1 2 3 4 
    
– Дурак.
    
Вурм всё-таки полез на дерево. Но на половине ствола остановился, удержался на секунду и потом скользнул вниз.
    
– Ни за что! — сказал он. — Это не моё дело. Я не умею сражаться с попугаями.
    
Тут раздался чей-то сердитый старческий голос. Какой-то человек, шаркая туфлями, спешил из темноты к гвардейцам.
    
– Не нужно его трогать! — кричал он. — Не тревожьте его!
    
Кричавший оказался главным смотрителем зверинца. Он был большой учёный и специалист по зоологии, то есть знал в совершенстве всё, что только можно знать о животных.
    
Его разбудил шум.
    
Он жил тут же, при зверинце, и прибежал прямо с постели, даже не сняв колпака и даже с большим блестящим клопом на носу.
    
Он был очень возбуждён. В самом деле: какие-то солдаты осмелились вмешиваться в его мир, какой-то олух хочет хватать его попугая за бороду!
    
Гвардейцы расступились.
    
Зоолог задрал голову. Он тоже увидел нечто розовое среди листьев.
    
– Да, — заявил он, — это попугай. Это мой лучший попугай. Он всегда капризничает. Ему не сидится в клетке. Это Лаура… Лаура! Лаура! — стал он звать тоненьким голоском. — Он любит ласковое обращение. Лаура! Лаура! Лаура!
    
Гвардейцы прыснули. Вообще этот маленький старичок в цветном халате, в ночных туфлях, с задранной головой, с которой свисала до полу кисть колпака, представлял забавное зрелище среди громадных гвардейцев, ярко пылавших факелов и воя зверей.
    
Потом произошло самое смешное. Зоолог полез на дерево. Делал он это довольно ловко — очевидно, не в первый раз. Раз, два, три. Несколько раз мелькнули из-под халата его ноги в полосатом белье, и почтенный старик очутился наверху, у цели своего недальнего, но опасного путешествия.
    
– Лаура! — снова сладко и льстиво пролепетал он.
    
И вдруг пронзительный его крик огласил зверинец, парк и всю окрестность по крайней мере на целый километр.
    
– Дьявол! — так закричал он.
    
Очевидно, вместо попугая на ветке сидело какое-то чудовище.
    
Гвардейцы отпрянули от дерева. Зоолог летел вниз. Случай в виде короткой, но довольно крепкой ветки спас его: он повис, зацепившись халатом.
    
О, если бы другие учёные увидели теперь своего почтенного собрата в таком виде, то, конечно, они отвернулись бы из уважения к его лысине и знаниям! Уж слишком неприлично задрался его халат.
    
    
    
    
Гвардейцы обратились в бегство. Пламя факелов летело по ветру. В темноте можно было подумать, что скачут чёрные лошади с огненными гривами.
    
В зверинце тревога улеглась. Зоолог висел без движения. Зато во дворце началось волнение.
    
Три Толстяка за четверть часа до появления на дереве таинственного попугая получили неприятные известия.
    
«В городе беспорядки. У рабочих появились пистолеты и ружья. Рабочие стреляют в гвардейцев и сбрасывают всех толстяков в воду».
    
«Гимнаст Тибул на свободе и собирает жителей окраин в одно войско».
    
«Множество гвардейцев ушло в рабочие кварталы, чтобы не служить Трём Толстякам».
    
«Фабричные трубы не дымят. Машины бездействуют. Шахтёры отказываются лезть в землю за углем для богачей».
    
«Окрестные крестьяне воюют с владельцами поместий».
    
Вот что доложили Трём Толстякам министры.
    
По обыкновению, от тревоги Три Толстяка начали жиреть. На глазах Государственного совета у каждого из них прибавилось по четверти фунта.
    
– Я не могу! — жаловался один из них. — Я не могу… Это выше моего терпения… Ах, ах! Запонка впилась мне в горло…
    
И тут с треском лопнул его ослепительный воротничок.
    
– Я жирею! — выл другой. — Спасите меня!
    
А третий уныло смотрел на своё брюхо.
    
Таким образом, перед Государственным советом встало два вопроса: во-первых, немедленно придумать средство для прекращения жирения и, во-вторых, подавить беспорядки в городе.
    
По первому поводу решили следующее:
    
– Танцы!
    
– Танцы! Танцы! Да, конечно, танцы. Это наилучший моцион.
    
– Не теряя ни минуты, пригласить учителя танцев. Он должен давать Трём Толстякам уроки балетного искусства.
    
– Да, — взмолился Первый Толстяк, — но…
    
И как раз в это время прилетел из зверинца крик уважаемого зоолога, увидевшего на дереве черта вместо любимого попугая Лауры.
    
Всё правительство понеслось в парк, по аллеям к зверинцу.
    
– Уф! Уф! Уф! — слышалось в парке.
    
Тридцать семейств самых лучших бабочек, оранжевых с чёрными разводами, покинули с перепугу парк.
    
Появилось множество факелов. Целый горящий, распространяющий запах смолы лес. Этот лес бежал и горел.
    
И когда до зверинца оставалось шагов десять, всё, что бежало, как будто вдруг внезапно лишилось ног. И сразу же всё ринулось обратно с воем и писком, падая друг на друга, мечась и ища спасения. Факелы валялись на земле, пламя разлилось, чёрный дым побежал волной.
    
– О!
    
– А!
    
– Спасайтесь!
    
Голоса потрясали парк. Пламя разлетелось, озаряя картину бегства и смятения багровым блеском.
    
А оттуда, из зверинца, из-за железной ограды, спокойно, твёрдыми, широкими шагами шёл огромный человек.
    
В этом блеске, рыжеголовый, со сверкающими глазами, в разорванной куртке, он шёл, как грозное видение. Одной рукой он держал за ошейник, скрученный из железного обрывка цепи, пантеру. Жёлтый и тонкий зверь, силясь вырваться из страшного ошейника, прыгал, визжал, вился и, как лев на рыцарском флаге, то выпускал, то втягивал длинный малиновый язык.
    
И те, которые решились оглянуться, увидели, что на другой руке этот человек нёс девочку в сияющем розовом платье. Девочка испуганно смотрела на бесившуюся пантеру, поджимала ноги в туфельках с золотыми розами и жалась к плечу своего друга.
    
– Просперо! — вопили люди, удирая.
    
– Просперо! Это Просперо!
    
– Спасайтесь!
    
– Кукла!
    
– Кукла!
    
И тогда Просперо выпустил зверя. Пантера, размахивая хвостом, огромными скачками ринулась за убегавшими.
    
Суок спрыгнула с руки оружейника. Много пистолетов было брошено на траву в этом бегстве. Суок подобрала три пистолета. Двумя вооружился Просперо, один взяла Суок. Он был почти в половину её роста. Но она знала, как справиться с этой чёрной, блестящей штукой: в цирке она научилась стрелять из пистолета.
    
