1 2 3 4 5 6 7 8 
     
— Александр Васильевич! — закричал. — Ваше сиятельство!
     
— Ну что? — остановился Суворов.
     
— Пакет…
     
— Сказано — не мне, — произнес Суворов. — Не мне. Видать, другому Суворову.
     
Так и уехал ни с чем посыльный.
     
Прошло несколько дней, и снова в Кончанское прибыл на тройке молодой офицер. Снова привез из Петербурга от государя императора пакет за пятью печатями.
     
Глянул Суворов на пакет, прочитал:
     
«Фельдмаршалу российскому Александру Суворову».
     
— Вот теперь мне, — произнес Суворов и распечатал пакет.
     Бить, а не считать
     
Впервые Суворов попал на войну совсем молодым офицером. Россия в то время воевала с Пруссией. И русские и прусские войска растянулись широким фронтом. Армии готовились к грозным боям, а пока мелкими набегами «изучали» друг друга.
     
Суворову выделили сотню казаков и поручили наблюдать за противником.
     
В сорока верстах от корпуса, в котором служил Суворов, находился прусский городок Ландсберг. Городок небольшой, но важный. Стоял он на перепутье проезжих дорог. Охранял его хорошо вооруженный отряд прусских гусар.
     
Ходил Суворов несколько раз со своей сотней в разведку, исколесил всю округу, но, как назло, даже издали ни одного пруссака не увидел.
     
А что же это за война, если даже не видишь противника!
     
И вот молодой офицер решил учинить настоящее дело, попытать счастье и взять Ландсберг. Молод, горяч был Суворов.
     
Поднял он среди ночи сотню, приказал седлать лошадей.
     
— Куда это? — заволновался казачий сотник.
     
— Вперед! — кратко ответил Суворов.
     
До рассвета прошла суворовская сотня все сорок верст и оказалась на берегу глубокой реки, как раз напротив прусского города.
     
Осмотрелся Суворов — моста нет. Сожгли пруссаки для безопасности мост. Оградили себя от неожиданных нападений.
     
Постоял Суворов на берегу, подумал и вдруг скомандовал:
     
— В воду! За мной! — и первым бросился в реку.
     
Выбрались казаки на противоположный берег у самых стен вражеского города.
     
— Город наш! Вперед! — закричал Суворов.
     
— В городе же прусские гусары! — попытался остановить Суворова казачий сотник.
     
— Помилуй бог, так это и хорошо! — ответил Суворов. — Их как раз мы и ищем.
     
Понял сотник, что Суворова не остановишь.
     
— Александр Васильевич, — говорит, — прикажите хоть узнать, много ли их.
     
— Зачем? — возразил Суворов. — Мы пришли бить, а не считать.
     
Казаки ворвались в город и разбили противника.
     Дерзость
     
Шла война с турками. Суворов был уже генералом.
     
В бою под Фокшанами турки расположили свою артиллерию так, что с тыла, за спиной, у них оказалось болото.
     
Позиция для пушек — лучше не сыщешь: сзади неприятель не подойдет, с флангов не обойдет. Спокойны турки.
     
Однако Суворов не побоялся болота. Прошли суворовские богатыри через топи и, как гром среди ясного неба, — на турецкую артиллерию сзади. Захватил Суворов турецкие пушки.
     
И турки, и австрийцы, и сами русские сочли маневр Суворова за рискованный, дерзкий.
     
Хорошо, что прошли через топи солдаты, а вдруг не прошли бы?!
     
— Дерзкий так дерзкий, — усмехнулся Суворов. — Дерзость войскам не помеха.
     
Однако мало кто знал, что, прежде чем пустить войска через болота, Суворов отрядил бывалых солдат, и те вдоль и поперек излазили топи и выбрали надежный путь для своих товарищей. Суворов берег солдат и действовал наверняка.
     
Месяц спустя в новом бою с турками полковник Илловайский решил повторить дерзкий маневр Суворова.
     
Обстановка была схожей: тоже турецкие пушки и тоже болото.
     
— Суворову повезло, — говорил Илловайский. — А я что, хуже? И мне повезет.
     
Только Илловайскому не повезло. Повел полковник солдат, не зная дороги. Завязли солдаты в болоте. Стали тонуть. Поднялся шум, крики.
     
Поняли турки, в чем дело. Развернули свои пушки и расстреляли русских солдат.
     
Много солдат погибло. Илловайский, однако, спасся.
     
Суворов разгневался страшно. Кричал и ругался до хрипоты.
     
— Так я же хотел, как вы, чтобы дерзость была, — оправдывался Илловайский.
     
— «Дерзость»! — кричал Суворов. — Дерзость есть, а где же умение?!
     
За напрасную гибель солдат Суворов разжаловал полковника в рядовые и отправил в обозную команду.
     
— Ему людей доверять нельзя, — говорил Суворов. — При лошадях он безопаснее.
     Измаил
     
Неприступной считалась турецкая крепость Измаил: стояла крепость на берегу широкой реки Дунай, и было в ней сорок тысяч солдат и двести пушек. А кроме того, шел вокруг Измаила глубокий ров и поднимался высокий вал. И крепостная стена вокруг Измаила тянулась на шесть верст.
     
Не могли русские генералы взять турецкую крепость.
     
И вот прошел слух: под Измаил едет Суворов. И правда, вскоре Суворов прибыл. Прибыл, собрал совет.
     
— Как поступать будем? — спрашивает.
     
— Отступать надобно, — заговорили генералы. — Домой, на зимние квартиры.
     
— «На зимние квартиры»! — передразнил Суворов. — «Домой»! Нет, — сказал. — Русскому солдату дорога домой через Измаил лежит. Нет российскому солдату другой дороги отсель!
     
И началась под Измаилом необычная жизнь. Приказал Суворов насыпать такой же вал, какой шел вокруг крепости, и стал обучать солдат. Днем солдаты учатся ходить в штыковую атаку, а ночью, чтобы турки не видели, заставляет их Суворов на вал лазить. Подбегут солдаты к валу — Суворов кричит:
     
— Отставить! Негоже, как стадо баранов, бегать.
     
Так и бегают солдаты то к валу, то назад. А потом, когда научились подходить врассыпную, Суворов стал показывать, как на вал взбираться.
     
— Тут, — говорит, — лезьте все разом, берите числом, взлетайте на вал в один момент.
     
Несколько дней занимался Суворов с солдатами, а потом послал к турецкому генералу послов — предложил, чтобы турки сдались. Но генерал гордо ответил:
     
— Раньше небо упадет в Дунай, чем русские возьмут Измаил.
     
