1 2 3 4 5 6 7 
— Мне  кажется, — сказал он наконец, — что вы действуете сейчас  с излишней уверенностью. Я знаю содержание писем. И моя клиентка  поступит, конечно, так, как я ей посоветую.  А я ей посоветую, чтобы она все рассказала своему будущему мужу  и положилась на его великодушие.    

Милвертон  рассмеялся.    

— Вы,  очевидно, не знаете герцога, — сказал он.    

Увидев  расстроенное лицо Холмса, я понял, что он знает герцога.    

— В письмах  нет ничего дурного, — сказал он.    

— Они  бойки… очень бойки, — ответил Милвертон. — Леди писала прелестно.  Но уверяю вас, что герцог Доверкорский не сумеет этого оценить.  Впрочем, раз вы думаете иначе, то покончим на этом. Это вопрос  чисто деловой. Вы находите, что ваша клиентка только выиграет, если эти  письма попадут к герцогу, — тогда с вашей стороны будет поистине  безумием платить за них такую большую сумму.    

Милвертон  встал и взял пальто.    

Холмс  стал серым от злости и досады.    

— Постойте, —  сказал он. — Вы уж слишком торопитесь. Мы, конечно, сделаем все,  чтобы избежать скандала в таком щекотливом деле.    

Милвертон  снова сел.    

— Я был  уверен, что вы именно так подойдете к делу, — замурлыкал он.    

— Вместе  с тем, — продолжал Холмс, — леди Ева — небогатая женщина.  Уверяю вас, что даже две тысячи фунтов будет для нее разорением, а сумма,  которую вы назвали, ей положительно не по силам. Поэтому  я вас прошу умерить требования и вернуть письма за ту цену,  которую я упомянул и которая, уверяю вас, составляет все, что  вы можете получить от нее.    

Милвертон  весь расплылся в улыбке, в его глазах заплясали веселые огоньки.    

— Я знаю:  то, что вы говорите о средствах леди, правда, — сказал  он. — Но подумайте, этот брак — такой подходящий случай для  ее друзей и родных что-либо сделать для нее. Они будут думать  о свадебном подарке. Объясните им, что эта связка писем доставит  ей больше радости, чем все лондонские канделябры и вазы.    

— Это  невозможно, — возразил Холмс.    

— Боже  мой, боже мой, как печально! — воскликнул Милвертон, вынимая  из кармана толстую записную книжку. — Мне поневоле думается, что  у наших дам плохие советчики, они не учат их делать усилия.  Взгляните на это!    

Он вынул  из конверта с гербом записочку.    

— Это  принадлежит… впрочем, нехорошо быть нескромным. Вот завтра уже можно будет  назвать имя, когда эта записка будет в руках мужа этой дамы. И все  только потому, что она не хочет заплатить за нее нищенскую сумму,  которую достала бы в полчаса, обменяв свои бриллианты на стразы.  Такая жалость! Ну-с, а вы помните внезапный разрыв между мисс Майлс  и полковником Доркингом? «Морнинг пост» сообщила о их разрыве  всего за два дня до свадьбы. А почему? Нет, это почти  невероятно, ведь каких-нибудь жалких тысяча двести фунтов — и все  было бы улажено. Разве это не печально? И вы еще можете  торговаться, вы, человек здравомыслящий, когда на карту поставлены честь  и будущее вашей клиентки! Вы удивляете меня, мистер Холмс.    

— Я говорю  то, что есть, — возразил Холмс. — Таких денег моей клиентке взять  неоткуда. Но сумма, которую я назвал, тоже немаленькая. Зачем  отказываться от нее и губить счастье женщины? Ведь это  не принесет вам барыша.    

— Вот  вы и ошиблись, мистер Холмс, огласка косвенным путем будет мне очень  полезна. У меня наклевывается восемь — десять подобных случаев. Если  пойдет слух, что я строго наказал леди Еву, то другие окажутся благоразумнее.  Понимаете?    

Холмс  вскочил со стула.    

— Хватайте  его сзади, Уотсон! Не выпускайте из комнаты! Сейчас, сэр,  мы посмотрим содержимое вашей записной книжки.    

Милвертон  быстро, как мышь, шмыгнул в угол и прижался спиной к стене.    

     

    

     

— Мистер  Холмс, мистер Холмс, — проговорил он, отворачивая борт сюртука  и показывая дуло большого револьвера, торчавшего из внутреннего  кармана. — Я ожидал от вас чего-нибудь более оригинального.  С подобным обращением я сталкивался часто, и из этого  никогда ничего не выходило. Поверьте, я вооружен до зубов  и готов применить оружие, зная, что закон на моей стороне.  К тому же я не настолько глуп, чтобы захватить сюда эти письма.  Так что вы опять ошиблись, мистер Холмс. Будьте здоровы, джентльмены, мне  предстоят сегодня вечером еще два свидания, а до Хемстеда далеко.    

Милвертон  шагнул вперед, взял со стула свое пальто и, положив руку  на револьвер, пошел к двери. Я схватился за стул,  но Холмс покачал головой, и я опустил его.    

С  поклоном, улыбкой и подмигиваниями Милвертон торжествующе вышел  из комнаты, и через несколько секунд мы услышали, как стукнула  дверца кареты и загромыхали колеса.    

Холмс  сидел недвижимо возле огня, глубоко засунув руки в карманы брюк, низко  опустив голову и устремив пристальный взгляд на раскаленные угли. Так  просидел он безмолвно с полчаса. Затем резким движением вскочил  на ноги, как человек, принявший решение, и пошел к себе  в спальню. Вскоре оттуда вышел щеголеватый мастеровой с козлиной  бородкой и несколько развязными манерами. Прикурив от лампы глиняную трубку,  он взялся за ручку двери.    

— Я скоро  вернусь, Уотсон, — сказал он и исчез во мраке ночи.    

Я понял,  что мой друг начал кампанию против Чарльза Огастеса Милвертона. Но мне  и во сне не могло присниться, что из этого выйдет.    

Несколько  дней подряд Холмс выходил из дому в разное время в этом наряде,  но, кроме того, что он бывает в Хемстеде и не теряет  времени зря, я ничего не знал о его деятельности. Наконец  в один ненастный вечер, когда за окном неистовствовала буря,  он вернулся домой и, сняв свой костюм, сел перед огнем и от души  рассмеялся.    

— Вы ведь  не замечали, Уотсон, за мной матримониальных наклонностей?    

— Не замечал.    

— Так  знайте, я обручен.    

— Дорогой  друг! Поздр…    

— Невеста —  горничная Милвертона.    

— Господи  помилуй. Холмс!    

— Я должен  был собрать о нем сведения.    

— И вы зашли  слишком далеко?    

— Это  было необходимо. Я лудильщик по имени Эскот, и дела мои процветают.  Каждый вечер мы гуляли и беседовали. О боже! Эти беседы! Однако  же я добился, чего хотел. Я теперь знаю дом Милвертона, как свои пять  пальцев.    

— Но девушка,  Холмс!    

Он пожал  плечами.    

— Ничего  не поделаешь, милый Уотсон. На очень уж крупную дичь охота.  Но я с удовольствием могу сообщить вам, что у меня есть  соперник, который тут же займет мое место, как только я покажу спину. Какая  роскошная ночь!    

— Вы любите  такую погоду?    

— Это  то, что мне надо. Я намерен сегодня ночью, Уотсон, залезть в дом  Милвертона.    

У меня  даже дух захватило и мороз побежал по коже — с такой  непреклонной решимостью проговорил он эти слова. Подобно тому, как молния  среди ночи освещает на один миг малейшие детали обширного ландшафта,  я умственным взглядом окинул все результаты, могущие произойти  от такого поступка, — поимка, арест, почтенная карьера,  оканчивающаяся позором, лучший мой друг в руках отвратительного Милвертона.    

— Ради  самого неба. Холмс, одумайтесь! — воскликнул я.    

— Дорогой  друг, вы ведь знаете, я не люблю опрометчивых поступков,  я все хорошо взвесил и никогда бы не пошел на такую опасную  меру, если бы имелся другой выход. Посмотрим на дело трезво. Вы,  я полагаю, допускаете, что с точки зрения морали мой замысел  оправдан, я совершу преступление только в глазах закона. Ограбить дом  Милвертона — это не более чем отобрать у него силой записную  книжку. А в этом вы сами были готовы помочь мне.    

Я  подумал.    

— Да, —  сказал я, — поступок нравственно законен, раз наша цель — взять  только то, чем Милвертон пользуется для незаконных целей.    

— Именно.  А раз поступок с моральной точки зрения законен, остается только  личный риск. Но истинный джентльмен не должен думать о риске,  когда женщина так отчаянно нуждается в его помощи.    

— Вы очутитесь  в сложном положении.    

— Это  и есть риск. Я не вижу иного способа получить письма.  У несчастной леди нет денег, а среди ее родных нет  ни одного человека, которому она могла бы довериться. Завтра последний  день, и, если мы не добудем писем сегодня ночью, этот негодяй сдержит  свое слово и погубит ее. Поэтому я должен или все предоставить  судьбе, или сделать этот последний ход. Между нами говоря, Уотсон, это  своеобразная дуэль между Милвертоном и мною. При первом обмене ударов, как  вы видели, перевес был на его стороне, и моя репутация  и чувство собственного достоинства требуют, чтобы я продолжил ее.    

— Мне  это не нравится, но, видно, так должно быть, — сказал я. — Когда  мы отправляемся?    

— Вы со мной  не пойдете.    

— В таком  случае и вы не пойдете, — возразил я. — Даю вам  честное слово (а я никогда в жизни не нарушал его), что сейчас  же найму кэб, поеду в полицию и выдам вас, если  вы не возьмете меня с собой.    

— Вы не можете  мне помочь.    

— Почем  вы знаете? Неизвестно, что случится. Как бы там ни было, мое решение  неизменно. Не вы одни обладаете чувством собственного достоинства  и дорожите своей репутацией.    

Холмс  сначала казался раздосадованным, но теперь лицо его прояснилось,  и он хлопнул меня по плечу.    

— Ладно,  дорогой друг, пусть будет так. Мы много лет жили в одной комнате,  и нечего под конец менять традицию. Если не повезет, будем вместе  делить камеру. Признаюсь, Уотсон, я всегда думал, что из меня вышел  бы замечательный преступник. И вот наконец такая блестящая возможность!    

Холмс  вынул из ящика аккуратный кожаный футляр и, открыв его, показал мне  несколько блестящих инструментов.    

— Это  первоклассный, последнего изобретения воровской набор, в нем  никелированная фомка, алмаз для резания стекла, отмычки и все новейшие  приспособления, требуемые прогрессом цивилизации. Вот также потайной фонарь.  Все в порядке. Есть у вас бесшумные башмаки?    

— Да,  есть. Башмаки для тенниса с резиновыми подошвами.    

— Прекрасно.  А маска?    

— Могу  сделать пару из черного шелка.    

— У вас,  я вижу, врожденная склонность к таким вещам. Очень хорошо; делайте  маски. Поужинаем перед уходом чем-нибудь холодным. Теперь половина девятого.  В одиннадцать мы доедем до Черч-роу. Оттуда четверть часа ходьбы  до Аплдор Тауэрс. Начнем работать еще до полуночи. Милвертон спит  крепко и всегда ложится в половине одиннадцатого. При удаче будем  дома в два часа с письмами леди Евы в кармане.    

Мы  надели фраки, чтобы иметь вид людей, возвращающихся из театра.  На Оксфорд-стрит мы наняли кэб и доехали до Хемстеда. Там мы рассчитались  с извозчиком и, застегнув доверху пальто, потому что было очень холодно  и дул пронизывающий ветер, пошли вдоль Хиса.    

— Это —  дело деликатное, — сказал Холмс. — Документы находятся  в кабинете Милвертона. Заперты в сейфе. А кабинет примыкает к спальне.  Но у него, как у всех толстяков, не жалующихся  на здоровье, прекрасный сон. Агата (так зовут мою невесту) говорит, что  ее хозяина пушкой не разбудишь. У Милвертона есть секретарь,  который ему очень предан. Днем он никуда не выходит из кабинета:  вот почему мы пошли ночью. Дом охраняет злющая собака, спущенная  с цепи. Но я в последние два вечера приходил к Агате  поздно, и она стала запирать ее. А вот и дом. Вот тот большой,  в глубине сада. Пройдем в ворота, теперь направо между лавровыми  кустами. Я думаю, пора надеть маски Видите, ни в одном окне нет  света. Все идет прекрасно.    

