1 2 3 4 
– Да, устроим засаду. Станьте вот сюда, Лестрейд.  Уотсон, ведь вы бывали в доме? Расположение комнат знаете? Вон те окна с  переплетом – что это?    

– По‑моему, кухня.    

– А следующее, ярко освещенное?    

– Это столовая.    

– Шторы подняты. Вы лучше меня знаете, как туда пройти.  Загляните в окно – что они там делают? Только, ради бога, тише. Как бы вас не  услышали.    

Я подкрался на цыпочках к низкой каменной ограде, окружающей  чахлый садик Стэплтонов, и, пробираясь в ее тени, дошел до того места, откуда  можно было заглянуть в незанавешенное окно.    

В комнате были двое мужчин – сэр Генри и Стэплтон. Они  сидели друг против друга за круглым столом, ко мне в профиль, и курили сигары.  Перед ними стояли чашки с кофе и вино. Стэплтон оживленно говорил о чем‑то, но  баронет сидел бледный и слушал его невнимательно. Ему, вероятно, не давала  покоя мысль о скором возвращении домой по зловещим болотам.    

Но вот Стэплтон встал и вышел из комнаты, а сэр Генри подлил  себе вина в стакан и откинулся на спинку стула, попыхивая сигарой. Я услышал  скрип двери, потом похрустывание гравия на тропинке. Шаги приближались ко мне.  Выглянув из‑за стены, я увидел, что натуралист остановился у небольшого сарая в  углу сада. Звякнул ключ в замке, и в сарае послышалась какая‑то возня. Стэплтон  пробыл там не больше двух минут, снова звякнул ключом, прошел мимо меня и исчез  в доме. Я увидел, что он вернулся к своему гостю; осторожно пробравшись к  товарищам, я рассказал им все это.    

– Значит, женщина не с ними? – спросил Холмс,  когда я кончил.    

– Нет.    

– Тогда где же она? Ведь, кроме кухни и столовой, все  окна темные.    

– Право, не знаю.    

Я уже говорил, что над Гримпенской трясиной стлался густой  белый туман. Он медленно полз в нашу сторону, окружая нас и справа и слева  низким, но плотным валом. Лившийся сверху лунный свет превращал его в мерцающее  ледяное поле, над которым, словно черные пики, вздымались верхушки отдаленных  гранитных столбов. Холмс повернулся в ту сторону и, глядя на эту медленно  подползающую белую стену, нетерпеливо пробормотал:    

– Смотрите, Уотсон, туман движется прямо на нас.    

– А это нехорошо?    

– Хуже некуда! Туман – единственное, что может нарушить  мои планы. Но сэр Генри там не задержится. Уже десять часов. Теперь все – и наш  успех и даже его жизнь – зависит от того, выйдет ли он прежде, чем туман  доползет до тропинки, или нет.    

Ночное небо было чистое, без единого облачка Звезды холодно  поблескивали в вышине, луна заливала болота мягким неверным светом. Прямо перед  нами смутно чернели очертания дома с остроконечной крышей, словно ощетинившейся  трубами, которые четко выступали на звездном небе. Широкие золотые полосы падали  из окон нижнего этажа в сад и дальше, на болота. Одна из них вдруг погасла.  Слуги вышли из кухни. Теперь лампа горела только в столовой, где те двое –  убийца‑хозяин и ничего не подозревающий гость – покуривали сигары и продолжали  свой разговор.    

Белая волокнистая пелена, затянувшая почти все болото, с  каждой минутой приближалась к дому. Первые прозрачные клочья уже завивались у  золотистого квадрата освещенного окна. Дальняя стена сада совсем исчезла в этой  клубящейся мгле, над которой виднелись только верхушки деревьев. Вот белесые  кольца показались с обеих сторон дома и медленно слились в плотный вал, и  верхний этаж с крышей всплыл над ним, точно волшебный корабль на волнах  призрачного моря. Холмс яростно ударил кулаком о камень, за которым мы стояли,  и вне себя от нетерпения топнул ногой.    

– Если он не появится через четверть часа, тропинку  затянет туманом, а через полчаса мы уже не сможем разглядеть собственную руку в  этой тьме.    

– Отойдем немного назад, там выше.    

– Да, пожалуй, так и сделаем.    

По мере того как туман надвигался на нас, мы отступали все  дальше и дальше, пока не очутились в полумиле от дома. Но сплошное белесое  море, посеребренное сверху луной, подбиралось и туда, продолжая свое медленное,  неуклонное наступление.    

– Мы слишком далеко зашли, – сказал Холмс. –  Это уже рискованно: его могут настигнуть прежде, чем он дойдет до нас. Ну, будь  что будет, останемся здесь.    

Он опустился на колени и приложил ухо к земле.    

– Слава богу! Кажется, идет!    

В тишине болот послышались быстрые шаги. Пригнувшись за валунами,  мы напряженно всматривались в подступавшую к нам мутно‑серебристую стену. Шаги  все приближались, и вот из тумана, словно распахнув перед собой занавес,  выступил тот, кого мы поджидали. Увидя над собой чистое звездное небо, он с  удивлением осмотрелся по сторонам. Потом быстро зашагал по тропинке, прошел  мимо нас и стал подниматься вверх по отлогому склону, начинавшемуся сразу за  валунами. На ходу он то и дело оглядывался через плечо, видимо остерегаясь чего‑то.    

