1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
   
Толпа все прибывает и прибывает. Я заказываю виски, но приземлившийся на стойку бокал тут же кто-то забирает. Диджей ставит INXS, и вот уже я вместе со всеми ору, воздев руки к небу:
   
– Mystify! Mystify me! Mystify! Mystify me!
   
И очередная тематическая вечеринка, гости которой понятия не имеют, в честь кого или чего они собрались, входит в штопор. А в зале разом обнаруживается так много камер, что я, право, теряюсь. Кажется, все они направлены на меня, и непонятно, на какую работать. Вероятно, наконец приехал Ник Кейв, и в этот самый момент он проходит за моей спиной, и камеры стараются поймать его проходку. Но обернувшись, я вижу лишь, как две девицы синхронно задрали футболки, демонстрируя всем свои еще не расхватанные на цитаты прелести. И никого не волнует Ник Кейв, а большая часть даже не подозревает, что у него сегодня концерт в городе, что это культовая фигура и все такое. Потому что в баре пока еще льется халявный Dewars, а колонки под потолком пока еще изрыгают ноггановскую «Зять, нехуй взять». Небольшая проблема лишь в том, что в помещении вдруг стало неимоверно душно. Впрочем, какая разница? Главное, всем прикольно...
   
– Давай потанцуем! – В середине зала я лицом к лицу сталкиваюсь с Дашей. – Ты какой-то нерасслабленный сегодня.
   
– Когда уже этот чертов Кейв приедет? – Я делаю вид, что танцую.
   
– Говорят, самолет задерживается.
   
– Вот урод! – Я выхватываю зажженную сигарету из пальцев танцующего рядом парня, но он этого даже не замечает. Затягиваюсь. – Тут скучно.
   
– Вот тебе! – Даша засовывает мне в рот кусочек чего-то, я инстинктивно проглатываю. – Что это было? Экстази?
   
– Марка, – заговорщицки подмигивает Даша.
   
– Дурр-ра! – Я пытаюсь сплюнуть, но поздно. Понимаю, что все плохое уже произошло. – Где взяла?
   
– Попов дал. – Звучит обнадеживающе, но желание танцевать пропадает.
   
– Чего-то мне танцевать расхотелось, – честно говорю я.
   
– Тогда пойдем выпьем? – Даша заразительно смеется. – Он сказал, она слабая.
   
Возвращаемся на место, и я опять вижу Олега с выключенной камерой на плече, который смотрит на мило щебечущих Женю и журналистку.
   
– Ты сильно устаешь? – слышу я ее голос, подходя ближе.
   
– Я не устаю вообще, я люблю свою работу, – бурчит Женя.
   
– Да ладно! Он такой классный, правда? – Она оборачивается и говорит прямо в камеру: – Сейчас мы его расспросим о последних московских сплетнях.
   
Женя делает умоляющие глаза и показывает мне жестами, что он тут ни при чем, но я врубаюсь, делаю ему знак продолжать жужжалово, беру у Олега камеру и начинаю снимать. А эта коза мельтешит на высоких тонах:
   
– Андрей, дай мне эмоцию! Мне нужен секс!
   
– А мне нужно в туалет.
   
– Мне нужны все твои самые темные стороны!
   
– Я хочу поменять свою гребаную «Хонду» на что-то более пристойное, – пожимает плечами Женя.
   
– Подумать только! Московская суперзвезда ездит на «Хонде». Питерцы, ау! Есть среди вас богатые невесты?
   
Мы с Дашей дружно прыскаем. Камера чуть подрагивает. Я оборачиваюсь и снимаю Дашу, показывающую мне, что эту подставную съемку нужно сворачивать.
   
– Андрей, нам пора уезжать, – говорит Олег.
   
– У меня еще три горячих вопроса, – бьет меня по объективу журналистка. – Кстати, чья эта камера? Мне нужна пленка! Андрей, ты хочешь ребенка?
   
– М-м-м-м-м, – повисает Женя.
   
– У него их двое, – встреваю я. – Все, закончили.
   
– Кейв прилетит через час. У нас еще три часа как минимум, – подкрадывается сзади Попов.
   
– Что ты предлагаешь, сатана? – говорю я, снимая его крупным планом.
   
– Берем твою Дашу и журналистку. Валим в отель.
   
– Ты так запросто уедешь с собственной вечеринки?
   
– Я всегда так делаю.
   
– Ты стреляешь без предупреждения, зайка!
   
– У входа два джипа БМВ, малыш.
   
– Скажи это еще раз, для наших самых маленьких телезрителей из Сызрани.
   
Попов прислоняется к объективу и повторяет фразу.
   
Я опускаю камеру, и наша группа начинает лихорадочно собираться. Денис протягивает руку, чтобы рывком поднять с дивана журналистку.
   
– Тася, ты с нами!
   
– Куда?! – таращится та.
   
– Ты же хотела интервью с Миркиным сделать!
   
– Но я же...
   
Мы валим к выходу в сопровождении двух дюжих охранников, плечами разрезающих людские потоки, я пытаюсь снимать происходящее, и фонарь камеры выхватывает из толпы промоутера, все так же в одном кеде. Он собирается развернуться, но тут кто-то говорит:
   
– Нам нужен стенд-ап с ним!
   
Женя подсовывает Даше микрофон, мы застываем на секунду, она сглатывает, морщит лоб и выдерживает долгую паузу, прежде чем задать вопрос:
   
– Чего вы ожидаете от сегодняшнего концерта?
   
Промоутер молчит, напряженно вращает глазами, открывает рот, потом опять закрывает.
   
– Будет ли сегодня много поклонников Ника Кейва на его концерте, который вы любезно организовали? – Даша дает невозможное количество уточняющих деталей.
   
– Я.... – Промоутер широко раскрывает рот, вязкая слюна появляется на нижней губе и повисает. Потом тянется и тянется, пока не срывается на землю. – Я... – продолжает мычать промоутер.
   
– Бутират, – констатирую я, очень крупно снимая его глаза в прожилках сосудов. Меня сильно шатает.
   
У самого выхода я сталкиваюсь с той высоченной девицей в шляпе. Она долго буравит меня зрачками, сжавшимися до размеров игольчатого ушка, будто совмещая картинку с исходным файлом, потом выдает в объектив:
   
– Я переспала с дальнобойщиком!
   
– Охуеть можно, зайка! – улыбаюсь, мажу по ней видео, прохожу мимо.
   
– У него были такие глаза! – слышится за спиной.
   
На улице пьяная Тася пытается прикурить, но у нее не выходит ни с третьей, ни с четвертой попытки. Выключаю камеру. Услужливо подношу огонь, чуть не спаливая ей ресницы.
   
– Так Миркин – это ты? – спрашивает она.
   
– Да ладно! – кричу я на весь двор.
   
– Нет, ну правда, что ли?
   
– Лучше поздно, чем никогда, зайка! Лучше поздно! – кривлюсь я. Марка не снимает опьянения, но и не усиливает его.
   
   
На канале «Дискавери» два варана пытались совокупиться. Самец нарезал круги вокруг своей подружки, сверкая бронебойной шкурой зеленовато-бронзового отлива. Изредка он поворачивал свою треугольную башку и молниеносно высовывал язык. В его темных глазах читалось обращение к оператору. Будто бы варан говорил: «Чувак, а как бы повел себя ты, окажись я в вашей спальне, а?» Но оператор не реагировал, продолжая снимать крупные планы, отчего варанья телка постепенно приходила в бешенство и начинала шипеть.
   
В углу дверцы мини-бара был небольшой скол, и трещинки, разбегавшиеся от него, напоминали узор кленового листа. Я подумал, что хотя марка и оказалась лажей, она позволяла замечать мелкие детали, на существование которых я в обычном состоянии и внимания бы не обратил. Достав из мини-бара бутылку воды, я не глядя вылил содержимое в стакан, пролив половину на стол, и выбросил бутылку в урну. Потянулся за стаканом, но тот, будто поскользнувшись, поплыл на водяной прослойке к другому концу стола, и я чудом среагировал, поймав его на самом краю. Сделав два жадных глотка, я отметил, что вода была слегка голубоватого цвета. Надо будет утром посмотреть название, подумалось мне, это прикольно, когда вода голубая.
   