Надев  маски и превратившись в настоящих разбойников, мы прокрались  к безмолвному, мрачному дому. Вдоль одной его стороны была крытая веранда  с несколькими окнами и двумя дверьми внутри.    

— Это  его спальня, — шепнул Холмс. — А рядом дверь в кабинет.  Но она, к сожалению, заперта на засов и на замок.  Отпирая ее, мы бы произвели слишком много шума. Так что пойдем кругом. Там  есть оранжерея, в которую выходит гостиная.    

Оранжерея  была заперта, но Холмс вырезал стекло и повернул ключ изнутри.  В следующий момент он запер за нами дверь,  и мы в глазах закона стали преступниками. Нас охватил влажный,  жаркий воздух зимнего сада и густые, одуряющие ароматы экзотических  растений. Холмс взял меня в темноте за руку и быстро повел мимо  кустов, ветки которых задевали нас по лицу. Мой друг обладал замечательной способностью:  он видел в темноте. Не выпуская моей руки, он открыл дверь,  и я почувствовал, что мы вошли в большую комнату,  в которой недавно курили сигары. Холмс двигался осторожно, стараясь  не задеть мебель Потом он отворил другую дверь и закрыл  ее за нами. Протянув руку, я ощупал несколько пальто, висевших  на стене, и понял, что мы вышли в коридор. Мы прошли  еще немного, и Холмс очень тихо отворил дверь с правой стороны.  Что-то спрыгнуло на нас, и у меня душа ушла в пятки.  Но это был кот, и я чуть не рассмеялся над своим испугом.  В этой комнате горел в камине огонь, и тут также сильно пахло  табачным дымом. Холмс вошел на цыпочках, подождал меня и затем очень  тихо притворил дверь. Мы были в кабинете Милвертона. Портьера  на противоположном конце скрывала вход в его спальню.    

Огонь  в камине ярко горел и освещал комнату. Возле дверей я увидел  электрическую кнопку, но включать свет не было надобности, даже если  бы это было безопасно. С одной стороны камина тяжелая портьера закрывала  окно с выступом, которое мы видели снаружи. С другой стороны  была дверь, выходящая на веранду. Посреди комнаты стоял письменный стол  с вертящимся креслом, обитым яркой красной кожей. Напротив находился  большой книжный шкаф с мраморным бюстом Афины наверху. В углу, между  книжным шкафом и стеной, стоял большой зеленый сейф, и огонь камина  ярко отражался в его начищенных медных ручках. Холмс, неслышно ступая,  подошел к нему и осмотрел. Затем подкрался к двери спальни и,  приблизив ухо к дверной щели, прислушался. Там было все тихо. Между тем  мне пришло в голову, что не мешает обеспечить себе отступление через  наружную дверь, и я осмотрел ее. К моему удивлению, она  не была заперта ни на замок, ни на засов.  Я дотронулся до руки Холмса, и он повернул свое лицо,  скрытое маской, в сторону двери. Я видел, что он тоже удивлен.    

     

    

     

— Мне  это не нравится, — шепнул он мне в ухо. —  Не понимаю, в чем дело. Во всяком случае, мы не должны  терять времени.    

— Могу  я чем-нибудь помочь?    

— Да,  стойте у двери. Если услышите чьи-нибудь шаги, заложите засов,  и мы уйдем тем путем, каким пришли. Если в комнату войдут  со стороны зимнего сада и наша работа будет окончена, мы уйдем  через эту дверь. Если же мы не успеем взять документы,  то спрячемся за оконной портьерой. Ясно?    

Я кивнул  головой и встал у двери. Мое первое чувство страха прошло,  и я трепетал от острого наслаждения, какого никогда  не испытывал, когда мы защищали закон, а не бросали ему  вызов, как теперь. Высокая цель нашей миссии, сознание, что нами двигают  рыцарские побуждения, а не эгоистические, презрение, которое вызывала  гнусная личность нашего противника, — все это умножало охотничий азарт.  Я не чувствовал вины, а, наоборот, испытывал радость  и возбуждение от опасности, которой мы подвергались.  Я с восхищением наблюдал за Холмсом. Он раскрыл свой набор  и выбирал нужный инструмент спокойно и внимательно, как хирург перед  сложной операцией. Я знал, что открывание сейфов — его конек,  и понимал радость, которую он испытывал, очутившись лицом к лицу  с зеленым позолоченным чудовищем, с драконом, держащим в своей  пасти репутацию многих прекрасных дам. Завернув рукава фрака (пальто свое  он положил на стул), Холмс вынул два сверла, фомку и несколько отмычек.  Я стоял у двери, ведущей на веранду, не спуская глаз  с других дверей, готовый ко всякой случайности, хотя,  в сущности, у меня не было никаких планов, что делать  в случае, если нас прервут. С полчаса Холмс сосредоточенно работал,  откладывая один инструмент, выбирая другой, манипулируя ими с силой  и точностью специалиста-механика. Наконец я услыхал, как что-то  щелкнуло, широкая зеленая дверца открылась, и я мельком увидел внутри  сейфа несколько пакетов, перевязанных, запечатанных и надписанных. Холмс взял  один из них, но читать при мерцающем свете камина было трудно,  и он вынул свой маленький потайной фонарь, так как включать свет  рядом со спальней Милвертона было опасно. Вдруг я увидел, что Холмс  поднял голову и стал внимательно прислушиваться. Затем в мгновение  ока он толкнул дверцу сейфа, взял свое пальто, сунул инструменты  в карманы и бросился за оконную портьеру, сделав мне знак последовать  его примеру.    

Только  присоединившись к нему, я услыхал то, что встревожило его тонкий  слух. Где-то в доме раздавался шум. Хлопнула дверь. Стали отчетливо слышны  мерные, тяжелые шаги, быстро приближавшиеся к нам. У двери  в кабинет шаги остановились. Открылась дверь. Резко щелкнул электрический  выключатель. Дверь затворилась, и нашего обоняния коснулся едкий дым крепкой  сигары. Затем шаги стали раздаваться в нескольких ярдах от нас,  кто-то ходил по комнате взад и вперед. Наконец шаги смолкли  и заскрипел стул. Затем щелкнул ключ в каком-то замке,  и я услыхал шелест бумаги.    

До сих  пор я не осмеливался выглянуть, но тут я тихонечко  раздвинул портьеры и заглянул в узкую щель. Я знал по тому, как  Холмс прижался ко мне, что и он наблюдает. Прямо перед собой,  почти на расстоянии руки мы увидели широкую круглую спину Милвертона.  Было очевидно, что наши расчеты относительно его действий были совершенно  ошибочны. Он и не входил спальню, а сидел  в какой-нибудь курительной или бильярдной в дальнем флигеле дома,  окна которого нам не были видны. Его широкая седеющая голова  с блестящей лысиной была прямо перед нашими глазами. Он сидел,  прислонившись к спинке красного кожаного кресла, ноги его были вытянуты,  изо рта вверх торчала длинная черная сигара. На нем была тужурка цвета  красного вина с черным бархатным воротником. Он держал в руках  длинный документ, который лениво читал, выпуская изо рта кольца дыма. Его  спокойные манеры и удобная поза говорили о том, что  он расположился в кабинете надолго.    

Я  почувствовал, как рука Холмса проскользнула в мою и успокоительно  ее пожала. Он как бы говорил мне, что предвидел такой оборот  и не волнуется. Я не знал, видит ли он то, что было  видно мне, а именно, что дверца сейфа закрыта неплотно и что  Милвертон в любую минуту может заметить это. Про себя я решил, что  если он обнаружит открытый сейф, — я тотчас выскочу  из своей засады, наброшу ему на голову свое пальто, свяжу его  и остальное предоставлю Холмсу. Но Милвертон ни разу  не поднял глаз. Он неторопливо прочитывал бумаги, которые держал  в руках, переворачивая страницу за страницей. Я надеялся, что он пойдет  в спальню, когда кончит читать документ и докурит сигару;  но не успел он окончить ни то, ни другое, как  случилось нечто неожиданное.    

Я  заметил, что Милвертон несколько раз взглянул на часы, а однажды  встал и снова сел, проявляя нетерпение. Но мне и в голову  не приходило, что у него могло быть назначено свидание в такой  неурочный час. Вдруг со стороны веранды до моего слуха донесся слабый  звук шагов. Милвертон бросил бумаги и вытянулся на стуле. Скоро  послышался легкий стук в дверь. Милвертон встал и открыл ее.    

— Вы опоздали  на полчаса, — произнес он резко.    

Так вот  объяснение открытой двери и ночного бдения Милвертона! Мы услыхали  легкое шуршание женского платья. Я сдвинул было портьеры, так как теперь  лицо Милвертона было обращено к нам. Но любопытство взяло верх,  и я снова чуть-чуть раздвинул их. Милвертон уже сидел в кресле,  и его черная сигара так же заносчиво торчала вверх. В середине  комнаты, освещенная электрическим светом, стояла высокая, стройная женщина  в темном капюшоне, стянутом у подбородка, с лицом, скрытым  вуалью. Женщина быстро и прерывисто дышала, и вся ее гибкая  фигура дрожала от сильного волнения.    

     

    

     

— Вы,  милая, лишили меня ночного отдыха, — сказал Милвертон. — Надеюсь,  я буду вознагражден за это. Вы не могли прийти раньше?    

Женщина  покачала головой.    

— Ну,  не могли так не могли. Вы говорите, графиня немилостиво  обращается с вами. У вас теперь есть возможность расквитаться  с ней. Да что с вами, девушка? Что вы так дрожите? Вот так.  Подбодритесь! А теперь приступим к делу. — Он вынул  из ящика записку. — Вы говорите, что имеете пять писем, компрометирующих  графиню д'Альбер. Вы желаете их продать, я желаю их купить.  Хорошо. Остается определить цену. Я, конечно, должен посмотреть письма,  действительно ли это то, что надо… Господи, да вы ли это?    

Женщина,  не говоря ни слова, подняла вуаль и отбросила с головы  капюшон. Я увидел красивую брюнетку с правильными, тонкими чертами,  нос с изящной горбинкой, густые черные брови над горящими ненавистью  глазами и тонкие губы, изогнутые зловещей улыбкой.    

— Да,  это я, — ответила она. — Несчастная, которую вы погубили.    

Милвертон  рассмеялся, но в смехе его послышался страх.    

— Вы были  так упрямы, — сказал он. — Зачем было доводить дело  до крайности? Уверяю вас, по собственному желанию я и мухи бы  не обидел. Но всякий человек по-своему зарабатывает на хлеб. Что  же мне оставалось делать? Я назначил цену, которая вам по средствам.  Вы не хотели заплатить.    

— И тогда  вы послали письма моему мужу; это надорвало сердце благороднейшему  из людей. Я недостойна была завязывать ему шнурки на ботинках.  И он умер. Вы помните ту ночь, когда здесь, в этом  кабинете, я просила, умоляла вас о милосердии,  а вы расхохотались мне в лицо? Вы и сейчас пытаетесь  смеяться, но губы ваши дрожат. Негодяй! Трусливая тварь! Вы не думали,  что еще раз увидите меня? Но именно в ту ночь я узнала, как  можно проникнуть к вам, когда вы один. Ну-с, Чарльз Милвертон, что  еще вы хотите сказать?    

— Не воображайте,  что вы испугали меня, — ответил Милвертон, поднимаясь  на ноги. — Стоит мне крикнуть, явятся слуги и схватят вас.  Но я буду снисходителен, ведь гнев ваш так понятен. Уходите отсюда.  И кончим этот разговор.    

Но  женщина не двинулась с места, держа руку под плащом и все так же  зловеще улыбаясь.    

— Вам  больше не удастся погубить ничью жизнь, как вы погубили мою.  Вы больше не будете терзать сердца, как истерзали мое. Я спасу  мир от ядовитой гадины. Получай, собака!    

В  ее руке блеснул маленький пистолет. Один выстрел, другой, третий… Дуло  пистолета было в полуметре от груди Милвертона. Он пошатнулся,  упал на стол, закашлялся, цепляясь за бумаги. Затем, шатаясь,  поднялся и шагнул из-за стола. Грянул шестой выстрел, и он упал  на пол.    

— Вы убили  меня, — успел только прошептать он.    

     

    

     

Женщина  пристально посмотрела на него и ударила каблуком по его лицу. Потом  снова посмотрела — Милвертон не вскрикнул, не двинулся.  Зашуршали юбки, в душной комнате повеяло ночной свежестью,  и мстительница удалилась.    