Тогда Суворов отдал приказ начать штурм крепости. Повторили солдаты все, чему учил их Суворов: перешли ров, поднялись на крепостной вал, по штурмовым лестницам поползли на стены.
     
Лихо бились турки, только не удержали они русских солдат. Ворвались суворовские войска в Измаил, захватили в плен всю турецкую армию.
     
Лишь один турок невредимым ушел из крепости. Дрожащий от страха, он прибежал в турецкую столицу и рассказал о новом подвиге русских солдат и новой победе генерала Суворова.
     Медаль
     
Молодой, необстрелянный солдат Кузьма Шапкин во время боя у реки Рымник струсил и весь день просидел в кустах.
     
Не знал Шапкин, что Суворов его приметил.
     
В честь победы над турками в суворовскую армию были присланы ордена и медали. Построили офицеры свои полки и роты. Прибыл к войскам Суворов, стал раздавать награды.
     
Стоял Шапкин в строю и ждал, чтобы скорее все это кончилось. Совестно было солдату.
     
И вдруг… Шапкин вздрогнул, решил, что ослышался.
     
— Гренадер Шапкин, ко мне! — закричал Суворов.
     
Стоит солдат, словно в землю ногами вкопанный, не шелохнется.
     
— Гренадер Шапкин, ко мне! — повторил Суворов.
     
— Ступай же, ступай, — подтолкнули Кузьму солдаты.
     
Вышел Шапкин, потупил глаза, покраснел. А Суворов раз — и медаль ему на рубаху.
     
Вечером солдатам раздали по чарке вина. Расселись солдаты у палаток, стали вспоминать подробности боя, перечислять, за что и кому какие награды. Одному — за то, что придумал, как отбить у турок окопы. Другому — за турецкий штандарт[7]. Третьему — за то, что один не оробел перед десятком турок и хоть изнемог в ранах, а в плен не дался.
     
— Ну, а тебе за что же медаль? — спрашивают солдаты у Шапкина.
     
А тому и ответить нечего.
     
Носит Шапкин медаль, да покоя себе не находит. Товарищей сторонится. Целыми днями молчит.
     
— Тебе что же, медаль язык придавила? — шутят солдаты.
     
Прошла неделя, и совсем изглодала совесть солдата. Не выдержал Шапкин, пошел к Суворову. Входит в палатку и возвращает медаль.
     
— Помилуй бог! — воскликнул Суворов. — Награду назад!
     
Опустил Шапкин голову низко-низко, к самому полу, и во всем признался Суворову. «Ну, — думает, — пропадай моя голова».
     
Рассмеялся Суворов, обнял солдата.
     
— Молодец! — произнес. — Знаю, братец, без тебя все знаю. Хотел испытать. Добрый солдат. Добрый солдат. Памятуй: героем не рождаются, героем становятся. Ступай. А медаль, ладно, пусть полежит у меня. Тебе заслужить. Тебе и носить.
     
Не ошибся Суворов.
     
В следующем бою Шапкин первым ворвался в турецкую крепость, заслужил и медаль и великую славу.
     Мосты
     
Русские сражались в Италии. Против Суворова действовали французские генералы. Выбирали французы удобное для себя место — такое, чтобы наверняка разгромить Суворова. Отступили они к реке Адде. Перешли на ту сторону. Сожгли за собою мосты. «Вот тут, — решили, — при переправе, мы и уничтожим Суворова».
     
А для того чтобы Суворов их план не понял, сделали французские генералы вид, что отходят дальше. Весь день отступали в сторону от реки, а затем вернулись назад и спрятали своих солдат в кустах и оврагах.
     
Вышел Суворов к реке. Остановился. Приказал наводить мосты. Два моста, один недалеко от другого. Засучили солдаты рукава. Топоры в руки. Закипела работа. Соревнуются солдаты между собой. На каждом мосту норовят управиться первыми.
     
Наблюдают французские дозорные за рекой. Через каждый час доносят своим генералам, как у русских идет работа.
     
Довольны французские генералы. Все идет точно по плану. Потирают от радости руки. Ну, попался Суворов!
     
Хитрыми были французы. Однако Суворов оказался хитрее.
     
Когда мосты были почти готовы, снял он вдруг среди ночи свою армию и двинул вниз по берегу Адды.
     
— А мосты, ваше сиятельство? — забеспокоились саперные офицеры.
     
— Молчок, — приложил палец ко рту Суворов. — Мосты строить. Шибче стучать топорами.
     
Стучат топоры над рекой, а фельдмаршал тем временем отвел свою армию вниз по ее течению и переправил вброд, безо всяких мостов на вражеский берег.
     
Спокойны французские генералы. Знают: мосты не готовы. Успокаивает французов топорный стук над рекой. Не волнуются генералы.
     
И вдруг… Со спины, с тыла, явился Суворов.
     
— Ура! Чудо-богатыри, за мной!..
     
Поняли генералы, в чем дело, да поздно. Не ожидали русских французы. Дрогнули и побежали. Только офицеров одних более двухсот попало в руки к Суворову.
     
Мосты все же достроили. Как же быть без мостов, раз в армии не только чудо-солдаты, но и обозы и артиллерия.
     Впереди и позади
     
В ночь перед штурмом Турина Суворов в сопровождении двух офицеров, майора Пронина и капитана Забелина, выехал на разведку. Хотел фельдмаршал сам осмотреть подступы к городу, а офицерам наказал взять бумагу и срисовывать план местности.
     
Ночь тихая, светлая, луна и звезды. Места красивые: мелкие перелески, высокие тополя.
     
Едет Суворов, любуется.
     
Подъехали они почти к самому городу, остановились на бугорочке.
     
Слезли офицеры с коней. Взяли в руки бумагу. Майор Пронин смельчак — все поближе к городу ходит. А капитан Забелин наоборот — за спиной у Суворова.
     
Прошло минут двадцать, и вдруг началась страшная канонада. То ли французы заметили русских, то ли просто решили обстрелять дорогу, только ложатся неприятельские ядра у самого бугорочка, рядом с Суворовым, вздымают землю вокруг фельдмаршала.
     
Сидит Суворов на коне, не движется. Смотрит — и майор Пронин не испугался, ходит под ядрами, перерисовывает план местности. А Забелина нет. Исчез куда-то Забелин.
     
Услышали в русских войсках страшную канонаду, забеспокоились о Суворове. Примчался казачий разъезд к Турину.
     
— Ваше сиятельство, — кричит казачий сотник, — отъезжайте, отъезжайте! Место опасное!
     
