1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
      
И не знаю я, как долго должен ждать теперь его ты.
     
     
      
Но советую тебе я дожидаться Тариэла.
      
Умолять его я буду настоятельно и смело;
      
Пусть он встретится с тобою, про свое расскажет дело.
      
Чтоб душа твоей любимой понапрасну не болела».
     
     
      
И миджнур повиноваться этой девушке решил.
      
Вдруг с реки донесся топот, плеск воды и звон удил,
      
И возник из влаги всадник, как светило из светил,
      
И отпрянул в глубь пещеры пораженный Автандил.
     
     
      
«Бог послал тебе удачу, — дева молвила герою.—
      
Поспеши скорей за мною, я тебя в пещере скрою.
      
Кто посмеет с ним тягаться, тот заплатит головою,
      
Я же так теперь устрою, что поладит он с тобою».
     
     
      
Дева, спрятав Автандила, с братом встретилась названым,
      
Витязь спешился и деве снова отдал лук с колчаном.
      
Слезы их текли рекою и сливались с океаном.
      
Автандил следил за девой и пришельцем долгожданным.
     
     
      
Лица их в слезах купались, янтарем казался лал.
      
Долго девушка рыдала, долго витязь с ней рыдал.
      
Наконец они умолкли и вошли под своды скал.
      
Взмах ресниц, как взмах кинжалов, слезы горя оборвал.
     
     
      
Автандил следил за ними сквозь расщелину провала.
      
Видит: тигровую шкуру дева брату разостлала.
      
Тариэл присел на шкуру и задумался устало,
      
И наполнились слезами глаз агатовые жала.
     
     
      
Дева высекла поспешно искру с помощью огнива,
      
Развела огонь и ужин приготовила на диво.
      
Тариэл, отрезав мяса, оттолкнул его брезгливо:
      
Он не мог смотреть на пищу, голодая терпеливо.
     
     
      
Повалился он на шкуру, задремал, заснул на миг,
      
Вдруг, чего-то испугавшись, испустил безумный крик,
      
Камнем в грудь себя ударил, застонал, угрюм и дик,
      
И Асмат над ним рыдала, истерзав ногтями лик.
     
     
      
«Что с тобой?» — она твердила. И ответил черноокий:
      
«Повстречался мне однажды государь один жестокий.
      
Он выслеживал в долине зверя, скрытого осокой.
      
Рать загонщиков по степи цепью двигалась широкой.
     
     
      
Горько было мне увидеть предающихся забаве!
      
Не приблизился к царю я, не примкнул к его облаве.
      
Бледный ликом, я укрылся от охотников в дубраве
      
И с рассветом удалиться посчитал себя я вправе».
     
     
      
И тогда сказала дева, зарыдав еще сильней:
      
«Ты скитаешься в трущобах посреди лесных зверей,
      
Никого ты знать не хочешь, убегаешь от людей,
      
Пропадаешь ты без пользы для возлюбленной твоей!
     
     
      
По лицу земли скитаясь и блуждая по пустыне,
      
Как ты преданного друга не нашел себе доныне?
      
Он бы странствовал с тобою, утешал бы на чужбине…
      
Коль умрете вы с царевной, что за толк в твоей гордыне?»
     
     
      
«О сестра, — ответил витязь, — ты исполнена участья,
      
Но на свете нет лекарства от подобного несчастья.
      
Не пришел еще собрат мой в этот мир, где должен пасть я,
      
Смерть — одна моя отрада, признаю ее лишь власть я.
     
     
      
Под несчастною планетой только я один рожден.
      
Не найти мне в мире друга, как ни дорог сердцу он.
      
Кто мое разделит горе? Кто услышит горький стон?
      
Лишь одной тобой, сестрица, я утешен и смирен».
     
     
      
И тогда сказала дева: «Не сердись на слово это.
      
Бог меня к тебе приставил для разумного совета.
      
Я тебе открою, витязь: есть на лучшее примета.
      
Свыше сил нельзя томиться отрешенному от света».
     
     
      
«Объяснись, — ответил витязь, — я тебя не понимаю.
      
Кто поможет мне скитаться по неведомому краю?
      
Создал бог меня несчастным, оттого я и страдаю,
      
Оттого похож на зверя, прежний облик свой теряю».
     