Никакое  вмешательство с нашей стороны не могло бы спасти этого человека  от его судьбы; если бы не Холмс, схвативший меня за руку, когда  женщина посылала пулю за пулей в шатающегося Милвертона,  я бросился бы ему на помощь. Я понял, что означает его твердое  рукопожатие. Это не наше дело, правосудие наконец настигло мерзавца,  у нас свои обязанности и своя цель, которую мы не должны  терять из виду. Только что женщина исчезла, как Холмс быстрыми, неслышными  шагами подошел к внутренней двери и повернул ключ в замке.  В тот же момент мы услыхали в доме голоса и бегущие шаги.  Выстрелы подняли весь дом. С невозмутимым видом Холмс быстро подошел  к сейфу, выгреб обеими руками связки писем и бросил их все  в огонь, потом еще и еще, пока сейф не опустел. Кто-то нажал  ручку и стал колотить в дверь. Холмс бросил по сторонам беглый  взгляд. На столе Милвертона лежало испачканное кровью письмо —  вестник смерти. Холмс бросил в камин и его. Затем вынул ключ  из замка наружной двери, выпустил меня, вышел сам и запер дверь.    

— Сюда,  Уотсон, — сказал он, — надо перелезть через стену сада.    

Я  не представлял себе, что тревога может так быстро охватить дом.  Оглянувшись, я увидел, что все окна сверкают огнями. Парадная дверь была  отперта, по аллее бежали люди. Сад кишел народом. Кто-то заметил, как  мы выбежали с веранды, закричал и бросился за нами. Холмс  хорошо знал каждую дорожку сада, и он уверенно бежал вперед между  кустами и деревьями. Я ни на шаг не отставал  от него. За мной по пятам — я слышал его дыхание —  мчался наш преследователь. Путь преградила шестифутовая стена. Холмс перескочил  через нее. Я тоже прыгнул и, уцепившись за край, почувствовал, как  чья-то рука схватила меня за ногу. Я выдернул ее, вскарабкался  на верх стены, усыпанный битым стеклом, и упал в кусты лицом  вниз. Холмс в одно мгновение поставил меня на ноги,  и мы бросились бежать по огромной Хемстедской пустоши.  Мы пробежали приблизительно две мили, когда Холмс наконец остановился  и стал прислушиваться.    

Вокруг  нас царило абсолютное безмолвие. Мы ушли от погони. Мы спасены.    

На  следующее утро, когда, позавтракав, мы курили свои трубки, в нашей  скромной гостиной появился инспектор Лестрейд из Скотленд-Ярда. Вид  у него был важный и многозначительный.    

— Доброе  утро, мистер Холмс, — произнес он, — доброе утро. Скажите,  пожалуйста, вы сейчас очень заняты?    

— Занят,  но с удовольствием послушаю вас.    

— Не могли  бы вы помочь нам расследовать очень интересное дело, случившееся прошлой ночью  в Хемстеде?    

— Господи! —  воскликнул Холмс. — Что там такое случилось?    

— Убийство…  Крайне драматическое и замечательное. Я знаю, как вы живо  интересуетесь подобными делами, и был бы вам очень обязан, если бы  вы доехали до Аплдор Тауэрс и помогли бы нам. Это — необычное  преступление. Мы с некоторых пор следили за убитым. Между нами  будь сказано, он был изрядный негодяй. У него в сейфе хранились  компрометирующие бумаги, которые он использовал для шантажа. Все эти  бумаги сожжены убийцами. Не похищено ни одного ценного предмета Надо  полагать, что преступники — люди из общества. Они руководствовались,  по-видимому, единственной целью — предотвратить общественную огласку.    

— Преступников  было несколько? — спросил Холмс.    

— Двое.  Их чуть-чуть не поймали на месте преступления. У нас есть  отпечатки их следов, есть их описание; десять шансов против одного,  что мы найдем их. Первый был очень проворен, второго садовнику удалось  было схватить, но тот вырвался. Это был мужчина среднего роста, крепкого  сложения, с широким лицом, толстой шеей, усами и в маске.    

— Приметы  неопределенные, — возразил Шерлок Холмс. — Вполне подойдут хотя бы  к Уотсону.    

— Правда,  подойдут, — улыбнулся инспектор, которому это показалось забавным. —  Точь-в-точь Уотсон.    

— Боюсь,  что я не смогу вам помочь, Лестрейд, — сказал Холмс. — Дело  в том, что я знал этого Милвертона и считаю его одним  из самых опасных людей в Лондоне. По-моему, есть преступления,  на которые не распространяется закон. Личная месть бывает иногда  справедлива. Не надо спорить. Я решил твердо. Мои симпатии  на стороне преступников, а не их жертвы.  Я не возьмусь за это дело.    

Холмс  за все утро ни разу не обмолвился о трагедии, свидетелями  которой мы были. Но я заметил, что он был крайне задумчив  и рассеян, как человек, пытающийся что-то припомнить. Вдруг  он вскочил со стула.    

— Клянусь  Юпитером, Уотсон, — воскликнул он, — я вспомнил! Берите шляпу!  Идемте со мной!    

     

    

     

Чуть  не бегом мы прошли Бейкер-стрит, Оксфорд-стрит и остановились  почти у самой площади Риджент-серкес. Тут, налево, есть окно магазина,  в котором выставлены фотографии знаменитостей дня и известных  красавиц. Глаза Холмса устремились на одну из них, и, следуя  за его взглядом, я увидел портрет гордой красавицы в придворном  платье и с высокой бриллиантовой диадемой на благородной голове.  Я посмотрел на тонко очерченный нос, на густые брови,  на прямой рот и сильный маленький подбородок. У меня  остановилось дыхание, когда я прочел прославленное веками имя великого  сановника и государственного деятеля, чьей женой она была. Мои глаза  встретились с глазами Холмса. Мы отошли от окна,  и он приложил палец к губам.    

 Шесть Наполеонов    

     

The  Adventure of the Six Napoleons      

First  published in Collier’s Weekly, Apr. 1904, with 6 illustrations by Frederic Dorr  Steele,    

and in  the Strand Magazine, May 1904, with 7 illustrations by Sidney Paget.    

     

Мистер  Лестрейд, сыщик из Скотленд-Ярда, нередко навещал нас по вечерам. Шерлок  Холмс охотно принимал его. Лестрейд приносил всевозможные полицейские новости,  а Холмс в благодарность за это выслушивал подробные рассказы  о тех делах, которые были поручены сыщику, и как бы невзначай давал  ему советы, черпая их из сокровищницы своего опыта и обширных познаний.    

Но  в этот вечер Лестрейд говорил только о погоде и о газетных  известиях. Потом он вдруг умолк и стал задумчиво сдувать пепел  с сигареты. Холмс пристально посмотрел на него.    

— У вас  есть для меня какое-то интересное дело?    

— О нет,  мистер Холмс, ничего интересного!    

— В таком  случае, расскажите.    

Лестрейд  рассмеялся:    

— От вас  ничего не скроешь, мистер Холмс. У меня действительно есть  на примете один случай, но такой пустяковый, что я не хотел  утруждать вас. Впрочем, пустяк-то пустяк, однако довольно странный пустяк,  а я знаю, что вас особенно тянет ко всему необычному. Хотя, по  правде сказать, это дело, скорее всего, должно бы занимать доктора Уотсона,  а не нас с вами.    

— Болезнь? —  спросил я.    

— Сумасшествие.  И притом довольно странное сумасшествие. Трудно представить себе человека,  который, живя в наше время, до такой степени ненавидит Наполеона  Первого, что истребляет каждое его изображение, какое попадется на глаза.    

Холмс  откинулся на спинку кресла:    

— Это  дело не по моей части.    

— Вот-вот,  я так и говорил. Впрочем, если человек этот совершает кражу  со взломом и если те изображения Наполеона, которые  он истребляет, принадлежат не ему, а другим, он из рук  доктора попадает опять-таки к нам.    

Холмс  выпрямился снова:    

— Кража  со взломом! Это куда любопытнее. Расскажите же мне все до малейшей  подробность.    

     

    

     

Лестрейд  вытащил служебную записную книжку и перелистал ее, чтобы освежить свою  память.    

— О первом  случае нам сообщили четыре дня назад, — сказал он. — Случай этот  произошел в лавке Морза Хэдсона, который торгует картинами и статуями  на Кеннингтон-роуд. Приказчик на минуту вышел из магазина и вдруг  услышал какой-то треск. Он поспешил назад и увидел, что гипсовый бюст  Наполеона, стоявший на прилавке вместе с другими произведениями  искусства, лежит на полу, разбитый вдребезги. Приказчик выскочил  на улицу, но хотя многие прохожие утверждали, что видели человека,  выбежавшего из лавки, приказчику не удалось догнать его. Казалось,  это один из тех случаев бессмысленного хулиганства, которые совершаются  время от времени… Так об этом и доложили подошедшему констеблю.  Гипсовый бюст стоил всего несколько шиллингов, и все дело представлялось  таким мелким, что не стоило заводить следствие.    

Новый  случай, однако, оказался более серьезным и притом не менее странным.  Он произошел сегодня ночью. На Кеннингтон-роуд, всего  в нескольких сотнях шагов от лавки Морза Хэдсона, живет хорошо известный  врач, доктор Барникот, у которого обширнейшая практика на южном  берегу Темзы. Доктор Барникот горячий поклонник Наполеона. Весь его дом битком  набит книгами, картинами и реликвиями, принадлежавшими французскому  императору. Недавно он приобрел у Морза Хэдсона две одинаковые  гипсовые копии знаменитой головы Наполеона, вылепленной французским скульптором  Девином. Одну из этих копий он поместил у себя в квартире  на Кеннингтон-роуд, а вторую поставил на камин  в хирургической на Лауэр-Брикстон-роуд. Вернувшись сегодня утром  домой, доктор Барникот обнаружил, что ночью его дом подвергся ограблению,  но при этом ничего не похищено, кроме гипсового бюста, стоявшего  в прихожей. Грабитель вынес бюст из дома и разбил о садовую  решетку. Поутру возле решетки была найдена груда осколков.    

Холмс  потер руки.    

— Случай  действительно необыкновенный! — сказал он.    

— Я был  уверен, что вам этот случай понравится. Но я еще не кончил.  К двенадцати часам доктор Барникот приехал к себе  в хирургическую, и представите себе его удивление, когда он обнаружил,  что окно хирургической открыто и по всему полу разбросаны осколки второго  бюста. Бюст был разбит на самые мелкие части. Мы исследовали оба  случая, но нам не удалось выяснить, кто он, этот преступник… или этот  безумец, занимающийся такими хищениями. Вот, мистер Холмс, все факты.    

— Они  оригинальны и даже причудливы, — сказал Холмс. — Мне хотелось бы  знать, являлись ли бюсты, разбитые в комнатах доктора Барникота, точными  копиями того бюста, который был разбит в лавке Морза Хэдсона?    

— Их отливали  в одной и той же форме.    

— Значит,  нельзя утверждать, что человек, разбивший бюсты, действовал под влиянием ненависти  к Наполеону. Если принять во внимание, что в Лондоне находится  несколько тысяч бюстов, изображающих великого императора, трудно предположить,  что неизвестный фанатик совершенно случайно начал свою деятельность  с уничтожения трех копий одного и того же бюста.    

— Это  и мне приходило в голову, — сказал Лестрейд. — Что  вы об этом думаете, доктор Уотсон?    

— Помешательства  на одном каком-нибудь пункте безгранично разнообразны, — ответил  я. — Существует явление, которое современные психологи называют  «навязчивая идея». Идея эта может быть совершенно пустячной, и человек,  одержимый ею, может быть здоров во всех других отношениях. Предположим,  что этот маньяк слишком много читал о Наполеоне или, скажем, узнал  о какой-нибудь обиде, нанесенной его предкам во время наполеоновских  войн. У него сложилась «навязчивая идея», и под ее влиянием  он оказался способным на самые фантастические выходки.    

— Ваша  теория нам не подходит, мой милый Уотсон, — сказал Холмс, покачав  головой, — ибо никакая «навязчивая идея» не могла бы подсказать  вашему занимательному маньяку, где находятся эти бюсты.    

— А вы как  это объясните?    

— Я и не пытаюсь  объяснить. Я только вижу, что в эксцентрических поступках этого  джентльмена есть какая-то система.    

Дальнейшие  события произошли быстрее и оказались гораздо трагичнее, чем  мы предполагали. На следующее утро, когда я одевался  в своей спальне, Холмс постучал ко мне в дверь и вошел,  держа в руке телеграмму. Он прочел ее вслух:    

     

«Приезжайте  немедленно в Кенсингтон, Питт-стрит, 131. Лестрейд»    

     

— Что  это значит? — спросил я.    

