1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
    
    
     
Только в сказке блудный сын возвращается в отчий дом.
    
    
     
Итак, я стал вспоминать самые яркие сцены из моего детства.
     
Среди этих сцен, связанных с душевным волнением, я надеялся найти несчастное происшествие, надеялся найти причину и объяснение моей ужасной тоски.
     
С какого же возраста мне начать? — подумал я.
     
Комично начать с года. Комично вспоминать то, что было в два и в три года. И даже в четыре. Подумаешь, великие дела произошли в столь мелком возрасте. Побрякушку отняли. Соску в горшок уронил. Петуха испугался. Мамаша нашлепала по заднице… Что ж вспоминать об этих мизерных делах, о которых, кстати сказать, я почти ничего не помню.
     
Я должен начать с пяти лет, — подумал я.
     
И тогда стал вспоминать то, что случилось в моей жизни с пяти до пятнадцати лет.
     
И вот, перебирая в памяти истории этих лет, я неожиданно почувствовал страх и даже какой-то трепет. Я подумал: значит, я на верном пути. Значит, рана где-то близко. Значит, теперь я найду это печальное происшествие, испортившее мне мою жизнь.
    
    
     
      
С 5 до 15 лет
     
     
      
Скорее сбросить тягостную память
      
Моих воображаемых обид…
     
     Я больше не буду
     
На столе тарелка. На тарелке винные ягоды.
     
Забавно жевать эти ягоды. В них множество косточек. Они славно хрустят на зубах. За обедом нам дали только лишь по две такие ягоды. Это чересчур мало для детей.
     
Я влезаю на стул. Решительным жестом пододвигаю к себе тарелку. И откусываю одну ягоду.
     
Так и есть — множество косточек. Интересно, во всех ли ягодах то же самое?
     
Перебирая ягоды, я откусываю от них по кусочку. Да, все то же самое.
     
Конечно, это нехорошо, и я не должен этого делать. Но ведь я съедаю не всю ягоду. Я откусываю только небольшой кусочек. Почти вся ягода остается в распоряжении взрослых…
     
Откусив от всех ягод по кусочку, я спускаюсь со стула и хожу вокруг стола.
     
Приходят отец и мать.
     
— Я не ел винные ягоды, — говорю я им тотчас. — Я только откусил по кусочку.
     
Взглянув на тарелку, мать всплескивает руками. Отец смеется. Но он хмурится, когда я гляжу на него.
     
— Пойдем, я тебя немножко попорю, — говорит мать, — чтоб ты лучше помнил о том, что не следует делать.
     
Она тащит меня к кровати. И берет тонкий поясок. Плача и рыдая, я кричу:
     
— Я больше не буду!
     Не надо стоять на улице
     
Я стою у ворот нашего дома. Не у самых ворот, а у тумбы. Дальше тумбы я не иду. Нельзя. Может задавить извозчик. Вдруг я вижу — на меня катится двухколесный велосипед, на котором сидит человек в кепке.
     
Что ж он не звонит? Велосипедисты должны звонить, когда наезжают на людей.
     
Я отбегаю в сторону. Но велосипед снова катится на меня.
     
Секунда — и человек в кепке падает. И падаю я. И велосипед падает на меня.
     
Из моего носа хлещет кровь.
     
Увидев кровь, я начинаю так орать, что сбегаются люди. Даже прибегает одноногий газетчик, который стоит на нашем углу.
     
Расталкивая людей, прибегает моя мать.
     
Увидев, что я лежу, она бьет по щеке велосипедиста так, что у того с головы падает кепка.
     
Потом она хватает меня на руки и несет по лестнице.
     
На лестнице она осматривает и ощупывает меня. Все цело. Только из носа течет кровь и на ноге ссадина.
     
Мать говорит:
     
— Жалко, я не знала, что он тебе ногу повредил. Я бы ему оторвала голову.
     
Папа говорит мне:
     
— Ты сам виноват. Не надо стоять на улице.
     Золотые рыбки
     
На подоконнике банка с золотыми рыбками.
     
В банке плавают две рыбешки.
     
Я бросаю им крошки сухаря. Пусть покушают. Но рыбки равнодушно проплывают мимо.
     
Должно быть, им здорово плохо, что они не кушают. Еще бы, целые дни в воде. Вот если бы они просто лежали на подоконнике, тогда, может быть, у них появился бы аппетит.
     
Засунув руку в банку, я вытаскиваю рыбешек и кладу их на подоконник. Нет, тут им тоже неважно. Они бьются. И тоже отказываются от еды.
     
Я снова бросаю рыбешек в воду.
     