     
      
И тогда Асмат сказала: «Хоть тебе и недосуг,
      
Но клянись мне головою, что, когда найдется друг,
      
Тот, который за тобою будет ездить для услуг, —
      
Ты ему не пожелаешь ни опасностей, ни мук».
     
     
      
И тогда ответил деве этот витязь светлолицый:
      
«Если я его увижу, то, клянусь моей царицей,
      
Зла ему не пожелаю, не коснусь его десницей,
      
Но за преданность и дружбу отплачу ему сторицей».
     
     
      
Встала девушка, ликуя, и пошла за Автандилом.
      
«Он не злобствует, — сказала, — будь ему собратом милым!»
      
И когда предстал пришелец перед витязем унылым,
      
Тариэлу показался он сверкающим светилом.
     
     
      
Словно два огромных солнца, словно две больших луны,
      
Были витязи друг к другу в этот миг устремлены.
      
Что пред ними цвет алоэ, древо райской стороны?
      
Семь планет и те бледнели, видя братьев с вышины!
     
     
      
Обнялись, поцеловались, хоть и виделись впервые,
      
И скрестили, обнимаясь, несгибаемые выи.
      
Капли слез в очах блеснули, в розах — перлы снеговые:
      
То уста горят, как розы, — нет, как яхонты живые!
     
     
      
Пожимая руку гостя, витязь с ним уселся рядом. —
      
Трудно было им не плакать, смертной мукою объятым.
      
«Полно, братья, убиваться, — говорила дева взглядом,—
      
Не скрывайте свет светила, не поите душу ядом!»
     
     
      
В стужу роза Тариэла, охладев, не умерла.
      
Он спросил: «Какую тайну ты скрываешь в мире зла?
      
Кто ты сам? Откуда родом? Где Асмат тебя нашла?
      
О себе скажу, что мною даже смерть пренебрегла».
     
     
      
И тогда ему ответил Автандил красноречивый:
      
«Тариэл, прекрасный витязь! Лев могучий и учтивый!
      
Я сюда к тебе приехал из Аравии счастливой.
      
Жжет меня огонь любовный, пламя страсти молчаливой!
     
     
      
Дочь царя меня пленила, обладательница трона.
      
Крепкорукими рабами ныне ей дана корона.
      
Ты меня однажды видел, — вспомни, как во время оно
      
Царских воинов побил ты, не отдав царю поклона.
     
     
      
За тобою на охоте царь послал своих рабов.
      
Ты сидел и, горько плача, не откликнулся на зов.
      
Рассердился наш владыка, приказал устроить лов,
      
Обагрил ты поле кровью, взвил коня и был таков!
     
     
      
Ты меча тогда не вынул, плетью ты рубил с размаха,
      
Но и след твой обнаружить не могли мы в груде праха.
      
Ты исчез, подобно каджу, улетел ты, словно птаха.
      
Царь был взбешен, а дружина обезумела от страха.
     
     
      
Закручинился владыка — избалован царский разум!
      
Чтоб найти тебя, к народу обратился царь с указом,
      
Но никто тебя доселе ни одним не видел глазом,—
      
Даже та, пред кем померкнут и эфир и солнце разом.
     
     
      
И сказала мне царица: «Коль узнаешь ты о нем,
      
Мы с тобою, мой любимый, будем счастливы вдвоем!»
      
Приказала мне три года убиваться день за днем,
      
И не диво ли, что жив я, сожигаемый огнем?
     
     
      
Я людей, тебя встречавших, не видал еще доселе,
      
Лишь разбойников я встретил, что пленить тебя хотели,—
      
Одного побил ты плетью, он уж дышит еле-еле,
      
Два другие мне решились рассказать об этом деле».
     
     
      
И тогда припомнил витязь бой с рабами Ростевана:
      
«Стародавний этот случай вспоминаю я туманно.
      
Ты с царем седобородым там стоял в средине стана,
      
Я ж, о деве вспоминая, плакал в поле неустанно.
     
     
      
Для чего, не понимаю, был вам нужен Тариэл?
      
Вы охотой забавлялись, я же плакал и скорбел.
      
И царю, когда он силой захватить меня хотел,
      
Вместо пленника досталась только груда мертвых тел.
     
     
      
Но, когда за мной в погоню повелитель твой пустился,
      
На него поднять оружье я, подумав, не решился.
      