— Не знаю.  Это может значить все что угодно. Но, мне кажется, это продолжение истории  с бюстами. Если я не ошибаюсь, из этого следует, что наш  друг маньяк перенес свою деятельность в другую часть Лондона… Кофе  на столе, Уотсон, и кэб у дверей.    

Через  полчаса мы были уже на Питт-стрит — в узеньком переулочке,  тянувшемся параллельно одной из самых оживленных лондонских магистралей. Дом  № 131 оказался почтенным плоскогрудым строением, в котором  не было ничего романтического. Когда мы подъехали, перед его садовой  решеткой стояла толпа зевак. Холмс даже присвистнул.    

— Черт  побери, да ведь тут по крайней мере убийство!    

Лестрейд  вышел нам навстречу с очень угрюмым лицом и провел нас  в гостиную, по которой взад и вперед бегал необыкновенно растрепанный  пожилой человек во фланелевом халате. Его нам представили.  Он оказался хозяином дома, мистером Хорэсом Харкером, газетным работником  Центрального синдиката печати.    

     

    

     

— История  с Наполеонами продолжается, — сказал Лестрейд.    

— Вчера  вечером она заинтересовала вас, мистер Холмс, и я подумал, что вам  будет приятно принять участие в ее расследовании, особенно теперь,  когда она привела к такому мрачному событию.    

— К какому  событию?    

— К убийству…  Мистер Харкер, расскажите, пожалуйста, этим джентльменам все, что произошло.    

Человек  в халате повернул к нам свое расстроенное лицо.    

— Странная  вещь, — сказал он. — Всю жизнь я описывал в газетах  события, случавшиеся с другими людьми, а вот когда наконец  у меня самого произошло такое большое событие, я до того  растерялся, что двух слов не могу написать. Впрочем, ваше имя мне знакомо,  мистер Шерлок Холмс, и, если вам удастся разъяснить нам это загадочное дело,  я буду вознагражден за досадную необходимость снова излагать все  происшествие.    

Холмс  сел и принялся слушать.    

— Это  убийство связано с бюстом Наполеона, который я купил месяца четыре  назад. Он достался мне по дешевке в магазине братьев Хардинг возле  Хай-стритского вокзала. Обычно свои статьи я пишу по ночам и часто  засиживаюсь за работой до утра. Так было и сегодня. Я сидел  в своей норе в самом конце верхнего этажа, как вдруг около трех часов  снизу до меня донесся какой-то шум. Я прислушался, но шум  не повторился, и я решил, что шумели на улице.  Но минут через пять я внезапно услышал ужасающий вопль — никогда  еще, мистер Холмс, не приходилось мне слышать таких страшных звуков. Этот  вопль будет звучать у меня в ушах до самой смерти. Минуту или  две я просидел неподвижно, оцепенев от страха, потом взял кочергу  и пошел вниз. Войдя в эту комнату, я увидел, что окно распахнуто  и бюст, стоявший на камине, исчез. Я никак не могу понять,  отчего грабитель прельстился этим бюстом. Обыкновеннейший гипсовый слепок,  и цена ему грош. Как вы сами видите, человек, который вздумает  прыгнуть из этого окна, попадет на ступеньки парадного хода. Так как  грабитель, безусловно, удрал именно этим путем, я прошел через прихожую  и открыл наружную дверь. Шагнув в темноту, я споткнулся и чуть  не упал на лежавшего там мертвеца. Я пошел и принес лампу.  У несчастного на горле зияла рана. Все верхние ступени были залиты кровью.  Он лежал на спине, подняв колени и раскрыв рот. Это было ужасно.  Он будет мне сниться каждую ночь. Я засвистел в свисток  и тотчас же потерял сознание. Больше ничего я не помню.  Я очнулся в прихожей. Рядом стоял полисмен.    

— Кто  был убитый? — спросил Холмс.    

— Этого  определить не удалось. — сказал Лестрейд. — Можете сами  осмотреть его в мертвецкой. Мы его уже осматривали, но ничего  не узнали. Рослый, загорелый, очень сильный мужчина, еще не достигший  тридцати лет. Одет бедно, но на рабочего не похож. Рядом  с ним в луже крови валялся складной нож с роговой рукоятью.  Не знаю, принадлежал ли он убитому или убийце. На одежде убитого  не было меток, по которым можно было бы догадаться, как его зовут.  В кармане нашли яблоко, веревочку, карту Лондона и фотографию. Вот  она.    

Это был  моментальный снимок, сделанный маленьким аппаратом. На нем был изображен молодой  человек с резкими чертами лица, с густыми бровями, с сильно  развитыми челюстями, выступающими вперед, как у павиана. Вообще в нем  было что-то обезьянье.    

— А что  стало с бюстом? — спросил Холмс, внимательно изучив фотографический  снимок.    

— Бюст  удалось обнаружить только перед самым вашим приходом. Он был найден  в садике перед пустым домом на Кэмпеден-Хауз-роуд. Он разбит  на мелкие куски. Я как раз направляюсь туда, чтобы осмотреть его.  Хотите пойти со мной?    

Место,  где были найдены осколки бюста, находилось всего в нескольких ярдах  от дома. Впервые нам удалось увидеть это изображение великого императора,  вызвавшее столь бешеную и разрушительную ненависть в сердце какого-то  незнакомца. Бюст лежал в траве, разбитый на мелкие куски. Холмс  поднял несколько осколков и внимательно их исследовал.  Я догадался по его напряженному лицу, что он напал на след.    

— Ну что? —  спросил Лестрейд.    

Холмс  пожал плечами.    

— Нам  еще много придется повозиться с этим делом, — сказал он. —  И все-таки… все-таки… все-таки у нас уже есть кое-что для начала.  Этот грошовый бюст в глазах того странного преступника стоил дороже  человеческой жизни. Вот первый факт, установленный нами. Есть и второй  факт, не менее странный. Если единственная цель преступника заключалась  в том, чтобы разбить бюст, отчего он не разбил его в доме  или возле дома?    

— Он был  ошеломлен встречей с тем человеком, которого ему пришлось убить.  Он сам не понимал, что делает.    

— Что  ж, это правдоподобно. Однако я хочу обратить ваше внимание на дом,  стоящий в саду, где был разбит бюст.    

Лестрейд  посмотрел вокруг.    

— Дом  этот пустой, — сказал он, — и преступник знал, что тут его никто  не потревожит.    

— Да, —  возразил Холмс, — но на этой улице есть и другой пустой  дом, и ему нужно было пройти мимо него, чтобы дойти до этого дома.  Почему он не разбил бюст возле первого пустого дома? Ведь  он понимал, что каждый лишний шаг увеличивает опасность встречи  с кем-нибудь.    

— Я не обратил  на это внимания, — сказал Лестрейд.    

     

    

     

Холмс  ткнул в уличный фонарь, горевший у нас над головой.    

— Здесь  этот человек мог видеть то, что он делает, а там не мог. Вот что  привело его сюда.    

— Вы правы,  черт побери! — сказал сыщик. — Теперь я вспоминаю, что бюст,  принадлежавший доктору Барникоту, был разбит неподалеку от его красной  лампы. Но что нам делать с этим фактом, мистер Холмс?    

— Запомните  его. Впоследствии мы можем наткнуться на обстоятельства, которые  заставят вас вернуться к нему. Какие шаги вы теперь собираетесь  предпринять, Лестрейд?    

— По-моему,  сейчас полезнее всего заняться выяснением личности убитого. Это дело  не слишком трудное. Когда мы будем знать, кто он таков  и кто его товарищи, нам удастся выяснить, что он делал ночью  на Питт-стрит, кого он здесь встретил и кто убил его  на лестнице мистера Хорэса Харкера. Вы не согласны с этим?    

— Согласен.  Но я подошел бы к разрешению этой загадки совсем с другого  конца.    

— С какого?    

— О,  я не хочу влиять на вас. Вы поступайте по-своему,  а я буду поступать по-своему. Впоследствии мы сравним результаты  наших розысков и тем самым поможем друг другу.    

— Отлично, —  сказал Лестрейд.    

— Вы сейчас  возвращаетесь на Питт-стрит и, конечно, увидите мистера Хорэса Харкера.  Так передайте ему, пожалуйста, от моего имени, что, по моему мнению,  прошлой ночью его дом посетил кровожадный безумец, одержимый манией  наполеононенавистничества. Это пригодится ему для статьи.    

Лестрейд  изумленно взглянул на Холмса:    

— Неужели  вы действительно так думаете?    

Холмс  улыбнулся:    

— Так  ли я думаю? Может быть, и не так. Но такая версия покажется  очень любопытной мистеру Хорэсу Харкеру и подписчикам Центрального  синдиката печати… Ну, Уотсон, нам сегодня предстоит хлопотливый день.  Я буду счастлив, Лестрейд, если вы вечером, часов в шесть,  зайдете к нам на Бейкер-стрит. А до тех пор я оставлю  фотографию у себя.    

Мы  с Шерлоком Холмсом отправились пешком на Хай-стрит и зашли  в лавку братьев Хардинг, где бюст был куплен. Молодой приказчик сообщил  нам, что мистер Хардинг явится в лавку только к концу дня,  а он сам не может дать нам никаких сведений, потому что служит  здесь очень недавно. На лице Холмса появилось выражение разочарования  и недовольства.    

— Что  же делать, Уотсон, невозможно рассчитывать на постоянную удачу, —  сказал он наконец. — Придется зайти сюда к концу дня, раз  до тех пор мистера Хардинга здесь не будет. Я, как вы, конечно, догадались,  собираюсь проследить историю этих бюстов с самого начала, чтобы выяснить,  не было ли при их возникновении каких-нибудь странных обстоятельств,  заранее предопределивших их удивительную судьбу. Отправимся пока  к мистеру Морзу Хэдсону на Кеннингтон-роуд и посмотрим,  не прольет ли он хоть немного света на эту загадку.    

Целый  час ехали мы до лавки торговца картинами. Он оказался маленьким  толстым человеком с красным лицом и язвительным характером.    

— Да,  сэр. Разбил на моем прилавке, сэр, — сказал он. — Чего ради  мы платим налоги, если любой негодяй может ворваться к нам  и перепортить товар! Да, сэр, это я продал доктору Барникоту оба  бюста. Стыд и позор, сэр! Анархистский заговор, вот что это такое,  по-моему мнению. Только анархист способен разбить статую. Откуда я достал  эти бюсты? Не понимаю, какое это может иметь отношение к делу.  Ну что ж, если вам действительно нужно знать, я скажу.  Я приобрел их у Хелдера и компании, на Черч— стрит,  в Степни. Это хорошо известная фирма, существующая уже двадцать лет.  Сколько я их купил? Три. Два да один равняются трем. Два  я продал доктору Барникоту, а один был разбит среди белого дня  на моем собственном прилавке. Знаю ли я человека, изображенного  на этой фотографии? Нет, не знаю. Впрочем, знаю. Это Беппо,  итальянец— ремесленник. Иногда исполняет у меня в лавке кое-какую  работу. Может резать по дереву, золотить рамы, всего понемножку. Он ушел  от меня неделю назад, и с тех пор я ничего о нем  не слыхал. Нет, я не знаю, откуда он взялся. Где  он сейчас, тоже не знаю. Я ничего против него не имею.  Работал он неплохо. Он ушел за два дня до того, как  у меня разбили бюст…    

— Что  ж, Морз Хэдсон дал нам больше сведений, чем мы могли ожидать, —  сказал Холмс, когда мы вышли из лавки. — Итак, этот Беппо  принимал участие и в тех событиях, которые произошли  в Кенсингтоне. Ради такого факта не жаль проехать десять миль.  А теперь, Уотсон, едем в Степни, к Хелдеру и компании,  на родину бюстов. Не сомневаюсь, что там мы узнаем много  любопытного.    