– Тсс! – шепнул Холмс и щелкнул курком, –  Смотрите! Вот она!    

В самой гуще подползающего к нам тумана послышался мерный,  дробный топот. Белая стена была от нас уже ярдах в пятидесяти, и мы трое  вперили в нее взгляд, не зная, какое чудовище появится оттуда. Стоя рядом с  Холмсом, я мельком взглянул ему в лицо – бледное, взволнованное, с горящими при  лунном свете глазами. И вдруг оно преобразилось: взгляд стал сосредоточен и  суров, рот приоткрылся от изумления. В ту же секунду Лестрейд вскрикнул от  ужаса и упал ничком на землю. Я выпрямился и, почти парализованный тем  зрелищем, которое явилось моим глазам, потянулся ослабевшей рукой к револьверу.  Да! Это была собака, огромная, черная как смоль. Но такой собаки еще никто из  нас, смертных, не видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза метали  искры, по» морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном  мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем  это адское существо, выскочившее на нас из тумана.    

Чудовище неслось по тропинке огромными прыжками,  принюхиваясь к следам нашего друга. Мы опомнились лишь после того, как оно  промчалось мимо. Тогда и я и Холмс выстрелили одновременно, и раздавшийся вслед  за этим оглушительный рев убедил нас, что по меньшей мере одна из пуль попала в  цель. Но собака не остановилась и продолжала мчаться вперед. Мы видели, как сэр  Генри оглянулся, мертвенно‑бледный при свете луны, поднял в ужасе руки и замер  в этой беспомощной позе, не сводя глаз с чудовища, которое настигало его.    

Но голос взвывшей от боли собаки рассеял все наши страхи.  Кто уязвим, тот и смертен, и если она ранена, значит, ее можно и убить. Боже,  как бежал в ту ночь Холмс! Я всегда считался хорошим бегуном, но он опередил  меня на такое же расстояние, на какое я сам опередил маленького сыщика. Мы  неслись по тропинке и слышали непрекращающиеся крики сэра Генри и глухой рев  собаки. Я подоспел в ту минуту, когда она кинулась на свою жертву, повалила ее  на землю и уже примеривалась схватить за горло. Но Холмс всадил ей в бок одну  за другой пять пуль. Собака взвыла в последний раз, яростно щелкнула зубами,  повалилась на спину и, судорожно дернув всеми четырьмя лапами, замерла. Я  нагнулся над ней, задыхаясь от бега, и приставил дуло револьвера к этой  страшной светящейся морде, но выстрелить мне не пришлось – исполинская собака  была мертва.    

Сэр Генри лежал без сознания там, где она настигла его. Мы  сорвали с него воротничок, и Холмс возблагодарил судьбу, убедившись, что он не  ранен и что наша помощь подоспела вовремя. А потом веки у сэра Генри дрогнули и  он слабо шевельнулся. Лестрейд просунул ему между зубами горлышко фляги с  коньяком, и через секунду на нас глянули два испуганных глаза.    

– Боже мой! – прошептал баронет. – Что это  было? Где оно?    

– Его уже нет, – сказал Холмс. – С  привидением, которое преследовало ваш род, покончено навсегда.    

Чудовище, лежавшее перед нами, поистине могло кого угодно  испугать своими размерами и мощью. Это была не чистокровная ищейка и не  чистокровный мастиф, а, видимо, помесь – поджарый, страшный пес величиной с  молодую львицу. Его огромная пасть все еще светилась голубоватым пламенем,  глубоко сидящие дикие глаза были обведены огненными кругами. Я дотронулся до  этой светящейся головы и, отняв руку, увидел, что мои пальцы тоже засветились в  темноте.    

– Фосфор, – сказал я.    

– Да, и какой‑то особый препарат, – подтвердил  Холмс, потянув носом. – Без запаха, чтобы у собаки не исчезло чутье.  Простите нас, сэр Генри, что мы подвергли вас такому страшному испытанию. Я  готовился увидеть собаку, но никак не ожидал, что это будет такое чудовище. К  тому же нам помешал туман, и мы не смогли оказать псу достойную встречу.    

– Вы спасли мне жизнь.    

– Подвергнув ее сначала опасности… Ну как, можете  встать?    

– Дайте мне еще один глоток коньяку, и тогда все будет  в порядке. Ну вот! Теперь с вашей помощью я встану. А что вы намерены делать  дальше?    

– Пока оставим вас здесь – вы уже достаточно  натерпелись за сегодняшнюю ночь, – а потом кто‑нибудь из нас вернется с вами  домой.    

Баронет попробовал подняться, но не смог. Он был бледен как  полотно и дрожал всем телом. Мы подвели его к валуну. Он сел там, дрожа всем  телом, и закрыл лицо руками.    

– А теперь нам придется уйти, – сказал  Холмс. – Надо кончить начатое дело. Дорога каждая минута. Состав  преступления теперь налицо, остается только схватить преступника… Держу пари, в  доме его уже не окажется, – продолжал Холмс, быстро шагая рядом с нами по  тропинке. – Он не мог не слышать выстрелов и понял, что игра проиграна.    

– Ну что вы! Это было далеко от дома, к тому же туман  приглушает звуки.    

