1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
Иные свой рот широко раскрывали,
   
Противно сочилась слюна,
   
и волосы были всклокочены дико,
   
Безумия жалостный лик;
   
Цветочная перевязь порвана, смята,
   
Растоптанный в прахе лохмоть;
   
И в страхе иные приподняли лица,
   
Как в пустоши птица одна,
   
Царевич сидел, в красоте лучезарной,
   
И молча на женщин смотрел,
   
Как юны сейчас они были и нежны,
   
Как искрист веселый был смех!
   
Как были прекрасны! И как изменились!
   
И как неприятен их вид!
   
Вот женщины нрав. Лишь обманчивый призрак.
   
Заводят мужские умы.
   
И молвил себе: «Я проснулся для правды,
   
Оставлю я тех, в ком обман».
   
А Дэва из Чистых высот, снизошедши,
   
Приблизился, дверь отомкнул.
   
Царевич встал с места и между простертых
   
Поверженных женщин прошел,
   
Дойдя с затрудненьем до внутренних горниц,
   
Возницу он, Чандаку, звал.
   
«Душа моя жаждет, испить она хочет
   
От влаги нежнейшей росы.
   
Седлай же коня мне. Скорее. Желаю
   
Я в город бессмертный войти.
   
Я жажду. Решился. И связан я клятвой.
   
Нет чар в этих женщинах мне.
   
Врата, что замкнутыми были, разъяты.
   
В судьбе моей здесь поворот».
   
И Чандака думал, что, должен ли слушать
   
Веленье царевича он,
   
Царю не сказавши об этом и этим
   
Снискав наказанье себе.
   
Но Дэвы послали духовную силу,
   
И конь, уж оседлан, стоял,
   
Скакун превосходный и в сбруе блестящей,
   
Готовым он в путь выступал.
   
С высокою гривой, с хвостом словно волны,
   
С широкой и сильной спиной,
   
С значительным лбом, с головой как бы птичьей,
   
С ноздрями как будто клешни,
   
С дыханьем как будто дыханье дракона,
   
Во всем благороден он был.
   
И царственный всадник, трепля его шею
   
И тела касаясь, сказал:
   
«Отец мой и царь мой с тобой был повсюду,
   
И в битве бесстрашным ты был,—
   
Теперь на тебя я хочу положиться,
   
С тобою достигнуть туда,
   
Где жизнь бесконечная током струится,
   
И биться с оплотом врагов,
   
С людьми, что в погоню идут за усладой
   
И ищут богатства себе.
   
Иду я искать исцеленья от пытки,
   
И это во имя того,
   
Во имя свободы твоей и всеобщей,
   
Да будет достойным твой бег».
   
Так молвив, вскочил на коня и поехал,
   
И был он как Солнце зари,
   
И конь был как облачный столп устремленный,
   
Бежал, но, бежа, не храпел.
   
С ним были четыре незримые духа,
   
И каждый ногам помогал,
   
Скрывая копыт повторительный топот,
   
Бесшумным соделавши скок.
   
Был духами чтим и отец безгреховный,
   
И сын несравненный его,
   
Все члены семьи были в равенстве чтимы,
   
От Дэв благотворным — привет!
   
Сдержав свои чувства, но память лелея,
   
Из города выехал он,
   
Такой незапятнанный, светлый и чистый,
   
Как лилия, бросив свой ил.
   
Свой взор на отцовский дворец приподнявши,
   
Свой замысел он возвестил,
   
И в записях мира тех слов не хранится,
   
Но эти слова не прейдут:
   
«Когда б не избег я рожденья и смерти
   
Навеки,— я так бы не шел!»
   
И духи в пространстве, и Дэвы в высотах
   
Воскликнули: «Так! Это так!»
   
И духи в пространстве, и Дэвы в высотах,
   
Светло совершенства храня,
   
Сиянье свое излучали обильно,
   
И свет был на длинном пути.
   
Так всадник и конь, оба сильные сердцем,
   
Как звезды, пошли и ушли,
   
Но прежде чем свет воссиял на Востоке,
   
Уж были они далеко.
  