Мы  поспешно проехали через фешенебельный Лондон, через Лондон гостиниц, через театральный  Лондон, через литературный Лондон, через коммерческий Лондон, через Лондон  морской и, наконец, въехали в прибрежный район, застроенный доходными  домами. Здесь кишмя кишела беднота, выброшенная сюда со всех концов  Европы. Здесь, на широкой улице, мы нашли ту скульптурную  мастерскую, которую разыскивали. Мастерская находилась в обширном дворе,  наполненном могильными памятниками. Она представляла собой большую комнату,  в которой помещалось человек пятьдесят рабочих, занятых резьбой  и формовкой. Рослый белокурый хозяин принял нас вежливо и дал ясные  ответы на все вопросы Холмса. Записи в его книгах свидетельствовали,  что с мраморной головы Наполеона работы Девина было отформовано множество  копий, но те три бюста, которые около года назад он послал Морзу  Хэдсону, составляли половину отдельной партии из шести штук. Другие три  бюста из этой партии были проданы братьям Хардинг в Кенсингтоне. Нет,  бюсты этой шестерки ничем не отличались от всех остальных. Нет,  он не знает, по какой причине кому-нибудь может прийти в голову  уничтожать эти бюсты, подобная мысль кажется ему просто смешной. Оптовая цена  этих бюстов — шесть шиллингов, но в розничной продаже можно  за них взять двенадцать и даже больше. Бюсты эти изготовляются так:  отливают два гипсовых слепка с двух половинок лица и потом склеивают  оба профиля вместе. Всю эту работу обычно выполняют итальянцы вот в этой  самой комнате. Когда бюст готов, его ставят на стол в коридоре, чтобы  он высох, а потом отправляют на склад. Больше ему нечего нам  рассказать.    

     

    

     

Но тут Холмс  показал хозяину фотографический снимок, и этот снимок произвел  на хозяина потрясающее впечатление. Лицо его вспыхнуло от гнева,  брови нависли над голубыми тевтонскими глазами.    

— А,  негодяй! — закричал он. — Да, я хорошо его знаю. Моя мастерская  пользуется всеобщим уважением, за все время ее существования  в ней только один раз была полиция… по вине вот этого субъекта! Случилось  это больше года назад. Он полоснул на улице ножом другого итальянца  и, удирая от полиции, вбежал ко мне в мастерскую. Здесь он и был  арестован. Его звали Беппо. Фамилии его я не знаю. Я был  справедливо наказан за то, что взял на работу человека,  у которого такое лицо. Впрочем, он был хороший работник, один  из лучших.    

— К чему  его присудили?    

— Тот,  кого он ранил, остался в живых, и поэтому его присудили только  к году тюремного заключения. Не сомневаюсь, что он уже  на свободе, но сюда он не посмеет и носа показать.  У меня работает его двоюродный брат. Пожалуй, он может сообщить вам,  где Беппо.    

— Нет,  нет, — вскричал Холмс, — не говорите его брату ни слова…  умоляю вас, ни одного слова! Дело это очень серьезное. Чем больше  я в него углубляюсь, тем серьезнее оно кажется мне. В вашей торговой  книге помечено, что вы продали эти бюсты третьего июня прошлого года.  А не можете ли вы мне сообщить, какого числа был арестован  Беппо?    

— Я могу  установить это приблизительно по платежной ведомости, — ответил  хозяин. — Да, — продолжал он, порывшись в своих бумагах, —  последнее жалованье было ему выплачено двадцатого мая.    

— Благодарю  вас, — сказал Холмс. — Не буду больше отнимать у вас время  и злоупотреблять вашим терпением.    

Попросив  его на прощание никому не рассказывать о разговоре с нами,  мы вышли из мастерской и вернулись на запад.    

Полдень  давно миновал, когда нам наконец удалось наспех позавтракать в одном  ресторане. У входа в ресторан продавались газеты,  и на особом листке, сообщающем о последних известиях, было  напечатано крупными буквами: «Преступление в Кенсингтоне. Сумасшедший  убийца». Заглянув в газету, мы убедились, что мистеру Хорэсу Харкеру  удалось-таки напечатать свою статью. Два столбца были заполнены сенсационным  и пышным описанием событий, происшедших у него в доме. Холмс  разложил газету на столике и читал, не отрываясь от еды.  Раза два он фыркнул.    

— Все  в порядке, Уотсон, — сказал он. — Послушайте: «Приятно  сознавать, что не может быть разных точек зрения на это событие, ибо  мистер Лестрейд, один из самых опытных полицейских агентов, и мистер  Шерлок Холмс, широко известный консультант и эксперт, сошлись на том,  что цепь причудливых происшествий, окончившихся так трагически, свидетельствует  о безумии, а не о преступлении. Рассказанные нами факты  не могут быть объяснены ничем, кроме помешательства». Печать,  Уотсон, — настоящее сокровище, если уметь ею пользоваться. А теперь,  если вы уже поели, мы вернемся в Кенсингтон и послушаем,  что нам расскажет владелец «Братьев Хардинг».    

Основатель  этого большого торгового дома оказался проворным, вертлявым человеком, очень подвижным  и быстрым, сообразительным и болтливым.    

— Да,  сэр, я уже все знаю из вечерних газет. Мистер Хорэс Харкер — наш  постоянный покупатель. Мы продали ему этот бюст несколько месяцев назад.  Три таких бюста мы получили у Гельдера и компании в Степни.  Они уже проданы. Кому? Я загляну в свою торговую книгу и отвечу  вам. Да, вот тут все записано. Один бюст — мистеру Харкеру, другой —  мистеру Джосайе Брауну, живущему в Чизике, на Лабурнумвэли,  в Лабурнумлодж, а третий-мистеру Сэндфорду, живущему в Рединге,  на Лауэр-Гровроуд.    

Пока  мистер Хардинг говорил, Холмс что-то записывал. Вид у него был чрезвычайно  довольный. Однако он ничего не объяснил мне и только сказал, что  нам нужно торопиться, потому что нас ждет Лестрейд. Действительно, когда  мы приехали на Бейкер-стрит, сыщик уже ждал нас, нетерпеливо шагая по  комнате. По его важному виду нетрудно было догадаться, что день прошел для него  не бесплодно.    

— Как  дела, мистер Холмс? — спросил он.    

— Нам  пришлось как следует поработать, и поработали мы недаром, —  сказал мой друг. — Мы посетили обоих лавочников и хозяина  мастерской. Я проследил судьбу каждого бюста с самого начала.    

— Судьбу  каждого бюста! — воскликнул Лестрейд. — Ладно, ладно, мистер Холмс,  у всякого свои методы, и я не собираюсь спорить  с вами, но мне кажется, что я за день достиг большего, чем  вы. Я установил личность убитого.    

— Да что  вы говорите!    

— И определил  причину преступления.    

— Превосходно!    

— У нас  есть инспектор, специалист по части итальянских кварталов. А на шее  убитого оказался католический крестик. Кроме того, смуглый оттенок его кожи  невольно наводит на мысль, что он уроженец юга. Инспектор Хилл узнал  его с первого взгляда. Его зовут Пьетро Венуччи, он родом  из Неаполя, один из самых страшных головорезов Лондона. Как видите,  все начинает проясняться. Его убийца тоже, вероятно, итальянец. Пьетро  выслеживал его. Он носил в кармане его фотографию, чтобы по ошибке  не зарезать кого-нибудь другого. Он выследил своего врага, видел, как  тот вошел в дом, дождался, когда тот вышел, напал на него  и в схватке получил смертельную рану… Что вы об этом  думаете, мистер Шерлок Холмс?    

Холмс  с жаром пожал ему руки.    

— Превосходно,  Лестрейд, превосходно! — воскликнул он.    

— Но я не вполне  понимаю, как вы объясните уничтожение бюстов.    

— Опять  бюсты! Вы никак не можете выкинуть эти бюсты из головы.  В конце концов, история с этими бюстами — пустяки. Мелкая кража,  за которую можно присудить самое большее к шести месяцам тюрьмы. Вот  убийство — стоящее дело, и, как видите, я уже держу в своих  руках все нити.    

— Как  же вы собираетесь поступить дальше?    

— Очень  просто. Я отправлюсь вместе с Хиллом в итальянский квартал,  мы разыщем человека, изображенного на той фотографии,  и я арестую его по обвинению в убийстве. Хотите пойти  с нами?    

— Едва  ли. Пожалуй, нет. Мне кажется, мы добьемся успеха гораздо проще.  Не могу ручаться, потому что это зависит… Словом, это зависит  от одного обстоятельства, которое не в нашей власти. Два шанса  за успех и один против. Итак, я надеюсь, что, если  вы пойдете со мною сегодня ночью, мы арестуем его.    

— В итальянском  квартале?    

— Нет.  По-моему, гораздо вернее искать его в Чизике. Если вы, Лестрейд, сегодня  ночью поедете со мной в Чизик, я обещаю вам завтра отправиться  с вами в итальянский квартал. От этой отсрочки никакого вреда  не будет. А теперь нужно немного поспать, потому что выходить раньше  одиннадцати часов нет смысла, а вернуться нам удастся, вероятно, только  утром. Пообедайте с нами, Лестрейд, и ложитесь на этот диван.  А вы, Уотсон, позвоните и вызовите рассыльного. Мне необходимо  немедленно отправить письмо.    

Холмс  провел вечер, роясь в кипах старых газет, которыми был завален один  из наших чуланов. Когда он наконец вышел из чулана,  в глазах его сияло торжество, но он ничего не сказал нам  о результатах своих поисков. Я уже так изучил методы моего друга,  что, даже не понимая его замысла целиком, догадывался, каким образом  он рассчитывает захватить преступника. Этот странный преступник теперь  попытается уничтожить два оставшихся бюста, один из которых находится, как  я запомнил, в Чизике. Несомненно, цель нашего ночного похода —  захватить его на месте преступления. Я не мог не восхищаться  хитростью моего друга, который нарочно сообщил вечерней газете совершенно  ложные догадки, чтобы убедить преступника, что тот может действовать без  всякого риска. И я не удивился, когда Холмс посоветовал мне  захватить с собой револьвер. Он сам взял с собой свое любимое  оружие — охотничий хлыст, в рукоять которого налит свинец.    

В  одиннадцать часов у наших дверей остановился экипаж. По Хаммерсмитскому  мосту мы переехали на противоположный берег Темзы. Здесь кучер  получил приказание подождать. Мы пошли пешком и вскоре вышли  на пустынную дорогу, окруженную изящными домиками. Вокруг каждого домика  был маленький сад. При свете уличного фонаря на воротах одного из них  мы прочли надпись: «Вилла Лабурнум». Обитатели дома, вероятно, уже спали,  так как весь дом был погружен во тьму, и только круглое оконце над  входной дверью тускло сияло, бросая пятно света на садовую тропинку.  Мы вошли в ворота и притаились в густой тени деревянного  забора, отделяющего садик от дороги.    

Впрочем,  ожидание наше оказалось недолгим и окончилось самым неожиданным  и странным образом. Внезапно, без всякого предупреждения, садовая калитка  распахнулась, и гибкая темная фигурка, быстрая и подвижная, как  обезьяна, помчалась по садовой тропинке. Мы видели, как она мелькнула  в луче света, падавшем из окна, и исчезла в черной тени.  Наступила долгая тишина, во время которой мы стояли затаив дыхание.  Наконец слабый треск коснулся нашего слуха — это распахнулось окно. Потом  снова наступила тишина. Преступник бродил по дому. Мы внезапно увидели, как  вспыхнул в комнате свет его потайного фонаря. Того, что он искал,  там, вероятно, не оказалось, потому что через минуту свет переместился  в другую комнату.    

— Идемте  к открытому окну. Мы схватим его, когда он выпрыгнет, —  прошептал Лестрейд.    

Но  преступник выпрыгнул из окна раньше, чем мы успели двинуться  с места. Он остановился в луче света, держа под мышкой что-то  белое, потом воровато оглянулся. Тишина пустынной улицы успокоила его.  Повернувшись к нам спиной, он опустил свою ношу на землю,  и через мгновение мы услышали сначала стук сильного удара,  а затем постукивание и потрескивание. Он так погрузился  в свое занятие, что не расслышал наших крадущихся шагов. Холмс, как  тигр, прыгнул ему на спину, а мы с Лестрейдом схватили его  за руки и надели на него наручники. Когда он обернулся,  я увидел безобразное бледное лицо, искаженное злобой, и убедился, что  это действительно тот человек, которого я видел на фотографии.    

     

    

     

Но  не на пленника устремил Холмс все свое внимание. Он самым  тщательным образом исследовал то, что наш пленник вынес из дома. Это был  разбитый вдребезги бюст Наполеона, совершенно такой же, как тот, что  мы видели сегодня поутру. Холмс поочередно подносил к свету каждый  осколок, не пропустив ни одного, но все они нисколько  не отличались от любых других обломков гипса. Едва он успел  закончить свое исследование, как дверь отворилась и перед нами предстал  хозяин дома — добродушный полный мужчина в рубашке и брюках.    

     

    

     

— Мистер  Джосайа Браун, если не ошибаюсь? — сказал Холмс.    

— Да,  сэр. А вы, без сомнения, мистер Шерлок Холмс? Посыльный принес мне вашу  записку, и я поступил так, как вы мне посоветовали.  Мы закрыли все двери и ждали, что произойдет. Рад видеть, что негодяй  не ушел от вас. Пожалуйте, джентльмены, в дом, выпейте  на дорогу.    

