1 2 3 4 5 6 7 8 9 
   
Ты о ком?
   
О Блевинсе.
   
Ну так что ты хотел сказать?
   
Этот сопляк не смирился с тем, что у него увели коня.
   
Утром они оставили лошадей в арройо, а сами забрались на холм, чтобы в лучах восходящего солнца понять, что представляют собой окрестности. Ночью в низине было холодно, и теперь, когда взошло солнце, они повернулись к нему спинами, чтобы скорее согреться. На севере в застывшем воздухе повисла тонкая струйка дыма.
   
Думаешь, это пастухи, спросил Ролинс. Дай-то бог.
   
Ты не хочешь съездить к ним и попросить воды и жратвы?
   
Нет.
   
Мне тоже неохота….
   
Они продолжили наблюдение, потом Ролинс поднялся и, захватив винтовку, куда-то ушел. Вскоре он вернулся и высыпал из шляпы на плоский камень плоды нопала, а потом сел и начал очищать их своим ножом.
   
Угощайся, сказал он
   
Джон Грейди подошел, присел на корточки, вынул свой нож и тоже стал счищать кожуру с плодов, которые были холодными с ночи и окрашивали пальцы в кровавый цвет. Они сидели, ели нопалы, выплевывали маленькие твердые семечки и то и дело извлекали колючки из пальцев. Ролинс обвел рукой окрестности.
   
Нельзя назвать здешнюю жизнь бурной, верно?
   
Джон Грейди кивнул.
   
Самое неприятное, что мы можем натолкнуться на этих ребят и не поймем, кто они такие. Мы даже толком не заметили, какие у них лошади.
   
У них такая же проблема. Они не знают нас в лицо, отозвался Ролинс и сплюнул.
   
Не бойся, узнают.
   
Это верно.
   
Но, конечно, наши трудности – пустяк по сравнению с тем, что получилось у Блевинса. Ему впору выкрасить лошадь в красный цвет и разъезжать на ней, дуя в трубу.
   
Святая правда, сказал Ролинс, вытирая лезвие ножа о штанину.
   
Самое удивительное – это то, что паршивец не врет. Это действительно его жеребенок.
   
Не знаю, не знаю. Но кому-то он принадлежит, это точно.
   
Во всяком случае, не этим мексиканцам.
   
Наверное, только хрен он кому что докажет.
   
Ролинс сунул нож в карман и стал оглядывать шляпу – не застряли ли в ней колючки, потом заговорил:
   
Красивая лошадь все равно, что красивая женщина. Хлопот больше, чем удовольствия. Нет, дело не в красоте. Главное, был бы толк.
   
Где ты это слышал?
   
Не помню.
   
Джон Грейди сложил нож, потом сказал:
   
Большая страна Мексика.
   
Это точно.
   
Одному богу известно, куда исчез мальчишка.
   
Вот именно. Только я скажу тебе то, что в свое время услышал от тебя.
   
Ну?
   
Мы еще с ним встретимся.
   
Весь день они ехали на юг по широкой равнине. Только к полудню они наконец нашли воду – жалкие илистые остатки на дне большого саманного корыта. Вечером, оказавшись на седловине низкого хребта, они спугнули оленя из зарослей можжевельника. Ролинс выхватил из-за голенища свой карабин, быстро взвел курок и выстрелил. Стреляя, он отпустил поводья, и его конь встал на дыбы, потом отскочил в сторону и остановился, дрожа мелкой дрожью. Ролинс слез с него и пошел туда, где он увидел оленя. Тот лежал в луже крови. Пуля вошла ему в основание черепа, и глаза застилала смертная поволока. Ролинс выбросил стреляную гильзу, вставил новый патрон, опустил курок большим пальцем и посмотрел на Джона Грейди, который подъехал, ведя под уздцы коня Ролинса.
   
Выстрел что надо, сказал Джон Грейди.
   
Просто повезло. Я даже толком не успел прицелиться.
   
Все равно получилось здорово.
   
Дай-ка мне нож. Ну, если мы не полакомимся вдоволь олениной, то назови меня китайцем.
   
Они быстро выпотрошили тушу и повесили ее на можжевеловый куст, чтобы она чуть охладилась, а сами пошли за дровами. Они развели костер, нарубили жердей и колышков, потом нарезали мясо полосами и развесили на жердях, чтобы оно прокоптилось. Когда костер стал догорать, Ролинс насадил куски филея на колышки и положил на камни над угольями. Они сидели, смотрели, как жарится и коптится мясо, и вдыхали дым от жира, который с шипением капал на угли.
   
Джон Грейди встал, расседлал и стреножил лошадей, отпустил пастись, а сам вернулся к костру с одеялом и седлом.
   
Принес, сообщил он.
   
Что, удивился Ролинс.
   
Соль.
   
Эх, еще бы хлебушка.
   
И кукурузы, и картошечки, и яблочного пирога!
   
Кончай!
   
Ну что, бифштексы готовы?
   
Сядь и успокойся. А то если стоять над мясом, оно никогда не зажарится.
   
Они съели по хорошему куску филея, потом перевернули жерди с полосами оленины, свернули сигареты и улеглись у костра. Ролинс заговорил:
   
Однажды мексиканские пастухи, что работали у Блера, зарезали годовалую телку. Они настругали мясо так тонко, что через него все было видно. Эти простыни они развесили вокруг костра – издалека казалось, что сушится белье после стирки. Особенно если смотреть в темноте. Ребята всю ночь подкладывали дров в костер и переворачивали мясо. Странная была картинка – красные занавески, а за ними шевелятся фигуры. Проснешься ночью и смотришь на эти кровавые шторы.
   
Это мясо будет пахнуть кедром, сказал Джон Грейди.
   
Знаю.
   
В горах на юге завели свою песнь койоты. Ролинс потянулся к костру, сбросил туда пепел от сигареты, снова лег на спину.
   
Ты когда-нибудь думал о смерти, спросил он.
   
Случалось. А ты?
   
И мне случалось. Как ты считаешь, существует рай?
   
Не знаю. Может, и существует… Но разве можно верить в рай и не верить в ад?
   
По-моему, можно верить во что угодно.
   
Ролинс кивнул и сказал:
   
Если только подумать, что с тобой может случиться в этом мире… Голова кругом идет.
   
Хочешь сказать, мы зря не веруем?
   
Нет… Но иногда я думаю, может, все-таки верить-то лучше, чем не верить.
   
Ты часом не собираешься меня бросить?
   
Я же сказал, что нет.
   
Джон Грейди кивнул.
   
Слушай, а на оленьи кишки не прибежит пума?
   
Запросто.
   
Ты когда-нибудь виден пуму?
   
Нет. А ты?
   
Только ту, которую убил Джулиус Рамсей, когда охотился с собаками на Грейп-Крике. Он залез на дерево и палкой спихнул ее вниз, чтобы собаки порезвились…
   
Думаешь, он говорит правду.
   
Похоже, да. Хотя иной раз он и запивает…
   
Этот может, кивнул Джон Грейди.
   
Снова завыли койоты, потом перестали и. немного помолчав, взялись выть с новой силой.
   
Думаешь. Бог приглядывает за людьми, спросил Ролинс.
   
Похоже… А как ты считаешь?
   
Наверное, ты прав… Есть в мире какой-никакой порядок… А то кто-то чихнет в каком-нибудь Арканзасе, и ты оглянуться не успеешь, как начнется резня. И вообще приключится черт-те что. Каждый станет вытворять, что ему взбредет в голову. Нет. Господь явно за нами присматривает, иначе все полетело бы в тартарары.
   
Джон Грейди кивнул.
   
Неужели эти сволочи сцапали его?
   
Ты про Блевинса?
   
Ну да.
   
Не знаю. Но ты вроде как мечтал от него избавиться?
   
Я не хочу, чтобы с ним приключилась беда.
   
Я тоже.
   
Думаешь, его и правда зовут Джимми Блевинс?
   
Кто его разберет.
   