Однако в воде им еще хуже. Посмотрите, они даже плавают теперь брюшком вверх. Должно быть, просятся из банки.
     
Я снова вытаскиваю рыбешек и кладу их в папиросную коробку.
     
Через полчаса я открываю коробку. Рыбки околели.
     
Мамаша сердито говорит:
     
— Зачем ты это сделал?
     
Я говорю:
     
— Я хотел, чтоб им было лучше.
     
Мать говорит:
     
— Не притворяйся идиотиком. Рыбки созданы, чтобы жить в воде.
     
Я горько плачу от обиды. Я сам знаю, что рыбки созданы жить в воде. Но я хотел избавить их от этого несчастья.
     В зоологическом саду
     
Мать держит меня за руку. Мы идем по дорожке. Мать говорит:
     
— Зверей потом посмотрим. Сначала будет состязание для детей.
     
Мы идем на площадку. Там множество детей.
     
Каждому ребенку дают мешок. Надо влезть в этот мешок и завязать его на груди.
     
Вот мешки завязаны. И дети в мешках поставлены на белую черту.
     
Кто-то машет флагом и кричит: «Бегите!»
     
Путаясь в мешках, мы бежим. Многие дети падают и ревут. Некоторые из них поднимаются и с плачем бегут дальше.
     
Я тоже чуть не падаю. Но потом, ухитрившись, быстро передвигаюсь в этом своем мешке.
     
Я первый подхожу к столу. Играет музыка. И все хлопают. И мне дают коробку мармеладу, флажок и книжку с картинками.
     
Я подхожу к матери, прижимая подарки к своей груди.
     
На скамейке мама приводит меня в порядок. Она причесывает мне волосы и платком вытирает мое запачканное лицо.
     
После этого мы идем смотреть обезьян.
     
Интересно, кушают ли обезьяны мармелад? Надо их угостить.
     
Я хочу угостить обезьян мармеладом, но вдруг вижу, что в моих руках нет коробки… Мама говорит:
     
— Наверное, мы коробку оставили на скамейке.
     
Я бегу к скамейке. Но там уже нет моей коробки с мармеладом.
     
Я плачу так, что обезьяны обращают на меня внимание. Мама говорит:
     
— Наверно, украли нашу коробку. Ничего. Я тебе куплю другую.
     
— Я эту хочу! — кричу я так громко, что тигр вздрагивает и слон поднимает хобот.
     На берегу
     
Мы на даче. Играем на берегу.
     
Вдруг моя старшая сестра Леля кричит:
     
— Господа, Юля потонула!
     
Я смотрю по сторонам. Действительно, нигде нет моей младшей сестренки Юли. Леля кричит:
     
— Так и есть! Вот ее шляпа плывет по воде.
     
Что есть духу я бегу к нашей даче. Кричу:
     
— Мама! Юля утонула.
     
Мама бежит к реке так, что я еле поспеваю за ней. Увидев, что Юлина шляпа плывет по воде, мама падает в обморок. В это время Леля кричит:
     
— Нет, господа, Юля не потонула. Вот она плывет на лодке. Она хочет догнать свою шляпу.
     
Действительно, видим, Юля стоит в лодке и, ворочая веслом, плывет за своей шляпой. Но течение быстрое. И шляпа ее далеко. Я говорю:
     
— Мама, приди в себя, оказывается, Юля не потонула.
     
Увидев Юлю в лодке, мама кричит:
     
— Юля, плыви назад! Тебя унесет на середину реки.
     
Леля говорит:
     
— Она бы и рада плыть назад, но не может. Ей не справиться с веслом. Вон куда ее унесло.
     
Тут мы видим, что Юлю отнесло далеко от берега.
     
И она испуганно кричит: «Помогите!»
     
Услышав ее крик, мама снова падает в обморок.
     
Тут какой-то мужчина садится в другую лодку и плывет к Юле.
     
Я говорю маме:
     
— Мама, не бойся. Юлю сейчас спасут.
     
Юлину лодку мужчина привязывает к своей лодке.
     
И вскоре Юля на берегу.
     
Плача и целуя Юлю, мама уносит ее домой.
     Коровы идут
     
Из рогатки я стреляю в птичку. Птичка улетает и садится на дерево, которое довольно далеко от нашего дома.
     
Из сада не велено уходить. Но раз такой исключительный момент, это допустимо.
     
И вот по дороге я бегу за птичкой.
     
Вдруг позади себя я слышу мычание.
     
Оглядываюсь. Боже мой, идет стадо коров.
     
Отступление отрезано. Домой уже не добежать.
     
Коровы совсем близко. Заметавшись, я влезаю на дерево.
     
Теперь коровы под деревом.
     
Интересно отметить, что они не уходят.
     
