1 2 3 4 5 6 
– Ничего  страшного, – сказал Френсис. – Я заметил, что на протяжении всего  пути пол в пещерах и проходах – покатый. Эти древние индейцы были хорошими  инженерами и все предусмотрели для стока. Видите, как вода бежит по галерее в  направлении выхода. А ну, старина, прочти-ка по своим узелкам, где сокровище?    

– Где  мой сын? – спросил вместо ответа старик глухим, полным отчаяния  голосом. – Чиа убила моего единственного сына. Ради его матери я нарушил  закон майя и запятнал чистую кровь майя нечистой кровью женщины из tierre  caliente. Ведь я согрешил ради того, чтобы он появился на свет, и потому он мне  трижды дорог. Какое мне теперь дело до сокровища? Нет у меня больше сына. Гнев  богов майя обрушился на меня.    

С ревом,  клокотанием и бульканием, указывающими на большое давление снизу, вода  по-прежнему била фонтаном вверх. Леонсия первая заметила, что уровень воды в  пещере повысился.    

– Вода  уже почти дошла мне до колен, – сказала она Френсису.    

– Пора  выбираться отсюда, – согласился он, поняв всю серьезность  положения. – Сток, возможно, и был хорошо рассчитан, но обвал, очевидно,  преградил выход воде. В других галереях, идущих под уклон, воды, конечно, еще  больше, чем здесь. Однако и здесь уровень ее достаточно высок. А другой дороги  наружу нет. Пошли!    

Подтолкнув  Леонсию, чтобы она шла вперед, он схватил за руку подавленного горем жреца и  потащил за собой. Там, где галерея поворачивала под прямым углом, вода доходила  им до колен. А в пещере, где стояли мумии, они оказались уже по пояс в воде.    

И тут из  воды перед остолбеневшей Леонсией поднялась голова в шлеме и задрапированное в  старинный плащ тело. Но это еще не удивило бы Леонсию, ибо и все другие мумии  тоже упали, сбитые бурлящими водами. Эта же мумия двигалась, прерывисто дыша,  она живыми глазами смотрела в глаза Леонсии.    

Это было  уже слишком необычное зрелище для обычного человека: перед Леонсией был воин,  который умер четыреста лет назад и теперь умирал вторично смертью утопленника!  Леонсия вскрикнула, рванулась было вперед и почти тут же стремглав помчалась  обратно в пещеру; Френсис, пораженный не менее Леонсии, отступил и вытащил  пистолет-автомат. Но в эту минуту покойник, нащупав, наконец, пол под ногами,  вынырнул из быстрого потока, встал на ноги и закричал:    

– Не  стреляйте! Это я, Торрес! Я был сейчас у входа в пещеру. Что-то случилось. Там  не пройти. Вода стоит выше головы – даже входа не видно. Слышно, как падают камни.    

– Ну,  так сюда ты тоже не пройдешь, – сказал Френсис, наводя на него пистолет.    

– Сейчас  не время ссориться, – возразил Торрес. – Надо прежде всего спасать  жизнь, а поссориться мы всегда успеем, если в этом будет необходимость.    

Френсис  заколебался.    

– А  что с Леонсией? – спросил хитрый Торрес, – Я видел, как она побежала  назад. С ней ничего не может случиться?    

Помиловав  Торреса, Френсис направился обратно в пещеру идолов, таща за собой старика.  Следом за ним шел Торрес. Леонсия снова закричала от ужаса.    

– Не  бойтесь, это Торрес, – успокоил ее Френсис. – Я сам до чертиков  перепугался, когда увидел его. Но он такой же живой человек, как и все мы. Если  его пырнуть ножом, из него потечет кровь. А ну, старина! Мы вовсе не хотим  потонуть здесь, как крысы. Еще не все тайны майя раскрыты. Читай по узелкам и  выводи нас отсюда!    

– Путь  лежит не наружу, а внутрь, – дрожащим голосом пробормотал жрец.    

– Нам  все равно, лишь бы как-нибудь выбраться отсюда. Но как же попасть внутрь?    

– Изо  рта Чиа в ухо Хцатцла, – был ответ.    

Френсиса  вдруг осенила страшная, чудовищная мысль.    

– Торрес, –  сказал он, – во рту этой каменной леди есть ключ или что-то в этом роде.  Вы ближе всех к ней стоите. Суньте туда руку и достаньте его.    

Леонсия  подавила возглас ужаса, догадавшись о том, какого рода месть задумал Френсис.  Но Торрес не заметил этого и весело направился к богине со словами:    

– Только  рад быть вам полезен.    

Однако  чувство порядочности не позволило Френсису довести дело до конца.    

– Стой! –  резко приказал он и сам кинулся к идолу.    

И Торрес,  сначала в недоумении посмотревший на него, вскоре понял, чего он избежал. Френсис  несколько раз выстрелил из пистолета в каменный рот богини, в то время как  старый жрец стонал: «Святотатство!» Затем, обернув курткой руку до плеча, он  залез богине в рот и за хвост вытащил оттуда раненую змею. Несколько быстрых  взмахов – и он размозжил ей голову о бок идола.    

Обернув  снова руку и плечо курткой, на случай если там окажется вторая змея, Френсис  опять полез в рот богини и вытащил оттуда тщательно отполированный брусочек  золота, по форме и размеру соответствовавший отверстию в ухе Хцатцла. Старик  указал на ухо, и Френсис вложил так называемый ключ в скважину.    

– Совсем  как в автомате, – заметил он, когда брусочек провалился в  отверстие, – Ну, что-то теперь будет? Следите за водой – она, наверно,  сразу схлынет.    

Но вода  продолжала хлестать вовсю. Вдруг Торрес издал какое-то восклицание и указал на  стену, от которой отделилась огромная глыба и медленно поползла вверх.    

– Вот  он – выход! – крикнул Торрес.    

– Вход,  как сказал старик, – поправил его Френсис. – Ну, что бы там ни было,  пойдемте.    

Они  прошли сквозь стену и довольно далеко углубились по узкому проходу, как вдруг  старик майя с криком: «Мой сын!» – повернулся и бросился назад.    

Поднявшаяся  часть стены уже опускалась на свое место, и жрец лишь с трудом прополз под нею  на животе.    

Еще миг  – и стена заняла прежнее положение. И так точно были пригнаны составлявшие ее  камни, что она тотчас перекрыла поток, хлынувший из пещеры идолов.    

Снаружи,  если не считать небольшого ручейка, вытекавшего из-под скалы, не было никаких  признаков того, что творится внутри. Генри и Рикардо, подойдя ко входу в  пещеру, заметили ручей, и Генри сказал:    

– Это  что-то новое. Воды тут не было, когда я уходил.    

Минуту  спустя он увидел свежий обвал.    

– Здесь  был вход в пещеру, – сказал он. – Теперь его нет. Интересно, куда же  все девались?    

И точно  в ответ на его слова, пенящийся поток вынес из недр горы тело человека. Генри и  Рикардо кинулись к нему и вытащили его из воды. Узнав в нем старого жреца,  Генри положил его лицом вниз, опустился рядом с ним на колени и принялся  откачивать, как откачивают утопленников.    

Прошло  добрых десять минут, прежде чем старик стал проявлять признаки жизни, и еще  столько же, прежде чем он открыл глаза и дико осмотрелся вокруг.    

– Где  они? – спросил Генри.    

Старый  жрец забормотал что-то на языке майя, но Генри встряхнул его и заставил прийти  в себя.    

– Нет,  никого нет… – пояснил он по-испански.    

– Кого  нет? – спросил Генри, тряхнул его еще раз, чтобы вернуть ему память, и  снова повторил свой вопрос.    

– Моего  сына. Чиа убила его. Чиа убила моего сына, она убила их всех.    

– Кого  это всех? Пришлось снова трясти старика и снова повторять вопрос.    

– Богатого  молодого гринго, который был другом моему сыну, врага богатого молодого гринго,  которого звали Торресом, и молодую женщину из семьи Солано, из-за которой все  случилось. Я предупреждал вас. Она не должна была идти с нами. Женщины всегда  навлекают проклятия на дела мужчин. Она прогневала богиню – ведь Чиа тоже  женщина. Язык Чиа – ядовитая змея. И своим языком Чиа убила моего сына. И гора  обрушила на нас целый океан. И все погибли. Всех убила Чиа. Горе мне! Я  прогневил богов. Горе мне! Горе мне! И горе всем, кто будет искать священное  сокровище, чтобы похитить его у богов майя!    

 ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ    

     

Генри и  Рикардо, стоя между вытекавшим из скалы потоком и грудой обвалившихся камней,  наскоро пытались разобраться в случившемся. А рядом, распростершись на земле,  вздыхал и молился последний жрец майя. Генри принялся тормошить и трясти старика,  чтобы хоть немного прояснить его сознание, но добился лишь сбивчивого лепета о  том, что произошло в пещере.    

– Змея  укусила только его сына, и только он один упал в эту дыру, – с надеждой в  голосе сказал Генри.    

– Совершенно  верно, – подтвердил Рикардо. – Остальные лишь вымокли как следует.  Ничего более страшного, судя по его словам, с ними не произошло.    

– И  вполне возможно, что они сейчас сидят в какой-нибудь пещере, куда не достигает  вода, – продолжал свою мысль Генри. – Вот если бы нам удалось  расчистить вход в пещеру и дать сток воде! Если они живы, они могут  продержаться еще немало дней – ведь быстрая смерть наступает прежде всего от  недостатка воды, а у них ее, конечно, больше чем нужно. Без пищи же можно  обойтись довольно долго. Но вот что меня удивляет: каким образом очутился там  Торрес?    

– Интересно,  не по его ли милости напали на нас кару? – заметил Рикардо.    

Но Генри  не стал в это вдаваться.    

– Может  быть, но нам сейчас не до этого. Надо прежде всего придумать, как проникнуть  внутрь горы, чтобы спасти их, если они еще живы. Мы с тобой и за месяц не  разберем такой груды камней. Если бы нас было человек пятьдесят, то, работая в  две смены, днем и ночью, мы могли бы откопать пещеру суток за двое. Таким  образом, главное для нас сейчас – достать людей. Этим мы и должны прежде всего  заняться. Я сейчас сяду на мула и отправлюсь к этим кару: пообещаю им всю  чековую книжку Френсиса, если они придут сюда помочь нам. Если же ничего не  выйдет, я поеду в Сан-Антонио и наберу там людей. Итак, этим займусь я. Тем временем  ты расчисти тропу и приведи сюда всех пеонов с мулами, продовольствием и  лагерным оборудованием. Да, смотри, прислушивайся, не раздастся ли стука в  горе: они ведь могут перестукиванием дать нам о себе знать.    

Итак,  Генри направил своего мула в деревню кару – к великому неудовольствию мула и не  менее великому изумлению кару, внезапно увидевших в своей твердыне врагов –  точнее, одного врага, – да еще из числа тех, кого совсем недавно они  пытались уничтожить. Они сидели на корточках возле своих хижин и лениво грелись  на солнце, скрывая под сонной апатией удивление, которое точно иголками  покалывало их и побуждало вскочить на ноги. Как всегда, отвага белого человека  смутила дикарей-метисов и лишила их способности действовать. Неторопливо  ворочая мозгами, они пришли к выводу, что только у человека на голову выше всех  остальных, доблестного и наделенного таким могуществом, какое им и не снилось,  могло хватить смелости въехать в многолюдное вражеское селение на усталом и  строптивом муле.    

Они  говорили на ломаном испанском языке, так что Генри понимал их, и они, в свою  очередь, понимали его испанскую речь: однако его рассказ о несчастье,  приключившемся в священной горе, не произвел на них никакого впечатления. Они  выслушали с бесстрастными лицами его просьбу отправиться на помощь потерпевшим  и обещание хорошо за это заплатить и только равнодушно пожали плечами.    

– Если  гора проглотила ваших гринго, значит, на то воля бога. А кто мы такие, чтобы  препятствовать его воле? – отвечали они. – Мы люди бедные, но мы  работать ни на кого не будем и тем более идти против бога не хотим. Ведь во  всем, что случилось, виноваты сами гринго. Это не их страна. И нечего им лазить  по нашим горам. Пусть сами теперь и выпутываются из беды, коли бог разгневался  на них, а у нас и без того забот хватает – одни непокорные жены чего стоят.    

Час  сиесты давно миновал, когда Генри, успев сменить уже двух мулов, на третьем,  самом строптивом, въехал в еще сонный Сан-Антонио. На главной улице, на полпути  между судом и тюрьмой, он увидел начальника полиции и маленького толстого  судью, следом за которыми шагали человек десять жандармов-конвоиров и двое  несчастных пеонов, бежавших с плантации в Сантосе. Генри остановил мула и стал  излагать судье и начальнику полиции свою просьбу о помощи. Пока он говорил, начальник  полиции незаметно подмигнул судье – своему судье, своему ставленнику, который  был предан ему телом и душой.    

– Да,  конечно, мы вам поможем, – сказал начальник полиции, потягиваясь и зевая.    

– Когда  же вы можете дать мне людей? – нетерпеливо спросил Генри.    

– Что  до этого, то мы сейчас очень заняты, – с ленивой наглостью заявил  начальник полиции. – Разве не так, достопочтенный судья?    

– Да,  мы очень заняты, – подтвердил тот, зевая прямо в лицо Генри.    

– И  будем заняты еще некоторое время, – продолжал начальник полиции. – Мы  очень сожалеем, но ни завтра, ни послезавтра не сможем даже и подумать о том,  чтобы оказать вам помощь. А вот немного позже…    

– Скажем,  к рождеству, – вставил судья.    

– Да,  да, к рождеству, – подтвердил начальник полиции, отвешивая галантный  поклон. – Зайдите к нам около рождества, и если к тому времени дел у нас  будет поменьше, быть может, мы и подумаем о том, чтобы снарядить такую  экспедицию. А пока всего хорошего, сеньор Морган.    

– Вы  это серьезно? – спросил Генри с перекошенным от гнева лицом.    

– Вот  такое же, небось, было у него лицо, когда он нанес предательский удар в спину  сеньору Альфаро Солано, – со зловещим видом изрек начальник полиции.    

Генри  пропустил это оскорбление мимо ушей, – он думал о другом.    

– Я  скажу вам, кто вы есть! – вскипел он, охваченный справедливым  негодованием.    

– Берегитесь! –  предупредил его судья.    