— Нет, сотник, — отвечает Суворов, — место прекрасное. Гляди, — показал на высокие тополя, — лучшего места не надо. Завтра отсюда начнем атаку.
     
Кончилась канонада. Собрался Суворов ехать назад. Крикнул Пронина. Крикнул Забелина.
     
Подошел Пронин — бумажный лист весь исписан: где какие овражки, где бугорочки — все, как надо, указано. А Забелина нет. Стали искать капитана. Нашли метрах в двухстах за Суворовым. Лежит Забелин с оторванной неприятельским ядром головой, рядом чистый лист бумаги валяется.
     
Взглянул Суворов на Пронина, взглянул на Забелина, произнес:
     
— Храбрый всегда впереди, труса и позади убивают.
     Суп и каша
     
Суворовская армия совершала стремительный переход. Остановились войска ночевать в лесу на косогоре, у самой речки.
     
Разложили солдаты походные костры, стали варить суп и кашу.
     
Сварили, принялись есть. А генералы толпятся около своих палаток, ждут Лушку. Лушка — генеральский повар. Отстал Лушка где-то в пути, вот и томятся генералы, сидят не кормлены.
     
— Что же делать? — говорит Суворов. — Пошли к солдатским кострам, господа генералы.
     
— Да нет уж, — отвечают генералы, — мы подождем. Вот-вот Лушка приедет.
     
Знал Суворов, что генералам солдатская пища не по нутру. Спорить не стал.
     
— Ну, как хотите.
     
А сам к ближайшим кострам на огонек.
     
Потеснились солдаты, отвели Суворову лучшее место, дали миску и ложку.
     
Уселся Суворов, принялся есть. К солдатской пище фельдмаршал приучен. Ни супом, ни кашей не брезгует. Ест, наедается всласть.
     
— Ай да суп, славный суп! — нахваливает Суворов.
     
Улыбаются солдаты. Знают, что фельдмаршала на супе не проведешь: значит, и вправду суп хороший сварили.
     
Поел Суворов суп, взялся за кашу.
     
— Хороша каша, добрая каша!
     
Наелся Суворов, поблагодарил солдат, вернулся к своим генералам. Улегся фельдмаршал спать, уснул богатырским сном. А генералам не спится. Ворочаются с боку на бок. От голода мучаются. Ждут Лушку.
     
К утру Лушка не прибыл.
     
Поднял Суворов войска, двинулась армия в дальнейший поход. Едут генералы понурые, в животах бурчит — есть хочется. Промучились бедные до нового привала. А когда войска остановились, так сразу же за Суворовым к солдатским кострам: не помирать же от голода.
     
Расселись, ждут не дождутся, когда же солдатская пища сварится.
     
Усмехнулся Суворов. Сам принялся раздавать генералам суп и кашу. Каждому дает, каждому выговаривает:
     
— Ешь, ешь, получай. Да впредь не брезгуй солдатским. Не брезгуй солдатским. Солдат — человек. Солдат мне себя дороже.
     Прошка
     
Когда Прошка попал в денщики к Суворову, солдат немало обрадовался. «Повезло! — подумал. — Не надо будет рано вставать. Никаких ротных занятий, никакого режима. Благодать!»
     
Однако в первый же день Прошку постигло великое разочарование. В четыре часа утра кто-то затряс солдата за ногу.
     
Приоткрыл Прошка глаза, смотрит — Суворов.
     
— Вставай, добрый молодец, — говорит Суворов. — Долгий сон не товарищ богатырю русскому.
     
Оказывается, Суворов раньше всех подымался в армии.
     
Поднялся Прошка, а тут и еще одна неприятность. Приказал фельдмаршал притащить ведро холодной воды и стал обливаться.
     
Натирает Суворов себе и шею, и грудь, и спину, и руки. Смотрит Прошка, выпучил глаза, — вот так чудо!
     
— Ну, а ты что? — закричал Суворов. И приказал Прошке тоже облиться.
     
Ежится солдат с непривычки, вскрикивает от холода. А Суворов смеется.
     
— В здоровом теле, — говорит, — здоровый дух. — И снова смеется.
     
После обливания вывел Суворов Прошку на луг. Побежал фельдмаршал.
     
— Догоняй! — закричал солдату.
     
Полчаса вслед за Суворовым Прошка бегал. Солдат запыхался, в боку закололо. Зато Суворов хоть и стар, а словно с места не двигался. Стоит и снова смеется.
     
И началась у Прошки не жизнь, а страдание. То устроит Суворов осмотр оборонительным постов — и Прошка целые сутки в седле трясется, то учинит поверку ночных караулов — и Прошке снова не спать. А тут ко всему принялся Суворов изучать турецкий язык и Прошку заставил.
     
— Да зачем мне басурманская речь? — запротивился было солдат.
     
— Как — зачем! — обозлился Суворов. — Турки войну готовят. С турками воевать.
     
Пришлось Прошке смириться. Засел он за турецкий букварь, потел, бедняга, до седьмого пота.
     
Мечтал Прошка о тихом месте — не получилось. Хотел было назад попроситься в роту. Потом привык, привязался к фельдмаршалу и до конца своих дней верно служил Суворову.
     Настоящий солдат
     
Подошел как-то Суворов к солдату и сразу в упор:
     
— Сколько от Земли до Месяца?[8]
     
— Два суворовских перехода! — гаркнул солдат.
     
Фельдмаршал аж крякнул от неожиданности. Вот так ответ! Вот так солдат!
     
Любил Суворов, когда солдаты отвечали находчиво, без запинки. Приметил он молодца. Понравился фельдмаршалу солдатский ответ, однако и за себя стало обидно.
     
«Ну, — думает, — не может быть, чтобы я, Суворов, и вдруг не поставил солдата в тупик».
     
Встретил он через несколько дней находчивого солдата и снова в упор:
     
— Сколько звезд на небе?
     
— Сейчас, ваше сиятельство, — ответил солдат, — сочту, — и уставился в небо.
     
Ждал, ждал Суворов, продрог на ветру, а солдат не торопясь звезды считает.
     
Сплюнул Суворов с досады. Ушел. «Вот так солдат! — снова подумал. — Ну, уж на третий раз, — решил фельдмаршал, — я своего добьюсь: загоню в тупик солдата».
     
Встретил солдата он в третий раз и снова с вопросом:
     
— Ну-ка, молодец, а скажи-ка мне, как звали мою прародительницу?
     