– Можете не сомневаться, что он кинулся следом за  собакой, ведь ее надо было оттащить от тела. Нет, мы его уже не застанем! Но на  всякий случай надо обшарить все уголки.    

Входная дверь была открыта настежь, и, вбежав в дом, мы  быстро осмотрели комнату за комнатой, к удивлению дряхлого слуги, встретившего  нас в коридоре. Свет горел только в столовой, но Холмс взял оттуда лампу и  обошел с ней все закоулки в доме. Человек, которого мы искали, исчез бесследно.  Однако на втором этаже дверь одной из спален оказалась запертой.    

– Там кто‑то есть! – крикнул Лестрейд.    

В комнате послышался слабый стон и шорох. Холмс ударил ногой  чуть повыше замка, и дверь распахнулась настежь. Держа револьверы наготове, мы  ворвались туда.    

Но дерзостного негодяя, за которым мы охотились, не  оказалось и тут. Вместо него глазам нашим предстало нечто до такой степени  странное и неожиданное, что мы замерли на месте.    

Эта комната представляла собой маленький музей. Ее стены  были сплошь заставлены стеклянными ящиками, где хранилась коллекция мотыльков и  бабочек – любимое детище этой сложной и преступной натуры. Посередине  поднималась толстая подпорка, подведенная под трухлявые балясины потолка. И у  этой подпорки стоял человек, привязанный к ней простынями, которые укутывали  его с головы до ног, так что в первую минуту даже нельзя было разобрать, кто  это – мужчина или женщина. Одно полотнище шло вокруг горла, другое закрывало  нижнюю часть лица, оставляя открытыми только глаза, которые с немым вопросом  смотрели на нас, полные ужаса и стыда. В мгновение ока мы сорвали эти путы,  вынули кляп, и к нашим ногам упала не кто иная, как миссис Стэплтон. Голова ее  опустилась на грудь, и я увидел красный рубец у нее на шее от удара плетью.    

– Мерзавец! – крикнул Холмс. – Лестрейд, где  коньяк? Посадите ее на стул. Такие пытки кого угодно доведут до обморока!    

Миссис Стэплтон открыла глаза.    

– Он спасся? – спросила она. – Он убежал?    

– От нас он никуда не убежит, сударыня.    

– Нет, нет, я не про мужа. Сэр Генри… спасся?    

– Да.    

– А собака?    

– Убита!    

У нее вырвался долгий вздох облегчения:    

– Слава богу! Слава богу! Негодяй! Смотрите, что он со  мной сделал! – Она засучила оба рукава, и мы увидели, что ее руки все в  синяках. – Но это еще ничего… это ничего. Он истерзал, он опоганил мою  душу. Пока у меня теплилась надежда, что этот человек любит меня, я все  сносила, все: дурное обращение, одиночество, жизнь, полную обмана… Но он лгал  мне, я была орудием в его руках! – Она не выдержала и разрыдалась.    

– Да, сударыня, у вас нет никаких оснований желать ему  добра, – сказал Холмс. – Так откройте же, где его искать. Если вы  были его сообщницей, воспользуйтесь случаем загладить свою вину – помогите нам.    

– Он может спрятаться только в одном месте, больше ему  некуда деваться, – ответила она. – В самом сердце трясины есть  островок, на котором был когда‑то рудник. Там он и держал свою собаку, и там у  него все приготовлено на тот случай, если придется бежать.    

Холмс посветил в окно лампой. Туман, словно белая вата, лип  к стеклу.    

– Смотрите, – сказал он. – Сегодня ночью  никто не сможет пробраться на Гримпенскую трясину.    

Миссис Стэплтон рассмеялась и захлопала в ладоши. Глаза ее  сверкнули недобрым огнем.    

– Туда‑то он найдет дорогу, а обратно не  выберется! – воскликнула она. – Разве в такую ночь разглядишь вехи?  Мы ставили их вместе, чтобы наметить тропу через трясину. Ах, почему я не  догадалась убрать их сегодня! Тогда он был бы в вашей власти!    

При таком тумане о погоне нечего было и думать. Мы оставили  Лестрейда полновластным хозяином Меррипит‑хаус, а сами вместе с сэром Генри  вернулись в Баскервиль‑холл. Скрывать от него историю Стэплтонов больше было  нельзя. Узнав всю правду о любимой женщине, он мужественно принял этот удар.    

Однако пережитое ночью потрясение не прошло даром для  баронета. К утру он лежал без памяти в горячке под надзором доктора Мортимера.  В дальнейшем им обоим было суждено совершить кругосветное путешествие, и только  после него сэр Генри снова стал тем же веселым, здоровым человеком, какой  приехал когда‑то в Англию наследником этого злополучного поместья.    

А теперь мое странное повествование быстро подходит к концу.  Записывая его, я старался, чтобы читатель делил вместе с нами все те страхи и  смутные догадки, которые так долго омрачали нашу жизнь и завершились такой  трагедией.    

