вам повезло, что у вас есть такой человек. И вы больше никогда не поступаете дурно?
      
Один из крестьян. Никто не пьет, никто не крадет.
      
Другой крестьянин. Мужьям запрещено бить своих жен.
      
Первый крестьянин. Родителям запрещено бить своих детей.
      
Карл (усаживаясь на скамью). Лишь бы только это подольше продлилось.
      
2-й крестьянин. Это продлится, сколько будет угодно господу.
      
Карл. Увы! (Вздыхает.)
      
Наставница. Отчего ты вздыхаешь?
      
Карл. Мой поводырь повсюду видел вооруженных людей. Крестьяне и бароны будут драться.
      
Наставница. На землях Гейденштама?
      
Карл. Нет, но по всей округе.
      
Наставница. Это нас не касается. Мы никому не желаем зла. Мы хотим, чтоб везде царила любовь.
      
Карл. Правильно! Пусть они перебьют друг друга. Ненависть, убийство, кровь других людей — только пища для вашего счастья.
      
Один из крестьян. Что ты говоришь? Ты с ума сошел!
      
Карл. Я лишь повторяю то, что говорят повсюду.
      
Наставница. А что говорят?
      
Карл. Говорят, что ваше счастье сделало их страдания еще невыносимее и они дошли до предела отчаяния. (Пауза.) Но вы правы, вас это не должно тревожить: пусть ваше счастье окропят несколько капель крови... цена не слишком высока.
      
Наставница. Наше счастье священно — так сказал Гёц. Мы счастливы не только ради себя, но и ради всех. Мы свидетельствуем всем и перед всеми, что счастье возможно. Эта деревня стала священной, все должны глядеть на нас, как христиане на святую землю.
      
Карл. Я вернусь в свою деревню и принесу эту радостную весть. Я знаю целые семьи, умирающие с голоду: им будет так приятно знать, что вы счастливы ради них.
      
Смущенное молчание крестьян.
      
А что вы станете делать, добрые люди, если начнется война?
      
Одна из крестьянок. Мы будем молиться.
      
Карл. Боюсь я, как бы вам не пришлось в ней участвовать.
      
Наставница. Нет, не бывать тому.
      
Все крестьяне. Нет! Нет! Нет!
      
Карл. Разве не священна война рабов, которые хотят стать людьми?
      
Наставница. Все войны — святотатство. Мы останемся на страже любви, будем мучениками мира.
      
Карл. По соседству с вами грабят, насилуют, убивают ваших братьев господа, и вы не питаете к ним ненависти?
      
Одна из крестьянок. Мы жалеем их, потому что они злы.
      
Все крестьяне. Да, мы их жалеем.
      
Карл. Они злы, и, значит, справедливо, что против них восстали жертвы их зла?
      
Наставница. Насилие несправедливо, откуда бы оно ни исходило.
      
Карл. Осуждая насилие ваших братьев, вы, стало быть, одобряете насилие баронов?
      
Наставница. Нет, конечно.
      
Карл. Но все же это так, раз вы не хотите, чтобы оно прекратилось.
      
Наставница. Мы хотим, чтобы оно прекратилось по доброй воле самих баронов.
      
Карл. А кто внушит им эту добрую волю?
      
Наставница. Мы.
      
Все крестьяне. Мы! Мы!
      
Карл. А что же покуда делать крестьянам?
      
Наставница. Терпеть, ждать и молиться.
      
Карл. Предатели! Вот вы и разоблачены. Вы любите лишь самих себя. Но остерегайтесь, если война начнется, от вас потребуют ответа, не допустят, чтобы вы оставались в стороне, покуда ваши братья идут на смерть. Если крестьяне победят, то бойтесь, как бы они не сожгли Город Солнца, чтобы покарать вас за предательство. Если победят сеньоры, они не потерпят, чтобы дворянские земли оставались в руках крепостных. К оружию, друзья! Если не станете драться из братских чувств, возьмитесь за оружие хотя бы из корысти. Счастье нужно защищать!
      
Один из крестьян. Мы не станем драться.
      
Карл. Тогда вас перебьют.
      
Наставница. Мы поцелуем руку, которая нанесет нам удар. Мы умрем в молитвах за тех, кто нас убивает. Покуда мы живы, у нас еще будет возможность пойти на смерть; мертвые, мы поселимся в ваших душах, и наши голоса будут звучать у вас в ушах.
      
Карл. Черт возьми! Вы хорошо выучили свой урок! Но виноваты не вы. Преступен лжепророк, который вбил вам в головы эту благостную ложь.
      
Крестьянин. Он оскорбляет нашего Гёца! (Надвигается на Карла.)
      
Молодая женщина. Неужели вы ударите слепца? Вы же сказали, что живете ради любви.
      
Один из крестьян (срывает с глаз Карла повязку). Хорош слепой! Да это же Карл, лакей из замка. Его сердце источено ненавистью, и он уже много недель бродит вокруг, сея раздор и мятеж.
      
Крестьяне. Повесить его!
      
Хильда. Ах вы, кроткие овечки, теперь вы разъярились. Карл — негодяй, потому что призывает к войне. Но Карл говорит правду, и я не дам вам убить того, кто говорит правду, откуда бы он ни пришел. А это правда, братья мои, что ваш Город Солнца построен на несчастье других людей. Бароны будут терпеть ваш город, только пока их собственные рабы останутся рабами. Братья мои, я не попрекаю вас вашим счастьем, но мне было легче, когда мы вместе с вами были несчастны,— тогда наше несчастье было несчастьем всех людей. На этой кровоточащей земле любая радость непристойна, а счастливцы всегда одиноки.
      
Один из крестьян. Ступай! Тебе по душе лишь нищета, а Гёц хочет строить.
      
Хильда. Ваш Гёц обманщик.
      
Шум в толпе.
      
Ну? Хватайте меня, бейте, вешайте! Чего вы ждете?
      
Входит Гёц.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
      
      
Те же и Гёц.
      
      
Гёц. Почему вы такие хмурые?
      
Один из крестьян. Гёц, это...
      
Гёц. Молчи! Я не хочу больше видеть мрачные лица, сначала улыбайтесь, потом говорите. Ну, улыбайтесь!
      
Крестьяне улыбаются.
      
Один из крестьян (улыбаясь). Этот человек зовет нас к мятежу.
      
Гёц. Тем лучше! Это искус. Нужно уметь выслушать слова ненависти.