Доволен Суворов вопросом: откуда же знать простому солдату, как звали фельдмаршальскую бабку. Потер Суворов от удовольствия руки и только хотел сказать: «Ну, братец, попался!» — как вдруг солдат вытянулся во фрунт[9] и гаркнул:
     
— Виктория[10], ваше сиятельство!
     
— Вот и не Виктория! — обрадовался Суворов.
     
— Виктория, Виктория, — повторил солдат. — Как же так может быть, чтобы у нашего фельдмаршала и вдруг в прародительницах не было Виктории!
     
Опешил Суворов. Ну и ответ! Ну и хитрый солдат попался!
     
— Ну, раз ты такой хитрый, — произнес Суворов, — скажи мне, какая разница между твоим ротным командиром и мной?
     
— А та, — не раздумывая ответил солдат, — что ротный командир хотя бы и желал произвести меня в сержанты, да не может, а вашему сиятельству стоит только захотеть, и я…
     
Что было делать Суворову? Пришлось ему произвести солдата в сержанты.
     
Возвращался Суворов в свою палатку и восхищался:
     
— Помилуй Бог, как провел! Вот это да! Вот это солдат! Помилуй Бог, настоящий солдат! Российский!
     Сторонись!
     
Суворов любил лихую езду.
     
То ли верхом, то ли в возке, но непременно так, чтобы дух захватило, чтобы ветер хлестал в лицо.
     
Дело было на севере. Как-то Суворов уселся в санки и вместе с Прошкой отправился в объезд крепостей. А в это время из Петербурга примчался курьер, важные бумаги привез Суворову. Осадил офицер разгоряченных коней у штабной избы, закричал:
     
— К фельдмаршалу срочно, к Суворову!
     
— Уехал Суворов, — объяснили курьеру.
     
— Куда?
     
— В крепость Озерную.
     
Примчался офицер в Озерную:
     
— Здесь Суворов?
     
— Уехал.
     
— Куда?
     
— В крепость Ликолу.
     
Примчался в Ликолу:
     
— Здесь Суворов?
     
— Уехал.
     
— Куда?
     
— В Кюмень-град.
     
Прискакал в Кюмень-град:
     
— Здесь Суворов?
     
— Уехал…
     
Уехать Суворов уехал, да застрял в пути. Один из коней захромал. Пришлось повернуть назад. Двигались шагом, едва тащились. Прошка сидел на козлах, дремал. Суворов нервничал, то и дело толкал денщика в спину, требовал погонять лошадей.
     
— Нельзя, нельзя, ваше сиятельство, конь в неисправности, — каждый раз отвечал Прошка.
     
Притихнет Суворов, переждет и снова за Прошкину спину. Не сиделось фельдмаршалу, не хватало терпения тащиться обозной клячей.
     
Проехали версты две, смотрит Суворов — тройка навстречу. Кони птицей летят по полю. Снег из-под копыт ядрами. Пар из лошадиных ноздрей трубой.
     
Суворов аж привстал от восторга. Смотрит — вместо кучера на козлах молодой офицер, вожжи в руках, нагайка за поясом, кудри от ветра вразлет.
     
— Удалец! Ой, удалец! — не сдержал похвалы Суворов.
     
— Фельдъегерь, ваше сиятельство, — произнес Прошка. — Видать, не здешний, из Питера.
     
Смотрит Суворов, любуется. Дорога зимняя узкая, в один накат. Разъехаться трудно. А кони все ближе и ближе. Вот уже рядом. Вот уже и храп и саночный скрип у самого уха.
     
— Сторонись! — закричал офицер.
     
Прошка замешкал: не привык уступать дорогу.
     
— Сторонись! — повторил офицер и в ту же минуту санки о санки — бух!
     
Вывалились Суворов и Прошка в снег, завязли по самый пояс.
     
Пронесся кучер, присвистнул, помчался дальше.
     
Поднялся Прошка, смотрит обозленно фельдъегерю вслед, отряхивает снег, по-дурному ругается.
     
— Тише! — прикрикнул Суворов и снова любуется: — Удалец! Помилуй бог, какой удалец!
     
Три дня носился офицер по северной русской границе. Наконец разыскал Суворова.
     
— Бумаги из Питера, ваше сиятельство.
     
Принял Суворов бумаги, взглянул на фельдъегеря и вдруг снял со своей руки перстень и протянул офицеру.
     
— За что, ваше сиятельство?! — поразился курьер.
     
— За удаль!
     
Стоит офицер, ничего понять не может, а Суворов опять:
     
— Бери, бери. Получай! За удаль. За русскую душу. За молодечество!
     Штык
     
Как-то Суворов гостил у своего приятеля в Новгородской губернии. Вечерами друзья сидели дома, вспоминали старых товарищей, бои и походы. А днем Суворов отправлялся побродить по лесу, посмотреть на округу. Здесь в лесу, у старого дуба, он и встретил мальчика Саньку Выдрина.
     
— Ты, дяденька, солдат? — обратился Санька к Суворову.
     
— Солдат, — ответил фельдмаршал.
     
— Откуда идешь?
     
— С войны.
     
— Расскажи про Суворова.
     
Фельдмаршал сощурил глаза, хитро глянул на мальчика:
     
— Про какого это еще про Суворова?
     
— Не знаешь? Ну, про того, что с турками воевал. Что Измаил брал. Про фельдмаршала.
     
— Нет, — говорит Суворов, — не знаю.
     
— Какой же ты солдат, — усмехнулся Санька, — раз не знаешь Суворова! — Схватил мальчик палку, закричал по-суворовски: — Ура! За мной! Чудо-богатыри, вперед!
     
Бегает Санька вокруг фельдмаршала, все норовит пырнуть Суворова палкой в живот.
     
«Вот так мальчишка!» — подивился Суворов. А самому приятно, что и имя его и дела даже детям известны.
     
Наконец Санька успокоился, сунул палку за пояс, проговорил:
     
— Дяденька, подари штык.
     
— Зачем тебе штык?
     
— В войну играть. Неприятеля бить.
     
— Помилуй Бог! — воскликнул Суворов. — Так ведь нет у меня штыка.
     
— Не бреши, не бреши, — говорит Санька. — Не может так, чтобы солдат — и штыка не было.
     
— Видит Бог, нет, — уверяет Суворов и разводит руками.
     
— А ты принеси, — не унимается Санька.
     
И до того пристал, что ничего другого Суворову не оставалось, как пообещать штык.
     
Прибежал на следующий день Санька в лес к старому дубу прождал до самого вечера, да только «солдат» больше не появлялся.
     
«Брехливый! — ругнулся Санька. — Никудышный, видно, солдат».
     
