1 2 3 4 5 6 7 
– Терпение,  дружок, – ответил Гэррис. – Мы увидим сотни каучуковых деревьев  вокруг гациенды.    

– Они  настоящие резиновые? – спросил маленький Джек.    

– Самые  настоящие. А пока что не хочешь ли попробовать вот эти плоды? Очень вкусные и  утоляют жажду.    

И с  этими словами Гэррис сорвал с дерева несколько плодов, на вид таких же сочных,  как персики.    

– А  вы уверены, что эти плоды не принесут вреда? – спросила миссис Уэлдон.    

– Могу  поручиться, миссис Уэлдон, – ответил Гэррис, – в доказательство я  попробую их сам. Это плод мангового дерева.    

И Гэррис  вонзил в сочный плод свои крепкие белые зубы. Маленький Джек не заставил себя  долго просить и последовал его примеру. Он заявил, что «груши очень вкусные», и  дерево тотчас стали обирать. У этой разновидности манговых деревьев плоды  поспевают в марте и в апреле, тогда как у других – только в сентябре, и потому  пришлись они очень кстати.    

– Очень  вкусно, очень вкусно, – с полным ртом говорил мальчик. – Но мой друг  Дик обещал показать мне резиновое дерево, если я буду хорошо вести себя. Я хочу  резиновое дерево!    

– Потерпи  немножко, сынок! – успокаивала мальчика миссис Уэлдон. – Ведь мистер  Гэррис обещал тебе.    

– Это  не все, – не уступал Джек. – Дик обещал мне еще…    

– Что  же еще обещал тебе Дик? – улыбаясь, спросил мистер Гэррис.    

– Птичку-муху!    

– Увидишь  и птичку-муху, мой мальчик! Только подальше… подальше отсюда! – ответил Гэррис.    

Джек  вправе был требовать, чтобы ему показали очаровательных колибри: ведь он попал  в страну, где они водятся во множестве. Индейцы, которые умеют артистически  плести перья колибри, наделили этих прелестных представителей пернатых  поэтическими именами. Они называют колибри «солнечным лучом» или «солнечными  кудрями». Для них колибри-«царица цветов», «небесный цветок, прилетевший с  лаской к цветку земному», «букет из самоцветов, сверкающий при свете дня», и  т. д. Говорят, что у индейцев есть поэтические названия для каждого из ста  пятидесяти видов, составляющих чудесное семейство колибри.    

Однако,  хотя все путешественники согласно утверждают, что в боливийских лесах водится  множество колибри, маленькому Джеку пришлось довольствоваться лишь обещаниями  Гэрриса, По словам американца, отряд двигался еще слишком близко от берега  океана, а колибри не любят пустынных мест на океанском побережье. Гэррис рассказывал  Джеку, что эти птички не боятся людей; на гациенде Сан-Феличе только и слышен  их крик «тэр-тэр» и хлопанье крылышек, похожее на жужжание прялки.    

– Ах,  как бы я хотел уже быть там! – восклицал маленький Джек.    

Для того  чтобы скорее добраться до гациенды Сан-Феличе, надо было поменьше останавливаться  в пути. Поэтому миссис Уэлдон и ее спутники решили сократить время остановок.    

Облик  леса уже изменялся. Все чаще встречались широкие полянки. Сквозь зеленый ковер  трав проглядывал розоватый гранит и голубоватый камень, похожий на  ляпис-лазурь. Иные холмы покрывала сассапарель – растение с мясистыми клубнями.  Непроходимые заросли ее временами заставляли путешественников с сожалением  вспоминать об узких тропинках в лесной чаще, где все же легче было пробираться.    

До  захода солнца маленький отряд прошел приблизительно восемь миль. Этот переход закончился  без всяких приключений и никого не утомил. Правда, то был лишь первый день пути  – следовало ожидать, что следующие этапы окажутся более трудными.    

С общего  согласия решено было остановиться на отдых. Разбивать лагерь по всем правилам  не стоило на одну ночь, и путешественники расположились прямо на земле. Так как  не приходилось опасаться нападения со стороны туземцев или диких зверей, то для  охраны достаточно было выставить одного караульного, сменяя его каждые два  часа.    

Привал  устроили под огромным манговым деревом; его раскидистые ветви, покрытые густой  листвой, образовали как бы естественную беседку. В случае необходимости можно  было бы укрыться в его листве.    

Но как  только прибыл маленький отряд, на верхушке дерева поднялся оглушительный  концерт.    

Манговое  дерево служило насестом для целой стаи серых попугаев, болтливых, задорных и  яростных пернатых, которые обычно нападают на других птиц. Было бы весьма  ошибочно судить о них по их сородичам, которых в Европе содержат в клетках.    

Попугаи  подняли такой шум, что Дик Сэнд намеревался ружейным выстрелом заставить их  замолчать или разлететься. Но Гэррис отговорил его от этого под тем предлогом,  что в этих безлюдных местах лучше не выдавать своего присутствия звуком  огнестрельного оружия.    

– Пройдем  без шума, и не будет никакой опасности, – сказал он.    

Ужин был  вскоре готов, не пришлось даже приготовлять продукты на огне: он состоял из  консервов и сухарей. Ручеек, протекавший под травой, снабдил путников водой; ее  пили, прибавляя в нее по нескольку капель рома. Десерт в виде сочных плодов  висел на ветках мангового дерева и был сорван, несмотря на пронзительные крики  попугаев.    

К концу  ужина стало темнеть. Тени медленно поднимались от земли к верхушкам деревьев.  Тонкая резьба листвы вскоре выделилась на более светлом фоне неба. Первые  звезды казались яркими цветами, вспыхнувшими на концах верхних веток. Ветер с  наступлением ночи утихать и не шелестел уже в ветвях. Умолкли даже попугаи.  Природа отходила ко сну и призывала к тому же все живые существа.    

Приготовления  к ночлегу были очень несложными.    

– Не  развести ли нам на ночь костер? – спросил Дик Сэнд у американца.    

– Не  стоит, ответил Гэррис. – Ночи, к счастью, стоят теперь теплые, а крона  этого гигантского дерева задерживает испарения. Таким образом, нам не грозит ни  холод, ни сырость. Я повторяю, мой друг, то, что уже говорил: постараемся  проскользнуть незамеченными. Не надо ни стрелять, ни разводить костров.    

– Я  знаю, – вмешалась в разговор миссис Уэлдон, – что нам нечего  опасаться индейцев, даже тех кочевых лесных жителей, о которых вы нам говорили,  мистер Гэррис… Но ведь есть и другие обитатели лесовчетвероногие… Не лучше ли  отогнать их ярким костром?    

– Миссис  Уэлдон, местные четвероногие не заслуживают такой чести. Скорее они боятся  встречи с человеком, нежели человеквстречи с ними.    

– Мы  ведь в лесу, – сказал маленький Джек, – а в лесах всегда водятся  звери.    

– Есть  разные леса, дружок, так же как и звери бывают разные, – смеясь ответил  ему Гэррис. – Вообрази, что ты находишься в обширном парке. Ведь недаром  индейцы говорят о своей стране: «Es como el Pariso!» Она совсем как рай земной.    

– А  змей здесь нет? – спросил Джек.    

– Нет,  мой мальчик, – ответила миссис Уэлдон. – Тут нет никаких змей. Можешь  спать спокойно.    

– А  львы? – спрашивал Джек.    

– Никаких  львов, мой мальчик, – ответил Гэррис.    

– А  тигры?    

– Спроси  у своей мамы, слыхала ли она, что в Южной Америке водятся тигры.    

– Никогда, –  ответила миссис Уэлдон. Кузен Бенедикт, присутствовавший при этом разговоре,  заметил:    

– Это  верно, что в Новом Свете нет ни тигров, ни львов. Но зато здесь есть ягуары и  кугуары.    

– Они  злые? – спросил маленький Джек.    

– Ба! –  сказал Гэррис. – Туземцы сражаются с ними один на один, а нас много, и мы  хорошо вооружены. Ваш Геркулес мог бы голыми руками задушить сразу двух  ягуаров, по одному каждой рукой.    

– Смотри,  Геркулес, не спи! – сказал маленький Джек. – И если зверь захочет  укусить меня…    

– То  я сам его укушу, мистер Джек! – ответил Геркулес, оскалив два ряда  великолепных зубов.    

– Вы  будете караулить, Геркулес, – сказал Дик Сэнд, – пока я не сменю вас,  а меня потом сменят другие.    

– Нет,  капитан Дик, – возразил Актеон, – Геркулес, Бат, Остин и я справимся  сами с караулом. Вам надо отдохнуть этой ночью.    

– Спасибо,  Актеон, – ответил Дик Сэнд, – но я должен…    

– Ничего  ты не должен, Дик! – заявила миссис Уэлдон. – Поблагодари этих  славных людей и прими предложение.    

– Я  тоже буду караулить, – пробормотал маленький Джек, у которого уже  слипались глаза.    

– Ну  разумеется, мой мальчик, – сказала мать, не желая противоречить ему, –  ты тоже будешь караулить.    

– Но  если в этом лесу нет ни львов, ни тигров, – продолжал мальчик, – то  есть волки?    

– Не  настоящие… – ответил американец. – Это особая порода лисиц, или,  вернее, лесные собаки. Их называют гуарами.    

– А  гуары кусаются? – спросил Джек.    

– Ваш  Динго может проглотить крупного гуара в один прием.    

– А  все-таки, – отчаянно зевая, сказал Джек, – гуары – это волки, раз их  называют волками.    

И с  этими словами мальчик спокойно уснул на руках у старой Нан, которая сидела, прислонившись  к стволу мангового дерева. Миссис Уэлдон поцеловала спящего ребенка, улеглась  на земле рядом с ним и скоро тоже сомкнула усталые глаза.    

Через  несколько минут после этого Геркулес привел на стоянку кузена Бенедикта,  который пытался ускользнуть в лес, чтобы заняться ловлей «кокюйо» – светящихся  мух, которыми щеголихи туземки украшают свои волосы, как живыми  драгоценностями. Эти насекомые, излучающие довольно яркий синеватый свет из  двух пятен, расположенных у основания щитка, весьма распространены в Южной  Америке. Кузен Бенедикт надеялся наловить много таких светляков, но Геркулес  воспротивился его поползновениям и, несмотря на протесты ученого, притащил его  к месту привала. Геркулес был человеком дисциплинированным и, получив  приказание, выполнял его по-военному. Так великан негр спас немало светящихся  мух от заключения в жестяной коробке энтомолога.    

Вскоре  весь отряд, кроме Геркулеса, стоявшего в карауле, спал глубоким сном.    

 ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. Сто  миль за десять дней    

     

Путешественников  и охотников, ночующих в тропическом лесу под открытым небом, обычно будит  весьма неприятный концерт. В нем слышится и клохтанье, и хрюканье, и карканье,  и лай, и визг, и насмешливое бормотанье, дополняющее эти разнообразные звуки.    

Так  приветствуют пробуждение дня обезьяны. В тропическом лесу можно встретить маленьких  «марикину», «сагуина» с пестрой мордой, серого «моно», кожей которого индейцы  прикрывают казенную часть своих ружей, «сагу», которых можно узнать по двум  длинным пучкам шерсти, и много других представителей многочисленного семейства  четвероруких.    

Пожалуй,  самыми любопытными из них являются ревуны, обезьяны с настоящей физиономией  Вельзевула и длинным цепким хвостом, помогающим им держаться на деревьях.    

Как  только восходит солнце, самый старый из стаи затягивает мрачным голосом монотонную  песню. Это баритон труппы. Молодые тенора подхватывают вслед за ним утреннюю симфонию.  Индейцы говорят тогда, что ревуны «читают свои молитвы». Но в тот день  обезьяны, по-видимому, не желали читать молитвы, так как их не было слышно, а  между тем голоса их разносятся далеко, – такой сильный звук получается от  быстрого колебания особой костной перепонки, которая образуется у ревунов от  утолщения подъязычной кости.    

Однако  по какой-то неизвестной причине в то утро ни ревуны, ни другие обезьяны, обитавшие  в огромном лесу, не дали своего обычного утреннего представления.    

Такое  поведение обезьян весьма огорчило бы индейцев-кочевников. Не потому, что они  любят этот вид хорового пения, но они охотятся на обезьян и делают это потому,  что ценят главным образом их мясо, действительно очень вкусное, особенно в  копченом виде.    

Дик Сэнд  и его спутники не имели никакого понятия о привычках ревунов, иначе молчание  обезьян привлекло бы их внимание. Путешественники проснулись один за другим.  Ночь прошла спокойно, и несколько часов отдыха восстановили их силы.    

Маленький  Джек раскрыл глазки одним из первых. Увидев Геркулеса, он спросил, не съел ли  тот ночью волка. Но оказалось, что ни один волк не появлялся вблизи привала, и  Геркулес пожаловался Джеку на терзающий его голод.    

Остальные  путешественники тоже проголодались, и Нан стала готовить завтрак.    