– Идём! — скомандовал оружейник.
    
Их не интересовало то, что творилось в глубине парка. Они не думали о дальнейших похождениях пантеры.
    
Нужно было искать выход из дворца. Нужно было спасаться.
    
Где заветная кастрюля, о которой говорил Тибул? Где таинственная кастрюля, через которую спасся продавец детских воздушных шаров?
    
– В кухню! В кухню! — кричала Суок, на ходу размахивая пистолетом.
    
Они бежали в полной темноте, разрывая кусты и выгоняя заснувших птиц. О, как пострадало чудесное платье Суок!
    
– Пахнет чем-то сладким, — вдруг заявила Суок, остановившись под какими-то освещёнными окнами.
    
И вместо пальца, который поднимают в случаях, требующих общего внимания, она подняла чёрный пистолет.
    
Подбежавшие гвардейцы увидели их уже наверху, у вершины дерева. Мгновение — и с ветвей, простёртых к этим окнам, они перебрались в главное окно.
    
Это было то же окно, через которое вчера влетел продавец детских воздушных шаров.
    
Это было окно кондитерской.
    
Здесь, несмотря на поздний час и даже несмотря на общую тревогу, кипела работа. Весь штат кондитеров и хитрых мальчишек в белых колпаках суетился вовсю: они готовили какой-то особенный компот к завтрашнему обеду в честь возвращения куклы наследника Тутти. На этот раз торт уже решено было не делать, из опасения, чтобы ещё какой-нибудь летающий гость не погубил и французский крем и удивительного качества цукаты.
    
Посередине стоял чан. В нем кипятилась вода. Белый пар заволок всё. Под этим покровом поварята блаженствовали: они нарезали для компота фрукты.
    
Итак… Но тут, сквозь пар и суматоху, кухонные мастера увидели страшную картину.
    
За окном качнулись ветви, зашумели листья, точно перед бурей, и на подоконнике появились двое: рыжеволосый гигант и девочка.
    
– Руки вверх! — сказал Просперо. В каждой руке он держал по пистолету.
    
– Ни с места! — звонко сказала Суок, поднимая свой пистолет.
    
Две дюжины белых рукавов, не дожидаясь более внушительного приглашения, взметнулись.
    
А потом полетели кастрюли.
    
Это был разгром сверкающего стеклянного, медного, горячего, сладкого, душистого мира кондитерской.
    
Оружейник искал главную кастрюлю. В ней было спасение его и спасение маленькой его спасительницы.
    
Они опрокидывали банки, разбрасывали сковороды, воронки, тарелки, блюда. Стекло разлеталось во все стороны и билось со звоном и громом; рассыпанная мука вертелась столбом, как самум в Сахаре; поднялся вихрь миндаля, изюма, черешен; сахарный песок хлестал с полок с грохотом водопада; наводнение сиропов поднялось на целый аршин; брызгала вода, катились фрукты, рушились медные башни кастрюль… Всё стало кверху дном. Вот так бывает иногда во сне, когда снится сон и знаешь, что это сон, и поэтому можно делать всё, что захочешь.
    
    
    
    
– Есть! — завизжала Суок. — Вот она!
    
То, что искали, нашлось. Крышка полетела в груду развалин. Она шлёпнулась в густое малиновое, зелёное и золотисто-жёлтое озеро сиропов. Просперо увидел кастрюлю без дна.
    
– Беги! — крикнула Суок. — Я за тобой.
    
Оружейник влез в кастрюлю. И, уже исчезнув внутри, услышал вопли тех, кто остался в кондитерской.
    
Суок не успела. Пантера, совершая свой страшный путь по парку и дворцу, появилась здесь. Раны от пуль гвардейцев цвели на её шкуре розами.
    
Кондитеры и повара повалились в один угол. Суок, забыв о пистолете, швырнула в пантеру подвернувшейся под руку грушей.
    
Зверь бросился за Просперо — головой в кастрюлю. Он провалился за ним в тёмный и узкий ход. Все увидели жёлтый хвост, торчавший из этой кастрюли точно из колодца. А потом всё скрылось.
    
Суок закрыла глаза руками:
    
– Просперо! Просперо!
    
А кондитеры зловеще хохотали. Тут же ворвались гвардейцы. Мундиры их были изорваны, лица в крови, пистолеты дымились: они сражались с пантерой.
    
– Просперо погиб! Его разорвёт пантера! Тогда мне всё равно. Я сдаюсь.
    
Суок говорила спокойно, опустив маленькую руку с очень большим пистолетом.
    
Но грянул выстрел. Это Просперо, удирая вниз по подземному ходу, выстрелил в пантеру, летевшую за ним.
    
Гвардейцы столпились над кастрюлей. Сиропное озеро доходило до половины их огромных сапог.
    
Один заглянул в кастрюлю. Потом он сунул туда руку и потянул. Тогда на помощь пришли ещё двое. Натужившись, они вытащили за хвост мёртвого зверя, застрявшего в воронке.
    
– Он мёртв, — сказал гвардеец, отдуваясь.
    
– Он жив! Он жив! Я его спасла! Я спасла друга народа!
    
Так радовалась Суок, бедная маленькая Суок, в изорванном платьице, с помятыми золотыми розами в волосах и на туфельках.
    
Она розовела от счастья.
    
Она исполнила поручение, которое дал ей её друг, гимнаст Тибул: она освободила оружейника Просперо.
    
– Так! — говорил гвардеец, беря Суок за руку. — Посмотрим, хвалёная кукла, что ты теперь будешь делать! Посмотрим…
    
– Отвести её к Трём Толстякам…
    
– Они приговорят тебя к смерти.
    
– Дурак, — спокойно ответила Суок, слизывая с розового кружева сладкую сиропную кляксу, попавшую на её платье в то время, когда Просперо громил кондитерскую.
   
   
    
     
Глава 12
     
УЧИТЕЛЬ ТАНЦЕВ РАЗДВАТРИС
    
    
Что случилось с разоблачённой куклой дальше, пока неизвестно. Кроме того, мы воздержимся пока что и от прочих объяснений, а именно: какой такой попугай сидел на дереве и почему испугался почтенный зоолог, который, быть может, и до сих пор висит на суку, как выстиранная рубаха; каким образом оружейник Просперо оказался на свободе и откуда появилась пантера; каким способом Суок очутилась на плече оружейника; что это было за чудовище, говорившее на человеческом языке, какую оно передало дощечку Суок и почему оно умерло…
    
Всё разъяснится в своё время. Уверяю вас, что никаких чудес не происходило, а всё совершалось, как говорят учёные, по железным законам логики.
    
А сейчас утро. Как раз к этому утру удивительно похорошела природа. Даже у одной старой девы, имевшей выразительную наружность козла, перестала болеть голова, нывшая у неё с детства. Такой был воздух в это утро. Деревья не шумели, а пели детскими весёлыми голосами.
    