А через несколько дней к Санькиной избе подскакал верховой, вызвал мальчика, передал сверток.
     
— От фельдмаршала Суворова, — проговорил.
     
Разинулся от неожиданности Санькин рот, да так и остался. Стоит мальчик, смотрит на сверток, не верит ни глазам своим, ни ушам. Да разве может такое статься, чтобы сам фельдмаршал к Саньке прислал посыльного!
     
Набежали к выдринской избе мужики и бабы, слетелись мальчишки, прискакал на одной ноге инвалид Качкин.
     
— Разворачивай! Разворачивай! — кричат мужики.
     
Развернул Санька дрожащими руками сверток — штык.
     
— Суворовский, непобедимый! — закричал Качкин.
     
— Господи, штык, настоящий! — перекрестились бабы.
     
— Покажи, покажи! — потянулись мальчишки.
     
К этому времени Санька пришел в себя. И рот закрылся. И руки дрожать перестали. Догадался. Рассказал он про встречу в лесу отцу, матери, и ребятам, и Качкину, и всем мужикам и бабам.
     
Несколько лет во всех подробностях рассказывал Санька про встречу с Суворовым.
     
А штык?
     
Больше всего на свете Санька берег суворовский штык. Спать без штыка не ложился, чехол ему сшил, чистил, носил за собой, как драгоценную ношу. А когда Санька вырос и стал солдатом, он вместе со штыком ушел на войну и по-суворовски бил неприятеля.
     Пудра не порох
     
Император Павел принялся вводить новые порядки в армии. Не нравилось императору все русское, любил он все иностранное, больше всего немецкое. Вот и решил Павел на прусский, то есть немецкий манер перестроить российскую армию. Солдат заставили носить длинные косы, на виски наклеивать войлочные букли, пудрить мукой волосы. Взглянешь на такого солдата — чучело, а не русский солдат.
     
Принялись солдат обучать не стрельбе из ружей и штыковому бою, а умению ходить на парадах, четко отбивать шаг, ловко поворачиваться на каблуках.
     
Суворов возненавидел новые порядки и часто дурно о них отзывался.
     
«Русские прусских всегда бивали, чему же у них учиться?» — говорил фельдмаршал.
     
Однажды Павел Первый пригласил Суворова на парад. Шли на параде прославленные русские полки. Глянул Суворов и не узнал своих чудо-богатырей. Нет ни удали, ни геройства. Идут солдаты как заводные. Только стук-стук каблуками о мостовую. Только хлесть-хлесть косами по спине. А император доволен. Стоит, говорит Суворову:
     
— Гляди, гляди, еще немного — и совсем не хуже немецких будут.
     
Скривился Суворов от этих слов, передернулся.
     
— Радость, ваше величество, невелика, — ответил. — Русские прусских всегда бивали. Чему же здесь радоваться?
     
Император смолчал. Только гневный взор метнул на фельдмаршала. Постоял молча, а затем снова к Суворову:
     
— Да ты смотри, смотри — косы какие! А букли, букли! Какие букли!
     
— Букли, — фыркнул фельдмаршал.
     
Император не выдержал. Повернулся к Суворову, ткнул в старую русскую форму, до сих пор не смененную фельдмаршалом, закричал:
     
— Заменить! Немедля! Повелеваю!
     
Тут-то Суворов и произнес свою знаменитую фразу:
     
— Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, а я не немец, ваше величество, а природный русак! — и уехал с парада.
     
Павел разгневался и отправил упрямого старика в ссылку в село Кончанское.
     Сало
     
Высоки Альпийские горы. Здесь крутые обрывы и глубокие пропасти. Здесь неприступные скалы и шумные водопады. Здесь вершины покрыты снегом и дуют суровые леденящие ветры.
     
Через Альпийские горы, через пропасти и стремнины вел в последний поход своих чудо-солдат Суворов.
     
Вьюга. Снегопад. Непогода. Путь дальний, неведанный. Идут солдаты, скользят, срываются в пропасти. Тащат тяжелые пушки, несут помороженных и хворых своих товарищей. А кругом неприятель. Пройдут солдаты версту — бой.
     
Пробивается русская армия сквозь горы и неприятеля. Совершает Альпийский поход.
     
Голодно солдатам в походе. Сухари от ненастной погоды размокли и сгнили. Швейцарские селения редки и бедны. Ели лошадей, копали коренья в долинах. А когда кончились коренья и лошади, взялись за конские шкуры.
     
Исхудали, изголодались вконец солдаты. Затянули ремни на последние дырки. Идут, вздыхают, вспоминают, как пахнут щи, как тает на зубах каша.
     
— Хоть бы каравай хлеба! — вздыхают солдаты. — Хоть бы сала кусок!
     
И вдруг в какой-то горной избе солдаты и впрямь раздобыли кусок настоящего сала. Кусок маленький, размером с ладошку. Обступили его солдаты. Глаза блестят, ноздри раздуваются.
     
Решили солдаты сало делить и вдруг призадумались: как же его делить — тут впору одному бы наесться.
     
Зашумели солдаты.
     
— Давай по жребию, — предлагает один.
     
— Пусть съест тот, кто нашел первым, — возражает второй.
     
— Нет, так — чтоб каждому, каждому! — кричит третий.
     
Спорят солдаты. И вдруг кто-то произнес:
     
— Братцы, а я думаю так, отдадим-ка сало Суворову.
     
— Правильно! Суворову! Суворову! — понеслись голоса.
     
Позвали солдаты суворовского денщика Прошку, отдали ему сало, наказали вручить фельдмаршалу.
     
Довольны солдаты. И Прошка доволен. Стал прикидывать, надолго ли сала хватит. Решил: если отрезать в день кусок толщиной с палец, как раз на неделю получится.
     
Явился Прошка к Суворову.
     
— Сало? — подивился тот. — Откуда такое?
     
Прошка и рассказал про солдат. Мол, солдатский гостинец.
     
— Дети, богатыри! — прослезился Суворов. Потом повернулся к Прошке и вдруг закричал: — Да как ты взял! Да как ты посмел! Солдатам конские шкуры, а мне сало…
     
— Так на то они и солдаты, — стал оправдываться Прошка.
     
— Что — солдаты?.. — не утихает Суворов. — Солдат мне дороже себя. Немедля ступай, верни сало. Да спасибо скажи. В ноги поклонись солдатам.
     
— Так они же сами прислали, — упирается Прошка. — Да что для них сало с ладонь! Тут лизнуть каждому мало. Вон их сколько, а сала как раз на одного.
     