– Плевать  мне на вас! – бросил Генри. – Вы ничего не можете со мной сделать.  Меня помиловал сам президент Панамы. А вы – вы жалкие ублюдки, не люди, а  свиньи, даже не поймешь кто!    

– Прошу  вас продолжайте, сеньор, – сказал начальник полиции, скрывая под  изысканной вежливостью свое бешенство.    

– Вы  не обладаете ни одной из доблестей испанцев или караибов, зато пороки обеих рас  у вас в изобилии. Свиньи вы – вот вы кто!    

– Вы  все сказали, сеньор? Все до конца? – вкрадчиво осведомился начальник  полиции и подал знак жандармам; те набросились сзади на Генри и обезоружили  его.    

– Даже  сам президент Панамы не может помиловать преступника, еще не совершившего преступления.  Правильно, судья? – спросил начальник полиции.    

– А  это новое преступление! – с готовностью подхватил судья, с полуслова поняв  намек начальника полиции. – Этот пес-гринго оскорбил закон.    

– Тогда  мы будем судить его, и судить немедленно, не сходя с места. Не будем возвращаться  в суд и снова открывать заседание – к чему себя утруждать. Будем судить его  здесь, вынесем приговор и пойдем дальше. У меня есть дома бутылочка доброго  вина…    

– Я  не любитель вина, – поспешил судья отклонить предложение. – Мне бы  лучше мескаля. А пока что, поскольку я и свидетель и жертва оскорбления и  поскольку надобности в дальнейших показаниях, помимо тех, какими я располагаю,  нет, я признаю обвиняемого виновным. Какое наказание предложили бы вы, сеньор  Мариано Веркара-и-Ихос?    

– Сутки  в колодках, чтобы охладить чересчур горячую голову этого гринго, –  ответствовал начальник полиции.    

– Такой  приговор мы ему и вынесем, – объявил судья. – И он вступает в силу  немедленно. Уведите заключенного, жандармы, и посадите его в колодки.    

Рассвет  застал Генри в колодках, в которых он провел уже целых двенадцать часов. Он  лежал на спине и спал. Но сон его был тревожен: его мучили кошмары, он видел  своих друзей, заточенных в недрах горы, ум его терзали заботы, а тело – укусы  бесчисленных москитов. Итак, ворочаясь, извиваясь и отмахиваясь от крылатых  мучителей, он, наконец, проснулся. А проснувшись, сразу вспомнил, какая с ним  приключилась беда, и начал ругать себя на чем свет стоит. Раздраженный превыше  меры тысячами ядовитых москитных укусов, он изрыгал такие проклятия, что  привлек внимание прохожего, который шел мимо, неся ящик с инструментами. Это  был стройный молодой человек с орлиным носом, одетый в военную форму летчика  Соединенных Штатов. Он подошел к Генри, остановился возле него, послушал и с  любопытством и восхищением принялся его разглядывать.    

– Дружище, –  сказал он, когда Генри на минуту умолк, чтобы перевести дух. – Прошлой  ночью, когда я сам застрял здесь, оставив на борту добрую половину оборудования  для палатки, я тоже устроил хорошую руготню. Но это был детский лепет по  сравнению с вашей. Я восхищен вами, сэр. Вы обставите любого армейца. А теперь,  если не возражаете, не могли бы вы повторить все сначала, чтобы я мог взять это  на вооружение и пустить в ход, когда мне потребуются крепкие словечки?    

– А  кто вы, черт побери, такой? – спросил его Генри. – И какого черта вы  тут околачиваетесь?    

– Не  смею обижаться на вас сэр, – с улыбкой сказал летчик. – Когда у  человека такая распухшая физиономия, он имеет полное право быть невежливым. Кто  это вас так разукрасил? Ну, а что до меня, то у черта я еще не утвердился в  правах, а вот здесь, на земле, известен как Парсонс, лейтенант Парсонс. В аду я  пока тоже еще ничего не делаю, а в Панаме я затем, чтобы за сегодняшний день совершить  перелет от Атлантического океана до Тихого. Не могу ли я быть вам чем-нибудь  полезен, прежде чем отправлюсь в путь?    

– Конечно,  можете – воскликнул Генри. – Достаньте-ка из вашего ящика какой-нибудь  инструмент и сбейте замок с моих колодок. Я получу ревматизм, если мне придется  еще просидеть здесь. Фамилия моя Морган, и никто меня не избивал, – это  все укусы москитов.    

Несколькими  ударами гаечного ключа лейтенант Парсонс сбил с колодок старый замок и помог  Генри подняться. Растирая затекшие ноги, Генри наскоро рассказал летчику о том,  в какую беду попали Леонсия и Френсис и сколь трагично все это может для них  кончиться.    

– Я  люблю этого Френсиса, – сказал он в заключение. – Он точная моя  копия. Мы похожи друг на друга, как двое близнецов, – должно быть, мы  все-таки дальние родственники. Что же до сеньориты, то я не только люблю ее, но  и собираюсь на ней жениться. Итак, готовы вы нам помочь? Где ваш аэроплан?  Пешком или на муле добираться до горы майя очень долго, но если вы подбросите  меня на своей машине, то это займет совсем немного времени. А если вы мне еще  достанете сотню шашек динамита, то я смогу взорвать скалу в том месте, где был  обвал, и выпущу воду из пещеры.    

Лейтенант  Парсонс медлил.    

– Скажите  «да»! Скажите же! – молил его Генри.    

А тем  временем, как только камень, закрывавший вход в пещеру идолов, стал на свое  место, трое пленников, застрявших в сердце священной горы, сразу очутились в  полной тьме. Френсис и Леонсия ощупью нашли друг друга и взялись за руки. Еще  миг – и он обнял ее, и сладость этого объятия наполовину смягчила обуявший их  ужас. Они слышали, как Торрес тяжело дышит рядом. Наконец, он пробормотал:    

– О  матерь божья, вот это называется быть на волосок от смерти! Еле ноги унесли.  Что-то с нами дальше будет?    

– Дальше  будет еще много всяких страстей, прежде чем мы выберемся из этой дыры, –  заверил его Френсис. – А выбраться все-таки надо – и чем скорее, тем  лучше.    

Порядок  продвижения был быстро установлен. Френсис пошел вперед, нащупывая левой рукой  стену; за ним следовала Леонсия, которой он велел покрепче ухватиться за его  куртку. А Торрес шел с ним рядом, держась рукой за другую стену. Они все время  переговаривались, чтобы не отставать и не опережать друг друга и главное – не  разминуться, свернув в боковую галерею. К счастью, пол в туннеле (ибо это был  самый настоящий туннель) оказался ровный, так что они хоть и шли ощупью, но не  спотыкались. Френсис решил не зажигать спичек, пока в этом не будет крайней  необходимости, и, чтобы не свалиться в какой-нибудь колодец или яму, осторожно  выставлял вперед сначала одну ногу и, только удостоверившись, что ступил на  твердый грунт, переносил на нее всю тяжесть тела. В результате продвигались они  медленно, делая не более полумили в час.    

Только  раз на всем пути им встретилось такое место, где туннель разветвлялся на две  галереи. Тут Френсис зажег драгоценную спичку, вынув ее из водонепроницаемого  коробка, и увидел, что обе галереи совершенно одинаковы. Какую же из них  выбрать, по какой пойти?    

– Придется  сделать так, – сказал Френсис. – Пойдем по этой галерее. И если она  нас никуда не приведет, вернемся к отправной точке и пойдем по другой. В одном  можно быть твердо уверенным: эти галереи, безусловно, куда-нибудь ведут, иначе  майя не трудились бы их прокладывать.    

Через  десять минут Френсис вдруг остановился: под ногой, которую он занес вперед,  была пустота. Он предостерегающе крикнул: «Стоп!» – и зажег вторую спичку.  Оказалось, что он и его спутники стоят у входа в естественную пещеру таких  размеров, что при слабом свете спички ни вправо, ни влево, ни наверху, ни в  глубине не видно было стен. Все же они успели разглядеть грубое подобие  лестницы естественного происхождения, лишь слегка подправленной человеческими  руками, которая вела куда-то вниз, в кромешную тьму.    

А часом  позже, спустившись по ступенькам и пройдя довольно большое расстояние по  пещере, смелые путешественники вдруг увидели впереди проблеск дневного света,  который становился все ярче по мере их продвижения. Источник света оказался  куда ближе, чем они думали, и очень скоро Френсис, раздвинув ветки дикого  винограда и густой кустарник, вылез прямо на открытое место, залитое  ослепительным послеполуденным солнцем. В одну секунду Леонсия и Торрес  оказались с ним рядом; внизу под ними расстилалась долина, которая хорошо была  видна из этого орлиного гнезда. Долина была почти круглая, не меньше лиги в  диаметре, – высокие горы и крутые скалы, точно стены, окружали ее.    

– Это  Долина Затерянных Душ, – торжественно провозгласил Торрес. – Я не раз  слышал о ней, но никогда не верил в ее существование.    

– Я  тоже слышала и тоже никогда не верила, – вырвалось у Леонсии.    

– Ну,  так что же? – отозвался Френсис. – Мы ведь не затерянные души, а люди  во плоти и крови. Чего же нам бояться?    

– Видите  ли, Френсис, – сказала Леонсия, – судя по тем рассказам, которые я  слышала еще девочкой, ни один человек, раз попав сюда, не выходил обратно.    

– Предположим,  что это так, – со снисходительной улыбкой заметил Френсис, – как же  тогда выбрались отсюда те, кто об этом рассказывал? Если никто никогда не  возвращался, откуда же стало известно об этом месте?    

– Право,  не знаю, – призналась Леонсия. – Я передаю то, что слышала. К тому же  я никогда в это не верила. Но только уж очень все здесь соответствует описанию  таинственной долины.    

– Никто  никогда не возвращался отсюда, – все так же торжественно подтвердил  Торрес.    

– В  таком случае, откуда вы знаете, что кто-то сюда заходил? – настаивал  Френсис.    

– Здесь  живут Затерянные Души, – ответил Торрес. – Мы потому никогда и не  видели их, что никто отсюда не выходил. Я вам вот что скажу, мистер Френсис  Морган: не такой уж я глупый человек. Я получил образование. Я учился в Европе  и вел дела в вашем родном Нью-Йорке. Я изучал разные науки, философию. И тем не  менее верю, что, кто однажды попал в эту долину, никогда уже отсюда не выйдет.    

– Но  ведь мы же еще не там! – Френсис явно начинал терять терпение. – И  нам вовсе не обязательно спускаться в долину, правда? – Он подполз к  самому краю выступа, усеянного камнями и комьями земли, чтобы получше  рассмотреть какой-то предмет, привлекший его внимание. – Держу пари, что  это хижина с соломенной крышей…    

В тот же  миг край выступа, за который он держался, осыпался, и вся площадка, где они  стояли, рухнула. Френсис, Торрес и Леонсия покатилась по крутому склону,  увлекая за собой лавину земли, гравия и дерна.    

Мужчины  первыми встали на ноги возле густых зарослей кустарника, которые и задержали  их; они кинулись было к Леонсии, но она уже тоже была на ногах и громко  смеялась.    

– А  вы-то говорили, что нам вовсе не обязательно спускаться в долину! – с  хохотом сказала она Френсису. – Ну, что же вы сейчас скажете?    

Но  Френсису было не до нее. Он потянулся и схватил на лету предмет, показавшийся  ему знакомым, который, подскакивая, катился вслед за ними по крутому склону.  Это был шлем Торреса, похищенный в пещере, где стояли мумии; и Френсис передал  его испанцу.    

– Бросьте  вы его, – сказала Леонсия.    

– Это  моя единственная защита от солнца, – возразил Торрес, вертя шлем в руках.  Вдруг он заметил какую-то надпись на внутренней стороне и показал ее своим  спутникам, прочитав вслух: «Да Васко».    

– Я  слышала о нем, – заметила Леонсия.    

– Правильно,  должны были слышать, – подтвердил Торрес. – Да Васко был моим предком  по прямой линии. Моя мать – урожденная да Васко. Он прибыл в испанские колонии  с Кортесом.    

– А  когда прибыл, взбунтовался и поднял восстание, – продолжала начатый им  рассказ Леонсия. – Я хорошо это помню: мне говорили об этом отец и дядя  Альфаро. Вместе с двенадцатью товарищами он отправился на поиски сокровища  майя. За ними следовало целое племя прибрежных караибов – человек сто мужчин и,  наверно, столько же женщин. Кортес послал за ними погоню – отряд под  предводительством некоего Мендозы; в докладе его, который лежит в  архивах, – так рассказывал мне дядя Альфаро, – говорится, что их  загнали в Долину Затерянных Душ, где и оставили погибать жалкой смертью.    

– И  да Васко, по-видимому, пытался выбраться отсюда тем путем, каким шли мы, –  закончил Торрес, – а майя поймали его, убили и превратили в мумию.    

Он  надвинул на лоб старинный шлем и сказал:    

– Хоть  солнце и низко стоит на небе, но оно жжет мне голову, как кислота.    

– А  мне желудок точно кислотой жакет от голода, – признался Френсис. – В  этой долине кто-нибудь живет?    

– Право,  не знаю, сеньор, – ответил Торрес. – Из донесения Мендозы известно  только, что они оставили да Васко и его отряд погибать здесь жалкой смертью и  никто на свете не видел больше ни его, ни его спутников. Вот все, что я знаю.    

– Похоже,  что здесь можно найти чем подкормиться… – начал было Френсис, но тотчас перебил  сам себя, увидев, что Леонсия срывает с куста какие-то ягоды. –  Послушайте, Леонсия! Прекратите это сейчас же! И так у нас полно забот, а тут  еще возись с отравившейся красавицей.    

– Они  совершенно безвредны, – сказала она, спокойно продолжая есть ягоды. –  Вы же видите – их клевали птицы.    

– В  таком случае прошу прощения и присоединяюсь к вам, – воскликнул Френсис,  напихивая рот сочными ягодами. – А если бы мне удалось поймать птиц,  которые ими лакомились, я бы их тоже съел.    

К тому  времени, когда они несколько утолили муки голода, солнце было уже совсем низко,  и Торрес снял с головы шлем да Васко.    

– Придется  здесь заночевать, – сказал он. – Я оставил свои ботинки в пещере с  мумиями, а старые ботфорты да Васко потерял, пока плавал. Мои ноги все  изранены, но тут много сухой травы, из которой я могу сплести сандалии.    