Но  Лестрейду хотелось поскорее доставить пленника в надежное убежище,  и через несколько минут наш кэб уже вез нас четверых в Лондон.  Пленник не произнес ни слова; он злобно глядел на нас  из-под шапки курчавых волос.    

В  полицейском участке его тщательно обыскали, но не нашли ничего, кроме  нескольких шиллингов и длинного кинжала, на рукояти которого были  обнаружены следы крови.    

— Все  в порядке, — сказал Лестрейд, прощаясь с нами. — Хилл знает  этих людей и без труда установит его личность. Увидите, моя версия  подтвердится полностью. Однако я очень благодарен вам, мистер Холмс,  за то, что вы с таким мастерством устроили преступнику ловушку.  Я до сих пор не совсем понимаю, как вам пришло это  в голову.    

— Боюсь,  в такой поздний час не стоит заниматься разъяснениями, — сказал  Холмс. — Кроме того, некоторые подробности еще не вполне установлены,  а это дело — одно из тех, которые необходимо доводить  до конца. Если вы заглянете ко мне завтра в шесть,  я докажу вам, что даже сейчас мы еще не вполне понимаем  подлинное значение этого своеобразного дела.    

Посетив  нас на следующий вечер, Лестреид сообщил нам все, что удалось установить  о личности арестованного. Фамилия его неизвестна, а зовут его Беппо.  Это самый отчаянный головорез во всем итальянском квартале. Когда-то  он был искусным скульптором, но потом сбился с пути  и дважды побывал в тюрьме: один раз — за мелкое воровство,  другой раз — за нанесение раны своему земляку. По-английски говорит  он превосходно. До сих пор не выяснено, ради чего  он разбивал бюсты, и он упорно отказывается отвечать  на вопросы об этом. Но полиции удалось установить, что  он сам умеет изготовлять бюсты и что он изготовлял их, работая  в мастерской Гельдера и компании.    

Все эти  сведения, большая часть которых была нам уже известна. Холмс выслушал  с вежливым вниманием, но я, знающий его хорошо, заметил, что мысли  его заняты чем-то другим, и сквозь маску, которую он надел  на себя, ясно увидел, что он чего-то ждет и о чем-то  тревожится. Наконец он вскочил со стула, глаза у него  заблестели. Раздался звонок. Через минуту мы услышали шаги,  и в комнату вошел пожилой краснолицый человек с седыми  бакенбардами. В правой руке он держал старомодный чемоданчик. Войдя,  он поставил его на стол.    

     

    

     

— Можно  видеть мистера Шерлока Холмса?    

Мой друг  поклонился, и на лице его показалась улыбка.    

— Мистер  Сэндфорд из Рединга, если не ошибаюсь? — сказал он.    

— Да,  сэр. Я, кажется, немного запоздал, но расписание поездов составлено так  неудобно… Вы писали мне об имеющемся у меня бюсте.    

— Совершенно  верно.    

— Я захватил  с собой ваше письмо. Вы пишете: «Желая приобрести слепок с бюста  Наполеона работы Девина, я готов заплатить десять фунтов за тот  слепок, который принадлежит вам». Так ли это?    

— Именно  так.    

— Ваше  письмо меня очень удивило, потому что я не мог догадаться, каким  образом вы узнали, что у меня есть этот бюст.    

— А между  тем все это объясняется очень просто. Мистер Хардинг, владелец торгового дома  «Братья Хардинг», сказал мне, что продал вам последнюю копию этого бюста,  и сообщил мне ваш адрес.    

— Понимаю.  А он сказал вам, сколько я заплатил ему за этот бюст?    

— Нет,  не говорил.    

— Я человек  честный, хотя и не слишком богатый. Я заплатил за этот бюст  только пятнадцать шиллингов, и я хочу поставить вас об этом  в известность, прежде чем получу от вас десять фунтов.    

— Такая  щепетильность делает вам честь, мистер Сэндфорд. Но я сам назвал эту  цену и не намерен от нее отказываться.    

— Это  очень благородно с вашей стороны, мистер Холмс. Я, согласно вашей просьбе,  захватил бюст с собой. Вот он.    

Он  раскрыл чемодан, и наконец мы увидели у себя на столе в совершенно  исправном состоянии тот бюст, который до сих пор нам удавалось видеть  только в осколках.    

Холмс  вынул из кармана листок бумаги и положил на стол десятифунтовый  кредитный билет.    

— Будьте  любезны, мистер Сэндфорд, подпишите эту бумагу в присутствии вот этих  свидетелей. Здесь сказано, что вы уступаете мне все права, вытекающие  из владения этим бюстом. Я, как видите, человек предусмотрительный.  Никогда нельзя знать заранее, как впоследствии обернутся обстоятельства… Благодарю  вас, мистер Сэндфорд. Вот ваши деньги. Желаю вам всего хорошего.    

Когда  наш посетитель удалился, Шерлок Холмс снова удивил нас. Он начал  с того, что достал из комода чистую белую скатерть и накрыл ею  стол. Потом он поставил только что купленный бюст на самую середину  скатерти. Затем он поднял свой охотничий хлыст и тяжелой его рукоятью  стукнул Наполеона по макушке. Бюст разлетелся на куски, и Холмс самым  тщательным образом оглядел каждый кусок. Наконец с победным криком  он протянул нам осколок, в котором находилось что-то круглое, темное,  похожее на изюминку, запеченную в пудинге.    

— Джентльмены! —  воскликнул он. — Разрешите представить вам знаменитую черную жемчужину  Борджиев![11]  Мы с Лестрейдом молчали; затем, охваченные внезапным порывом, начали  аплодировать, как аплодируют в театре удачной развязке драмы. Бледные щеки  Холмса порозовели, и он поклонился нам, как кланяется драматург,  вызванными на сцену рукоплесканиями зрителей. — Да,  джентльмены, — сказал он, — это самая знаменитая жемчужина во всем  мире, и, к счастью, мне путем размышлений удалось проследить  ее судьбу от спальни князя Колонны в гостинице «Дакр», где она  пропала, до внутренностей последнего из шести бюстов Наполеона,  изготовленных в мастерской Хелдера и компании, в Степни.    

Вы,  конечно, помните, Лестрейд, сенсационное исчезновение этого драгоценного камня  и безуспешные попытки лондонской полиции найти его. Полиция обращалась  за помощью даже ко мне, но и я был бессилен помочь.  Подозрения пали на горничную княгини, родом итальянку. Всем было известно,  что у этой горничной есть в Лондоне брат, но никаких связей  между ними установить не удалось. Горничную звали Лукреция Венуччи,  и я не сомневаюсь, что Пьетро, которого убили двое суток назад,  был ее братом. Я просмотрел старые газеты и обнаружил, что  исчезновение жемчужины произошло за два дня до ареста Беппо.  А Беппо был арестован в мастерской Хелдера и компании как раз  в то время, когда там изготовлялись эти бюсты.    

Теперь  вам ясна последовательность событий. Жемчужина была у Беппо. Возможно,  он украл ее у Пьетро; возможно, он был сам соучастником  Пьетро; возможно, он был посредником между Пьетро и его сестрой.  В сущности, для нас не важно, которое из этих предположений  правильное. Для нас важно, что жемчужина у него была как раз в то время,  когда за ним погналась полиция.    

Он вбежал  в мастерскую, где работал. Он знал, что у него есть всего  несколько минут для того, чтобы спрятать необычайной ценности добычу, которую  непременно найдут, если станут его обыскивать. Шесть гипсовых бюстов Наполеона  сохли в коридоре. Один из них был еще совсем мягкий. Беппо, искусный  работник, мгновенно проделал отверстие во влажном гипсе, сунул туда  жемчужину и несколькими мазками придал бюсту прежний вид. Это было  превосходное хранилище, найти там жемчужину невозможно. Но Беппо  приговорили к году тюремного заключения, а тем временем все шесть  бюстов были проданы в разные концы Лондона. Он не мог знать,  в котором из них находится его сокровище. Только разбив все бюсты,  он мог найти жемчужину.    

Однако  Беппо не отчаивался. Он принялся за поиски вдохновенно  и последовательно. С помощью двоюродного брата, работавшего  у Хелдера, он узнал, каким фирмам были проданы эти бюсты. Ему посчастливилось  получить работу у Морза Хэдсона, и он выследил три бюста.  В этих трех жемчужины не оказалось. С помощью своих сородичей  он разведал, кому были проданы остальные три бюста. Первый из них  находился у Харкера. Тут Беппо был выслежен своим сообщником, который  считал его виновником пропажи жемчужины, и между ними произошла схватка.    

— Если  Пьетро был его сообщником, для чего он таскал с собой его  фотографию? — спросил я.    

— Чтобы  можно было расспрашивать о нем у посторонних, это наиболее вероятное  предположение. Словом, я пришел к убеждению, что после убийства Беппо  не только не отложит, а, напротив, ускорит свои поиски. Он постарается  опередить полицию, боясь, как бы она не разнюхала его тайну. Конечно,  я не мог утверждать, что он не нашел жемчужины  в бюсте, принадлежавшем Харкеру. Я даже не знал наверняка, что  это именно жемчужина, но для меня было ясно, что он что-то ищет, так  как он разбивал похищенные бюсты только в тех местах, где был свет.  Бюст у Харкера был один из трех, и, следовательно, шансы были распределены  именно так, как я говорил вам: один шанс «против» и два — «за».  Оставались два бюста, и было ясно, что он начнет с того, который  находится в Лондоне. Я предупредил обитателей дома, чтобы избежать  второй трагедии, и мы достигли блестящих результатов. К этому  времени я уже твердо знал, что мы охотимся за жемчужиной  Борджиев. Имя убитого связало все факты воедино. Оставался всего один  бюст — тот, который находился в Рединге, — и жемчужина  могла быть только в нем. Я купил этот бюст в вашем присутствии.  И вот жемчужина.    

Мы  несколько мгновений молчали.    

— Да, —  сказал Лестрейд, — много раз убеждался я в ваших необычайных способностях,  мистер Холмс, но такого мастерства мне еще встречать не приходилось.    

— Спасибо! —  сказал Холмс. — Спасибо!    

 Три студента    

     

The  Adventure of the Three Students      

First  published in the Strand Magazine, June 1904, with 7 illustrations by Sidney Paget,    

and in  Collier’s Weekly, Sep. 1904, with 9 illustrations by Frederic Dorr Steele.    

     

В 1895  году ряд обстоятельств — я не буду здесь на них  останавливаться — привел мистера Шерлока Холмса и меня в один  из наших знаменитых университетских городов; мы пробыли там несколько  недель и за это время столкнулись с одним происшествием,  о котором я собираюсь рассказать, не слишком запутанным,  но весьма поучительным. Разумеется, любые подробности, позволяющие  читателю определить, в каком колледже происходило дело или кто был  преступник, неуместны и даже оскорбительны. Столь позорную историю можно  было бы предать забвению безо всякого ущерба. Однако с должным тактом  ее стоит изложить, ибо в ней проявились удивительные способности  моего друга. В своем рассказе я постараюсь избегать всего, что  позволит угадать, где именно это случилось или о ком идет речь.    

Мы  остановились тогда в меблированных комнатах неподалеку от библиотеки,  где Шерлок Холмс изучал древние английские хартии, — его труды привели  к результатам столь поразительным, что они смогут послужить предметом  одного из моих будущих рассказов. И как-то вечером нас посетил один  знакомый, мистер Хилтон Сомс, — преподаватель колледжа Святого Луки.  Мистер Сомс был высок и худощав и всегда производил впечатление  человека нервозного и вспыльчивого. Но на сей раз он просто  не владел собой, и по всему было видно; что произошло нечто  из ряда вон выходящее.    

— Мистер  Холмс, не сможете ли вы уделить мне несколько часов вашего  драгоценного времени? У нас в колледже случилась пренеприятная  история, и, поверьте, если бы не счастливое обстоятельство, что  вы сейчас в нашем городе, я бы и не знал, как мне  поступить.    

— Я очень  занят, и мне не хотелось бы отвлекаться от своих занятий, —  отвечал мой друг. — Советую вам обратиться в полицию.    

— Нет,  нет, уважаемый сэр, это невозможно. Если делу дать законный ход, его уже  не остановишь, а это как раз такой случай, когда следует любым путем  избежать огласки, чтобы не бросить тень на колледж. Вы известны  своим тактом не менее, чем талантом расследовать самые сложные дела,  и я бы ни к кому не обратился, кроме вас. Умоляю вас,  мистер Холмс, помогите мне.    