Глянул Суворов на сало. Правда, кусок невелик.
     
— Хорошо, — согласился Суворов. — Ступай тогда в санитарную палатку, отнеси раненым.
     
Однако Прошка снова уперся:
     
— Раненым? Да куда им сало? Да им помирать пора!
     
— Бесстыжая душа твоя! — заревел Суворов и потянулся за плеткой.
     
Понял Прошка, что дело может дурным кончиться. Подхватил сало и помчался к санитарной палатке.
     
На следующий день солдаты повстречали Прошку.
     
— Ну, как сало? — спрашивают. — Ел ли фельдмаршал? Что говорил?
     
Только Прошка собрался открыть рот, а тут рядом появился Суворов.
     
— Детушки! — произнес — Богатыри! Отменное сало. С детства не едал такого. Стариковское вам спасибо! — и низко поклонился солдатам.
     
У Прошки от удивления глаза на лоб. А солдаты заулыбались, отдали фельдмаршалу честь, повернулись и направились к себе в роту.
     
— Понравилось, — перешептывались они по пути. — Вон как благодарил. Сало — оно такая вещь, что и фельдмаршалу не помешает.
     «Вижу!»
     
Закончив арьергардный бой с противником и подобрав раненых, рота капитана Лукова догоняла своих.
     
Идут солдаты по узкой тропе над самым обрывом пропасти, растянулись почти на версту.
     
— Не отставай, не отставай! — кричит Луков. — Раненых вперед!
     
Перетащили раненых.
     
Прошла рота версты две. Стемнело. Задул ветер. Начался снег. Взыграла, закружила метель.
     
Идут солдаты час, идут два, идут три. Всматривается капитан Луков вперед — не видать ли походных костров. Кругом кромешная темнота. Слепит вьюга глаза. Треплет упругий ветер солдатские сюртуки и накидки, задувает снежные иглы под воротники и рубахи, морозит руки и лица. Идут, спотыкаются, скользят в темноте солдаты. С трудом передвигают одеревеневшие ноги. Все тише и тише солдатский шаг.
     
— Не отставай! Не отставай! — кричит Луков.
     
Прошел еще час. И вот уже кончились силы солдатские. Остановились. Хоть убей — не пойдем дальше. Повалились солдаты на камни.
     
— Вперед! Вперед! — надрывает голос Луков.
     
Да только нет такой силы, чтобы снова подняла солдатские ноги в поход. Изнемог Луков, посмотрел еще раз в темноту — не видно костров, опустился и сам на камни. И вдруг:
     
— Вижу! Вижу!
     
Встрепенулся капитан. Встрепенулись солдаты. Смотрят: с носилок привстал раненый солдат Иван Кожин и тычет рукой вперед.
     
— Видит! Видит! — понеслось по цепи.
     
И откуда только сила взялась. Повскакали солдаты с камней. Подхватили ружья — и снова в дорогу. Повеселели солдаты. Ай да Кожин. Ай да глазастый!
     
Прошли солдаты с версту. Только что-то огней не видно. Те, что поближе к Кожину, стали шуметь:
     
— Где твои костры? Соврал!
     
— Вижу! Вижу! — по-прежнему кричит Кожин и тычет пальцем вперед.
     
Всматриваются солдаты — ничего не видят. Не видят, а все же идут. Кто его знает, может, и вправду Кожин такой глазастый.
     
Прошли еще около версты. А все же костров не видно. И снова стали роптать солдаты:
     
— Не пойдем дальше!
     
— Не верьте ему!
     
— Братцы! — кричит Кожин. — Вижу. Ей-богу, вижу! Теперь уже совсем недалеко. Теперь рядом. Вон как полыхают, — и снова тычет пальцем вперед.
     
Бранятся, ропщут солдаты, а все же идут.
     
Тропа огибала какой-то выступ. Завернули солдаты за скалу и вдруг внизу, совсем рядом, сквозь метель и непогоду и впрямь заблестели огни.
     
Остановились солдаты, не верят своим глазам.
     
— Видишь? — переспрашивают друг у друга.
     
— Вижу!
     
— Вижу!
     
— Вижу!
     
— Ай да Кожин. Ай да молодец. Ай да глазастый! — кричат солдаты. — Ура Кожину!
     
Сорвались солдаты с мест и рысцой вниз к кострам, к теплу, к боевым товарищам.
     
Притащили и носилки с Иваном.
     
— К огню его, к огню, — кричат. — Пусть отогревается. Заслужил! Всех выручил!
     
Осветило пламя Иваново лицо. Глянули солдаты и замерли. Лицо обожжено. Брови спалены. А на месте глаз…
     
— Братцы, да он же слепой! — прошептал кто-то.
     
Смотрят солдаты. Там, где глаза, у Кожина пусто. Выбило вчера в арьергардном бою французской гранатой глаза солдатские.
     Генералам генерал
     
За Альпийский поход Суворову был присвоен чин генералиссимуса русских войск.
     
Возвращаясь с группой солдат на родину, фельдмаршал остановился передохнуть в пограничном трактире. Зашел в избу, заказал себе холодной телятины, миску гречневой каши и стопку вина.
     
— Ну и каша, дельная каша! — нахваливает Суворов. — Давно такой не едал. И винцо дельное. Не грех за российского солдата такое винцо выпить.
     
Около избы расселись солдаты. Тоже едят кашу и пьют вино.
     
— Дельное вино, — хвалят солдаты. — Крепкое. Не грех такое за фельдмаршала выпить.
     
И лишь один Прошка крутился около лошадей. Его и обступили местные мужики.
     
— Что же это за такой непонятный чин теперь у твоего барина? — стали спрашивать они у суворовского денщика.
     
— А чего тут непонятное? — отвечал Прошка. — Тут все ясное. Генералиссимус надо разуметь так: генералам всем генерал. Самой главной персоной теперь получается.
     
— Ты смотри! — произнес парень в онучах[11].
     
— А что, верно! — вставил хилый мужичонка в драных портках.
     
— Заслужил, — согласился мужик с бородой.
     
А Суворов стоял на крыльце и все слышал.
     
— Не я! Не я! — закричал он с порога. — Не я, — повторил, подойдя к мужикам. — Вон Прошка мой самый главный. Вон тот, — ткнул в сторону рябого высоченного солдата. — Вот этот, — показал на приземистого седоусого капрала. — Вон они, — обвел рукой остальных солдат.
     
При этих словах Суворов сел в таратайку и приказал погонять лошадей.
     