Покончив с водой, я собрался двинуть обратно в комнату, но вляпался локтем в какое-то большое коричневое пятно на журнальном столе. Такое впечатление, что вчера на этом месте разлили колу, которая, высохнув, превратилась в подобие тягучей смолы. Рука буквально прилипла к столу, но за три попытки я все-таки отодрал ее от поверхности. Остатки смолы тянулись от рукава пиджака к столу, как растаявшая ириска. Чертов сервис! Неужели трудно убирать номер чуть более внимательно? Может, мы их с чаевыми обидели? Впрочем, какая разница!
   
В самом деле, на номер грех жаловаться. Днем я провел здесь минут двадцать и не успел оценить его размеров. Освещенный огнями торшеров и вечерней подсветки он оказался громадным, с длинным, загибающимся налево коридором, из которого можно было попасть в ванную и туалет. Гостиная имела неприличные для России размеры, высокий, резко скошенный у правой стены потолок и причудливо изогнутые торшеры в стиле ар-деко. Кажется, они были сделаны в виде змей, или ящериц. А главное, в номере был потрясающий звук. Уж не знаю, где они спрятали саунд-систему, но «Sonic Empire» от Groove Armada серебром вливалась мне в уши, создавая абсолютную иллюзию того, что группа играет живой концерт в соседней комнате. Сначала мне показалось, что звук идет из ноутбука с волнообразным корпусом, модель которого мне раньше не встречалась, но качество звука было слишком хорошим для его размеров. Единственной проблемой были гости, успевшие забрызгать стену напротив меня чернилами, отчего та приобрела все оттенки фиолетового. Эти кляксы столь удачно вписывались в интерьер, что завтрашние объяснения с персоналом уже меня не пугали. В самом деле, отчего бы им не заплатить мне роялти за легкие дизайнерские штришки?
   
Наконец я заставил себя встать с дивана, в котором чуть не утонул, и пойти во вторую комнату. Дверная коробка довольно сильно покосилась вправо, что уже трудно было бы выдать за работу дизайнера, дверь от этого заклинило, и с первого раза открыть ее не получилось. Я налег на дверное полотно, но оно лишь изгибалось под моим весом, как струна. Слава богу, кто-то изнутри догадался дернуть ее на себя, и я ввалился в комнату.
   
Комната странным образом повеселела. Судя по всему, ублюдки из съемочной группы поливали друг друга колой, шампанским, вином или еще какой-то шнягой – все стены были в разводах, переходящих от оранжевого цвета к бурому. Кроме того, они ухитрились привести сюда незнакомых мне людей. Из-за скопления пустых бутылок, открытых коробок из-под пиццы и высоких бокалов выглядывал старик с лицом, напоминающим губку, до того оно было сморщено. В уголке стариковского рта тлела беломорина, а глаза... глаза у него были настолько живые, что если убрать морщины, я подумал бы, что за столом четырнадцатилетний подросток. Старик жевал беломорину так, что его лицо от кончиков губ до края лба ходило волнами. Рядом со стариком, на кушетке, валялась женщина, чья голова была аккуратно обернута темным пластиковым пакетом. Левая нога женщины вздрагивала в такт музыки. Передоз? Труп? Злоупотребление эйфоретиками? Но, вероятно, женщина была жива. Слишком уж спокойно улыбался старик, а Олег сидел в углу на кресле в очень натурально сделанной маске грифа и безмятежно играл на небольшой арфе. Мое появление не вызвало у присутствующих никакой реакции, и я, запаниковав, начал оглядываться по сторонам в поисках Даши. В тот момент она казалась мне чемто незыблемым, связкой между этим бардаком и нормальным миром. Но Даши в комнате не было, и старик продолжал улыбаться, а Royksopp сменили в колонках Members of Mayday, и в тот момент, когда волшебный синтетический бит должен был озариться вокалом, из спальни вышла троица, одетая в обтягивающие резиновые костюмы зеленого цвета. Что-то среднее между костюмами аквалангистов и клоунским трико. На головах этих непонятно как сюда попавших придурков были литые маски рептилий: ящерица, хамелеон и змея. Хамелеон, чьи выпуклости выдавали самку, запел голосом Robyn:
   
   
    
     
Fell asleep again in front of MTV
     
God, I’m down at the bottom
     
No one’s singing songs for me
     
I can’t wait till tomorrow
    
   
   
Вокал обволакивал, а змея и ящерица так картинно изображали игру на клавишных, что легко было поверить: это тот самый шведский дуэт, чудесным образом оказавшийся у меня в гостях. Может, они из DenisПопоv Bar приехали, а я и не заметил? Разве они там выступали?
   
Ящерица отделилась от троицы, подошла ближе, вытащила из-за спины трубу и дунула мне прямо в лицо. Звук был настолько сочным и мощным, что заставил меня присесть, вызвав бурный смех собравшихся. Лицо старика тряслось как желе, Олег хрипло гыкал, не прерывая игры, ящерица и змея согнулись от хохота, хамелеон прыгал на месте и хлопал в ладоши.
   
– Да вы... вы конченые наркоманы, – меланхолично изрек я.
   
Комната немедленно ответила еще более громким хохотом. Теперь от смеха тряслась даже накрытая пакетом женщина. По ее телу пробегали судороги.
   
– Может, вы уберетесь отсюда? – Мне становилось страшно. – А? Может, вы, к чертовой матери, свалите?!
   
Господи боже, какая же здесь потрясающая саундсистема! Звук моего голоса собрался в пучок в центре комнаты и волнами покатился к стенам, чтобы через секунду вернуться обратно, многократно усиленным.
   
– Ну? – выдавил я из себя, а мой голос, который уже не принадлежал моему сознанию, вещал теперь из левого угла комнаты. – Я думаю, что неплохо было бы нам всем немедленно раздеться, скинуть маски и все такое.
   
Например, этот старик меня смущает, а телку с головой в пакете я бы рассмотрел поближе.
   
– Я не это имел в виду! – из последних сил шипел я, сидя на полу. – Это не я!!! Это он!!!
   
– Ну, типа, я имел в виду, что... а не трахнуться ли нам всем тут по-скорому? – продолжал издеваться над окружающими мой голос, сообщающий то, чего у меня на самом деле и в мыслях не было.
   
Окружающие продолжали корчиться от хохота. Некоторые опустились на колени и ползали по ковру. Змея зацепилась за что-то острое, и теперь ее желтая кровь капала из разодранной кисти на ковер. Змея улыбалась, глядя на то, как пятно крови растекается по ворсистой поверхности. Увидев змеиную кровь, Витек, наконец, отбросил арфу, которая на долю секунды показалась мне сильно разогнутой металлической вешалкой.
   
– Пойдем, – тихо прошептал хамелеон, протягивая мне руку.
   
– Я не ебусь с рептилиями, – бессильно прошептал я.
   
– Я зажарю тебя на сковороде и оболью жидким сахаром! – портил все мой голос в углу комнаты.
   
– Главное, съешь меня, – шептал хамелеон, – неважно как.
   
   
    
     
When you’re gone and rain starts falling
     
I just sit here by the phone
     
Don’t deny me, call me back
     
I’m so alone.
    
   
   
   
Продолжалась и продолжалась «The Girl and the Robot», а самка хамелеона взяла меня за руку и поволокла в спальню. По пути я слегка задел ногой тумбочку, которая почему-то сразу распалась на четыре куска, и дверной косяк, оставив на нем приличный скол. Гости в комнате одобрительно заулюлюкали. В углу спальни я заметил японскую сову из клипа с ютьюб, с красными глазами, которая немигающим, недобрым взглядом сверлила меня. Самка бросила меня на постель и начала раздевать. Не могу сказать, что ее действия доставляли мне удовольствие, но особенно я не противился.
   
Забравшись на меня, самка разорвала свой резиновый костюм, обнажив красивую женскую грудь примерно третьего размера, что заставило меня испустить вопль, который, впрочем, не получился. Вместо него на моих губах вздулся зеленоватый пузырь, на секунду разделивший наши тела перед тем как оглушительно лопнуть, наткнувшись на коготь ее левой руки. Самка буквально нанизала свое тело на мой член. Я пытался справиться с новыми для себя ощущениями. Я не чувствовал стенок ее влагалища, а секс такого рода был несколько... хм... необычным. С другой стороны – я в самом деле никогда не ебал рептилий.
   