Пока  Торрес мастерил себе обувь, Френсис развел костер и собрал большую кучу  хвороста, чтобы поддерживать огонь, ибо, несмотря на близость к экватору, в  горах на такой высоте ночью бывает холодно. Френсис еще не кончил собирать  хворост, а Леонсия, свернувшись в клубочек и положив голову на согнутую руку,  уже спала крепким сном. Тогда он сгреб в кучу мох и сухие листья и заботливо  подложил их под бок Леонсии, куда не достигало тепло от костра.    

 ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ    

     

Долина  Затерянных Душ. Рассвет. Большой дом посреди деревни, где обитает племя Затерянных  Душ. Дом этот внушительных размеров: восемьдесят футов в длину, сорок в ширину  и тридцать в высоту, глинобитный, с двускатной соломенной крышей. Из дома с  трудом выходит жрец Солнца – древний старик, еле держащийся на ногах; на нем  длинный хитон из грубого домотканого холста, на ногах сандалии; старое,  сморщенное лицо индейца несколько напоминает лица древних конкистадоров. На  голове у него забавная золотая шапочка, увенчанная полукругом из полированных  золотых лучей. Это, несомненно, должно изображать восходящее солнце.    

Старец  проковылял через поляну к большому полому бревну, висевшему между двумя столбами,  покрытыми изображениями животных и разными знаками. Взглянув на восток, уже  алевший от зари, и убедившись, что не опоздал, жрец поднял палку с мягким  шариком на конце и ударил по бревну. Как ни слаб был старик и как ни легок его  удар, полое бревно загудело и загрохотало, точно далекий гром.    

Жрец  продолжал размеренно ударять по бревну – и из всех хижин, окружавших Большой  дом, уже спешили к нему Затерянные Души. Мужчины и женщины, старые и молодые, с  детьми и грудными младенцами на руках, – все явились на зов и обступили  жреца Солнца. Трудно было представить себе более архаическое зрелище в  двадцатом веке. Это были, несомненно, индейцы, но лица многих носили на себе  следы испанского происхождения. Иные казались самыми настоящими испанцами,  другие – типичными индейцами. Большинство же представляло собой помесь этих  двух рас. Однако еще более странной, чем лица, была их одежда – мало чем примечательная  у женщин, одетых в скромные длинные хитоны из домотканого холста, и весьма  примечательная у мужчин, чей наряд из той же ткани был комичным подражанием  костюмам, какие носили в Испании во времена первого путешествия Колумба.  Некрасивые и угрюмые были эти мужчины и женщины, что часто наблюдается у  племен, где приняты браки между родственниками, – словно отсутствие  притока свежей крови лишает их жизнерадостности. Отпечаток вырождения лежал на  всех – на юношах и на девушках, на детях и даже на грудных младенцах – на всех,  за исключением двоих: девочки лет десяти, с живым, сообразительным личиком,  выделявшимся, точно яркий цветок, среди тупых физиономий Затерянных Душ; и  старого жреца Солнца, со столь же незаурядным лицом – хитрым, коварным, умным.    

Пока  жрец бил по гулкому бревну, все племя выстроилось полукругом, повернувшись  лицом на восток. Едва только диск солнца показался над горизонтом, жрец  приветствовал его на своеобразном староиспанском языке и трижды поклонился ему  до земли, а все остальные пали ниц. Когда же солнце полностью вышло из-за  горизонта и засияло на небе, все племя, по знаку жреца, поднялось и запело  радостный гимн. Церемония была окончена, и народ уже собирался расходиться, как  вдруг жрец заметил струйку дыма на другой стороне долины. Он указал на нее  нескольким юношам.    

– Этот  дым поднимается из Запретного Места Ужаса, куда не разрешено ступать никому из  нашего племени. Это, верно, какой-нибудь дьявол, посланный врагами, которые вот  уже сколько веков тщетно разыскивают наше убежище. Его нельзя выпускать живым –  он выдаст нас. А враги эти могущественны, и они непременно нас уничтожат.  Ступайте убейте его, чтобы нас потом не убили!    

Около  костра, в который всю ночь подбрасывали хворост, спали Леонсия, Френсис и  Торрес, – последний в своих новых, сплетенных из травы сандалиях и в шлеме  да Васко, низко надвинутом на лоб, чтобы не простудиться от росы. Леонсия  проснулась первой; и столь необычайно было представшее ей зрелище, что она  решила сначала разглядеть все как следует из-под полуопущенных ресниц. Три  человека из странного племени Затерянных Душ стояли, натянув тетивы: они явно  собирались выпустить свои стрелы в нее и ее спутников, но вид спящего Торреса  так поразил их, что они замерли, в нерешительности переглянулись, опустили луки  и покачали головой, как бы говоря, что отказываются его убивать. Потом  подползли к Торресу, присели на корточки и стали разглядывать его лицо, а в  особенности шлем, который чем-то их заинтересовал.    

Не меняя  позы, Леонсия незаметно толкнула Френсиса ногой в плечо. Он проснулся и  тихонько сел, однако это движение привлекло внимание незнакомцев, и они в  доказательство своих мирных намерений сложили луки к его ногам и протянули  ладони, показывая, что они разоружились.    

– Доброе  утро, веселые незнакомцы! – крикнул им Френсис по-английски; но они лишь  покачали головой.    

Слова  Френсиса разбудили Торреса.    

– Это,  должно быть, и есть Затерянные Души, – шепнула Леонсия Френсису.    

– Или  местные агенты по продаже земельных участков, – с улыбкой шепнул он в  ответ. – Как бы то ни было, долина населена. Торрес, кто такие эти ваши  друзья? По тому, как они на вас смотрят, можно подумать, что это ваши  родственники.    

Тем  временем Затерянные Души отошли в сторонку и тихими, шипящими голосами стали о  чем-то переговариваться.    

– Язык  у них походе на испанский, только странный какой-то, – заметил Френсис.    

– Это  просто средневековый испанский язык, вот и все, – подтвердила Леонсия.    

– На  нем говорили конкистадоры, но теперь никто этот язык уже не помнит, –  вставил Торрес. – Вот видите, я был прав. Затерянные Души с тех пор  никогда не покидали долину.    

– Но  замуж выходили и женились, как все, – иначе откуда появились бы эти три  чучела? – сострил Френсис.    

К этому  времени три чучела успели столковаться между собой и стали жестами приглашать незнакомцев  следовать за ними в глубь долины.    

– Это,  видно, добродушные и, в общем, неплохие ребята, хоть у них и унылые  рожи, – сказал Френсис, намереваясь идти за ними. – Ох и мрачная же  компания, нечего сказать! Они, верно, родились во время затмения луны, или у  них перемерли все юные подружки, или приключилось что-нибудь еще более  печальное.    

– А  по-моему, именно такими и должны быть Затерянные Души, – заметила Леонсия.    

– Мда,  если нам не суждено отсюда выбраться, то наши физиономии будут, пожалуй, куда  мрачнее, – сказал Френсис. – Как бы то ни было, пока я очень надеюсь,  что они ведут нас завтракать. Конечно, на худой конец можно есть и ягоды, но  ведь ими не насытишься.    

Покорно  следуя за своими проводниками, они через час пришли на поляну, где были жилища  племени и Большой дом.    

– Это  потомки участников экспедиции да Васко, перемешавшиеся с караибами, –  авторитетно заявил Торрес, обведя взглядом лица собравшихся. – Достаточно  посмотреть на них, чтобы убедиться в этом.    

– И  они вернулись от христианской религии да Васко к древним языческим  обрядам, – добавил Френсис. – Взгляните на алтарь: он каменный, и  хотя в воздухе пахнет жареным барашком, это вовсе не завтрак для нас, а  жертвоприношение.    

– Еще  слава богу, что это барашек! – облегченно вздохнула Леонсия. – Ведь в  старину поклонение Солнцу требовало человеческих жертв. А здесь у них самый  настоящий культ Солнца. Посмотрите вон на того старика в длинном хитоне и  золотой шапочке, увенчанной золотыми лучами. Это жрец Солнца. Дядя Альфаро  много рассказывал мне об этом культе.    

Над  алтарем, немного позади, возвышалось огромное металлическое изображение Солнца.    

– Золото,  чистое золото! – прошептал Френсис. – Без всякой примеси. Взгляните  на лучи: они очень большие и из чистого золота. Могу поклясться, что даже  ребенок мог бы согнуть их как угодно и завязать узлом.    

– Боже  милостивый! Да вы только посмотрите туда! – воскликнула Леонсия, указывая  глазами на грубо высеченный каменный бюст, стоявший чуть пониже алтаря, по  другую его сторону. – Это же лицо Торреса! Лицо той мумии, которую мы  видели в пещере майя.    

– И  там надпись… – Френсис подошел было поближе, чтобы прочесть ее, но тут же  вынужден был отступить, повинуясь властному мановению жреца. – Написано:  «Да Васко». Заметьте: на статуе такой же шлем, как и на Торресе… Слушайте! Да  вы только взгляните на этого жреца! Ведь он похож на Торреса, как родной брат!  Я никогда в жизни не представлял себе, что возможно такое сходство!    

Жрец,  обозлившись, повелительным жестом заставил Френсиса умолкнуть и низко склонился  над жарившейся жертвой. Словно знамение свыше, порыв ветра задул в эту минуту  пламя под барашком.    

– Бог  Солнца гневается, – мрачно провозгласил жрец; его своеобразный испанский  язык, несмотря на всю свою архаичность, был, однако, понятен пришельцам. –  Среди нас появились чужеземцы, и они до сих пор живы. Вот почему так разгневан  бог Солнца. Говорите, юноши, приведшие чужеземцев к нашему алтарю: разве не  повелел я вам убить их? А моими устами всегда говорит бог Солнца.    

Один из  трех юношей, дрожа всем телом, выступил вперед и, все так же дрожа, пальцем показал  сперва на лицо Торреса, а потом на лицо статуи.    

– Мы  узнали его, – робко заговорил он, – и не посмели убить, ибо мы помним  предсказание о том, что наш великий предок должен вернуться к нам. Может быть,  этот чужеземец – он? Мы не знаем. И не смеем ни знать, ни судить. Тебе, о жрец,  надлежит знать и судить. Это он?    

Жрец  пристально вгляделся в Торреса и издал какое-то невнятное восклицание. Потом  резко повернулся и разжег священный жертвенный огонь от горячих углей, лежавших  в котелке у подножия алтаря. Пламя вспыхнуло, заколебалось и снова потухло.    

– Бог  Солнца гневается, – повторил жрец; а Затерянные Души, услышав это, стали  бить себя в грудь, вопить и рыдать. – Богу не угодна наша жертва, и потому  священный огонь не желает гореть. Всего теперь можно ждать. Это великие тайны,  которые будут открыты только мне одному. Мы не станем приносить в жертву  чужеземцев сейчас. Мне нужно время, чтобы узнать волю бога Солнца. – И он  жестом распустил племя, прервав на половине церемонию, и велел отвести всех  трех пленников в Большой дом.    

– Никак  не пойму, что он такое замышляет? – шепнул Френсис на ухо Леонсии. –  Но, надеюсь, хоть там нас накормят.    

– Взгляните,  какая прелесть! – сказала Леонсия, указывая глазами на девочку,  выразительное личико которой так и светилось умом.    

– Торрес  уже приметил ее, – также шепотом сказал Френсис. – Я видел, как он  подмигнул ей. Он тоже не знает, что замыслил жрец и куда подует ветер, но не  упускает случая завести друзей. Надо смотреть за ним в оба: он подлая,  вероломная тварь и способен предать нас в любое время, если это поможет ему  спасти свою шкуру.    

В  Большом доме, как только они уселись на грубо сплетенные из травы циновки, им  тотчас подали еду – вареное мясо с овощами в каких-то странных глиняных горшочках  и чистую питьевую воду, – то и другое в изобилии. Кроме того, перед ними  поставили кукурузные лепешки, напоминающие тортильи.    

Когда  они поели, женщины, подававшие еду, удалились, осталась только девочка, которая  привела их и распоряжалась всем в доме. Торрес снова принялся заигрывать с ней,  но она вежливо избегала его и, как зачарованная, смотрела только на Леонсию.    

– Она,  видимо, здесь вроде хозяйки, – пояснил Френсис. – Вот так же в  деревнях на Самоа: девушки должны встречать и развлекать всех путешественников  и приезжих, какого бы высокого ранга они ни были, и чуть ли не возглавлять все  официальные торжества и церемонии. Их выбирает вождь племени за красоту,  добродетель и ум. Эта девочка напоминает мне их, только она еще совсем ребенок.    

Девочка  подошла поближе к Леонсии, и, хотя была явно очарована красотой незнакомки, в  ее поведении не было и намека на подобострастие или приниженность.    

– Скажи, –  заговорила она на своеобразном местном староиспанском диалекте, – этот  человек в самом деле капитан да Васко, который вернулся к нам из своего дома на  Солнце?    

Торрес,  самодовольно ухмыльнувшись, поклонился и гордо объявил:    

– Да,  я из рода да Васко.    

– Не  из рода да Васко, а сам да Васко! – по-английски подсказала ему Леонсия.    

– Это  верный козырь, ходите с него! – посоветовал ему Френсис тоже  по-английски. – Благодаря ему, может, всем нам удастся выбраться из этой  дыры. Я что-то не слишком влюблен в жреца, а он, видно, бог и царь у этих  Затерянных Душ.    

– Да,  я вернулся на землю с Солнца, – сказал Торрес девочке, послушно вступая в  роль.    

Девочка  подарила его долгим пристальным взглядом; чувствовалось, что она обдумывает,  взвешивает и оценивает его слова. Потом она почтительно, с полным равнодушием,  поклонилась ему, мельком взглянула на Френсиса и так и просияла улыбкой,  повернувшись к Леонсии.    

– Я  не знала, что бог создает таких красивых женщин, как ты, – сказала девочка  своим нежным голоском и пошла к выходу. Уже у двери она остановилась и  добавила: – Та, Что Грезит, – тоже красивая, но она на тебя совсем не похожа.    

Не  успела девочка выйти, как появился жрец Солнца, его сопровождали несколько  юношей, – по-видимому, для того, чтобы убрать посуду и остатки пищи. Двое  или трое из них нагнулись за посудой, а остальные по сигналу жреца набросились  на чужеземцев, крепко связали им руки за спиной и повели к алтарю бога Солнца,  где собралось все племя. Здесь взорам пленников предстал тигель на треножнике,  под которым был разведен яркий огонь, а рядом – три только что врытых в землю  столба, к которым их и поспешили привязать, в то время как множество усердных  рук набросало вокруг столько хворосту, что кучи его доходили им до самых колен.    