В такое утро каждому хочется танцевать. Поэтому неудивительно, что зал учителя танцев Раздватриса был переполнен.
    
На пустой желудок, конечно, не потанцуешь. Не потанцуешь, конечно, и с горя. Но пустые желудки и горе были только у тех, кто собирался сегодня в рабочих кварталах, чтобы снова идти в поход на Дворец Трёх Толстяков. А франты, дамы, сыновья и дочери обжор и богачей чувствовали себя превосходно. Они не знали, что гимнаст Тибул строит в полки бедный, голодный рабочий люд; они не знали, что маленькая танцовщица Суок освободила оружейника Просперо, которого только и ждал народ; они мало придавали значения тем волнениям, которые поднялись в городе.
    
– Пустяки! — говорила хорошенькая, но востроносая барышня, приготовляя бальные туфли. — Если они снова пойдут штурмовать дворец, гвардейцы уничтожат их, как в прошлый раз.
    
– Конечно! — заливался молодой франт, грызя яблоко и оглядывая свой фрак. — Эти рудокопы и эти грязные ремесленники не имеют ружей, пистолетов и сабель. А у гвардейцев есть даже пушки.
    
Пара за парой подходили беспечные и самодовольные люди к дому Раздватриса.
    
На дверях у него висела дощечка с надписью:
    
     Учитель танцев РАЗДВАТРИС
     
Учу не только танцам, но вообще красоте, изяществу, лёгкости, вежливости и поэтическому взгляду на жизнь.
     
ПЛАТА за десять танцев ВПЕРЁД.
    
    
На большом паркете медового цвета в круглом зале Раздватрис преподавал своё искусство.
    
Он сам играл на чёрной флейте, которая каким-то чудом держалась у его губ, потому что он всё время размахивал руками в кружевных манжетах и белых лайковых перчатках. Он изгибался, принимал позы, закатывал глазки, отбивал каблуком такт и каждую минуту подбегал к зеркалу посмотреть: красив ли он, хорошо ли сидят бантики, блестит ли напомаженная голова…
    
Пары вертелись. Их было так много и они так потели, что можно было подумать: варится какой-то пёстрый и, должно быть, невкусный суп.
    
То кавалер, то дама, завертевшись в общей сутолоке, становились похожими либо на хвостатую репу, либо на лист капусты, или ещё на что-нибудь непонятное, цветное и причудливое, что можно найти в тарелке супа.
    
А Раздватрис исполнял в этом супе должность ложки. Тем более что он был очень длинный, тонкий и изогнутый.
    
Ах, если бы Суок посмотрела на эти танцы, вот бы она смеялась! Даже тогда, когда она играла роль Золотой Кочерыжки в пантомиме «Глупый король», и то она танцевала куда изящней. А между тем ей нужно было танцевать, как танцуют кочерыжки.
    
И в самый разгар танцев три огромных кулака в грубых кожаных перчатках постучали в дверь учителя танцев Раздватриса.
    
По виду эти кулаки мало чем отличались от глиняных деревянных кувшинов.
    
«Суп» остановился.
    
А через пять минут учителя танцев Раздватриса везли во Дворец Трёх Толстяков. Три гвардейца прискакали за ним. Один из них посадил его на круп своей лошади спиной к себе — другими словами, Раздватрис ехал задом наперёд. Другой гвардеец вёз его большую картонную коробку. Она была весьма вместительна.
    
    
    
    
– Я ведь должен взять с собой некоторые костюмы, музыкальные инструменты, а также парики, ноты и любимые романсы, — заявил Раздватрис, собираясь в путь. — Неизвестно, сколько мне придётся пробыть при дворе. А я привык к изяществу и красоте, а потому люблю часто менять одежду.
    
Танцоры бежали за лошадьми, махали платками и кричали Раздватрису приветствия.
    
Солнце влезло высоко.
    
Раздватрис был доволен, что его вызвали во дворец. Он любил Трёх Толстяков за то, что их любили сыновья и дочери не менее толстых богачей. Чем был богаче богач, тем больше он нравился Раздватрису.
    
«В самом деле, — рассуждал он, — какая мне польза от бедняков? Разве они учатся танцевать? Они всегда заняты работой и никогда не имеют денег. То ли дело богатые купцы, богатые франты и дамы! У них всегда много денег, и они никогда ничего не делают».
    
Как видите, Раздватрис был не глуп по-своему, но по-нашему — глуп.
    
«Дура эта Суок! — удивлялся он, вспоминая маленькую танцовщицу. — Зачем она танцует для нищих, для солдат, ремесленников и оборванных детей? Ведь они ей платят так мало денег».
    
Должно быть, ещё больше удивился бы глупый Раздватрис, если б узнал, что эта маленькая танцовщица рискнула своей жизнью, чтобы спасти вождя этих нищих, ремесленников и оборванных детей — оружейника Просперо.
    
Всадники скакали быстро.
    
Происшествия в пути были довольно странные. Постоянно вдалеке хлопали выстрелы. Кучки взволнованных людей толпились у ворот. Иногда через улицу перебегали два-три ремесленника, держа в руках пистолеты… Лавочникам, казалось бы, только и торговать в такой чудный день, а они закрывали окна и высовывали свои толстые, блестящие щеки из форточек. Разные голоса из квартала в квартал перекликались:
    
– Просперо!
    
– Просперо!
    
– Он с нами!
    
– С на-а-ми!
    
Порой пролетал гвардеец на разгорячённой лошади, разбрасывающей пену. Порой какой-нибудь толстяк, пыхтя, бежал в проулок, а по сторонам бежали ражие слуги, приготовив палки для защиты своего господина.
    
В одном месте такие слуги, вместо того чтобы защищать своего толстого хозяина, совершенно неожиданно принялись его избивать, производя шум на целый квартал.
    
Раздватрис сперва подумал, что это выколачивают пыль из турецкого дивана.
    
Отсыпав три дюжины ударов, слуги поочерёдно лягнули толстяка в зад, потом, обнявшись и потрясая палками, побежали куда-то, крича:
    
– Долой Трёх Толстяков! Мы не хотим служить богачам! Да здравствует народ!
    
А голоса перекликались:
    
– Просперо!
    
– Про-о-оспе-еро!
    
Словом, была большая тревога. В воздухе пахло порохом.
    
И наконец случилось последнее происшествие.
    
Десять гвардейцев преградили путь трём своим товарищам, вёзшим Раздватриса. Это были пешие гвардейцы.
    
– Стой! — сказал один из них. Голубые глаза его сверкали гневом. — Кто вы?
    
– Не видишь? — спросил так же гневно гвардеец, за спиной которого сидел Раздватрис.
    