Меню  было такое же, как и накануне за ужином. Но свежий утренний воздух возбудил у  всех аппетит, и путники не были особенно привередливы. Все понимали, что нужно  набраться сил для утомительного дневного перехода, и потому воздали честь  завтраку. Даже кузен Бенедикт сообразил, – быть может, впервые в  жизни, – что еда не бесполезный и не безразличный для жизни процесс.  Однако он заявил во всеуслышание, что «приехал в эту страну отнюдь не для того,  чтобы прогуливаться, засунув руки в карманы». И если Геркулес, продолжал он,  осмелится и впредь мешать ему охотиться на светящихся мух и других насекомых,  то Геркулесу это не пройдет даром!    

Угроза,  казалось, не произвела на великана большого впечатления. Но миссис Уэлдон отвела  Геркулеса в сторону и посоветовала ему разрешить порезвиться этому большому  ребенку, не выпуская, однако, его из виду.    

– Не  надо, – сказала она, – лишать кузена Бенедикта невинных удовольствий,  столь естественных в его возрасте.    

В семь  часов утра маленький отряд тронулся в путь, направляясь на восток. Установленный  накануне походный порядок сохранялся и теперь.    

Все так  же дорога шла через лес. Жаркий климат и обилие влаги способствовали неистощимому  плодородие. почвы. Казалось, на этом обширном плоскогорье, расположенном на границе  с тропиками, растительный мир южных стран представал во всей своей мощи. В  летние месяцы солнечные лучи падали тут почти отвесно, в почвенакапливались  огромные запасы тепла, а подпочва всегда! оставалась влажной. И как великолепны  были эти леса, сменявшие один другой, или, вернее, этот бесконечный лес.    

Дик Сэнд  не мог не заметить странного противоречия: по словам Гэрриса, путники находились  в области пампы. Меж тем пампа на языке индейцев «кишна» означает «равнина». И  Дик думал, что если память не изменяет ему, пампа – это обширные безводные и  безлесные степи, где не встретишь камня, огромные ровные пространства,  покрывающиеся в период дождей чертополохом. В жаркое время этот чертополох,  разрастаясь, превращается в настоящий кустарник и образует непроходимые  заросли. Есть в пампе и карликовые деревья и голые кусты колючек – и все это  придает местности мрачный, унылый вид.    

Но то,  что Дик Сэнд видел вокруг с тех пор, как маленький отряд под водительством американца  двинулся в путь, расставшись с побережьем, нисколько не походил на пампу.  Непроходимый лес простирался во все стороны до самого горизонта. Нет, не такой  представлял себе юноша пампу. Но, может быть, прав был Гэррис, когда говорил,  что Атакамское плоскогорье – очень своеобразная область. Что знал о нем Дик?  Только то, что Атакама – одна из обширнейших пустынь Южной Америки, что они  тянется от берегов Тихого океана до подножия Анд.    

В этот  день Дик Сэнд задал американцу несколько вопросов по этому поводу и сказал, что  его очень удивляет странный вид пампы. Но Гэррис рассеял сомнения юноши. Он  сообщил ему множество сведений об этой части Боливии, обнаружив при этом  отличное знание страны.    

– Вы  правы, мой юный друг, – сказал он Дику Сэнду, – настоящая пампа  действительно соответствует тому описанию, какое вы вычитали в своих книгах.  Это бесплодная равнина, путешествие по которой сопряжено с большими  трудностями. Пампа несколько напоминает наши североамериканские саванны, с той  лишь разницей, что саванны чаще бывают заболоченными. Да, именно такой вид  имеет пампа Рио-Колорадо, льяносы Ориноко и Венесуэлы. Но здесь мы находимся в  местности, вид которой даже меня приводит в изумление. Правда, я впервые иду  тут кратчайшей дорогой и пересекаю Атакамское плоскогорье – обычно я избирал  кружной путь. Но, хотя мне не приходилось бывать здесь раньше, я слышал, что  Атакама совершенно не похожа на пампу. Между Западными Андами и средней, самой  высокой частью Анд вы настоящей пампы и не увидите – чтобы в нее попасть, надо  перевалить через хребет: она занимает восточную, равнинную часть материка,  простирающуюся до самого Атлантического океана.    

– Разве  нам придется перевалить через Анды? – живо спросил Дик Сэнд.    

– Нет,  юный друг мой, нет, – улыбаясь, ответил американец. – Ведь я сказал:  «нужно перевалить», я не сказал: «мы перевалим через горы». Не беспокойтесь,  нам не придется выходить за пределы этого плоскогорья, а на нем самые высокие  вершины не превышают полутора тысяч футов. При тех средствах передвижения,  какими мы располагаем, было бы чистейшим безумием предпринимать поход через  Анды. Я бы ни за что этого не допустил!    

– Много  проще было бы идти берегом, – сказал Дик Сэнд.    

– О  да, во сто раз проще, – согласился Гэррис. – Но ведь гациенда  Сан-Феличе расположена по эту сторону Анд. Таким образом, в течение всего  путешествия нам не представится серьезных препятствий.    

– А  вы не боитесь заблудиться в лесу? – спросил Дик Сэнд. – Ведь вы  впервые путешествуете здесь.    

– Нет,  мой юный друг, не боюсь, – ответил Гэррис. – Я отлично знаю, что этот  лес подобен безбрежному морю или, скорее, морскому дну, где даже моряк не смог  бы определить своего положения. Но ведь я привык странствовать по лесам и умею  находить в них дорогу. Я руководствуюсь при этом расположением ветвей на  некоторых деревьях, направлением, в котором растут их листья, рельефом и  составом почвы, а также множеством мелочей, которых вы не замечаете. Будьте  покойны, я приведу вас и ваших спутников прямо в нужное нам место.    

Обо всем  этом Гэррис говорил очень уверенно.    

Дик Сэнд  и американец шли рядом впереди отряда дорогой они часто обсуждали подобные вопросы,  и никто не вмешивался в их разговор. Если у юноши и оставались кое-какие  сомнения, которые американцу не удавалось рассеять, то он предпочитал хранить  их пока про себя.    

Дни  восьмого, девятого, десятого, одиннадцатого и двенадцатого апреля миновали без  всяких происшествий. В среднем отряд проходил восемь-девять миль за двенадцать  часов. Остальное время уходило на остановки для еды и на ночной отдых. Путники  чувствовали некоторую усталость, но, в общем, состояние здоровья у всех было  удовлетворительное.    

Маленькому  Джеку уже наскучило это однообразное странствование по лесу. Кроме того,  взрослые не сдержали своих обещаний. Резиновые деревья и птицы-мухи – все это  без конца откладывалось. Говорили, что покажут ему самых красивых попугаев на  свете, – ведь они должны были водиться в этом лесу. Но где же они? Где  зеленые попугаи, родиной которых были эти леса? Где расцвеченные во все цвета  радуги араконги с голыми щеками и длинным хвостом, араконги, которые никогда не  ступают лапками по земле; где камендеи, обитающие преимущественно в тропиках;  где мелкие пестрые попугайчики с пушистым ошейником из перьев, – где все  эти болтливые птицы, которые, по мнению индейцев, до сих пор говорят на языке  давно вымерших племен?    

Из всех  попугаев Джеку показали только пепельно-серых жако с красным хвостом. Их было  много под деревьями. Но этих жако мальчик видел и раньше. Их доставляют во все  части света. На обоих континентах они прожужжали всем уши своей несносной  болтовней, и из всего семейства попугаев они легче всех приучаются говорить.    

Нужно  сказать, что если Джек был недоволен, то у кузена Бенедикта тоже не было оснований  радоваться. Правда, ему не мешали теперь рыскать по лесу. Но до сих пор ему все  еще не удавалось разыскать ни одного насекомого, достойного занять место в его  коллекции. Даже светящиеся жуки, которых тут должно было быть великое  множество, словно составили заговор – ни один из них не появлялся вблизи  отряда. Природа, казалось, издевалась над несчастным энтомологом, и неудивительно,  что кузен Бенедикт все время был в отвратительном настроении. В течение  следующих четырех дней отряд продолжал двигаться на северо-восток в тех же  условиях. К 16 апреля путники прошли не менее ста миль от берегов океана. Если  Гэррис не заблудился, гациенда Сан-Феличе, как он утверждал, была не более как  в двадцати милях от того места, где в этот день остановились на ночлег.  Следовательно, самое позднее через сорок восемь часов путешественники будут,  наконец, под ее гостеприимным кровом и отдохнут, наконец, от своих трудов!    

Несмотря  на то, что плоскогорье Атакама, в средней его части, было пройдено почти из  конца в конец, на протяжении всего этого длинного пути отряду не повстречался  ни один туземец.    

Дик Сэнд  жалел, что «Пилигрим» не потерпел крушения в каком-нибудь другом месте. Случись  катастрофа южнее или севернее, миссис Уэлдон и ее спутники давно добрались бы  уже до какой-нибудь плантации, поселка или города.    

Но если  эта область казалась покинутой людьми, то за последние дни маленькому отряду  все чаще стали попадаться животные. По вечерам издалека доносился протяжный,  жалобный вой каких-то зверей. Гэррис говорил, что это воет ленивец – крупный  зверь-тихоход, весьма распространенный в этих лесных краях.    

Шестнадцатого  апреля в полдень, когда отряд расположился отдыхать, в воздухе прозвучал какой-то  резкий свист. Миссис Уэлдон свист этот показался очень странным и встревожил  ее.    

– Что  это такое? – спросила она, быстро поднявшись с земли.    

– Змея! –  вскричал Дик Сэнд.    

И,  схватив ружье, юноша заслонил собой миссис Уэлдон. В самом деле, какое-нибудь  пресмыкающееся могло заползти в густую траву, окружающую место привала. Это мог  быть «сукуру» – разновидность удава – гигантская змея, достигающая иногда  сорока футов в длину.    

Но  Гэррис успокоил миссис Уэлдон. Он предложил Дику Сэнду и неграм, устремившимся  было к юноше на помощь, сесть на свои места.    

Американец  сказал, что это не удав; удавы не свистят; звук этот издают совсем нестрашные  четвероногие – их очень много в здешних краях!    

– Успокойтесь, –  добавил он, – и не пугайте безобидных животных.    

– Но  что это за животные? – спросил Дик Сэнд, не упускавший случая разузнать у  американца побольше подробностей об этой стране. Американец же рассказывал  охотно, не заставляя себя просить.    

– Это  антилопы, мой юный друг, – ответил американец.    

– О!  Антилопы? Я хочу посмотреть на них! – воскликнул Джек.    

– Это  очень трудно, мой мальчик, – сказал Гэррис, – очень трудно.    

– Может  быть, все-таки мне удастся приблизиться к этим свистящим антилопам? –  спросил Дик Сэнд.    

– Вы  не успеете сделать и трех шагов, – возразил американец, покачав  головой, – как все стадо ударится в бегство. Не советую вам напрасно  тратить силы.    

Но у  Дика Сэнда были основания настаивать на своем. Не выпуская ружья из рук, он  скользнул в траву. В ту же секунду несколько грациозных антилоп с маленькими и  острыми рожками вихрем пронеслись мимо привала. Их ярко-рыжая шерсть огненным пятном  мелькнула на темном фоне деревьев.    

– Вот  видите, я предупреждал вас! – сказал Гэррис, когда юноша вернулся на свое  место.    

Антилопы  исчезли с такой быстротой, что Дик Сэнд не успел разглядеть их. В тот же день  на глаза отряду попалось еще одно стадо каких-то животных. На этот раз ничто не  мешало Дику смотреть на них, правда, с большого расстояния. Появление их  вызвало довольно странный спор между Гэррисом и его спутниками. Около четырех  часов пополудни маленький отряд ненадолго остановился на лесной полянке. Вдруг  среди чащи, не больше чем в ста шагах, показалось стадо каких-то крупных  животных. Они сразу же бросились прочь и умчались с молниеносной быстротой.    

Несмотря  на многократные предупреждения американца, Дик Сэнд вскинул ружье к плечу и  выстрелил. Однако в тот момент, когда прозвучал выстрел, Гэррис толкнул ствол,  и хотя Дик был метким стрелком, но на этот раз пуля не попала в цель.    

– Не  надо стрелять! Не надо стрелять! – проворчал Гэррис.    

– Это  были жирафы! – воскликнул Дик Сэнд, пропуская мимо ушей замечание  американца.    

– Жирафы! –  воскликнул маленький Джек, приподнимаясь в седле. – Покажите мне жирафов!    

– Жирафы? –  переспросиламиссис Уэлдон. – Ты ошибаешься, дорогой Дик. Жирафы не водятся  в Америке.    

– Ну  конечно, в этой стране не может быть жирафов! – сказал Гэррис с  недовольным видом.    

– В  таком случае, что же это за животное? – спросил Дик Сэнд.    

– Не  знаю, что и подумать, – ответил Гэррис. – Не обманулись ли вы, мой  юный друг? Может быть, это были страусы?    

– Страусы? –  в один голос повторили миссис Уэлдон и Дик.    