– Да  встряхнитесь вы, наконец, и держитесь высокомерно, как настоящий  испанец! – поучал и одновременно оскорблял Торреса Френсис, – Ведь вы  же да Васко! Сотни лет назад вы были на земле, в этой самой долине, вместе с  предками вот этих выродков.    

– Вы  должны умереть, – сказал жрец Солнца, обращаясь к ним, и Затерянные Души  дружно закивали. – Вот уже четыреста лет, как мы живем в этой долине, и мы  всегда убивали всех, кто заходил к нам. Вас мы не убили, и вспомните, как  разгневался бог Солнца: огонь на нашем алтаре потух. – Тут Затерянные Души  завыли, застонали и опять начали бить себя кулаками в грудь. – Поэтому, чтобы  умилостивить бога Солнца, вы умрете сейчас.    

– Поостерегитесь! –  крикнул Торрес, которому Френсис и Леонсия подсказывали шепотом, что говорить  дальше. – Я да Васко. Я спустился к вам с Солнца. – Руки у него были  связаны, и он головой кивнул на каменный бюст. – Я вот этот самый да Васко.  Я привел сюда ваших предков четыреста лет назад и повелел вам оставаться здесь  до моего возвращения.    

Жрец  Солнца заколебался.    

– Ну,  жрец, говори! Отвечай же божественному да Васко! – резко выкрикнул  Френсис.    

– Откуда  я знаю, что он божественный? – быстро возразил жрец. – Ведь я сам  похож: на него, но разве я – божественный? Разве я да Васко? Или он – да Васко?  А быть может, да Васко все еще на Солнце? Про себя я точно знаю, что меня  родила женщина, – это было три раза по двадцать и еще восемнадцать лет  тому назад, – и что я не да Васко.    

– Разве  так отвечают великому да Васко! – с угрозой в голосе сказал Френсис и  униженно поклонился Торресу, а сам тем временем сквозь зубы зашипел  по-английски: – Да будьте же высокомернее, чтоб вас черти съели! Высокомернее!    

Жрец  помедлил и обратился к Торресу:    

– Я  верный жрец Солнца. И я не могу легко и просто изменить свои верования. Если ты  божественный да Васко, то ответь мне на один вопрос.    

Торрес  кивнул с неподражаемым высокомерием.    

– Ты  любишь золото?    

– Люблю  ли я золото? – усмехнулся Торрес. – Я великий капитан солнца, а  Солнце ведь само золото. Золото? Да оно для меня – все равно что грязь под  ногами или вот этот камень, из которого состоят ваши могучие горы.    

– Браво! –  одобрительно шепнула Леонсия.    

– Тогда,  о божественный да Васко, – смиренно сказал жрец Солнца, не сумев, однако,  скрыть торжества в голосе, – ты достоин подвергнуться древнему, издавна  принятому у нас испытанию. Если, отведав золотого напитка, ты по-прежнему  сможешь сказать, что ты да Васко, – я и все мы падем ниц перед тобой и  будем поклоняться тебе. К нам в долину не раз проникали чужеземцы. И всегда их  томила жажда золота. Мы удовлетворяли их жажду, но после этого они избавлялись  от нее навсегда – ибо были мертвы.    

Он  говорил, а Затерянные Души внимательно смотрели на него; и не менее  внимательно, но только уже с опаской, смотрели на него чужеземцы. Жрец сунул  руку в большой кожаный мешок и стал вытаскивать оттуда пригоршнями золотые  самородки, которые он бросал затем в раскаленный тигель на треножнике. Френсис,  Леонсия и Торрес стояли так близко, что им хорошо было видно, как плавится  золото, превращаясь в жидкость, вернее – в то самое питье, которым жрец  грозился напоить Торреса.    

В это  время, пользуясь своим особым положением в племени, к старику смело подошла  девочка и сказала так, чтобы всем было слышно:    

– Это  же да Васко! Капитан да Васко, божественный капитан да Васко, который  давно-давно привел сюда наших предков!    

Жрец  сердито взглянул на нее, как бы повелевая ей молчать, но девочка повторила свои  слова, убедительными жестами показывая то на каменный бюст, то на Торреса, то  снова на бюст. И жрец, почувствовав, что победа ускользает от него, мысленно  проклял пагубную любовь, которая связала его с матерью этой девочки и сделала  его ее отцом.    

– Да  замолчи ты! – сурово приказал он. – В этом ты ничего не понимаешь.  Если он капитан да Васко, то, как существо божественное, выпьет золотой напиток  и останется невредим.    

Он вылил  расплавленное золото в грубый глиняный ковш, нагретый в котелке с углями у подножия  алтаря. По его знаку несколько юношей сложили на землю свои копья и направились  к Леонсии с явным намерением насильно разжать ей зубы.    

– Стой,  жрец! – громовым голосом закричал Френсис. – Она же не божественна,  как да Васко! Сначала испробуй твое золотое питье на да Васко.    

Услышав  эти слова, Торрес метнул на Френсиса взгляд, исполненный нескрываемой ярости.    

– Держитесь  со всем высокомерием и надменностью, – поучал его Френсис. –  Отказывайтесь пить. Покажите им надпись внутри вашего шлема.    

– Я  не буду пить! – в панике крикнул Торрес, когда жрец повернулся к нему.    

– Нет,  будешь! И докажешь этим, что ты действительно да Васко, божественный капитан,  спустившийся с Солнца. Тогда мы падем ниц и будем поклоняться тебе.    

Торрес  умоляюще взглянул на Френсиса, что не преминули заметить узенькие глазки жреца.    

– Похоже,  что вам придется выпить это, – сухо сказал Френсис. – Что делать!  Осушите ковш ради дамы и умрите – как герой.    

Неожиданно  резким движением Торрес высвободил руку из оплетавших ее пут, сорвал с головы  шлем и протянул жрецу так, чтобы тот мог прочесть надпись внутри.    

– Смотри,  что тут написано! – крикнул он.    

Жрец был  так поражен, увидев надпись «да Васко», что ковш выпал из его рук. Жидкое  золото, разлившись по земле, воспламенило валявшийся вокруг хворост, а один из  копьеносцев, которому несколько капель металла попало на ногу, взвыл от боли и  поскакал прочь на здоровой ноге. Однако к жрецу Солнца быстро вернулось  самообладание: схватив котелок с углями, он хотел было поджечь хворост,  наваленный вокруг трех жертв. Но тут снова вмешалась девочка:    

– Бог  Солнца не хотел, чтобы великий капитан выпил из твоего ковша, – сказала  она. – Бог Солнца заставил твою руку дрогнуть и расплескать питье.    

По толпе  Затерянных Душ пронесся ропот: тут, мол, все далеко не так просто! И жрец вынужден  был отказаться от своего намерения. Однако он твердо решил уничтожить трех  пришельцев, а потому, призвав на помощь всю свою изворотливость, сказал  собравшимся:    

– Будем  ждать знамения свыше. Принесите масла. Пусть сам бог Солнца подаст нам знак. Принесите  свечу.    

Вылив  банку масла на хворост, чтобы он быстрее воспламенился, старик укрепил среди  него огарок свечи и сказал:    

– Будем  ждать знамения свыше столько времени, сколько будет гореть эта свеча. Правильно  ли это, о народ мой?    

И все  Затерянные Души шепотом ответили:    

– Правильно!  Торрес умоляюще посмотрел на Френсиса, но тот сказал:    

– Старый  негодяй здорово постарался укоротить свечу. Она в лучшем случае прогорит пять  минут, а может, мы уже через три минуты запылаем.    

– Что  же нам делать? – вне себя от ужаса спросил Торрес, тогда как Леонсия  храбро посмотрела в глаза Френсису с печальной, полной любви улыбкой.    

– Молитесь,  чтобы пошел дождь, – ответил Френсис. – Хотя небо ясно, как  стеклышко. А когда придет время, умирайте, как мужчина. Да не визжите слишком  уж громко.    

И взгляд  его обратился к Леонсии и выразил обуревавшие его чувства: безграничную любовь  к ней. Хотя их и отделяло друг от друга расстояние между столбами, к которым  они были привязаны, они чувствовали, как между ними установилась особая, дотоле  неведомая им близость, и их взоры были тем звеном, которое объединяло и  связывало их.    

Первой  увидела знамение девочка, во все глаза глядевшая на небо. Торрес, следивший  только за огарком, который уже почти догорел, услышав возглас девочки,  посмотрел вверх. И в ту же минуту он услышал – как услышали все – ровное  гудение, словно в небе летело гигантское насекомое.    

– Аэроплан, –  пробормотал Френсис. – Торрес, скажите им, что это и есть знамение божье.    

Но этого  и не потребовалось. Над головой у них, на высоте не более ста футов, кружил,  спускаясь, первый аэроплан, который когда-либо видели Затерянные Души, а с  него, точно благословение свыше, доносились знакомые слова:    

Мы –  спина к спине – у мачты,    

Против  тысячи вдвоем!    

Описав  полный круг, аэроплан поднялся футов на тысячу ввысь, от него отделился  какой-то предмет, футов триста камнем пролетел вниз, а потом развернулся прямо  над головами собравшихся огромным парашютом, под которым, точно паук на  паутине, раскачивалась какая-то фигура. И когда парашют был уже совсем близко  от земли, снова послышалась песня:    

Мы –  спина к спине – у мачты,    

Против  тысячи вдвоем!    

Тут  события стали нагромождаться друг на друга с поразительной быстротой. Огарок  свечи распался на кусочки, и горящий фитиль упал в лужицу жидкого сала; лужица  вспыхнула, а вместе с нею вспыхнул и пропитанный маслом хворост. Но Генри,  приземлившийся в самой гуще Затерянных Душ, накрыв парашютом, точно одеялом,  добрую половину собравшихся, в два прыжка очутился подле своих друзей и принялся  ногой расшвыривать горящий хворост. Только на миг отвлекся он от этого занятия,  когда жрец Солнца сделал попытку помешать ему. Хорошо рассчитанный удар в скулу  уложил престарелого служителя бога на спину, а пока он приходил в чувство и с  трудом поднимался на ноги. Генри уже успел разрезать веревки, связывавшие  Леонсию, Френсиса и Торреса. Он протянул было руки, чтобы обнять Леонсию, но та  оттолкнула его, воскликнув:    

– Живо!  Объяснять некогда! Падайте на колени перед Торресом и делайте вид, что вы его  раб… и не говорите по-английски.    

Генри  ничего не понимал, но Леонсия подкрепила свои слова красноречивым взглядом, а  тут еще он увидел, что и Френсис распростерся у ног их общего врага.    

– Ну  и ну! – пробормотал Генри, присоединяясь к Френсису. – Вот так штука.  Это, пожалуй, будет похуже крысиного яда.    

Леонсия  последовала их примеру, а вслед за нею и все Затерянные Души распростерлись  перед капитаном да Васко: ведь к нему на их глазах прилетел небесный вестник с  Солнца! Все лежали на земле, кроме жреца: потрясенный случившимся, он еще  раздумывал, следует ли ему тоже признать божественность чужеземца, но в эту  минуту коварный черт из мелодрамы, обитавший в душе Торреса, попутал его  переусердствовать в исполнении своей роли.    

С  высокомерием, о котором все время твердил ему Френсис, Торрес поднял правую  ногу и поставил ее на шею Генри, больно придавив ему при этом ухо.    

Генри  буквально взвился в воздух.    

– Да  как вы смеете, Торрес! – завопил он, швыряя Торреса на землю, как  незадолго перед этим швырнул на землю жреца.    

– Ну,  теперь все пропало, – безнадежно вздохнул Френсис, – Крышка всей  нашей божественной комедии!    

И  действительно, жрец Солнца уже смекнул, в чем дело, и радостно махал руками,  подзывая своих копьеносцев. Но Генри приставил пистолет-автомат к животу старого  жреца, и тот вдруг вспомнил легенды о смертоносных снарядах, начиненных  таинственным веществом, именуемым «порох», примирительно улыбнулся и жестом  приказал копьеносцам отступить.    

– Это  свыше моего понимания и разумения, – заявил он, обращаясь к своему племени  и то и дело поглядывая на дуло пистолета Генри. – Я вынужден прибегнуть к  последнему средству: пошлем гонца, чтобы он разбудил Ту, Что Грезит. Пусть он  ей скажет, что чужеземцы, прибывшие с неба, а может, даже и с Солнца,  спустились к нам в долину и что только мудрость ее грез способна прояснить для  нас то, чего даже я не могу понять.    

 ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ    

     

Копьеносцы  окружили группу, состоящую из Леонсии, двух Морганов и Торреса, и повели их  через весело зеленевшие, отлично, хотя и примитивно обработанные поля, через  быстрые ручьи и небольшие рощицы, через пастбища, на которых росла трава,  доходившая им до колен, и где паслись низкорослые коровы, не крупнее телят.    

– Это,  несомненно, настоящие дойные коровы, – сказал Генри. – А какие  красивые! Но видели вы когда-нибудь таких карликов? Сильный мужчина мог бы без  труда взвалить на плечи самую крупную и унести.    

– Думаю,  что ты ошибаешься, – возразил Френсис. – Посмотри-ка вон на ту  черную. Бьюсь об заклад, что она весит никак не меньше трехсот фунтов.    

– Сколько  ставишь? – спросил Генри.    

– Называй  сам цифру, – был ответ.    

– Сто  долларов твоих против ста моих, – заявил Генри, – что я могу взвалить  ее на плечи и унести.    

– По  рукам.    

Но кто  из них был прав, так и осталось неизвестным, ибо, как только Генри сделал шаг в  сторону, копьеносцы гримасами и жестами заставили его вернуться и идти вперед  вместе со всеми.    

Проходя  у подножия мрачной скалы, они увидели наверху стадо коз.    

– Домашние  козы, – заметил Френсис. – Видите: при них мальчишки-пастухи.    

– Недаром  вы говорили, что рагу, которое вам подавали, было из козлятины, – сказал  Генри. – Я всегда любил коз. Если эта самая Та, Что Грезит, или как там ее  зовут, отменит решение жреца и оставит нас в живых и если нам придется жить с  Затерянными Душами до конца наших дней, я буду просить, чтобы меня сделали  главным пастухом при козах этого королевства. Тогда я построю вам, Леонсия,  премиленький коттедж, и вы станете придворной поставщицей сыров.    