Вдали  от милой его сердцу Бейкер-стрит нрав моего друга отнюдь  не становился мягче. Без своего альбома газетных вырезок, без химических  препаратов и привычного беспорядка Холмс чувствовал себя неуютно.  Он раздраженно пожал плечами в знак согласия, и наш визитер,  волнуясь и размахивая руками, стал торопливо излагать суть дела.    

— Видите  ли, мистер Холмс, завтра первый экзамен на соискание стипендии Фортескью,  и я один из экзаменаторов. Я преподаю греческий язык,  и первый экзамен как раз по греческому. Кандидату на стипендию дается  для перевода большой отрывок незнакомого текста. Этот отрывок печатается  в типографии, и, конечно, если бы кандидат мог приготовить его заранее,  у него было бы огромное преимущество перед другими экзаменующимися. Вот  почему необходимо, чтобы экзаменационный материал оставался в тайне.    

Сегодня  около трех часов гранки текста прибыли из типографии. Задание —  полглавы из Фукидида. Я обязан тщательно его выверить —  в тексте не должно быть ни единой ошибки. К половине пятого  работа еще не была закончена, а я обещал приятелю быть  у него к чаю. Уходя, я оставил гранки на столе. Отсутствовал  я более часа.    

Вы,  наверное, знаете, мистер Холмс, какие двери у нас в колледже —  массивные, дубовые, изнутри обиты зеленым сукном. По возвращении  я с удивлением заметил в двери ключ. Я было подумал, что  это я сам забыл его в замке, но, пошарив в карманах, нашел его  там. Второй, насколько мне известно, у моего слуги, Бэннистера,  он служит у меня вот уже десять лет, и честность его вне подозрений.  Как выяснилось, это действительно был его ключ — он заходил узнать,  не пора ли подавать чай, и, уходя, по оплошности забыл ключ в дверях.  Бэннистер, видимо, заходил через несколько минут после моего ухода.  В другой раз я не обратил бы внимания на его забывчивость,  но в тот день она обернулась весьма для меня плачевно.    

Едва  я взглянул на письменный стол, как понял, что кто-то рылся  в моих бумагах. Гранки были на трех длинных полосах. Когда  я уходил, они лежали на столе. А теперь я нашел одну  на полу, другую — на столике у окна, третью — там, где  оставил…    

     

    

     

Холмс  в первый раз перебил собеседника:    

— На полу  лежала первая страница, возле окна — вторая, а третья — там, где  вы ее оставили?    

— Совершенно  верно, мистер Холмс. Удивительно! Как вы могли догадаться?    

— Продолжайте  ваш рассказ, все это очень интересно.    

— На минуту  мне пришло в голову, что Бэннистер разрешил себе недопустимую  вольность — заглянул в мои бумаги. Но он это категорически  отрицает, и я ему верю. Возможно и другое — кто-то проходил  мимо, заметил в дверях ключ и, зная, что меня нет, решил взглянуть  на экзаменационный текст. Речь идет о большой сумме денег —  стипендия очень высокая, и человек, неразборчивый в средствах, охотно  пойдет на риск, чтобы обеспечить себе преимущество.    

Бэннистер  был очень расстроен. Он чуть не потерял сознание, когда стало ясно,  что гранки побывали в чужих руках. Я дал ему глотнуть бренди,  и он сидел в кресле в изнеможении, пока я осматривал  комнату. Помимо разбросанных бумаг, я скоро заметил и другие следы  незваного гостя. На столике у окна лежали карандашные стружки. Там же  я нашел кончик грифеля. Очевидно, этот негодяй списывал текст в величайшей  спешке, сломал карандаш и вынужден был его очинить.    

— Прекрасно, —  откликнулся Холмс. Рассказ занимал его все больше, и к нему явно  возвращалось хорошее настроение. — Вам повезло.    

— Это  не все. Письменный стол у меня новый, он покрыт отличной красной  кожей. И мы с Бэннистером готовы поклясться — кожа  на нем была гладкая, без единого пятнышка. А теперь  на поверхности стола я увидел порез длиной около трех дюймов —  не царапину, а именно порез. И не только это: я нашел  на столе комок темной замазки или глины, в нем видны какие-то мелкие  крошки, похожие на опилки. Я убежден: эти следы оставил человек,  рывшийся в бумагах. Следов на полу или каких-нибудь других улик,  указывающих на злоумышленника, не осталось. Я бы совсем потерял  голову, не вспомни я, по счастью, что вы сейчас у нас в городе.  И я решил обратиться к вам. Умоляю вас, мистер Холмс, помогите  мне! Надо во что бы то ни стало найти этого человека, иначе  придется отложить экзамен, пока не будет подготовлен новый материал,  но это потребует объяснений, и тогда не миновать скандала, который  бросит тень не только на колледж, но и на весь университет.  У меня одно желание — не допустить огласки.    

— Буду  рад заняться этим делом и помочь вам, — сказал Холмс, поднимаясь  и надевая пальто. — Случай любопытный. Кто-нибудь заходил к вам  после того, как вы получили гранки?    

— Даулат  Рас, студент-индус; он живет на этой же лестнице и приходил  справиться о чем-то, связанном с экзаменами.    

— Он тоже  будет экзаменоваться?    

— Да.    

— Гранки  лежали на столе?    

— Насколько  я помню, они были свернуты трубочкой.    

— Но видно  было, что это гранки?    

— Пожалуй.    

— Больше  у вас в комнате никто не был?    

— Никто.    

— Кто-нибудь  знал, что гранки пришлют вам?    

— Только  наборщик.    

— А ваш  слуга, Бэннистер?    

— Конечно,  нет. Никто не знал.    

— Где  сейчас Бэннистер?    

— Он так  и остался в кресле у меня в кабинете. Я очень спешил  к вам. А ему было так плохо, что он не мог двинуться  с места.    

— Вы не закрыли  дверь на замок?    

— Я запер  бумаги в ящик.    

— Значит,  мистер Сомс, если допустить, что индус не догадался, то человек,  у которого гранки побывали в руках, нашел их случайно,  не зная заранее, что они у вас?    

— По-моему,  да.    

Холмс  загадочно улыбнулся.    

— Ну, —  сказал он, — идемте. Случай не в вашем вкусе, Уотсон, — тут  нужно не действовать, а думать. Ладно, идемте, если хотите. Мистер  Сомс, я к вашим услугам.    

Низкое  окно гостиной нашего друга, длинное, с частым свинцовым переплетом,  выходило в поросший лишайником старинный дворик колледжа.  За готической дверью начиналась каменная лестница с истертыми  ступенями. На первом этаже помещались комнаты преподавателя.  На верхних этажах жили три студента; их комнаты находились одна над  другой. Когда мы подошли, уже смеркалось. Холмс остановился  и внимательно посмотрел на окно. Затем приблизился к нему  вплотную, встал на цыпочки и, вытянув шею, заглянул в комнату.    

     

    

     

— Очевидно,  он вошел в дверь. Окно не открывается, только маленькая  форточка, — сообщил наш ученый гид.    

— Вот  как! — отозвался Холмс и, непонятно улыбнувшись, взглянул на нашего  спутника. — Что же, если здесь ничего не узнаешь, пойдемте  в дом.    

Хозяин  отпер дверь и провел нас в комнату. Мы остановились  на пороге, а Холмс принялся внимательно осматривать ковер.    

— К сожалению,  никаких следов, — сказал он. — Да в сухую погоду  их и не может быть. Слуга ваш, наверно, уже пришел в себя.  Вы думаете, он так и остался в кресле, когда  вы уходили? А в каком именно?    

— Вон  там, у окна.    

— Понятно.  Возле того столика. Теперь входите и вы. Я окончил осматривать ковер.  Примемся теперь за столик. Нетрудно догадаться, что здесь произошло.  Кто-то вошел в комнату и стал лист за листом переносить гранки  с письменного стола на маленький столик к окну — оттуда  он мог следить за двором, на случай, если вы появитесь,  и таким образом в нужную минуту скрыться.    

— Меня  он увидеть не мог, — вставил Сомс, — я пришел через  калитку.    

— Ага,  превосходно! Но как бы то ни было, он устроился  с гранками возле окна с этой целью. Покажите мне все три полосы.  Отпечатков пальцев нет, ни одного! Так, сначала он перенес сюда  первую и переписал ее. Сколько на это нужно времени, если сокращать  слова? Четверть часа, не меньше. Потом он бросил эту полосу  и схватил следующую. Дошел до середины, но тут вернулись вы,  и ему пришлось немедленно убираться прочь; он так торопился, что  не успел даже положить на место бумаги и уничтожить следы. Когда  вы входили с лестницы, вы, случайно, не слышали поспешно  удаляющихся шагов?    

— Как  будто нет.    

— Итак,  неизвестный лихорадочно переписывал у окна гранки, сломал карандаш  и вынужден был, как видите, чинить его заново. Это весьма интересно,  Уотсон. Карандаш был не совсем обычный. Очень толстый, с мягким  грифелем, темно-синего цвета снаружи, фамилия фабриканта вытиснена на нем  серебряными буквами, и оставшаяся часть не длиннее полутора дюймов.  Найдите такой точно карандаш, мистер Сомс, и преступник в ваших  руках. Если я добавлю, что у него большой и тупой перочинный  нож, то у вас появится еще одна улика.    

Мистера  Сомса несколько ошеломил этот поток сведений.    

— Я понимаю  ход ваших мыслей, — сказал он, — но как вы догадались  о длине карандаша?..    

Холмс  протянул ему маленький кусочек дерева с буксами «НН», над которыми  облупилась краска.    

— Теперь  ясно?    

— Нет,  боюсь, и теперь не совсем…    

— Вижу,  что я всегда был несправедлив к вам, Уотсон. Оказывается,  вы не единственный в своем роде. Что означают эти буквы «НН»?  Как известно, чаще всего встречаются карандаши Иоганна Фабера. Значит,  «НН» — это окончание имени фабриканта.    

Он  наклонил столик так, чтобы на него падал электрический свет.    

— Если  писать на тонкой бумаге, на полированном дереве останутся следы. Нет,  ничего не видно. Теперь письменный стол. Этот комок, очевидно, и есть  та темная глина, о которой вы говорили. Формой напоминает полую  пирамидку; в глине, как вы и сказали, заметны опилки. Так, так,  очень интересно! Теперь порез на столе — кожа, попросту говоря,  вспорота. Ясно. Начинается с тонкой царапины и кончается дырой  с рваными краями. Весьма вам признателен за этот интересный случай,  мистер Сомс. Куда ведет эта дверь?    

— Ко мне  в спальню.    

— Вы заходили  туда после того, как обнаружили посягательство на экзаменационный текст?    

— Нет,  я сразу бросился к вам.    

— Позвольте  мне заглянуть в спальню… Какая милая старомодная комната. Будьте любезны,  подождите немного: я осмотрю пол. Нет, ничего интересного. А что это  за портьера? Так, за ней висит одежда. Случись кому-нибудь прятаться  в этой комнате, он забрался бы сюда: кровать слишком низкая,  а гардероб — узкий. Здесь, конечно, никого нет?    

Холмс  взялся за портьеру, и по его слегка напряженной и даже  настороженной позе было видно, что он готов к любой неожиданности.  Он отдернул портьеру, но там мы не увидели ничего, кроме  нескольких костюмов. Холмс обернулся и внезапно наклонился над полом.    

— Ну-ка,  а это что? — воскликнул он. На полу лежала точно такая же  пирамидка из темной вязкой массы, как и на письменном столе.  Холмс на ладони поднес ее к лампе.    

— Ваш  гость, как видите, оставил следы не только в гостиной,  но и в спальне, мистер Сомс.    

— Что  ему было здесь нужно?    

— По-моему,  это вполне очевидно. Вы пришли не с той стороны, откуда  он вас ждал, и он услыхал ваши шаги, когда вы уже были  у самой двери. Что ему оставалось? Он схватил свои вещи  и бросился к вам в спальню.    

— Господи  боже мой, мистер Холмс, значит, все время, пока я разговаривал  с Бэннистером, негодяй сидел в спальне, как в ловушке,  а мы об этом и не подозревали?    

— Похоже,  что так.    

— Но,  возможно, все было иначе, мистер Холмс. Не знаю, обратили ли  вы внимание на окно в спальне.    

— Мелкие  стекла, свинцовый переплет, три рамы, одна на петлях и достаточно  велика, чтобы пропустить человека.    