Они, как нарочно, встали у дерева и щиплют траву. Делают вид, что не замечают меня.
     
Может быть, они рассчитывают на то, что я сейчас сойду, и тогда они забодают меня? Но я не так глуп, как они думают. Я не сойду с дерева, пока не уйдет все стадо.
     
Только бы не обломился сучок, на котором я сижу. Вот если обломится сучок, тогда дела мои плохи. Тогда я как раз упаду между двух этих коров. И они поднимут меня на рога.
     
Идет пастух. Он хлопает бичом.
     
Это знакомый пастух Андрюшка. С ним можно договориться.
     
— Андрюшка, — кричу я, — гони этих коров, которые под деревом! Что они тут расположились и еще кушают!
     
Андрюшка хлопает бичом. Коровы нехотя уходят. Теперь не страшно. Я даже нацеливаюсь из рогатки и пускаю камешек в уходящих коров.
     
Потом слезаю с дерева и виноватой походкой иду в сад.
     Гроза
     
Со своей сестрой Лелей я иду по полю и собираю цветы.
     
Я собираю желтые цветы. Леля собирает голубые.
     
Позади нас плетется младшая сестренка Юля. Она собирает белые цветы.
     
Это мы нарочно так собираем, чтоб было интересней собирать.
     
Вдруг Леля говорит:
     
— Господа, глядите, какая туча.
     
Мы смотрим на небо. Тихо надвигается ужасная туча. Она такая черная, что все темнеет вокруг. Она ползет, как чудовище, обволакивая все небо.
     
Леля говорит:
     
— Скорей домой! Сейчас будет жуткая гроза.
     
Мы бежим домой. Но бежим навстречу туче. Прямо в пасть этому чудовищу.
     
Неожиданно налетает ветер. Он крутит все вокруг нас.
     
Пыль поднимается. Летит сухая трава. И сгибаются кусты и деревья.
     
Что есть духу мы бежим домой.
     
Вот уже дождь крупными каплями падает на наши головы.
     
Ужасная молния и еще более ужасный гром потрясают нас. Я падаю на землю и, вскочив, снова бегу. Бегу так, как будто за мной гонится тигр.
     
Вот уже близко дом.
     
Я оглядываюсь назад. Леля тащит за руку Юлю. Юля ревет.
     
Еще сто шагов — и я на крыльце.
     
На крыльце Леля меня бранит, зачем я потерял свой желтый букетик. Но я его не потерял, я его бросил.
     
Я говорю:
     
— Раз такая гроза, зачем нам букеты?
     
Прижавшись друг к другу, мы сидим на кровати.
     
Ужасный гром сотрясает нашу дачу.
     
Дождь барабанит по стеклам и крыше.
     
От потоков дождя ничего не видно.
     Бешеная собака
     
Мы вбегаем в дом и плотно закрываем двери. Я подбегаю к окну и закрываю раму на крючок. В окно мы смотрим на двор… По двору идет хозяйская дочка Катя.
     
Мы стучим по стеклу и кричим ей:
     
— Катька, дура, беги скорей домой! Прячься! На улице бешеная собака.
     
Вместо того чтоб бежать домой, Катька подходит к нашему окну. И заводит разговор, как будто бы ничего особенного не случилось.
     
— А где вы видели эту собаку? — спрашивает она. — Да может быть, она не бешеная.
     
Я начинаю сердиться на Катьку. Я кричу ей:
     
— Она двоих покусала. И если укусит тебя, мы не виноваты. Мы тебя предупредили.
     
Катя медленно идет к своему дому.
     
Бешеная собака вбегает на наш двор. Она черная и страшная. Хвост у нее висит книзу. Пасть раскрыта. Из пасти течет слюна.
     
Схватив грабли, Катя замахивается. И собака отбегает в сторону. Катя смеется.
     
Это невероятно. Бешеная собака испугалась Катьки. Я думал, что такие собаки ничего не боятся и всех кусают.
     
Вот бегут люди с палками. Они хотят убить собаку. Но собака убегает. Люди бегут за ней. Они кричат и улюлюкают.
     
Осмелев, мы открываем окно. Потом выходим в сад.
     
Конечно, в саду небезопасно. Собака может вернуться. Кто ее знает. Но если сидеть на крыльце, то это ничего. Можно успеть убежать.
     
Однако собака не возвращается. Ее убили на соседнем дворе.
     Ну, теперь спите
     
В комнате темно. Только горит лампадка. У наших кроватей сидит нянька и рассказывает сказку.
     
Покачиваясь на стуле, нянька монотонно говорит:
     
— Сунула руку добрая фея под подушку, а там змея. Сунула руку под перинку, а там две змеи и гадюка. Заглянула фея под кроватку, а там четыре змеи, три гадюки и один уж.
     