  
   
    
6. ВОЗВРАЩЕНИЕ ЧАНДАКИ
   
   
И ночь прешла в одно мгновенье,
   
Вернулось зренье ко всему,
   
Царевич посмотрел и в чаще
   
Обитель Риши увидал.
   
Ключи журчали и звенели
   
Необычайной чистоты,
   
И, увидав, что человека
   
Здесь не боится зверь лесной,
   
Возликовал царевич сердцем,
   
Усталый конь свершил свой бег
   
И воздохнул, остановившись,
   
И он подумал: «Добрый знак.
   
Знать, воля свыше одобряет
   
И указует это мне».
   
Сосуд для сбора подаяний
   
Он в доме Риши увидал.
   
Увидел и другие вещи,
   
В порядке полном были все.
   
Сойдя с коня, его ласкал он
   
И вскликнул: «Вот, привез меня!»
   
И взором глаз любовно-тихих,
   
Как нетревожимый затон,
   
Взглянув на Чандаку, он молвил:
   
«О быстроногий! Ты — как конь,
   
Как легкокрылая ты птица,
   
Повсюду следовал за мной,
   
Пока я ехал,— и сердечно
   
Благодарить тебя хочу.
   
Тебя как верного лишь знал я,
   
Теперь как сильный ты предстал,
   
А может человек быть верным
   
И силы в теле не иметь.
   
А ты теперь и честность сердца,
   
И тело сильное явил,
   
И, быстроногий, ты за мною,
   
Не ждя награды, поспешал.
   
Тебя держать не буду больше,
   
Хоть можно много слов сказать,
   
Соотношенье завершилось,
   
Возьми коня и поезжай.
   
Что до меня, я в долгой ночи
   
Неисчислимых перемен
   
Искал найти вот это место
   
И наконец его нашел».
   
Сняв с шеи цепь, златое чудо,
   
Ее он Чандаке вручил.
   
«Она твоя,— сказал,— возьми же,
   
И да утешит скорбь твою».
   
Взяв из тиары ценный камень,
   
Что как звезда на нем сиял,
   
В его протянутую руку
   
Он это солнце положил.
   
Сказал: «О Чандака, возьмешь ты
   
Вот этот камень-самоцвет,
   
И от меня отцу свезешь ты,
   
Как знак сердечнейшей любви.
   
Пред ним почтительно положишь
   
И от меня моли царя,
   
Чтобы привязанности чувство
   
В своем он сердце подавил.
   
Скажи ему, чтобы избегнуть
   
Треликой горестной беды —
   
Рожденья, старости и смерти,—
   
В лес истязаний я вступил,
   
Не для небесного рожденья,
   
Не оттого, что сердцем сух,
   
Не оттого, что в сердце горечь,
   
Но чтоб стряхнуть тот гнет скорбей.
   
Нагроможденья долгой ночи,
   
Желанья жаждущей любви,
   
Желаю эту свергнуть тяжесть
   
И опрокинуть навсегда.
   
К конечному освобожденью
   
Я так отыскиваю путь,—
   
Освобожусь, и уж не нужно
   
Мне будет больше порывать
   
Семейной связи, и не нужно
   
Мне будет покидать мой дом.
   
О, больше не скорби о сыне!
   
Он в этом выбрал верный путь.
   
Пять возжеланий скорбь рождают,
   
Чрез страсть они приводят скорбь.
   
От предков, от царей победных,
   
Я получил блестящий трон,
   
Но, лишь блюдя благоговейность,
   
Я отказался от него.
   
Ты говоришь, я слишком молод
   
И мудрости искать — не час;
   
Ты должен знать, что верной веры
   
Искать — всегда удобный час.
   
Непостоянство, и превратность,
   
И смерть — всегда нас стерегут;
   
И потому я обнимаю
   
Текущий настоящий день
   
И знаю, час вполне подходит,
   
Чтоб веру верную искать.
   
Но пусть отец, томясь, не рвется
   
За мною в помыслах своих
   
И пусть не помнит призрак сына
   
И ту привязанность порвет.
   