Ночью их разбудили койоты. Джон Грейди и Ролинс лежали и слушали, как те собрались у оленьих останков и дрались с дикими воплями, словно кошки.
   
Нет, ты только послушай, что они устроили, сказал Ролинс.
   
Он встал, громко шуганул койотов, запустив в них палкой. Те затихли. Ролинс подбросил хвороста в костер, перевернул мясо на жердях. Когда он лег и завернулся в одеяло, койоты принялись за старое.
   
Ехали на запад по гористой местности. Время от времени отрезали полоски копченой оленины, отправляли в рот, начинали жевать. Вскоре их пальцы почернели и засалились, и они то и дело вытирали их о конские гривы. Передавали друг другу фляжку с водой и отпускали одобрительные замечания насчет окрестностей. На юге гремела гроза, и небо там почернело от туч, которые медленно тащились, выпуская темные полосы дождя. Заночевали в горах, на каменистом выступе над долиной. По всему южному горизонту полыхали молнии, высвечивая из черноты контуры далеких гор. Утро спустилось на равнину. В низинах стояла вода. Напоили лошадей и сами напились воды, скопившейся в выемках камней. Потом снова стали подниматься в горы, чувствуя, как постепенно их обволакивает прохлада. К вечеру, оказавшись на перевале, они наконец увидели ту самую сказочную страну, о которой рассказывал тогда мексиканец. В фиолетовой дымке виднелись роскошные пастбища. В багровом зареве под облаками к северу тянулся косяк гусей или уток, словно стая рыб в огненном море. Впереди, на равнине, пастухи-вакеро гнали в золотом ореоле пыли большое стадо коров.
   
Ночлег устроили на южном склоне, расстелили одеяла на земле под большим нависшим выступом скалы. Ратине достал веревку, взял Малыша, и они исчезли, а вскоре вернулись с целым сухим деревом. Они развели огромный костер, чтобы как следует согреться. В безбрежной тьме окутавшей равнину, словно отражение их собственного костра, мерцал огонек костра вакеро, до лагеря которых было миль пять. Ночью пошел дождь, и от его капель костер сердито шипел, а лошади выходили из тьмы и стояли, моргая красными глазами. Утро выдалось серым, холодным и солнце долго не появлялось.
   
К полудню Джон Грейди и Ролинс спустились с горы и вскоре оказались на равнине. Ехали через такие луга, каких им в жизни не приходилось видеть. Дорога, по которой тут гоняли стада, извивалась в высокой густой траве, словно русло пересохшей реки. Вскоре впереди они увидели стадо, двигавшееся на запад и через час нагнали его.
   
Вакеро сразу поняли, кто они такие, по тому, как они держались в седле. Мексиканцы называли их кабальеро, угощали табаком и рассказывали о здешних местах. Пересекли несколько ручьев, потом речку побольше. Завидев приближавшееся стадо, из тополиных рощ выбегали антилопы и белохвостые олени. Стадо же продолжало двигаться на запад, пока под вечер не уперлось в ограду и не повернуло на юг. По ту сторону ограды шла дорога, на которой виднелись следы шин и свежие после недавних дождей отпечатки конских копыт. На дороге показалась девушка на коне, и все разом замолчали. На всаднице были английские сапожки для верховой езды, джодпуры и синий шелковый жокейский камзол. В руке она держала стек, конь у нее был вороной арабской породы. Она, похоже, недавно прокатилась по озеру или сьенаге, потому что конь был мокрым по брюхо, да и нижние концы крыльев седла и сапоги девушки потемнели от влаги. На голове у нее была черная фетровая шляпа с низкой тульей и широкими полями, а распущенные черные волосы струились по спине до талии. Проезжая мимо она обернулась, улыбнулась и коснулась стеком края шляпы. Вакеро тоже стали поочередно касаться руками своих шляп, и только последний из них сделал вид, что не заметил всадницы. Она же пустила коня быстрой иноходью и вскоре скрылась из вида.
   
Ролинс посмотрел на капораля – старшего пастуха, но тот прибавил ходу и проехал вперед. Тогда Ролинс осадил коня и, поравнявшись с Джоном Грейди, спросил:
   
Видел эту крошку?
   
Джон Грейди ничего не ответил. Он молча смотрел туда, куда проскакала девушка. Дорога уже давно опустела, но он все равно смотрел.
   
Час спустя, когда начало смеркаться, Джон Грейди и Ролинс стали помогать вакеро загонять коров в коровник. От дома верхом подъехал геренте[42], осадил коня и, ковыряя во рту зубочисткой, принялся молча следить за работой вакеро и их добровольных помощников. Когда все коровы оказались на месте, капораль и один из пастухов подвели Джона Грейди и Ролинса к геренте и представили их, не называя по именам. Потом все пятеро верхом отправились к дому геренте, прошли на кухню и уселись за металлический стол под голой лампочкой, свисавшей на проводе с потолка. Геренте принялся самым подробным образом расспрашивать Джона Грейди и Ролинса, как они себе представляют фермерский труд. Они давали ответы, а капораль подтверждал их слова. Его помощник согласно кивал и тоже поддакивал. Капораль, уже по собственному почину, засвидетельствовал наличие у молодых американцев таких навыков и способностей, которых те за собой и не знали, но на все их попытки внести ясность тот лишь небрежно поводил рукой, давая понять, что все эти свойства у них, безусловно, имеются и нечего зря тратить время. Геренте сидел, откинувшись на спинку стула, и внимательно разглядывал Джона Грейди и Ролинса. Они сообщили по буквам свои имена и фамилии, и геренте записал их в амбарную книгу. По окончании этой процедуры все встали из-за стола, обменялись рукопожатиями и вышли из дома. Уже совсем стемнело, взошла луна, то и дело мычали коровы, и желтые прямоугольники окон придавали этому чужому миру какую-то законченность и даже уют.
   
Расседлав лошадей, они поставили их в загоне и потом пошли за старшим пастухом к глинобитному бараку под железной крышей. Барак был разделен на две половины. В одной стояла дюжина кроватей, металлических и деревянных, а также небольшая железная печка. В другой они увидели длинный стол со скамейками и дровяную плиту. Кроме того, там имелись старый деревянный шкаф, в котором хранились стаканы, миски и прочая утварь, а также оцинкованная раковина. За столом сидели пастухи и ужинали. Джон Грейди и Ролинс взяли миски, ложки, кружки, подошли к плите, положили тортилий, фасоли и густого рагу из козлятины и затем уже направились к столу. Пастухи приветливо закивали им, жестами приглашая садиться и в то же время не переставая работать ложками.
   
Поев, они закурили и, прихлебывая кофе, стали отвечать на посыпавшиеся со всех сторон вопросы. Пастухи расспрашивали их об Америке, о тамошних лошадях и коровах, но только не о них самих. Друзья или родственники некоторых вакеро побывали на севере, но для большинства Америка оставалась загадочной страной, известной лишь понаслышке. Кто-то принес керосиновую лампу, и очень вовремя, потому что вскоре движок выключили и лампочки, свисавшие с потолка па проводах, замигали и погасли. Какое-то время в темноте еще светились оранжевые нити, но вскоре и они потухли.
   
Мексиканцы внимательно слушали Джона Грейди, который обстоятельно отвечал на все вопросы, серьезно кивали головами и старались никак не показать своего отношения к только что услышанному. Настоящие мужчины, хорошо знающие свое дело, по их глубокому убеждению, никогда не должны принимать на веру то, что узнают не из первых рук.
   
Джон Грейди и Ролинс отнесли свои тарелки в большой эмалированный таз, полный мыльной воды, взяли лампу и перешли во вторую комнату барака, где в дальнем углу отыскали отведенные им кровати. Они разложили матрасы поверх ржавых пружин, расстелили одеяла, разделись и погасили лампу. Они очень устали, но еще долго лежали в темноте, хотя вокруг все спали. В комнате сильно пахло кожей, лошадьми и мужским потом. Снаружи доносилось мычание коров из очередного стада, которое только что пригнали.
   
Здесь работают неплохие парни, прошептал Ролинс.
   