Они  удивленно переглянулись.    

– Да,  да, обыкновенные страусы, – настаивал Гэррис.    

– Но  ведь страусы-птицы, – сказал Дик, – и следовательно, они двуногие…    

– Вот  именно, – подхватил Гэррис, – мне как раз и бросилось в глаза – эти  животные, которые умчались с такой быстротой, были двуногие.    

– Двуногие? –  повторил юноша.    

– А  мне показалось, что это были четвероногие, – сказала миссис Уэлдон.    

– И  мне тоже, – заметил старый Том.    

– И  нам, и нам! – воскликнули Бат, Актеон и Остин.    

– Четвероногие  страусы! – расхохотался Гэррис. – Вот забавная игра природы!    

– Поэтому-то  мы и подумали, что это жирафы, а не страусы, – возразил Дик Сэнд.    

– Нет,  мой юный друг, нет! – решительно заявил Гэррис. – Вы плохо разглядели  их. Это объясняется быстротой, с какой страусы убежали. И опытным охотникам  иной раз случается ошибаться в таких случаях.    

Объяснения  американца были весьма правдоподобны. На далеком расстоянии крупного страуса  нетрудно принять за жирафа. У того и другого очень длинная шея и голова  запрокинута назад. Страус похож на жирафа, у которого, можно сказать, отрубили  задние ноги. При быстром беге, когда они лишь промелькнут перед глазами, их  можно перепутать. Главное же доказательство ошибки миссис Уэлдон и ее спутников  было то, что жирафы не водятся в Америке.    

– Если  не ошибаюсь, то ведь и страусы тоже не водятся в Америке, – заметил Дик.    

– Ошибаетесь,  мой юный друг, – возразил Гэррис, – в Южной Америке водится одна разновидность  страуса нанду. Его-то мы и видели.    

Гэррис  сказал правду.    

Нанду –  постоянный житель южноамериканских равнин. Это крупная птица, ростом около двух  метров, с прямым клювом; оперение ее пушистое, крылья имеют синеватый оттенок.  Ноги у нанду трехпалые, чем она существенно отличается от двухпалых африканских  страусов пальцы снабжены когтями. Мясо молодых нанду очень вкусно.    

Гэррис,  хорошо знавший повадки этих птиц, поделился с Диком своими сведениями, кстати  сказать, вполне точными. Миссис Уэлдон и ее спутникам пришлось признать, что  они ошиблись.    

– Возможно,  что мы встретим еще стадо страусов, – продолжал Гэррис. –  Постарайтесь получше рассмотреть их, чтобы впредь не ошибаться и не принимать  птиц за четвероногих. А главное, мой юный друг, не забывайте моих советов и не  стреляйте без крайней нужды, како бы животное вы ни встретили. Нам нет нужды  охотиться ради пропитания, и потому, я повторяю, не следует ружейными  выстрелами оповещать всех о нашем пребывании в этом лесу.    

Дик Сэнд  ничего не ответил. Он глубоко задумался: сомнение снова зародилось в его уме…    

На  следующий день, 17 апреля, отряд с утра тронулся в путь. Гэррис утверждал, что  не позже как через двадцать четыре часа путники будут уже под кровом гаценды  Сан-Феличе.    

– Там,  миссис Уэлдон, – говорил он, – вам окажут сердечный прием, окружат  заботами. Несколько дней отдыха восстановят ваши силы. Быть может, вы не  найдете там той роскоши, к какой вы привыкли в Сан-Франциско, но все же вы  убедитесь, что наши гациенды, даже в глухих уголках страны, не лишены комфорта.  Мы вовсе уж не такие дикари.    

– Мистер  Гэррис, – ответила миссис Уэлдон, – мы бесконечно признательны вам за  все, что вы для нас сделали. К сожалению, эта признательность – все, чем та  можем вас отблагодарить, но, верьте, она исходит от чистого сердца! Да, пора  было бы уже нам прибыть на место!..    

– Вы  очень устали, миссис Уэлдон?    

– Не  обо мне речь! – ответила миссис Уэлдон. – Но мой мальчик день ото дня  хиреет. Каждый день в определенный час его лихорадит.    

– Хотя  климат этого плоскогорья считается здоровым, – сказал Гэррис, – но я  слышал, что в марте и в апреле люди иногда заболевают здесь перемежающейся  лихорадкой.    

– К  счастью, предусмотрительная природа поместила противоядие рядом с ядом, –  заметил Дик Сэнд.    

– Что  вы хотите этим сказать, мой юный друг? – с недоумением спросил Гэррис.    

– Разве  здесь не растут хинные деревья? – ответил Дик.    

– Ах  да, – сказал Гэррис, – вы совершенно правы. Здесь родина хинных  деревьев, кора их обладает драгоценными целебными свойствами, как  противолихорадочное средство.    

– Меня,  по правде сказать, удивляет, что мы до сих пор не встретили ни одного хинного  дерева, – добавил Дик Сэнд.    

– Дело  в том, мой юный друг, – сказал Гэррис, – что хинные деревья не так-то  легко распознать. Это высокие деревья с крупными листьями и розовыми пахучими  цветами. Но растут они обычно не группами, а поодиночке, затерянные среди  других деревьев. Индейцы, занимающиеся сбором хинной коры,[55] узнают их только по  вечнозеленой листве.    

– Если  вы заметите такое дерево, укажите мне его, мистер Гэррис, – попросила  миссис Уэлдон.    

– Разумеется,  миссис Уэлдон, но в гациенде Сан-Феличе вы найдете запас сернокислого хинина –  это средство еще лучше прекращает лихорадку, чем простая кора хинного дерева.    

Последний  день путешествия прошел без всяких приключений. Наступил вечер, и, по обыкновению,  отряд остановился на ночлег. Все время погода стояла сухая и ясная; но сейчас,  видимо, собирался дождь. Теплые испарения поднялись от земли и окутали лес  непроницаемым туманом.    

В этом  не было ничего неожиданного, так как близилось начало дождливого периода. К  счастью для маленького отряда, гациенда, гостеприимно предложенное убежище,  была уже совсем недалеко. Оставалось потерпеть только несколько часов.    

По  приблизительным расчетам Гэрриса, в которых он исходил из количества времени,  проведенного в пути, отряд находился не дальше как в шести милях от гациенды.  Тем не менее на ночь были приняты все обычные меры предосторожности: Том и его  товарищи должны были поочередно нести караул. Дик Сэнд настаивал на этом со  всей решительностью. Больше чем когда-либо юноша хотел соблюдать осторожность.  Страшное подозрение сверлило его ум, но, пока оно не перешло в уверенность, Дик  ни с кем не хотел об этом говорить.    

Привал  устроили в роще, у подножия гигантского дерева. Устав от долгого перехода, миссис  Уэлдон и ее спутники скоро уснули, но вдруг их разбудил громкий крик.    

– Кто  кричит? – спросил Дик Сэнд, первым вскочивший на ноги.    

– Это  я… Это я крикнул! – ответил кузен Бенедикт.    

– Что  с вами?    

– Меня  кто-то укусил…    

– Змея? –  с ужасом спросила миссис Уэлдон.    

– Нет,  нет, не змея, а какое-то насекомое, – ответил кузен Бенедикт. –  Подождите, вот оно, я его поймал.    

– Так  раздавите же его и не мешайте нам спать! – раздраженно сказал Гэррис.    

– Раздавить  насекомое? – вскричалкузен Бенедикт. – Как бы не так! Нет, я должен  его рассмотреть!    

– Какой-нибудь  москит, – сказал Гэррис, пожимая плечами.    

– Нет, –  возразил кузен Бенедикт, – это муха… и весьма любопытная муха.    

Дик Сэнд  зажег свой ручной фонарик и подошел к кузену Бенедикту.    

– Бог  мой, что я вижу! – вскричал энтомолог. – Наконец-то я вознагражден за  все невзгоды и разочарования! Ура! Я сделал великое открытие!    

Кузен  Бенедикт захлебывался от счастья. Он глядел на пойманную муху взглядом триумфатора.  Казалось, он готов был ее расцеловать.    

– Но  что это такое? – спросила миссис Уэлдон.    

– Двукрылое  насекомое, кузина, и какое замечательное!..    

Кузен  Бенедикт показал всем бурую муху, размером меньше пчелы, с длинным хоботком и  желтыми полосками на брюшке.    

– Она  не ядовитая? – спросила миссис Уэлдон.    

– Нет,  кузина, человеку она не страшна. Но для животных, для антилоп, буйволов, даже  для слонов это страшный враг! Ах, какая прелестная, восхитительная мушка!..    

– Да  скажите же нам, наконец, что это за муха? – воскликнул Дик Сэнд.    

– Эта  муха, – ответил энтомолог, – эта милая мушка, которую я держу в руке,  называется цеце.[56]  Этой мухой до сих пор по праву гордился только один континент! Ни один ученый  не находил еще цеце в Америке.    

Дик Сэнд  не решился спросить кузена Бенедикта, в какой же части света до сих пор встречалась  эта проклятая муха.    

Все  путешественники снова погрузились в сон, прерванный этим происшествием, но Дик  Сэнд до самого утра не сомкнул глаз, несмотря на сильную усталость.    

 ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.  Страшное слово    

     

Пора бы  уже прибыть на место! Миссис Уэлдон изнемогала от усталости. Она не могла  больше продолжать путешествие. Жалко было смотреть и на ее маленького сына.  Личико Джека пылало во время приступов лихорадки и было белее мела, когда  приступы кончались. Мать страшно тревожилась и, не доверяя ухода за ним даже  старой Нан, не спускала теперь ребенка с рук.    

Да,  давно пора было прибыть на место! Если верить американцу, то в этот день 18  апреля маленький отряд к вечеру вступит за ограду гациенды Сан-Феличе.    

Двенадцать  дней странствований по тропическому лесу, двенадцать ночей, проведенных под  открытым небом, – этого было достаточно, чтобы подорвать силы даже такой  энергичной женщины, как миссис Уэлдон. А тут еще болезнь маленького Джека,  лишенного необходимого ухода, отсутствие лекарства. Всякая мать на ее месте  пришла бы в отчаяние.    

Дик  Сэнд, Нан, Том и его сотоварищи лучше переносили трудности и усталость. Запасы  продовольствия, правда, подходили к концу, но до сих пор отряд не испытывал ни  в чем нужды. Поэтому состояние их здоровья было удовлетворительно.    

Что  касается Гэрриса, то казалось, этот человек был создан для долгих путешествий  по непроходимым дебрям и усталость не имела над ним власти.    

Однако  Дик заметил, что по мере приближения к гациенде Гэррис становился озабоченным и  не таким разговорчивым, как раньше. Казалось, должно бы быть наоборот. Так по  крайней мере думал юноша – он день ото дня все меньше доверял американцу.  Одного не мог понять Дик: с какой целью стал бы их обманывать Гэррис? На этот  вопрос юноша не находил ответа. Но он очень бдительно присматривал за своим  проводником.    

Очевидно,  тот чувствовал, что Дик в чем-то подозревает его. Эта подозрительность «юного  друга», быть можете была одной из причин угрюмой озабоченности американца.    

Отряд  двинулся в путь. Лес поредел. Непроходимые чащи сменились небольшими рощами,  между которыми лежали широкие поляны. Было ли это преддверием настоящей пампы,  о которой говорил Гэррис?    

Первые  часы похода не дали Дику новых поводов для беспокойства. Но два обстоятельства  поразили его. Сами по себе они не имели особого значения, но в тех условиях в  каких находились путешественники, нельзя было пренебрегать даже мелочами.    

Дик Сэнд  обратил внимание на странное поведение Динго. Все эти дни собака бежала,  опустив нос к земле, обнюхивая траву и кусты, как будто шла по следу. Она либо  угрюмо молчала, либо оглашала воздух жалобным воем, в котором слышались не то  боль, не то сожаление. Но в этот день лай собаки вдруг стал звонким, сердитым,  временами даже яростным. Динго лаял теперь так же как на палубе «Пилигрима»,  когда там появлялся Негоро.    

Смутное  подозрение мелькнуло в уме Дика Сэнда. Оно перешло в уверенность, когда старик  Том сказал ему:    

– Вот  странно, мистер Дик! Динго не обнюхивает больше травы, как все эти дни. Видите,  он держит нос по ветру, шерсть на нем взъерошена, он сильно возбужден. Можно  подумать, что он учуял…    

– Негоро,  не правда ли? – подхватил Дик. Юноша охватил за руку старого негра и  сделал ему знак говорить тише.    

– Да,  Негоро, мистер Дик. Мне кажется, он идет вслед за нами…    

– Я  и сам так думаю, Том. Вероятно, сейчас он совсем близко от нас.    

– Но  зачем он это делает? – спросил Том.    

– Быть  может, Негоро не знает местности, – ответил Дик Сэнд. – Тогда вполне  понятно, что он следует за нами по пятам. Либо…    

– Либо  что? – взволнованно спросил Том, глядя на Дика.    