Но ему  не пришлось развивать дальше свой фантастический план, ибо в эту минуту они  вышли на берег озера такой неописуемой красоты, что Френсис даже присвистнул,  Леонсия захлопала в ладоши, а Торрес пробормотал что-то одобрительное. Озеро  это простиралось на целую милю в длину и больше чем на полмили в ширину и  представляло собой безукоризненной формы овал. Только один-единственный дом  вклинивался в обрамление из деревьев, бамбуковых зарослей и кустарников,  кольцом окружавших озеро и не прерывавшихся даже у подножия утеса, где особенно  пышно разросся бамбук. В гладкой поверхности озера так четко отражались  окружающие горы, что глаз с трудом мог определить, где кончается  действительность и где начинается отражение.    

Леонсия  недолго восхищалась зеркальной гладью; через несколько минут она вдруг разочарованно  заметила, что вода в озере отнюдь не кристальной чистоты.    

– Какая  жалость, оно такое грязное!    

– Это  потому, что в долине плодородная почва, – пояснил ей Генри. – Слой  чернозема здесь достигает нескольких сот футов.    

– Вся  эта долина когда-то, вероятно, была дном озера, – вмешался в разговор  Френсис. – Взгляните на скалу – по ней видно, где была раньше вода.  Интересно, отчего оно так обмелело?    

– Скорей  всего от землетрясения: для воды открылся какой-нибудь выход под почву, и озеро  обмелело до своего нынешнего уровня; оно и сейчас продолжает мелеть. Этот  шоколадный цвет указывает на то, что в него все время вливаются новые потоки  воды и чернозем, которым она насыщена, не успевает осесть. Несомненно, это  озеро – своеобразный резервуар, куда стекает влага со всех окрестных мест.    

– Ну  вот наконец-то и дом! – сказала Леонсия пятью минутами позже, когда,  завернув за выступ скалы, они увидели низенькое, типа бунгало, строение,  прилепившееся к утесу над самым озером.    

Сваями  дому служили массивные стволы деревьев, но стены его были из бамбука, а крыша  из соломы. Дом этот стоял так уединенно, что попасть в него можно было, либо  подплыв в лодке, либо пройдя по мостику футов двадцати длиной и такому  узенькому, что два человека не могли бы на нем разойтись. На каждом конце  мостика стояло по два юноши-часовых. Повинуясь жесту жреца Солнца, шедшего  впереди, юноши-часовые отступили в сторону и пропустили всю группу; при этом  оба Моргана не преминули заметить, что копьеносцы, сопровождавшие их от самого  Большого дома, остались по ту сторону мостика.    

Перейдя  через мостик, они вошли в похожий на бунгало дом и очутились в большой комнате,  обставленной лучше, чем можно было ожидать в Долине Затерянных Душ, хоть и  очень примитивно. Травяные циновки на полу были красивого и тонкого плетения, а  бамбуковые шторы, прикрывавшие прорези окон, были сделаны даже мастерски. В  дальнем конце комнаты у стены возвышалась огромная золотая эмблема восходящего  солнца – точно такая же, какая висела над алтарем возле Большого дома. Но в  этом странном месте особенно поразили пленников два живых существа, которые  даже не шевельнулись при их появлении. Под солнечным диском, на небольшом  возвышении, стояло ложе со множеством подушек – полудиван, полутрон. А на этом  ложе, среди подушек, спала женщина в хитоне из какой-то мягкой мерцающей ткани,  какой никто из них никогда не видел. Грудь ее тихо вздымалась и тихо  опускалась. Она, безусловно, не принадлежала к племени Затерянных Душ, этой  вырождающейся помеси караибов с испанцами. На голове у нее была тиара из  чеканного золота с драгоценными камнями такой величины, что она казалась  короной.    

Перед  женщиной на полу стояли два золотых треножника; под одним тлел огонь, а на  другом, значительно большем, стоял огромный золотой котел. Между треножниками,  не мигая и не шевелясь, точно сфинкс, лежала, распластав лапы, огромная собака,  белая, как снег, похожая на русского волкодава. Увидев вошедших, собака  уставилась на них.    

– Да  эта женщина – настоящая леди, она похожа на королеву; и грезы у нее, конечно,  тоже королевские, – шепнул Генри и тотчас был вознагражден за это гневным  взглядом жреца.    

Леонсия  глядела, затаив дыхание, а Торрес вздрогнул, перекрестился и сказал:    

– Вот  уж никогда не слыхал, что в Долине Затерянных Душ есть такое чудо. Эта женщина  – самая настоящая испанка. Больше того: в ней течет благородная кастильская  кровь. И глаза у нее должны быть синие – это так же верно, как то, что я стою  здесь. Но какая она бледная! – Он снова вздрогнул. – У нее какой-то  неестественный сон. Похоже, что ее опоили чем-то и опаивают уже давно.    

– Совершенно  верно! – взволнованным шепотом перебил его Френсис. – Та, Что Грезит  погружена в наркотический сон. Они, должно быть, держат ее все время на  наркотиках. Она у них, видно, что-то вроде верховной жрицы или верховного  оракула… Да не волнуйся ты, старина, – обратился он по-испански к  жрецу. – Ну что страшного, если мы ее разбудим? Ведь нас привели сюда,  чтобы познакомить с ней, – и, я надеюсь, не со спящей!    

Красавица  пошевелилась, словно этот шепот потревожил ее сон; и впервые за все время шевельнулась  и собака: она повернула к хозяйке голову, и рука спящей ласковым жестом  опустилась на ее шею. Жрец еще повелительнее загримасничал и замахал руками,  требуя тишины. Все застыли в молчании, наблюдая пробуждение прорицательницы.    

Она  медленно приподнялась на ложе и снова ласково погладила осчастливленного  волкодава, который залился радостным лаем, обнажив свои страшные клыки. Зрелище  это внушало благоговейный трепет; но еще больший трепет ощутили пленники, когда  женщина посмотрела прямо на них. Никогда до сих пор не видели они таких глаз –  в них словно отражалось сияние всех подзвездных и надзвездных миров. Леонсия  невольно подняла руку, точно хотела перекреститься, а Торрес, потрясенный этим  взглядом, не только перекрестился, но и стал дрожащими губами шептать свою излюбленную  молитву деве Марии. Даже Френсис и Генри смотрели на нее как завороженные, не в  силах оторвать взгляда от бездонной синевы этих глаз, казавшихся совсем темными  под сенью длинных черных ресниц.    

– Синеглазая  брюнетка! – прошептал все-таки Френсис.    

Какие  глаза! Скорее круглые, чем продолговатые. Но и не совсем круглые. Квадратные?  Нет, все-таки, вернее, круглые. Глаза такой формы, как если бы художник, не  отрывая от бумаги перо, начертил несколько квадратов и все углы их заключил в  один круг. Длинные ресницы затеняли глаза женщины, отчего они казались совсем  бездонными. В глазах этих не появилось ни удивления, ни испуга при виде  незнакомцев, а только мечтательное безразличие. Впрочем, несмотря на томный  взгляд, до сознания красавицы явно доходило все, что она видела. Внезапно, к  вящему изумлению пришельцев, в ее глазах отразилась целая гамма земных чувств.  Где-то в глубине, все нарастая, задрожала затаенная боль. Сострадание вдруг  заволокло их влажной пеленой, как заволакивает голубую морскую даль весенний  дождь или утренний туман – горы. Боль, все та же боль таилась в их дремотной  безмятежности. Огонь безграничного мужества, казалось, вот-вот вспыхнет в этих  глазах электрической искрой воли, действия. Но сонное оцепенение тут же готово  было опуститься, точно мягкий узорный полог, и отгородить спящую от всех  переживаний и чувств. Однако все это отходило на задний план перед мудростью  веков, которой веяло от всего облика незнакомки. Это впечатление особенно  усиливалось при взгляде на ее впалые щеки, свидетельствовавшие об аскетическом  образе жизни. На щеках этих горел яркий – не то чахоточный, не то косметический  – румянец.    

Когда  женщина поднялась со своего ложа, она оказалась тонкой и хрупкой, как фея. Она  была узка в кости и худощава, но не производила впечатления тощей. Если бы у  Генри и Френсиса спросили мнение о ней, они, пожалуй, сказали бы, что она самая  соблазнительная из всех худощавых женщин на свете.    

Старый  жрец Солнца распростер свое дряхлое тело на полу, уткнувши морщинистый лоб в травяную  циновку. Остальные продолжали стоять, хотя у Торреса и подгибались  колени, – и он, несомненно, последовал бы примеру жреца, если бы заметил  со стороны своих спутников хоть малейшую к этому готовность. Вообще говоря,  колени у него подогнулись, но, взглянув на стоявших очень прямо Леонсию и  Морганов, он заставил себя выпрямиться.    

Сначала  Та, Что Грезит глядела только на Леонсию; внимательно осмотрев девушку, она повелительным  кивком приказала ей подойти. Слишком повелителен был этот кивок, по мнению Леонсии,  для такого воздушного и прекрасного создания, и она сразу почувствовала  неприязнь к красавице. Поэтому она не сдвинулась с места, пока жрец Солнца  свистящим шепотом не приказал ей повиноваться. Тогда Леонсия направилась к  красавице, не обращая внимания на огромного лохматого пса; она прошла между  треножниками мимо собаки и остановилась лишь по вторичному знаку, столь же  повелительному, как и первый. Целую минуту обе женщины в упор смотрели друг на  друга, и тут, с невольным чувством торжества, Леонсия увидела, как та, другая,  опустила глаза. Но радость ее была преждевременной: Та, Что Грезит просто с  высокомерным любопытством разглядывала ее платье. Она даже протянула свою  тонкую бледную руку и чисто по-женски пощупала ткань.    

– Жрец! –  резким тоном сказала она. – Сегодня у нас третий день Солнца в Доме Манго.  Я давно уже предсказывала тебе, что произойдет в этот день. Напомни, что  именно.    

Угодливо  извиваясь перед ней, жрец Солнца прогнусавил:    

– Что  в этот день произойдут необычайные события. Так и случилось, о королева!    

Но  королева уже забыла, о чем его спрашивала. Продолжая поглаживать ткань, из  которой было сделано платье Леонсии, она внимательно разглядывала его.    

– Ты  очень счастливая, – сказала королева, жестом показывая Леонсии, что она  может вернуться к своим. – Тебя любят мужчины. Мне еще не все ясно, но я  чувствую, что тебя слишком любят мужчины.    

Голос  ее, мягкий и низкий, отличался какой-то удивительной чистотою звука и  напевностью; он был как вечерний звон, призывающий верующих на молитву, а  скорбящих духом – к вечному упокоению. Но Леонсии не дано было оценить этот  чудесный голос. Она лишь чувствовала, как от гнева вспыхнули ее щеки и сильнее  забилось сердце.    

– Я  видела тебя раньше – и не раз, – продолжала королева.    

– Ничего  подобного! – воскликнула Леонсия.    

– Т-сс! –  зашипел на нее жрец Солнца.    

– Там, –  сказала королева, указывая на большой золотой котел, – я тебя часто видела  там.    

– И  тебя тоже, – произнесла она, обращаясь к Генри.    

– И  тебя, – сказала она Френсису, но тут ее большие синие глаза еще больше расширились,  и она впилась в Френсиса таким долгим взглядом, что Леонсия почувствовала, как  сердце ее, точно кинжалом, пронзила ревность, какую только женщина может  внушить другой женщине.    

Глаза  королевы сверкнули, когда она перевела взгляд с Френсиса на Торреса.    

– А  ты кто, чужеземец? Ты так странно одет: на голове у тебя шлем рыцаря, а на  ногах сандалии раба!    

– Я  да Васко, – храбро ответил тот.    

– Это  очень древнее имя, – улыбнулась она.    

– Так  я и есть древний да Васко, – сказал он и без зова подошел к ней; она  усмехнулась при виде его дерзости, но не остановила его. – Этот шлем был  на моей голове четыреста лет назад, когда я привел предков Затерянных Душ в эту  долину.    

Королева  недоверчиво улыбнулась и тихо спросила:    

– Значит,  ты родился четыреста лет назад?    

– И  да – и нет. Я никогда не был рожден. Я да Васко. Я существовал вечно. Мой дом –  Солнце.    

Изящно  очерченные брови королевы недоуменно приподнялись, но она промолчала. Своими  тонкими, почти прозрачными пальцами она взяла из золотого резного ящичка, стоявшего  подле нее на ложе, щепотку какого-то порошка и небрежно бросила в большой котел  на треножнике, при этом ее тонкие красивые губы искривились в слегка  насмешливой улыбке. Из котла поднялся столб дыма, который тотчас растворился и  исчез.    

– Гляди! –  приказала она.    

И Торрес  подошел к котлу и заглянул в него. Что он там увидел, его спутники так никогда  и не узнали. Но королева также склонилась над котлом и, заглядывая в него со  своего возвышения, увидела то, что увидел и он, и на лице ее появилась  презрительно-сострадательная усмешка. А увидел Торрес спальню на втором этаже  домика в Бокас-дель-Торо, доставшегося ему по наследству, и в ней колыбель с  новорожденным. Жалостливое это зрелище раскрывало тайну его рождения – и жалостливей  была улыбка на лице королевы. Яркое видение, вызванное волшебством перед  глазами Торреса, открыло ему то, о чем он догадывался и что давно уже  подозревал.    

– Ты  увидишь еще кое-что, – с мягкой усмешкой произнесла королева. – Я  показала тебе начало твоей жизни. А теперь посмотри на ее конец.    

Но  Торрес, уже и без того потрясенный виденным, вздрогнул и отшатнулся от котла.    

– Прости  меня, красавица! – взмолился он. – И разреши мне уйти. Забудь то, что  ты видела, как и я надеюсь это забыть.    

– Там  уже ничего нет, – сказала она, махнув рукой над котлом. – Но забыть я  не могу. То, что я видела, навсегда остается в моей памяти. И тебя, о Человек,  такого молодого годами и такого старого, судя по шлему, я тоже видела прежде в  моем Зеркале Мира. Ты не раз возмущал меня своим поведением. Но не тем, что  носишь этот шлем. – Она улыбнулась спокойной, мудрой улыбкой. – Всю  жизнь, мне кажется, я видела перед собой пещеру мертвецов, где давно умершие  рыцари стоят навытяжку, охраняя в веках тайны, чуждые их религии, чуждые их  расе. И среди этих мертвецов, помнится мне, я и видела того, на ком был твой  старинный шлем… Говорить дальше?    