Неплохие…
   
Думаешь, они решили, что мы в бегах?
   
Но ведь так оно и есть…
   
Геренте не распространялся насчет Рочи…
   
Это точно.
   
Думаешь, это хозяйская дочка?
   
Похоже.
   
Хорошие места.
   
Неплохие… Ну ладно, спи.
   
Дружище!
   
Чего тебе?
   
Значит, так вот и жили ковбои в старину?
   
Так вот и жили…
   
Ну а ты сколько хотел бы тут прожить?
   
Лет сто. Ладно, спи…
  
  
   
    
II
   
   
Асьенда Де Нуэстра Сеньора де ла Пурисима Консепсьон занимала площадь в одиннадцать тысяч гектаров в той части штата Коауила, что именовалась Больсон-де-Куатро-Сьенагас. Западный край этого ранчо уходил в горы Сьерра де Антеохос, на высоту в девять тысяч футов, но к югу и востоку тянулась равнина – орошаемые земли, где было множество природных источников, небольших озер, рек, ручьев. В озерах водились породы рыб, неизвестные в других краях. Встречались тут птицы и ящерицы, тоже обитавшие только в этом благодатном оазисе, окруженном со всех сторон пустыней.
   
Ла Пурисима оставалась одним из немногих ранчо в этой части Мексики, которые сохранили те самые шесть квадратных лье земли, разрешенные по колонизационному законодательству тысяча восемьсот двадцать четвертого года, а его владелец дон Эктор Рочаи-Вильяреаль был из тех редких асьендадо, кто жил на своей земле. Ему было сорок семь лет, и он стал первым представителем этой старинной испанской фамилии, кому удалось дожить до такого возраста в Новом Свете.
   
На своей асьенде дон Эктор держал более тысячи голов скота. У него был дом в Мехико, где жила его жена. В Мехико и обратно он летал на своем личном самолете. Он обожал лошадей. Этим утром он появился у дома геренте в сопровождении четверых друзей, свиты слуг и двух лошадей, навьюченных большими деревянными ящиками, из которых один был пуст, а в другом находились запасы провизии. Кроме того, возникла откуда ни возьмись и стая борзых серебристого цвета. Поджарые животные безмолвно и проворно сновали между ног лошадей, словно растекшаяся по земле ртуть, а лошади не обращали на них никакого внимания. Подъехав к дому, дон Эктор окликнул хозяина, и геренте поспешно вышел в одной рубашке без пиджака. Они обменялись несколькими словами, геренте покивал, асьендадо что-то сказал своим друзьям, и процессия двинулась дальше, миновала барак и выехала на дорогу. Вакеро ловили в загоне коней, чтобы приступить к своим обычным трудам. Джон Грейди и Ролинс остановились в дверях барака, допивая кофе.
   
Вот и сам, сказал Ролинс.
   
Джон Грейди кивнул и выплеснул остатки кофе на землю.
   
Куда они, интересно, собрались, спросил Ролинс.
   
Наверное, решили поохотиться на койотов.
   
Но у них нет ружей.
   
Зато есть веревки.
   
Ролинс покосился на него.
   
Издеваешься, да?
   
Ни в коем случае.
   
Черт, вот бы поглядеть!
   
Неплохо бы… Ты готов?
   
Два дня они трудились в коровнике: клеймили скотину, кастрировали бычков, делали прививки, удаляли рога. На третий день вакеро пригнали со столовой горы небольшой табун диких жеребят-трехлеток и отправили их в загон. Вечером Ролинс и Джон Грейди пошли посмотреть на жеребцов. Те сгрудились у дальней ограды – чалые, мышастые, соловые, разных размеров и статей. Джон Грейди открыл ворота, а когда они с Ролинсом вошли, снова затворил. Перепуганные животные стали напирать друг на друга, потом разбежались вдоль ограды.
   
Таких безумных я еще не видел, заметил Ролинс.
   
Они же не знают, кто мы такие.
   
Не знают, кто мы такие?
   
Ну да. Они вообще вряд ли видели людей не на конях, а на своих двоих.
   
Ролинс сплюнул.
   
Ну, кого бы из них ты себе выбрал?
   
Есть подходящие.
   
Например?
   
Взгляни на того темно-гнедого. Вон там.
   
Гляжу. Но ничего не вижу.
   
А ты погляди повнимательней.
   
В нем нет и восьмисот фунтов.
   
Наберет! И посмотри на задние ноги. Нет, из него выйдет хороший конек. И еще видишь того чалого?
   
Этого, что ли? Да он похож на енота!
   
Есть немного. Ты прав. А как тебе вон тот чалый? Третий справа? Ничего?
   
Который с белым?
   
Он самый.
   
Какой-то у него потешный вид.
   
Ничего подобного. Такая уж масть.
   
Вот именно. У него белые ноги.
   
Все равно хороший жеребенок. Погляди на его голову. На челюсти. А хвосты у них всех такие.
   
Ролинс с сомнением покачал головой.
   
Может быть. Раньше насчет лошадей ты был поразборчивей. Может, ты просто их давно не видел?
   
Может быть. Но я все равно не забыл, как они вы глядят.
   
Жеребцы снова сгрудились в дальнем углу загона. Они закатывали глаза и проводили носами по гривам друг друга.
   
Могу сказать про них только одно, произнес Ролинс.
   
Ну?
   
На них еще не садился ни один мексиканец…
   
Джон Грейди кивнул.
   
Они продолжали рассматривать коней.
   
Сколько их, спросил Джон Грейди.
   
Пятнадцать. Или шестнадцать.
   
У меня получилось шестнадцать.
   
Значит, так оно и есть.
   
Думаешь, мы с тобой сумеем объездить их за четыре дня?
   
Ну, это смотря как понимать слово «объездить».
   
Я имею в виду, чтобы получились нормальные, только что обученные лошади. Скажем, ходившие шесть раз под седлом. Рысью. И способные тихо стоять, когда их седлают.
   
Ролинс вытащил из кармана кисет и сдвинул на затылок шляпу.
   
Что ты задумал?
   
Объездить этих лошадок. Неужели не понятно?
   
Но почему за четыре дня?
   
А что, думаешь, не получится?
   
Хозяину, наверное, нужно, чтобы их объездили по-настоящему. Ведь если научить лошадь слушаться за четыре дня, то она еще за четыре разучится.
   
Пастухам сейчас не хватает лошадей, потому-то этих сюда и пригнали.
   
Ролинс стал насыпать табак на бумагу. Хочешь сказать, что этих вот предназначили для нас?
   
Есть такое подозрение.
   
Значит, нам предстоит укрощать шестнадцать пе­репуганных дикарей с помощью этих мексиканских штучек?
   
Так точно.
   
Что предлагаешь? Связать их, как делают в Техасе?
   
Вот именно.
   
А у них тут хватит запасов веревки?
   
Не знаю.
   
И охота тебе корячиться?
   
Зато как сладко потом будем спать!
   
Ролинс вставил в рот сигарету, полез за спичкой.
   
Ну, выкладывай, что ты узнал и мне не сказал, усмехнулся он.
   
Армандо, то бишь геренте, говорит, у хозяина в горах полно лошадей.
   
Сколько?
   
Четыреста голов.
   
Ролинс посмотрел на Джона Грейди, чиркнул спичкой о ноготь, закурил, выбросил спичку.
   
Зачем ему столько?
   
Перед войной он начал всерьез заниматься коневодством.
   
Порода?
   
Медиа сангрес.
   
Это еще что такое?
   
Квартероны.
   
Да?
   
Вон тот чалый, например, это же линия Билли. Да же если тебе не нравятся его ноги.
   
От кого он?
   
От кого они все? От Хосе Чикито.
   
От Малыша Джо?
   
Ну да.
   
Это одно и то же?
   
Это одно и то же.
   
Ролинс курил и размышлял, а Джон Грейди говорил:
   
Оба жеребца были проданы в Мексику. И тот и другой. И Билли, и Малыш Джо. А у Рочи на горе гуляет табун кобыл линии Тревелер-Ронда. Шерановская конеферма…
   
Ну, что еще расскажешь?
   