Внезапно в спальню влетел желтоватый кристалл, который самка ловко схватила и направила на меня. Свет кристалла слепил, я пытался закрыться рукой, но он пробивался через мои пальцы и ранил глаза, а самка монотонно двигалась, сидя на мне. Казалось, ее движение происходит медленнее, чем колышутся шторы на окне, медленнее, чем подрагивает воздух вокруг зажженного торшера, медленнее, чем я успеваю оторвать руку от ее талии и поднести к своему носу. Она двигалась будто в рапиде...
   
– Прекрати! – закричал я. – Очень ярко, я ненавижу свет!
   
– Потому что ты и сам звезда, правда? – урчала рептилия.
   
– Да... то есть нет... я не знаю... убери это!
   
– Скажи это еще раз, на восьмую камеру!
   
– Я... я не могу... зачем?
   
– Постарайся двигаться медленней, ну что тебе стоит?
   
Ухнула сова. Я на секунду прикрыл веки и нырнул под луч кристалла, чтобы оказаться ближе к глазам рептилии. Они были... даже не знаю, какого они были цвета...
   
– Какого цвета у тебя глаза?
   
– Какая тебе разница?
   
– КАКОГО ЦВЕТА У ТЕБЯ ГЛАЗА?
   
– Может, замедлишься?
   
– КАКОГО ЦВЕТА У ТЕБЯ ГЛАЗА-А-А-А-А?!
  
  
   
    
Домой
   
   
Я лежу абсолютно голый на влажной от пота мятой простыне. На краешке кровати сидит Наташа в длинном красном платье, при полном мейкапе и, кажется, на коленях у нее лежит сумка-клатч. Пытаюсь сообразить, куда, а главное, когда она успела так вырядиться. Вроде бы у нас только что был секс? Или это было вчера, а сейчас уже утро?
   
– Какой сегодня день недели? – осторожно интересуюсь я, приоткрыв левый глаз.
   
– Нам пора в аэропорт. – Она проводит рукой по моим волосам.
   
– Зачем? Мы куда-то летим?
   
– До самолета три часа, просыпайся!
   
– Но я не хочу никуда лететь, слышишь? Я хочу остаться здесь, с тобой.
   
– Мы опоздаем.
   
– Господи, ну я же не хочу никуда лететь!
   
– Просыпайся! – Она трясет меня за плечи.
   
Резко открываю глаза и вижу склоненное над собой Дашино лицо. Пытаюсь сфокусировать взгляд и совместить обеих девушек, чтобы понять, которая наяву, а которая во сне. Голова гудит, во рту, полном вязкой слюны, отвратительный горький привкус. Там этого не было. Равно как и гостиничного номера, пустых бутылок на полу и полуодетой Даши. Стоп... вот в этом месте можно подробней... она-то что здесь делает?
   
– Мы опоздаем, если ты будешь и дальше валяться! – Судя по тому, с каким видом она запихивает мою футболку в свою сумку, произошло нечто, не входившее в мои планы.
   
– Странно, как это я будильник не слышал? – Я тру глаза и трясу головой. – А ты уже собралась, да?
   
– Я еще даже в свой номер не заходила!
   
Ответ ослепляет, как вспышка атомного взрыва. Мы все-таки переспали. Когда же она успела меня заманить-то?
   
– Это моя единственная футболка, я в ней на интервью поеду. – Я пытаюсь сосредоточиться на Дашином мельтешении. – Пресс-конференция отменилась, или мы ее... того? Проспали?
   
– Какая прессуха? – Даша упирает руки в боки. – У нас самолет через три часа...
   
– Что значит самолет? – говорю я, надеясь, что все это розыгрыш, который вскоре раскроется. – Какой, к черту, самолет, зайка?
   
– Самолет в Москву, зайка. Ты во вчерашней футболке поедешь?
   
«Вчерашней» звучит как приговор. Как final cut в плохом сценарии. Ты снова умудрился собрать все дерьмо в этом городе, Андрюша.
   
– А интервью? – Очередная беспомощная попытка с моей стороны. – Просто скажи мне, что... мы Ника Кейва вчера сняли, а я напился и не помню ни черта? Скажи, ну, правда же?
   
– Мы вчера трусы снимали, дорогой. – Даша удаляется в ванную и открывает воду.
   
Я бессильно падаю на кровать и натягиваю на голову одеяло. Еще одна вспышка. Считаю про себя до десяти. Ты Андрей Миркин. Твое завтра уже сегодня. Ты переспал с Семисветовой и проебал интервью с Ником Кейвом. Мужайся. Это не ты, это поддельный алкоголь. Пищевое отравление. Свиной грипп. Что-то тебя подкосило, чувак, потом придумаешь, что. В памяти начинают всплывать бессвязные эпизоды. Попов, Олег, Женя, какая телка берет у кого-то интервью, танцы, марка... Марка!!! Гребаный родной город, ты снова убиваешь меня.
   
– Мы не сделали интервью?! – верещу я.
   
– В твоем вчерашнем состоянии ты смог бы взять интервью только у подушки. – Даша возвращается в комнату с косметичкой в руках. – Я не слишком сильно глаза подвела?
   
– В самый раз, – отвечаю я из-под одеяла и чувствую, как холод начинает охватывать кончики пальцев на ногах, а по затылку, под волосами, неприятно бежит озноб.
   
– Ты даже не посмотрел.
   
– Я почувствовал. – Резко встаю.
   
– Поцелуй меня! – Даша прикрывает глаза.
   
– Чуть позже. – Стараясь не смотреть на нее, подцепляю с тумбочки мобильный и двигаю в ванную.
   
– Вчера ты был более милым, – заключает она и шлепает меня по заднице так, что я ощущаю ожог на коже.
   
– Я был дестабилизирован, – закрываюсь в ванной и врубаю на полную душ. Не попадая в цифры, набираю телефон Попова. С десятого звонка оно мычит в трубку:
   
– Ну заче-е-е-е-е-е-е-е-ем...
   
– Дениска! – ору я.
   
– Ну-у-у че-е-е-е...
   
– Какой сегодня день недели?
   
– Фак... Семь утра...
   
– Я спрашиваю про день недели, а не про время, придурок!
   
– Вто... среда уже, а что?
   
– Ты убил меня! – долгая пауза. – Нет, ты меня уничтожил!
   
– А...
   
– Что «а»?!
   
– Слава богу, а то я думал, тебя вчера не взяло...
   
Отключаюсь. Залезаю под душ. Попеременно горячая и холодная вода. Чищу зубы, выливаю на себя все имеющиеся в наличии средства гигиены. Крышки флакончиков бросаю на пол. Господи, ну почему я такой, а? Ну ведь ты мог сделать меня хорошим диджеем, водителем маршрутки (пожалуй, нет), владельцем небольшого кафе в Париже, – а сделал идиотом.
   
Через пятнадцать минут появляются первые признаки надвигающейся катастрофы. Я причесываюсь, а Даша красит глаза, смотрясь со мной в одно зеркало. Момент, когда женщина позволяет вам наблюдать за своим утренним туалетом, ошибочно принимается мужчинами за высокую степень доверия и начало влюбленности. В реальности это означает лишь то, что вы стали еще одним предметом ее личного пользования. Этакий хозяйский копирайт. В самом деле, не станете же вы стыдливо загибать пальцы на ногах, пряча от глаз своей собаки дырку на носке?
   