К утру туман рассеялся, и миссис Стэплтон проводила нас к  тому месту, где начиналась тропинка, ведущая через трясину. Эта женщина с такой  охотой и радостью направляла нас по следам мужа, что нам только тогда и стало  ясно, как страшна была ее жизнь. Мы расстались с ней на узкой торфяной полоске,  полуостровом вдававшейся в трясину. Маленькие прутики, воткнутые то там, то  сям, намечали тропу, извивающуюся зигзагом от кочки к кочке, между затянутыми  зеленью окнами, которые преградили бы путь всякому, кто был незнаком с этими  местами. От гниющего камыша и покрытых илом водорослей над трясиной поднимались  тяжелые испарения. Мы то и дело оступались, уходя по колено в темную зыбкую  топь, мягкими кругами расходившуюся на поверхности. Вязкая жижа присасывалась к  нашим ногам, и ее хватка была настолько сильна, что казалось, чья‑то цепкая  рука тянет нас в эти мерзостные глубины. На глаза нам попалось только одно‑единственное  доказательство, что не мы первые идем по этому опасному пути. На кочке,  поросшей болотной травой, лежало что‑то темное. Потянувшись туда. Холмс сразу  ушел по пояс в тину, и если б не мы, вряд ли ему удалось бы когда‑нибудь  почувствовать под ногой твердую землю. Он держал в руке старый черный башмак.  Внутри была метка: «Мейерс. Торонто».    

– Из‑за такой находки стоило принять грязевую ванну.  Вот он, пропавший башмак нашего друга!    

– Брошенный второпях Стэплтоном?    

– Совершенно верно. Он дал собаке понюхать его, когда  наводил ее на след сэра Генри, и так и убежал с ним, а потом бросил. Теперь мы,  по крайней мере, знаем, что до этого места он добрался благополучно.    

Но больше нам ничего не удалось узнать, хотя догадываться мы  могли о многом. Разглядеть на тропинке следы не было никакой возможности – их  сразу же затягивало тиной. Мы решили, что они обнаружатся на более сухом месте,  однако все поиски были тщетны. Если земля говорила правду, то Стэплтону так и  не удалось добраться до своего убежища на островке, к которому он стремился в  ту памятную нам туманную ночь. Этот холодный, жестокий человек был навеки  погребен в самом сердце зловонной Гримпенской трясины, засосавшей его в свою  бездонную глубину.    

Мы нашли немало его следов на опоясанном топью островке, где  он прятал своего страшного сообщника. Огромный ворот и шахта, до половины  заваленная щебнем, говорили, что когда‑то здесь был рудник. Рядом с ним стояли  развалившиеся лачуги рудокопов, которых, вероятно, выгнали отсюда ядовитые  болотные испарения. В одной из этих лачуг мы нашли кольцо в стене, цепь и  множество обглоданных костей. Здесь, вероятно, Стэплтон и держал своего пса.  Среди мусора валялся скелет собаки с оставшимся на нем клочком рыжей шерсти.    

– Боже мой! – воскликнул Холмс. – Да это,  спаниель! Бедный Мортимер больше никогда не уводит своего любимца. Ну что ж,  теперь, я думаю, этот островок открыл нам все свои тайна. Спрятать собаку было  нетрудно, а вот попробуйте заставить ее молчать! Отсюда и шел этот вой, от  которого людям даже днем становилось не по себе. В случае крайней необходимости  Стэплтон мог бы перевести собаку в сарай, поближе к дому, но на такой риск  можно было пойти только в самую критическую минуту, в расчете на близкую  развязку. А вот эта паста в жестянке – тот самый светящийся состав, которым он  смазывал своего пса. Его натолкнуло на эту мысль не что иное, как легенда о  чудовищной собаке Баскервилей, и он решил разделаться таким способом с сэром  Чарльзом. Теперь неудивительно, что злосчастный каторжник с воплями пустился  наутек, когда эдакое страшилище выскочило на него из темноты. Точно так же  поступил и наш друг, да и мы сами были недалеки от этого. Стэплтон хитро  придумал! Уж не говоря о том, что собака помогла бы ему убить его жертву, кто  из здешних фермеров решился бы поближе познакомиться с ней? С такой тварью достаточно  и одной встречи. А ведь ее многие видели на болотах. Я говорил об этом в  Лондоне, Уотсон, и повторяю опять: нам никогда не приходилось иметь дело с  человеком более опасным, чем тот, кто лежит теперь там! – И он показал на  зелено‑бурую трясину, уходившую вдаль, к пологим склонам торфяных болот.    

 Глава XV. ВЗГЛЯД НАЗАД    

     

Был конец ноября. Ненастным, туманным вечером мы с Холмсом  сидели у пылающего камина в кабинете на Бейкер‑стрит. Со времени трагедии,  которая завершила нашу поездку в Девоншир, мой друг успел расследовать два  очень серьезных дела. В первом из них ему удалось разоблачить полковника  Эпвуда, замешанного в скандале, разыгравшемся за карточным столом в клубе  «Патриций», во втором – полностью снять с несчастной мадам Монпенсье обвинение  в убийстве падчерицы, молоденькой мадемуазель Карэр, которая, как известно,  полгода спустя объявилась в Нью‑Йорке и благополучно вышла там замуж. После  успешного разбора двух таких трудных и серьезных дел Холмс был в прекрасном  расположении духа, и, пользуясь этим, я решил выведать у него некоторые  подробности загадочной баскервильской истории. Я терпеливо ждал своего часа,  зная, что Холмс не любит держать в голове сразу по нескольку дел и что его  ясный, логический ум не станет отвлекаться от текущей работы ради воспоминаний  о прошлом.    