Пока все.
   
Тогда пошли поговорим с геренте.
   
   
Они стояли на кухне, мяли в руках шляпы, а геренте молча сидел за столом и смотрел на них.
   
Амансадорес[43], наконец, сказал он.
   
Си.
   
Амбос?[44]
   
Си. Амбос.
   
Геренте откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столешнице.
   
Ай дьесисейс кабальос эн эль потреро. Подемос амансарлос эн куатро диас,[45] сказал Джон Грейди.
   
Геренте смотрел то на Джона Грейди, то на Ролинса и ковырял во рту зубочисткой.
   
   
Они шли к бараку, чтобы вымыться перед ужином.
   
Ну так что он сказал, спросил Ролинс.
   
Что мы охренели. Правда, сказал без злости.
   
Выходит, нас послали к какой-то матери?
   
Не думаю. Похоже, у нас еще есть шанс.
   
Они приступили к объездке в воскресенье на рассвете. Натянув на себя в темноте одежду, еще мокрую от стирки накануне, они направились к табуну, жуя на ходу тортильи с фасолью. О кофе сейчас не могло быть и речи. Небо еще было в звездах. Джон Грейди и Ролинс захватили сорокафутовые лассо из агавы, потники, уздечки с металлическим нахрапником, а Джон Грейди нес два мешка, которые постилал на матрас, и седло «Хэмли» со специально укороченными стременами. У ограды они остановились и посмотрели на табун. Серые силуэты зашевелились в серой рассветной мгле, потом опять застыли. На земле у ворот загона лежали мотки веревок самого разного качества и происхождения – из хлопка и манильской пеньки, из питы, кожи и агавы. Были даже мотки сноповязального шпагата. Кроме того, там лежало шестнадцать веревочных недоуздков, которые Джон Грейди и Ролинс готовили в бараке весь предыдущий вечер.
   
Значит, этих жеребят пригнали с горы, спросил Ролинс.
   
Угу.
   
А что кобылы?
   
Их пока оставили в покое.
   
Все правильно. С мужиками обращаются круто, а сучкам всегда выходит поблажка.
   
Ролинс покачал головой и запихал в рот последний кусок тортильи, потом вытер руки о штаны, отцепил проволоку и открыл ворота загона.
   
Джон Грейди вошел за ним, положил седло, затем опять вышел за ограду, забрал веревки и недоуздки и, присев на корточки, стал их разбирать.
   
Ролинс стоял и проверял петлю на лассо.
   
Тебе все равно, в каком порядке будем их объезжать, спросил он.
   
Попал в самую точку, приятель.
   
Хочешь, значит, покататься на этих бандитах?
   
Опять угадал.
   
Мой папаша всегда говорил: лошадей объезжают, чтобы на них ездить. Хочешь объездить коня – заседлай его, садись – и в путь.
   
Твой папаша имел диплом объездчика, с ухмылкой осведомился Джон Грейди.
   
Он мне его не показывал. Но пару раз я видел, как он забирается на мустанга, и тогда начиналась потеха.
   
Ну, тебе выпала честь увидеть такой же трюк.
   
Будем объезжать их в два приема?
   
Это с какой стати?
   
Я не видел лошади, которая усвоила бы эту науку с первого раза – и забыла бы после второго.
   
Красиво говоришь, дружище. Но у меня они схватят все на лету. Вот увидишь.
   
Послушай старого опытного лошадника, парень. Нам попался крутой табунок. С характером.
   
А помнишь, что говаривал Блер? Не бывает жеребцов с плохим характером.
   
Не бывает, повторил Ролинс.
   
Кони снова зашевелились. Джон Грейди бросил лассо и заарканил одного из жеребцов за передние ноги. Тот грохнулся оземь, словно куль с мукой. Прочие кони сбились в кучу, неистово озираясь по сторонам. Жеребец лихорадочно пытался подняться на ноги, но Джон Грейди оказался тут как тут. Усевшись ему на шею, он притиснул к своей груди конскую голову. Из черных ноздрей жеребца вырывалось горячее пряное дыхание – словно вести из какого-то таинственного мира. От этих созданий пахло не лошадьми, а дикими животными, каковыми, впрочем, они и являлись. Продолжая прижимать к себе конскую голову, Джон Грейди бедрами ощущал, как бешено колотится кровь в артериях жеребца. Ему показалось, что от жеребца исходит ужас, и тогда он прикрыл ладонью один его глаз, потом другой, а потом стал гладить его, тихим и ровным голосом рассказывая, что он собирается делать дальше. Он говорил и гладил, говорил и гладил, изгоняя все страхи.
   
Ролинс снял с шеи одну из веревок, сделал на конце петлю, закрепил на задней ноге жеребца повыше бабки, потом приподнял эту заднюю ногу и привязал к передней ноге, снял лассо, отбросил в сторону, взял недоуздок, и они стали нуздать жеребца. Джон Грейди засунул палец в рот коню, и Ролинс наладил мундштук, а потом привязал веревку ко второй задней ноге. Обе веревки они соединили с недоуздком.
   
У тебя все, спросил он Джона Грейди.
   
Да.
   
Джон Грейди отпустил конскую голову, встал, отошел в сторону. Жеребец кое-как поднялся, повернулся и стремительно выбросил заднюю ногу, но веревка развернула его, и он упал. Конь поднялся, снова попытался лягнуть невидимого врага и снова упал. Когда он поднялся в третий раз, то какое-то время мотал головой и дергался, словно исполнял какой-то танец. Потом застыл, постоял, пошел, потом опять остановился. Затем выбросил назад ногу и полетел на землю.
   
Он немного полежал, словно обдумывая ситуацию, потом поднялся, постоял с минуту, трижды подпрыгнул и снова застыл, злобно глядя на людей. Ролинс тем временем заново наладил лассо. Остальные кони с интересом следили за происходящим с дальнего конца загона.
   
Вот психи. Прямо как сортирные крысы. Такие же бешеные, бормотал Ролинс.
   
Выбери самого бешеного. А ровно через неделю в воскресенье получишь его в готовом виде, сказал Джон Грейди.
   
В каком смысле?
   
Он будет безропотно выполнять все твои пожелания.
   
Черта с два!
   
Когда они повязали четвертого жеребца, у ограды появились вакеро с кружками в руках. Они попивали кофе и с любопытством смотрели на американцев. К полудню уже восемь жеребцов были связаны, а остальные, перепуганные, словно олени, попавшие в неволю, то разбегались вдоль ограды, то снова сбивались в кучу. Они носились в облаке пыли, которое делалось все гуще и гуще. Коней охватывало ощущение страшной беды – их текучая вольная целостность вдруг оказалась расчлененной на беспомощные одинокие островки. Это было жуткой напастью, от которой не существовало спасения. Вскоре и остальные пастухи высыпали из барака посмотреть, что происходит. К обеду все шестнадцать мустангов были связаны и стояли, уныло глядя в разные стороны, утратив былое единство. Теперь кони напоминали домашних животных, которых шаловливые дети связали потехи ради. Они стояли в ожидании чего-то неизведанного, и в их ушах еще звучал глас нового божества – их укротителя.
   
За обедом в бараке пастухи держались с какой-то необычной почтительностью, хотя нельзя было сказать, является ли это признанием сегодняшних заслуг Джона Грейди и Ролинса, или, напротив, мексиканцы сочли их психами, которых лучше понапрасну не тревожить. Никто не интересовался их мнением насчет мустангов, никто не расспрашивал их о методах выучки. Когда, пообедав, Джон Грейди и Ролинс снова отправились в загон, у ограды уже толпилось человек двадцать мужчин, женщин и детей. Они с любопытством взирали на стреноженных животных и поджидали укротителей.
   
Откуда они возникли, удивился Ролинс.
   
Спроси меня что-нибудь полегче.
   
Когда приезжает бродячий цирк, об этом мигом узнает вся округа, так, что ли, дружище?
   