Лошадям, задержанным на полном ходу, не стоялось. Тряслась сбруя. Тряслись поджилки у учителя танцев Раздватриса. Неизвестно, что тряслось громче.
    
– Мы солдаты дворцовой гвардии Трёх Толстяков.
    
– Мы спешим во дворец. Пропустите нас немедленно!
    
Тогда голубоглазый гвардеец вынул из-за шарфа пистолет и сказал:
    
– В таком случае, отдайте ваши пистолеты и сабли. Оружие солдата должно служить только народу, а не Трём Толстякам!
    
Все гвардейцы, окружившие всадников, вынули пистолеты. Всадники схватились за своё оружие. Раздватрис лишился чувств и свалился с лошади. Когда он очнулся — точно сказать нельзя, но во всяком случае уже после того, как бой между сопровождавшими его гвардейцами и теми, которые их задержали, окончился. Очевидно, победили последние. Раздватрис увидел около себя того самого, за чьей спиной он сидел. Этот гвардеец был мёртв.
    
– Кровь, — пролепетал Раздватрис, закрывая глаза.
    
Но то, что он увидел через секунду, потрясло его в три раза сильнее.
    
Его картонная коробка была разбита. Его имущество вывалилось из обломков коробки. Его чудная одежда, его романсы и парики валялись в пыли на мостовой…
    
– Ах!..
    
Это в пылу сражения гвардеец уронил доверенную ему коробку, и она расквасилась о пухлые камни мостовой.
    
– А! Ах!
    
Раздватрис бросился к своему добру. Он лихорадочно перебрал жилеты, фраки, чулки, туфли с дешёвыми, но красивыми на первый взгляд пряжками и снова сел на землю. Его горе не имело границ. Все вещи, весь туалет остался на месте, но самое главное было похищено. И пока Раздватрис воздевал к голубому небу свои кулачки, похожие на булочки, три всадника неслись во весь опор к Дворцу Трёх Толстяков.
    
Их лошади принадлежали до сражения трём гвардейцам, вёзшим учителя танцев Раздватриса. После сражения, когда один из них был убит, а остальные сдались и перешли на сторону народа, победители нашли в разбившейся коробке Раздватриса нечто розовое, завёрнутое в марлю. Тогда трое из них немедленно вскочили на отвоёванных лошадей и поскакали.
    
Скакавший впереди голубоглазый гвардеец прижимал к груди нечто розовое, завёрнутое в марлю.
    
Встречные шарахались в сторону. На шляпе гвардейца была красная кокарда. Это означало, что он перешёл на сторону народа. Тогда встречные, если это не были толстяки или обжоры, аплодировали ему вслед. Но, приглядевшись, в изумлении замирали: из свёртка, который гвардеец держал на груди, свисали ноги девочки в розовых туфлях с золотыми розами вместо пряжек…
   
   
    
     
Глава 13
     
ПОБЕДА
    
    
Только что мы описывали утро с его необычайными происшествиями, а сейчас повернём обратно и будем описывать ночь, которая предшествовала этому утру и была, как вы уже знаете, полна не менее удивительными происшествиями.
    
В эту ночь оружейник Просперо бежал из Дворца Трёх Толстяков, в эту ночь Суок была схвачена на месте преступления.
    
Кроме того, в эту ночь три человека с прикрытыми фонарями вошли в спальню наследника Тутти.
    
Это происходило приблизительно через час после того, как оружейник Просперо разгромил дворцовую кондитерскую и гвардейцы взяли Суок в плен возле спасательной кастрюли.
    
В спальне было темно.
    
Высокие окна были наполнены звёздами.
    
Мальчик крепко спал, дыша очень спокойно и тихо.
    
Три человека всячески старались спрятать свет своих фонарей.
    
Что они делали — неизвестно. Слышался только шёпот. Караул, стоявший у дверей спальни снаружи, продолжал стоять как ни в чём не бывало.
    
Очевидно, трое вошедших к наследнику имели какое-то право хозяйничать в его спальне.
    
Вы уже знаете, что воспитатели наследника Тутти не отличались храбростью. Вы помните случай с куклой. Вы помните, как был испуган воспитатель при жуткой сцене в саду, когда гвардейцы искололи куклу саблями. Вы видели, как струсил воспитатель, рассказывая об этой сцене Трём Толстякам.
    
На этот раз дежурный воспитатель оказался таким же трусом.
    
Представьте, он находился в спальне, когда вошли трое неизвестных с фонарями. Он сидел у окна, оберегая сон наследника, и, чтобы не заснуть, глядел на звезды и проверял свои знания в астрономии.
    
Но тут скрипнула дверь, блеснул свет и мелькнули три таинственные фигуры. Тогда воспитатель спрятался в кресле. Больше всего он боялся, что его длинный нос выдаст его с головой. В самом деле, этот удивительный нос чётко чернел на фоне звёздного окна и мог быть сразу замечен.
    
Но трус себя успокаивал: «Авось они подумают, что это такое украшение на ручке кресла или карниз противоположного дома».
    
Три фигуры, чуть-чуть освещённые жёлтым светом фонарей, подошли к кровати наследника.
    
    
    
    
– Есть, — раздался шёпот.
    
– Спит, — ответил другой.
    
– Тсс!..
    
– Ничего. Он спит крепко.
    
– Итак, действуйте.
    
Что-то звякнуло.
    
На лбу у воспитателя выступил холодный пот. Он почувствовал, что его нос от страха растёт.
    
– Готово, — шипел чей-то голос.
    
– Давайте.
    
Опять что-то звякнуло, потом булькнуло и полилось. И вдруг снова наступила тишина.
    
– Куда вливать?
    
– В ухо.
    
– Он спит, положив голову на щеку. Это как раз удобно. Лейте в ухо…
    
– Только осторожно. По капельке.
    
– Ровно десять капель. Первая капля кажется страшно холодной, а вторая не вызывает никакого ощущения, потому что первая действует немедленно. После неё исчезнет всякая чувствительность.
    
– Старайтесь влить жидкость так, чтобы между первой и второй каплей не было никакого промежутка.
    
– Иначе мальчик проснётся, точно от прикосновения льда.
    
– Тсс!.. Вливаю… Раз, два!..
    
И тут воспитатель почувствовал сильный запах ландыша. Он разлился по всей комнате.
    
– Три, четыре, пять, шесть… — отсчитывал чей-то голос быстрым шёпотом. — Готово.
    
– Теперь он будет спать три дня непробудным сном.
    
– И он не будет знать, что стало с его куклой…
    
– Он проснётся, когда уже всё окончится.
    
– А то, пожалуй, он начал бы плакать, топать ногами, и в конце концов Три Толстяка простили бы девчонку и даровали бы ей жизнь…
    
Три незнакомца исчезли. Дрожащий воспитатель встал. Зажёг маленькую лампочку, горевшую пламенем в форме оранжевого цветка, и подошёл к кровати.
    