В эти дни в Лондоне как раз были сэр Генри и доктор  Мортимер, готовившиеся к далекому путешествию, которое врачи предписали  баронету для укрепления расшатанной нервной системы. Утром они нанесли нам  визит, так что у меня был хороший повод завести разговор, на нужную тему.    

– С точки зрения человека, именующего себя Стэплтоном,  события разворачивались как по‑писаному, – начал Холмс, – но нам все  это казалось чрезвычайно сложным, потому что мы не имели тогда ни малейшего  понятия, чем он руководствуется в своих действиях, и знали только кое‑какие  факты. С тех пор у меня было два разговора с миссис Стэплтон, и все  разъяснилось. Думаю, что теперь загадок уже нет. Можете посмотреть мои заметки  по этому делу в картотеке под литерой «Б».    

– А может, вы изложите ход событий просто по памяти?    

– С удовольствием, хотя и не ручаюсь, что вспомню все  подробности. Когда сосредоточишься на чем‑нибудь одном, прошлые помыслы  улетучиваются из головы. Адвокат, знающий назубок свое очередное дело и  ломающий из‑за него копья в суде, недели через две начисто все забывает. Так и  у меня: каждое новое расследование вытесняет из памяти предыдущее, и  мадемуазель Карэр своей персоной заслонила в моем сознании Баскервиль‑холл.  Завтра передо мной, может быть, встанет следующая загадка, которая, в свою  очередь, заслонит очаровательную француженку и шулера Эпвуда. Но я все‑таки  постараюсь изложить вам всю эту историю, а если я что‑нибудь забуду, вы мне  подскажете.    

Наведенные справки окончательно убедили меня, что фамильный  портрет не лгал и что этот человек действительно из рода Баскервилей. Он  оказался сыном того Роджера Баскервиля, младшего брата сэра Чарльза, которому  пришлось бежать в Южную Америку, где он и женился, и после него остался сын,  носивший отцовскую фамилию. Сей небезызвестный вам молодчик женился на некой  Бэрил Гарсиа, одной из красавиц Коста‑Рики, растратил казенные деньги и,  переменив фамилию на Ванделер, бежал в Англию, где вскоре открыл школу в  восточной части Йоркшира. Этот род деятельности он избрал потому, что сумел  воспользоваться знаниями и опытом одного учителя, с которым познакомился в  пути. Но его компаньон, Фрезер, был в последней стадии чахотки и вскоре умер.  Дела школы шли все хуже и хуже, а конец у нее был совсем бесславный. Супруги  Ванделер сочли за благо переменить фамилию и с тех пор стали именоваться  Стэплтонами. В дальнейшем Стэплтон вместе с остатками своего состояния, новыми  планами на будущее и страстью к энтомологии перебрался на юг Англии. Я наводил  справки в Британском музее и выяснил, что Ванделер считался признанным  авторитетом в своей области и что его имя было присвоено одной ночной бабочке,  описанной им еще в Йоркшире.    

Теперь мы дошли до того периода его жизни, который оказался  столь интересным для нас. Этот человек, по‑видимому, разузнал, что между ним и  крупным поместьем стоят всего две жизни. Когда он собрался в Девоншир, его  планы были, вероятно, еще весьма туманны, но недобрый замысел зрел – недаром он  с самого начала выдал свою жену за сестру. Мысль воспользоваться ею в качестве  приманки овладела им сразу, хотя он, может быть, еще и не представлял себе, как  все сложится в дальнейшем. Его цель была – получить поместье; ради этого он не  стеснялся в средствах и шел на любой риск. Итак, для начала надо было  поселиться как можно ближе к Баскервиль‑холлу, а потом завязать дружеские  отношения с сэром Чарльзом и с другими соседями.    

Баронет сам рассказал ему предание о собаке и таким образом  ступил на свой смертный путь. Стэплтон, как я его по‑прежнему буду называть,  знал, что у старика больное сердце и что сильное потрясение может убить его.  Все это он слышал от доктора Мортимера. Кроме того, ему было известно, что сэр  Чарльз – человек суеверный и придает большое значение этой мрачной легенде.  Изворотливый ум Стэплтона немедленно подсказал ему способ, каким можно убить  баронета и остаться самому вне подозрений.    

Выработав план действия, Стэплтон приступил к его  осуществлению со всей изощренностью, свойственной его натуре. Заурядный  преступник удовольствовался бы в таком случае просто злой собакой, но Стэплтона  осенила гениальная мысль – сделать из нее исчадие ада. Он купил этого пса в  Лондоне у Росса и Менгласа, на Фулхем‑роуд, выбрав самого крупного и самого  свирепого из всех, какие были. Потом приехал с ним в Девоншир по северной линии  и сделал немалый конец пешком через болота, чтобы провести его домой незаметно.  Во время своих экскурсий за бабочками он нашел путь в глубь Гримпенской  трясины, а более надежного места для собаки нельзя и придумать. Он посадил ее  там на цепь и стал ждать удобного случая.    