Не сказав ему ни слова, я поспешно удалился,
      
Конь мой несся невидимкой, — с кем бы он еще сравнился?
     
     
      
От назойливых, мой витязь, улетаю я мгновенно,
      
Тот, кто гонится за мною, отступает неизменно.
      
Люди, кроме тех хатавов, что вели себя надменно,
      
Враждовать со мной не смеют и ведут себя смиренно.
     
     
      
Ныне ты как друг явился, сердцу твой приятен вид.
      
Ты подобен кипарису, солнцелик и именит.
      
И хотя ты вынес много затруднений и обид,
      
Человек бывает редко всемогущим позабыт».
     
     
      
Автандил ему ответил: «Я похвал твоих не стою,
      
Славословия приличны одному тебе, герою,
      
Ибо ты — прообраз солнца, что восходит над землею, —
      
Не затмить твое сиянье даже мукою земною!
     
     
      
Ту, что сердце мне пленила, забываю в этот день я,
      
Для тебя я отрекаюсь от любовного служенья.
      
С хрусталем я не сравняю драгоценные каменья,
      
Оттого тебя не брошу до последнего мгновенья».
     
     
      
Тариэл воскликнул: «Витязь, вижу твой сердечный нрав!
      
На любовь твою и дружбу мало я имею прав.
      
Но миджнур миджнура любит — это общий наш устав»
      
Чем воздать тебе смогу я, от любимой оторвав?
     
     
      
Ты искать меня пустился по велению любимой,
      
И нашел меня ты ныне, силой божией хранимый.
      
Но, коль свой рассказ начну я, по лицу земли гонимый,
      
Опалит мне душу снова пламя скорби нестерпимой».
     
     
      
И сказал девице витязь, лютым пламенем объятый:
      
«Дева, в горестных скитаньях не покинула меня ты,
      
Знаешь ты, что я не в силах возвратить моей утраты…
      
Ныне этот юный витязь опалил, меня трикраты.
     
     
      
Если друг возлюбит друга, то, не мысля о покое,
      
Он готов во имя дружбы бремя вынести любое.
      
Чтоб спасти одно созданье, должен бог казнить другое.
      
Сядь, мой витязь, расскажу я про житье мое былое.
     
     
      
Сядь и ты, — сказал он деве, — и со мною здесь побудь.
      
Как начну терять сознанье, окропи водою грудь.
      
Плачь, печалься, если очи суждено мне здесь сомкнуть,
      
Вырой темную могилу, проводи в последний путь».
     
     
      
Сел на землю он и плечи обнажил рукой могучей,
      
И померк, подобно солнцу, занавешенному тучей,
      
И, открыть уста не в силах, изнемог в печали жгучей,
      
И холодные ланиты оросил слезой горючей.
     
     
      
«О возлюбленная дева! — он рыдал, тоской объят.—
      
Жизнь моя, моя надежда и услада из услад!
      
Кто срубил тебя, алоэ, украшающее сад?
      
Как ты, сердце, не сгорело, истомленное стократ?»
     
    
   
   
    
     
ПОВЕСТЬ О ЖИЗНИ ТАРИЭЛА, РАССКАЗАННАЯ АВТАНДИЛУ ПРИ ПЕРВОЙ ВСТРЕЧЕ
    
    
     
      
Будь внимателен, мой витязь, к моему повествованью.
      
Лишь с трудом событья эти поддаются описанью,
      
Ибо та, из-за которой сердце отдано терзанью,
      
Мне отрадою не будет вопреки ее желанью!
     
     
      
Семь царей когда-то были господами Индостана.
      
Шесть из них своим владыкой почитали Фарсадана.
      
Царь царей, богатый, щедрый, равный льву красою стана,
      
Мудро правил он страною и сражался неустанно.
     
     
      
Мой отец, седьмой на троне, Саридан, гроза врагов,
      
Управлял своим уделом, супостатов поборов.
      
Был счастливец он при жизни, весельчак и зверолов.
      
Порицать его боялись и мудрец и суеслов.
     
     
      
Стал со временем родитель одиночеством томиться.
      
Он подумал: «Враг мой сломлен, и крепка моя граница.
      
Сам я, грозный и могучий, смог на троне утвердиться,—
      
Пусть же будет мне оплотом Фарсаданова десница».
     
     
      
И посла он к Фарсадану снарядил, не медля боле:
      
«Государь, велик и славен на индийском ты престоле!
      