Наследник Тутти лежал в кружевах, под шёлковыми покрывалами маленький и важный.
    
На огромных подушках покоилась его голова с растрёпанными золотыми волосами.
    
Воспитатель нагнулся и приблизил лампочку к бледному лицу мальчика. В маленьком ухе сверкала капля, будто жемчужина в раковине.
    
Золотисто-зелёный свет переливался в ней.
    
Воспитатель прикоснулся к ней мизинцем. На маленьком ухе ничего не осталось, а всю руку воспитателя пронизал острый, нестерпимый холод.
    
Мальчик спал непробудным сном.
    
А через несколько часов наступило то прелестное утро, которое мы уже имели удовольствие описывать нашим читателям.
    
Мы знаем, что произошло в это утро с учителем танцев Раздватрисом, но нам гораздо интереснее узнать, что стало в это утро с Суок. Ведь мы её оставили в таком ужасном положении!
    
Сперва решено было бросить её в подземелье.
    
– Нет, это слишком сложно, — сказал государственный канцлер. — Мы устроим скорый и справедливый суд.
    
– Конечно, нечего возиться с девчонкой, — согласились Три Толстяка.
    
Однако не забудьте, что Три Толстяка пережили очень неприятные минуты, удирая от пантеры. Им необходимо было отдохнуть. Они сказали так:
    
– Мы поспим немного. А утром устроим суд.
    
С этими словами они разошлись по своим спальням.
    
Государственный канцлер, который не сомневался в том, что куклу, оказавшуюся девочкой, суд приговорит к смерти, отдал приказание усыпить наследника Тутти, чтобы он своими слезами не смягчил страшного приговора.
    
Три человека с фонарями, как вы уже знаете, проделали это.
    
Наследник Тутти спал.
    
Суок сидела в караульном помещении. Караульное помещение называется кордегардией. Так, Суок в это утро сидела в кордегардии. Её окружали гвардейцы. Посторонний человек, зайдя в кордегардию, долго бы удивлялся: почему эта хорошенькая печальная девочка в необыкновенно нарядном розовом платье находится среди гвардейцев? Её вид совершенно не вязался с грубой обстановкой кордегардии, где валялись седла, оружие, пивные кружки.
    
Гвардейцы играли в карты, дымили синим вонючим дымом из своих трубок, бранились, поминутно затевали драку. Эти гвардейцы ещё были верны Трём Толстякам. Они грозили Суок огромными кулаками, делали ей страшные рожи и топали на неё ногами.
    
Суок относилась к этому спокойно. Чтобы отделаться от их внимания и насолить им, она высунула язык и, оборотившись ко всем сразу, сидела с такой рожей целый час.
    
Сидеть на бочонке ей казалось достаточно удобным. Правда, платье от такого сиденья пачкалось, но уже и без того оно потеряло свой прежний вид: его изорвали ветки, обожгли факелы, измяли гвардейцы, обрызгали сиропы.
    
Суок не думала о своей участи. Девочки её возраста не страшатся явной опасности. Они не испугаются направленного на них пистолетного дула, но зато им будет страшно остаться в тёмной комнате.
    
Она думала так: «Оружейник Просперо на свободе. Сейчас он вместе с Тибулом поведёт бедняков во дворец. Они меня освободят».
    
В то время, когда Суок размышляла таким образом, к дворцу прискакали три гвардейца, о которых мы говорили в предыдущей главе. Один из них, голубоглазый, как вы уже знаете, вёз какой-то таинственный свёрток, из которого свисали ноги в розовых туфлях с золотыми розами вместо пряжек.
    
Подъезжая к мосту, где стоял караул, верный Трём Толстякам, эти три гвардейца сорвали со своих шляп красные кокарды.
    
Это было необходимо для того, чтобы караул их пропустил.
    
Иначе, если бы караул увидел красные кокарды, он начал бы стрелять в этих гвардейцев, потому что они перешли на сторону народа.
    
Они пронеслись мимо караула, едва не опрокинув начальника.
    
– Должно быть, какое-нибудь важное донесение, — сказал начальник, поднимая свою шляпу и стряхивая пыль с мундира.
    
В этот момент настал для Суок последний час. Государственный канцлер вошёл в кордегардию.
    
    
    
    
Гвардейцы вскочили и стали смирно, вытянув свои огромные перчатки по швам.
    
– Где девчонка? — спросил канцлер, поднимая очки.
    
– Иди сюда! — крикнул девочке самый главный гвардеец.
    
Суок сползла с бочонка.
    
Гвардеец грубо схватил её поперёк пояса и поднял.
    
– Три Толстяка ожидают в Зале Суда, — сказал канцлер, опуская очки. — Несите девчонку за мной.
    
С этими словами канцлер вышел из кордегардии. Гвардеец шагнул за ним, держа Суок одной рукой на весу.
    
О, золотые розы! О, розовый шёлк! Всё это погибло под безжалостной рукой.
    
Суок, которой было больно и неловко висеть поперёк страшной руки гвардейца, ущипнула его повыше локтя. Она собрала силы, и щипок получился основательный, несмотря на плотный рукав мундира.
    
– Черт! — выругался гвардеец и уронил девочку.
    
– Что? — обернулся канцлер.
    
И тут канцлер почувствовал совершенно неожиданный удар по уху. Канцлер упал.
    
И за ним немедленно упал гвардеец, который только что расправлялся с Суок.
    
Его тоже ударили по уху. Но как! Можете себе представить, какой силы должен быть удар, чтобы свалить без чувств такого огромного и злого гвардейца.
    
Прежде чем Суок успела оглянуться, чьи-то руки снова подхватили её и потащили.
    
Это тоже были грубые и сильные руки, но они казались добрее, и в них Суок чувствовала себя ловчей, чем в руках гвардейца, который валялся теперь на блестящем полу.
    
– Не бойся! — шепнул ей чей-то голос.
    
Толстяки нетерпеливо дожидались в Зале Суда. Они сами хотели судить хитрую куклу. Вокруг сидели чиновники, советники, судьи и секретари. Разноцветные парики — малиновые, сиреневые, ярко-зелёные, рыжие, белые и золотые — пылали в солнечных лучах. Но даже весёлый солнечный свет не мог украсить надутые физиономии под этими париками.
    
Три Толстяка по-прежнему страдали от жары. Пот сыпался с них, как горох, и портил лежащие перед ними бумажные листы. Секретари ежеминутно меняли бумагу.
    
– Наш канцлер заставляет себя долго ждать, — сказал Первый Толстяк, шевеля пальцами, как удавленник.
    
Наконец долгожданные появились.
    
Три гвардейца вошли в зал. Один держал на руках девочку. О, как печально она выглядела!
    
