1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 
      
При остановке войск вокруг шатров
      
Вал насыпали и копали ров.
     
     
      
И так охрана бдительна была,
      
Что мимо даже кошка б не прошла.
     
     
      
Так двигались два воинства.
      
И вот Меж них один остался переход.
     
     
      
Гора крутая возвышалась там,
      
Рассекшая пустыню пополам.
     
     
      
По ту и эту стороны горы —
      
Войска Румийца и войска Дары.
     
     
      
И вал велел насыпать Искандар,
      
Чтоб выдержать за ним любой удар.
     
     
      
И, выучку проверив войск своих,
      
Он сердце успокоил верой в них.
     
     
      
Полки своих мужей, готовых в бой,
      
На высоту возвел он за собой.
     
     
      
С высокой той горы он кинул взор
      
На открывавшийся пред ним простор.
     
     
      
И увидав врагов — их тьмы и тьмы!
      
Черны от войск равнины и холмы, —
     
     
      
Как будто ширь земная ожила
      
И в грозное движение пришла.
     
     
      
И пыль над войском, дым и конский пот
      
Лазурный омрачили небосвод.
     
     
      
Шум плыл от войск, как волн пучины шум…
      
И потрясен был Искандаров ум.
     
     
      
«Что ж! — молвил, — если здесь я бой приму —
      
Сам собственную голову сниму!
     
     
      
Я от гордыни в ослепленье был,
      
Когда ковер сраженья расстелил.
     
     
      
Отсель путей для отступленья нет,
      
Здесь гибель ждет меня, сомненья нет!»
     
     
      
Пока так сердцем сокрушался он,
      
В рассеянье воззрясь на крутосклон,
     
     
      
Двух куропаток вдруг перед собой
      
Заметил. Шел меж ними лютый бой.
     
     
      
Одна была сильнее и крупней,
      
Другая — втрое меньше и слабей.
     
     
      
Он, видя их неравенство в борьбе,
      
Даре их уподобил и себе.
     
     
      
И пристально смотрел он на борьбу,
      
Как будто видел в ней свою судьбу.
     
     
      
Он знал — победа будет за большой, —
      
И колебался скорбною душой.
     
     
      
Как вдруг могучий сокол с высоты
      
Упал стрелою рока, — скажешь ты.
     
     
      
Он куропатку сильную схватил
      
И на вершины скал с добычей взмыл.
     
     
      
А слабая осталась там одна,
      
Свободна и от смерти спасена.
     
     
      
Когда Румиец это увидал,
      
Он, сердцем ободрясь, возликовал.
     
     
      
Он понял: помощь некая придет —
      
И враг сильнейший перед ним падет.
     
     
      
Когда ж к своим войскам вернулся он,
      
Знамена ночи поднял небосклон
     
     
      
И факел дня, упав за грани гор,
      
Дым цвета дегтя по небу простер.
     
     
      
Душой, входящей в тело без души,
      
Вернулся царь к войскам в ночной тиши.
     
     
      
И ободрил он воинов своих,
      
И верных выставил сторожевых…
     
     
      
…Все спят. Не спят лишь в думах о войне
      
Цари на той и этой стороне.
     
     
      
Дара, что войск своих числа не знал,
      
Победу неизбежною считал.
     
     
      
Как мог иначе думать царь царей,
      
Могучий властелин подлунной всей?
     
     
      
Не видел он сквозь будущего тьму,
      
Что небосвод кривой сулит ему.[19]
     
     
      
И так же Искандар не ведал сна, —
      
Заботами душа была полна…
     
     
      
Уж воины под кровом темноты
      
Готовили оружье и щиты.
     
     
      
Когда заря прекрасная взошла
      
И знамя золотое подняла,
     
     
      
И озарила воздух голубой
      
Счастливой Искандаровой звездой,
     
     
      
Два войска, как два моря, поднялись, —
      
И шум и топот их наполнил высь.
     
     
      
Богатыри издали страшный крик —
      
Такой, что слуха солнца он достиг.
     
     
      
И содрогнулся весь земной простор,
      
И глыбы скал оторвались от гор.
     