Ну, выбрал самого бешеного, спросил Джон Грейди.
   
Первое место я присуждаю вон тому справа, у него еще башка как ведро.
   
Мышастому?
   
Вот именно… Конь-огонь!..
   
Не перевелись еще знатоки конины.
   
Я знаток бешенства.
   
Джон Грейди подошел к указанному Ролинсом жеребцу и прикрепил к недоуздку веревку длиной в двенадцать футов. Затем вывел его из загона в корраль, где они собирались объезжать лошадей. Ролинс решил, что жеребец заартачится, встанет на дыбы, но ошибся. Он взял мешок и веревки, подошел к ним и пока Джон Грейди что-то втолковывал жеребцу, стреножил ему передние ноги. Потом передал мешок Джону Грейди и в последующие четверть часа держал коня, пока Джон Грейди водил мешковиной по его спине, брюху, морде и между ног, продолжая говорить с ним, низко наклонясь к его уху. Затем он взял седло.
   
Слушай, а что лошади оттого, что ты над ней кудахчешь, осведомился Ролинс.
   
Не знаю. Я не лошадь.
   
Джон Грейди поднял потник, разложил на спине мышастого, расправил, поглаживая жеребца, еще немного поговорил с ним, а потом нагнулся и взял седло с подпругами и водрузил ему на спину. Жеребец не шелохнулся. Джон Грейди наклонился, наладил ремень Жеребец повел ушами, и Джон Грейди снова заговорил с ним. Потом он затянул подпругу. Он говорил с конем так, словно это было смирное, домашнее животное, неспособное на буйство. Ролинс посмотрел на ограду корраля. Там уже столпилось человек пятьдесят. Отцы держали на руках младенцев. Кое-кто, усевшись на землю, пировал вовсю. Джон Грейди сбросил стремена с луки седла, затем еще раз проверил и подтянул подпругу.
   
Все готово, обронил он.
   
Подержи, сказал Ролинс.
   
Джон Грейди взял у него веревочный повод, а Ролинс присел на корточки, отвязал нижние веревки от недоуздка и прикрепил их к путам передних ног. Затем они стащили недоуздок, Джон Грейди взял уздечку и осторожно надел ее на голову коню, приладил мундштук и нахрапник. Затем собрал поводья, перебросил их через голову жеребца, кивнул Ролинсу, который снова присел, развязал путы, убрал нижние веревки, после чего отошел в сторону.
   
Джон Грейди вставил ногу в стремя, прижался к жеребцу, что-то сказал ему, потом одним ловким движением оказался в седле.
   
Какое-то время жеребец стоял неподвижно. Потом выбросил заднюю ногу, словно желая проверить, не изменился ли воздух, пока он вынужденно бездействовал, и опять застыл. Затем резко скакнул вбок, изогнулся и ударил воздух обеими задними ногами раз, другой и снова замер, шумно фыркая. Джон Грейди слегка коснулся его боков каблуками, и жеребец послушно пошел вперед. Наездник пустил в ход поводья, и жеребец повернул. Ролинс с отвращением сплюнул. Джон Грейди снова повернул жеребца и возвратил на то место, откуда начал проезд.
   
Что за чертовщина. Неужели почтеннейшая публика платила за это денежки, дивился Ролинс.
   
До темноты Джон Грейди проверил в езде одиннадцать из шестнадцати жеребцов, и не все оказались столь покладистыми. За оградой уже горел костер. Там собралось около сотни зрителей, причем многие пришли из поселка Ла-Вега, расположенного в шести милях от усадьбы, а кое-кто проделал еще более долгий путь. Последнюю пятерку Джон Грейди объезжал уже при свете этого костра. Кони вставали на дыбы, лягались, изгибались, и глаза их сверкали красным. Когда коней отвели в загон, большинство из них застыло у ограды. Другие осторожно прохаживались туда-сюда, стараясь не наступать на волочившиеся по земле недоуздки, чтобы не причинять боли и так сильно пострадавшим носам, которыми они время от времени поводили с немалым изяществом. Неистовая, необузданная орава мустангов, которая утром лихо кружила по загону, перестала существовать, и теперь кони перекликались в темноте негромким ржанием, словно проверяя, не пропал ли кто-то из их компании и не приключилось ли с кем-то какой-нибудь беды.
   
Когда Джон Грейди и Ролинс отправились в барак, костер горел все так же ярко. Кто-то принес гитару, кто-то достал губную гармошку. Пока они пробирались сквозь толпу, трое незнакомых мексиканцев протянули им бутылки с мескалем, предлагая угоститься.
   
На кухне не было ни души. Наложив в тарелки еды, они сели за стол. Ролинс пристально смотрел на Джона Грейди. Тот работал челюстями так, словно их ему недавно вставили. Сидел он, чуть покачиваясь.
   
Устал, спросил его Ролинс.
   
Нет. Устал я часов пять назад…
   
Тогда не пей больше кофе. А то не заснешь.
   
Когда на рассвете они подходили к загону, костер все еще дымился, и возле него лежало четверо или пятеро мексиканцев, кто-то завернувшись в одеяло, кто-то просто так, на голой земле. Когда Джон Грейди стал открывать ворота, все лошади разом повернулись в их сторону.
   
Помнишь, какие они были, спросил Ролинс.
   
Как не помнить! Да и ты, наверное, не забыл, как гонял твой мышастый приятель.
   
Не забыл. Вот сукин сын…
   
Когда Джон Грейди подошел к мышастому с мешком в руках, жеребец повернулся и стал уходить тротом. Джон Грейди прошел за ним по ограде, потом поднял волочившуюся веревку, развернул жеребца, и тот остановился, дрожа всем телом. Джон Грейди подошел к нему и заговорил, поглаживая мешковиной. Ролинс пошел за потниками, седлом и уздечкой.
   
К десяти вечера Джон Грейди успел объездить весь табун из шестнадцати голов, а Ролинс сделал то же самое по второму разу. Точно так же они действовали во вторник и в среду. Они начинали на рассвете, еще до восхода. Джон Грейди, сев на первого жеребца, подъехал к воротам.
   
Открывай, сказал он Ролинсу.
   
Погоди, я заседлаю коня для подстраховки.
   
Некогда.
   
Если этот сукин сын сбросит тебя в кактусы, у тебя появится много свободного времени, приятель.
   
Тогда, получается, мне нет резона вылетать из седла.
   
Ну дай я заседлаю еще одну лошадку.
   
Делай как знаешь.
   
Джон Грейди выехал из загона, держа за поводья лошадь Ролинса. Тот закрыл ворота, сел в седло. Они ехали рядом. Необученные лошади нервничали.
   
Слепые ведут слепых, заметил Джон Грейди.
   
Точно. У папаши работал старый Бифштекс Уоттс. Все ворчали, что у него, дескать, плохо пахнет изо рта. А он отвечал, что дурное дыхание – полбеды. Xуже, когда человек уже не дышит.
   
Джон Грейди усмехнулся и пустил жеребца рысью.
   
К середине дня он объездил весь табун. Ролинс возился с жеребцами в загоне, а он решил заседлать того мышастого, которого Ролинс назвал самым бешеным, и прокатиться по окрестностям.
   
Милях в двух от ранчо, у озера, берега которого за росли ивняком и дикой сливой, мимо него на своем вороном проехала она.
   
Услышав за спиной топот копыт, он хотел было оглянуться, но ее конь сменил аллюр. Джон Грейди увидел ее, лишь когда араб оказался рядом с его жеребцом. Он бежал, выгибая шею и косясь на дикаря не столько с опаской, сколько с презрением коня-аристократа. Оказавшись чуть впереди, она повернула к Джону Грейди свое точеное лицо и в упор посмотрела на него. Глаза у нее были синие, и она то ли кивнула ему, то ли просто слегка наклонила голову, чтобы лучше рассмотреть мышастого. Чуть качнулась широкополая шляпа, чуть приподнялась волна длинных черных волос, и вороной снова сменил аллюр. Всадница уверенно держалась в седле – спина прямая, чуть широковатые плечи расправлены. Мышастый остановился на дороге, широко расставив передние ноги, а Джон Грейди неподвижно смотрел ей вслед. Он собирался ей что-то сказать, но этот взгляд в упор в долю секунды перевернул для него весь мир. Девушка и ее конь скрылись за ивами. С кустов вспорхнули птицы и, весело чирикая, пролетели над Джоном Грейди.
   