Розовое платье, поражавшее вчера своим сиянием и дорогой искусной отделкой, превратилось теперь в жалкие лохмотья. Увяли золотые розы, осыпались блёстки, измялся и истрепался шёлк. Голова девочки уныло свисала к плечу гвардейца. Девочка была смертельно бледна, и её лукавые серые глаза погасли.
    
Пёстрое собрание подняло головы.
    
Три Толстяка потирали руки.
    
Секретари вынули длинные перья из-за своих не менее длинных ушей.
    
– Так, — сказал Первый Толстяк. — А где же государственный канцлер?
    
Гвардеец, державший девочку, стал перед собранием и доложил. Голубые глаза его весело блестели:
    
– У господина государственного канцлера по дороге случилось расстройство желудка.
    
Объяснение это всех удовлетворило.
    
Суд начался.
    
Гвардеец усадил бедную девочку на грубую скамью перед столом судей. Она сидела, поникнув головой.
    
Первый Толстяк начал допрос.
    
Но тут встретилось весьма важное препятствие: Суок не хотела отвечать ни на один вопрос.
    
– Прекрасно! — рассердился Толстяк. — Прекрасно! Тем хуже для неё. Она не удостаивает нас ответом — хорошо… Тем страшней мы выдумаем для неё кару!
    
Суок не шелохнулась.
    
Три гвардейца, точно окаменев, стояли по сторонам.
    
– Позвать свидетелей! — распорядился Толстяк.
    
Свидетель был только один. Его привели. Это был уважаемый зоолог, смотритель зверинца. Всю ночь он провисел на суку. Его только теперь сняли. Он так и вошёл: в цветном халате, в полосатом белье и в ночном колпаке. Кисть колпака волочилась за ним по земле, как кишка.
    
Увидев Суок, которая сидела на скамье, зоолог зашатался от страха. Его поддержали.
    
– Расскажите, как было дело.
    
Зоолог принялся обстоятельно рассказывать. Он сообщил о том, как, влезши на дерево, он увидел между ветвями куклу наследника Тутти. Так как он никогда не видел живых кукол и не предполагал, что куклы по ночам лазят на деревья, то он очень испугался и лишился чувств.
    
– Каким образом она освободила оружейника Просперо?
    
– Не знаю. Я не видел и не слышал. Мой обморок был очень глубок.
    
– Ответишь ли ты нам, гадкая девчонка, как оружейник Просперо очутился на свободе?
    
Суок молчала.
    
– Потрясите её.
    
– Хорошенько! — приказали Толстяки.
    
Голубоглазый гвардеец встряхнул девочку за плечи. Кроме того, он пребольно щёлкнул её в лоб.
    
Суок молчала.
    
Толстяки зашипели от злости. Разноцветные головы укоризненно закачались.
    
– Очевидно, — сказал Первый Толстяк, — никаких подробностей нам не удастся узнать.
    
При этих словах зоолог ударил себя ладонью по лбу:
    
– Я знаю, что нужно сделать!
    
Собрание насторожилось.
    
– В зверинце есть клетка с попугаями. Там собраны попугаи самых редких пород. Вам, конечно, известно, что попугай умеет запоминать и повторять человеческую речь. У многих попугаев чудный слух и великолепная память… Я думаю, что они запомнили всё, что говорилось ночью в зверинце этой девчонкой и оружейником Просперо… Поэтому я предлагаю вызвать в Зал Суда в качестве свидетеля какого-нибудь из моих удивительных попугаев.
    
Гул одобрения прошёл по собранию.
    
Зоолог отправился в зверинец и вскоре вернулся. На его указательном пальце сидел большой, старый попугай с длинной красной бородой.
    
    
    
    
Вспомните: когда Суок бродила ночью по зверинцу, — вспомните! — ей показался подозрительным один из попугаев. Помните, она видела, как он смотрел на неё и как, притворившись спящим, улыбнулся в свою длинную красную бороду.
    
И теперь на пальце зоолога, так же удобно, как и на своей серебряной жёрдочке, сидел этот самый краснобородый попугай.
    
Теперь он улыбался весьма недвусмысленно, радуясь, что выдаст бедную Суок.
    
Зоолог заговорил с ним по-немецки. Попугаю показали девочку.
    
Тогда он хлопнул крыльями и закричал:
    
– Суок! Суок!
    
Голос его походил на треск старой калитки, которую ветер рвёт с её ржавых петель.
    
Собрание молчало.
    
Зоолог торжествовал.
    
А попугай продолжал делать свой донос. Он передавал действительно то, что слышал ночью. Так что если вас интересует история освобождения оружейника Просперо, то слушайте всё, что будет кричать попугай.
    
О! Это была действительно редкая порода попугая. Не говоря уже о красивой красной бороде, которая могла сделать честь любому генералу, попугай искуснейшим образом передавал человеческую речь.
    
– Кто ты? — трещал он мужским голосом.
    
И тут же отвечал очень тоненько, подражая голосу девочки:
    
– Я Суок.
    
– Суок!
    
– Меня послал Тибул. Я не кукла. Я живая девочка. Я пришла тебя освободить. Ты не видел меня, как я вошла в зверинец?
    
– Нет. Я, кажется, спал. Сегодня я заснул впервые.
    
– Я тебя ищу в зверинце. Я увидела здесь чудовище, которое говорило человеческим голосом. Я думала, что это ты. Чудовище умерло.
    
– Это Туб. Значит, он умер?
    
– Умер. Я испугалась и закричала. Пришли гвардейцы, и я спряталась на дерево. Я так довольна, что ты жив! Я пришла тебя освободить.
    
– Моя клетка крепко заперта.
    
– У меня ключ от твоей клетки.
    
Когда попугай пропищал последнюю фразу, негодование охватило всех.
    
– Ах, подлая девчонка! — заорали Толстяки. — Теперь понятно всё. Она украла ключ у наследника Тутти и выпустила оружейника. Оружейник разбил свою цепь, сломал клетку пантеры и схватил зверя, чтобы пройти свободно по двору.
    
– Да!
    
– Да!
    
– Да!
    
А Суок молчала.
    
Попугай утвердительно замотал головой и трижды хлопнул крыльями.
    
Суд окончился. Приговор был таков:
    
     
«Мнимая кукла обманула наследника Тутти. Она выпустила самого главного мятежника и врага Трёх Толстяков — оружейника Просперо. Из-за неё погиб лучший экземпляр пантеры. Поэтому обманщица приговаривается к смерти. Её растерзают звери».
    
    
И представьте себе: даже когда был прочитан приговор, Суок не шевельнулась!
    
Всё собрание двинулось в зверинец. Вой, писк и свист зверей приветствовали шествие. Больше всех волновался зоолог: ведь он был смотритель зверинца!
    
Три Толстяка, советники, чиновники и прочие придворные расположились на трибуне. Она была защищена решёткой.
    
Ах, как нежно светило солнце! Ах, как синело небо! Как сверкали плащи попугаев, как вертелись обезьяны, как приплясывал зеленоватый слон!
    