– Либо,  напротив, он слишком хорошо знает местность, и тогда…    

– Но  как Негоро может знать эту страну? Ведь он никогда не бывал здесь!    

– Никогда  не бывал здесь?… – прошептал Дик. – Не знаю. Но одно совершенно  бесспорно; Динго ведет себя так, как будто этот человек, которого он ненавидит,  находится где-то рядом.    

Он  прервал свою речь и позвал собаку. Динго нехотя приблизился.    

– Ату! –  сказал Дик. – Негоро, Негоро, Динго! Ату его!    

Собака  яростно залаяла. Имя судового кока произвело на нее обычное впечатление, и она  бросилась вперед, словно Негоро притаился за ближним кустарником.    

Гэррис  издали видел эту сцену. Он подошел к юноше.    

– Что  вы сказали Динго? – спросил он сквозь зубы.    

– О,  ничего особенного, – ответил шутливо старик Том. – Мы спрашивали у  Динго, нет ли каких известий об одном нашем спутнике по кораблю, который  куда-то запропастился.    

– Ага, –  сказал американец, – это тот португалец, судовой кок, о котором вы мне  рассказывали?    

– Да, –  ответил Том. – Если судить по неистовому лаю Динго, этот человек должен  быть где-то неподалеку.    

– Как  он мог добраться сюда? – спросил Гэррис. – Вы, кажется, говорили, что  он никогда не бывал в Боливии?    

– Если  только он не скрыл этого от нас, – ответив Том.    

– К  чему бы он стал скрывать? – заметил Гэррис. – Впрочем, можно обыскать  кустарник. Что, если бедняга нуждается в помощи? Что, если он попал в беду?…    

– Нет,  в этом нет нужды, – сказал Дик Сэнд. – Если Негоро сумел добраться  сюда один, он может и выбрать отсюда без нашей помощи!    

– Как  хотите, – ответил Гэррис.    

– Замолчи,  Динго! – крикнул Дик Сэнд, чтобы прекратить неприятный разговор.    

Второе наблюдение,  которое сделал юноша, относилось к лошади американца.    

По ее  поведению незаметно было, что конюшня где-то близко. Лошадь не втягивала ноздрями  воздуха, не ускоряла шага, не ржала – словом, ничем не проявляла нетерпения,  свойственного лошадям, когда в конце долгого путешествия они чуют приближение  отдыха. Лошадь Гэрриса, которая много раз бывала в гациенде, шла по тропинке  так равнодушно, как будто эта гациенда находилась еще за сотни миль.    

«Нет,  если судить по лошади, не видно еще конца нашему странствию!» – думал юноша.    

Накануне  Гэррис утверждал, что маленький отряд находится всего в шести милях от гациенды;  к пяти часам пополудни из этих шести миль, несомненно, уже было пройдено не меньше  четырех. Однако лошадь все еще не учуяла конюшни, да и ничто вокруг не выдавало  близости такой большой плантации, как гациенда Сан-Феличе.    

Даже  миссис Уэлдон, всецело поглощенная заботами о своем ребенке, удивлялась тому,  что местность по-прежнему кажется пустынной и необитаемой. Ни одного туземца,  ни одного слуги из гациенды, которая была так близко! Не заблудился ли Гэррис?  Миссис Уэлдон отогнала эту мысль: новая задержка грозила гибелью ее маленькому  Джеку…    

Гэррис,  как и прежде, шел впереди отряда. Но он всматривался в темные глубины леса, поворачивал  голову то вправо, то влево с таким видом, словно он не очень был уверен в себе  и в дороге, по которой шел.    

Миссис  Уэлдон закрыла глаза, чтобы не видеть этого. За равниной, шириной в милю, снова  показался лес, но не такой густой, как на западе; маленький отряд снова вступил  под сень высоких деревьев.    

В шесть  часов вечера путники подошли к зарослям кустарников, сквозь которые, видимо  недавно, прошло стадо каких-то крупных животных.    

Дик Сэнд  внимательно осмотрелся кругом.    

На  высоте, намного превышающей человеческий рост, ветви были обломаны. Трава на  земле была примята, и местами на влажной почве виднелись следы больших ступней;  такие следы не могли принадлежать ни ягуарам, ни кугуарам. Чьи же это ноги  оставили такие следы? Может быть, тут проходил ленивец? И почему ветки обломаны  так высоко?    

Только  слонам впору было проложить такую просеку в кустарнике и выбить такие огромные  следы во влажной почве. Однако же слоны не водятся в Америке. Эти огромные  животные не уроженцы Нового Света, и их никогда не пытались акклиматизировать  там. Значит, догадку о том, что следы принадлежат слонам, нужно было отбросить  как совершенно невероятную.    

Дик Сэнд  ни с кем не поделился мыслями, которые возникли у него при виде этих загадочных  следов. Он даже не стал расспрашивать американца. Да и чего мог он ждать от  человека, который пытался выдать жирафов за страусов? Гэррис придумал бы  какое-нибудь фантастическое объяснение, но положение отряда от этого нисколько  не изменилось бы.    

Во  всяком случае, Дик составил себе определенное мнение о Гэррисе. Он чувствовал,  что это предатель. Дик дожидался только случая, чтобы сорвать с него маску, и  все говорило юноше, что этот случай не заставит себя долго ждать.    

Но какая  тайная цель могла быть у Гэрриса? Какую участь готовил он доверившимся ему  людям?    

Дик Сэнд  продолжал считать себя ответственным за судьбу своих спутников. Больше чем  когда бы то ни было на нем лежала забота о спасении всех, кого – крушение  «Пилигрима» выбросило на этот берег. Только он один мог спасти своих товарищей  по несчастью: эту молодую мать, ее маленького сына, негров, кузена Бенедикта.  Но если юноша мог попытаться что-то сделать как моряк, будучи на борту корабля,  то что мог он предпринять перед лицом опасностей, которые предвидел, но не в  силах был предотвратить?    

Дик Сэнд  не хотел закрывать глаза перед ужасной истиной, которая с каждым часом становилась  все более ясной и неоспоримой. Пятнадцатилетнему капитану «Пилигрима» в минуту  грозной опасности снова приходилось взять на себя трудную миссию командира и  руководителя. Но Дик не желал раньше времени тревожить бедную мать Джека, –  до тех пор пока не настанет пора действовать. И он ничего не сказал даже тогда,  когда внезапно увидел впереди, на берегу довольно широкой речки, преградившей  им дорогу, огромных животных, которые быстро двигались под прибрежными  деревьями.    

«Гиппопотамы!  Гиппопотамы!» – хотелось ему крикнуть.    

Но он  промолчал. Дик шел в сотне шагов впереди отряда, и, кроме него, никто не  заметил этих приземистых коротконогих и толстокожих животных бурого цвета. У  них была большая голова и широкая пасть, обнажавшая огромные, более фута  длиною, клыки.    

Гиппопотамы  в Америке?!    

До  вечера отряд шел вперед, но с большим трудом. Даже самые выносливые начинали отставать.  Пора было бы прибыть на место! Или же следовало остановиться на ночлег.    

Всецело  поглощенная заботами о маленьком Джеке миссис Уэлдон, быть может, не замечала,  как она утомлена, но силы ее были на исходе. Остальные участники похода  находились не в лучшем состоянии. И только один Дик не поддавался усталости: он  черпал энергию и стойкость в сознании своего долга.    

Около  четырех часов пополудни старик Том нашел какой-то предмет, лежавший в траве.  Это оказался нож странной формы с широким кривым лезвием и толстой рукояткой из  куска слоновой кости, украшенной довольно грубой резьбой.    

Том  поднял нож и отнес его Дику Сэнду. Рассмотрев внимательно находку, юноша  передал ее американцу.    

– Видимо,  туземцы недалеко, – сказал он.    

– Действительно, –  ответил Гэррис. – Однако…    

– Однако? –  повторил Дик Сэнд, глядя прямо в глаза Гэррису.    

– Мы  должны были бы уже подходить к гациенде, – нерешительно сказал  Гэррис, – но я не узнаю местности…    

– Вы  заблудились? – живо спросил Дик.    

– Заблудился?  Нет. Гациенда должна быть не дальше как в трех милях. Чтобы сократить дорогу, я  пошел напрямик, через лес… Кажется, я ошибся…    

– Возможно, –  сказал Дик Сэнд.    

– Я  думаю, лучше мне одному пойти вперед на разведку, – сказал Гэррис.    

– Нет,  мистер Гэррис, – решительно заявил Дик, – вам не следует разлучаться!    

– Как  хотите, – ответил американец. – Но имейте в виду, что ночью мне не  найти дороги.    

– Ну  что ж! – воскликнул Дик. – Мы остановимся на ночлег. Миссис Уэлдон не  откажется провести еще одну ночь под открытым небом, а завтра с наступлением  дня мы снова тронемся в путь. Последние две-три мили можно будет пройти в час.    

– Согласен, –  сказал Гэррис.    

В эту  минуту Динго отчаянно залаял.    

– Назад,  Динго, назад! – крикнул Дик Сэнд. – Ты отлично знаешь, что там никого  нет: ведь мы в пустыне!    

Итак,  решено было в последний раз заночевать в лесу, Миссис Уэлдон не произнесла ни  слова, предоставляя своим спутникам самим решить, где устраивать привал.  Маленький Джек, уснувший после приступа лихорадки, лежал у нее на руках.    

Стали  искать место, где бы расположиться на ночлег.    

Дик  выбрал для этого несколько больших деревьев, росших вместе. Старый Том направился  было к ним, но внезапно остановился и вскрикнул:    

– Смотрите!  Смотрите!    

– Что  там такое, Том? – спросил Дик спокойным тоном человека, готового ко всяким  неожиданностям.    

– Там,  там… – бормотал Том, – кровавые пятна… а на земле отрубленные руки…    

Дик Сэнд  бросился к дереву, на которое указывал Том. Затем, возвратившись назад, он сказал:    

– Молчи,  Том! Не говори никому!..    

На земле  действительно валялись отрубленные человеческие руки. Рядом с ними лежали  обрывки цепей и сломанные колодки.    

К  счастью, миссис Уэлдон не видела этой страшной картины.    

Гэррис  стоял в стороне. Если бы кто-нибудь взглянул на него в эту минуту, то был бы поражен  переменой, которая произошла в американце: его лицо дышало теперь неумолимой жестокостью.    

Динго  подбежал к окровавленным останкам и злобно зарычал.    

Юноше  стоило большого труда отогнать собаку. Между тем старик Том замер в неподвижности,  как будто его ноги вросли в землю. Не в силах оторвать глаз от колодок и цепей,  он судорожно стискивал руки и бормотал несвязные слова.    

– Я  уже видел… видел… когда был маленьким… цепи, я видел… колодки…    

Смутные  воспоминания раннего детства теснились в его голове. Он хотел вспомнить… Он готов  был заговорить.    

– Замолчи,  Том! – сказал Дик Сэнд. – Молчи ради миссис Уэлдон! Ради всех нас,  молчи!..    

И юноша  поспешил отвести в сторону старика негра.    

Привал  перенесли в другое место и все устроили для ночлега.    

Старая  Нан подала ужин, но никто к нему не притронулся: усталость превозмогла голод.  Все чувствовали какое-то неопределенное беспокойство, близкое к страху.    

Сумерки  быстро сгущались, и вскоре наступила темная ночь. Небо затянули черные, грозовые  тучи. На западе, далеко на горизонте, в просветах между деревьями мелькали  зарницы. Ветер утих, и ни один листок не шевелил на деревьях. Дневной шум  сменился глубокой тишиной. Можно было подумать, что плотный, насыщенный  электричеством воздух потерял звукопроводность.    

Дик  Сэнд, Остин и Бат караулили все вместе. Они напрягали зрение и слух, чтобы не  пропустить какого-нибудь подозрительного шороха, увидеть малейший проблеск  света. Но ничто не нарушало покоя.    

Том,  хотя и свободный от караула, не спал. Опустив голову, он сидел неподвижно, погруженный  в воспоминания. Казалось, старый негр не мог оправиться от какого-то  неожиданного удара.    

Миссис  Уэлдон укачивала своего ребенка, и все ее думы были только о нем.    

Один  лишь кузен Бенедикт спокойно спал, ибо не испытывал тревоги, томившей его спутников,  и не предчувствовал ничего дурного.    

Вдруг  около одиннадцати часов вечера вдали раздал долгий и грозный рев и тотчас же  вслед за ним пронзительный вой.    

Том  вскочил и протянул руку в направлении густой чащи, находившейся не больше чем в  миле от привала.    

Дик Сэнд  схватил его за руку, но не мог помешать Тому крикнуть:    

– Лев!  Лев!    

Старик  негр узнал рыканье льва, которое ему приходилось слышать в детстве!    

– Лев! –  повторил он.    

Дик Сэнд  не в силах был больше сдерживать гнев. Он выхватил нож и бросился к тому месту,  где расположился на ночь Гэррис.    