– Нет,  нет! – взмолился Торрес.    

Та, Что  Грезит наклонила голову, давая этим понять Торресу, чтобы он отошел. Затем  взгляд ее остановился на Френсисе, и она кивком подозвала его к себе. И тут же,  видимо, спохватившись, что со своего возвышения она смотрит на него сверху  вниз, смущенно ступила на пол и теперь, глядя на него уже снизу вверх,  протянула ему руку. Френсис нерешительно пожал ее, не зная, что делать дальше.  И, точно прочитав его мысли, она воскликнула:    

– Сделай  это! Мне никогда и никто до сих пор не целовал руки. Я никогда не видела, как  это делают в жизни, а видела лишь в своих грезах да в картинах, которые мне  показывало Зеркало Мира.    

Френсис  склонился и поцеловал ей руку. И так как она не проявляла ни малейшего желания  отнять руку, он продолжал держать ее, ладонью чувствуя, как еле уловимо, но  бесперебойно пульсирует кровь в розовых кончиках ее пальцев. Так они оба  стояли, не говоря ни слова. Френсис был смущен, королева легонько вздыхала, а в  сердце Леонсии бушевала чисто женская ревность. Вдруг Генри весело выпалил  по-английски:    

– Да  поцелуй ты ей руку еще раз, Френсис! Ей же это понравилось!    

Жрец  Солнца зашикал на него. Но королева, с девическим смущением испуганно  выдернувшая было руку из руки Френсиса, поспешно вложила ее обратно.    

– Я  тоже говорю на этом языке, на котором говоришь ты, – сказала она  Генри. – И я, никогда не знавшая мужчины, не постыжусь признаться, что мне  это понравилось. Это первый поцелуй в моей жизни. Френсис – ведь так назвал  тебя твой друг? – повинуйся ему. Мне это понравилось. Мне это очень  понравилось. Поцелуй мне руку еще раз.    

И  Френсис повиновался; рука ее по-прежнему оставалась в его руке, а сама  королева, забыв обо всем на свете, словно завороженная, смотрела, не отрываясь,  ему в глаза. Наконец, призвав на помощь всю свою волю, она овладела собой,  быстро высвободила руку, жестом приказала Френсису отойти и обратилась к жрецу  Солнца.    

– Итак,  жрец, – начала она, и в голосе ее опять зазвучали резкие нотки, – мне  уже известно, зачем ты привел сюда этих пленников. Но все же мне хотелось бы,  чтобы ты рассказал об этом сам.    

– О  королева! Разве не повелевает нам долг убить этих пришельцев, как требует  обычай? Народ смущен, он не доверяет моему суждению и просит, чтобы решила ты.    

– А  ты полагаешь, что их следует убить?    

– Да,  таково мое суждение. Но я хочу знать твое, чтобы оно было у нас с тобой  одинаковым.    

Она еще  раз оглядела четырех пленников: Торреса – с жалостью. Генри – с сомнением, Леонсию  – хмуро; на Френсиса же смотрела целую минуту взором, полным безграничной  нежности, – во всяком случае, так показалось взбешенной Леонсии.    

– Есть  ли среди вас не имеющие жен? – неожиданно спросила королева. –  Впрочем, нет, – продолжала она, не дожидаясь ответа, – ведь мне дано  знать, что вы все не имеете жен. – И она быстро повернулась к Леонсии: – А  разве правильно, – спросила она, – чтобы у женщины было два мужа?    

Как  Генри, так и Френсис не могли сдержать улыбки, услышав столь странный и  неуместный вопрос. Однако Леонсии он вовсе не показался ни неуместным, ни  странным, и щеки ее снова вспыхнули от возмущения. Она поняла, что перед нею  настоящая женщина, которая и будет поступать с ней как женщина.    

– Нет,  неправильно, – ответила Леонсия громко и без заминки.    

– Это  очень странно, – продолжала размышлять вслух королева. – Странно и  несправедливо. Раз в мире равное число мужчин и женщин, не может быть  справедливым, чтобы у одной женщины было два мужа, – ведь это значило бы,  что у какой-то другой его вовсе не будет.    

Она  взяла щепотку порошка и бросила в свой золотой котел. Из него, как и прежде,  взвился клуб дыма и тотчас растаял.    

– Зеркало  Мира скажет мне, жрец, как должно поступить с нашими пленниками.    

Она  склонилась было над котлом, но вдруг ее осенила новая мысль. Широким жестом,  точно раскрывая им объятия, она подозвала всех к котлу.    

– Давайте  смотреть все вместе – сказала она. – Я не обещаю вам, что все мы увидим  одно и то же. И я не буду знать, что увидит каждый из вас. А каждый увидит лишь  то, что его касается. Ты тоже можешь подойти, жрец.    

Котел,  достигавший шести футов в диаметре, был до половины полон каким-то неизвестным  жидким металлом.    

– Вроде  бы ртуть, но это не ртуть, – шепнул Генри Френсису. – Я никогда не  видел такого металла. По-моему, он расплавленный.    

– Напротив,  он совсем холодный, – возразила ему королева по-английски. – И тем не  менее это огонь… Ну-ка, Френсис, пощупай котел снаружи.    

Френсис  повиновался и без колебания приложил ладонь к стенке котла.    

– Он  холоднее, чем воздух в комнате, – объявил Френсис.    

– А  теперь смотрите! – воскликнула королева и подбросила в котел еще немного  порошку. – Это огонь, хоть он и холодный.    

– Просто  это порошок, который самовоспламеняется и дымит, – изрек Торрес, шаря в  кармане своего пиджака: он вытащил оттуда горсть искрошенного табака, несколько  сломанных спичек и лоскутик материи. – А вот это гореть не будет! – И  он с вызывающим видом приготовился кинуть все это в котел.    

Королева  кивнула ему в знак позволения, и на глазах у всех Торрес выбросил в котел все,  что было у него в руке. В ту же секунду из котла вырвался столб дыма и сразу  исчез в воздухе. На гладкой поверхности металла не осталось ничего – даже  пепла.    

– И  все-таки он холодный, – настаивал Торрес и по примеру Френсиса пощупал  стенку котла.    

– Опусти  туда палец, – предложила ему королева.    

– Ну  нет! – сказал он.    

– И  ты прав! – согласилась она. – Если бы ты это сделал, у тебя стало бы  сейчас одним пальцем меньше, чем было, когда ты родился. – Она подбросила  в котел еще порошку. – Теперь глядите, и каждый увидит то, что суждено  видеть только ему одному.    

Так оно  и произошло.    

Леонсии  дано было увидеть океан, разделивший ее и Френсиса. Генри увидел королеву и Френсиса,  которых венчали таким странным образом, что он лишь под конец понял, какой это  обряд. Сама же королева увидела себя в каком-то большом доме: она стоит на  хорах и смотрит вниз на роскошную гостиную, в которой Френсис признал бы  гостиную в доме своего отца. А подле себя королева увидела Френсиса, который  обнимал ее за талию. Френсису же предстало видение, наполнившее тревогой его  душу: лицо Леонсии, застывшее, как у мертвой, а во лбу, между глаз, торчит  острый кинжал, воткнутый по самую рукоятку. Однако ни капли крови не вытекло из  глубокой раны. У Торреса перед глазами мелькнуло то, что, как он понял, было  началом его конца; он перекрестился и, единственный из всех, отпрянул на шаг,  не желая смотреть дальше. А жрец Солнца увидел свой тайный грех: лицо и фигуру  женщины, ради которой он нарушил обет богу Солнца, а затем лицо и фигуру  девочки из Большого дома.    

Когда  видения потускнели и исчезли и все, точно сговорившись, отошли от котла,  Леонсия, сверкая глазами, как тигрица, накинулась на королеву:    

– Твое  Зеркало Мира лжет! Лжет твое Зеркало Мира!    

Френсис  и Генри, все еще находившиеся под сильным впечатлением виденного, даже вздрогнули,  пораженные вспышкой Леонсии. Но королева мягко возразила:    

– Мое  Зеркало Мира никогда не лжет. Я не знаю, что оно тебе показало. Но я знаю: то,  что ты видела, – правда.    

– Ты  чудовище! – воскликнула Леонсия. – Мерзкая, лживая колдунья!    

– Мы  обе женщины, – с мягким укором возразила ей королева, – а поскольку  мы женщины, то сами не знаем порой, что делаем и говорим. Пусть мужчины решат,  кто я: лживая ведьма или женщина с женским любящим сердцем. А пока – уж раз мы  обе женщины и, значит, существа слабые – будем великодушны друг к другу.    

Теперь,  жрец Солнца, поговорим о нашем решении. Как жрец бога Солнца, ты лучше, чем я,  знаешь старинные наши обычаи и обряды. Ты лучше, чем я, знаешь все, что  касается меня, и то, как я здесь очутилась. Ты знаешь, что всегда от матери к  дочери и через мать и дочь наше племя передавало и сохраняло тайну этого дома,  в котором обитала Та, Что Грезит. Настало время и нам подумать о будущих  поколениях. К нам пришли чужеземцы, все они неженаты. Надо объявить день  свадьбы, если мы хотим, чтобы у нашего племени в будущем тоже была Та, Что  Грезит. Так должно быть – время пришло, потребность назрела и место  предопределено. Я вопрошала видения, и они подсказали мне, как поступить. И вот  каково мое решение: я выйду замуж за того из этих трех, кто был предназначен  мне судьбой еще до основания мира. Да будет так: если ни один из них не женится  на мне, то они все умрут и их еще теплую кровь ты принесешь в жертву на алтаре  бога Солнца. Если же один из них женится на мне, то все останутся живы и время  определит нашу дальнейшую судьбу.    

Жрец  Солнца, дрожа от гнева, попытался возразить, но она прервала его:    

– Молчи,  жрец! Ты только благодаря мне правишь этим народом. Стоит мне сказать слово и…  ты сам знаешь, что тебя ждет. Это будет нелегкая смерть. – И она  повернулась к трем мужчинам со словами: – Так кто же из вас женится на мне?    

Они  смущенно и растерянно посмотрели друг на друга, но ни один не произнес ни  слова.    

– Ведь  я женщина! – подзадоривая их, сказала королева. – Так неужели ни один  мужчина не пожелает меня? Разве я не молода? Разве я не красива? Неужели  мужчины такие странные, что ни одному я не кажусь прекрасной и ни один не хочет  заключить меня в объятия и поцеловать в губы, как добрый Френсис поцеловал мне  руку?    

Она  посмотрела на Леонсию.    

– Будь  ты судьей! Ты женщина, которую любит много мужчин. Разве я не такая, как ты, и  разве я тоже не могу быть любимой?    

– Ты  всегда будешь добрее к мужчинам, чем к женщинам, – отвечала ей Леонсия, и  смысл ее слов, загадочный для всех троих мужчин, был вполне ясен для женского  ума королевы. – Как женщина, – продолжала Леонсия, – ты на  редкость хороша и обольстительна; на свете, конечно, найдется немало мужчин,  которые все отдадут за право заключить тебя в свои объятия. Но предупреждаю тебя,  королева: среди мужчин встречаются всякие.    

Выслушав  Леонсию и поразмыслив над ее словами, королева резко повернулась к жрецу.    

– Ты  все слышал, жрец. Сегодня я должна выйти замуж. Если ни один из чужеземцев на  мне не женится, все трое будут принесены в жертву на твоем алтаре. И эта  женщина тоже! Ей, видно, очень хочется опозорить меня и унизить. –  Королева говорила это жрецу, но слова ее явно предназначались для всех. –  Их здесь трое, и одному из них, еще задолго до рождения, суждено было стать  моим мужем. Итак, жрец, вот что я тебе скажу: уведи пленников куда-нибудь в  другое место, и пусть они решат между собой, кто из них женится на мне.    

– Раз  это было так давно предопределено, – вырвалось у Леонсии, – зачем же  предоставлять решение случаю? Ты знаешь своего избранника! Зачем же действовать  наугад? Назови его, королева, назови сейчас!    

– Я  уже сказала, как он будет избран! – возразила королева, рассеянно бросая  щепотку порошка в золотой котел и так же рассеянно глядя в него. – А  теперь ступайте, и да свершится неизбежный выбор! Нет, стойте! – вдруг  закричала она, когда пленники уже выходили из комнаты. – Поди сюда,  Френсис. Я вижу кое-что, касающееся тебя. Поди сюда и посмотри вместе со мной в  Зеркало Мира.    

Все  остановились в ожидании, а Френсис, подойдя к котлу, нагнулся над ним вместе с  королевой и стал смотреть на поверхность неизвестного жидкого металла. Он  увидел себя в библиотеке своего нью-йоркского дома, а рядом с собой – Ту, Что  Грезит, и он обнимал ее за талию. Она с любопытством разглядывала биржевой  телеграф. Френсис стал объяснять ей, как он действует, но, взглянув мельком на  ленту, увидел столь неприятные известия, что кинулся к телефону звонить своему  маклеру, – и тут видение исчезло.    

– Что  вы там узрели? – спросила его Леонсия, когда они вышли.    

И  Френсис солгал. Ни словом не обмолвившись, что видел Ту, Что Грезит в  библиотеке своего нью-йоркского дома, он ответил:    

– Биржевой  телеграф, который сообщал об огромном падении акций, грозящем вызвать панику на  Уолл-стрите. Но откуда ей известно, что я имею какое-то отношение к Уолл-стриту  и биржевым телеграфам?    

 ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ    

     

– Кто-то  должен жениться на этой сумасшедшей, – начала Леонсия, как только все  четверо расположились на циновках в комнате, куда привел их жрец. – И этим  геройским поступком он спасет всем нам жизнь и себе тоже. Сеньор Торрес, вам  представляется возможность спасти всем нам жизнь, а заодно и себе.    

– Брр! –  содрогнулся Торрес. – Да я не женюсь на ней и за десять миллионов  долларов. Она слишком умна. Она внушает мне ужас. Она – как бы это  сказать? – она, говоря по-вашему, действует мне на нервы. Я ведь храбрый.  Но при ней вся моя храбрость куда-то исчезает. От страха меня даже холодный пот  прошиб. Нет, меньше чем за десять миллионов я и пытаться не стану побороть свой  страх. Генри и Френсис храбрее меня. Пусть кто-нибудь из них и женится на ней.    

– Но  я помолвлен с Леонсией! – быстро возразил Генри. – Как же я могу  жениться на королеве?    