Возможностям же Дашиных глаз позавидовала бы стрекоза. Она ухитряется одновременно следить за кистью туши для ресниц, собственной грудью, вылезающей из выреза на свитере «ровно на столько», и направлением моего взгляда. И все это – за пару секунд. Я причесываюсь, как приказчик, делая вид, что озабочен приглаживанием волоска к волоску. Ничем не выдаю волнения. Смотрю в зеркало так, чтобы не встретиться с ней взглядом и не дать повода к началу разговора. Стараюсь выглядеть естественно – получается туповато. В ее глазах – торжество победившей самки, в моих – скорбь по утраченной юности. Прикрываю веки, начинаю говорить сам с собой: завтра, родной, она поцелует тебя в губы, встретив в коридоре Останкино. Через неделю подойдет сзади и прикроет ладонями глаза. При всех. Потом ее подруги будут дружелюбно улыбаться тебе при встрече. Потом она начнет уничтожать взглядом любую подсевшую к тебе во время обеда гримершу. Потом у тебя дома появится несколько килограммов забытых ею вещей. И все это произойдет, если ты еще раз с ней переспишь. Ты ведь этого не сделаешь! Ты уже ученый. Не делай этого хотя бы у себя дома, мудак! Не давай ей повода, слышишь?
   
– Жалко, что у нас было так мало времени в Питере, – говорит Даша, облизывая губы.
   
«Не реагировать!»
   
– Это была самая веселая поездка в моей жизни. – Она закрывает тушь.
   
«Не ведись! В ее серых буднях даже поход в секондхенд – уже событие».
   
– Ты потрясающий любовник.
   
«Молчать, это чистая провокация!»
   
– Тебе было хорошо со мной? – Она оборачивается, лишая меня возможности игнорировать вопрос.
   
– Я... – пытаюсь затянуть время, как в матче на чужом поле, где твоя команда случайно забила гол, – не помню... – Времени до конца матча еще предостаточно. – Ты накормила меня кислотой до потери сознания... кажется...
   
– Свинья!
   
– Или я потерял его в тот момент, когда ты разделась? – Все-таки надо оставаться хорошим парнем, хотя бы для статистики.
   
– Хорошо, не свинья. Хрюшка!
   
– Спасибо, – целую ее в подставленные губы.
   
В борьбе с самим собой главное – не победа, а участие...
   
   
Салон бизнес-класса набит пассажирами. Душно так, что даже вывернутые до упора и направленные в лицо нагнетатели воздуха не спасают. Я начинаю обмахиваться прихваченной перед посадкой газетой, но это ничего не дает. В голове идет братоубийственная война совести с силами добра, отвечающими за переложение своей вины на других. Когда последние побеждают, я встаю, перегибаюсь через спинку кресла и начинаю шипеть на Олега с Женей, которые сидят, прислонившись друг к дружке, елочкой, и смотрят на меня осоловелыми глазами:
   
– Ну что, любители экспериментов с сознанием! Написали заявления с открытой датой?
   
– Сядь! – Даша дергает меня за рукав.
   
– Есть идеи насчет записи, которую мы в Москве покажем?
   
– Не-е-е-е-е-е, – тянет Олег, которого, кажется, все еще не отпустило. Или он с утра добавил?
   
– Скажем, что у нас камеру заклинило? Свет перегорел? Брак по звуку?
   
– Может, скажем, что у нас запись местами... не получилась? – Женя делает умоляющие глаза.
   
– А у тебя есть хоть какая-то запись?
   
– Интервью с этой питерской. – Женя опускает глаза. – Еще...
   
– Ну вот! – глупо ощеривается Олег.
   
– Молодой человек, займите свое место, мы готовимся к взлету! – подходит ко мне стюардесса.
   
– Вы боитесь, я вам равновесие в салоне нарушу? – злобно огрызаюсь я.
   
– Андрей, немедленно сядь! – рычит Даша.
   
– У тебя идея насчет интервью родилась, и ты хочешь мне ее на ушко нашептать?
   
– Андрей, ну мы что-нибудь придумаем! – Женя доверительно смотрит на меня. – Мы разрулим, не злись только.
   
– Вы?! – Я обвожу руками наши места. – Вы разрулите? Маленькие последователи Тимоти Лири, которые, правда, ничего о нем не слышали, разрулят эту инфернальную хуйню?
   
– Ну, ты ведь тоже ЛСД кушал... ел. – Олег запинается, понимая, что глаголы употреблены не к месту, и поправляется: – Жрал.
   
– Меня подставили. – Я кошусь на Дашу, давая понять, кто истинный виновник этого жесточайшего факапа. – Я не был предупрежден о том, что проглотил! Что вы пялитесь на меня, как гуппи в аквариуме?
   
– Ну сядь, ну пожалуйста! – Даша примирительно гладит меня по руке.
   
– Молодой человек, вы задерживаете отправление! – напоминает о себе стюардесса.
   
– Вы поезд, что ли? – Я раздраженно плюхаюсь в кресло. – Вы... вы... – Я задыхаюсь от злости. – Вы безответственные разгильдяи!
   
– Мы на тебя похожи! – звучит сзади.
   
Даша отворачивается к окну.
   
– Слушай, – я аккуратно касаюсь пальцами ее плеча, – а Хижняк перед каждой съемкой такое на камеру вытворяет?
   
– Завидуешь?
   
– Нет, просто интересно.
   
– Вы так стремитесь друг на друга походить, что даже неинтересно! – Она фыркает.
   
– Ну, вообще-то с косяком у него смешно получилось.
   
– О да! Теперь, чтобы его переплюнуть, тебе осталось жахнуться перед камерой героином.
   
– У тебя есть поставщик? – шепчу я ей на ухо. – Нет, не так. У тебя есть опыт?
   
– Да ну тебя к черту!
   
– Я был бы признателен, если бы ты дала мне этот бекстейдж с травой.
   
– Отвали, я спать хочу!
   
– Тебе жалко, да? Или, заранее прошу прощения, у вас особые отношения?
   
– Идиот! – В ее глазах появляется злоба. – Нахрен тебе этот диск?
   
– Люблю веселые корпоративные шутки. Тебе жалко? Тогда вопрос снят.
   
– А что мне за это будет?
   
– Поцелуй? Мороженое? Кино наконец!
   
– Все мимо.
   
– Я тебе поцелую. – Я тянусь к ней губами.
   
– Не сейчас.
   
– Ты не поняла. – Я наклоняюсь, словно собираясь нырнуть к ней между ног.
   
– Прекрати, сумасшедший! – Она отталкивает мою голову. – Я подумаю.
   
– Андрей! – Олег стучит по спинке кресла. – Слышишь? Про запись ты говорил, так? У меня есть.
   
– Какая? – беспомощно спрашиваю я.
   
– Вот послушай, что я вчера записал! – Он просовывает свою кудлатую голову между креслами. – «Чешуя рыбы толще, чем сама рыба». Понял, нет? А я вчера все понял!
   
– Гений, блядь! – Я опускаю голову и сплевываю на пол.
   
Самолет начинает рулить на взлет. Между тем, как его шасси оторвутся от земли, и тем, как оторвутся на планерке мои уши, каких-то три часа.
   
Через проход от меня сидит мужик в мятом синем костюме в тонкую белую полоску и со скоростью шредера поглощает печатную продукцию: «Профиль», «Ведомости», «Карьера». Страницы шуршат и перелистываются, потом очередной журнал падает ему под ноги. Покончив с серьезными изданиями, мужик начинает вдумчиво читать «Толстушку КП». Время от времени он тычет толстеньким пальцем в кнопку вызова стюардессы, и ему приносят очередную порцию коньяка. Мне становится плохо от одного взгляда на его кадык, дергающийся, когда мужик заглатывает спиртное. Чувствую нарастающие рвотные позывы, поворачиваюсь к Даше, которая прилипла к окну:
   
– Кажется, мы попали!
   
Даша молчит.
   
– По-настоящему. Нас за этот проеб похоронят.
   
Молчание.
   
– Ты проигрываешь в уме варианты, куда перейти? Канал «Домашний»? «Кухня ТВ»?
   
Даша не реагирует. Перегибаюсь и заглядываю ей в лицо – она погружена в глубокий сон. Куда подевалась ее аэрофобия! В самом деле, наркотики меняют людей, а?
   
– Конец литературного произведения, развязка, финальная точка сюжета, не знаешь? – обращается ко мне мужик.
   
– Чего? – не понимаю я.
   
– Конец сюжета в книге, кроссворд у меня тут. – Мужик вытирает салфеткой шею. – Чё-то вертится, а чего – не пойму.
   
– Сколько букв? – зачем-то интересуюсь я.
   