Но такой случай долго не представлялся: сэра Чарльза нельзя  было выманить ночью за пределы поместья. Стэплтон не раз подстерегал старика,  держа собаку наготове, но все было тщетно. Вот во время этих бесплодных  блужданий по болотам он, вернее, его сообщник и попался на глаза кое‑кому из  тамошних фермеров, и легенда о чудовищном псе получила новое подтверждение.  Тогда Стэплтон возложил все свои надежды на жену, но на сей раз она проявила  неожиданную твердость характера. Миссис Стэплтон наотрез отказалась пускать в  ход свои чары против старика, зная, что это может погубить его. Ни угрозы, ни  даже – увы! – побои, ничто не помогало. Она не хотела принимать участие в  кознях мужа, и на время Стэплтон оказался в тупике.    

Но выход из этого тупика был найден. Сэр Чарльз проникся  дружескими чувствами к Стэплтону и послал его в качестве своего посредника к  миссис Лауре Лайонс. Выдав себя за холостяка, тот совершенно покорил эту  несчастную женщину и дал ей понять, что женится на ней, если она добьется развода.  И тут же вскоре выяснилось, что надо действовать безотлагательно: сэр Чарльз  собрался в Лондон по настоянию доктора Мортимера, с которым Стэплтон для  видимости соглашался. Нельзя было терять ни минуты, иначе жертва могла  ускользнуть. Стэплтон заставил миссис Лайонс написать сэру Чарльзу письмо, в  котором она умоляла старика дать ей возможность повидаться с ним накануне его  отъезда из Баскервиль‑холла. Потом под благовидным предлогом он уговорил ее не  ходить на свидание, и вот долгожданный случай представился.    

Вернувшись вечером из Кумби‑Треси, Стэплтон успел сбегать за  собакой, смазал ее этим адским составом и привел на то место, куда должен был  прийти старик. Собака, натравленная хозяином, перемахнула через калитку и  помчалась за несчастным баронетом, который с криками бросился бежать по тисовой  аллее. Представляю себе, какое это было страшное зрелище! Кругом темнота, и в  этой темноте за тобой мчится что‑то огромное со светящейся мордой и огненными  глазами. Сердце у баронета не выдержало, и он упал мертвый в самом конце аллеи.  Собака неслась за ним по узкой полоске дерна, и поэтому на дорожке не было  никаких следов, кроме человеческих. Когда сэр Чарльз упал, она, вероятно,  обнюхала его, но не стала трогать мертвеца и убежала. Вот эти следы и заметил  доктор Мортимер. Стэплтон подозвал своего пса и поторопился увести его назад, в  глубь Гримпенской трясины. Таково происхождение этой загадки, которая сбила с  толку полицию, переполошила всех окрестных жителей и, наконец, была  представлена на наше рассмотрение.    

Вот и все, что касается смерти сэра Чарльза Баскервиля. Вы  понимаете, с какой дьявольской хитростью этот человек обделал свое дело! Ведь  уличить преступника не представлялось возможным! Соучастник у него был только  один, причем такой, который не выдаст, а непостижимый, фантастический характер  всего замысла и вовсе запутывал расследование. Обе женщины, замешанные в это  дело, миссис Стэплтон и миссис Лаура Лайонс, подозревали, кто истинный виновник  смерти сэра Чарльза. Миссис Стэплтон знала, что муж строит козни против  старика, знала и о существовании собаки. Миссис Лайонс не имела ни малейшего  понятия ни о том, ни о другом, но ее поразило, что смерть сэра Чарльза совпала  по времени с несостоявшейся встречей у калитки, о которой, кроме Стэплтона,  никто не знал. Но обе они были всецело под его влиянием, и он мог не бояться  их. Таким образом, первая половина задачи была выполнена успешно, оставалась  вторая – куда более трудная.    

Очень возможно, что сначала Стэплтон даже не подозревал о  существовании наследника в Канаде. Но он не замедлил узнать об этом от своего  приятеля, доктора Мортимера, который заодно уведомил его и о дне приезда Генри  Баскервиля. Прежде всего ему пришла в голову мысль, нельзя ли будет разделаться  с этим молодым канадцем в Лондоне, до того как он приедет в Девоншир. Жене  Стэплтон больше не доверял, помня, что она отказалась завлечь в свои сети  старика Баскервиля. Оставлять ее надолго одну он тоже не решался – так можно  было совсем утратить над ней власть. Пришлось ехать в Лондон вместе. Они остановились,  как я потом выяснил, в отеле «Мексборо», на Кревенстрит, куда Картрайт тоже  заходил в поисках изрезанной страницы «Таймса». Стэплтон держал жену взаперти в  номере, а сам, приклеив фальшивую бороду, ходил по пятам за доктором Мортимером  – на Бейкер‑стрит, на вокзал, в отель «Нортумберленд». Миссис Стэплтон  подозревала, какие планы строит ее супруг, но она испытывала такой страх перед  ним – страх, рожденный его жестокостью, – что не решалась написать сэру  Генри о грозящей ему опасности. Если бы письмо попало в руки Стаплтона, кто бы  мог поручиться за ее жизнь? В конце концов, как мы уже знаем, она пошла на  хитрость: вырезала нужные слова из газеты и написала адрес измененным почерком.  Письмо дошло до баронета и послужило ему первым предостережением.    