Взоры  всех обратились к Френсису, однако Леонсия помешала ему ответить.    

– Это  несправедливо, – сказала она. – Ведь никто из вас не хочет на ней  жениться! Поэтому единственный справедливый выход – тянуть жребий. – С  этими словами она выдернула три соломинки из циновки, на которой сидела, и одну  обломила. – Тот, кто вытянет короткую соломинку, будет жертвой. Сеньор  Торрес, тащите первым.    

– И  первый, кто вытянет коротенькую, – пожалуйте под венец, – усмехнулся  Генри.    

Весь  дрожа, Торрес перекрестился и потянул. Соломинка оказалась явно длинной, он  даже закружился по комнате и пропел:    

Не пойду  я под венец,    

Вот  какой я молодец…    

Затем  жребий тянул Френсис, – и на его долю тоже досталась длинная соломинка.  Таким образом, для Генри уже не было выбора. Роковая соломинка, оставшаяся в  руке Леонсии, решала его участь. Он посмотрел на Леонсию, и на лице его  отразились все муки ада. Она заметила его взгляд и почувствовала безмерную  жалость к нему, а это, в свою очередь, заметил Френсис и принял быстрое  решение. Есть выход. И все сразу станет просто. Как ни велика его любовь к  Леонсии, а преданность Генри – еще больше. Нечего колебаться. Френсис весело  хлопнул Генри по плечу и воскликнул:    

– Итак,  перед вами ничем не связанный холостяк, который не боится брачных уз. Я женюсь  на ней.    

Генри  вздохнул с таким облегчением, как если бы его спасли от неминуемой смерти. Он  схватил руку Френсиса, и они обменялись крепким рукопожатием, глядя прямо друг  другу в глаза, как могут смотреть только честные, порядочные люди. И ни один из  них не заметил, какое смятение отразилось на лице Леонсии при столь неожиданной  развязке. Та, Что Грезит говорила правду: Леонсия была несправедлива как  женщина, – она любила двух мужчин и тем лишала Ту, Что Грезит ее законной  доли счастья.    

Дальнейшему  обсуждению этой темы положило конец появление девочки из Большого дома, которая  вместе с женщинами принесла пленникам обед. Зоркий взгляд Торреса сразу  приметил на шее у девочки ожерелье из драгоценных камней: это были рубины, и  притом великолепные.    

– Та,  Что Грезит подарила мне это, – сказала девочка, радуясь, что чужеземцам  нравится ее новое украшение.    

– А  у нее есть еще такие камни? – спросил Торрес.    

– Конечно! –  был ответ. – Она только что показывала мне целый сундук, полный таких  камней. У нее там есть всякие, есть даже гораздо больше этих, только те не  нанизаны. Они лежат там грудой, как кукурузные зерна.    

Пока все  ели и беседовали, Торрес нервно курил, потом встал и заявил, что есть он не  хочет, – ему нездоровится.    

– Вот  что, – внушительным тоном начал он. – Я говорю по-испански лучше вас  обоих, Морганы. Кроме того, я уверен, что куда лучше вас знаю характер  испанских женщин. И, чтобы доказать вам свое дружеское расположение, я сейчас  пойду к этой даме и попытаюсь убедить ее отказаться от брака.    

Один из  копьеносцев преградил Торресу путь и пошел доложить о нем, но вскоре вернулся и  жестом пригласил его войти. Королева, полулежа на диване, милостиво кивнула  Торресу и разрешила приблизиться к ней.    

– Ты  ничего не ел? – заботливо спросила она его; и когда Торрес заявил, что у  него нет аппетита, предложила: – А не хочешь ли выпить?    

Глаза  Торреса загорелись. Он почувствовал, что ему необходимо подкрепиться: за  последние дни он пережил столько треволнений, а тут еще предстоит новая  авантюра, в которой он решил любой ценой добиться успеха. Королева хлопнула в  ладоши и отдала распоряжение служанке, явившейся на ее зов. И тотчас же слуга  внес и откупорил небольшой деревянный бочонок.    

– Это  очень старое вино, оно хранится уже не один век, – сказала  королева. – Да, впрочем, тебе, да Васко, это должно быть известно: ведь ты  сам привез его сюда четыре столетия назад.    

Относительно  того, что бочонок старинный, не могло быть никаких сомнений, и Торрес почувствовал,  как от мучительной жажды у него сразу пересохло в горле: подумать только, целых  двенадцать поколений родилось и умерло с тех пор, как этот бочонок пересек  Атлантический океан. Прислужница налила большой кубок, и Торрес, осушив его,  был поражен мягкостью напитка. Но очень скоро все его тело и мозг ощутили  колдовскую силу четырехсотлетнего вина.    

Королева  предложила ему присесть на край лодка у ее ног – так ей было удобнее наблюдать  за ним – и спросила:    

– Ты  пришел ко мне без зова. Ты что-то хочешь мне сказать или о чем-то спросить?    

– Я  тот, на кого пал выбор, – ответил он, подкручивая ус и стараясь принять  возможно более бравый вид, какой и подобает настоящему мужчине, пустившемуся в  любовную авантюру.    

– Странно, –  сказала она. – Я не тебя видела в Зеркале Мира. Тут… какая-то ошибка,  наверное?    

– Совершенно  верно, ошибка, – охотно согласился он, поняв, что ее не обманешь. –  Это все вино наделало. В нем какая-то колдовская сила, которая заставляет меня  открыть тебе свое сердце, – ведь я так жажду тебя!    

Улыбнувшись  одними глазами, она снова позвала прислужницу и велела снова наполнить его  глиняный кубок.    

– Теперь,  наверно, будет вторая ошибка, а? – поддразнивая его, заметила она, когда  он осушил кубок.    

– О  нет, королева! – отвечал Торрес. – Теперь в голове у меня полная  ясность. И я могу справиться со своим сердцем. Выбор пал на Френсиса Моргана –  того, кто целовал тебе руку; он и будет твоим мужем.    

– Это  правда, – торжественно сказала она. – Именно его лицо я видела в  Зеркале Мира и сразу поняла, что он предназначен мне.    

Поощренный  ее словами, Торрес продолжал:    

– Я  его друг, самый лучший друг. Ты, которая знаешь все, несомненно, знаешь и то,  что за невестой обычно дают приданое. И вот он послал меня, своего лучшего  друга, чтобы выяснить, какое приданое у его невесты, и осмотреть его. Тебе  должно быть известно, что он один из богатейших людей у себя в стране, где  много богатых.    

Королева  так стремительно вскочила с ложа, что Торрес весь съежился от страха, ожидая  удара ножом между лопаток. Однако королева быстро прошла, или, вернее,  скользнула к двери, ведущей во внутренние покои.    

– Пройди  сюда! – повелительно сказала она.    

Перешагнув  через порог, Торрес сразу понял, что это ее спальня. Но где уж: тут было рассматривать  комнату, когда королева сразу подняла крышку тяжелого, окованного медью сундука  и жестом подозвала Торреса. Он подошел и увидел нечто такое, от чего кто угодно  мог остолбенеть. Да, девочка сказала правду! Сундук был доверху полон  бессчетным множеством драгоценных камней – бриллиантов, рубинов, изумрудов,  сапфиров, самых редких, самой чистой воды и самых крупных, которые лежали  грудой, точно кукурузные зерна.    

– Погрузи  в них руки до самых плеч, – сказала королева, – и убедись, что это не  стекляшки, не плод фантазии и не обманчивый сон, а настоящие драгоценные камни.  И тогда ты сумеешь дать точный отчет своему богатому другу, который должен  жениться на мне.    

И  Торрес, чей мозг был воспламенен старым вином, сделал, как ему было сказано.    

– Неужели  эти стекляшки такое для тебя диво? – подтрунивая над ним, спросила  королева. – Ты так на них смотришь, будто перед тобой чудеса несказанные.    

– Мне  никогда и не снилось, что где-либо на свете может существовать такое сокровище, –  пробормотал он, совсем одурев.    

– Им  нет цены?    

– Да,  им нет цены.    

– Они  дороже доблести, любви и чести?    

– Они  дороже всего. Они могут свести с ума.    

– И  на них можно купить настоящую любовь женщины или мужчины?    

– На  них можно купить весь мир!    

– Ну,  что ты! – сказала королева. – Вот ты мужчина, ты держал женщин в  своих объятиях. Так неужели за эти камешки можно купить женщину?    

– От  сотворения мира женщин покупали и продавали за них. И ради них женщины сами  продавали себя.    

– А  могут они купить мне сердце твоего доброго друга Френсиса?    

Только  сейчас Торрес впервые посмотрел на нее, кивнул и что-то пробормотал; от  выпитого вина и созерцания такого множества драгоценностей глаза его блуждали и  дико горели.    

– Ты  думаешь, твой славный друг Френсис будет так же, как и ты, высоко ценить их?    

Торрес  молча кивнул.    

– И  все люди так высоко их ценят? Торрес снова многозначительно кивнул.    

Королева  рассмеялась серебристым смехом, в котором звучало презрение. Она нагнулась и  наудачу захватила пригоршню дивных камней, которым цены не было.    

– Пойдем, –  приказала она. – Я покажу тебе, как я ими дорожу.    

Она  провела его через комнату и вышла вместе с ним на галерею, сооруженную над  самой водой. Галерея эта опоясывала дом с трех сторон, тогда как четвертая  стена его примыкала к скале. У подножия скалы бурлил водоворот, – Торрес  подумал, что здесь, видно, и находится то отверстие, через которое вода  вытекает из озера, как это и подозревали Морганы.    

А  королева, поддразнивая его своим серебристым смехом, разжала руку и швырнула бесценные  камни в самую воронку водоворота.    

– Вот  как я ими дорожу! – сказала она.    

Торрес  был потрясен, он разом протрезвел при виде такого расточительства.    

– И  они уже никогда не вернутся ко мне! – со смехом продолжала она. –  Оттуда ничто не возвращается! Гляди!    

И она  бросила в воду букетик цветов, который стремительно завертелся, словно двигаясь  по спирали, и исчез втянутый водоворотом.    

– Если  ничто оттуда не возвращается, то куда же все исчезает? – хриплым голосом  спросил Торрес.    

Королева  пожала плечами, но Торрес понял, что ей известна тайна вод.    

– Не  один человек ушел этим путем, – задумчиво сказала она. – И ни один из  них не вернулся. Моя мать тоже ушла этой дорогой – ее бросили в водоворот,  когда она умерла. Я была тогда еще совсем ребенком. – Вдруг она словно  очнулась. – А теперь, человек в шлеме, уходи! И доложи обо всем твоему  господину, я хочу сказать, твоему другу. Расскажи ему, какое у меня приданое. И  если он хоть наполовину одержим такой же безумной страстью к этим камешкам, как  ты, то руки его очень скоро обовьются вокруг меня. А я останусь здесь и  помечтаю, пока он придет. Я могу без конца любоваться игрою вод.    

Получив  приказание удалиться, Торрес прошел в спальню, но тут же на цыпочках вернулся к  двери, чтобы посмотреть, что делает королева. Она опустилась на пол галереи и,  подперев голову рукой, пристально глядела на водоворот. Тогда Торрес бросился к  сундуку, поднял крышку, схватил полную пригоршню камней и высыпал их в карман.  Но прежде чем он успел снова запустить руку в сундук, за спиной его раздался  язвительный смех королевы.    

Страх и  ярость до такой степени овладели им, что он ринулся на нее; она выскочила на  галерею – он за ней, но в ту минуту, когда, казалось, он готов был схватить ее,  она вдруг вытащила кинжал и занесла над ним.    

– Вор, –  спокойно сказала она. – Бессовестный вор. А участь всех воров в нашей  долине – смерть. Я сейчас позову моих копьеносцев и велю бросить тебя в пучину.    

Такой  неожиданный поворот событий заставил Торреса призвать на помощь всю свою изворотливость.  Взглянув на пенящуюся воду, в которую грозила бросить его королева, он  вскрикнул, точно увидел там что-то ужасное, упал на одно колено и закрыл руками  искаженное притворным страхом лицо. Королева повернула голову и посмотрела в  направлении его взгляда. Это как раз и нужно было Торресу. Он, точно тигр,  прыгнул на нее, схватил за руки и вырвал кинжал.    

Он отер  с лица пот и прерывисто дышал, еще не сумев полностью овладеть собой. А  королева с любопытством, но без всякого страха смотрела на него.    

– Ты  исчадие ада, – злобно прошипел он, все еще трясясь от ярости, –  ведьма, промышляющая силами тьмы и всякой чертовщиной! Однако ты женщина,  рожденная женщиной, и потому смертна. Ты такая же слабая, как все смертные и  все женщины, а потому я предоставляю тебе право выбора: либо ты будешь брошена  в водоворот и погибнешь, либо…    

– Либо  что? – переспросила она.    

– Либо…  – Он помолчал, облизал пересохшие губы и выпалил: – Нет! Клянусь божьей матерью,  я не боюсь! Либо ты выйдешь за меня замуж сегодня же! Выбирай!    

– Ты  хочешь жениться на мне ради меня самой или ради сокровищ?    

– Ради  сокровищ, – нагло признался он.    

– Но  в Книге Жизни написано, что я выйду замуж за Френсиса, – возразила она.    

– Ну  так что же: мы перепишем эту страницу в Книге Жизни!    

– Как  будто это можно сделать! – рассмеялась она.    

– Тогда  я докажу, что ты смертная, и брошу тебя в этот водоворот, как ты бросила цветы.    

В эту  минуту Торрес был положительно неустрашим – неустрашим оттого, что старое  крепкое вино горячило его кровь и мозг, а еще оттого, что он был хозяином положения.  К тому же, как истый латиноамериканец, он не мог не наслаждаться такой сценой,  где у него была возможность покрасоваться и дать волю своему красноречию.    

Внезапно  он вздрогнул, услышав легкий свист королевы, – так латиноамериканцы обычно  зовут слуг. Он подозрительно покосился на королеву, потом посмотрел на дверь в  спальню и снова перевел взгляд на нее.    

На  пороге, словно призрак, – Торрес смутно видел его краешком глаза –  появился огромный белый пес. В страхе Торрес невольно попятился. Но нога его не  нашла точки опоры, и, не удержавшись, он полетел вниз головой в пучину. Торрес  отчаянно закричал и уже из воды увидел, что пес прыгнул вслед за ним.    