А ты, прошу я, не печалься
   
О том, что так я говорю,
   
Но сохрани заветный камень
   
И весть мою царю снеси».
   
С почтеньем слову увещанья
   
Смущенный Чандака внимал,
   
И, простирая руки, молвил,
   
И так царевичу сказал:
   
«Те повеленья, что даешь мне,
   
Боюсь, прибавят к скорби скорбь,
   
Что в сердце глубже погрузится,
   
Как слон, что бьется меж трясин.
   
Когда порвут внезапно-грубо
   
Привязу нежную любви,
   
Как может тот, в ком бьется сердце,
   
Не тосковать и не скорбеть!
   
Руда златая под чеканом
   
Быть может сломана порой,—
   
Так как же с сердцем, если сердце
   
Печали тяжко пригнетут!
   
Царевич был в дворце сохранен,
   
Он был как чадо между нянь,—
   
Как быть ему в лесу дремучем
   
И истязанья выносить?
   
Когда коня седлать велел мне,
   
Я был мучительно смущен,
   
Но силы Неба мне внушили,
   
Что должен я послушным быть.
   
А ты, царевич, так решаясь
   
Дворец оставить верный свой,
   
Каким намереньем влеком ты
   
И чьим покорствуешь словам?
   
Скорбит народ Капилавасту,
   
Объята скорбью вся страна,
   
Отец твой, помнящий про сына,
   
Ведь он не молод уж теперь,
   
Его оставить — дурно это.
   
Коль кто не чтит отца и мать
   
И дом родимый покидает,—
   
Одобрить это можно ль нам?
   
Ты был беспомощным ребенком,
   
Готами грудь тебе дала
   
И молоком тебя кормила,—
   
К ней обращаться ли спиной?
   
Среди семей достопочтенных,
   
Где добродетельная мать,
   
Возможен ли такой поступок
   
И одобрителен ли он?
   
Дитя Ясодхары, что будет
   
От года к году созревать,
   
Оно так не уйдет из дома
   
И не покинет мать свою.
   
Но, если ты семью покинул
   
И от царя-отца ушел,
   
Не прогоняй меня отсюда,
   
Ты мой хозяин, я слуга.
   
С тобой моим я связан сердцем
   
Как жар — с кипящею водой,—
   
Как без тебя могу вернуться,
   
Тебя оставив меж пустынь?
   
Как во дворец прийти к царю мне,
   
Как буду я ответ держать?
   
Как отвечать мне на упреки
   
Всех обитателей дворца?
   
И как описывать тебя мне?
   
Отшельник телом искажен.
   
Я полон страха, я робею,
   
Слов подходящих не найду.
   
Кто в целом царстве мне поверит?
   
Коли скажу, что жжет Луна,
   
Скорей поверят, чем что может
   
Царевич — жестко поступать.
   
Утончен сердцем он и нежен,
   
В нем к людям — жалость и любовь,
   
А бросить тех, кто был любимым,
   
Не постоянный в этом дух.
   
Вернись домой, вернись, молю я,
   
Свое томление смири».
   
И слушал Чандаку царевич,
   
И пожалел его печаль.
   
Но сердцем был он тверд в решеньи,
   
И так ему он отвечал:
   
«Зачем такая боль разлуки,
   
Зачем она из-за меня?
   
Все существа, путем различным,
   
О постоянстве говоря,
   
Явить хотят свое влиянье,
   
Чтоб не покинул я родных.
   
Когда ж умру и стану тенью,
   
Тогда — как смогут удержать?
   
Я был во чреве у родимой,
   
И родила она меня —
   
И умерла,— вскормить родного
   
Судьбой ей не было дано.
   
Одна жива, мертва другая,
   
Где разность встретится дорог?
   
Как в чаще леса, на деревьях,
   
Все птички — по две в темноте,
   
Придет заря — и разлетелись,
   
Так все разлуки в мире здесь.
   
Встают высоко в небе тучки,
   
Как сонмы островерхих гор,
   
Но вмиг опять они разъяты,—
   
Так с человеком человек.
   
