1 2 3 4 
— Докладывай.
    
— Наполеон нигде не замечен!
    
— Снимай посты!
    
Через десять минут все второклассники собрались у школы. Наполеона они не видали и ужасно хотели есть.
    
— Ребята! — сказал директор Некрасов, взойдя на школьное крыльцо. — Наполеона мы не поймали. Но кто ищет, тот всегда найдет. И мы найдем Наполеона. Он далеко уйти не может. Он будет крутиться около деревни, и мы должны быть начеку. Он придет в деревню за пропитанием. А пока — до свидания!
    
— Приезжайте к нам еще, — ответили второклассники, собираясь махать руками, но тут слово взял директор Губернаторов.
    
— Товарищи школьники! — сказал он. — Пионеры и октябрята! Вы все теперь юные друзья звероводства. И мы должны обещать директору Некрасову, что не будем смыкать глаз, пока не отловим этого Наполеона.
    
— Обещаем, обещаем! — подхватили друзья звероводства.
    
— Потому что Наполеон, — продолжал директор Губернаторов, — ценная зверушка и приносит пользу государству. Такие звери, как этот Наполеон, являются настоящим золотом, потому что их шкурка дорого стоит. Она дорогая потому, что у него красивый мех.
    
Директор Губернаторов считал себя неплохим оратором и, пожалуй, в этом деле мог заткнуть за пояс директора Некрасова.
    
Некрасов сразу почувствовал, что его затыкают за пояс, и пожалел, что сам не сказал про друзей звероводства и государственную пользу.
    
— Правильно сказал товарищ директор Губернаторов, — подхватил Некрасов. — Очень большую пользу государству приносит наша звероферма. Только лишь за этот год мы сдали мехов на миллион рублей.
    
Услыхавши такие замечательные слова, директор Губернаторов хлопнул в ладоши, и юные друзья звероводства дружно зааплодировали. Портфели они зажимали под мышкой.
    
Директор Некрасов поднял руку, чтоб добавить еще что-то посильней миллиона, да так вдруг и застыл.
    
С вытянутой к небу рукою директор Некрасов напряженно глядел вдаль, в глубину деревни Ковылкино.
    
Оттуда, из глубины деревни, по дороге, перепаханной тракторами, медленно приближался к школе недопесок Наполеон Третий. Его вела на веревке второклассница Вера Меринова.
   
   
    
     
Директорское «спасибо»
    
    
Теперь-то Вера была уверена, что все сделала правильно. Но странное дело — гора с плеч никак не сваливалась, давила, давила.
    
Понурившись, приближалась Вера к школе, глядела на пышный Наполеонов хвост и ничего прекрасного не видела в нем — хвост и хвост, чепуха, меховой огурец.
    
Наполеон был ей неприятен: слишком уж легко, слишком беззаботно бежал он навстречу судьбе — прямо в клетку.
    
«Эх ты, недопесок, — думала Вера. — Если б ты бежал на север…»
    
А Наполеон и сам уже не понимал, куда бежит. Когда дошкольник отпустил его, недопесок побежал было на север, но почему-то оказался у Пальмы. А почему — он и сам не знал.
    
Он видел сейчас много людей перед собой, очень много. Они напряженно молчали, ожидал его, а ведь должны были кричать и размахивать руками.
    
Но вот он подбежит — и на голову обрушится человеческий рев.
    
Наполеон остановился.
    
Вокруг были люди и заборы.
    
Наполеон лег на землю и закрыл глаза. Точно так лежал Сто шестнадцатый перед шофером Шамовым.
    
Люди молчали. Чуть заскрипело школьное крыльцо, послышались вкрадчивые шаги. Наполеон почувствовал запах кормовой смеси.
    
Кто-то подошел к нему, вдруг крепко взял за шиворот и поднял в воздух. Закружилась голова, послышался далекий алюминиевый звон.
    
— Постойте, — сказала Вера. — Возьмите вот это…
    
— Что такое?
    
— Это его перчатка.
    
— Ну и ну! — засмеялся директор Некрасов. — Зачем же ему перчатка? Кажется, к тому же — мотоциклетная…
    
Второклассники тоже засмеялись.
    
Шофер со зверофермы уносил в машину Наполеона.
    
Наполеон проплывал по воздуху над головами второклассников.
    
    
— Умница, — сказал директор Некрасов, обнимая Веру за плечи. — Как тебя звать? Вера? А как ты учишься?
    
— Хорошистка, — вставил с крыльца директор Губернаторов.
    