Хотя  Торрес и был хорошим пловцом, он почувствовал себя в водовороте беспомощнее соломинки  и. Та, Что Грезит, перегнувшись через перила галереи и, точно зачарованная,  глядя вниз, увидела, как Торреса, а затем и собаку втянуло в водоворот, из  которого нет возврата.    

 ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ    

     

Долго  еще Та, Что Грезит смотрела на бурлящую воду. Затем произнесла со вздохом:  «Бедный мой пес!» – и выпрямилась. Гибель Торреса нимало не тронула ее. Она с  детства привыкла распоряжаться жизнью и смертью своего полудикого  вырождающегося народа, и человеческая жизнь не представлялась ей чем-то  священным. Если жизнь у человека складывалась хорошо и красиво, то, конечно,  надо дать ему возможность ее прожить. Но если он вел дурную, безнравственную  жизнь и был опасен для других, – такого человека не жаль: пусть умирает, а  то можно его и прикончить. Таким образом, смерть Торреса была для нее лишь  эпизодом – неприятным, но быстро промелькнувшим. Жаль только было собаку.    

Она  вернулась к себе в спальню и громко хлопнула в ладоши, вызывая прислужницу, при  этом она не преминула удостовериться, что крышка сундука с драгоценностями все  еще открыта. Отдав прислужнице распоряжение, она вернулась на галерею, откуда  могла незаметно наблюдать за тем, что происходит в комнате.    

Через  несколько минут прислужница ввела в комнату Френсиса и оставила его одного. Молодой  человек был невесел. Как ни благородно было его отречение от Леонсии, оно не  принесло ему особой радости. Не радовала его и мысль о предстоящем браке со  странной женщиной, которая правила Затерянными Душами и жила в этом  таинственном бунгало на берегу озера. Правда, в нем она не вызывала – как в  Торресе – ни страха, ни враждебности, скорее наоборот: Френсис испытывал к ней  жалость. Его невольно трогало трагическое положение этой красавицы в расцвете  сил, которая так отчаянно, несмотря на свой властный, гордый характер, искала  любви и спутника в жизни.    

С  первого же взгляда Френсис понял, где он находится, и невольно подумал: не  считает ли его королева уже своим мужем – без лишних разговоров, без его  согласия, без всяких церемоний? Поглощенный своими невеселыми думами, он не  обратил никакого внимания на сундук. Наблюдавшая за ним королева видела, что он  стоит посреди комнаты, явно поджидая ее; постояв так несколько минут, он  подошел к сундуку, захватил пригоршню драгоценных камней и по камешку – один за  другим – бросил их обратно, точно это были простые стекляшки; потом повернулся  и, подойдя к ее ложу, принялся разглядывать устилавшие его леопардовые шкуры;  затем присел, одинаково равнодушный и к ложу и к сокровищам. Все это вызвало  такой восторг в королеве, что она уже дольше не могла оставаться сторонней  наблюдательницей. Войдя в комнату, она сказала со смехом:    

– Что,  сеньор Торрес очень любил лгать?    

– Любил? –  переспросил Френсис, чтобы сказать что-нибудь, и поднялся ей навстречу.    

– Да,  теперь уже он ничего не любит. Тебе непонятны мои слова? Его нет, –  пояснила она. – Нет нигде. – И добавила, заметив, что Френсиса  заинтересовало это известие: – Он исчез – и это очень хорошо: теперь он уже  никогда не вернется. Но он любил лгать, да?    

– Несомненно, –  ответил Френсис. – Он отчаянный лжец.    

Он не  мог не заметить, как изменилось ее лицо, когда он так охотно признал лживость  Торреса.    

– А  что он тебе говорил? – спросил Френсис.    

– Что  его выбрали жениться на мне.    

– Лжец, –  сухо заметил Френсис.    

– Потом  он сказал, что тебя выбрали мне в мужья. И это тоже была ложь, – закончила  она совсем упавшим голосом.    

Френсис  отрицательно покачал головой.    

Крик  радости, невольно вырвавшийся у королевы, тронул сердце Френсиса и породил в  нем такую нежность и жалость, что у него даже мелькнуло желание обнять ее и  утешить. Она ждала, чтобы он заговорил.    

– Я  тот, кто женится на тебе, – твердым голосом сказал он. – Ты  прекрасна. Когда же наша свадьба?    

По лицу  ее разлилась такая неуемная радость, что он поклялся, если это будет от него  зависеть, никогда не омрачать печалью ее лица. Хотя она и повелительница  Затерянных Душ и обладает несказанными сокровищами и сверхъестественной  способностью прозревать будущее, для него она просто одинокая, наивная женщина,  с сердцем, исполненным любви, но совершенно в ней не искушенным.    

– Я  расскажу тебе, что еще говорил этот пес Торрес, – радостно начала  она. – Он сказал мне, что ты богат и что, прежде чем жениться на мне, ты  хочешь знать, какое у меня приданое. Он сказал, что ты послал его посмотреть на  мои богатства. Я знаю, что это ложь. Ты ведь женишься на мне не ради  этого! – И она презрительно указала на сундук с драгоценностями.    

Френсис  негодующе покачал головой.    

– Тебе  нужна я сама, а не это, – победоносно заключила она.    

– Да,  ты сама, – не мог не солгать Френсис.    

И тут он  увидел нечто, глубоко его удивившее. Королева – эта деспотичнейшая из правительниц,  которая властвовала над судьбами своих подданных, которая распорядилась жизнью  Торреса и сочла достаточным лишь вскользь упомянуть об этом, которая избрала  себе супруга, даже не спросив его согласия, – эта самая королева вдруг  покраснела. По шее, заливая алой волной щеки, лоб и уши, поднялась краска  девичьей стыдливости. Смятение королевы передалось и Френсису. Он не знал, что  делать: кровь бросилась ему в лицо, окрасив ярким румянцем загорелую кожу.  Никогда еще, подумал он, за всю историю рода человеческого не возникало между  мужчиной и женщиной более странных отношений. Они оба были до такой степени  смущены, что даже ради спасения своей жизни Френсис не мог бы ничего придумать,  чтобы разрядить напряжение. И королева вынуждена была заговорить первой.    

– А  теперь, – сказала она, краснея еще больше, – ты должен проявить свою  любовь ко мне.    

Френсис  попытался заговорить, но губы у него так пересохли, что он лишь облизнул их и  промычал что-то нечленораздельное.    

– Меня  никто никогда не любил, – храбро продолжала королева. – Мой народ не  умеет любить. Это не люди, а животные, они не способны ни мыслить, ни  рассуждать! Но мы с тобой – мы настоящие мужчина и женщина! А на свете есть и  ласка и нежность – это я узнала из своего Зеркала Мира. Но я неопытна. Я не  знаю, как это делается. Ты же – ты пришел из большого мира, и ты, конечно,  знаешь, что такое любовь. Я жду. Люби же меня!    

Она  опустилась на ложе, посадила рядом Френсиса и, верная своему слову, стала ждать.  А Френсиса, которому надо было любить по приказу, точно всего сковало: он  чувствовал, что не в состоянии пошевельнуться.    

– Разве  я не красива? – спросила после паузы королева. – Неужели ты не  жаждешь обнять меня так, как я жажду очутиться в твоих объятиях? Губы мужчины  никогда еще не касались моих губ. Каким бывает этот поцелуй – поцелуй в губы?  Когда ты коснулся губами моей руки, я ощутила блаженство. Ты поцеловал тогда не  только мою руку, но и душу. Мне казалось, что мое сердце бьется в твоих руках.  Разве ты этого не чувствовал?    

– Ну  вот, – сказала она через полчаса; они сидели на ложе, держась за  руки, – я рассказала тебе то немногое, что я знаю о себе. А знаю я о своем  прошлом только со слов других. Настоящее я вижу ясно в моем Зеркале Мира. Будущее  я тоже могу видеть, но смутно, да и не все я понимаю из того, что вижу. Я  родилась здесь, как и моя мать и моя бабка. В жизни каждой королевы рано или  поздно появлялся возлюбленный. Порой они приходили сюда – так же, как ты. Мать  рассказывала мне, что ее мать ушла из долины в поисках возлюбленного и  пропадала долго – многие годы. Так же поступила и моя мать. Я знаю потайной  ход, где давно умершие конкистадоры охраняют тайны майя и где стоит сам да  Васко, шлем которого этот пес Торрес имел дерзость украсть и выдать за свой собственный.  Если бы ты не явился, я тоже вынуждена была бы отправиться разыскивать тебя,  ибо ты мой суженый и предназначен мне судьбой.    

Вошла  прислужница, за которой следовал копьеносец; Френсис с трудом уловил, о чем они  говорили на своем занятном староиспанском языке. Сердясь и в то же время  радуясь, королева вкратце передала ему содержание их разговора:    

– Мы  должны сейчас же идти в Большой дом. Там будет свадебная церемония. Жрец Солнца  упрямится, не знаю почему, – быть может, оттого, что ему не дали пролить  вашу кровь на алтаре. Он очень кровожаден. Хоть он и жрец Солнца, но разумом  большим не обладает. Мне донесли, что он пытается восстановить народ против  нашего брака. Жалкий пес! – Она сжала руки, лицо ее приняло решительное  выражение, а глаза засверкали царственным гневом. – Я заставлю его  поженить нас по старинному обычаю – перед Большим домом, у алтаря бога Солнца!    

– Послушай,  Френсис, еще не поздно переменить решение, обратился к нему Генри. –  Право, это несправедливо! Ведь я же вытянул коротенькую соломинку! Верно,  Леонсия?    

Леонсия  не могла произнести ни слова. Они стояли все вместе у алтаря, а за ними  толпились Затерянные Души. В Большом доме заперлись королева и жрец Солнца.    

– Но  вам ведь не хотелось бы, чтобы Генри женился на ней, не так ли, Леонсия? –  спросил Френсис.    

– Как  не хотелось бы, чтоб женились и вы, – возразила Леонсия. – Одного  только Торреса я с радостью отдала бы ей в мужья. Она мне не нравится. Я не  желала бы никому из моих друзей стать ее мужем.    

– Да  вы, кажется, ревнуете, – заметил Генри. – А Френсис, по-моему, не так  уже подавлен своей участью.    

– Но  она же не какое-то чудовище, – сказал Френсис. – И я готов с  достоинством – и даже без особого огорчения – встретить свою судьбу. А кроме  того, должен тебе сказать. Генри, раз уж ты завел об этом речь, что она не  вышла бы за тебя замуж, как бы ты ни просил.    

– Ну,  не знаю… – начал было Генри.    

– В  таком случае спроси у нее сам. Вот она идет. Посмотри, какие у нее стали глаза.  Сразу видно: быть беде. А жрец мрачен, как туча. Сделай ей предложение, и ты  увидишь, как она его примет, пока я здесь.    

Генри  упрямо кивнул.    

– Хорошо…  я это сделаю, но не для того, чтобы показать тебе, какой я покоритель женских  сердец, а ради справедливости. Я нечестно вел себя, приняв твою жертву, теперь  я хочу быть честным.    

И прежде  чем они успели ему пометать, он растолкал толпу, подошел к королеве и, оттеснив  в сторону жреца, принялся ей что-то с жаром говорить, а королева слушала и  смеялась. Но смех ее предназначался не для Генри: она с победоносным видом  смеялась над Леонсией.    

Не так  уж много времени потребовалось королеве на то, чтобы отказать Генри, после чего  она подошла к Леонсии и Френсису; жрец следовал за нею по пятам, за ним –  Генри, тщетно старавшийся скрыть радость, которую вызвал в нем этот отказ.    

– Нет,  ты только подумай! – воскликнула королева, обращаясь прямо к  Леонсии. – Добрый Генри только что сделал мне предложение. Это уже  четвертое за сегодняшний день. Значит, меня тоже любят! Ты когда-нибудь  слышала, чтобы четверо мужчин признались женщине в любви в день ее свадьбы?    

– Как  четверо? – удивился Френсис.    

Королева  с неясностью посмотрела на него.    

– Ты  сам и Генри, которому я только что отказала.    

А до вас  – этот наглец Торрес. И только сейчас, в Большом доме, – вот этот  жрец. – В глазах ее вспыхнул гнев, щеки зарделись румянцем. – Этот  жрец Солнца, давно уже изменивший своим обетам, этот полумужчина, захотел,  чтобы я вышла за него замуж! Собака! Тварь! И под конец этот дерзкий заявил,  что я не выйду замуж за Френсиса! Пойдемте! Я сейчас проучу его.    

Она  кивнула своим телохранителям, приказывая им окружить ее и чужеземцев, а двум  копьеносцам велела стать позади жреца. Увидев это, толпа зароптала.    

– Приступай,  жрец! – резко повелела королева. – Не то мои люди убьют тебя.    

Жрец  круто повернулся, видимо, собираясь воззвать к народу, но при виде  приставленных к его груди копий прикусил язык и покорился. Он подвел к алтарю  Френсиса и королеву, поставил их к себе лицом, сам поднялся на возвышение у  алтаря и, глядя на жениха с невестой и на толпившийся позади них народ, сказал:    

– Я  жрец Солнца. Мои обеты священны. И как жрец, давший обет, я должен обвенчать  эту женщину Ту, Что Грезит – с этим пришельцем, с этим чужеземцем, вместо того  чтобы пролить его кровь на нашем алтаре. Мои обеты священны. Я не могу изменить  им. Я отказываюсь соединить эту женщину с этим мужчиной. От имени бога Солнца я  отказываюсь совершить обряд…    

– Тогда  ты умрешь, жрец, и немедленно! – злобно прошипела королева и кивком головы  велела ближайшим копьеносцам приставить к нему копья, а остальным – направить  их против зароптавших, готовых выйти из повиновения Затерянных Душ.    

Наступила  томительная пауза. И длилась она почти целую минуту. Никто не произнес ни  слова, никто не шелохнулся. Все стояли, точно окаменев, и смотрели на жреца, в  чью грудь были нацелены копья.    

Тот, чья  кровь и чья жизнь были поставлены на карту, первым нарушил тишину: он сдался.  Спокойно повернувшись спиной к угрожавшим ему копьям, он опустился на колени и  на старинном испанском языке вознес богу Солнца молитву о плодородии. Затем он  повернулся к королеве и Френсису и жестом заставил их склониться в земном  поклоне и чуть что не опуститься на колени перед ним. Когда пальцы старика  коснулись их соединенных рук, лицо его искривилось в непроизвольной гримасе.    

По  мановению жреца жених и невеста поднялись с колен, жрец разломил пополам  кукурузную лепешку и протянул каждому по половинке.