Я тебе мои владенья отдаю по доброй воле,
      
Пусть об этом помнят люди, существует мир доколе».
     
     
      
Фарсадан ему ответил: «Я, владыка этих стран,
      
Воздаю хваленье богу, светом счастья осиян,
      
Ибо власть мою признал ты, хоть имел такой же сан!
      
Приезжай и будь мне братом, благородный Саридан!»
     
     
      
Царь ему оставил царство и назначил амирбаром,
      
Амирбар же в Индостане служит главным спасаларом.
      
Отказавшись от престола и владея царским даром,
      
Мой отец единовластно управлял уделом старым.
     
     
      
В эти годы мой родитель был царю всего дороже.
      
Царь твердил: «На целом свете нет достойнее вельможи!»
      
Оба тешились охотой и врагов карали тоже.
      
Мы с отцом, как вы со мною, друг на друга не похожи.
     
     
      
Горевали царь с царицей: не давал им бог детей,
      
Горевала и дружина, и народ индийский с ней.
      
В это время я родился. Царь решил с женой своей:
      
«Будет он нам вместо сына, ведь и он — дитя царей».
     
     
      
Стал я жить в чертоге царском, окруженный мудрецами,
      
Обучался править царством и начальствовать войсками.
      
Обиход познав державный и освоившись с делами,
      
Я возрос и стал как солнце — лев, сильнейший между львами.
     
     
      
Лишь тебе, Асмат, известно, как поблек я в цвете лет.
      
Был же я прекрасней солнца, как прекрасней тьмы рассвет.
      
Всякий, кто со мной встречался, восклицал: «Эдемов цвет!»
      
Ныне я — лишь тень былого, тень того, кого уж нет!
     
     
      
На шестом году узнал я, что беременна царица.
      
Срок прошел, настало время царской дочери родиться..»
      
Витязь смолк… Ему водою окропила грудь девица…
      
Он сказал: «Родилась дочка, светозарна, как денница!
     
     
      
Мой язык, увы, не в силах описать ее красоты!
      
Фарсадан, весь день пируя, позабыл свои заботы.
      
Драгоценные подарки привозили доброхоты,
      
И посыпались на войско бесконечные щедроты.
     
     
      
Справив пышные родины, стали нас растить супруги.
      
Дочь царя, подобно солнцу, стала счастьем для округи,
      
Одинаково любили нас родители и слуги…
      
Но смогу ль назвать я имя дорогой моей подруги!»
     
     
      
Снова смертная усталость Тариэлом овладела,
      
Автандил заплакал тоже, огорченный до предела.
      
Но когда Асмат водою оживила Тариэла,
      
Он сказал, вздыхая горько: «Как душа не отлетела!
     
     
      
Эту девушку, мой витязь, звали Нестан-Дареджан.
      
Доброта ее и разум удивляли горожан.
      
Лет семи она сияла, словно солнце южных стран.
      
Потеряв ее, заплачет и бездушный истукан!
     
     
      
В год, когда она созрела, стал я воином отважным.
      
Царь воспитывал царевну и к делам готовил важным.
      
Возвращенный в дом отцовский, но привыкший к царским брашнам,
      
Львов душил я, словно кошек, в состязанье рукопашном.
     
     
      
Безоаровую башню царь воздвиг для черноокой,
      
Был рубинами украшен паланкин ее высокий.
      
Перед башней, средь деревьев, водоем сиял глубокий.
      
Здесь меня царевна наша болью ранила жестокой.
     
     
      
Здесь курильницы курились, арфы слышался напев.
      
То скрывалась в башне дева, то гуляла средь дерев.
      
И Давар, сестра царева, в царстве каджей овдовев,
      
Всем премудростям учила эту лучшую из дев.
     
     
      
За прекрасною завесой аксамита и виссона
      
Возросла она, царевна, словно пальма Габаона,
      
Но жила вдали от мира, как всегда, уединенно,
      
Лишь Асмат и две рабыни у ее служили трона.
     
     
      
Мне пятнадцать лет минуло, царским сыном я считался,
      
Во дворце у властелина день и ночь я оставался.
      
Кипарис в садах Эдемских, силой я со львом сравнялся,
      
Бил без промаха из лука и с друзьями состязался.
     
     
      
Стрелы, пущенные мною, были смертью для зверей.
      