Гэрриса  уже не было, вместе с ним исчезла и его лошадь. Истина молнией озарила Дика  Сэнда…    

Отряд  находился не там, где он думал.    

«Пилигрим»  потерпел крушение не у берегов Южной Америки. Дик определил в море положение не  острова Пасхи, а какого-то другого острова, находившегося на западе от того  континента, на котором они очутились, совершенно так же, как остров Пасхи  расположен к западу от Америки.    

Компас  давал неверные показания, он был испорчен. Корабль, увлекаемый бурей, уклонился  далеко в сторону от правильного курса. «Пилигрим» обогнул мыс Горн и из Тихого  океана попал в Атлантический! Ошибочными были вычисления скорости хода  «Пилигрима». Буря удвоила эту скорость.    

Вот  почему ни на побережье, ни в лесу путешественники не встретили ни каучуковых,  ни хинных деревьев! Они растут в Южной Америке, но то место, куда судьба  забросила путников, не было ни Атакамской равниной, ни боливийской пампой.    

Нет  сомнения – Дик видел жирафов, а не страусов. Дорогу в кустарнике протоптали  слоны. У ручья Дик потревожил гиппопотамов. Муха, пойманная кузеном Бенедиктом,  была страшной мухой цеце, от укусов которой гибнут вьючные животные в  караванах.    

И,  наконец, сейчас рычал в темноте лев!    

А  колодки, цепи, нож странной формы – то были орудия работорговцев. Отрубленные  руки – то были руки черных пленников.    

Португалец  Негоро и американец Гэррис, очевидно, сообщники!    

Догадки  Дика Сэнда превратились в уверенность, и страшные слова вырвались, наконец, из  уст его:    

– Африка!  Экваториальная Африка! Страна работорговцев и рабов.    

     

 ЧАСТЬ ВТОРАЯ    

     

ГЛАВА ПЕРВАЯ.  Работорговля    

     

Работорговля!  Все знают, что значит это страшное слово, которому не должно быть места в человеческом  языке.    

Позорная  торговля людьми долгое время с большой выгодой для себя производилась европейскими  странами владевшими колониями за океаном. Прошло уже много лет после запрещения  работорговли. Однако она все еще ведется, и притом в крупных размерах, –  главным образом в Центральной Африке. В XIX веке некоторые государства,  именующие себя христианскими, еще не поставили свою подпись под актом о  запрещении работорговли.    

Многие  полагают, что купля-продажа живых людей безвозвратно канула в прошлое, что  больше ее не существует. Это заблуждение, и читателям необходимо это знать  чтобы глубже понять вторую часть нашего повествования. Пусть все знают, что в  Африке ведется охота на человека, грозящая обезлюдить весь материк. Пусть все  узнают, какие варварские набеги делаются по сие время для того чтобы поставлять  даровую рабочую силу – невольников в некоторые колонии, как полыхают огнем  разграбленные деревни, сколько льется крови при таких набегах и кто извлекает  из них прибыль.    

Начало  торговли невольниками-неграми было положено в XV веке, и вот при каких обстоятельствах  она возникла. Изгнанные из Испании мусульмане обосновались по другую сторону  пролива[57]  – на африканском побережье. Португальцы, которые в то время захватили это побережье,  ожесточенно преследовали их. Некоторая часть беглецов была захвачена  преследователями и доставлена в Португалию. Пленников обратили в рабов. Это  были первые африканские рабы в Западной Европе с начала нашей эры.    

Но  пленные мусульмане в большинстве своем принадлежали к состоятельным семействам.  Родственники пытались выкупить узников и предлагали много золота. Португальцы  отказывались от самого богатого выкупа. Куда девать иностранное золото? Рабочая  сила для нарождающихся колоний куда нужнее. Короче говоря, Португалии требуются  рабы, а не золото.    

Не  получив возможности выкупить пленных родственников, богатые мусульмане предложили  обменять их на большое количество африканских негров, которых было очень легко  добыть. Португальцы приняли столь выгодное предложение. Так было положено  начало торговле рабами в Европе.    

В конце  XVI века эта гнусная торговля получила широкое распространение, она не противоречила  варварским нравам той эпохи. Все государства покровительствовали работорговле,  видя в ней верное средство быстрой колонизации своих отдаленных владений в  Новом Свете.    

Черные  рабы могли жить и работать в таких местах, где европейцы, не привычные к тропическому  климату, гибли бы тысячами. Поэтому специально построенные суда регулярно стали  поставлять в американские колонии большие партии рабов-негров. Международная  торговля людьми разрасталась, и вскоре на африканском побережье появились  крупные агентства. «Товар» недорого стоил на своей родине и давал огромную  прибыль.    

Но как  бы ни были нужны, со всех точек зрения, основанные заморские колонии, это не  могло оправдать бесчеловечной торговли. Многие великодушные люди подняли свой  голос, протестуя против купли-продажи людей. Во имя гуманности требовали они от  европейских правительств закона об отмене рабства негров.    

В 1751  году во главе аболиционистского движения стали квакеры. Это произошло в той  самой Северной Америке, где сто лет спустя вспыхнула война за отделение Юга от  Севера, одним из поводов к которой служил вопрос об освобождении негров. Четыре  северных штата – Виргиния, Коннектикут, Массачусетс, Пенсильвания –  провозгласили отмену рабства и дали свободу черным невольникам, доставка  которых на территорию этих штатов стоила им больших денег.    

Но  компания, начатая квакерами, не ограничивалась пределами нескольких северных штатов  Нового Света. И по другую сторону Атлантического океана (особенно во Франции и  Англии) усилились нападки на защитников рабства и привлечение сторонников  правого дела.    

«Да  погибнут скорее колонии, чем принцип!» – таков был благородный лозунг, прозвучавший  по всему Старому Свету, и он приобрел действенную силу в Европе, вопреки  крупным политическим и экономическим интересам, связанным с этим вопросом.  Толчок был дан.    

В 1807  году Англия запретила торговлю рабами в своих колониях, и Франция последовала  ее примеру в 1814 году. Две могущественные нации заключили договор о  запрещении работорговли, который был подтвержден Наполеоном во время Ста дней.[58]    

Однако  это была чисто теоретическая декларация. Невольничьи корабли по-прежнему бороздили  моря и выгружали в колониальных портах свой груз «черного дерева».    

Нужны  были более практические меры, чтобы положить конец этому злу. Соединенные Штаты  в 1820 году, Англия в 1824 году приравняли работорговлю к пиратству и объявили,  что с работорговцами будут поступать как с пиратами. Это означало, что  пойманным с поличным работорговцам угрожает немедленная казнь. Франция вскоре  примкнула к этому договору. Но южные американские штаты, испанские и  португальские колонии не присоединились к акту об отмене рабства негров. С  большой выгодой для себя они продолжали торговать черными невольниками,  несмотря на то что право досмотра кораблей получило международное признание.  Впрочем, этот досмотр обычно ограничивался проверкой документов подозрительных  судов.    

Однако  закон об отмене рабства негров не имел обратной силы. Закон запрещал приобретать  новых рабов, но старым невольникам он не возвратил свободы.    

Англия  первая подала пример. 14 мая 1833 года была издана декларация об освобождении  всех негров в британских колониях, и в августе 1838 года шестьсот семьдесят  тысяч черных невольников получили свободу.    

Десятью  годами позже, в 1848 году, французская республика освободила рабов в своих колониях  – всего двести шестьдесят тысяч негров.    

В 1859  году война, вспыхнувшая между федералистами и конфедералистами Соединенных  Штатов, закончила дело уничтожением рабства негров, и во всей Северной Америке  черные невольники получили свободу.    

Итак,  три великие державы завершили это гуманное дело. Ныне работорговля производится  лишь в испанских и португальских колониях и на Востоке для удовлетворения  хозяйственных потребностей в турецких и арабских владениях. Хотя Бразилия не  освободила своих прежних невольников, однако она не допускает появления новых,  и дети негров рождаются в ней свободными людьми.    

Но во  Внутренней Африке не прекращаются кровопролитные войны. Туземные царьки  продолжают охотиться на людей, и в результате этих междоусобий целые племена  попадают в рабство.    

Невольничьи  караваны следуют по двум направлениям: первый путь лежит на запад, к португальской  колонии – Анголе, второй – на восток, к Мозамбику. Только небольшая часть  несчастных невольников добирается живой до этих конечных пунктов следования  караванов. Отсюда уцелевших отправляют кого на остров Кубу, кого на Мадагаскар,  кого в арабские или турецкие провинции в Азии, в Мекку или в Маскат.    

Английские  и французские сторожевые суда не могут помешать этой торговле: при огромной  протяженности береговой линии трудно установить бдительный надзор.    

Возникает  вопрос: так ли уж велик размах этого гнусного экспорта?    

Да,  очень велик. По самым осторожным подсчетам не менее восьмидесяти тысяч рабов  приводят на побережье, и это, видимо, только десятая часть туземцев, уцелевших  после избиения.    

Там, где  происходила эта омерзительная бойня, остаются лишь вытоптанные поля, дымящиеся  развалины опустевших селений. Там реки несут по течению трупы и дикие звери  завладевают всей местностью.    

Ливингстон,  идя по следам этих кровавых набегов, не узнавал провинций, в которых он побывал  несколькими месяцами раньше. Его свидетельство подтверждают все остальные путешественники  – Грант, Спик, Бертон, Камерон, Стенли, – посетившие лесистое плоскогорье  Центральной Африки – главную арену кровавых войн туземных царьков. То же зрелище  безлюдья, опустошения и разгрома являют собой некогда цветущие селения в районе  Больших озер, во всей обширной области, поставляющей «черный товар» на  занзибарский рынок, в Борну, и в Феццане, и южнее – вдоль берегов Ньяссы и  Замбези, и западнее – в районе верховий Заира, который пересек отважный Стенли.  Неужели работорговля в Африке прекратится лишь тогда, когда будет уничтожена  вся черная раса. Неужто африканским неграм уготована та же судьба, какая  постигла австралийских туземцев.    

Но рынки  испанских и португальских колоний закроются когда-нибудь, их больше не будет –  цивилизованные народы не могут дольше допускать работорговлю!    

Да,  конечно, и ныне, в 1878 году, мы должны увидеть как освободят всех рабов,  которыми еще владеют люди в христианских государствах. Тем не менее еще долгие  годы мусульманские страны будут, вероятно, продолжать этот торг, который  сокращает население африканского континента. В эти страны теперь и направляется  наибольшая часть вывозимых из Африки невольников; число туземцев, оторванных от  родины и отправленных на восточное побережье, превосходит ежегодно сорок тысяч.  Задолго до египетской экспедиции негры Сеннаара тысячами продавались неграм  Дарфура, и наоборот. Даже генерал Бонапарт закупил немало негров, из которых он  набрал солдат и составил из них отряды наподобие мамелюков. Прошло уже четыре  пятых XIX века, а работорговля в Африке не уменьшилась. Даже наоборот.    

И  действительно, исламизм благосклонно относится к работорговле. Ведь нужно было,  чтобы черный раб заменил в мусульманских странах прежнего белого невольника. И  работорговцы любого происхождения занимаются этой отвратительной торговлей в  широком масштабе. Они доставляют таким образом добавочное население угасающим  расам, которые обречены на вымирание, так как не трудятся и поэтому не  возрождаются. Эти рабы, как во времена Бонапарта, часто становятся солдатами. У  некоторых народов верховья Нила они составляют половину войск африканских  царьков. При этих условиях их участь немногим хуже участи свободных людей. Но  если раб не становится солдатом, он превращается в ходячую монету, даже в  Египте и в Борну офицерам и чиновникам платят этой монетой. Гийом Лежан  рассказывает об этом как свидетель-очевидец.    

Таково  состояние работорговли в настоящее время.    

Нельзя  замалчивать постыдное снисхождение к торговле людьми, какое проявляют многие  представители европейских держав в Африке. Ведь это неоспоримый факт: в то  время как патрульные суда крейсируют вдоль африканских берегов Атлантического и  Индийского океанов, внутри страны, на глазах у европейских чиновников, широко  развернулся торг людьми. Здесь идут один за другим караваны захваченных  невольников, в определенные сроки происходят массовые избиения, во время  которых убивают десять негров, чтобы одного обратить в рабство.    

Так  обстоят дела в Африке и по сей день.    

Теперь  будет понятно, почему Дик Сэнд с таким ужасом воскликнул:    

– Африка!  Экваториальная Африка! Страна работорговцев и рабов!    

И он не  ошибся.    

Это  действительно была Африка, где неисчислимые опасности грозили ему самому и всем  его спутникам.    

Но в  какую часть африканского континента необъяснимая роковая случайность забросила  их? Несомненно в западную, и это отягощало положение. Скорее всего «Пилигрим»  потерпел крушение именно у побережья Анголы, куда приходят караваны работорговцев  из внутренних областей Экваториальной Африки.    