     
      
Подобны тюрку неба[20], на конях,
      
В железно-синих кованых бронях,
     
     
      
Построились огромные ряды,
      
Как грозовые темные гряды.
     
     
      
Так выстроил Дара, владыка стран,
      
Не войско — кровожадный океан!
     
     
      
Ты скажешь: лик земли отобразил
      
Все миллионы воинства светил!
     
     
      
Был строй составлен из семи рядов —
      
Семи великих мира поясов.[21]
     
     
      
От Самарканда и до Чина шло
      
Войск Афридуна правое крыло.
     
     
      
Шесть сотен тысяч — на крыле одном —
      
Испытанных в искусстве боевом.
     
     
      
Узбеков было за сто тысяч там.
      
Калмыков — полтораста тысяч там.
     
     
      
Там войска Чина был отборный цвет,
      
По мужеству нигде им равных нет.
     
     
      
Парчою — цвета радужных огней —
      
Богатыри украсили коней.
     
     
      
Китайский шелк в отливах заревых
      
На шлемах развевается у них.
     
     
      
Там хан Тукваб, грозе военной рад,
      
Построил степняков своих отряд.
     
     
      
От них пришли в минувшие года
      
В мир — суматоха, ужас и беда.
     
     
      
Мечи их блещут, душу леденя,
      
Как языки подземного огня.
     
     
      
Я на собаке не считал волос,
      
Но больше там монголов поднялось.
     
     
      
Подобный льву, их вождь Мунгу ведет,
      
В мрак погружает страны их налет.
     
     
      
Мангыты там в чаркасских шишаках,
      
Чернь блещет на седельных их луках.
     
     
      
Мавераннахра далее сыны,
      
Как львы — отважны, как слоны — сильны.
     
     
      
А украшеньем левого крыла
      
Громада воинств Запада была.
     
     
      
Сопутствовали ассирийцы им,
      
И буртасы, и берберийцы им.
     
     
      
Желты у них знамена и наряд,
      
Их латы медью желтою горят.
     
     
      
Арабов сорок тысяч было там, —
      
Завидуют ветра их скакунам.
     
     
      
И копья и знамена их — черны,
      
Под чепраком попоны их — черны.
     
     
      
Ваки — султаном был аравитян.
      
Тали был предводитель мавритан.
     
     
      
Сто тысяч сабель, ужасавших мир,
      
Из Медаина вывел Ардашир.
     
     
      
Был цвет знамен — фиалковый у них,
      
И цвет попон — фиалковый у них.
     
     
      
Вел Густахам, в один построив ряд,
      
Три города — Катиф, Бахрейн, Багдад.
     
     
      
Шли воины, как голубой поток,
      
В железных латах с головы до ног.
     
     
      
Шесть сотен тысяч было их число —
      
Войск, составлявших левое крыло.
     
     
      
Семьсот же тысяч — войск Дары краса, —
      
Что изумляли даже небеса,
     
     
      
Посередине двух огромных крыл
      
Стояли в голове всех царских сил.
     
     
      
Кафтаны были белые у них,
      
Тюрбаны были белые у них.
     
     
      
Шли далее янтарные ряды
      
Людей Хорезма и Кипчак-орды.
     
     
      
И грозный, что ядром всех полчищ был,
      
Отряд ряды, как горы, взгромоздил.
     
     
      
И было семь в отряде том рядов —
      
И в каждом по сто тысяч удальцов,
     
     
      
Отборных из отборнейших мужей —
      
Телохранителей царя царей.
     
     
      
Им шахом власть и красота даны,
      
В зеленое они облачены.
     
     
      
Зеленый шелк на стягах их шумел.
      
Их строй, как чаща леса, зеленел.
     
     
      
А сам Дара — средь войска своего.
      
И нет у неба грома на него!
     
     
      
Так выстроив порядок сил своих,
      
Спокойно на врага он двинул их.
     
     
      
Шах Искандар на стороне другой,
      
Отвагой полн, людей готовил в бой.
     
     
      
И франков — сотня тысяч их число —
      
Поставил он на правое крыло.
     