– Шесть. – Мужик расстегивает верхнюю пуговицу. – Блядь, что ж так жарко-то? Девчат, а как похолоднее сделать?
   
– Пиздец, – сухо отвечаю я.
   
– В смысле? Жарко? Это факт.
   
– В смысле конец сюжета.
   
– А! – Мужик сверяется с кроссвордом. – Точно! Подходит! Нет, «д» не лезет!
   
– Андрюх, Андрюх! – трясет меня за плечо Женя. – У меня идея.
   
– Какая? – Мой голос полон безнадеги. – Взять в заложницы Дашу и заставить экипаж повернуть на Голландию?
   
– Почему на Голландию?
   
– Там легалайз. Вам теперь это близко.
   
– Слушай, я виски выпил, и у меня родилось.
   
– Ну?!
   
– Берем интервью Кейва с ютьюб. Они же там есть?
   
– Наверное.
   
– Берем сразу несколько, монтируем, сверху накладываем голос переводчика и твой голос, задающий вопросы. А ты у нас будто за кадром. Быстрая нарезка.
   
– Издеваешься?
   
– Думаешь, кто-то проверять будет?
   
– Но это же пиздец!
   
– Это монтаж, а пиздец – это приехать без сюжета.
   
– Как скоро смонтируем? – Я встаю на колени и перегибаюсь через спинку.
   
– Смотря как скоро вопросы напишешь. Там весь сюжет минут на десять. – Женя улыбается и делает вид, будто снимает меня камерой с плеча. – Настройка побелому. Звук. Скажи чего-нибудь!
   
– Мы ебанутые аферисты.
   
– Так, звук прописан, теперь проходку.
   
– Мне в туалет или в кабину пилотов?
   
– Можно и туда и сюда! – ржет Женька.
   
– Я тебя тотально ненавижу! – смеюсь я в ответ. – Такие, как ты, уничтожили наше телевидение.
   
– Наследие Листьева!
   
– Школу Парфенова!
   
– Мастерство интервью Толстой и Смирновой!
   
– Я люблю тебя! – перегибаюсь еще больше и пытаюсь его обнять.
   
– Но-но-но, без этих твоих гей-приколов! – Он грозит мне пальцем.
   
– Ты не в моем вкусе, маленькая аферистичная вонючка!
   
– Скажешь это своему парню.
   
– Он спит. – Я показываю пальцем на Дашу, Женя прикрывает ладонью рот.
   
Настроение резко улучшается. Появляется чувство голода. Незаметно кладу Даше руку на коленку, она внезапно всхрапывает, чем отбивает у меня нараставшее было желание и возвращает к мысли о том, что в Москве меня ждет ужин с Наташей.
   
– У меня «дэ» не лезет, – не унимается мужик. – Мера жидкости это же литр, а?
   
– Это доза, дядя.
   
– Э, хорош, а? – Он ощеривается, обнажая золотой зуб. – Ты в туалет, да?
   
– Типа того.
   
– Передай стакан пустой девчатам, бля, ладно?
   
Я беру стакан, который еще полчаса назад, до Женькиной «эврики» мог быть надет ему на нос, и иду передавать его девчатам, бля. Мне же не сложно, бля.
   
В туалете сижу долго. Периодически кто-то пытается дернуть дверь, кто-то – тактично постучать. Писать не получается – то ли от напряжения, то ли от вчерашнего перебора с кислотой. Долго брызжу в лицо водой, наконец выхожу. Неужели программные директора ничего не заметят? С одной стороны хорошо бы, с другой – какие же они ослы после этого! Теперь осталось вместо себя на шоу резиновую бабу поставить. Но стильную. Вдруг прокатит.
   
Объявляют заход на посадку. Даша трет спросонья глаза, Женя нервно грызет ногти, и только Олег попрежнему в отключке. Овердоза? В самом деле, нашему каналу так не хватает героя, погибшего на боевом посту. Любое дело требует мифов и канонизированных покойников. Особенно масс-медиа.
   
На посадке попадаем в густой туман желтого цвета. То ли из-за наших бортовых огней, то-ли из за недержания московских чиновников – но он мутновато-желтый, как застарелые пятна спермы на диване. Трясет. Даша отчаянно вцепилась мне в руку, я – в подлокотник. Мужик постоянно крякает и сглатывает, освобождая заложенные уши. Наконец садимся. Все, как обычно, хлопают до покраснения ладоней, потом встают и лезут в багажные полки. Мужик чешет затылок, наконец берет газету, аккуратно складывает и кладет себе в кейс, наверное, чтобы продолжить разгадывать этот суперинтеллектуальный кроссворд в машине.
   
– Я нашел уже два ролика, – потрясает айфоном Женя.
   
– Чего нашел? – влезает Даша.
   
– Клево, – говорит Олег, обращаясь к багажной полке.
   
– Тсс, – прикладываю я палец к губам, глядя на Женю.
   
– Как же с буквой «дэ»-то быть? – снова проявляется мужик.
   
– Эпилог, – говорю я ему, направляясь к выходу.
   
– Чего?
   
– Конец литературного произведения.
   
– А... а как же «пиздец»?
   
– А «пиздец» – это ты.
   
Приехав домой, я первым делом зажигаю по всей квартире свечи Jo Malone с ароматом цитруса и базилика, чтобы приглушить запах табака. Наскоро принимаю душ, проверяю электронную почту, тупо смотрю клипы Майкла Джексона по VH1, снова возвращаюсь к компьютеру и залезаю в свой твиттер, чтобы черкануть пару-тройку записей осуждающего характера про вечеринку в Питере. Сосредоточенно втыкаю в монитор минут пятнадцать, но на ум не приходит ничего лучше:
   
«Чешуя рыбы толще, чем сама рыба. Я все понял, kids».
   
Достаю из шкафа три рубашки, две пары джинсов, одну футболку и плетусь со всем этим в ванную. Собственное отражение оптимизма не прибавляет, а еще эта гребаная планерка впереди, и гребаный левый монтаж, и гребаные «городские новости», которые я называю про себя «голоса из жопы», и гребаное... да в общем, все. Кроме этого, я, мать его, не получил сегодня ни одной эсэмэс от Наташи. Впрочем, никто их мне не обещал, но все равно обидно. Под глазами темные дуги, да и вообще лицо выглядит, как забытый под кроватью носок, и мне бы плюнуть на все и лечь спать перед программой, забив на планерку, но вместо этого я достаю из тумбочки крем «Eye Expert» от Dr. Sebagh и начинаю обильно смазывать им пространство вокруг глаз. Несколько упаковок этого крема были подарены мне девушкой из салона красоты, которая когда-то по неосторожности вместо маникюра сделала мне минет. С тех пор про себя я называл этот крем «Доктор Ебак», но, узнав однажды его стоимость, проникся к нему уважением и с испугу спрятал в холодильник, где он благополучно пролежал, исчерпав срок годности. Обнаружив эту досадную оплошность, я принялся его яростно использовать, и это вроде бы стало давать результаты. Не уверен, что я стал выглядеть моложе, но очевидно круче. Факт того, что каждое утро ты наносишь на свою рожу стоимость неплохого мобильника, делает тебя уверенней. Харизматичней, что ли?
   
Надеваю тертые джинсы Gap в чернильных разводах, черную рубашку Dior, белые кеды Fred Perry и пытаюсь расставить в правильной последовательности следующие мысли: не выгляжу ли я уж слишком сутенером, не закатать ли мне рукава рубашки, правильные ли ролики Кейва нашел Женя, и не добавить ли сверху черный пиджак от смокинга. Но в момент, когда я уже практически сделал непростой, в общем-то, выбор в пользу закатанных рукавов, начинает звонить мобильный. Номер определился сухо, конкретно и тухло: Маша.
   
– Да! – отвечаю я, прижав телефон плечом к уху.
   
– Ты где?
   
– Дома, – закатываю левый рукав.
   
– И все? – Голос у Маши абсолютно потусторонний.
   
– Что значит все? Если конкретно, то в ванной, собираюсь на работу.
   
– И это все, что ты мне можешь сказать?!
   
– Тебе этого мало? – меняю руку, закатываю правый рукав.
   