Возвратившись, в мяч играл я на ристалище царей,
      
Пристрастившийся к веселью, пировал среди друзей…
      
Ныне я лишился жизни для возлюбленной моей.
     
     
      
Мой отец внезапно умер, и отцовская кончина
      
Пресекла увеселенья во дворце у властелина.
      
Сокрушенный враг воспрянул и сомкнулся воедино,
      
Супостаты ликовали, горевала вся дружина.
     
     
      
Целый год, одетый в траур, плакал я в уединенье,
      
Целый год ни днем, ни ночью я не знал успокоенья.
      
Наконец от Фарсадана получил я повеленье:
      
«Тариэл, сними свой траур, прекрати свои мученья!
     
     
      
Смертью равного по сану ведь и мы удручены!»
      
Царь велел мне сто сокровищ дать в подарок от казны.
      
Он сулил мне сан отцовский — полководца всей страны:
      
«Будь отныне амирбаром, чтоб решать дела войны!»
     
     
      
Изнемогшего от горя и сгоревшего от муки,
      
Повели меня к владыке врачеватели и слуги.
      
И, устроив пир веселый, венценосные супруги
      
Вновь меня облобызали, как родители и други.
     
     
      
На пиру меня владыки возле трона посадили
      
И о сане амирбара вновь со мной заговорили.
      
Я, покорный царской воле, отказаться был не в силе
      
И, склонившись перед троном, принял то, о чем просили.
     
     
      
Уж всего мне не припомнить. Много времени прошло.
      
О событьях лет минувших вспоминать мне тяжело.
      
Мир изменчивый и лживый непрестанно сеет зло.
      
Пламя искр его, навеки обреченного, сожгло!»
     
    
   
   
    
     
ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ ТАРИЭЛА, ВПЕРВЫЕ ПОЛЮБИВШЕГО
    
    
     
      
Стал рассказывать он снова, пересиливая муку:
      
«Раз, с охоты возвращаясь, Фарсадан мне подал руку.
      
Он сказал: «Пойдем к царевне и ее развеем скуку».
      
Боже, как я жив доселе, обреченный на разлуку!
     
     
      
Дивный сад, приют блаженства, я увидел пред собою.
      
Там, как сирины из сказки, птицы пели над листвою.
      
Благовонные фонтаны били розовой водою.
      
Вход в покои был завешен аксамитовой тафтою.
     
     
      
За оградой изумрудной, в окруженье тополей,
      
Царь сошел с коня у башни безоаровой своей.
      
Драгоценная завеса колыхалась у дверей.
      
В этот день копье печали над душой взвилось моей!
     
     
      
Турачей, убитых в поле, царь велел отдать прекрасной
      
Я понес их за владыкой и попал в огонь, несчастный!
      
С той поры оброк тяжелый стал платить я муке страстной
      
Ранит доблестное сердце лишь один клинок алмазный.
     
     
      
Царь скрывал свою царевну от вельмож и от народа.
      
Не желая быть невежей, задержался я у входа.
      
Царь вошел, сказав рабыне: «Здесь со мною воевода,
      
Он привез царевне дичи для домашнего расхода».
     
     
      
Тут Асмат открыла полог, и увидел я на миг
      
Ту, чей взор копьем алмазным прямо в сердце мне проник
      
Турачей Асмат я отдал, сам, задумавшись, поник.
      
Горе мне! С тех пор горю я, вспоминая милый лик!
     
     
      
Ныне та, что краше солнца, уж не льет свое сиянье!»
      
Удручен воспоминаньем, Тариэл терял сознанье.
      
Автандил с Асмат рыдали, эхо множило рыданья:
      
«Силу рук его сломили безутешные страданья!»
     
     
      
И опять Асмат водою окропила Тариэла.
      
Долго он молчал, очнувшись: мука сердцем овладела,
      
Слезы он мешал с землею, он тоске не знал предела.
      
Он твердил, изнемогая: «Как душа не отлетела!
     
     
      
Тот, кто предан бренной жизни, свято чтит ее дары,
      
Но, познав ее измену, забывает про пиры.
      
И недаром спорят с нею те, кто разумом мудры…
      
Возвратимся же к рассказу, коль я жив до сей поры.
     
     
      
Турачей Асмат я отдал, свет померк передо мною.
      