Действительно,  это было побережье Анголы, тот край, который несколько лет спустя ценой  неимоверных усилий пересекли Камерон на юге и Стенли на севере. Из этой  обширной территории, состоящей из трех провинций – Бенгелы, Конго и  Анголы, – в то время была исследована только прибрежная полоса – она  тянется от Нурсы на юге до Заира на севере. Два важнейших населенных пункта на  этом побережье служат портами. Это – Бенгела и Сан-Паоло-де-Луанда, столица  колонии, принадлежащей Португалии.    

Внутренние  области Экваториальной Африки в то время почти не были исследованы. Лишь  немногие путешественники отваживались углубляться в эти места. Сырые и жаркие  края, где свирепствует лихорадка, где живут дикари, из которых иные до сих пор  являются людоедами, непрестанные войны между племенами – вот что представляет  собой Ангола, одна из самых опасных областей Экваториальной Африки.  Подозрительное отношение работорговцев ко всякому чужаку, пытающемуся  проникнуть в тайну их бесчестной торговли, еще больше усложняет задачу  путешественников, предпринявших поход в Анголу.    

Тюккей в  1816 году поднялся вверх по течению Конго, за водопады Иеллала. Но ему удалось  пройти не более двухсот миль. В такой небольшой экспедиции невозможно было сколько-нибудь  серьезно изучить страну, однако она стоила жизни большей части ее участников.    

Тридцать  семь лет спустя доктор Ливингстон прошел от мыса Доброй Надежды до верховья  Замбези. Отсюда в ноябре 1853 года со смелостью, которая осталась  непревзойденной, он пересек Африку с юга на северо-запад, переправился через  Куанго – один из притоков Конго – и 31 мая 1854 года прибыл в  Сан-Паоло-де-Луанда. Ливингстон проложил первую тропинку в неизведанных дебрях  обширной португальской колонии.    

Восемнадцать  лет спустя двое отважных исследователей пересекли Африку с востока на запад.  Преодолев неслыханные трудности, оба вышли на побережье Ангола: один – в южной,  другой – в северной его части.    

Первым  этот переход совершил лейтенант английского флота Верней-Ловетт Камерон. В 1872  году возникли предположения, что экспедиция американца Стенли, высланная на  поиски Ливингстона в область Больших озер терпит бедствие. Лейтенант Камерон  вызвался отправиться по следам Стенли. Предложение было принято. Камерон  выступил в поход из Занзибара; его сопровождали доктор Диллон, лейтенант Сесиль  Мерфи и Роберт Моффа, племянник Ливингстона. Перейдя Угого, они встретили  печальный караван: верные слуги несли тело Ливингстона к восточному берегу. Камерон  все же продолжал свое путешествие к западу, поставив себе целью во что бы то ни  стало пересечь материк от океана к океану. Через Унияниембе, Угунду он дошел до  Кагуэле, где нашел дневники Ливингстона.    

Камерон  переплыл озеро Танганьику, одолел горы Бамбаре, переправился через Луалабу, но  не мог спуститься вниз по течению этой реки. Затем он посетил области,  опустошенные недавними войнами, обезлюдевшие после набегов работорговцев:  Килембу, Уруа, верховье Ломане Улуду, Ловале, прошел через Кванзу и девственные  леса в которые Гэррис завел Дика Сэнда и его спутников. Энергичный лейтенант  Камерон увидел, наконец, волны Атлантического океана. Это путешествие от  Занзибара до Сан-Фелиппе в Бенгеле длилось три года и четыре месяца и стоило  жизни двум спутникам Камерона – доктору Диллону и Роберту Моффа.    

На этом  пути открытий американец Генри Стенли вскоре сменил англичанина Камерона.  Известно, что этот неустрашимый корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд»,  отправившийся на поиски Ливингстона, нашел его 30 октября 1871 года у Уджиджи,  на берегу озера Танганьика.    

Путешествие,  удачно совершенное во имя человеколюбия, Стенли решил продолжить в интересах  географической науки и подробно исследовать берега Луалабы, с которыми в первое  путешествие ознакомился лишь мельком. Камерон еще странствовал в дебрях  Центральной Африки, когда Стенли в ноябре 1874 года выступил из Багамойо на  восточном побережье. Через год и девять месяцев, 24 августа 1876 года, он  покинул опустошенный эпидемией оспы Уджиджи и после семидесятичетырехдневного  перехода достиг Ньянгве, большого невольничьего рынка, где уже до него побывали  Ливингстон и Камерон. В Ньянгве Стенли был свидетелем ужаснейшего кровавого  набега отрядов занзибарского султана на области Марунгу и Маниуема.    

Отсюда  Стенли предпринял исследование берегов Луалабы и прошел до самого ее устья. В  его экспедицию входили сто сорок носильщиков, нанятых в Ньянгве, и девятнадцать  лодок. С первых же шагов отряд Стенли должен был сражаться с людоедами из  Угусу. Лодки пришлось тащить на руках, чтобы обойти непроходимые пороги реки. У  экватора, в том месте, где Луалаба изгибается к се-веро-северо-востоку,  пятьдесят четыре лодки, в которых было несколько сот туземцев, напали на маленькую  флотилию Стенли; ему удалось обратить их в бегство.    

Затем  отважный исследователь поднялся до второго градуса северной широты и установил,  что Луалаба не что иное, как верховье Заира, или Конго, и, следуя по ее  течению, можно выйти к берегу океана. Этот путь Стенли и выбрал. Дорогой ему  почти каждый день приходилось отбивать нападения прибрежных племен. 3 июня 1877  года во время перехода через пороги Массаса погиб один из его спутников Фрэнсис  Покок. 18 июня лодка Стенли, подхваченная потоком, понеслась прямо к водопаду  Мбело, и только каким-то чудом он спасся от смерти.    

Наконец  6 августа Генри Стенли прибыл в селение Ни-Санда, находившееся в четырех днях  пути от берега океана. Через два дня он был в Банца-Мбуко. Здесь его ждали  припасы, посланные навстречу экспедиции двумя торговцами из Эмбомы; в этом  маленьком прибрежном городке Стенли, наконец, разрешил себе отдохнуть.  Трудности и лишения перехода через весь африканский материк, отнявшего у Стенли  два года и десять месяцев жизни, преждевременно состарили этого еще молодого  человека (ему было тридцать пять лет). Зато течение реки Луалабы было  исследовано им до Атлантического океана. Было установлено, что наряду с Нилом,  главной северной артерией Африки, и Замбези, главной восточной ее артерией, на  западе африканского континента течет третья в мире по величине река, длиною в  две тысячи девятьсот миль. Река эта, носящая в разных частях своего течения  названия – Луалаба, Заир и Конго, – соединяет область Больших озер с  Атлантическим океаном.    

Экспедиции  Стенли и Камерона прошли вдоль северной и южной границ Анголы. Сама же область  в 1873 году, то есть в то время, когда «Пилигрим» потерпел крушение, была еще  почти не исследована. Об Анголе знали только то, что она представляет собой  главный невольничий рынок на западе Африки и что центрами работорговля в ней  являются Бихе, Касонго и Казонде.    

И в эти –  то гибельные места, затерянные в сотне миль от океанского побережья, Гэррис  завлек Дика Сэнда и его спутников: женщину, измученную горем и усталостью,  умирающего ребенка и пятерых негров, обреченных стать добычей алчных  работорговцев.    

Да, это  была Африка, а не Южная Америка, где ни туземцы, ни звери, ни климат ничем не  угрожали путникам, где между хребтом Анд и океанским побережьем протянулась  благодатная полоса земли, где разбросано множество поселений, в которых  миссионеры гостеприимно предоставляют приют каждому путешественнику. Как далеко  были Перу и Боливия, куда буря, наверное, принесла бы «Пилигрим», если б  злодейская рука не изменила его курс, и где потерпевшие крушение нашли бы  столько возможностей возвратиться на родину.    

Но они  очутились в Африке, в страшной Анголе, да еще в самой глухой ее части, куда не  заглядывали даже португальские колониальные власти. Они попали в дикий край,  где под свист бича надсмотрщиков тянулись караваны рабов.    

Что знал  Дик об этой стране, куда забросила его измена? Очень немногое. Он читал сообщения  миссионеров XVI и XVII веков, читал о путешествиях португальских купцов,  которые ездили из Сан-Паоло-де-Луанда по Занру. Наконец, он был знаком с  отчетом доктора Ливингстона о его поездке 1853 года. Этих немногих сведений  было достаточно, чтобы человеку, менее мужественному, чем Дик, внушить ужас.    

Действительно,  положение было страшное.    

 ГЛАВА ВТОРАЯ. Гэррис и  Негоро    

     

Два  человека сошлись в лесу в трех милях от места ночлега отряда, руководимого  Диком Сэндом. Свидание это было заранее условлено между ними.    

Эти два  человека были Гэррис и Негоро. В дальнейшем читатель узнает, как встретились на  побережье Анголы прибывший из Новой Зеландии португалец и американец, которому  по делам работорговли часто приходилось объезжать эту область Западной Африки.    

Гаррис и  Негоро уселись у корней огромной смоковницы, на берегу быстрого ручья, струившего  свои воды между зарослями папируса.    

Они  только что встретились и теперь рассказывали Друг другу о случившемся за  последнее время.    

– Итак,  Гэррис, – сказал Негоро, – тебе не удается завлечь еще дальше в глубь  Анголы отряд «капитана» Сэнда – ведь так они называют этого пятнадцатилетнего  мальчишку.    

– Нет,  приятель, дальше затащить их не могу, – ответил Гэррис. – Хорошо еще,  что мне удалось заманить их на сотню миль от побережья! Последние дни «мой юный  друг» Дик Сэнд не спускал с меня глаз. Его подозрения сменились уверенностью.  Честное слово…    

– Еще  сотня миль, Гэррис, и эти люди наверняка попали бы в наши руки. Впрочем, и так  мы постараемся не упустить их.    

Гэррис  пожал плечами.    

– Куда  они денутся? – сказал он. – Понимаешь, Негоро, я вовремя унес ноги! Я  читал во взгляде «моего юного друга» горячее желание послать мне полный заряд  свинца прямо в грудь, а надо тебе сказать, я совершенно не перевариваю сливовых  косточек, которые отпускают в оружейных лавках по двенадцать штук на фунт.    

– Понятно! –  сказал Негоро. – У меня самого счеты с этим юнцом.    

– Что  ж, у тебя теперь есть возможность уплатить ему по всем счетам сполна и даже с  процентами! В первые дни похода мне нетрудно было выдавать Анголу за Атакамскую  пустыню – я ведь был там однажды. Но потом малыш Джек стал требовать «резиновых  деревьев» и птичку-муху; его мамаше понадобилось хинное дерево, а. верзиле  кузену – светящиеся жуки. Честное слово, я истощил всю свою изобретательность!  После того как я сумел, правда с великим трудом, уверить их, что перед ними не  жирафы, а страусы, я уж не знал, что и придумать. Да и «мой юный друг», как я  заметил, больше не верил моим объяснениям, особенно после того как мы напали,  на следы слонов. А тут еще откуда ни возьмись гиппопотамы! Понимаешь, Негоро,  гиппопотамы и слоны! В Америке они так же неуместны, как честные люди в  бенгелской каторжной тюрьме. Затем старого негра угораздило найти под деревом  цепи и колодки, сброшенные, очевидно, каким-то бежавшим невольником. И наконец,  где-то невдалеке зарычал лев. Согласись сам, не мог же я их уверить, что это  мурлычет домашняя кошка! Мне оставалось только вскочить в седло и ускакать.    

– Понимаю, –  ответил Негоро. – И все же я предпочел бы, чтобы они забрались еще хоть на  сотню миль в глубь страны.    

– Я  сделал все, что мог, милейший, – возразил Гэррис. – Кстати сказать,  хорошо, что ты шел в почтительном отдалении от нас. Они как будто догадывались  о твоем присутствии. И знаешь, там была одна собачка – Динго… Она как будто не  особенно расположена к тебе. Что ты ей сделал? – Пока еще ничего, –  ответил Негоро, – но в скором времени обязательно всажу ей пулю в башку.    

– Такой  же гостинец и ты получил бы от Дика Сэнда, если б он заметил тебя на расстоянии  выстрела. Я должен признаться, «мой юный друг» – замечательный стрелок. И в  своем роде он молодчина.    

– Каким  бы молодцом он ни был, Гэррис, он дорого заплатит за свою дерзость, –  ответил Негоро; лицо его выражало неумолимую жестокость.    

– Хорошо, –  прошептал Гэррис, – видно, ты, мой дорогой, остался таким же, каким я тебя  знал. Путешествия не испортили тебя!    

После  минутного молчания американец снова заговорил.    

– Кстати,  Негоро, – сказал он, – когда мы с тобой так неожиданно встретились  недалеко от места крушения корабля, у устья Лонги, ты успел только попросить  меня завести этих милых людей как можно дальше в глубь воображаемой Боливии. Но  ты ни словом не обмолвился о том, что делал последние два года. А два года в  нашей бурной жизни – долгий срок, приятель. С тех пор как старый Альвец послал  тебя из Кассана во главе невольничьего каравана, о тебе не было никаких вестей.  Признаться откровенно, я думал, что у тебя были неприятности с английскими  патрульными судами и что в результате тебя вздернули на рее.    