Ничего на это добрая фея не сказала, только сунула свои ножки в туфельки, а в каждой туфельке по две жабы сидят. Сорвала фея с гвоздика свое пальто, чтоб одеться и уйти из этих мест. Глядит, а в каждом рукаве ее пальто по шесть гадюк и по четыре жабы.
     
Собрала фея всю эту нечисть вместе и говорит:
     
«Вот чего. Ничего худого я вам не желаю, но и вы не препятствуйте мне уйти из этих мест».
     
И тогда вся эта нечисть сказала и так ответила доброй фее:
     
«Ничего дурного и от нас вам не будет, госпожа добрая фея. Спасибо, что вы за это нас не убили».
     
Но тут раздался гром. Из-под земли выкинуло огонь. И перед доброй феей предстала злая фея.
     
«Это, говорит, я нарочно выпустила на тебя всю нечисть, но ты, говорит, подружилась с ними, чем удивила меня. Благодаря этому я заколдую тебя в обыкновенную корову». Тут снова раздался гром. Глядим, а вместо доброй феи пасется обыкновенная корова…
     
Нянька молчит. Мы трясемся от страха. Сестра Юля говорит:
     
— А вся другая нечисть что?
     
Нянька говорит:
     
— Про это я не знаю. Наверно, при виде злой феи они попрятались по своим местам.
     
— То есть под перину и под подушку? — спрашиваю я, отодвигаясь от подушки.
     
Нянька встает со стула и, уходя, говорит:
     
— Ну, хватит разговору. Спите теперь.
     
Мы лежим в постелях, боясь пошевелиться. Нарочно страшным голосом Леля хрипит: «Хо-о».
     
Мы с Юлей вскрикиваем от страха. Умоляем Лелю не пугать нас. Но она уже спит.
     
Я долго сижу на кровати, не рискуя лечь на подушку.
     
Утром я не пью молоко, оттого что оно от заколдованной феи.
     Так просто
     
Мы сидим в телеге. Рыжеватая крестьянская лошаденка бойко бежит по пыльной дороге.
     
Правит лошаденкой хозяйский сынок Васютка. Он небрежно держит вожжи в руках и по временам покрикивает на лошадь:
     
— Ну, ну, иди… заснула…
     
Лошаденка совсем не заснула, она бежит хорошо. Но, вероятно, так полагается покрикивать.
     
У меня горят руки — так мне хочется подержать вожжи, поправить и покричать на лошадь. Но я не смею попросить об этом Васютку.
     
Вдруг Васютка сам говорит:
     
— Ну-ка, подержи вожжи. Я покурю. Сестра Леля говорит Васютке:
     
— Нет, не давай ему вожжи. Он не умеет править. Васютка говорит:
     
— Что значит не умеет? Тут нечего уметь.
     
И вот вожжи в моих руках. Я держу их на вытянутых руках. Крепко держась за телегу, Леля говорит:
     
— Ну, теперь будет история — он нас непременно опрокинет.
     
В этот момент телега подпрыгивает на кочке. Леля вскрикивает:
     
— Ну, ясно. Сейчас она нас перевернет.
     
Я тоже подозреваю, что телега опрокинется, поскольку вожжи в моих неумелых руках. Но нет, подскочив на кочке, телега ровно катится дальше.
     
Гордясь своим успехом, я похлопываю лошадь вожжами по бокам и покрикиваю: «Ну, заснула!»
     
Вдруг я вижу — поворот дороги.
     
Торопливо я спрашиваю Васютку:
     
— За какую вожжу тянуть, чтоб лошадь побежала направо?
     
Васютка спокойно говорит:
     
— Потяни за правую.
     
— Сколько раз потянуть за правую? — спрашиваю я. Васютка пожимает плечами:
     
— Один раз.
     
Я дергаю за правую вожжу, и вдруг, как в сказке, лошадь бежит направо.
     
Но я почему-то огорчен, раздосадован. Так просто. Я думал, гораздо трудней править лошадью. Я думал, тут целая наука, которую нужно изучать годами. А тут такая чепуха.
     
Я передаю вожжи Васютке. Не особенно интересно.
     Страшный мир
     
Горит дом. Пламя весело перебегает со стен на крышу.
     
Теперь горит крыша, обитая дранкой.
     
Пожарные качают воду. Один из них, схватив кишку, поливает дом. Вода тоненькой струйкой падает на огонь.
     
Нет, не затушить пожарному это пламя.
     
Мать держит меня за руку. Она боится, что я побегу к огню. Это опасно. Летят искры. