1 2 3 4 5 6 7 
Бренда сказала:
   
— Понимаешь, я не хочу, чтоб ему было плохо… Марджори ведет себя так, словно она моя гувернантка.
   
— Вот как? Мы не обсуждали этого вопроса.
   
— Тогда от кого же ты узнал?
   
— Дорогая моя, до этой минуты я и понятия не имел, что ты водишь шашни. И сейчас ни о чем тебя не расспрашиваю.
   
— А… а я думала, все знают.
   
— У тех, кто пускается в загул, одна беда: или им кажется, что никто о них не знает, или что все на свете знают. А на самом деле только дамы вроде Полли или Сибил считают делом своей жизни разузнать подноготную каждого; остальных это просто не интересует.
   
— А.
   
Позже Аллан сказал Марджори:
   
— Бренда пыталась со мной откровенничать по поводу Бивера.
   
— Я не знала, что ты знаешь.
   
— Еще бы я не знал. Просто я решил не допускать, чтобы она меня посвящала: она и так вообразила себя пупом земли.
   
— Не могу тебе передать, как мне не нравится это увлечение. Ты знаком с Бивером?
   
— Встречался. Впрочем, пусть они с Тони сами разбираются — это не наше дело.
   V
   
Блондинка Джока звалась миссис Рэттери. У Тони сложилось впечатление о ней из случайно услышанных сплетен Полли и из отрывочной информации, оброненной Джоком. Было ей слегка за тридцать. Где-то в Коттсморе жил несколько обесчещенный майор Рэттери с сильно подмоченной репутацией, за которым она когда-то была замужем. Американка по происхождению, но уже полностью ассимилировавшаяся, богатая, она не имела движимой и недвижимой собственности, за исключением той, что помещалась в пяти огромных сундуках. Джок положил на нее глаз прошлым летом в Биаррице и снова пленился ею в Лондоне, где она крупно играла в бридж, причем очень удачливо, часов по шесть-семь кряду и меняла отель в среднем раз в три недели. Время от времени она запойно кололась морфием; тогда она забрасывала бридж и по нескольку дней безвыходно сидела у себя в номере, изредка подкрепляясь холодным молоком.
   
Она прилетела днем в понедельник. В первый раз гость прибывал в Хеттон подобным образом, и все домочадцы были заметно взволнованы. Истопник и один из садовников под управлением Джока натянули простыни в парке, чтобы обозначить посадочную площадку, и подожгли сырые листья — указать направление ветра. Пять сундуков заурядно прибыли поездом в сопровождении пожилой вышколенной горничной. В одном из сундуков миссис Рэттери привезла собственные простыни; простыни были не шелковые, не цветные, без кружев и каких бы то ни было украшений, кроме небольших, строгих монограмм.
   
Тони, Джок и Джон вышли посмотреть, как она приземлится. Она вылезла из кабины, потянулась, отстегнула наушники кожаного шлема и пошла к ним навстречу. «Сорок две минуты, — сказала она, — совсем неплохо при встречном ветре».
   
Высокая и прямая, в шлеме и комбинезоне, она казалась почти суровой; нет, совсем иначе представлял ее Тони. Где-то в глубинах подсознания у него засел довольно нелепый образ хористки в шелковых трусиках и лифчике, выскакивающей из огромного, перевитого лентами пасхального яйца с криком: «Гульнем, ребятишки!» Миссис Рэттери приветствовала их сдержанно и непринужденно.
   
— Вы в среду поедете на охоту? — спросил ее Джон. — Знаете, у нас будет охотничий сбор.
   
— Я бы поехала на полдня, если б достала лошадь. Я в первый раз буду охотиться в этом году.
   
— И я тоже.
   
— Значит, мы оба будем чувствовать себя скованно. — Она говорила с ним, как с ровесником. — Ты мне покажешь окрестности.
   
— Наверное, сначала обложат Брутонский лес. Там есть большая лиса, мы с папой ее видели.
   
Когда они остались одни, Джок сказал:
   
— Хорошо, что ты приехала. Как тебе показался Тони?
   
— Это он женат на той красотке, которую мы встретили в «Кафе де Пари»?
   
— Да.
   
— Ты еще про нее сказал, что она влюблена в того молодого человека?
   
— Да.
   
— Странный у нее вкус. Напомни, как его зовут.
   
— Тони Ласт. Чудовищный дом, правда?
   
— Разве? Я не очень разбираюсь в домах.
   
Миссис Рэттери оказалась неприхотливым гостем: ее не приходилось развлекать. После обеда она вытащила четыре колоды карт и принялась раскладывать на столике в курительной сложнейший пасьянс, которого ей хватило на весь вечер.
   
— Ложитесь, не дожидайтесь меня, — сказала она. — Я не сойду с места, пока он не выйдет. Он иногда часами не выходит.
   
Ей показали, где выключить свет, и оставили за пасьянсом.
   
На следующий день Джок сказал:
   
— У тебя на ферме есть чушки?
   
— Есть.
   
— Ты не станешь возражать, если я взгляну на них?
   
— Ни в коей мере. Но зачем?
   
— А там есть человек, который за ними ходит? Он сможет про них рассказать?
   
— Есть.
   
— Так я, пожалуй, проведу там все утро. Мне в скором времени придется выступать в палате о чушках.
   
Миссис Рэттери они не видели до самого обеда. Тони был уверен, что она спит, пока она не вышла из утренней комнаты в комбинезоне.
   
— Я проснулась рано, — сказала она, — спустилась вниз и увидала, как рабочие обдирают потолок. Я не удержалась — и присоединилась к ним. Надеюсь, вы не против.
   
Днем они поехали в ближайшие конюшни, выбрать лошадей. После чая Тони сел писать письмо Бренде; за последние несколько недель он пристрастился писать письма.
   
    
«Как прекрасно прошел уикенд (писал он). Благодарю тебя тысячекратно за твою доброту. Очень хотел бы, чтоб ты приехала и на следующий уикенд или осталась подольше в этот раз, но, разумеется, я все понимаю. Лихая блондинка совершенно не такая, как мы себе представляли, — очень невозмутимая и отчужденная. Совсем не в обычном вкусе Джока. Убежден, что она не имеет ни малейшего представления о том, где она находится или как меня зовут.
    
Работа в утренней комнате идет полным ходом. Сегодня мастер мне сказал, что к концу недели они начнут обшивать стены хромированными панелями. Мое мнение ты знаешь. Джон ни о чем, кроме завтрашней охоты, не может говорить. Надеюсь, он не сломает себе шеи. Джок и Л. Б. поедут с нами».
   
   
Поблизости от Хеттона находились три своры; пигстэнтонцам, которые здесь охотились, при разделе достался самый плохой участок,[16] и они вечно зарились на леса вокруг Бейтона. Это была довольно склочная шайка, презиравшая друг друга, враждовавшая с чужаками и раздираемая внутренними противоречиями; объединяла их только общая нелюбовь к Заведующему охотой. Что касается полковника Инча, то эта традиционная непопулярность у охотников была им не заслужена: он был робким, неприметным человечком, который, как мог, обеспечивал охотой весь округ, не скупясь на затраты. Сам он к гончим и близко не подходил и чаще всего или мрачно жевал имбирные пряники на дальней тропинке, или к концу дня тяжело трюхал среди полей — одинокая алая фигурка на фоне вспаханной земли, всматривающаяся в сгущающиеся сумерки и окликающая деревенских. Единственное удовольствие, которое он получал от своего положения, для него, правда, весьма существенное, заключалось в том, что он как бы невзначай упоминал о своем звании на заседаниях правлений руководимых им компаний.
   
Пигстэнтонцы собирались два раза в неделю. По средам обычно приезжало мало народу, но Хеттонский сбор редко кто пропускал: возле Хеттона были расположены лучшие охотничьи угодья, и к тому же перспектива обильного угощения перед охотой привлекала многих задубленных непогодой старух из соседних свор. Начала стягиваться и многочисленная свита — кто пешком, кто на самых разнообразных видах транспорта, некоторые тушевались где-то позади, другие, мало-мальски знакомые с Тони, толпились у стола с закусками. Племянница мистера Тендрила — она сейчас гостила у дяди — прибыла на моторном велосипеде. Джон стоял рядом с Громобоем, взволнованный и торжественный. Бен раздобыл у соседнего фермера могутную непородистую кобылу; он надеялся поохотиться всласть после того, как Джона отправят домой; по настоятельной просьбе Джона няню заточили дома вместе с горничными, чьи головы сейчас высовывались из окон верхнего этажа; ее на этот день лишили власти. Одевая Джона, она не скрывала своего раздражения.
   
— Если лису затравят при мне, полковник Инч, наверное, меня помажет кровью.
   
— Никого при тебе не затравят, — сказала няня. Теперь она стояла у бойницы и сердито смотрела на столпотворение внизу. Все это глупые затеи Бена Хэккета, думала она. Ей было ненавистно все — гончие, Заведующий охотой, свита, доезжачий и выжлятники, племянница мистера Тендрила в макинтоше; Джок в сборном охотничьем костюме и миссис Рэттери в цилиндре и визитке, не подозревающие о косых взглядах жертвователей; Тони, приветливо беседующий с гостями, сумасшедший старичок с терьерами, газетный фотограф, хорошенькая мисс Рипон, мающаяся со своим молодым конем, боком галопирующим по лужайке, конюхи и запасные лошади, униженные, примазавшиеся зеваки в хвосте. Все это были глупые затеи Бена Хэккета. Вчера ребенок заснул в двенадцатом часу, думала она, так разволновался.
   
Вскоре кортеж двинулся к Брутонскому лесу; туда надо было ехать по южной аллее, потом через Комптон-Ласт, потом пошли по шоссе, затем по полям.
   
— Джон может доехать только до опушки, — распорядился Тони.
   
— Да, сэр, но ведь никакого вреда не будет, если он немножко останется посмотреть, как работают гончие, так ведь?
   
— Да, пожалуй.
   
— А если лиса рванет к дому, никакого вреда не будет, если мы поедем немного следом, все по тропкам да через воротца?
   
— Да, но пусть Джон остается не больше часа.
   
— Вы ведь не захотите, сэр, чтоб я его отправил домой, пока гончие работают, верно ведь, сэр?
   
— Ладно, но пусть к часу будет дома.
   
— Я за ним присмотрю, сэр. Не беспокойся, милок, — сказал он Джону, ты у меня охоту поглядишь лучше не надо.
   
Они подождали, когда проедет первая линия лошадей, потом примерно поплелись сзади. За ними по пятам шли на первой скорости машины, окутанные выхлопными газами. Джон запыхался, у него кружилась голова. Громобой мотал головой и грыз трензеля. Он дважды пытался отбиться от охотников и возил Джона по кругу, так что Бен сказал: «Попридержи-ка его, сынок», — и подъехал поближе, чтобы в случае, если Громобой понесет, успеть схватить за повод. Пытаясь обойти другую, лошадь, Громобой захватил Джона врасплох, он чуть было не перелетел через голову; но успел ухватиться за седло и виновато посмотрел на Бена.
   
— Я сегодня что-то очень плохо езжу. Как ты думаешь, кто-нибудь заметил?
   
— Не беспокойся, сынок. Охота — это тебе не школа верховой езды.
   
Джок и миссис Рэттери скакали рядом. «А мне нравится эта нелепая лошадь», — сказала она. Она сидела по-мужски, и едва она взлетела в седло, стало ясно, что она прекрасно ездит верхом.
   
Пигстэнтонцы отметили этот факт с плохо скрытой досадой, ибо он опрокидывал их стойкое убеждение, что если собратья-охотники шуты гороховые и трусы, то уж чужаки и подавно все, как один, невежи и психи, и от них во избежание беды надо держаться подальше.
   
На полпути через деревню мисс Рипон едва удалось объехать хлебный фургон. Ее конь то прядал, то пятился, дрожал к крутился на месте, оскользаясь на гудроне. Джон и Бен объехали миссис Рипон, стараясь держаться как можно дальше от ее коня, который грозно косился по сторонам и всхрапывал. Коня этого все отлично знали. Отец мисс Рипон весь сезон пытался продать его и уже спустил цену до 80 фунтов. При случае конь превосходно брал препятствия, но ездить на нем верхом было сущей пыткой. Неужто отец мисс Рипон и впрямь думал, что, выставляя дочь на посмешище, ему скорее удастся сбыть коня с рук? Хотя с этого сквалыги станется рисковать дочкиной шеей из-за 80 фунтов. Да и вообще ей какого коня ни дай, она с ним не справится…
   
Вскоре она уже неслась мимо на легком галопе, лицо у нее раскраснелось, узел волос съехал на сторону, она откинулась назад, натягивая повод всем своим весом. «Эта девица допрыгается», — сказал Джок.
   
Позже они встретили мисс Рипон у опушки. Конь ее весь вспотел, и уздечка была в мыле, но зато он утихомирился и щипал пучки осоки, редко раскиданные по лесу. Мисс Рипон тяжело дышала, когда она приводила в порядок шляпку, вуаль и волосы, руки у нее тряслись. Джон подъехал к Джоку:
   
— Что там происходит, мистер Грант-Мензис?
   
— Гончие обкладывают опушку.
   
— А.
   
— Ну как, доволен?
   
— Ага. Громобой сегодня ужасно норовистый. С ним такого еще не было.
   
Долго ждали, пока в лесу не протрубит рог. Все собрались на краю большого поля перед воротами. Вернее сказать, все, за исключением мисс Рипон, которая несколько минут назад унеслась прямо на середине фразы по направлению к Хеттон-хиллз. Через полчаса Джок сказал:
   
— Созывают гончих.
   
— Значит, пустой номер?
   
— Видно, так.
   
— Не нравится мне, что такое в нашем лесу случилось, — сказал Бен. — Разговоры всякие пойдут.
   
Так оно и было: пигстэнтонцы, позабыв об оказанном им гостеприимстве, стали вопрошать: чего же ждать, если сам Ласт не охотится, и намекать, будто на прошлой неделе видели, как один из лесников поздно вечером что-то спрятал в лесу.
   
Кортеж снова тронулся прочь от Хеттона. Бен вдруг вспомнил о возложенной на него миссии.
   
— Как вы думаете, сэр, не пора ли отвезти молодого хозяина домой?
   
— А как распорядился мистер Ласт?
   
— Он сказал, что ему можно доехать до опушки, но не сказал, до какой, сэр.
   
— Похоже, в таком случае ему пора домой.
   
— Ой, мистер Мензис!
   
— Что ж делать, поехали, мастер Джон. Хорошенького понемножку.
   
— А я ничего хорошего так не видел.
   
— Если вы сегодня вернетесь вовремя, папаша вам в другой раз позволит поехать.
   
— А может, другого раза не будет? Может, завтра конец света. Ну пожалуйста, Бен. Ну пожалуйста, мистер Мензис.
   
— Просто срам, что лисы не нашли, — сказал Бен.
   
Мальчонка заждался.
   
— И все-таки я думаю, что мистер Ласт отправил бы его домой, — сказал Джок.
   
Судьба Джона была решена; гончие пошли в одну сторону, они с Беном — в другую. Когда они подъехали к шоссе, Джон чуть не плакал.
   
— Глянь, — сказал Бен, чтобы его подбодрить, — вон мисс Рипон на своем ненормальном гнедом. Похоже, она тоже домой едет. Видать, свалилась.
   
Шляпа и спина мисс Рипон были заляпаны грязью и облеплены мхом. Она провела нелегкие двадцать минут, после того как конь ее понес.
   
— Я его уведу, — сказала она. — Не могу сегодня с ним справиться.
   
Она затрусила рядом с ними к деревне.
   
— Я подумала, может, мистер Ласт разрешит мне позвонить, я тогда попрошу, чтоб за мной прислали машину. Мне не очень-то хочется добираться на нем домой, когда он так разбушевался. Не понимаю, что на него нашло, добавила она, одумавшись, — в субботу его брали на охоту. За ним такого раньше не водилось.
   
— На нем впору только мужчине ездить, — сказал Бен.
   
— Да с ним и конюх не управляется, а папа и вовсе не хочет к нему подходить, — выдала семейную тайну уязвленная мисс Рипон. — Во всяком случае… то есть я хочу сказать… Я думаю, они бы с ним тоже сегодня не справились.
   
Гнедой, однако, пока вел себя смирно и не отставал от других лошадей. Они шли вровень — пони Джона посредине, мисс Рипон с Беном по бокам.
   
И тут-то все и случилось: у поворота дороги они наткнулись на одноэтажный пригородный автобус. Он и так шел на малой скорости, а завидев лошадей, водитель еще притормозил и отвел машину к обочине. Племянница мистера Тендрила, чьи надежды на охоту не оправдались, следовала за ними на велосипеде почти впритык; она тоже сбавила скорость, а увидев, что конь мисс Рипон может взбрыкнуть, и вовсе притормозила.
   
Бен сказал:
   
— Давайте я сперва поеду, мисс. А ваш за мной пойдет. Не дергайте удила, просто хлестните его разок.
   
Мисс Рипон в точности выполнила его совет; надо сказать, все вели себя очень разумно.
   
Они поравнялись с автобусом. Коню мисс Рипон это пришлось не по вкусу, но казалось, что он все же пройдет. Пассажиры, забавляясь, смотрели на эту сценку. И тут у велосипеда, шедшего на нейтральной скорости, вдруг оглушительно выстрелил мотор.
   
На какую-то долю секунды конь мисс Рипон с перепугу застыл на месте, потом, видя, что опасность угрожает и спереди, поступил как и следовало ожидать: отпрянул в сторону и со всего маху двинул пони боком. Джон вылетел из седла и упал на дорогу; гнедой мисс Рипон, встав на дыбы, пятился задом от автобуса.
   
— Держите его, мисс. Хлыстом его, хлыстом, — кричал Бен. — Мальчонка упал.
   
Мисс Рипон хлестнула коня, тот взвился и понесся по дороге, но перед тем успел ударом копыта отбросить Джона в канаву, где тот и остался лежать неподвижная, согнутая вдвое фигурка.
   
Все согласились, что винить тут некого.
   
Прошел почти час, прежде чем новость достигла Джока и миссис Рэттери, которые ждали у другой пустой опушки. Полковник Инч отдал приказ прекратить на сегодня охоту и отвести собак в псарни. Стихли голоса, еще пять минут назад заявлявшие, что им доподлинно известно, будто мистер Ласт отдал приказ перестрелять в своем поместье всех лис. Позже, после ванны, все отвели душу, дружно накинувшись на отца мисс Рипон, но в тот момент они были потрясены и молчали; Джоку и мисс Рэттери одолжили машину, чтоб они могли сразу же уехать домой, и конюха — присмотреть за лошадьми.
   
— Какой кошмар, — сказал Джок, сидя в чужой машине, — что мы скажем Тони?
   
— Я самый неподходящий человек для такого дела, — сказала миссис Рэттери.
   
Они проехали место, где произошел несчастный случай; тут еще слонялся народ.
   
Слонялся народ и в зале. Доктор застегивал пальто, собираясь уходить.
   
— Умер на месте, — сказал он. — Удар пришелся в основание черепа. Весьма прискорбно, очень привязался к мальчику.
   
Но винить тут некого.
   
Была тут и няня вся в слезах и мистер Тендрил с племянницей; полицейский, Бен и двое парней, которые помогли принести тело, сидели в людской.
   
— Мальчонку нельзя винить, — говорил Бен.
   
— Да, винить тут некого, — говорили все.
   
— Мальчонке сегодня весь день, бедняге, не везло, — говорил Бен, — если кого и винить, так мистера Грант-Мензиса, зачем велел ему уехать?
   
— Да, винить тут некого, — говорили все.
   
Тони сидел в библиотеке один. Когда Джок вошел, он сразу сказал:
   
— Надо сообщить Бренде.
   
— А ты знаешь, где ее застать?
   
— Она скорее всего на курсах… Но не скажешь же ей вот так по телефону… Да и потом, Эмброуз пытался дозвониться и туда и на квартиру, но не дозвонился… И что, ну что ей сказать?
   
Джок молчал. Он стоял у камина спиной к Тони, засунув руки в карманы. Немного погодя Тони сказал:
   
— Вас ведь не было там, поблизости, верно?
   
— Нет, мы поехали к другой опушке.
   
— Мне сначала сказала племянница мистера Тендрила… Потом мы столкнулись с ними, когда они несли его к дому, и Бен мне все рассказал… Какое потрясение для девушки.
   
— Для мисс Рипон?
   
— Ну да, она только что уехала… Она тоже упала и сильно расшиблась. Ее конь споткнулся… Бедняжка в ужасном состоянии, а ко всему еще и… Джон. Ей сообщили, что она сшибла его, много позднее — она узнала об этом в аптеке, когда ей перевязывали голову. Она поранилась, падая с коня. Она в ужасном состоянии. Я ее отправил домой в машине… Ее нельзя винить.
   
— Да, винить тут некого. Просто несчастный случай.
   
— В том-то все и дело, — сказал Тони. — Несчастный случай. Но как сообщить Бренде?
   
— Одному из нас придется поехать в город.
   
— Да… Мне, наверное, придется остаться. Я не могу тебе как следует объяснить, но тут всякие дела возникнут. Ужасно просить о таких вещах…
   
— Я поеду, — сказал Джок.
   
— Тут всякие дела возникнут… Доктор говорит, что состоится следствие. Чистейшая формальность, конечно, но страшное потрясение для рипоновской дочки. Ей придется давать показания… она ведь сама в ужасном состоянии. Надеюсь, я ничего такого ей не сказал. Только что принесли Джона, и я был не в себе. Вид у нее был отчаянный. Похоже, отец ее ужасно тиранит. Если б Бренда была тут, она умеет с людьми. А я только все запутываю.
   
Мужчины постояли молча.
   
Тони сказал:
   
— У тебя правда хватит духу поехать в Лондон и сказать Бренде?
   
— Да, — сказал Джок.
   
Немного погодя вошла миссис Рэттери.
   
— Приехал полковник Инч, — сказала она. — Я с ним поговорила. Он хотел выразить вам соболезнование.
   
— Он еще здесь?
   
— Нет, я ему сказала, что вас, наверное, лучше не трогать. Он думал, вам приятно будет услышать, что он остановил охоту.
   
— Очень мило, что он приехал… Как провели день, хорошо?
   
— Нет.
   
— Мне очень жаль. На прошлой неделе мы с Джоном видели лисицу в Брутонском лесу. Джок поедет в Лондон за Брендой.
   
— Я подвезу его на аэроплане. Так быстрее.
   
— Да, так, конечно, быстрее.
   
— Пойду переоденусь. Я буду готова через десять минут.
   
— Я тоже переоденусь, — сказал Джок.
   
Оставшись один, Тони позвонил. Вошел молодой лакей, он был очень молод и в Хеттоне служил совсем недавно.
   
— Передайте, пожалуйста, мистеру Эмброузу, что миссис Рэттери сегодня отбывает. Она улетает вместе с мистером Грант-Мензисом. Ее милость, очевидно, приедет вечерним поездом.
   
— Слушаюсь, сэр.
   
— Их надо покормить перед отъездом. Я буду обедать с ними… И позвоните, пожалуйста, полковнику Инчу, поблагодарите за визит, хорошо? Скажите, что я ему напишу. И позвоните еще мистеру Рипону, осведомитесь о здоровье мисс Рипон. И в приход, спросите мистера Тендрила — могу ли я повидать его сегодня вечером? Он случайно не у нас?
   
— Нет, сэр. Он ушел несколько минут назад.
   
— Передайте ему, что я хочу договориться с ним о похоронах.
   
— Слушаюсь, сэр.
   
— Мистер Ласт прямо какой-то бесчувственный, — доносил лакей.
   
В библиотеке царила невозмутимая тишина, рабочие в утренней комнате отложили на день инструменты.
   
Первой появилась миссис Рэттери.
   
— Сейчас подадут обед.
   
— К чему нам обед, — сказала она. — Вы забыли, что мы основательно подкрепились перед охотой.
   
— Все равно лучше поесть, — сказал Тони и немного погодя: — Джоку будет жутко тяжело сообщить Бренде. Я все думаю, когда она приедет.
   
Что-то в голосе Тони заставило миссис Рэттери спросить:
   
— А что вы будете делать, пока ее нет?
   
— Не знаю. Тут всякие дела возникнут.
   
— Послушайте, — сказала миссис Рэттери, — пусть Джок едет в машине. Я останусь с вами, пока не приедет леди Бренда.
   
— Вам будет жутко тяжело.
   
— Нет, я остаюсь. Тони сказал:
   
— Смешно, наверное, но я действительно хотел бы, чтобы вы остались… То есть, я хочу сказать, вам не будет жутко тяжело? Я что-то не в себе. Так трудно поверить, что это правда.
   
— И тем не менее это так.
   
Появился лакей с сообщением, что мистер Тендрил зайдет после чая, а мисс Рипон легла в постель и заснула.
   
— Мистер Грант-Мензис поедет машиной. Он, возможно, вернется к вечеру, — сказал Тони. — Миссис Рэттери побудет здесь, пока не приедет ее милость.
   
— Слушаюсь, сэр. Полковник Инч просил узнать, не желаете ли вы, чтоб охотники протрубили над могилой «Предан земле».
   
— Передайте, что я ему напишу. — Когда лакей вышел, Тони сказал: — Чудовищное предложение.
   
— Как сказать. Он хочет во что бы то ни стало быть полезным.
   
— Охотники от него не в восторге.
   
В половине третьего Джок уехал. Тони и миссис Рэттери пили кофе в библиотеке.
   
— Боюсь, — сказал Тони, — что мы будем себя неловко чувствовать. Ведь мы едва знакомы.
   
— А вы не думайте обо мне.
   
— Но вам, наверное, жутко тяжело.
   
— И об этом не надо думать.
   
— Постараюсь… Глупо, ведь я совсем не думаю об этом, я просто так говорю… А думаю совсем о другом.
   
— Знаю. Молчите, если не хочется разговаривать. Немного погодя Тони сказал:
   
— Бренде еще тяжелее, чем мне. Видите ли, кроме Джона, у нее почти ничего нет… а у меня есть она, и я люблю Хеттон… ну, а для Бренды, конечно, Джон всегда был на первом месте… И потом, она в последнее время очень мало видела Джона. Она подолгу оставалась в Лондоне. Ее это будет мучить.
   
— Никогда нельзя сказать, что кого будет мучить.
   
— Видите ли, я очень хорошо знаю Бренду.
   VI
   
Окна были распахнуты, и бой часов, отбивавших время в вышине среди каменной листвы надверший, четко раздавался в тиши библиотеки.
   
Они уже давно молчали. Миссис Рэттери сидела спиной к Тони; она разложила свой сложный четырехколодный пасьянс на ломберном столике; Тони как сел после обеда на стул у камина, так и не вставал.
   
— Всего четыре? — сказал он.
   
— Я думала, вы заснули.
   
— Нет, я просто думал… Джок, должно быть, проехал больше полпути, он теперь где-то под Эйлсбери или Трингом.
   
— Машиной быстро не доедешь.
   
— Это случилось меньше четырех часов назад… Даже не верится, что это произошло еще сегодня, что всего пять часов назад здесь выпивали охотники.
   
Наступила пауза, миссис Рэттери сгребла карты и снова их перетасовала.
   
— Мне сказали в двадцать восемь минут первого. Я тогда посмотрел на часы… А принесли Джона без десяти час… Всего три с лишним часа назад. Даже не верится, правда, что все может так внезапно перемениться?
   
— Так всегда бывает, — сказала миссис Рэттери.
   
— Бренда узнает через час… если Джок ее застанет. Но вряд ли она дома. А он не будет знать, где ее искать, — ведь в квартире никого нет. Она ее запирает, когда уходит, и квартира стоит пустая… а ее часто по полдня не бывает дома. Я знаю, потому что иногда звоню и никто не отвечает. Бог знает, сколько он ее будет разыскивать. Может, пройдет еще столько же времени. Значит, будет восемь. Скорей всего она не придет домой до восьми… Подумайте только, пройдет еще столько же времени, пока Бренда узнает. Трудно поверить, правда? А потом ей еще надо добраться сюда. Есть поезд, который уходит в десять с чем-то. На этот она может попасть. Я все думаю, может, мне тоже надо было за ней поехать. Но мне не хотелось оставлять Джона одного.
   
(Миссис Рэттери сосредоточенно склонилась над пасьянсом, группки карт, ловко, как челнок по ткацкому станку, ходили взад-вперед по столу, ее пальцы претворяли хаос в порядок, она устанавливала предшествование и последовательность, символы у нее приобретали связь и взаимозависимость.)
   
— Конечно, она, может, еще будет дома, когда он приедет. Тогда она успеет на вечерний поезд, она раньше всегда так возвращалась, когда уезжала на день в Лондон, до того, как сняла квартиру… Я пытаюсь представить себе, как все это будет. Джок войдет, она удивится, и тут он ей скажет. Джоку будет жутко тяжело… Она может узнать в полшестого или чуть раньше.
   