— Совершенно  верно. И выходит это окно в угол двора, так что со двора одна  его часть не видна совсем. Преступник мог залезть в спальню, оставить  за шторой следы, пройти оттуда в гостиную и, наконец обнаружив, что  дверь не заперта, бежать через нее.    

Холмс  нетерпеливо покачал головой.    

— Давайте  рассуждать здраво, — сказал он. — Как я понял из ваших  слов, этой лестницей пользуются три студента, и они обычно проходят мимо  вашей двери.    

— Да,  их трое.    

— И все  они будут держать этот экзамен?    

— Да.    

— У вас  есть причины подозревать кого-то одного больше других?    

Сомс  ответил не сразу.    

— Вопрос  весьма щекотливый, — проговорил он. — Не хочется высказывать  подозрения, когда нет доказательств.    

— И все-таки  у вас есть подозрения. Расскажите их нам,  а о доказательствах позабочусь я.    

— Тогда  я расскажу вам в нескольких словах о всех троих. Сразу надо мной  живет Гилкрист, способный студент, отличный спортсмен, играет за колледж  в регби и крикет и завоевал первые места в барьерном беге  и прыжках в длину. Вполне достойный молодой человек. Его отец —  печальной известности сэр Джейбс Гилкрист — разорился на скачках.  Сыну не осталось ни гроша, но это трудолюбивый и прилежный  юноша. Он многого добьется.    

На  третьем этаже живет Даулат Рас, индус. Спокойный, замкнутый, как большинство  индусов. Он успешно занимается, хотя греческий — его слабое место.  Работает упорно и методично.    

На самом  верху комната Майлса Макларена. Когда он возьмется за дело,  то добивается исключительных успехов. Это один из самых одаренных  наших студентов, но он своенравен, беспутен и лишен всяких  принципов. На первом курсе его чуть не исключили за какую-то  темную историю с картами. Весь семестр он бездельничал и, должно  быть, очень боится этого экзамена.    

— Значит,  вы подозреваете его?    

— Не берусь  утверждать. Но из всех троих за него, пожалуй, я поручусь  меньше всего.    

— Понимаю.  А теперь, мистер Сомс, познакомьте нас с Бэннистером.    

     

    

     

Слуга  был невысокий человек лет пятидесяти, с сильной проседью, бледный, гладко  выбритый. Он не совсем еще оправился от неожиданного потрясения,  нарушившего мирный ход его жизни. Пухлое лицо его подергивала нервная судорога,  руки дрожали.    

— Мы пытаемся  разобраться в этой неприятной истории, Бэннистер, — обратился  к нему хозяин.    

— Понимаю,  сэр.    

— Если  не ошибаюсь, вы оставили в двери ключ? — сказал Холмс.    

— Да,  сэр.    

— Как  странно, что его случилось с вами в тот самый день, когда  в комнате были столь важные бумаги.    

— Да,  сэр, очень неприятно. Но я забывал ключ и раньше.    

— Когда  вы вошли в комнату?    

— Около  половины пятого. В это время я обычно подаю мистеру Сомсу чай.    

— Сколько  вы здесь пробыли?    

— Я увидел,  что его нет, и сейчас же вышел.    

— Вы заглядывали  в бумаги на столе?    

— Нет,  сэр, как, можно!    

— Почему  вы оставили ключ в двери?    

— У меня  в руках был поднос. Я хотел потом вернуться за ключом.  И забыл.    

— В двери  есть пружинный замок?    

— Нет,  сэр.    

— Значит,  она стояла открытой все время?    

— Да,  сэр.    

— И выйти  из комнаты было просто?    

— Да,  сэр.    

— Вы очень  разволновались, когда мистер Сомс вернулся и позвал вас?    

— Да,  сэр. Такого не случалось ни разу за все годы моей службы.  Я чуть сознания не лишился, сэр.    

— Это  легко понять, А где вы были, когда вам стало плохо?    

— Где,  сэр? Да вот тут, около дверей.    

— Странно,  ведь вы сели на кресло там, в углу. Почему вы выбрали  дальнее кресло?    

— Не знаю,  сэр, мне было все равно, куда сесть.    

— По-моему,  он не совсем ясно помнит, что происходило, мистер Холмс. Вид  у него бил ужасный — побледнел как смерть.    

— Сколько,  вы здесь пробыли по уходе хозяина?    

— С минуту,  не больше. Потом я запер дверь и пошел к себе.    

— Кого  вы подозреваете?    

— Сэр,  я не берусь сказать. Не думаю, что во всем университете  найдется хоть один джентльмен, способный ради выгоды на такой поступок.  Нет, сэр, в это я поверить не могу.    

— Благодарю  вас, это все, — заключил Холмс. — Да, еще один вопрос. Кому-нибудь  из трех джентльменов, у которых, вы служите, вы упоминали  об этой неприятности?    

— Нет,  сэр, никому.    

— А видели  кого-нибудь из них?    

— Нет,  сэр, никого.    

— Прекрасно.  Теперь, мистер Сомс, с вашего позволения осмотрим двор.    

Три  желтых квадрата светились над нами в сгущавшихся сумерках.    

— Все  три пташки у себя в гнездышках, — сказал Холмс, взглянув  наверх. — Эге, а это что такое? Один из них, кажется,  не находит себе места.    

Он  говорил об индусе, чей темный силуэт вдруг появился на фоне спущенной  шторы. Студент быстро шагал взад и вперед во комнате.    

— Мне  бы хотелось на них взглянуть, — сказал Холмс. — Это можно  устроить?    

— Нет  ничего проще, — ответил Сомс. — Наши комнаты — самые старинные  в колледже, и неудивительно, что здесь бывает много посетителей,  желающих на них посмотреть. Пойдемте, я сам вас проведу.    

— Пожалуйста,  не называйте ничьих фамилий! — попросил Холмс, когда  мы стучались к Гилкристу.    

Нам  открыл высокий и стройный светловолосый юноша и, услышав о цели  нашего посещения, пригласил войти.    

     

    

     

Комната  действительно представляла собой любопытный образец средневекового интерьера.  Холмса так пленила одна деталь, что он решил тут же зарисовать  ее в блокнот, сломал карандаш и был вынужден попросить другой  у хозяина, а кончил тем, что попросил у него еще  и перочинный нож. Такая же любопытная история приключилась  и в комнатах у индуса — молчаливого, низкорослого человека  с крючковатым носом. Он поглядывал на нас с подозрением  и явно обрадовался, когда архитектурные исследования Холмса пришли  к концу. Незаметно было, чтобы во время этих визитов Холмс нашел  улику, которую искал. У третьего студента нас ждала неудача. Когда  мы постучали, он не пожелал нам открыть и вдобавок  разразился потоком брани.    

— А мне  плевать, кто вы! Убирайтесь ко всем чертям! — донесся из-за двери  сердитый голос. — Завтра экзамен, и я не позволю, чтоб меня  отрывали от дела.    

Наш гид  покраснел от негодования.    

— Грубиян! —  возмущался он, когда мы спускались по лестнице. — Конечно,  он не мог знать, что это стучу я. Но все-таки его поведение  в высшей степени невежливо, а в данных обстоятельствах  и подозрительно.    

Реакция  Холмса была довольно необычной.    

— Вы не можете  мне точно сказать, какого он роста? — спросил Холмс.    

— По  правде говоря, мистер Холмс, не берусь. Он выше индуса,  но не такой высокий, как Гилкрист. Что-нибудь около пяти футов  и шести дюймов.    

— Это  очень важно, — сказал Холмс. — А теперь, мистер Сомс, разрешите  пожелать вам спокойной ночи.    

Наш гид  вскричал в смятении и испуге:    

— Боже  праведный, мистер Холмс, неужели вы оставите меня в такую минуту! Вы,  кажется, не совсем понимаете, как обстоит дело. Завтра экзамен.  Я обязан принять самые решительные меры сегодня же вечером.  Я не могу допустить, чтобы экзамен состоялся, если кому-то известен  материал. Надо выходить из этого положения.    

— Оставьте  все, как есть. Я загляну завтра поутру, и мы все обсудим. Кто  знает, быть может, к тому времени у меня появятся какие-то дельные  предложения. А пока ничего не предпринимайте, решительно ничего.    

— Хорошо,  мистер Холмс.    

— И будьте  совершенно спокойны. Мы непременно что-нибудь придумаем. Я возьму  с собой этот комок черной глины, а также карандашные стружки.  До свидания.    

Когда  мы вышли в темноту двора, то снова взглянули на окна. Индус  все шагал по комнате. Других не было видно.    

— Ну,  Уотсон, что вы об этом думаете? — спросил Холмс  на улице. — Совсем как игра, которой развлекаются  на досуге, — вроде фокуса с тремя картами, правда? Вот вам трое.  Нужен один из них. Выбирайте. Кто по-вашему?    

— Сквернослов  с последнего этажа. И репутация у него самая дурная.  Но индус тоже весьма подозрителен. Что это он все время расхаживает  взад и вперед?    

— Ну,  это ни о чем не говорит. Многие ходят взад и вперед, когда  учат что-нибудь наизусть.    

— Он очень  неприязненно поглядывал на нас.    

— Вы бы  поглядывали точно так же, если бы накануне трудного экзамена к вам  ворвалась толпа ищущих развлечения бездельников. В этом как раз нет ничего  особенного. И карандаши, и ножи у всех тоже в порядке. Нет,  мои мысли занимает совсем другой человек.    

— Кто?    

— Бэннистер,  слуга. Он каким-то образом причастен к этой истории.    

— Мне  он показался безукоризненно честным человеком.    

— И мне.  Это как раз и удивительно. Зачем безукоризненно честному человеку… Ага,  вот и большой писчебумажный магазин. Начнем поиски отсюда.    

В городе  было всего четыре мало-мальски приличных писчебумажных магазина,  и в каждом Холмс показывал карандашные стружки и спрашивал, есть  ли в магазине такие карандаши. Всюду отвечали, что такой карандаш можно  выписать, но размера он необычного и в продаже бывает  редко. Моего друга, по-видимому, не особенно огорчила неудача;  он только пожал плечами с шутливой покорностью.    

— Не вышло,  мой дорогой Уотсон. Самая надежная и решающая улика не привела  ни к чему. Но, по правде говоря, я уверен, что  мы и без нее сумеем во всем разобраться. Господи! Ведь уже около  девяти, мой друг, а хозяйка, помнится мне, говорила что-то насчет зеленого  горошка в половине восьмого. Смотрите, Уотсон, как бы вам из-за вашего  пристрастия к табаку и дурной привычки вечно опаздывать к обеду  не отказали от квартиры, а заодно, чего доброго, и мне.  Это, право, было бы неприятно, во всяком случае сейчас, пока  мы не решили странную историю с нервным преподавателем,  рассеянным слугой и тремя усердными студентами.    

Холмс  больше не возвращался в тот день к этому делу, хотя после нашего  запоздалого обеда он долго сидел в глубокой задумчивости.  В восемь утра, когда я только что закончил свой туалет,  он пришел ко мне в комнату.    

— Ну,  Уотсон, — сказал он, — пора отправляться в колледж святого Луки.  Вы можете один раз обойтись без завтрака?    

— Конечно.    

— Сомс  до нашего прихода будет как на иголках.    

— А у вас  есть для него добрые вести?    

— Кажется,  есть.    

— Вы решили  эту задачу?    

— Да,  мой дорогой Уотсон, решил.    

— Неужели  вам удалось найти какие-то новые улики?    

— Представьте  себе, да! Я сегодня поднялся чуть свет, в шесть утра б,ыл уже  на ногах, и не зря. Два часа рыскал по окрестности, отмерил,  наверно, не менее пяти миль — и вот, смотрите!    

Он  протянул мне руку. На ладони лежали три пирамидки вязкой тёмной глины.    

— Послушайте,  Холмс, но вчера у вас было только две.    

— Третья  прибавилась сегодня утром. Понятно, что первая и вторая пирамидки того же  происхождения, что и третья. Не так ли, Уотсон? Ну, пошли, надо  положить конец страданиям нашего друга Сомса.    

И,  действительно, мы застали несчастного преподавателя в самом плачевном  состоянии. Через несколько часов начинался экзамен, а он все еще  не знал, как ему поступить — предать ли свершившееся гласности или  позволить виновному участвовать в экзамене на столь высокую  стипендию. Он места себе не находил от волнения и с протянутыми  руками бросился к Холмсу.    

— Какое  счастье, что вы пришли! А я боялся, вдруг вы отчаялись  и решили отказаться от этого дела. Ну, как мне быть? Начинать  экзамен?    

— Непременно.    

— А негодяй…    

— Он не будет  участвовать.    

— Так  вы знаете, кто он?