Стэплтону нужно было во что бы то ни стало раздобыть какую‑нибудь  вещь из туалета сэра Генри на тот случай, если придется пускать собаку по его  следу. Действуя, как всегда, быстро и смело, он не стал медлить, и мы можем не  сомневаться, что и коридорный и горничная в отеле получили щедрую мзду за  оказанную ему помощь. Увы1 Первый башмак оказался ненадеванным и,  следовательно, был непригоден. Он вернул его и взамен получил другой. Из этого  факта я сделал очень важный вывод. Мне стало ясно, что мы имеем дело с настоящей  собакой, ибо только этим можно было объяснить старания Стэплтона получить  старый башмак. Чем нелепее и грубее кажется вам какая‑нибудь деталь, тем  большего внимания она заслуживает. Те обстоятельства, которые на первый взгляд  лишь усложняют дело, чаще всего приводят вас к разгадке. Надо только как  следует, не по‑дилетантски, разобраться в них.    

На другое утро наши друзья пожаловали к нам, а Стэплтон  следовал за ними издали в кэбе. Судя по многим признакам и хотя бы по тому, что  он знал меня в лицо, знал и мой адрес, его карьера не ограничивалась  баскервильским делом, я в этом почти уверен. Так, например, за последние три  года в западных графствах было совершено четыре крупных ограбления, а  преступников обнаружить не удалось. Последнее из них – это было и Фолкстон‑корт  в мае месяце – не обошлось без кровопролития. Грабитель в маске уложил  выстрелом из револьвера мальчика‑слугу, который застиг его. Теперь я не  сомневаюсь, что Стэплтон поправлял таким способом свои расстроенные финансовые  дела и что он уже давно был опасным преступником.    

В его находчивости и дерзости мы могли убедиться в то утро,  когда он так ловко улизнул от нас и потом назвался моим же именем, прекрасно  зная, что я доберусь до этого кэбмена. И тогда Стэплтон понял: в Лондоне  рассчитывать на успех нечего, так как за это дело взялся я. Он уехал в Дартмур  и стал ждать приезда баронета…    

– Постойте! – перебил я Холмса. – Вы  совершенно точно изложили весь ход событий, но один пункт все же для меня  неясен. Что стало с собакой, когда ее хозяин уехал в Лондон?    

– Вопрос очень существенный, я сам этим интересовался.  У Стэплтона, конечно, был какой‑то сообщник, хотя вряд ли он делился с ним  всеми своими планами – это значило бы полностью отдаться в его власть. Помните  слугу в Меррипит‑хаус, старика Антони? Он жил у Стэплтонов несколько лет, еще в  то время, когда у них была школа, и, конечно, знал, что они муж и жена. Так  вот, этот самый Антони исчез бесследно, в Англии его нет. Обратите также  внимание на то, что имя Антони встречается у нас довольно редко, а в Испании и  в Латинской Америке Антонио попадаются на каждом шагу. Старик говорил по‑английски  не хуже миссис Стэплтон, но с тем же странным акцентом. Я сам видел, как он  ходил в глубь Гримпенской трясины по тропинке, намеченной Стэплтоном. Поэтому  весьма вероятно, что в отсутствие хозяина собаку кормил слуга Антони, хотя,  может статься, ему было невдомек, с какой целью ее здесь держат.    

Итак, Стэплтоны вернулись в Девоншир, а вскоре туда приехали  и вы с сэром Генри. Теперь скажу несколько слов о себе. Вы, вероятно, помните,  что, разглядывая письмо, присланное сэру Генри, я заинтересовался, есть ли на  нем водяные знаки. Я поднес листок к глазам и уловил легкий запах    

– от него пахло духами «Белый жасмин». Есть семьдесят  три сорта духов, которые опытный сыщик должен уметь отличать один от другого. Я  на собственном опыте убедился, что успешное расследование преступлений не раз  зависело именно от этого. Если пахнет жасмином, значит, автор письма женщина, а  к тому времени Стэплтоны уже начинали интересовать меня. Итак, я понял, что  собака существует на самом деле, и догадался, кто преступник, еще до своей  поездки в Девоншир.    

За Стэплтоном надо было установить слежку. Но если б я  следил за ним, находясь в вашем обществе, он бы сразу насторожился. Пришлось  обмануть всех, в том числе и вас. Я сказал, что останусь в Лондоне, а сам  поехал следом за вами. Лишения, которые мне пришлось испытать, вовсе не так  страшны, как вам кажется. Впрочем, подобные пустяки не должны мешать нашей  работе. Я жил, собственно, в Кумби‑Треси, а пещеру на болотах навещал лишь в  тех случаях, когда требовалось быть поближе к месту действия. Картрайт приехал  в Девоншир вместе со мной и, расхаживая повсюду под видом деревенского  мальчика, оказал мне большую помощь. Кроме того, он снабжал меня едой и чистым  бельем и следил за вами, когда я был занят Стэплтоном. Так что, как видите, все  нити были у меня в руках.    

Вы уже знаете, что ваши отчеты немедленно пересылались с  Бейкер‑стрит в Кумби‑Треси. Я очень много из них почерпнул, особенно из того,  где сообщался единственный подлинный эпизод из биографии Стэплтонов. После  этого мне уже нетрудно было установить личность их обоих, и я понял, с кем имею  дело. Однако расследование осложнялось одним побочным обстоятельством    

– бегством каторжника и связью между ним и Бэрриморами.  Но вы распутали и этот узел, хотя я уже сам пришел к тем же выводам на основе  собственных наблюдений.    