– Ты помнишь, что ты мне вчера говорил?
   
– Я? – Судорожно пытаюсь вспомнить, но в голове тишина, словно ручку микшера вывернули до нуля. – Я? Тебе? Не помню. Я был в Питере.
   
– И что это меняет?
   
– Все... Питер меняет все... Может, ты перепутала? Может, ты не со мной разговаривала?
   
В трубке слышны всхлипыванья. Потом тишина.
   
– Маша?
   
– Фс... фс... уууыыф...
   
– Маша, ты мне можешь объяснить, в чем, черт возьми, дело?! Что я тебе такого сказал, чего сам не помню?
   
– Ты сказал, что у тебя другая женщина.
   
«Это правда».
   
– Ты сказал, что изменял мне.
   
«Сущая правда».
   
– Какие глупости! Я был пьян!
   
– Ты сказал, что собираешься жениться. И еще про глаза.
   
– На ком?! – раскатываю правый рукав. – Какие еще, на хер, глаза!
   
– У нее глаза, как у хамелеона, и что это очень круто, а я глупая сука, которую никто никогда не полюбит, потому что... – снова рыдания.
   
– Маша, Машенька, ну... постой, ты все неправильно поняла! – Раскатываю левый рукав.
   
– Почему? За что? Почему ты не можешь остаться мужчиной и просто сказать, что не любишь меня больше? Зачем тебе нужно обязательно уничтожить меня? – Бурные рыдания, далее неразборчиво.
   
– Машенька, я очень сильно напился... Наверное, ты позвонила не вовремя...
   
– Ты сам мне позвонил!
   
«Оба-на!» Сажусь на корзину с грязным бельем, закуриваю, смотрюсь в зеркало.
   
– Ты разрезал меня на кусочки!
   
– Я не пластический хирург! – Вид неважный, конечно.
   
– Ты изнасиловал меня!
   
– Бывало! – Надо сказать сегодня Роберту, чтобы грима побольше дал.
   
– Ты ненавидишь людей!
   
– Да чего уж там! – Где бы мне сегодня с Наташей поужинать?
   
– Ты! Ты!! Ты!!!
   
– Господи, да я с ума сошел от этой частоты! – «Кофемания»? Слишком читаемо. «Солянка»? Надо подумать.
   
– Тебе нравится издеваться над людьми, и знаешь, почему?
   
– Почему? – Пригласить ее домой после кофе?
   
– Это от твоих комплексов!
   
– Ух ты! – Интересно, она любит фотографию?
   
– Этот твой вечный комплекс неполноценности!
   
– Точно, это он и есть! – Может, предложить кино посмотреть? Судорожно вспоминаю, что у меня ультранового из видео, кроме порнухи.
   
– Однажды, Андрюша, ты найдешь меня повесившейся, или отравившейся или... впрочем... – снова дикие рыдания, – тебя это не тронет. Просто вспомни в тот день, что я любила тебя...
   
– Ты дома?
   
– А что? – Вопрос явно неожиданный.
   
– Я приеду через двадцать минут.
   
К тому моменту, как я, чуть не попав под троллейбус, поругавшись с дамой в «Рено» и успев зарулить в хозяйственный магазин, поднимаюсь на Машин этаж, рубашка на спине окончательно намокает от пота. «Каким правильным было решение надеть черную!» – успеваю я подумать, прежде чем дверь ее квартиры открывается. Маша опять в офисном – то ли пришла с работы, то ли еще не ушла, то ли она всегда на работе.
   
– Я просила тебя! – истерично начинает она, приблизив растопыренные ладони к своему лицу.
   
– Не сейчас! – отодвигаю ее, иду в комнату, поднимаю голову к потолку. – Эта? Нет, слишком изящна.
   
– Какого черта?! – Маша семенит за мной, пока я последовательно обхожу спальню, комнату и коридор, приговаривая себе под нос: «Вряд ли!».
   
– Может быть! – Наконец я останавливаюсь на кухне, достаю из заднего кармана скрученную веревку, скорее мини-канат, и оценивающе смотрю на потолочный светильник. – Да, этот точно выдержит!
   
– Что ты делаешь?! – кричит Маша.
   
– Собираюсь аккуратно снять люстру, потом привязать к потолочному крюку веревку, смастерить петлю. – Я хватаю рукой стул. – Можно, я на него встану? Не сломается? Впрочем, какая разница!
   
– Прекрати это! – Она довольна сильно отталкивает меня двумя руками, так, что я отлетаю к стенке. – Скотина! Убирайся отсюда! Вали!
   
– Я сначала люстру сниму, окей? – ледяным тоном замечаю я.
   
– Я не хочу тебя больше видеть, исчезни из моей жизни, тварь!
   
– Я в ней даже статистом не играл, зайка! – Достаю сигареты, закуриваю.
   
– Пошел вон из моей квартиры! – Маша начинает осыпать меня ударами.
   
– Она не твоя, ты ее снимаешь. – Сигарета выпадает из моих рук.
   
– Ты так и умрешь ничтожеством!
   
– Надеюсь, не скоро.
   
– Я позвоню брату, он тебе ноги сломает! – Она продолжает меня колошматить, а я уворачиваюсь и отступаю в прихожую.
   
– Почему именно ноги?
   
– Он тебе морду набьет!
   
– У меня съемки, может, по морде не надо?
   
– Я ненавижу тебя!
   
– Пожалуй, уже лучше! – Я бросаю веревку ей под ноги, открываю входную дверь.
   
– Когда-нибудь ты поймешь, что такое потеря!
   
– Потеря – это, конечно, ты, правда?
   
– Когда-нибудь поймешь! – задыхается она.
   
– А ты, я надеюсь, когда-нибудь поймешь, что конец истории – это конец истории. Что спекулировать на самоубийстве низко, а искать любви там, где ее никогда не было, – глупо.
   
– Ты подонок! – шипит она.
   
– Я когда-то говорил обратное? Зато ты – богиня! Но слишком навязчивая.
   
Выхожу из квартиры, закрываю за собой дверь. Лифта не жду, спускаюсь по лестнице.
   
– Завтра о том, кто ты на самом деле, узнает вся Москва, уж я постараюсь! – звучит сверху.
   
– Не трать время, они уже в курсе: я ничтожество! – отвечаю, задрав голову.
   
– Не забудь купить своей провинциальной дешевке новое белье!
   
– А ты не забудь потушить сигарету, я ее на кухне уронил. Иначе сама без белья останешься!
   
– Не переживай, ничтожество!
   
– Ах, я же забыл: змеиная кожа не горит!
   
Дохожу до первого этажа, замедляю шаг, восстанавливаю дыхание и сажусь на бордюр. Закрываю глаза, утыкаю голову в ладони.
   
– Что с вами, молодой человек? – звучит слева.
   
– Что? – поднимаю голову, смотрю на благообразную женщину лет шестидесяти.
   
– Вам плохо? – уточняет она.
   
– Если бы...
  
  
   
    
Духота
   
   
    
Ближе, на сантиметр ближе
    
На миллиметр ближе,
    
На сколько можно,
    
На толщину кожи.
    
    Замша. Ближе
   
   
   
Сижу на планерке. В комнате душно. Как обычно, все началось со скандала, который закатила мой шеф-редактор группе Хижняка за воровство наших гостей. Я ее так накрутил, что сам испугался. «Против корпоративных правил!», «Такое впечатление, что мы работаем на разных каналах!», «Это называется командой?!» Высокопрофессиональная истерика. Прилюдно выпороли их редактора. Хижняку напомнили, что он работает на канал, а не на себя. Хоть какой-то резонанс. Хижняк изобразил «виноватое недоумение» и брякнул что-то вроде: «Может, нам с Миркиным гостей на год вперед поделить?». Миркин развел руками, Миркин изобразил негодование. «Может, их в одно шоу соединить?» – предложил кто-то. «И за одну зарплату», – согласился Лобов. Скучно. Никакого накала. Все ждут сегодняшнего шоу Хижняка и завтрашнего моего.
   
Я слежу за еле живой мухой, которая пытается спланировать с висящего на стене экрана, как подбитый талибами американский вертолет. Летит зигзагом вниз, потом поднимается и садится на стену. Очень душно.
   