— Ребята! С этой девочки надо брать пример. Она помогла звероферме. Я хочу сказать ей наше звероводческое спасибо.
    
Второклассники затаили дыхание, ожидая, как директор будет говорить спасибо. Они понимали, что такое важное спасибо, к тому же звероводческое, сказать непросто.
    
И директор, как видно, чувствовал, что надо это сделать помощнее. Он набрал в грудь воздуху и сказал изо всех сил:
    
— Спасибо!
    
Потряс Верину руку и так крепко хлопнул ее по спине, будто хотел сшибить гору, навалившуюся на плечи.
    
— Пожалуйста, — тихо ответила Вера.
    
И тут директор Некрасов снял вдруг свою пыжиковую шапку да и нахлобучил ее прямо на голову директору Губернаторову.
    
— На память! — сказал директор Некрасов.
    
Директор Губернаторов побелел. Не родилось еще на земле человека, которому позволил бы директор Губернаторов нахлобучивать себе шапку на голову. Но директор Некрасов тоже был директор, а шапка была все-таки пыжиковой, поэтому директор Губернаторов пожал некрасовскую руку и сказал:
    
— Что вы! Что вы! Зачем это? А как же вы?!
    
— Не беспокойтесь, — улыбаясь, сказал директор Некрасов и подмигнул своему шоферу.
    
Шофер мигом понял начальника, подмигнул в ответ и залез в машину. Там он пошарил под сиденьем, торжественно нажал на гудок и выскочил на улицу с новою пыжиковой шапкой в руках. Некрасов принял ее из рук шофера и сам себе возложил на голову.
    
Две золотом сияющие пыжиковые шапки зажглись на школьном крыльце. Большие и пушистые, как стога сена, они ослепляли второклассников, и только лишь хвост Наполеона мог сравняться с ними в пышности и величавой красоте.
    
А у Веры на душе было очень плохо.
    
Гора наваливалась, давила, давила, выдавила из глаз две слезинки. Вере было очень жалко себя и Наполеона. Мир помутнел, пропали лица второклассников, растаял директор Некрасов.
    
Чтоб не расплакаться, Вера сжала зубы и стала глядеть на одинокую ковылкинскую сосну, подпирающую небо. Но вот сосна покосилась набок, стала понемногу расплываться и слилась наконец с ковылкинским серым небом.
    
   
   
    
     
Поздний вечер в деревне Ковылкино
    
    
Очень уж рано темнеет осенью в деревне Ковылкино.
    
Черные дома, крылатые сараи вбирают дневной свет и прячут его на чердак до завтра. Из погребов выползают сумерки, но так они коротки, что не успеешь посумерничать — приходит вечер.
    
С темнотою тихо становится в деревне. В иных окнах горит свет, а в остальных темно, там уж легли спать, там уже ночь. Сегодня ночь задержалась. Во всей деревне горел свет, хлопали двери, скрипел колодец. Мамаши и хозяйки месили тесто, рубили лук и капусту для пирожков.
    
Фрол Ноздрачев затеял резать свинью, вынес на двор лампочку в сто свечей, и огромная его тень легла на соседние дома, шевелилась на крышах и стенах ковылкинских сараев.
    
Мамаша Меринова хлопотала весь вечер, гоняла плотника то в погреб, то на колодец, а Вера крутила мясорубку, готовила начинку для кулебяки. Начинки получался полный таз.
    
— Дома хозяева? — послышалось с порога.
    
— Дома, дома! — закричал плотник.
    
— Здравствуйте, добрый вечер, — говорил Павел Сергеевич, входя в избу. — Не помешал?
    
— А вот мы с Павлом Сергеичем грибочки попробуем, — обрадовался плотник.
    
Мамаша отложила пока месить тесто, вытащила кой-какие грибочки, скорей всего волвяночки.
    
— Вера-то наша прямо герой, — улыбаясь, рассказывал Павел Сергеевич. — О ней только и разговору: Наполеона поймала. Ей премию дадут.
    
— А мы на ту премию тесу купим, — радовался плотник. — Крышу перекрывать.
    
— Да что ты сегодня какая вареная! — недовольно сказала Клавдия Ефимовна. — Что молчишь?
    
Вера улыбнулась Павлу Сергеевичу, но никак не знала, что сказать.
    
— Где ж ты его поймала?
    
— Он у Пальмы был.
    
— Вишь ты, — засмеялся плотник. — К Пальме присуседился.
    
Взрослые о чем-то смеялись, хвалили грибы, а Вера крутила мясорубку. Плохие мысли лезли ей в голову. Вера гнала их от себя, так гнала, что все выгнала и ни одной мысли в голове не осталось — ни хорошей, ни плохой.
    