— Какая жалость, что вы не умеете раскладывать пасьянс, — сказала миссис Рэттери.
   
— В каком-то смысле мне станет легче, когда она узнает… что-то есть нехорошее в том, что Бренда ничего не знает, словно у меня от нее секреты. Я не представляю, как у нее складывается день. Наверное, последняя лекция кончается около пяти… Интересно, заходит ли она домой переодеться, если ее пригласили на чай или коктейль. В квартире она почти не бывает, там так тесно.
   
Миссис Рэттери посидела в мрачном раздумье над карточным квадратом, потом сгребла карты в кучу и раскинула пасьянс еще раз, теперь уже ничего не задумывая; тут пасьянс бы и вышел, если б не завязнувшая бубновая шестерка и затормозившая все дело группа в одном углу, которую никакими силами нельзя было сдвинуть с места.
   
— С ума сойдешь от этого пасьянса, — сказала она. Снова раздался бой часов.
   
— Всего четверть часа прошло?.. Знаете, я б, наверно, спятил, если б сидел тут один, как вы добры, что остались со мной.
   
— Вы играете в безик?
   
— К сожалению, нет.
   
— А в пикет?
   
— Нет. Я ни одной игры, кроме петуха и курочки, так и не смог освоить.
   
— Жаль.
   
— Мне бы надо послать телеграмму Марджори и еще кое-кому. Но, пожалуй, лучше отложить это до тех пор, пока я не узнаю, что Джок виделся с Брендой. Вдруг она будет у Марджори, когда придет телеграмма.
   
— Постарайтесь не думать об этом. А в кости вы умеете играть.
   
— Нет.
   
— Это просто, я вас научу. У вас должны быть кости для триктрака.
   
— Все в порядке, не беспокойтесь. Просто мне как-то не хочется играть.
   
— Принесите кости и садитесь сюда за стол. Нам надо скоротать эти шесть часов.
   
Она показала ему, как кидать кости. Он сказал:
   
— Я в кино видел, как играли вокзальные носильщики и таксисты.
   
— Конечно, кто ж не видел… это очень просто… Ну вот, вы выиграли, забирайте деньги.
   
Немного погодя Тони сказал:
   
— Знаете, о чем я подумал?
   
— А вы никогда не пробовали дать себе передых — взять и не думать?
   
— А вдруг уже пронюхали вечерние газеты… вдруг Бренда случайно заглянет в газету и прочтет… а там, может, еще и фотография…
   
— Да и я то же самое подумала, когда вы сказали о телеграммах.
   
— Это вполне вероятно, правда? Вечерние газеты тут же все пронюхают. Что же нам делать?
   
— Ничего не поделаешь, придется ждать… Давайте, приятель, кидайте, ваш черед.
   
— Я больше не хочу. Я очень беспокоюсь.
   
— Знаю, что беспокоитесь. Можете мне не говорить… но не бросите же вы игру, когда вам такое везенье?
   
— Простите меня… но это не помогает.
   
Он походил по комнате, подошел сначала к окну, потом к камину. Набил трубку.
   
«В конце концов можно узнать, появилось сообщение в вечерних газетах или нет. Можно позвонить в клуб и узнать у швейцара».
   
— Это не помешает вашей жене прочесть газеты. Нам остается одно ждать. Как вы сказали, в какую игру вы умеете играть? Петух и что?
   
— Петух и курочка.
   
— Валяйте.
   
— Это ведь детская игра. Вдвоем в нее играть нелепо.
   
— Показывайте.
   
— Ну, так вот. Каждый выбирает себе животное.
   
— Отлично. Я буду собака, вы — курица. Дальше что?
   
Тони объяснил.
   
— Я бы сказала, что это одна из тех игр, для которых нужно хорошее настроение, — сказала миссис Рэттери. — Но давайте попробуем.
   
Каждый взял по колоде и начал сдавать.
   
Вскоре вышли две восьмерки.
   
— Гав-гав, — сказала миссис Рэттери, сгребая карты. Другая пара.
   
— Гав-гав, — сказала миссис Рэттери. — Знаете, вы играете без души.
   
— А, — сказал Тони, — кудах-тах-тах.
   
И немного погодя снова:
   
— Кудах-тах-тах.
   
— Не глупите, — сказала миссис Рэттери. — Тут не пара…
   
Когда Альберт пришел задернуть занавески, они еще играли. У Тони осталось всего две карты, которые он перевертывал без конца, миссис Рэттери пришлось разделить свои — они не умещались в одной руке. Заметив Альберта, они прекратили игру.
   
— Что он мог подумать? — сказал Тони, когда лакей ушел. («Это ж надо, мальчонка наверху мертвый лежит, а он сидит и кудахчет, как курица», — докладывал Альберт.)
   
— Пожалуй, не стоит продолжать.
   
— Да, игра не очень интересная. Подумать только, что вы других игр не знаете.
   
Она собрала карты и принялась разбирать их по колодам. Эмброуз и Альберт принесли чай. Тони посмотрел на часы.
   
— Пять часов. Шторы задернуты, поэтому мы не слышим, как бьют часы. Джок, должно быть, уже в Лондоне.
   
Миссис Рэттери сказала:
   
— Я б не отказалась от виски.
   
Джок никогда не бывал у Бренды в квартире. Она находилась в огромном, безликом доме, типичном для этого района. Миссис Бивер горько оплакивала потерю площади, занятой лестничными пролетами и пустым вымощенным плитками холлом. Швейцара в доме не имелось, три раза в неделю приходила уборщица с ведром и шваброй. На табличке с именами жильцов значилось, что Бренда дома. Но Джок не слишком этому поверил, зная, что не в характере Бренды, уходя и приходя, помнить о табличке. Квартира оказалась на третьем этаже. После первого пролета мрамор сменился вытертым ковром, который лежал здесь еще до реконструкции, предпринятой миссис Бивер. Джок нажал кнопку и услышал, как за дверью зазвонил звонок. Однако к двери никто не подошел. Было уже начало шестого, и он не рассчитывал застать Бренду. Он еще дорогой решил, что зайдет для очистки совести в квартиру, а потом отправится в клуб и оттуда позвонит всем друзьям Бренды, которые могут знать, где она. Он позвонил еще, уже по инерции, немного подождал и собрался было уйти. Но тут отворилась соседняя дверь, и из нее выглянула темноволосая дама в малиновом бархатном платье; в ушах ее качались огромные серьги восточной филиграни, утыканные тусклыми поддельными камнями.
   
— Вы ищете леди Бренду Ласт?
   
— Да. Она ваша подруга?
   
— И еще какая, — сказала княгиня Абдул Акбар.
   
— В таком случае не скажете ли вы мне, где я могу ее разыскать?
   
— Она должна быть сейчас у леди Кокперс. Я как раз туда иду. Ей что-нибудь передать?
   
— Нет, лучше я сам туда поеду.
   
— Хорошо, тогда подождите пять минут, и мы поедем вместе. Входите.
   