Марфина, директор планирования вещания, двадцатую минуту вещает про рейтинги и изменение предпочтений аудитории, сопровождая это демонстрацией графиков и таблиц. В какой-то момент она даже употребляет модное словечко «модернизация». А собравшиеся до невозможности увлечены ее докладом. Кто-то играет на мобильном телефоне, кто-то тупо втыкает в стену. Слева от меня сидит хмырь из ее отдела, постоянно кивающий в конце каждого предложения, независимо от смысла сказанного. Изредка он теребит галстук и вздыхает, обдавая меня смесью мятной жвачки, средней тяжести перегара и еще какой-то зловонной кислоты. Населению нашей страны перед тем, как проводить модернизацию, следует провести полную lacalutизацию, – думаю я, – этот запах изо рта напоминает о кислых временах. Хочется потерять сознание. Когда она доходит до социальных сетей и интересов блогосферы, пишу на своем листке сидящему рядом Антону:
   
«Мы вчера интервью с Кейвом проебали».
   
«Пездец! Галактико Опасносте! Онотоле?»
   
«Youtube решает!)))»
   
«Тупо спиздили ролик?»
   
«Надрали из зпс его интрв ВВС 3 года наз».
   
«Чо? Напиши словами мы не в чате».
   
Марфина переходит к рекламодателям. В беседу вступает Ваня, рассказывает про финансовые показатели, намекает про то, что, по его мнению, «сетка должна быть более гибкой, впереди предновогодний сезон». Кажется, я слышу все это в сотый раз. Пишу Антону:
   
«Взяли его ответы в интервью ВВС, а я поверх русским голосом вопросы начитал—))))»
   
«Ты хуй».
   
Изображаю, что смахиваю пыль с погон и вешаю медаль себе на грудь.
   
«Чей креатив?»
   
«Женя».
   
«+1»
   
«А еще вчера я жрал ЛСД»
   
«+100!»
   
«Случайно. С Дашкой)))!!»
   
«+500. Йо-йо?!!»
   
«Типа да»
   
Тем временем Семисветова докладывает о ходе съемок социальных роликов. После того как она второй раз косится в мою сторону, понимаю, что мне нужно себя проявить. Рассказываю, какой интерес вся эта движуха вызывает у школьников, как нам хорошо вместе работать и всякое такое. Лобов удивленно смотрит изпод очков.
   
– Да, – киваю я, – это первый проект, в котором у нас получилась настоящая команда... ну, почти, – и веду головой в сторону Хижняка.
   
Даша благодарно улыбается глазами. Наверное, она думает, что сегодня я приглашу ее в ресторан. Потом мы поедем ко мне или к ней, и будут «апельсины, слезы, любовь и цветы». И я трогательно улыбаюсь в ответ, зная, что ни черта подобного у нее сегодня не будет. Антон жмет мне руку под столом. Пишет:
   
«И как?»
   
«Не помню»
   
«nice stuff»
   
«feels like home»
   
«флэшбеки?»
   
«Хорошо бы. Сушняк. Куда пойти с Нат.?»
   
«А Даша не алле?»
   
«пока не понял. Хочу с Н.»
   
«Бюджетно?»
   
«Ну, так»
   
«Кофемания»
   
«tired»
   
«Золотой?++пафос»
   
«$$$$!!»
   
«Вог-кафе)))))!!!»
   
«буээээээ» 
   
«Мудило, мы уже пол-листа исписали»
   
«Круто. Тогда чмоки, я отключаюсь. Пойду в “Кофеманию”»
   
Сворачиваю бумажку пополам, принимаюсь рисовать на обратной стороне замок. Стены с зубцами, остроконечные башни. Выходит как-то криво, косо и слишком похоже на Кремль. Рисую рядом с замком рыцаря в латах. Хижняк рассказывает, какие гости (все дружно смеются) и какая тема будут в его сегодняшней программе. Заштриховываю рыцарю щит в диагональную клетку.
   
– Мы решили не брать затасканных интернетом тем типа люстры Чижевского, – спокойным голосом вещает Хижняк.
   
Пририсовываю рыцарю кривой член, аккуратно сворачиваю листок, стараясь не выдавать волнения. Набиваю под столом эсэмэс Наташе.
   
«В восемь в “Кофемании”, тебе удобно?» 
   
Быстрого ответа не приходит.
   
После того как все, кому было чем стрелять, отстрелялись, слово берет управляющий каналом Анатолий Иванович Лобов.
   
– Я хотел бы сказать пару слов о шоу, которые идут на нашем канале. Мы подходим к окончанию сезона, поэтому в предновогодние месяцы, пиковые для активной аудитории, каждая программа должна нести особый заряд. – Он пытается гипнотизировать аудиторию, видимо, чтобы передать ей этот пресловутый заряд. – Борьба за аудиторию это прежде всего столкновение креатива. Но я бы не хотел, чтобы мы сосредоточились на развлекательной части в ущерб содержанию. Наша аудитория – это молодые, социально активные люди с четко выраженной, – он делает паузу, – общественной позицией. Они ждут диалога, а не комических куплетов...
   
На Лобове темный костюм, голубая рубашка, нарочито аккуратно повязанный галстук, на правой руке браслет из бисера, «доча сделала», – мудовая привычка, которую наши соотечественники переняли у западных бизнесменов. У тех вечно на запястьях ворох браслетов, сделанных руками их детей, или каучуковые шнурки из фаст-фудовских сетей, которые выдаются за благотворительные покупки (типа, сорок центов от цены вашего обеда передаются в фонд помощи детям Уганды, половину которых мы, правда, успели уничтожить, чтобы разместить на их землях пастбища для своих напичканных стероидами буренок). В общем, внешний вид Лобова свидетельствует о том, что он человек серьезный. Консервативный, профессиональный. Придерживается семейных ценностей, но вместе с тем считает себя продвинутым (часы Swatch на запястье). Он пришел в телевидение из финансового бизнеса. И теперь, как любой топ-менеджер, дорвавшийся до творческой работы, пребывает в постоянном восторге сам от себя. «Креативность» – одно из его любимых слов.
   
Что еще? Он вырывает из журналов и газет статьи, заголовки которых привлекли его внимание, и отдает секретарше, чтобы прочитать в конце недели. Остальное выбрасывает. Вырванные страницы через неделю выбрасывает секретарша. Он никогда «не успевает» к ним вернуться. Он постоянно вкрапляет в свою речь словечки типа «ну вы же понимаете, где это решалось», или «очевидно, что этот вопрос потребовал согласования в определенных кабинетах», намекая на свои обширные связи в администрации президента.
   
Он заканчивает эсэмэс-сообщения словами «всего доброго», свято верит в то, что новости люди по-прежнему узнают из телевизора, а не из твиттера, и находит Lady GaGa похожей на певицу Макsим. При этом он уверен в том, что мы делаем «нечто совершенно не похожее на другие музыкальные каналы». И еще цитата: «MTV давно умерло. Даже в штатах». Вот, собственно, такие у него горизонты.
   
Речи Лобова всегда звучат так, будто он не говорит их, а набивает двенадцатым кеглем текст в Word, шрифтом Times New Roman. Абзац к абзацу, пробелы, отступы, отточия. Его выступления никогда не бывают эмоциональны – только информативны. Он и не говорит в широком понимании этого слова – он вещает. Я слышу слова «мораль», «ответственность», «наполнение». Этот набор бессодержательных штампов исторгается на наши головы раз в две недели, но фраза «некоторые, кажется, забыли, что», подсказывает, что на этот раз разговор будет предметным. Повисает пауза, и, кажется, весь собравшийся здесь готовый разорвать тебя клубок друзей – перестал дышать. Я пытаюсь найти в комнате муху, но ее нигде нет. Видимо, даже муху утомили эти посиделки, и она умерла.
   
– Например, последнее шоу Андрея Миркина, – Лобов поворачивает голову в мою сторону. – Обсуждали серьезную тему транспортного налога, а в итоге свели все к балагану. Андрей, я тебя несколько раз за последние месяцы просил быть серьезнее. Ты ведь не диджей, ты отражаешь позицию определенной социальной группы.
   