Начально это заблужденье,
   
Любовь и общность меж людей,
   
Все, как мечта — за сном, растает,
   
Не называй же имена.
   
Коли весенние листочки
   
Спадают осенью с ветвей,
   
Здесь часть от целого отходит,—
   
Так как же в обществе людском?
   
Меж сочетанных человеков
   
Еще сильней явленье то.
   
Оставь же горесть и упреки,
   
Послушен будь, вернись домой.
   
Лишь твой возврат — мое спасенье,
   
Быть может, так вернусь и я.
   
Узнав, что тверд своим я сердцем,
   
Не будут думать обо мне.
   
Но ты слова мои поведай:
   
«Коли пройду я океан,
   
Пучину смерти и рожденья,
   
Тогда опять приду назад.
   
Но я решился непреклонно,
   
Коль не найду — чего ищу,
   
Мой прах развеется по ветру,
   
Среди безлюдья и пустынь».
   
И белый конь, его услыша,
   
Когда сказал он те слова,
   
Пал на колени пред высоким,
   
И ноги он ему лизал,
   
И плакал грустными очами,
   
И испускал глубокий вздох,—
   
Царевич нежною рукою
   
Его по темени ласкал.
   
И молвил белому коню он:
   
«Товарищ верный, не скорби,
   
Хоть я грущу, скакун мой быстрый,
   
Так расставаяся с тобой.
   
Твоя окончилась заслуга,
   
И доблесть ты явил сполна,
   
Надолго отдых ты узнаешь
   
От мук рождения теперь.
   
И вот сейчас твоя награда,
   
Каменья ценные возьми
   
И этот меч, что искры мечет,
   
И вслед за Чандакой ступай».
   
Горящий как драконье око,
   
Царевич вынул острый меч,
   
И узел он волос им срезал,
   
В котором яркий яхонт рдел.
   
Он бросил волосы в пространство,
   
Они взошли на небосвод
   
И плыли там в провалах света,
   
Как крылья феникса плывут.
   
И там, где тридесять три бога,
   
Схватили духи Света их,
   
И, завладевши волосами,
   
Они вернулись в небеса.
   
Свершители благоговений,
   
Они свершают их вдвойне,
   
Владея тем венцом лучистым,
   
Покуда Правый жив Закон.
   
Царевич царственный подумал:
   
«Моя краса теперь ушла,
   
Освободиться только нужно
   
От этих шелковых одежд».
   
Узнав, о чем царевич мыслит,
   
Тут Дэва Чистой высоты
   
Взял лук, за пояс вставил стрелы
   
И вмиг охотником предстал.
   
На нем покров был темноцветный,
   
И так к царевичу он шел,
   
Царевич видел цвет покрова,
   
Смотрел на этот цвет земли
   
И думал — он Подходит к Риши,
   
Нейдет к охотнику совсем.
   
Его к себе он подзывает
   
И мягко говорит ему:
   
«Как будто бы он не был темным,
   
Мне приглянулся твой покров,
   
Дай мне, прошу, твою одежду,
   
А я в обмен отдам свою».
   
«Хоть мне нужна моя одежда,
   
Чтоб дичь не видела меня,—
   
Тот молвил,— но тебе в угоду,
   
Отдам ее в промен твоей».
   
Охотник, взяв наряд роскошный,
   
Вновь принял свой небесный лик,—
   
Царевич с Чандакой, то видя,
   
Мысль редкостную ощутил:
   
«Покров тот — не покров обычный,
   
Не человек мирской был в нем».
   
И был возрадован царевич,
   
Смотря на этот темный цвет.
   
Потом, как туча, что нависла
   
И окружила лик Луны,
   
На миг застывшим глянув взглядом,
   
Он в грот отшельника вступил.
   
Не отрываясь зорким взором,
   
Печально Чандака глядел,
   
И вот ушел, исчезло тело,
   
Его уж больше не видать.
   
«Мой господин и мой хозяин
   
Теперь покинул отчий дом,—
   
Вскричал он горестно,— покинул
   
Любимых, кровных, и меня.
   
Он в цвет земли теперь оделся,
   
Вошел в мучительный он лес».
   