Единственная комната княгини была обставлена разношерстно и с подлинно восточным презрением к истинному назначению вещей: сабли, призванные украшать парадные одеяния марокканских шейхов, свисали с картинных реек, коврики для молитвенных коленопреклонений были раскиданы по дивану, настенный бухарский ковер валялся на полу; туалетный столик был задрапирован шалью, изготовленной в Иокогаме на потребу иностранным туристам; на восьмиугольном столике из Порт-Саида стоял тибетский Будда из светлого мыльного камня, шесть слоников слоновой кости бомбейского производства выстроились в ряд на батарее. Другие культуры были представлены набором флакончиков и пудрениц Лалика,[17] сенегальским фаллическим фетишем, голландской медной миской, корзинкой для бумаг, склеенной из отлакированных акватинт, страхолюдиной куклой, полученной на торжественном обеде в приморском отеле, десятком оправленных в рамки фотографий самой княгини, затейливой мозаикой из кусочков раскрашенного дерева, изображающей сценку в саду, и радиоприемником в ящике мореного дуба стиля Тюдор.
   
В столь крохотной комнате все это производило сногсшибательный эффект.
   
Княгиня села к зеркалу, Джок пристроился на диване за ее спиной.
   
— Как вас зовут? — спросила она через плечо. Он назвался.
   
— Ну, конечно. Я слышала о вас в Хеттоне. Я была там в позапрошлый уикенд… Такой причудливый старинный дом.
   
— Пожалуй, лучше я вам скажу. Сегодня утром там произошло ужасное несчастье.
   
Дженни Абдул Акбар крутанулась на кожаном стуле. Глаза ее вылезли из орбит, рука взлетела к сердцу.
   
— Скорей, — шепнула она. — Говорите. Я этого не перенесу. Смерть?
   
Джок кивнул.
   
— Их маленького сына… лягнула на охоте лошадь.
   
— Малютку Джимми.
   
— Джона.
   
— Джон… умер. Какой кошмар, даже не верится.
   
— Но винить тут некого.
   
— Нет, нет, — сказала Дженни. — Вы ошибаетесь. Это моя вина. Я не должна была к ним ездить… Надо мной тяготеет страшное проклятье. Повсюду, где я ни появлюсь, я приношу только горе… Ведь умереть должна была я… Я не посмею смотреть им в глаза. Я чувствую себя убийцей… Загублено такое славное юное существо.
   
— Послушайте, знаете ли, не стоит так себя настраивать.
   
— И это уже не в первый раз. Всегда, повсюду меня преследует безжалостный рок… О господи, — сказала Дженни Абдул Акбар, — за что ты так караешь меня?
   
Она удалилась из комнаты, оставив его одного, идти ей, собственно, было некуда, кроме как в ванную. Джок сказал через дверь:
   
— Мне пора ехать к Полли, повидать Бренду.
   
— Подождите минутку, я поеду с вами.
   
Из ванны она вышла, несколько взбодрившись.
   
— Вы на машине, — спросила она, — или вызвать такси?
   
После чая зашел мистер Тендрил. Тони ушел с ним в кабинет, и они просидели там с полчаса. Возвратившись, он подошел к подносу, который оставили в библиотеке по приказанию миссис Рэттери, и налил себе виски с имбирным элем. Миссис Рэттери снова взялась за пасьянс.
   
— Нелегкий разговор? — спросила она, не поднимая глаз.
   
— Жутко тяжелый. — Он быстро выпил виски и налил себе еще.
   
— Принесите и мне рюмку, ладно?
   
Тони сказал:
   
— Я, собственно, хотел только договориться с ним о похоронах. А он пытался меня утешать. Это было крайне мучительно… В конце концов в таком положении меньше всего хочется говорить о религии.
   
— Некоторые это любят, — сказала миссис Рэттери.
   
— Конечно, — начал Тони, немного помолчав, — когда нет своих детей.
   
— У меня два сына, — сказала миссис Рэттери.
   
— Вот как? Извините меня, пожалуйста, я не знал… мы так мало знакомы. Как некрасиво вышло.
   
— Все в порядке. Это не только вас удивляет. Я с ними не так уж часто вижусь. Они где-то в школе. Прошлым летом я водила их в кино. Они довольно большие. Один, мне кажется, будет красивым: у него отец красивый.
   
— Четверть седьмого, — сказал Тони. — Он, наверное, уже ей сказал.
   
У леди Кокперс собрался интимный кружок: Вероника, Дейзи, Сибил, Суки де Фуко-Эстергази и еще четыре-пять особ: все женщины. Они собрались погадать у новой предсказательницы миссис Норткотт. Открыла ее миссис Бивер: с каждых пяти гиней, которые та зарабатывала по ее рекомендации, миссис Бивер брала два фунта двенадцать шиллингов комиссионных. Она предсказывала судьбу по новейшему методу, читая по подошвам ног. Дамы с нетерпением дожидались своей очереди.
   
— Это же надо, сколько времени она возится с Дейзи.
   
— Она очень дотошная, — сказала Полли, — и потом это щекотно.
   
Немного погодя вышла Дейзи.
   
— Ну как? — спрашивали дамы.
   
— Ничего не стану говорить, не то все испорчу, — сказала Дейзи.
   
Они кинули карты, чтобы установить очередность. Идти выпало Бренде. Она прошла в соседнюю комнату к миссис Норткотт, которая сидела на стульчике подле кресла. Миссис Норткотт была затрапезного вида пожилая женщина, с претензиями на благородство произношения. Бренда села, сняла туфлю и чулок. Миссис Норткотт положила ногу Бренды себе на колено, многозначительно уставилась на нее, потом приподняла ступню и принялась обводить ее линии серебряным карандашиком.
   
Бренда блаженно пошевелила пальцами и приготовилась слушать.
   
В соседней комнате говорили:
   
— А где сегодня ее мистер Бивер?
   
— Улетел с матерью во Францию смотреть образцы новых обоев. Бренда весь день места себе не находит — все боится, как бы самолет не разбился.
   
— Ужасно трогательно, верно? Хотя, убей меня бог, не пойму, чем он ее пленил…
   
— Не предпринимайте ничего в четверг, — говорила миссис Норткотт.
   
— Ничего?
   
— Ничего важного. Вы умны, впечатлительны, добры, легко поддаетесь влиянию, порывисты, привязчивы. Вы очень артистичны, хотя и не даете своим способностям расцвести в полную меру.
   
— А о любви там ничего не говорится?
   
— Сейчас перейду к любви. Вот эти линии от большого пальца к подъему означают любовников.
   
— Да, да, расскажите еще…
   
Доложили о приходе княгини Абдул Акбар.
   
— Где Бренда? — спросила она. — Я думала, она здесь.
   
— Ока у миссис Норткотт.
   
— Ее хочет видеть Джок Мензис. Он внизу.
   
— Джок прелесть… Слушай, а с какой стати ты оставила его внизу?
   
— Нет, нет, он пришел по очень важному делу. Ему необходимо увидеть Бренду наедине.
   
— Господи, как таинственно, она скоро выйдет. Им нельзя мешать. У миссис Норткотт пропадет весь настрой.
   
Дженни рассказала им о случившемся.
   
А в соседней комнате за дверью у Бренды уже начала зябнуть нога.
   
— Четверо мужчин определяют вашу судьбу, — говорила миссис Норткотт. — Один — верен и нежен, но он еще не открыл вам своей любви, другой — пылкий и властный, и вы его боитесь.
   
— О господи, — сказала Бренда, — как интересно! Кто бы это мог быть?
   
— Одного вы должны избегать — он вам не принесет добра: он жестокосерд и алчен.
   
— Это наверняка мой мистер Бивер, господь с ним.
   
Внизу Джок сидел в маленькой комнате окнами на улицу, где гости Полли обычно собирались перед обедом. Было пять минут седьмого.
   