«Ты, кажется, перепутал. У тех, чью позицию я отражаю, вообще нет такого слова в лексиконе».
   
– Я пытался показать, что депутаты, пришедшие в студию, вообще мало понимают в законах, которые принимают.
   
– Можно подумать, ты понимаешь. Мне не хватает твоего взвешенного мнения. Твоей аналитики. И прекрати уже эти свои шуточки и подколки гостей, мы не юмористическую программу снимаем.
   
– Да, Анатолий Иванович, но наши зрители не хотят серьезного разговора на скучные темы.
   
– Откуда у тебя такая уверенность?
   
– Я с ними иногда разговариваю.
   
– А у меня анализ аудитории. – Лобов потрясает в воздухе бумагами. – Я лучше знаю, чего они хотят.
   
«Что же ты тогда сам не в кадре, родной?».
   
– И чего же они хотят?
   
– Они хотят... содержательности, остроты. А этого у тебя не хватает, Миркин.
   
– Я пытаюсь донести серьезные вещи через сатиру. – Сам чувствую, что звучит неубедительно.
   
– Серьезные вещи надо доносить внутренней драматургией. Тем, что внутри тебя. Понимаешь?
   
«Внутри меня полураспад кислоты, родной».
   
Я согласно киваю:
   
– Понимаю.
   
– Понимаете? – Он обводит глазами собравшихся.
   
– Еще бы, – говорит за всех Антон.
   
– Это азы, – ухмыляется Хижняк.
   
– Надоела уже эта твоя понурая циничность. Такое впечатление, что ты устаешь с первой минуты эфира. Андрей, мне нужна острота, понимаешь?
   
Приходит эсэмэс от Наташи: «В восемь – отлично».
   
– Да! – Я почти кричу.
   
– Вот. – Лобов кивает. – Можешь же, когда до тебя достучишься, правда?
   
– Могу, Анатолий Иванович, – согласно киваю я.
   
– Ладно, все свободны. Андрей, Антон и Иван, останьтесь, пожалуйста.
   
– Ну что, коллеги? – говорит он, когда за участниками планерки закрывается дверь. – Сегодня среда, а в следующий вторник, меньше чем через неделю, я хотел бы увидеть пилотную серию. У вас материал смонтирован, я надеюсь?
   
– Практически. – Антон нагло смотрит ему в глаза. – Осталось одну сцену переснять, мне не совсем понравилась первая встреча главных героев.
   
– Мы все еще в бюджете? – Лобов переводит взгляд на Ваню. – Как со спонсорами?
   
– Один утрясает финальный вариант договора со своими юристами, второй – в финальной стадии переговоров.
   
– Значит, можно не переживать? – Лобов постукивает карандашом по столу.
   
– Переживать-то, в общем, не за что, – киваю я. – Мы в смете, со спонсорами все выглядит оптимистично, осталась только одна сцена, да, Антон?
   
– Да, конечно. – Он делает сосредоточенное лицо и зачем-то достает свой молескин. – Доснимем в пятницу, с утра.
   
– Тогда во вторник ждем первого просмотра нашего шедевра?
   
– Думаю, да,– говорит Антон.
   
Ваня молча кивает, а я поднимаю два пальца вверх и произношу:
   
– Безусловно, посмотрим.
   
– А со спонсорами вообще засада? – спрашивает Антон у Вани, когда мы выходим.
   
– Я бы на месте режиссера, у которого за неделю до сдачи материала нет главной героини, не заморачивался такими вопросами.
   
– Но от этого зависит съемка следующих серий!
   
– Если они будут.
   
– Как продюсер, – вступаю я, – хочу призвать всех сохранять спокойствие. Антон, какие, к черту, спонсоры! Что с главной героиней? Ей опять муж запретил сниматься?
   
– Этот мудак каждый день устраивает нам геморрой, – извиняющимся тоном говорит Антон. – Я так с ними устал...
   
– Смени героиню! – предлагает Ваня.
   
– Она делает мне кадр.
   
– А ты делаешь нам проблему, старичок.
   
– Я?! – Антон взвизгивает. – Да если бы не моя идея, нам бы этот проект вообще никто не дал реализовать.
   
– Так мы его и не реализовали. Я в шоке, честно говоря. – Ваня оглядывается. – Чего лыбишься, Миркин, тебя это, типа, не касается? Думаешь, останешься «над потоком»? Во вторник нас порвут.
   
– Я спродюсирую наш всеобщий пиздец, как реалити-шоу.
   
– Все, – Ваня смотрит на часы, – завтра в двенадцать на площадке.
   
– У меня завтра шоу, – напоминаю я.
   
– Ты нам завтра нужен, как собаке пятая нога.
   
– Если, конечно, не хочешь сыграть главную героиню, – добавляет Антон.
   
– Что-то я смотрю на ваш настрой и начинаю нервничать, парни. Не хотите ли вы сказать, что у нас реально нет шансов?
   
– Я этого не говорил, – Антон качает головой.
   
– Реально? – Ваня усмехается. – Ладно, расходимся.
   
Перед тем как покинуть телецентр, захожу в туалет. Стоя в кабинке, прокручиваю слова, сказанные Лобовым в адрес моей программы, прислушиваюсь к ощущению стремительно надвигающегося скандала со съемками сериала и страху, что Наташа не приедет. Пытаюсь успокоиться мастурбацией, но она не спасает. Приходится выкурить сигарету, еще раз втянуть ноздрями пропитанный хлором воздух, закрыть глаза и сосчитать до десяти. Проблемы сериала приходится временно разместить на депозите совести. Наезды Лобова отложить в боковой карман головы, чтобы вспомнить их завтра, перед записью. Вспомнить и разозлиться. А сейчас нужно просто валить отсюда. Здешняя духота делает меня истеричным, склонным к суициду подростком.
   
   
В какой-то момент я обнаруживаю себя у входа в цветочный магазин. Там, внутри – розы, тюльпаны, георгины и какие-то желтые, красные и оранжевые цветы, похожие на огромные ромашки, название которых мне неизвестно. В высоких пластиковых ведрах, корзинах и букетах. За цветами полки с плюшевыми медведями, дельфинами, зайцами и прочим зоопарком. Под потолком болтаются красные надувные шары, а за прилавком пожилая армянка неспешно складывает букет из белых роз с маленькими бутонами, перемежая их растением, усыпанным маленькими белыми шариками. И на все это отстранено пялится чувак в белой мотоциклетной куртке Moncler, рваных джинсах и нацепленных на нос Ray-Ban Aviator в оправе черного цвета.
   
А за его спиной движется плотный поток машин, снуют люди с приросшими к ушам мобильными телефонами, возможно, пробегает собака, раздаются отчаянные сигналы державненьких машин категории ААА, и на огромном световом панно над зданием одна за другой сменяются картинки, рекламирующие кино и газировку. И становится непонятно, где он, этот вкус нового поколения: в синей банке или в монструозных молочных железах Семенович.
   
Все это так неуклюже наложено друг на друга, что, глядя в витрину цветочного, я не могу определиться, что меня больше завораживает: тихий бастион из цветов, хаос за спиной или собственное отражение в затемненном стекле?
   
Проезжает желтое такси, намекая, что пора поторопиться, проходящий мимо парень лет девятнадцати роняет на асфальт банку какой-то слабоакогольной дряни, которая чуть не заливает мои кеды, и где то рядом Лагутенко поет: «А нам оставаться ночевать в нем одним», и из цветочного выходят две девчонки с большим букетом тюльпанов. И все говорит о том, что сцена закончена и мне действительно пора ехать, но тут я ловлю себя на мысли, что не могу вспомнить, когда в последний раз был в цветочном магазине. Я делаю шаг вперед и дергаю ручку двери на себя.
   
– Вам помочь? – Голос армянки сливается со звоном колокольчика, когда дверь впускает меня в магазин.
   
– Что? – Я снимаю очки.
   
– Вы хотите купить цветы? – Ее морщинистые руки продолжают укладывать букет.
   
– Пожалуй, да, – пожимаю я плечами.
   
– Букет или просто? Есть хорошая роза, свежие тюльпаны. – Она говорит мягким грудным голосом, практически без акцента.