Вечером, когда Антонио и геренте зашли посмотреть на их работу, Джон Грейди учил мышастого пятиться с Ролинсом в седле. Геренте молча смотрел и ковырял во рту зубочисткой. Антонио проехался на двух заседланных жеребцах. Он прогонял каждого туда-сюда по корралю, потом резко останавливал. Он слез с последнего жеребца и кивнул, после чего они с геренте посмотрели лошадей в другой части корраля и, ни чего не сказав, удалились. Джон Грейди и Ролинс переглянулись, расседлали лошадей, отпустив их к табуну, потом подобрали седла и упряжь и пошли в барак. Вакеро сидели за столом и ужинали. Джон Грейди и Ролинс умылись, наложили на тарелки еды у плиты, потом налили кофе и сели за стол. В центре стола стояла большая тарелка с тортильями, накрытая полотенцем, и когда Джон Грейди попросил передать ее, множество рук одновременно взялись за тарелку и поставили перед ним, словно какое-то ритуальное блюдо.
   
Три дня спустя Джон Грейди и Ролинс поехали в горы. Капораль послал с ними мосо[46] – стряпать и присматривать за лошадьми, а кроме того, еще троих вакеро, примерно того же возраста, что и они сами. Мосо был хромой старик, который, по его словам, сражался при Торреоне и Сан-Педро, а затем еще и при Сакате-касе. Вакеро были деревенскими парнями, двое из которых родились на этой асьенде и никогда не выезжали за ее пределы. Третий однажды побывал в Монтерее. Они отправились верхом, и за ними тянулось еще по три лошади с провизией и принадлежностями для стряпни. Им было поручено отлавливать диких лошадей. Они находили их в сосняках и в рощах земляничных деревьев, в арройо и на столовых горах и сгоняли в ущелье, где лет десять назад был специально оборудован загон с воротами. Лошади носились там, описывая круги, громко ржали, пытались карабкаться на каменистые кручи, а потом вдруг набрасывались друг на дружку, кусаясь и лягаясь, а Джон Грейди спокойно расхаживал с лассо среди этого бедлама в тучах пыли и волнах конского пота так, словно вокруг бесновались только призраки диких лошадей.
   
Они ночевали на столовой горе, разводили костер, ветер трепал пламя, а старик Луис рассказывал им об этих местах, о людях, которые здесь жили и умирали. Луис с малых лет любил лошадей. Он воевал в кавалерии с отцом и братьями, которые сложили головы на поле брани, и все они презирали генерала Викториано Уэрту так, как не презирали больше никого. По словам Луиса, перед содеянным Уэртой меркнут все остальные злодейства, и по сравнению с ним Иуда – это просто Иисус Христос. Услышав такое, один вакеро отвел взгляд в сторону, а другой поспешно перекрестился. Луис говорил, что война разорила эти края, но лучшее средство от войны – новая война. Так курандеро[47] прописывает от укуса змеи змеиный яд. Луис рассказывал о сражениях в пустыне, о том, скольких лошадей поубивали под ним. Он говорил, что души лошадей зеркала человеческих душ, хотя люди этого толком не понимают. Он был убежден, что лошади любят войну. Он не соглашался с теми, кто считал, что их просто приучают любить войну. Нет, возражал он, нельзя удержать в сердце то, для чего там нет места. Его отец говорил, что по-настоящему понимает лошадь лишь тот, кто воевал кавалеристом. Хотелось бы, чтобы все было иначе, но ничего не поделаешь – такова жизнь…
   
Луис утверждал, что видел души лошадей и что это зрелище не для слабых. Они являлись человеку в особых случаях – например, при смерти лошади. Луис еще говорил, что у лошадей общая душа и что разделение происходит, когда лошадь является в этот мир. По тому-то, собственно, она и оказывается смертной. Луис добавил: тот, кто понимает душу одной лошади, понимает всех лошадей, какие только были, есть и будут.
   
Они сидели, курили и смотрели в догоравший костер, где головни наливались алым соком и трескались.
   
Джон Грейди поинтересовался, относится ли это и к душам людей. Луис вытянул губы в трубочку, собираясь с мыслями, потом заговорил. По его мнению, среди людей нет того единства, какое существует в мире лошадей, и те, кто уверен, что человеческую душу можно понять, сильно заблуждаются. Ролинс осведомился на ломаном испанском, есть ли у лошадей рай, но Луис покачал головой и ответил, что лошадям рай ни к чему. Наконец Джон Грейди спросил, что произойдет, если вдруг в этом мире не станет больше лошадей, – не погибнет ли тогда и лошадиная душа, потому как утратит источник жизненной силы, но Луис сказал, что даже глупо говорить об этом, потому что Господь не допустит, чтобы лошади пропали.
   
Они сгоняли кобыл из низин и арройо, собирали их в загоне. Они занимались этим три недели и к концу апреля собрали около восьмидесяти кобыл. Некоторые были приучены к узде, и кое-кто из них выказывал неплохие задатки ковбойской лошади. К тому времени начался массовый загон скота, и ежедневно большие стада коров проходили с горных пастбищ в сторону усадьбы, и хотя у вакеро явно ощущался недостаток лошадей, новое пополнение по-прежнему находилось за оградой. Второго мая в небе показалась красная «сессна», которая летела с юга. Сделав круг над ранчо, самолет стал снижаться и вскоре скрылся из вида за деревьями.
   
Час спустя Джон Грейди стоял на кухне хозяйского дома и держал в руке шляпу. У раковины женщина мыла посуду, а за столом сидел мужчина и читал газету. Женщина вытерла руки о фартук, вышла из кухни, но вскоре вернулась.
   
Ун ратито,[48] сказала она.
   
Грасиас, отозвался Джон Грейди.
   
Мексиканец, сидевший за столом, встал, сложил газету, прошел через кухню к полке, взял оттуда ножи, точильный камень и положил их на лист бумага. В этот момент в дверях появился дон Эктор и остановился. Он пристально смотрел на Джона Грейди.
   
Это был худощавый и широкоплечий человек с черными, начинающими седеть волосами и светлой кожей. Он вошел в кухню и назвал себя, Джон Грейди переложил шляпу из правой руки в левую, и они обменялись рукопожатием.
   
Мария, кафе пор фавор[49], сказал асьендадо.
   
Он вытянул руку ладонью вверх, указывая на дверь, и Джон Грейди, повинуясь этому жесту-приглашению, прошел через кухню и оказался в холле. В доме было тихо, прохладно и пахло воском и цветами. Слева стояли высокие часы в деревянном футляре. За решетчатыми дверцами виднелись медные гири и маятник, который медленно качался. Джон Грейди оглянулся, и асьендадо улыбнулся, показывая рукой на дверь столовой.
   
Пасале.
   
Они сидели за длинным столом из ореха. Стены комнаты были обиты голубой тканью и увешаны изображениями людей и лошадей. В конце комнаты был ореховый буфет, на котором стояли блюда и графины. За окном, на карнизе, нежились на солнце четыре кошки. Дон Эктор повернулся, взял с буфета фарфоровую пепельницу, поставил на стол, потом вынул из кармана рубашки металлическую коробочку с английскими сигаретами, открыл и протянул Джону Грейди. Тот взял сигарету и поблагодарил.
   
Дон Эктор положил коробку на стол между ними, вынул из кармана серебряную зажигалку и зажег сначала сигарету Джона Грейди, а потом и свою собственную, и Джон Грейди снова поблагодарил его.
   
Дон Эктор выпустил тонкую струйку дыма и улыбнулся своему гостю.
   
Буэно. Впрочем, можем говорить по-английски.
   