Поднялись, двинулись в путь солдаты. Заклубилась дорожная пыль. Грянула солдатская песня.
     
Остались мужики на дороге. Стоят, недоумевающе смотрят вслед.
     
— Пошутил барин, — наконец обронил парень в онучах.
     
— Чудное что-то сказал, — произнес мужичонка.
     
— Эх, вы! — заявил мужик с бородой. — Правду сказал фельдмаршал. Без солдата они никуда. В народе — русская сила. Он и есть генералам генерал настоящий.
     Слава
     
Генерал князь Барохвостов завидовал суворовской славе. Вот однажды он и спрашивает у одного из солдат:
     
— Скажи мне, братец, почему Суворова в армии любят?
     
— Это потому, ваше сиятельство, — отвечает солдат, — что Суворов солдатскую пищу ест.
     
Стал Барохвостов есть так же, как и Суворов, щи и солдатскую кашу. Кривится, но ест. Хочется, видать, генералу суворовской славы.
     
Прошло несколько дней, но славы у Барохвостова не прибавилось. Он опять спрашивает у солдата:
     
— Что же это слава у меня не растет?
     
— Это потому, ваше сиятельство, — отвечает солдат, — что Суворов не только ест щи и кашу, но и спит по-солдатски.
     
Стал и Барохвостов спать по-солдатски — на жестком сене в простой палатке. Натирает генерал изнеженные бока, мерзнет от холода, но терпит. Уж больно ему хочется суворовской славы.
     
Прошло еще несколько дней, а генеральская слава все не растет. И снова он вызвал солдата:
     
— Говори, какой еще секрет у Суворова?
     
— А тот, — отвечает солдат, — что фельдмаршал войска уважает.
     
Принялся и князь Барохвостов уважать своих подчиненных, ласковые слова говорить солдатам.
     
Но и теперь генеральской славы не прибавляется. Смотрят на него солдаты, промеж себя усмехаются. Всего-то и только.
     
Стал злиться тогда генерал. Снова кликнул солдата-советчика.
     
— Как же так, — возмущается князь Барохвостов. — Щи и кашу ем, сплю на соломе, ласковые слова говорю солдатам — почему же слава ко мне не идет?
     
— Это потому, ваше сиятельство, — отвечает солдат, — что и это еще не все.
     
— Что же еще? Какие еще такие секреты у Суворова!
     
— А те, — отвечает солдат, — что Суворов умеет бить неприятеля по-суворовски.
     
Только как-то с этим у Барохвостова не получалось.
     
Поэтому и не пришла к нему слава, поэтому и помер он в неизвестности.
     
А слава о Суворове осталась в веках. И каждый Суворова знает.
    
    
     
      
Рассказы об Отечественной войне 1812 года
     
     Идут по мосту солдаты
     
Год 1812. Лето. Мост через реку Неман. Граница России. Колонна за колонной, полк за полком идут по мосту солдаты. Слышна непонятная речь. Французы, австрийцы, пруссаки, саксонцы, итальянцы, швейцарцы. Жители Гамбурга, жители Бремена, голландцы, бельгийцы, испанцы. Идут по мосту солдаты.
     
— Императору слава!
     
— Франции слава!
     
— Слава, слава, слава! — несется со всех сторон.
     
Наполеон сидит верхом на рослом арабском коне, смотрит на переправу. Задумчив император французов. Треугольная шляпа надвинута низко на лоб. Мундир застегнут до самого верха. У глаз собрались морщинки.
     
Сзади, образовав полукруг, в почтительном молчании замерла свита. Слышно, как в утреннем небе прожужжал деловито шмель.
     
Неожиданно Наполеон поворачивается к одному из своих приближенных. Это генерал Коленкур.
     
— Вы не француз! — кричит император.
     
Коленкур не отвечает.
     
— Вы не француз! — с еще большим озлоблением выкрикивает Наполеон.
     
Дерзкие слова произнес Коленкур вчера на военном совете. Единственный из всех маршалов и генералов он был против похода в Россию:
     
— Это дорога в ад.
     
— В моем лагере русские, русские! — кричал Наполеон, показывая на Коленкура.
     
Вот и сегодня он не может спокойно смотреть на генерала.
     
— Отрастите русскую бороду, — издевается Наполеон. — Наденьте армяк и лапти.
     
Из-за недалекого леса подымается солнце. Сначала маленький пламенеющий бугорок, ожег синеву, затем, словно кто-то в русской печке открыл заслонку, брызнул огненный полукруг, и вот уже ослепительный, пылающий шар выкатился в небо.
     
Наполеон привстал в стременах:
     
— Вот оно, солнце Аустерлица![12]
     
— Императору слава!
     
— Франции слава!
     
— Слава, слава, слава! — несется со всех сторон.
     
Красные, желтые, синие — мелькают кругом мундиры. Цвета неба, цвета пепла, цвета лесной травы. Очумело бьют барабаны. Надрываются армейские трубы и дудки. Слышится топот солдатских ног.
     
Идут по мосту солдаты. Час, второй, третий. День, второй, третий. Идут по мосту солдаты. На погибель свою идут.
     Сказка старого капрала
     
Верста за верстой, верста за верстой отступают, отходят русские. Идут они полем, идут они лесом, через реки, болота, по холмам, по низинам, по оврагам идут. Отступает русское войско. Нет у русских достаточных сил.
     
Ропщут солдаты:
     
— Что мы — зайцы трусливые?
     
— Что в нас — кровь лягушачья?
     
— Где это видано: россиянин — спиной к неприятелю!
     
Рвутся солдаты в бой.
     
Русских армии две. Одна отступает на Вильну, на Дриссу, на Полоцк. Командует ею генерал Барклай де Толли. Вторая отходит южнее. От города Гродно на Слуцк, на Бобруйск. Старшим здесь генерал Багратион.
     
У Наполеона войск почти в три раза больше, чем у Барклая и Багратиона, вместе взятых. Не дают французы русским возможности соединиться, хотят разбить по частям.
     
Понимают русские генералы, что нет пока сил у русских справиться с грозным врагом. Сберегают войска и людей. Отводят свои полки.
     
— Э-эх, да что же оно творится?! — вздыхают солдаты.
     
— Пропала солдатская честь!
     
Шагает вместе со всеми старый капрал, смотрит он на своих товарищей:
     
— Хотите, сказку скажу?
     
— Сказывай.
     
Собрались на привале солдаты в кружок, расселись, притихли.
     
— Давно ли то было, недавно, — начал капрал, — дело не в том. Только встретил как-то в лесу серый волк лосенка. Защелкал злодей зубами:
     
«Лосенок, лосенок, я тебя съем».
     