– Чуть-чуть  не кончилось этим, Гэррис.    

– Ничего,  не беспокойся, Негоро. Виселицы тебе все равно не миновать.    

– Спасибо!    

– Что  поделаешь, – ответил Гэррис с философским равнодушием. – Это  неизбежный риск в нашем деле. Раз уж занимаешься работорговлей на африканском  побережье, не рассчитывай на мирную и безболезненную кончину. Значит, тебя  поймали?    

– Да.    

– Англичане?    

– Нет.  Португальцы.    

– До  или после сдачи груза?    

– После, –  ответил Негоро после некоторого колебания. – Португальцы теперь делают  вид, что они против работорговли, после того как очень недурно на ней нажились.  На меня донесли, следили за мной, поймали меня…    

– И  приговорили?    

– К  пожизненному заключению на каторге в Сан-Паоло-де-Луанда.    

– Тысяча  чертей! – воскликнул Гэррис. – Каторга! Совершенно неподходящее место  для таких людей, как мы с тобой. Мы ведь привыкли к жизни на вольном воздухе!  Пожалуй, я предпочел бы виселицу.    

– Повешенный  бежать не может, тогда как с каторги…    

– Тебе  удалось бежать?    

– Да,  Гэррис. Ровно через пятнадцать дней, после того как меня привезли на каторгу,  мне удалось спрятаться в трюме английского корабля, отправлявшегося в Окленд, в  Новую Зеландию. Бочка с водой и ящик с консервами, между которыми я забился,  снабжали меня едой и питьем в продолжение всего перехода. Я ужасно страдал в  темном, душном трюме. Но нечего было и думать выйти на палубу, пока судно  находилось в открытом море: я знал, что стоило мне высунуть нос из трюма, как  меня тотчас же водворят обратно и пытка будет продолжаться, с той лишь  разницей, что она перестанет быть добровольной. Кроме того, по прибытии в  Окленд меня сдадут английским властям, а те закуют меня в кандалы, отправят  обратно в Сан-Паоло-де-Луанда или, чего доброго, вздернут, как ты выражаешься.  По всем этим соображениям я предпочел путешествовать инкогнито.    

– И  без билета, – со смехом воскликнул Гэррис. – Фи, приятель, и тебе не  стыдно? Ехать «зайцем», да к тому еще на готовых харчах.    

– Да, –  вздохнул Негоро, – но тридцать дней провести взаперти в тесном трюме…    

– Ну  все это уже позади, Негоро! Итак, ты поехал в Новую Зеландию, в страну маори?  Но ты ведь там не остался. Как же ты ехал обратно? Опять в трюме?    

– Нет,  Гэррис. Сам понимаешь, там у меня была только одна мысль: вернуться в Анголу и  снова взяться за свою прибыльную торговлю.    

– Да, –  заметил Гэррис, – мы свое ремесло любим… по привычке.    

– Однако  я полтора года…    

Негоро  вдруг прервал рассказ. Схватив Гэрриса за руку, он стал напряженно  вслушиваться.    

– Гэррис, –  сказал шепотом, – мне послышался какой-то шорох в зарослях папируса!    

– Посмотрим,  что там такое, – прошептал Гэррис, хватая ружье и готовясь стрелять.    

Они  поднялись, настороженно озираясь и прислушиваясь.    

– Ничего  нет, это тебе почудилось, – сказал Гэррис. – Просто ручеек вздулся  после дождей и журчит сильнее, чем обычно. За эти два года ты, приятель, отвык  от лесных шумов. Но это не беда, скоро ты опять привыкнешь. Ну, рассказывай  дальше о своих приключениях. А затем мы потолкуем о будущем.    

Негоро и  Гэррис снова сели у подножия смоковницы, и португалец продолжал прерванный рассказ:    

– Полтора  года я прозябал в Окленде. Когда корабль прибыл, я сумел незаметно выбраться из  трюма и выйти на берег. Но карманы у меня были пусты, хоть выверни, – ни  единого доллара. Чтобы не умереть с голоду, мне пришлось браться за всякую  работу…    

– Да  что ты, Негоро! Неужели ты работал, словно какой-нибудь честный человек?    

– Работал,  Гэррис.    

– Бедняга.    

– И  все это время я искал способ выбраться из этого проклятого места. А случай все  не представлялся. Наконец в Оклендский порт пришло китобойное судно «Пилигрим».    

– То  самое, что разбилось у берегов Анголы?    

– То  самое. Миссис Уэлдон с сыном и кузеном Венедиктом вздумали отправиться на нем в  качестве пассажиров. Мне нетрудно было получить службу на корабле: ведь я  бывший моряк, служил вторым помощником капитана на невольничьем корабле. Я  пошел к капитану «Пилигрима», но матросы ему были не нужны. К счастью для меня,  судовой кок только что сбежал. Плох тот моряк, который не умеет стряпать. Я  отрекомендовался опытным ноком. За неимением лучшего капитан Гуль нанял меня.  Спустя несколько дней «Пилигрим» отчалил от берегов Новой Зеландии…    

– Но, –  прервал его Гэррис, – насколько я понял из слов «моего юного друга»,  «Пилигрим» вовсе не намеревался плыть к берегам Африки. Каким же образом судно  попало сюда?    

– Дик  Сэнд, вероятно, до сих пор этого не понимает, – ответил Негоро, – и  вряд ли вообще когда-либо поймет. Но тебе, Гэррис, я охотно объясню, как это  произошло, а ты, если хочешь, можешь повторить мой рассказ своему «юному  другу».    

– Как  же, не премину! – с хохотом сказал Гэррис. – Рассказывай, приятель,  рассказывай!    

– «Пилигрим», –  начал Негоро, – направлялся к Вальпараисо. Нанимаясь на судно, я думал  только добраться до Чили. Ведь Чили на полпути между Новой Зеландией и Анголой,  и я приблизился бы на несколько тысяч миль к западному побережью Африки. Но в  пути обстоятельства изменились. Через три недели после выхода из Окленда  капитан Гуль и все матросы погибли во время охоты на кита. На борту «Пилигрима»  осталось только два моряка: молодой матрос Дик Сэнд и судовой кок Негоро.    

– И  ты вступил в должность капитана судна? – спросил Гэррис.    

– Сначала  у меня мелькнула такая мысль. Но я видел, что мне не доверяют. На корабле было  пятеро негров, все пятеро – силачи, и притом свободные люди. При этих, условиях  мне все равно не удалось бы стать хозяином на борту. По зрелом размышлении я  решил остаться на «Пилигриме» тем, кем был, то есть судовым коком.    

– Значит,  это чистая случайность, что корабль прибило к берегам Африки?    

– Нет,  Гэррис, – возразил Негоро, – случайной была только наша с тобой  встреча: твои торговые дела привели тебя как раз в то место побережья, где  потерпел крушение: «Пилигрим». Перемена же курса судна и его появление у  берегов Анголы – дело моих рук! Твой «юный друг» – сущий младенец в  мореходстве: он умел определять место своего корабля в открытом море только при  посредстве: лага и компаса. И вот в один прекрасный день лаг пошел ко дну. А в  другую не менее прекрасную ночь я подложил под нактоуз железный брусок и тем  отклонил стрелку компаса. «Пилигрим», подхваченный сильной бурей, сбился с  курса… Дик Сэнд не мог понять, почему так затянулся наш переход. Впрочем, на  его месте стал бы в тупик самый опытный моряк. Мальчик и не подозревал, что мы  обогнули мыс Горн, но я, Гэррис, я видел его в тумане. Вскоре после этого я  убрал железный брусок, и стрелка компаса приняла нормальное положение. Судно,  гонимое сильнейшим ураганом, стремглав понеслось на северо-восток и разбилось у  африканского берега, как раз в тех местах, куда я хотел попасть.    

– И  как раз в это время, – подхватил Гэррис, – случай привел меня на этот  берег, – словно нарочно, чтобы встретить тебя и послужить проводником  твоим симпатичным спутникам. Они были уверены в том, что находятся в Америке, и  мне легко было выдать Анголу за Нижнюю Боливию… Между ними и в самом деле есть  некоторое сходство.    

– Да,  они действительно приняли Анголу за Боливию. Так же как твой «юный друг», Дик  Сэнд, принял за остров Пасхи остров Тристан-да-Кунья.    

– Подобную  ошибку сделал бы и всякий другой на его месте, Негоро.    

– Знаю,  Гэррис. Я воспользовался этой ошибкой Дика Сэнда. И благодаря этому миссис  Уэлдон и ее спутники ночуют под открытым небом в сотне миль от берега, в  Экваториальной Африке, куда я и хотел их завести.    

– Но  теперь-то они знают, где находятся.    

– Какое  это имеет сейчас значение?! – воскликнул Негоро.    

– Что  ты собираешься сделать с ними? – спросил Гэррис.    

– Что  сделаю, то и сделаю, – ответил Негоро. – Расскажи-ка мне сначала, как  поживает наш хозяин Альвец. Ведь я не видел старика больше двух лет.    

– О,  старый пройдоха чувствует себя как нельзя лучше! – ответил Гэррис. –  Он очень обрадуется тебе.    

– Он  по-прежнему живет в Бихе? – спросил Негоро.    

– Нет,  приятель, вот уж год, как он перевел свою «контору» в Казонде.    

– И  дела хорошо идут?    

– О  да, тысяча чертей! – воскликнул Гэррис. – Дела идут хорошо, хотя с  каждым днем торговать невольниками становится все труднее, особенно на этом  побережье. Португальские власти с одной стороны, английские сторожевые суда – с  другой всячески препятствуют вывозу рабов. Только в одном месте, на юге Анголы,  в окрестностях Моссамедеса, можно более или менее спокойно грузить черный  товар. Поэтому теперь все бараки до отказа набиты невольниками, мы ожидаем  корабли, которые переправят их в испанские колонии. Об отправке груза через  Бенгелу и Сан-Паоло-де-Луанда говорить не приходится, губернатор и чиновники не  хотят и слышать об этом. Старый Альвец подумывает о том, чтобы переселиться во  внутренние области Африки. Он намерен снарядить караван в сторону Ньянгве и  Танганьики, где можно выгодно обменять дешевые ткани на слоновую кость и рабов.  Пока неплохо идет торговля с Верхним Египтом и Мозамбиком – он снабжает  невольниками Мадагаскар. Но я боюсь, что придет время, когда работорговлей  нельзя будет заниматься. Англичане с каждым днем укрепляются во Внутренней  Африке. Миссионеры залезают все глубже и ополчаются против нас. Ливингстон –  разрази его гром – закончил исследование области озер и теперь направится,  говорят, в Анголу. Да еще говорят, что какой-то лейтенант Камерон намерен  пересечь весь материк с востока на запад. Опасаются также, как бы не  вознамерился проделать то же самое и американец Стенли. Все эти исследователи  могут сильно повредить нам, Негоро, и если бы мы хорошенько понимали свои  интересы, ни один из этих незваных гостей не вернулся бы в Европу и не стал бы  рассказывать о том, что он имел дерзость увидеть в Африке.    

Услышь  кто-нибудь беседу этих негодяев, он мог бы подумать, что тут разговаривают два  почтенных коммерсанта, сетуя на заминку в торговых делах, вызванную кризисом.  Кому пришло бы в голову, что речь у них идет не о мешках кофе, не о бочках  сахара, а о живых людях. Торговцы невольниками уже не отличают справедливого от  несправедливого, у них нет ни чести, ни совести, нравственное чувство  совершенно отсутствует, а если оно и было у них когда-нибудь, то давно они  растеряли его участвуя в страшных зверствах работорговли.    

Гэррис  был прав в своих опасениях, так как цивилизация постепенно проникает в дикие  области по следам тех отважных путешественников, имена которых неразрывно  связаны с открытиями в Экваториальной Африке, Такие герои, как Дэвид Ливингстон  прежде всего, а за ним Грант, Сник, Бертон, Камерон, Стенли, оставят по себе  неизгладимую память как благодетели человечества.    

Из  разговора с Негоро Гаррис узнал, как тот жил последние два года, и с  удовольствием отметил, что бывший агент работорговца Адьвеца, бежавший из  каторжной тюрьмы в Луанде, нисколько не изменился, ибо по-прежнему был способен  на любое преступление. Гэррис не знал только, что именно задумал его сообщник в  отношении потерпевших крушение на «Пилигриме». Он спросил Негоро:    

– А  теперь скажи, как ты собираешься разделаться со своими бывшими спутниками?    

Негоро  ответил, не задумываясь. Видно было, что план давно созрел в его голове:    

– Одних  продам в рабство, а других… Португалец не докончил фразу, но угрожающее выражение  его лица говорило яснее слов.    

– Кого  ты собираешься продать? – спросил Гэррие.    