Вскоре Бренда натянула чулок, надела туфлю и вышла к дамам.
   
— Весьма увлекательно, — объявила она. — Послушайте, почему у вас такой странный вид?
   
— Джок Грант-Мензис хочет с тобой поговорить — он внизу.
   
— Джок? Какая неожиданность. Ничего страшного не случилось, ведь нет?
   
— Ты лучше спустись, поговори с ним.
   
И тут Бренду напугала странная обстановка в комнате и непривычные выражения на лицах подруг.
   
Она опрометью кинулась вниз, в комнату, где ее ждал Джок.
   
— В чем дело, Джок? Говори быстрей, мне страшно. Ничего ужасного не случилось, нет?
   
— Боюсь, что да. Произошел несчастный случай.
   
— Джон?
   
— Да.
   
— Умер?
   
Джок кивнул.
   
Она опустилась на жесткий ампирный стульчик у стены и села тихо-тихо, сложив руки на коленях, как благовоспитанный ребенок, которого привели в компанию взрослых. Она сказала:
   
— Расскажи мне, как это было. Откуда ты узнал?
   
— Я не уезжал из Хеттона после воскресенья.
   
— Из Хеттона?
   
— Разве ты не помнишь? Джон сегодня собирался на охоту.
   
Она нахмурилась, до нее не сразу дошли его слова.
   
— Джон… Джон Эндрю… Я… слава богу… — и она разрыдалась. Она беспомощно плакала, отвернув от Джока лицо и уткнувшись лбом в золоченую спинку стула.
   
Наверху миссис Норткотт держала за ногу Суки де Фуко-Эстергази.
   
— Вашу судьбу, — говорила она, — определяют четверо мужчин. Один верен и нежен, но он не открыл еще вам своей любви…
   VII
   
Прорезав тишину Хеттона, около комнаты экономки прозвенел телефонный звонок и был переключен на библиотеку. Трубку взял Тони.
   
— Это Джок. Я только что видел Бренду. Она приедет семичасовым поездом.
   
— Как она, очень расстроена?
   
— Разумеется.
   
— Где она сейчас?
   
— Она со мной. Я звоню от Полли.
   
— Мне поговорить с ней?
   
— Не стоит.
   
— Хорошо, я ее встречу. Ты тоже приедешь?
   
— Нет.
   
— Ты был просто замечателен. Не знаю, что бы я делал без тебя и миссис Рэттери.
   
— Все в порядке. Я провожу Бренду.
   
Бренда уже не плакала, она сидела съежившись на стуле. Пока Джок говорил по телефону, она не поднимала глаз. Потом сказала:
   
— Я поеду этим поездом.
   
— Нам пора двигаться. Тебе, наверное, надо взять на квартире какие-то вещи?
   
— Моя сумка… наверху. Сходи за ней. Я не могу туда вернуться.
   
По дороге она молчала. Она сидела рядом с Джоком — он вел машину — и глядела прямо перед собой. Когда они приехали, она открыла дверь и первой прошла в квартиру. В комнате не было почти никакой мебели. Она села на единственный стул.
   
— У нас еще много времени. Расскажи, как все было.
   
Джок рассказал.
   
— Бедный мальчик, — сказала она. — Бедный, бедный мальчик.
   
Потом открыла шкаф и уложила кое-какие вещи в чемодан, раз или два она выходила в ванную.
   
— Вещи упакованы, — сказала она. — Все равно еще слишком много времени.
   
— Не хочешь поесть?
   
— Нет, нет, ни за что, — она снова села, поглядела на себя в зеркало, но не стала приводить лицо в порядок.
   
— Когда ты мне сказал, — начала она, — я не сразу поняла. Я сама не знала, что говорю.
   
— Я знаю.
   
— Я ведь ничего такого не сказала, нет?
   
— Ты знаешь, что ты сказала.
   
— Да, знаю… Я не то хотела… Я думаю, не стоит и стараться — что тут объяснишь.
   
Джок сказал:
   
— Ты ничего не забыла?
   
— Нет, там все, что мне понадобится, — она кивнула на чемоданчик, стоявший на кровати. Вид у нее был убитый.
   
— Тогда, пожалуй, пора ехать на станцию.
   
— Хорошо. Еще рано. Но все равно.
   
Джок проводил ее к поезду. Была среда, и в вагоны набилось множество женщин, возвращавшихся домой после беготни по лондонским магазинам.
   
— Почему бы тебе не поехать первым классом?
   
— Нет, нет, я всегда езжу третьим.
   
Она села посредине скамьи. Соседки с любопытством заглядывали ей в лицо — не больна ли она.
   
— Почитать ничего не хочешь?
   
— Ничего не хочу.
   
— А поесть?
   
— И поесть не хочу.
   
— Тогда до свидания.
   
— До свидания.
   
Отталкивая Джока, в вагон протиснулась еще одна женщина, обвешанная пестрыми свертками.
   
Когда новость дошла до Марджори, она сказала Аллану:
   
— Зато теперь мистеру Биверу конец.
   
Однако Полли Кокперс сказала Веронике:
   
— Насколько я понимаю Бренду, это конец для Тони.
   
Захудалые Ласты были потрясены телеграммой. Они жили на большой, но убыточной птицеферме неподалеку от Принсес-Рисборо. Никому из них и в голову не пришло, что теперь в случае чего Хеттон перейдет к ним. А если б и пришло, они горевали бы ничуть не меньше.
   
С Пэддингтонского вокзала Джок отправился прямо в Брэттклуб. Один из мужчин у стойки сказал:
   
— Какой кошмарный случай с парнишкой Тони Ласта.
   
— Да, я при этом был.
   
— Неужели? Кошмарный случай. Позже ему сообщили:
   
— Звонит княгиня Абдул Акбар. Она желает знать, в клубе ли вы?
   
— Нет, нет, скажите ей, что меня здесь нет, — распорядился Джок.
   VIII
   
На следующее утро, в одиннадцать, началось следствие и быстро завершилось. Доктор, водитель автобуса, Бен и мисс Рипон дали показания. Мисс Рипон разрешили не вставать. Она была очень бледна и говорила дрожащим голосом, отец испепелял ее грозными взглядами с ближней скамьи; под шляпкой у нее скрывалась маленькая проплешина, там, где сбрили волосы вокруг ранки. В заключительной речи следователь отметил, что в случившемся несчастье, как явствует из свидетельских показаний, некого винить, остается только выразить глубочайшее соболезнование суда мистеру Ласту и леди Бренде в постигшей их тяжелой утрате. Толпа расступилась, образуя проход для Тони и Бренды. На следствие явились и полковник Инч, и секретарь охотничьего клуба. Следствие велось со всей деликатностью и уважением к скорби родителей. Бренда сказала:
   
— Погоди минутку. Я должна поговорить с этой бедняжкой, рипоновской дочкой.
   
И прелестно справилась со своей задачей. Когда все ушли, Тони сказал:
   
— Жаль, что тебя не было вчера. К нам приходило столько народу, а я совершенно не знал, что говорить.
   
— Как ты провел день?
   
— Тут была лихая блондинка… Мы немного поиграли в петуха и курочку.
   
— Петуха и курочку? Ну и как, успешно?
   
— Не очень… Даже не верится, что вчера в это время еще ничего не случилось.
   
— Бедный мальчик, — сказала Бренда.
   