«Подожди, серый волк, — говорит лосенок. — Я же только на свет народился. Дай подрасту».
     
Согласился лесной разбойник. Пусть погуляет телок, пусть наберется мясом.
     
Долго ли, скоро ли время шло — дело не в том. Только опять повстречал серый волк лосенка. Смотрит — подрос за это время телок. Рожки пробились. Копытца окрепли. Не телок перед волком — подросток лось. Защелкал злодей зубами:
     
«Лось, лось, я тебя съем».
     
«Хорошо, серый волк, — отвечает лось. — Только дай попрощаться с родимым краем».
     
«Прощайся», — ответил волк.
     
Пошел молодой лось по родному краю, по полям, по лесам, по дубравам. Ступает он по родной земле, силу в себя вбирает. И волк по следу бежит. Притомился в пути разбойник: шерсть отлетает, ребра ввалились, язык как чужой, из пасти наружу лезет.
     
«Стой, стой!» — голосит злодей.
     
Долго ли, скоро ли время шло — дело не в том. Только остановился однажды лось. Повернулся навстречу волку. Глянул тот, а это не просто лось: стоит перед ним сохатый. Защелкал серый зубами:
     
«Сохатый, сохатый, я тебя съем».
     
Усмехнулся лесной красавец:
     
«Давай подходи».
     
Бросился волк вперед. Да только силы теперь не те. Лосенок теперь не тот. Поднялся богатырь на задние ноги, ударил волка пудовым копытом, поднял на рога и об землю — хлоп! Кончился серый.
     
Капрал замолчал.
     
Задумались над сказкой солдаты.
     
— Видать, неглупый телок попался.
     
— В сохатого вырос!
     
— Э, постой, да в сказке твоей намек.
     
— К отходу, к отходу! — прошла команда.
     
Вскочили солдаты. Построились в ряд. Подняли солдатские головы. По полям, по лесам, по дубравам, по низинам идут солдаты. Не по чужой, по родимой земле идут.
     «Где же они, герои?»
     
Соединились русские армии под Смоленском, приняли бой.
     
Два дня французы штурмуют город.
     
Атака. Снова атака. Еще одна.
     
Топот солдатских ног. Звериный рев пушек. Груды людей побитых.
     
Рвутся солдаты навстречу французам. Не ожидая команд, ударяют в штыки. Безрассудны герои. Картечь так картечь. Гранаты — пусть будут гранаты. Нет страха в солдатских душах. Один на роту французов лезет. Двое — на целый полк.
     
Бьются рядом полки: Симбирский, Волынский, Уфимский. Бьются и другие полки и роты. Не уступает в геройстве сосед соседу.
     
Солдат из симбирцев Егор Пинаев ранен штыком в ключицу. Хлещет по телу кровь. Не слышит Пинаев боли:
     
— В атаку! В атаку!
     
Оторвало волынцу Петру Занозе гранатой ухо. Вытер Заноза кровь, шуткой других забавляет:
     
— Муха не птица, овца не волчица, ухо не голова.
     
Уфимцу Рассаде перебило картечью ноги. Рухнул на землю солдат. Лежа целит, в врага стреляет:
     
— Братцы, вперед!
     
Бьются герои. Льется потоками кровь.
     
К исходу второго дня от страшной вражеской канонады загорелся город Смоленск.
     
Пламя рванулось к небу. Рассыпались в разные стороны тысячи искр. Дым повалил по улицам, повис над Днепром. С треском рушатся здания. Нечем дышать от гари. Негде укрыться от пламени. Бушует, мечется огненный водоворот, идет по холмам смоленским.
     
Бьются симбирцы, волынцы, уфимцы. Бьются другие полки и роты. Неведом героям страх.
     
Подходят на помощь французам все новые и новые части. Понимает Барклай де Толли: не осилить русским французов, ночью отдал войскам приказ отойти.
     
Снялись полки с позиций, бесшумно ушли за Днепр. Меряют новые версты.
     
Шагает в строю Пинаев. Шагает в строю Заноза. Везут на возу Рассаду.
     
Проходят симбирцы, волынцы, уфимцы. Проходят другие полки и роты.
     
Проезжает вдоль войск генерал Барклай де Толли:
     
— Привет героям!
     
Переглядываются солдаты: «Кому это Барклай де Толли кричит привет?»
     
— Видать, волынцам, — решают симбирцы.
     
— Видать, уфимцам, — решают волынцы.
     
— Видать, симбирцам, — решают уфимцы.
     
Озираются солдаты по сторонам: «Где же они, герои?»
     Военный маневр
     
Нелегкая жизнь досталась Кутузову. Нелегкая, зато славная.
     
В 1812 году Михаилу Илларионовичу Кутузову исполнилось 67 лет.
     
Много всего позади. Не счесть боев и походов. Крым и Дунай, поля Австрии, Измаильские грозные стены. Бой под Алуштой, осада Очакова, у Кагула упорный бой.
     
Трижды Кутузов был тяжело ранен — дважды в голову, раз в щеку, лишился правого глаза.
     
Пора бы уже в отставку, на стариковский покой, так ведь нет — помнит народ Кутузова. Вот и сейчас. Собирайся, мол, старый конь.
     
Кутузов едет к войскам. Новый главнокомандующий едет.
     
Рады солдаты. «Едет Кутузов бить французов», — идет по солдатским рядам.
     
Бегут рысаки по дороге. Солнце стоит в зените. Мирно гудят стрекозы. Ветер ласкает травы.
     
Едет Кутузов, сам с собой рассуждает: «Плохи, плохи наши дела. Нехорошо, когда армия отступает. Непривычно для русских солдат этакое. Орлы! Да ведь силы наши пока слабы. Армию сберегать надо. Смерть без армии государству Российскому. Но и солдат понимать нужно. Душу русскую понимать». Прибыл Кутузов к войскам.
     
— Ура! — кричат главнокомандующему солдаты. — Веди нас, батюшка, в бой. Утомились, заждались.
     
— Правда ваша, правда, — отвечает Кутузов. — Пора унять супостата.
     
Довольны солдаты, перемигиваются: вот он, настоящий боевой генерал.
     
— Что мы — не русские? — продолжает Кутузов. — Что нам, в силе господь отказал? Что нам, храбрости не хватает? Сколько же нам отступать!
     
— Вот это слова!
     
— Ура генералу Кутузову!
     
Довольны солдаты. «Ну, братцы, ни шагу назад. Не сегодня-завтра решительный бой».