— Надо нам пельмени лепить, — говорил в этот момент слесарь Серпокрылов. — Ты слепишь сто штук, и я сто штук, а тогда и спать ляжем.
    
— Давай кто быстрей, — сказал дошкольник.
    
— Давай, — согласился слесарь, стаканом нарезая кружочки из теста.
    
Дошкольник схватил тестяной кружочек, чайной ложкой положил начинки и мигом скрутил залихватский пельмень.
    
— Один — ноль!
    
— Один — один! — возразил слесарь.
    
Пельмени посыпались как из мешка. Они ложились в ряд на доске, присыпанной мукою. Иные получались кривы, другие великоваты, но все были живые, веселые пельмени, серпокрыловские.
    
— Отстаешь, отстаешь, — разжигал слесарь. — Э, да у тебя начинка вываливается!
    
— Ну где же, где? — волновался дошкольник. — Вовсе не вываливается.
    
В окошко кто-то постучал. Слесарь отодвинул закавказский лимон, выглянул на улицу.
    
— Вера! — обрадовался он. — Заходи, Вера. Вера вошла в дом, остановилась у двери.
    
— Помоги ему пельмени лепить, — сказал слесарь. — А то он отстает.
    
— Ему помоги, — обиженно сказал дошкольник.
    
Но слесарь лепил пельмени великолепно. Быстро он прикончил свою сотню, понес в погреб на мороз.
    
— Возьми, — тихо сказала Вера, протягивая дошкольнику мотоциклетную перчатку. — Это тебе.
    
— Положь на сундук. Руки в тесте.
    
Вера вздохнула, положила перчатку на сундук.
    
— Вот и все, — сказала она. — Ничего не осталось от Наполеона. Только перчатка.
    
Дошкольник хмыкнул, старательно вылепливая особенно какой-то большой и фигурный пельмень. Это хмыканье Вере не понравилось. Кажется, дошкольник ее не понимал. Конечно, он только и думал о полюсе.
    
— Ты что ж считаешь — я виновата?
    
Дошкольник искоса глянул на Веру, а после — на перчатку.
    
— Вовсе он не бежал на полюс, — сказала Вера. — Он у Пальмы был.
    
— Ну и что?
    
— Значит, полюс ему не нужен.
    
— Чепуха. Он забежал попрощаться.
    
— Это люди прощаются, — сказала Вера и печально покачала головой, — а звери нет. Он же не человек.
    
— Не человек, а тоже понимает.
    
— Звери не прощаются.
    
— Еще как прощаются.
    
— Что это у тебя пельмень такой кривой получился?
    
— Да это не пельмень, — ответил дошкольник Серпокрылов, придвигая к Вере странную фигурку из теста.
    
— Наполеон! — ахнула Вера.
    
— Видишь, он кланяется тебе, прощается…
    
— Не знаю прямо, что и делать, — говорил в этот же момент директор Некрасов, — то ли пельмени лепить, то ли кулебяку закручивать. Давай, Катюша, заделаем и то и другое.
    
Сильными белыми директорскими руками он схватил колобок теста и принялся его разминать. В этот вечер директор Некрасов вылепил полторы сотни пельменей, но и в голову ему не пришло, что директор Губернаторов слепил двести.
    
Наконец и дошкольник разделался с пельменями, отряхнул руки, примерил мотоциклетную перчатку.
    
— Значит, я виновата, — сказала Вера.
    
— Он снова сбежит, — успокаивал ее дошкольник. — Не волнуйся. Теперь его не удержишь.
    
— За ним знаешь как будут смотреть!
    
— Сбежит, сбежит…
    
    
Долго тянулся вечер, задерживал, отодвигал ночь, но вот наконец она нахлынула на землю, погасила все окна, а в небе над одинокой сосною, по дороге, сотканной из мельчайших звездочек, медленно помчался Орион. Тускло горела красная звезда на его плече, сверкал кинжал, звездным острием указывал на водокачку, отмечающую над черными лесами звероферму «Мшага».
    
Песцы давно уж заснули. Только Маркиз и Сто шестнадцатый метались по клеткам, корябали решетки и глядели не отрываясь на свернувшегося в клубок Наполеона.
    
    
На этом заканчивается повесть о недопеске Наполеоне Третьем. Добавить больше нечего, кроме того, что ровно через месяц недопесок снова сбежал. На этот раз он нигде не задерживался и наверняка добрался до Северного полюса.