Я упал, не в силах двинуть ни рукою, ни ногою,
      
И когда вернулся к жизни, плач услышал над собою;
      
Словно челн перед отплытьем, окружен я был толпою.
     
     
      
В царской горнице огромной, под охраной караула,
      
Я лежал на пышном ложе посреди людского гула.
      
Царь с царицею рыдали. Муллы, сгорбившись сутуло,
      
Мой припадок объясняли чародейством Вельзевула.
     
     
      
Только я открыл зеницы, царь упал ко мне на грудь.
      
Он твердил: «Сынок любимый, хоть скажи мне что-нибудь!»
      
Но, увы, как одержимый, уст не мог я разомкнуть
      
И опять, теряя силы, стал в беспамятство тонуть.
     
     
      
Слаб я был, мешались мысли, неземным огнем палимы.
      
Надо мной, Коран читая, пели мукры и муллимы.
      
Им казалось, что больного бесы мучают незримы.
      
В этой глупости вовеки разобраться б не смогли мы.
     
     
      
Врачеватели, собравшись, удивлялись странной хвори:
      
«Здесь лекарства бесполезны, у него иное горе».
      
Я же вскакивал с постели, бормотал о разном вздоре.
      
Слезы плачущей царицы переполнили бы море.
     
     
      
Так лежал я трое суток, то ли мертвый, то ль живой,
      
Наконец, очнувшись снова, понял, что стряслось со мной,
      
Я подумал: «Неужели я не умер, боже мой!»
      
И к создателю с горячей обратился я мольбой.
     
     
      
Я сказал: «Великий боже, дай мне силы приподняться!
      
Невозможно мне, больному, у владыки оставаться:
      
Самого себя я выдам, только стану забываться!»
      
И творец меня услышал: сердце стало укрепляться.
     
     
      
Я привстал… И к государю полетел гонец счастливый,
      
И вошла ко мне царица с речью ласково-учтивой,
      
С обнаженной головою царь явился торопливый,
      
Он хвалил и славил бога пред толпою молчаливой.
     
     
      
Сели оба у постели, принесли отвару мне.
      
Я сказал: «Теперь, владыка, я оправился вполне.
      
Снова по полю хотел бы я проехать на коне».
      
И отправился в дорогу я с царем наедине.
     
     
      
Миновав большую площадь, мы помчались вдоль потока.
      
Проводив меня, владыка возвратился одиноко.
      
Дома сделалось мне хуже. Я твердил, томясь жестоко:
      
«Смерть, возьми меня скорее! Ибо что мне ждать от рока?»
     
     
      
Все лицо мое от скорби, как шафран, позолотилось,
      
Десять тысяч острых копий в сердце яростно вонзилось.
      
Вдруг дворецкого позвали. Я подумал: «Что случилось?
      
Неужели догадались, что со мною приключилось?»
     
     
      
То Асмат гонца прислала. Я сказал: «Позвать гонца!»
      
И любовное посланье получил от пришлеца.
      
Сердцем горестным пылая, я дивился без конца:
      
Мог ли я в моей печали покушаться на сердца!
     
     
      
Это смелое посланье счел неслыханным я дивом,
      
Но молчать в ответ девице было делом неучтивым,
      
Дал бы повод я к упрекам, порицаниям ревнивым, —
      
И ответил на признанье я письмом красноречивым.
     
     
      
Миновали дни за днями, с каждым днем я таял боле,
      
Уж не в силах с игроками выходить я был на поле.
      
Ко дворцу я не являлся, и лечился поневоле,
      
И долги платил исправно человечьей горькой доле.
     
     
      
Докучали мне лекарства, падал на сердце туман,
      
И никто не мог почуять жар моих сердечных ран.
      
Посоветовал немедля кровь пустить мне Фарсадан.
      
Я на это согласился: был на пользу мне обман.
     
     
      
Мне пустили кровь, и, грустный, снова я лежал в постели,
      
И опять гонец явился, как являлся он доселе.
      
Я велел ввести посланца и подумал: «Неужели
      
Это будет продолжаться? Кто я ей, на самом деле?»
     
     
      
Подал мне письмо посланец. Я прочел его до слова.
      
Эта девушка писала, что прийти ко мне готова.
      
Я ответил: «Приходи же, не вини меня сурово,
      
Я и сам приду немедля, твоего дождавшись зова».