     
      
Был князь Шейбал военачальник там,
      
По доблести он Заля сын — Рустам.
     
     
      
Их одеяний франкский аксамит
      
Был драгоценным жемчугом обшит.
     
     
      
Они — как львы в пылу кровавых сеч,
      
Склоняется пред ними солнца меч.
     
     
      
Враг падает пред ними, устрашен
      
Блистаньем семицветных их знамен.
     
     
      
А русов он на левое крыло
      
Поставил, сотня тысяч их число —
     
     
      
Суровых, ярых, как небесный конь,[22]
      
В бою неукротимых, как огонь.
     
     
      
Весь их доспех — лишь копья да щиты,
      
Они как совы в море темноты.
     
     
      
Плащ красной шерсти — воина броня,
      
Чепрак багряный на спине коня.
     
     
      
Шлем руса сходен с чашею стальной,
      
На шлеме перья иволги лесной.
     
     
      
Согласным — дружбы он несет звезду,
      
А несогласным — гибель и беду.
     
     
      
А зинджи стали войска головой,
      
У зинджей был от всех отличный строй,
     
     
      
Изделье черных зинджей — их булат,
      
Щитки их лат, как зеркала, блестят.
     
     
      
От вавилонских шлемов бьют лучи, —
      
То скачет зинджей воинство в ночи.
     
     
      
Их шлемы — как орлиные носы,
      
Изогнутый их строй — острей косы.
     
     
      
Так превратил их латы в зеркала
      
Напильник угнетения и зла.
     
     
      
Смерть отразилась в зеркалах их лат,
      
Их враг бежит, смятением объят.
     
     
      
Из румских войск ядро составил шах.
      
Румянец юности на их щеках.
     
     
      
Красивые в движениях — как львы,
      
И грозны в нападениях — как львы;
     
     
      
Как шкура льва и тигра — их броня.
      
Плащи их — цвета желтого огня.
     
     
      
Войска грозой грохочущею шли.
      
Покрыли львы и тигры лик земли.
     
     
      
Султан прекрасный — воинства глава,
      
Был светлый стяг над ним похож на льва.
     
     
      
Победы ветер знамя развевал
      
Над львом, что войском львов повелевал.
     
     
      
Так, наподобие пчелиных сот,
      
Войска построив, он пошел с высот,
     
     
      
Как будто диких пьяных дивов хор,
      
Завыл под барабанами простор.
     
     
      
Кавказ отгрянул, содрогнулся Тавр
      
От грохота бесчисленных литавр.
     
     
      
И надвое кровавый свой престол
      
Тюрк неба перед боем расколол.
     
     
      
Карнаи выли так, как будто ад
      
Разверзся и нагрянул кыямат.
     
     
      
До неба тучей заклубилась пыль,
      
Земля — ты скажешь — превратилась в пыль
     
     
      
Скажи — не пыль! — то небо обняла
      
Безлунной ночи мускусная мгла.
     
     
      
Как молнии, зерцала и мечи
      
Сверкали в той грохочущей ночи.
     
     
      
И ржанье коней было словно гром,
      
Разящий землю огненным копьем.
     
     
      
Когда же воины издали крик,
      
Гром потерял от ужаса язык.
     
     
      
Будь небосвод беременной женой,
      
От страха плод он выкинул бы свой!
     
     
      
Когда ж умолкли воины на миг,
      
Настала тишина — страшней, чем крик.
     
     
      
И тучу пыли ветер отогнал,
      
И строю строй в долине виден стал.
     
     
      
И вот стрелою грозовых высот
      
Румиец некий выехал вперед,
     
     
      
Красавца аргамака горяча,
      
Играя синим пламенем меча.
     
     
      
Крылом зеленым с левого плеча
      
Китайская клубилась епанча.
     
     
      
Как столб шатра, его копье, а щит
      
Был яхонтами алыми покрыт.
     
     
      
Как лилии раскрывшийся бутон,
      
Шишак султаном белым оперен.
     
     
      
Проворный, пламенный любимец сеч,
      
Став на ристалище, он начал речь,
     
     
      
Всевышнего восславив и судьбу,
      
За Искандара он вознес мольбу
     
     
      
И, обратив к войскам врага свой лик,
      
Провозгласил: «Я — Бербери-Барик.
     