Комо ле конвенга,[50] сказал Джон Грейди.
   
Армандо рассказывал мне, что ты неплохо разбираешься в лошадях.
   
Я вырос на ранчо.
   
Дон Эктор сидел и задумчиво курил. Казалось, он ждет, что его гость скажет что-то еще. Открылась дверь, и в комнату вошел мексиканец, которого раньше Джон Грейди видел на кухне, где он читал газету. В руках у него был серебряный поднос с кофейными чашками, молочником, сахарницей, кофейником и тарелкой с бискочо. Поставив поднос на стол, он замер в ожидании дальнейших указаний. Асьендадо поблагодарил его, и тот снова вышел.
   
Дон Эктор сам расставил чашки, налил в них кофе и затем кивнул на поднос.
   
Угощайся.
   
Спасибо. Но вообще-то я всегда пью кофе черным, без всего…
   
Ты из Техаса?
   
Да, сэр.
   
Дон Эктор снова кивнул. Он сидел, прихлебывая кофе, боком к столу, закинув ногу на ногу. Он немного покрутил ступней в шоколадного цвета туфле из телячьей кожи, повернулся к Джону Грейди и улыбнулся.
   
Почему ты тут оказался?
   
Джон Грейди посмотрел на дона Эктора. Потом перевел взгляд на стол, где от нежившихся на солнце кошек легли в ряд чуть скошенные тени, напоминавшие вырезанные из бумаги силуэты. Он снова посмотрел на асьендадо.
   
Наверное, мне хотелось посмотреть эту страну. Нам обоим…
   
А сколько тебе лет?
   
Шестнадцать.
   
Шестнадцать, переспросил дон Эктор, поднимая брови.
   
Да, сэр.
   
Когда мне было шестнадцать, я всем говорил, что мне восемнадцать, улыбнулся асьендадо.
   
Джон Грейди отхлебнул кофе, но ничего не сказал.
   
Твоему приятелю тоже шестнадцать?
   
Семнадцать.
   
Но ты главный?
   
У нас нет главных. Мы друзья.
   
Понятно.
   
Дон Эктор пододвинул тарелку Джону Грейди.
   
Угощайся.
   
Спасибо. Но я только что позавтракал.
   
Асьендадо стряхнул пепел с сигареты в пепельницу и снова откинулся на спинку стула.
   
Как тебе кобылы, спросил он.
   
Есть неплохие.
   
Да. Ты знаешь, кто такой Непреклонный?
   
Чистокровка.
   
А что ты про него знаешь?
   
Он выступал в бразильском Гран-при. Он вроде бы из Кентукки, но принадлежал человеку по фамилии Вейл из Дугласа, штат Аризона.
   
Да. Он родился на конеферме Монтерей в Париже, штат Кентукки. Жеребец, которого я купил, – его полубрат, от той же самой матки.
   
Ясно, сэр. Где он сейчас?
   
В дороге.
   
Где, простите?
   
В дороге. Он работал производителем.
   
Вы собираетесь разводить чистокровок? Для скачек?
   
Нет, квартеронов.
   
Чтобы использовать на ранчо?
   
Да.
   
И хотите, чтобы этот жеребец крыл был?
   
Да. Твое мнение?
   
Трудно сказать. Я знал кое-кого, кто разводил лошадей, и у них был неплохой опыт, но почему-то они всегда очень неохотно высказывали свое мнение. Правда, мне точно известно, что от чистокровок получались неплохие ковбойские лошади.
   
Так. Какую роль тут, по-твоему, играет кобыла-матка?
   
Такую же, что и отец.
   
Вообще-то те, кто разводит лошадей, больше верят в производителя, правильно?
   
Да, сэр. Это так.
   
Расскажи мне о лошадях на горе.
   
Там нам попадались неплохие кобылы, но их, конечно, немного. Остальные в общем-то клячи. Только из некоторых могут получиться нормальные ковбойские лошади. Такие, которые годятся на все случаи… То, что мы называли испанские пони. Лошади чиуауа. Старая линия Барба. Маленькие, легкие, даже слишком. И задние ноги у них, конечно, не те, что должны быть у хорошей ковбойской лошади, но кого-то там можно выбрать…
   
Джон Грейди замолчал, посмотрел на шляпу на коленях и провел пальцем по складке, потом поднял глаза на асьендадо.
   
Все, что я сказал, вы, по-моему, и без меня хорошо знаете.
   
Дон Эктор взял кофейник и снова наполнил обе чашки.
   
Ты знаешь, что такое криолло?
   
Да. Это аргентинская лошадь.
   
А тебе известно, кто был Сэм Джонс?
   
Да, если вы имеете в виду жеребца.
   
А Кроуфорд Сайкс?
   
Это еще одна из лошадей дядюшки Билли Ансона. Я слышал о ней всю мою жизнь.
   
Мой отец покупал лошадей у мистера Ансона.
   
Дядюшка Билли дружил с моим дедом. Они родились почти одновременно – с разницей в три дня. Ансон был седьмым сыном графа Литчфилда. А его жена была актрисой.
   
Ты из Кристоваля?
   
Из Сан-Анджело. Вернее, из-под Сан-Анджело.
   
Асьендадо пристально посмотрел на своего собеседника.
   
Ты знаешь такую книгу "Американская лошадь"? Автор – Уоллес.
   
Да, сэр. Я прочитал ее от корки до корки.
   
Дон Эктор откинулся на спинку стула. Одна из кошек встала и потянулась.
   
Ты приехал сюда из Техаса?
   
Да, сэр.
   
Вместе с товарищем?
   
Да, сэр.
   
Ты и он – и больше никто?
   
Джон Грейди посмотрел на стол. Один кошачий силуэт сделался совсем тонким и косым. Остальные не изменили своих очертаний. Джон Грейди перепел взгляд на асьендадо и сказал:
   
Да, сэр. Только я и он.
   
Дон Эктор кивнул, затушил сигарету и встал.
   
Пойдем. Я покажу тебе лошадей.
   
   
Они молча сидели на своих кроватях друг напротив друга, уперев локти в колени, и смотрели на сложенные руки. Затем, не поднимая головы, заговорил Ролинс:
   
Это шанс. Почему бы тебе за него не ухватиться.
   
Если ты скажешь «нет», я откажусь…
   
Не для того ты покидал родные края, чтобы отказываться.
   
Но мы по-прежнему будем работать вместе. Пригонять лошадей и вообще…
   
Ролинс кивнул. Джон Грейди посмотрел на него в упор.
   
Ты только скажи, и я откажусь.
   
Еще чего! Это отличный шанс. Не надо его упускать.
   
Утром после завтрака Ролинс пошел в коровник, а когда вернулся на обед, то матрас на кровати Джона Грейди был скатан, а его вещи исчезли. Ролинс повернулся и пошел умываться.
   
   
Конюшню построили в английском стиле: с куполом, с флюгером. Комнатка Джона Грейди находилась рядом с седельной. Напротив была еще одна клетушка, в которой жил старик-конюх, работавший на отца Рочи. Когда Джон Грейди ввел в конюшню своего жеребца, старик вышел из каморки, посмотрел на Редбо, потом себе под ноги и наконец на Джона Грейди. Затем он повернулся, ушел к себе и закрыл дверь.
   
Днем, когда Джон Грейди работал с кобылой в коррале у конюшни, старик еще раз вышел. Джон Грейди поздоровался, тот кивнул и тоже поздоровался. Поглядев на кобылу, он сказал, что она коренастая, и еще произнес слово «речонча», но Джон Грейди не знал, что это значит. Когда он спросил, что это такое, старик описал рукой у себя над животом полукруг. Джон Грейди решил, что старик счел кобылу жеребой, и сказал, что это не так. Конюх на это только пожал плечами и удалился.
   
Когда Джон Грейди привел кобылу назад в конюшню, старик застегивал подпругу у вороного араба. Спиной к Джону Грейди стояла девушка. Когда тень от кобылы заслонила свет, она обернулась.
   
Буэнас тардес, сказал Джон Грейди.
   