Они почти не говорили друг с другом с приезда Бренды. Тони встретил ее на станции; когда они добрались до дому, миссис Рэттери уже легла, а наутро она улетела на своем аэроплане, не повидавшись с ними. Они слышали, как аэроплан пролетел над домом, Бренда — в ванне, Тони — внизу, в кабинете, где занимался письмами, что стало теперь необходимостью.
   
День редких промельков солнца и буйного ветра; белые и серые облака высоко над головой неподвижны, но голые деревья вокруг дома раскачиваются и сотрясаются, а во дворе конюшни вихрями крутится солома. Бен снял парадный костюм, который надевал на следствие, и занялся делами. Громобою вчера тоже досталось, и он немного прихрамывал на правую переднюю.
   
Бренда сняла шляпу и кинула ее на стул в зале.
   
— Нечего говорить, правда?
   
— Не обязательно разговаривать.
   
— Нет. Наверное, будут похороны.
   
— Как же иначе.
   
— Когда, завтра?
   
Она заглянула в утреннюю комнату.
   
— А они порядочно наработали, верно?
   
Движения ее стали замедленными, а голос монотонным и невыразительным. Она опустилась в одно из кресел, стоящих посреди залы, куда никто никогда не садился, и сидела там не шевелясь. Тони положил руку ей на плечо, но она сказала: «Оставь» — не раздраженно и нервно, а без всякого выражения. Тони сказал:
   
— Я, пожалуй, пойду отвечу на письма.
   
— Хорошо.
   
— Увидимся за обедом.
   
— Да.
   
Она встала, поискала безучастным взглядом шляпу, взяла ее, медленно поднялась наверх, и солнечные лучи, пробившиеся через цветные витражи, осветили ее золотом и багрянцем.
   
У себя в комнате она села на широкий подоконник и стала глядеть на поля, на бурую пашню, на колышущиеся безлистые деревья, на шпили церквей, на водовороты пыли и листьев, клубящиеся внизу у террасы; она все еще держала в руках шляпу и теребила пальцами приколотую сбоку брошь.
   
В дверь постучали, вошла заплаканная няня.
   
— Прошу прощения, ваша милость, но я просмотрела вещи Джона. Это не мальчика платок.
   
Резкий запах и украшенные короной инициалы выдавали его происхождение.
   
— Я знаю, чей это. Я отошлю его хозяйке.
   
— Не возьму в толк, как он к нему попал, — сказала няня.
   
— Бедный мальчик, бедный, бедный мальчик, — сказала Бренда, когда няня ушла, и снова уставилась на взбунтовавшийся пейзаж.
   
— Я вот думал о пони, сэр.
   
— Так, Бен?
   
— Хочете вы его у себя держать?
   
— Я как-то не думал об этом. Да, пожалуй, нет.
   
— Мистер Уэстмэккот из Рестолла о нем спрашивал. Он думает, пони подойдет для его дочки.
   
— Так.
   
— Сколько мы запросим?
   
— Я не знаю… сколько вы сочтете правильным…
   
— Пони хороший, ухоженный. Я так думаю, что не меньше двадцати пяти монет надо за него взять, сэр.
   
— Хорошо, Бен, займитесь этим.
   
— Я запрошу для начала тридцать, так, сэр, а потом маленько спущу.
   
— Поступайте как сочтете нужным.
   
— Хорошо, сэр.
   
После обеда Тони сказал:
   
— Звонил Джок. Спрашивал, не может ли чем помочь.
   
— Как мило с его стороны. А почему бы тебе не позвать его на уикенд?
   
— А ты б этого хотела?
   
— Меня здесь не будет. Я уеду к Веронике.
   
— Ты уедешь к Веронике?
   
— Да, разве ты забыл?
   
В комнате были слуги, и они смогли поговорить только позже, когда остались в библиотеке одни. И тогда:
   
— Ты в самом деле уезжаешь?
   
— Да, я не могу здесь оставаться. Ты ведь меня понимаешь, разве нет?
   
— Да, да, конечно. Просто я думал, может, нам уехать куда-нибудь за границу.
   
Бренда словно не слышала и продолжала свое.
   
— Я не могу здесь оставаться. С этим покончено, неужели ты не понимаешь, что с нашей жизнью здесь покончено.
   
— Детка, что ты хочешь сказать?
   
— Не спрашивай… потом.
   
— Но, Бренда, родная, я тебя не понимаю. Мы оба молоды Конечно, нам никогда не забыть Джона. Он навсегда останется нашим старшим сыном, но…
   
— Замолчи, Тони, пожалуйста, прошу тебя, замолчи… Тони осекся и немного погодя сказал:
   
— Значит, ты завтра уезжаешь к Веронике?
   
— Угу.
   
— Думаю, я все же приглашу Джока.
   
— Ну конечно.
   
— А когда мы немного отойдем, тогда подумаем о планах на будущее.
   
— Да, тогда.
   
Наутро.
   
— Очень милое письмо от мамы, — сказала Бренда, протягивая письмо через стол. Леди Сент-Клауд писала:
   
    
«…Я не приеду в Хеттон на похороны, но буду непрестанно думать о вас и вспоминать, как я видела вас всех троих на рождество. Дорогие дети, в такое время лишь друг в друге вы сможете обрести поддержку. Только любовь может противостоять горю…»
   
   
— Я получил телеграмму от Джока, — сказал Тони. — Он приедет.
   
— Своим приездом Бренда всех нас свяжет по рукам и ногам, — сказала Вероника. — Я считаю, она могла бы догадаться прислать отказ. Понятия не имею, как с ней говорить.
   
Когда они остались одни после ужина, Тони сказал Джоку:
   
— Я все пытался понять и теперь, кажется, понял. У меня у самого все иначе, но ведь мы с Брендой во многом совершенно разные. Именно потому, что они ей чужие, и не знали Джона, и никогда не были здесь, Бренда хочет быть с ними. В этом все дело, ты согласен? Она хочет быть совершенно одна и подальше от всего, что напоминает ей о случившемся… и все равно я ужасно мучаюсь, что отпустил ее. Не могу тебе передать, какая она была… ну совсем какая-то механическая… Она все переживает гораздо сильнее меня, это я понимаю. Так тяжело, когда ничем не можешь помочь.
   
Джок не ответил.
   
Бивер гостил у Вероники. Бренда сказала ему:
   
— Вплоть до среды, когда я подумала, что ты умер, я и понятия не имела, что люблю тебя.
   
— А говорила ты об этом не так уж редко.
   
— Ты еще в этом убедишься, — сказала Бренда, — дуралей.
   
В понедельник утром Тони нашел на подносе с завтраком письмо:
   
    
«Дорогой Тони, Я не вернусь в Хеттон. Пусть Гримшо упакует мои вещи и отвезет их на квартиру. После этого она мне больше не нужна. Тебе, должно быть, не сегодня стало понятно, что наша жизнь не ладится.
    
Я влюблена в Джона Бивера и хочу получить развод и выйти за него замуж. Если б Джон Эндрю не погиб, может быть, все пошло бы по-другому. Трудно сказать. А так я просто не смогу начать все сначала. Пожалуйста, не очень огорчайся. Нам, наверное, нельзя встречаться во время процесса, но я надеюсь, что потом мы снова станем близкими друзьями. Во всяком случае, для меня ты всегда останешься другом, что бы ты обо мне ни думал.
    С наилучшими пожеланиями Бренда».