     
      
Я был слугой Дары — царя царей,
      
Но проку в службе не было моей.
     
     
      
За верный труд — не то чтобы добра —
      
И взгляда мне не уделил Дара.
     
     
      
Стоящих много ниже — он дарил,
      
Меня ж, моих заслуг не оценил!
     
     
      
Когда о том я шаху доложил,
      
К рабу властитель слуха не склонил!
     
     
      
Когда ж меня просил я отпустить,
      
Он, в гневе, приказал меня избить!
     
     
      
Униженному тяжко, мне тогда
      
Блеснула Искандарова звезда!
     
     
      
Когда я к Искандару прискакал,
      
Мне царь так много ласки оказал,
     
     
      
Так ни за что меня он наградил,
      
Что от стыда я голову склонил.
     
     
      
На смертный бой теперь я выхожу,
      
Две добрых думы на сердце держу:
     
     
      
Всемерно Искандару послужить
      
И вражьей кровью в битве стыд отмыть!
     
     
      
Всех, кто отмечен щедрым был Дарой,
      
Поодиночке вызываю в бой.
     
     
      
Пусть шах, чьей мудростью земля полна,
      
Увидит сам, какая им цена!»
     
     
      
Когда же Бербери-Барик умолк,
      
Навстречу воин вылетел, как волк, —
     
     
      
С лицом убийцы, темен, словно дым,
      
Нависший над пожарищем степным.
     
     
      
В индигоцветной сумрачной броне,
      
На черном, искры сыплющем коне.
     
     
      
То — в туче бедствий — гибели огонь!
      
То — небосвод бегущий, а не конь!
     
     
      
Копье в руке, как башенный таран,
      
А имя было воину — Харран.
     
     
      
Произнеся молитву за царя,
      
Он в бой рванулся, яростью горя.
     
     
      
И сшиблись на ристалище враги,
      
И разлетелись, делая круги.
     
     
      
Слетелись вновь. И долго длился бой,
      
Не побеждал ни тот и ни другой.
     
     
      
Но вот Барик проворство проявил,
      
Он в грудь копьем Харрана поразил —
     
     
      
И вышиб из седла, сломав ребро.
      
И прогремели небеса: «Добро!»
     
     
      
Поводьями Барик врага связал
      
И с пленником перед царем предстал.
     
     
      
Вновь Искандару дух возвеселил
      
Знак вещий, что победу им сулил.
     
     
      
Шах Искандар — ты скажешь — в пору ту
      
Победы первой видел красоту.
     
     
      
А лев-бербер, отвагой обуян,
      
Вновь на кровавый выехал майдан.
     
     
      
И вышел из рядов врага тогда
      
Слоноподобный богатырь Шейда.
     
     
      
Но льва от пораженья и стыда
      
Хранила Искандарова звезда.
     
     
      
И он такой удар Шейде нанес,
      
Что рухнул тот на землю, как утес.
     
     
      
К царю Барик сраженного привел, —
      
Связал и униженного привел.
     
     
      
Дара, владыка стран и мощных сил,
      
Копьем в досаде небу погрозил.
     
     
      
И вновь на поле, раскрывая зев,
      
Примчался лютый берберийский лев.
     
     
      
Другой — навстречу — издающий рев.
      
И страшно лица их наморщил гнев.
     
     
      
Но и его, как молнии стрела,
      
Бербер ударом вышиб из седла.
     
     
      
Так повалил Барик рукой своей
      
Девятерых подряд богатырей.
     
     
      
И больше в бой никто не выходил,
      
Но вспять коня Барик не обратил.
     
     
      
Он громко ратоборцев вызывал;
      
Скажи: огонь в сердца врагов бросал!
     
     
      
Ужасный гнев Дарою овладел;
      
Сильнейших звать на бой он повелел.
     
     
      
Муж выступил — похожий на слона,
      
Кружиться заставляя скакуна.
     
     
      
Силен, как слон, он с ног слона валил.
      
А конь, как носорог, огромен был.