Буэнас тардес, отозвалась девушка. Она протянула руку к подпруге, проверяя, как та сидит. Джон Грейди застыл в проходе. Девушка выпрямилась, забросила поводья через голову коня, вставила ногу в стремя и, оказавшись в седле, направила вороного к двери.
   
Поздно вечером, лежа в своей новой кровати, Джон Грейди слушал музыку, доносившуюся из хозяйского дома, и, уже засыпая, вызывал перед глазами образы лошадей, горы и снова лошадей. Диких мустангов на столовой горе, которые никогда не видели пешего человека и которые понятия не имели о том, кто такой Джон Грейди, но он знал, что обязательно войдет к ним в души и останется там.
   
Неделю спустя Ролинс и Джон Грейди опять поехали в горы с мосо и двумя вакеро и, когда мексиканцы, завернувшись в одеяла, заснули, еще долго сидели у костра и пили кофе. Ролинс вытащил кисет, а Джон Грейди – пачку сигарет, которую и протянул Ролинсу.
   
Откуда у тебя фабричные, спросил Ролинс, убирая кисет.
   
Из Ла-Веги.
   
Ролинс кивнул, извлек из костра головешку прикурил. Джон Грейди наклонился к нему и сделал то же самое.
   
Значит, она учится в Мехико?
   
Угу.
   
Сколько ей лет?
   
Семнадцать.
   
Понятно. А в какой школе учится?
   
Точно не знаю. Говорит, в частной.
   
С выкрутасами, значит, школа! Не для простых.
   
Похоже, так.
   
Все правильно, усмехнулся Ролинс, затягиваясь. И школа с выкрутасами, и барышня тоже.
   
Это ты зря.
   
Ролинс полулежал, прислонившись спиной к седлу и вытянув ноги к костру. Подошва его правого сапога отставала, и он закрепил ее через рант проволочными колечками.
   
Видишь ли, приятель, начал он, глядя на сигарету, я уже пытался тебе кое-что втолковать, но ты и тогда не услышал, да и теперь, похоже, не захочешь.
   
Я понимаю, к чему ты клонишь.
   
А я понимаю, что приятно пролить слезу на сон грядущий.
   
Джон Грейди промолчал, а Ролинс продолжал:
   
Учти, она небось якшается только с такими, у кого есть свои самолеты. А про авто и говорить не приходится…
   
Наверно, ты прав.
   
Рад это слышать.
   
Но слова ничего не меняют, ты это хочешь сказать?
   
Ролинс снова затянулся. Они долго сидели и молчали. Потом Ролинс бросил окурок в костер, сплюнул и сказал:
   
Лично я на боковую.
   
Ценная мысль, кивнул Джон Грейди.
   
Они расстелили одеяла. Джон Грейди стащил сапоги, поставил их радом и улегся, вытянув ноги. Костер почти совсем догорел, и Джон Грейди лежал и смотрел на звезды, на светящиеся сгустки раскаленной материи, которые испещряли небосвод. Внезапно он раскинул руки по сторонам и крепко-крепко прижал к земле ладони. Ему показалось, что он – единственная неподвижная точка в пребывающем в постоянном движении мире.
   
Как ее зовут, услышал он из темноты голос Ролинса.
   
Алехандра… Ее зовут Алехандра.
   
   
В воскресенье днем Джон Грейди и Ролинс отправились в поселок Ла-Вега на лошадях из того табуна, с которым так много работали. Эскиладор на ранчо постриг их овечьими ножницами, и теперь их шеи над воротниками сделались странно белыми, словно шрамы. Они ехали, надвинув шляпы на брови, и посматривали по сторонам с таким видом, будто были готовы в любой момент принять вызов этих мест и всего, что они в себе таили. Они устроили призовую скачку на пятьдесят центов, и Джон Грейди одержал победу. Потом они поменялись лошадьми, и снова удача оказалась на его стороне. Они перевели лошадей с галопа на рысь, и те бежали разгоряченные и в мыле. Когда кони неслись по дороге, крестьяне с корзинами овощей и фруктов и ведрами с домашним сыром жались по обочинам, а кое-кто на всякий случай прятался в кустах и кактусах. Мексиканцы с удивлением взирали на юных всадников. Животные грызли удила, с их морд летела пена, а седоки отрывисто переговаривались на каком-то непонятном языке и погоняли коней. Казалось, им тесно в этом пространстве и они вот-вот взорвут этот мир, но бешеный смерч пролетал, оставляя позади все как было. Пыль, солнце, чириканье птиц.
   
Они зашли в магазинчик. На полке лежали стопки рубашек. Те, что были сверху, даже будучи снятыми и развернутыми, сохраняли более светлые квадраты – куда падало солнце или пыль, или и солнце, и пыль одновременно. Ролинс перемерил немало рубашек, прежде чем отыскал такую, у которой рукава не были коротки. Хозяйка вынимала булавки, которыми были сколоты рубашки, и, держа их во рту, прикладывала рукав к руке покупателя и горестно качала головой. Выбрав по паре новеньких, негнущихся джинсов, Джон Грейди и Ролинс отправились в примерочную, каковой служила спальня в задней части магазинчика, где стояли три кровати и цементный пол был когда-то покрашен в зеленый цвет. Усевшись на одну из кроватей, покупатели начали пересчитывать деньги.
   
Она сказала, что джинсы стоят пятнадцать. Сколько же это по-нашему, шептал Ролинс.
   
Один мексиканский песо – двенадцать с половиной центов. Помни об этом…
   
Сам помни! Короче, почем штаны-то?
   
Доллар восемьдесят семь.
   
Черт возьми! Мы неплохо живем. Через пять дней у нас получка!
   
Они купили себе еще носки и нижнее белье, потом выложили все на прилавок, чтобы хозяйка посчитала, сколько они ей должны. Она завернула покупки в два отдельных пакета и перевязала их бечевкой.
   
Сколько у тебя осталось, спросил Джон Грейди.
   
Четыре доллара с мелочью.
   
Купи себе сапоги.
   
У меня немного не хватает.
   
Я одолжу.
   
Точно?
   
Точно.
   
Нам сегодня потребуются финансы на вечер.
   
Еще пара долларов останется. Давай.
   
А что, если ты захочешь угостить свою прелесть шипучкой?
   
Это разорит меня на четыре цента. Валяй покупай.
   
С сомнением во взгляде Ролинс взялся за пару сапог, затем поднял ногу и приложил к подошве один из них.
   
Жмут.
   
А ты примерь вон те.
   
Черные?
   
Ну да! А почему нет?
   
Ролинс надел черные сапоги и прошелся в них взад-вперед. Хозяйка одобрительно покивала.
   
Ну, как тебе?
   
Вроде нормально. Только к этим каблукам надо привыкнуть.
   
А ты потанцуй.
   
Что?
   
Потанцуй, говорю.
   
Ролинс посмотрел на хозяйку, потом на приятеля.
   
Черт побери. Перед вами великий комик.
   
Ну-ка спляши, как ты умеешь.
   
Ролинс отбил чечетку и остановился, победно ухмыляясь в облаке поднятой им пыли.
   
Ке гуапо[51], сказала хозяйка.
   
Джон Грейди улыбнулся и сунул руку в карман за деньгами.
   
Мы забыли купить перчатки, сказал вдруг Ролинс.
   
Перчатки?
   
Ну да. Мы, конечно, маленько приоделись, но работать-то все равно придется.
   
Верно.
   
Эти веревки из агавы протерли мне все ладони.
   
Джон Грейди посмотрел на свои руки, спросил женщину, есть ли у нее перчатки, и они купили себе по паре.
   
Пока она заворачивала их, они стояли у прилавка, и Ролинс смотрел на свои сапоги.
   
У старика Эстебана в конюшне есть отличные манильские веревки. Как только подвернется случай, позаимствую одну для тебя, сказал Джон Грейди.
   
Черные сапоги. Надо же! Всегда мечтал стать разбойником с большой дороги, сказал Ролинс, качая головой.