Воздевши руки, так скорбел он
   
И в скорби двигаться не мог.
   
И наконец, руками взявшись
   
За шею белого коня,
   
Пошел вперед он, спотыкаясь,
   
И, медля, все смотрел назад.
   
И тело шло своей дорогой,
   
А сердце шло своим путем,
   
И в мыслях так он забывался
   
И потуплял свой взор к земле,
   
И упадающие веки
   
Он снова к небу поднимал,
   
Вставал, упав, и снова падал,
   
И плакал, и домой так шел.
  
  
   
    
7. ЛЕС
   
   
Когда царевич, с Чандакой расставшись,
   
В жилище Риши мудрого вступил,
   
Весь лес он озарил, сияя телом,
   
Он в Месте Пыток ярко воссиял.
   
Он одарен был всяким совершенством,
   
И совершенства отразили свет.
   
Как царь зверей, могучий лев, когда он
   
В толпу зверей властительно войдет,
   
Из их умов обычность мыслей гонит,
   
И каждый видит подлинно себя,—
   
Так эти Риши тотчас все собрались,
   
И, увидав, что чудо между них,
   
Испытывали радость вместе с страхом,
   
И, руки сжав, глядели на него,
   
Кто что держал в руке, не выпуская,
   
И, вмиг застыв, смотрел перед собой.
   
Павлины и другие птицы, с криком,
   
Явили чувство хлопаньем крыла.
   
Отшельники оленьего устава,
   
Что всюду за оленями идут
   
Среди прогалин горных, наблюдая
   
Согласно с ними образ жизни свой,
   
Увидевши царевича, смотрели
   
Блестящими глазами на него.
   
Один другому говорил, дивяся:
   
«Один он из восьми Великих Дэв»,
   
Другие говорили: «Звездный Гений»,
   
И третьи говорили: «Мара он,
   
Великий искуситель», и другие
   
Сказали: «Сурья-Дэва, Солнце-Дух».
   
Царевич обратил, привет приявши,
   
К Отшельникам почтительный ответ,
   
И вопросил он старшего меж ними,
   
Каков есть верной веры правый путь.
   
И отвечал ему рожденный дважды,
   
Все трудности устава изъяснил.
   
Одни едят — не то, что есть в селеньях,
   
А только то, что в чистой есть воде;
   
Другие — только ветки молодые,
   
Плоды, цветы и корни, что в земле;
   
Одни живут как птицы, и как птицы,
   
Что словят, то и служит пищей им;
   
Другие щиплют травы, как олени;
   
Иные только воздухом живут,
   
Как змеи; а иные просят пищу
   
И отдают, остатки лишь едя;
   
Иные лишь едят двумя зубами,
   
Пока не будет ран у них во рту;
   
На голову иные принимают
   
По капле воду; служат и огнем;
   
В воде живут иные, словно рыбы;
   
Отшельники в лесу есть видов всех,
   
Они идут дорогой истязаний,
   
Чтобы в конце родиться в Небесах.
   
Царь человеков, мастер превосходный,
   
О всех услышав способах тягот
   
И в них совсем зерна не видя правды,
   
Отрады в сердце он не ощутил.
   
Задумавшись, глядел он с состраданьем,
   
В согласьи с сердцем рот его сказал:
   
«Поистине, подобные страданья
   
Прискорбно видеть,— и притом их цель
   
Людская иль небесная награда.
   
В возвратности рождений и смертей,
   
Как много вы выносите мучений,
   
Как скудно награждение у вас!
   
С друзьями расставанье, отреченье
   
От положений тех, где был почет.
   
Ваш внешний лик, разрушенный чрез вас же,
   
Чрез пытку многократную ваш путь,—
   
И это все лишь с тем, чтоб вновь — рожденье,
   
Продленье пятикратного «Хочу»,
   
Через страданье — ищете страданья,
   
Рожденье — смерть и вновь с рожденьем — смерть.
   
Бояся боли, длите пребыванье
   
В пучине боли, в море вечных мук,
   
Бежите одного разряда жизни,
   
Чтобы другой немедленно создать.