К тому времени, когда вы отыскали меня в пещере на болотах,  картина преступления стала окончательно ясна, но выносить это дело на суд  присяжных было преждевременно. Даже неудачное покушение Стэплтона на сэра  Генри, закончившееся гибелью злосчастного каторжника, не давало прямых улик.  Оставался единственный выход: схватить его на месте преступления, выставив сэра  Генри в качестве приманки. Баронет должен был идти один, якобы никем не  охраняемый. Так мы и сделали и ценой тяжелого потрясения, пережитого нашим другом,  не только завершили расследование, но и довели Стэплтона до гибели. Подвергнув  своего клиента такому испытанию, я, конечно, вполне заслужил упрек в плохом  ведении дела, но кто мог знать заранее, какое страшное, ошеломляющее зрелище  предстанет нашим глазам, кто мог предвидеть, что ночью будет туман и собака  выскочит из него прямо на нас! Мы достигли цели дорогой ценой, но оба врача – и  специалист по нервным болезням и доктор Мортимер – уверяют меня, что сэр Генри  скоро поправится. Путешествие поможет нашему другу не только укрепить  расшатанные нервы, но и залечить сердечные раны. Ведь ему пришлось так  обмануться в миссис Стэплтон, к которой он питал такие искренние и глубокие  чувства! Это его больше всего и угнетает.    

Теперь мне остается рассказать, какую роль сыграла она в  этой мрачной истории. Я не сомневаюсь, что Стэплтон совершенно подчинил ее  своему влиянию. Чем это объяснить? Любила она его или боялась – или и то и  другое? Ведь эти чувства вполне совместимы. Во всяком случае, он действовал  наверняка. Миссис Стэплтон согласилась выдать себя за его сестру, но стать  прямой пособницей убийства все же отказалась наотрез, и тут ему пришлось  убедиться, что его власть над ней не безгранична. Она не раз пыталась  предупредить сэра Генри о грозящей ему опасности, но делала это так, чтобы не  подвести мужа. Стэплтон, по‑видимому, был способен на ревность, и когда баронет  начал проявлять нежные чувства к даме своего сердца, Стэплтон не выдержал, хотя  это входило в его планы, и выдал в бешеной вспышке всю страстность своей  натуры, до тех пор тщательно скрываемую. Тем не менее он продолжал поощрять  ухаживания сэра Генри, рассчитывая, что тот будет частым гостем в Меррипит‑хаус  и рано или поздно попадется ему в лапы. Но в самую решительную минуту жена  взбунтовалась. Она прослышала о гибели беглого каторжника и узнала, что в тот  вечер, когда сэр Генри должен был прийти к обеду, собаку перевели в сарай во  дворе. Последовала бурная сцена. Миссис Стэплтон назвала мужа преступником и  впервые услышала от него, что у нее есть соперница. Былая преданность уступила  место ненависти. Стэплтон понял, что жена его выдаст, и связал ее, чтобы она не  могла предостеречь сэра Генри. Все его расчеты основывались на том, что, узнав  о смерти баронета, в графстве вспомнят о проклятии, тяготеющем над родом  Баскервилей, а тогда он снова добьется от жены повиновения и заставит ее  молчать. Стэплтон и тут просчитался. Его судьба была решена и без нашего  вмешательства. Женщина, в жилах которой течет испанская кровь, не простила бы  ему измены…    

Вот и все, дорогой мой Уотсон. А если вам нужен более  подробный отчет об этом из ряда вон выходящем деле, то мне придется заглянуть в  свои записи. Но я, кажется, ничего существенного не упустил.    

– Неужели Стэплтон надеялся, что сэр Генри тоже умрет  от страха при виде этого пугала?    

– Собака была совершенно дикая, кроме того, он держал  ее впроголодь. Если б сэр Генри не умер на месте, то, во всяком случае, такое  страшное зрелище могло бы парализовать его силы и он не оказал бы никакого  сопротивления.    

– Да, пожалуй. Теперь остается только один вопрос. Если  бы Стэплтон доказал свои права на владение Баскервиль‑холлом, как бы ему  удалось объяснить тот факт, что он, наследник, жил под чужим именем да еще так  близко от поместья? Неужели это не возбудило бы подозрений?    

– На этот вопрос я вряд ли смогу вам ответишь – вы  слишком многого от меня требуете. Моя сфера деятельности – прошлое и настоящее.  Что человек собирается делать в будущем, это я не берусь решать. По словам  миссис Стэплтон, ее супруг думал об этом не раз. Он мог найти три выхода.  Первый: уехать в Южную Америку, установить там свою личность в британском  консульстве и затребовать наследство оттуда, не приезжая в Англию. Второй:  проделать все это в Лондоне, предварительно изменив себя до неузнаваемости. И  третий: выдать за наследника подставное лицо, снабдив его всеми необходимыми  документами, а себе выговорив за это известную часть доходов. Зная Стэплтона,  мы можем не сомневаться, что тот или иной выход из положения был бы найден.    

А теперь, друг мой, обратимся мыслями к предметам более  приятным. Несколько недель такого тяжелого труда дают нам право на свободный  вечер. Я взял ложу в оперу. Вы слышали де Рецке в «Гугенотах»? Так вот, будьте  любезны собраться в течение получаса. Тогда мы заедем по дороге к Марцини и не  спеша пообедаем там.