Бедная Суок! Она не любовалась этим. Должно быть, глазами, полными ужаса, она смотрела на грязную клетку, где, приседая, бегали тигры. Они походили на ос — во всяком случае, имели ту же окраску: жёлтую с коричневыми полосами.
    
Они исподлобья смотрели на людей. Иногда они бесшумно разевали алые пасти, из которых воняло сырым мясом.
    
Бедная Суок!
    
Прощай цирк, площади. Август, лисичка в клетке, милый, большой, смелый Тибул!
    
Голубоглазый гвардеец вынес девочку на середину зверинца и положил на горячий блестящий графит.
    
– Позвольте… — сказал вдруг один из советников. — А как же наследник Тутти? Ведь если он узнает, что его кукла погибла в лапах тигров, он умрёт от слез.
    
– Тсс! — шепнул ему сосед. — Тсс! Наследника Тутти усыпили… Он будет спать непробудным сном три дня, а может быть, и больше…
    
Все взоры устремились на розовый жалкий комок, лежавший в кругу между клеток.
    
Тогда вошёл укротитель, хлопая бичом и сверкая пистолетом. Музыканты заиграли марш. Так Суок в последний раз выступала перед публикой.
    
– Алле! — крикнул укротитель.
    
Железная дверь клетки загремела. Из клетки тяжело и бесшумно выбежали тигры.
    
Толстяки захохотали. Советники захихикали и затрясли париками. Хлопал бич. Три тигра подбежали к Суок.
    
Она лежала неподвижно, глядя в небо неподвижными серыми глазами. Все приподнялись. Все готовы были закричать от удовольствия, увидев расправу зверей с маленьким другом народа…
    
Но… тигры подошли, один нагнул лобастую голову, понюхал, другой тронул кошачьей лапой девочку, третий, даже не обратив внимания, пробежал мимо и, став перед трибуной, начал рычать на Толстяков.
    
Тогда все увидели, что это была не живая девочка, а кукла — рваная, старая, никуда не годная кукла.
    
Скандал был полный. Зоолог от конфуза откусил себе половину языка. Укротитель загнал зверей обратно в клетку и, презрительно подкинув ногой мёртвую куклу, ушёл снимать свой парадный костюм, синий с золотыми шнурами.
    
Общество молчало пять минут.
    
И молчание нарушилось самым неожиданным образом: над зверинцем в голубом небе разорвалась бомба.
    
Все зрители рухнули носами в деревянный пол трибуны. Все звери стали на задние лапы. Немедленно разорвалась вторая бомба. Небо заполнилось белым круглым дымом.
    
– Что это? Что это? Что это? — полетели крики.
    
– Народ идёт на приступ!
    
– У народа — пушки!
    
– Гвардейцы изменили!!
    
– О! А!! О!!!
    
Парк заполнился шумом, криками, выстрелами. Мятежники ворвались в парк — это было ясно! Вся компания бросилась бежать из зверинца. Министры обнажили шпаги. Толстяки орали благим матом. В парке они увидели следующее.
    
Со всех сторон наступали люди. Их было множество. Обнажённые головы, окровавленные лбы, разорванные куртки, счастливые лица… Это шёл народ, который сегодня победил. Гвардейцы смешались с ним. Красные кокарды сияли на их шляпах. Рабочие были тоже вооружены. Бедняки в коричневых одеждах, в деревянных башмаках надвигались целым войском. Деревья гнулись под их напором, кусты трещали.
    
– Мы победили! — кричал народ.
    
Три Толстяка увидели, что спасения нет.
    
– Нет! — завыл один из них. — Неправда! Гвардейцы, стреляйте в них!
    
Но гвардейцы стояли в одних рядах с бедняками. И тогда прогремел голос, покрывший шум всей толпы. Это говорил оружейник Просперо:
    
– Сдавайтесь! Народ победил! Кончилось царство богачей и обжор! Весь город в руках народа. Все Толстяки в плену.
    
Плотная пёстрая волнующая стена обступила Толстяков.
    
Люди размахивали алыми знамёнами, палками, саблями, потрясали кулаками. И тут началась песня. Тибул в своём зелёном плаще, с головой, перевязанной тряпкой, через которую просачивалась кровь, стоял рядом с Просперо.
    
– Это сон! — кричал кто-то из Толстяков, закрывая глаза руками.
    
Тибул и Просперо запели. Тысячи людей подхватили песню. Она летела по всему огромному парку, через каналы и мосты. Народ, наступавший от городских ворот к дворцу, услышал её и тоже начал петь. Песня перекатывалась, как морской вал, по дороге, через ворота, в город, по всем улицам, где наступали рабочие бедняки. И теперь пел эту песню весь город. Это была песня народа, который победил своих угнетателей.
    
Не только Три Толстяка со своими министрами, застигнутые во дворце, жались, и ёжились, и сбивались в одно жалкое стадо при звуках этой песни, — все франты в городе, толстые лавочники, обжоры, купцы, знатные дамы, лысые генералы удирали в страхе и смятении, точно это были не слова песни, а выстрелы и огонь.
    
Они искали места, где бы спрятаться, затыкали уши, зарывались головами в дорогие вышитые подушки.
    
Кончилось тем, что огромная толпа богачей бежала в гавань, чтобы сесть на корабли и уплыть из страны, где они потеряли всё: свою власть, свои деньги и привольную жизнь лентяев. Но тут их окружили матросы. Богачи были арестованы. Они просили прощенья. Они говорили:
    
– Не трогайте нас! Мы не будем больше принуждать вас работать на нас…
    
Но народ им не верил, потому что богачи уже не раз обманывали бедняков и рабочих.
    
Солнце стояла высоко над городом. Синело чистое небо. Можно было подумать, что празднуют большой, небывалый праздник.
    
Всё было в руках народа: арсеналы, казармы, дворцы, хлебные склады, магазины. Везде стояли караулы гвардейцев с красными кокардами на шляпах.
    
На перекрёстках развевались алые флаги с надписями:
    
     
ВСЁ, ЧТО СДЕЛАНО РУКАМИ БЕДНЯКОВ, ПРИНАДЛЕЖИТ БЕДНЯКАМ.
     
ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАРОД!
     
ДОЛОЙ ЛЕНТЯЕВ И ОБЖОР!
    
    
Но что стало с Тремя Толстяками?
    
Их повели в главный зал дворца, чтобы показать народу. Рабочие в серых куртках с зелёными обшлагами, держа наперевес ружья, составляли конвой. Зал сверкал тысячами солнечных пятен. Сколько здесь было людей! Но как отличалось это собрание от того, перед которым пела маленькая Суок в день своего знакомства с наследником Тутти!
    
Здесь были все те зрители, которые рукоплескали ей на площадях и рынках. Но теперь их лица казались весёлыми и счастливыми. Люди теснились, лезли друг другу на спины, смеялись, шутили. Некоторые плакали от счастья.
    