– Негров,  которые сопровождают миссис Уэлдон, – ответил Негоро. – За старика  Тома, пожалуй, не много выручишь, но остальные четверо – крепкие молодцы, и на  рынке в Казонде за них дадут хорошую цену.    

– Правильно,  Негоро! – сказал Гэррис. – Четверо эдоровяков негров, привычных к  работе, не похожи на этих животных, которых доставляют из Внутренней Африки!  Само собой разумеется, что их можно продать с большой выгодой. Негр, родившийся  в Америке, – редкий товар на рынках Анголы. Но, – продолжал он, –  ты забыл сказать мне, не было ли на «Пилигриме» наличных денег?    

– Пустяки!  Мне удалось прикарманить всего несколько сот долларов. К счастью, у меня есть  кое-какие виды на будущее…    

– Какие,  дружище? – с любопытством спросил Гэррис.    

– Разные, –  отрезал Негоро.    

Казалось,  он сожалел о том, что сболтнул лишнее.    

– Остается,  значит, прибрать к рукам этот ценный товар? – заметил Гэррис.    

– Разве  это так трудно? – спросил Негоро.    

– Нет,  дружище. В десяти милях отсюда на берегу Кванзы стоит лагерем невольничий караван,  который ведет араб Ибн-Хамис. Он ждет только моего возвращения, чтобы пуститься  в путь в Казонде. Караван идет в сопровождении отряда туземных солдат,  достаточно многочисленного, чтобы захватить в плен Дика Сэнда и его спутников.  Если «моему юному другу» придет мысль направиться к реке Кванзе…    

– А  если ему не придет такая мысль? – перебил Гэрриса Негоро.    

– Наверноепридет! –  ответил Гэррис. – Мальчик умен, но не подозревает об опасности, которая  подстерегает его там. Дик Сэнд, конечно, не захочет возвращаться к берегу той  дорогой, по какой мы шли. Он понимает, что неминуемо заблудится в лесу. Поэтому  он будет стремиться дойти до какой-нибудь реки, впадающей в океан, и попробует  спуститься вниз по течению на плоту. Другого спасения для его отряда нет. Я  знаю мальчика, он именно так и поступит.    

– Да…  пожалуй, – сказал Негоро после недолгого раздумья.    

– Ну  какие там «пожалуй» – непременно так сделает! – воскликнул Гэррис. –  Я так уверен в этом, словно «мой юный друг» сам мне назначил свидание на берегу  Кванзы.    

– Значит,  нам следует немедленно пуститься в путь, – сказал Негоро. – Я тоже  знаю Дика Сэнда. Он не потеряет напрасно ни одного часа, а мы должны опередить  его.    

– Что  ж, в путь так в путь!    

Гэррис и  Негоро уже собрались уходить, как вдруг опять услышали тот же подозрительный  шорох в зарослях папируса, который и раньше обеспокоил португальца.    

Негоро  замер на месте, схватив Гэрриса за руку. Вдруг донесся приглушенный лай, и из зарослей  выбежала большая собака. Шерсть ее была взъерошена, пасть широко раскрыта. Она  готова была броситься на людей.    

– Динго! –  вскричал Гэррис.    

– О,  на этот раз он не уйдет от меня! – ответил Негоро.    

И в ту  секунду, когда собака бросилась на него, португалец вырвал у Гэрриса ружье, вскинул  его к плечу и выстрелил.    

Раздался  жалобный вой, и Динго исчез в густом кустарнике, окаймлявшем речку. Негоро  поспешно спустился к самой воде.    

Капельки  крови запятнали несколько стеблей папируса, и кровавая полоса протянулась по прибрежной  гальке.    

– Наконец-то  мне удалось рассчитаться с этим проклятым псом! – воскликнул Негоро. Гэррис  молча наблюдал эту сцену.    

– Как  видно, Негоро, – сказал он, – собака давно точила на тебя зубы.    

– Точила,  Гэррис. Ну теперь она от меня отстанет.    

– А  почему она так ненавидит тебя, приятель?    

– У  нас с ней старые счеты, – уклончиво сказал Негоро.    

– Старые  счеты? Какие же? – переспросил Гэррис. Негоро не ответил. Гэррис решил,  что португалец скрыл от него какие-то прошлые свои похождения, но не стал о них  допытываться.    

Через  несколько минут сообщники уже шли вниз потечению ручья, направляясь через лес к  Кванзе.    

 ГЛАВА ТРЕТЬЯ. В ста  милях от берега    

     

«Африка!..  Экваториальная Африка… а не Америка?»    

Эти  слова, говорившие о несомненной и грозной очевидности, все время звучали в ушах  Дика Сэнда.    

Перебирая  в памяти события последних недель, юноша тщетно искал ответы на вопросы: каким  образом «Пилигрим» очутился у этих опасных берегов? Как случилось, что он  обогнул мыс Горн и перешел из одного океана в другой? Только теперь Дик мог  отдать себе отчет, почему несмотря на быстрый ход корабля, так долго не  показывалась земля: пройденное «Пилигримом» расстояние было вдвое больше того  перехода, какой он должен был совершить, чтоб достичь берегов Америки.    

– Африка!..  Африка!.. – повторял Дик Сэнд.    

Эпизод  за эпизодом он восстанавливал в памяти все обстоятельства загадочного плавания.  Дик вспомнил, как разбился запасной компас, как пропал лаг из-за оборвавшейся  веревки. И вдруг его осенила догадка: компас был намеренно испорчен!..    

«На  корабле, – думал он, – остался только один компас. Мне не с чем было  сверить его показания. Однажды ночью меня разбудил крик старого Тома… Я застал  на корме Негоро… Он оступился и упал на нактоуз… Не повредил ли он компас при  падении?»    

Словно  луч света сверкнул в уме Дика Сэнда. Он ощупью подходил к разгадке тайны. Дик  начинал понимать, насколько подозрительным было поведение Негоро. Он чувствовал  руку Негоро в целом ряде несчастных «случайностей», которые сперва погубили  «Пилигрим», а теперь угрожали гибелью и всем его пассажирам.    

Но кто  он, этот негодяй! Он утверждал, что никогда не был моряком, – правда ли  это? Только опытный моряк мог задумать и осуществить гнусный план, который  привел судно к берегам Африки.    

Во  всяком случае, если в прошлом и оставались невыясненными некоторые обстоятельства,  то в настоящем все было ясно. Юноша хорошо знал, что находится в Экваториальной  Африке и, вероятно, в самой опасной ее части – в Анголе, в сотне миль от морского  берега… Для него стало несомненным, что Гэррис оказался предателем. И вполне  естественной, логичной была мысль, что американец и португалец с давних пор  знакомы друг с другом; случай свел их на этом побережье, и они совместно  составили заговор против пассажиров «Пилигрима»…    

Непонятным  было только одно: что задумали эти негодяи? Можно было предположить, что Негоро  не прочь захватить в плен Тома и его товарищей, чтобы продать их в рабство в  этой стране работорговли. Понятно было, что португалец хочет отомстить ему,  Дику Сэнду, за старые «обиды», хотя юный капитан обращался с ним как он того  заслуживал. Но миссис Уэлдон, но Джек? Что намеревается сделать этот негодяй с  матерью и ее маленьким сыном?    

Если бы  Дику Сэнду удалось подслушать беседу Гарриса с Негоро, он знал бы, какие опасности  угрожают миссис Уэлдон, пятерым неграм и ему самому.    

Положение  было ужасным, но юноша не потерял мужества. Он был капитаном на море, он  останется капитаном и на суше. Его долгом было – спасти миссис Уэлдон,  маленького Джека и остальных людей, чью судьбу небо вверило ему. Он только  приступил к выполнению своей задачи. И он ее выполнит.    

В  продолжение двух или трех бессонных часов Дик Сэнд размышлял, взвешивая и перебирая  в уме все то хорошее и дурное – увы, последнего было больше! – что сулило  будущее. Затем он поднялся на ноги, полный спокойствия и твердой решимости.    

Первые  лучи солнца уже осветили верхушки деревьев; все спали, креме Дика и старого  Тома.    

Молодой  капитан подошел к негру.    

– Том, –  тихо сказал он, – вы слышали рычание льва, вы видели цепи и колодки работорговцев.  Значит, вы знаете что мы находимся в Африке?    

– Да,  капитан, знаю.    

– Так  вот, Том, ни слова об этом ни миссис Уэлдон, ни вашим товарищам! Никто, кроме  нас, не должен ничего знать. Мы не станем пугать никого.    

– Да…  правильно, мистер Дик… – ответил Том.    

– Том, –  продолжал юноша, – мы должны удвоить бдительность. Мы во вражеской стране.  Страшная страна и страшные враги!.. Нашим спутникам мы скажем, что Гаррис  изменил нам, – этого достаточно, чтобы они были настороже. Пусть они  думают, что нам угрожает нападение туземцев.    

– Вы  можете, мистер Дик, всецело положиться на моих товарищей! Они люди отважные и  преданы вам.    

– Знаю.  И знаю, что я могу положиться на ваш здравый смысл и опытность, Том. Ведь вы не  откажетесь помочь мне?    

– Всегда  и во всем, капитан.    

Дик  объяснил Тому свои намерения, и старик одобрил их. К счастью, измена Гэрриса обнаружилась  раньше, чем он успел осуществить свой план, поэтому Дику Сэнду его спутникам не  угрожала непосредственная опасность. Неожиданная находка колодок и цепей,  брошенных бежавшими невольниками, а затем рычание льва выдали нечестную игру  американца. Гэррис понял, что он разоблачен, и убежал прежде, чем маленький  отряд, который он вел, дошел до того места, где на него должны были напасть.  Поведение Динго свидетельствовало о том, что Негоро все последние дни шел по  пятам за своими бывшими спутниками. Очевидно, он уже успел встретиться с  Гэррисом, и сейчас они вместе разрабатывают план дальнейших действий. Дик полагал,  что нападут на их отряд лишь через несколько часов, и решил воспользоваться  этим сроком.    

План его  заключался в том, чтобы как можно скорее вернуться на побережье – у юноши были  все основания думать, что это побережье Анголы, – двинуться по нему на  север или на юг и дойти до ближайшей португальской фактории, где его спутники  окажутся в безопасности и будут ждать возможности вернуться на родину.    

Но каким  путем идти к берегу? Возвращаться назад по уже пройденной дороге? Дик Сэнд не  считал это целесообразным. Гэррис не ошибался, когда утверждал, что юноша  предпочтет избрать более короткий путь.    

Действительно,  было бы по меньшей мере неосмотрительно возвращаться старой дорогой через лес –  они пришли бы всего-навсего на то же место, откуда отправились. Да и Негоро со  своими сообщниками пошел бы прямо за ними. Единственный способ уйти, не  оставляя следов, это спуститься по реке. Кроме того, тогда можно было бы меньше  опасаться нападения хищных зверей, которые до сих пор, по счастью, не подходили  к ним близко. На реке не так страшна была бы и встреча с дикарями. На прочном  плоту, хорошо вооруженные, Дик Сэнд и его спутники могли бы с успехом защищаться.    

Такой  способ передвижения был бы удобен для миссис Уэлдон и маленького Джека – ведь  их обоих так измучила дорога, а лошади Гэрриса теперь не было. Конечно, если б  решили двигаться лесом, то для миссис Уэлдон и больного ребенка сплели бы из  ветвей носилки и носильщики нашлись бы. Но тогда два негра из пяти были бы  заняты этой работой, а Дик Сэнд предпочитал, чтобы у всех его товарищей руки  были свободны на случай внезапного нападения.    

Да и  спускаясь на плоту по течению реки, юноша чувствовал бы себя в своей стихии!    

Оставалось  узнать, есть ли поблизости полноводная река. Дик Сэнд предполагал, что река  найдется, и вот почему он так думал.    

Река,  впадавшая в Атлантический океан в том самом месте, где произошло крушение «Пилигрима»,  не могла течь издалека. С севера и с востока горизонт замыкала довольно близкая  горная цепь, которую вполне можно было принять за Анды. Следовательно, река или  текла с этих высот, или русло ее загибалось к югу, – в обоих случаях она  была где-то недалеко. Возможно, что, не доходя до этой большой реки (она имела  право называться большой, ибо прямо впадала в океан), встретится какой-нибудь  из ее притоков и маленький отряд сможет проехать по нему на плоту. Словом,  невдалеке, несомненно, был какой-нибудь водный путь. И Дик Сэнд вспомнил, как  действительно на протяжении последних миль перехода изменился характер  местности: склоны гор стали пологими, а земля влажной. Во многих местах в траве  змеились ручейки, что указывало на изобилие подпочвенные вод. В последний день  пути отряд шел вдоль подмытого берега одного из таких ручейков – воды его  окрасились в красный цвет от окиси железа. Нетрудно было снова его разыскать.  Конечно, спуститься на плоту по этому узкому и порожистому ручью было бы  невозможно. Но, следуя по его берегу, отряд, несомненно, дошел бы до более  полноводной реки, в которую он впадает.