Никогда таких гостей не видели парадные залы дворца. И никогда ещё так ярко не освещало их солнце.
    
– Тсс!
    
– Тише!
    
– Тише!
    
На вершине лестницы появилась процессия пленников. Три Толстяка смотрели в землю. Впереди шёл Просперо, с ним Тибул.
    
Колонны зашатались от восторженных криков, а Три Толстяка оглохли. Их свели по лестнице, чтобы народ их увидел ближе и убедился, что эти страшные Толстяки у него в плену.
    
– Вот… — сказал Просперо, стоя у колонны. Он был ростом почти в половину этой огромной колонны: его рыжая голова горела нестерпимым пламенем в солнечном сиянии. — Вот, — сказал он, — вот Три Толстяка. Они давили бедный народ. Они заставляли нас работать до кровавого пота и отнимали у нас всё. Видите, как они разжирели! Мы победили их. Теперь мы будем работать сами для себя, мы все будем равны. У нас не будет ни богачей, ни лентяев, ни обжор. Тогда нам будет хорошо, мы все будем сыты и богаты. Если нам станет плохо, то мы будем знать, что нет никого, кто жиреет в то время, когда мы голодны…
    
– Ура! Ура! — неслись крики.
    
Три Толстяка сопели.
    
– Сегодня день нашей победы. Смотрите, как сияет солнце! Слушайте, как поют птицы! Слушайте, как пахнут цветы. Запомните этот день, запомните этот час!
    
    
    
    
И когда прозвучало слово «час», все головы повернулись туда, где были часы.
    
Они висели между двумя колоннами, в глубокой нише. Это был огромный ящик из дуба, с резными и эмалевыми украшениями. Посередине темнел диск с цифрами.
    
«Который час?» — подумал каждый. И вдруг (это уже последнее «вдруг» в нашем романе)…
    
Вдруг дубовая дверь ящика раскрылась. Никакого механизма внутри не оказалось, вся часовая машина была выломана. И вместо медных кругов и пружин в этом шкафчике сидела розовая, сверкающая и сияющая Суок.
    
– Суок! — вздохнул зал.
    
– Суок! — завопили дети.
    
– Суок! Суок! Суок! — загремели рукоплескания.
    
Голубоглазый гвардеец вынул девочку из шкафа. Это был тот же самый голубоглазый гвардеец, который похитил куклу наследника Тутти из картонной коробки учителя танцев Раздватриса. Он привёз её во дворец, он повалил ударом кулака государственного канцлера и гвардейца, который тащил бедную живую Суок. Он спрятал Суок в часовой шкаф и подменил её мёртвой, изорванной куклой. Помните, как в Зале Суда он тряс это чучело за плечи и как он отдал его на растерзание зверей?
    
Девочку передавали из рук в руки. Люди, которые называли её лучшей танцовщицей в мире, которые бросали ей на коврик последние монеты, принимали её в объятия, шептали: «Суок!», целовали, тискали на своей груди. Там, под грубыми, рваными куртками, покрытыми сажей и дёгтем, бились исстрадавшиеся, большие, полные нежности сердца.
    
Она смеялась, трепала их спутанные волосы, вытирала маленькими руками свежую кровь с их лиц, тормошила детей и строила им рожи, плакала и лепетала что-то неразборчивое.
    
– Дайте её сюда, — сказал оружейник Просперо дрогнувшим голосом; многим показалось, что в глазах его блеснули слезы. — Это моя спасительница!
    
– Сюда! Сюда! — кричал Тибул, размахивая зелёным плащом, как огромным листом лопуха. — Это мой маленький дружок. Иди суда, Суок.
    
А издали спешил, пробиваясь сквозь толпу, маленький улыбающийся доктор Гаспар…
    
Трёх Толстяков загнали в ту самую клетку, в которой сидел оружейник Просперо.
   
  
  
   
    
ЭПИЛОГ
   
   
Спустя год был шумный и весёлый праздник. Народ справлял первую годовщину освобождения из-под власти Трёх Толстяков.
   
На Площади Звезды был устроен спектакль для детей. На афишах красовались надписи:
   
    
СУОК!
    
СУОК!
    
СУОК!
   
   
Тысячи детей ожидали появления любимой актрисы. И в этот праздничный день она представляла не одна: маленький мальчик, слегка похожий на неё, только с золотыми волосами, вышел вместе с ней на эстраду.
   
Это был её брат. А прежде он был наследником Тутти.
   
Город шумел, трещали флаги, мокрые розы сыпались из мисок цветочниц, прыгали лошади, разукрашенные разноцветными перьями, крутились карусели, а на Площади Звезды маленькие зрители, замирая, следили за представлением.
   
Потом Суок и Тутти были засыпаны цветами. Дети окружили их.
   
Суок вынула маленькую дощечку из кармана своего нового платья и кое-что прочла детям.
   
Наши читатели помнят эту дощечку. В одну страшную ночь умирающий таинственный человек, похожий на волка, передал ей дощечку из печальной клетки в зверинце.
   
Вот что было написано на ней:
   
    
«Вас было двое: сестра и брат — Суок и Тутти.
    
Когда вам исполнилось по четыре года, вас похитили из родного дома гвардейцы Трёх Толстяков.
    
Я — Туб, учёный. Меня привезли во дворец. Мне показали маленькую Суок и Тутти. Три Толстяка сказали так: «Вот видишь девочку? Сделай куклу, которая не отличалась бы от этой девочки». Я не знал, для чего это было нужно.
    
Я сделал такую куклу. Я был большим учёным. Кукла должна была расти, как живая девочка. Суок исполнится пять лет, и кукле тоже. Суок станет взрослой, хорошенькой и печальной девочкой, и кукла станет такой же. Я сделал эту куклу. Тогда вас разлучили. Тутти остался во дворце с куклой, а Суок отдали бродячему цирку в обмен на попугая редкой породы, с длинной красной бородой. Три Толстяка приказали мне: «Вынь сердце мальчика и сделай для него железное сердце». Я отказался. Я сказал, что нельзя лишать человека его человеческого сердца. Что никакое сердце — ни железное, ни ледяное, ни золотое — не может быть дано человеку вместо простого, настоящего человеческого сердца. Меня посадили в клетку, и с тех пор мальчику начали внушать, что сердце у него железное. Он должен был верить этому и быть жестоким и суровым. Я просидел среди зверей восемь лет. Я оброс шерстью, и зубы мои стали длинными и жёлтыми, но я не забыл вас. Я прошу у вас прощения. Мы все были обездолены Тремя Толстяками, угнетены богачами и жадными обжорами. Прости меня, Тутти, — что на языке обездоленных значит: «Разлучённый». Прости меня, Суок, — что значит: «Вся жизнь»…»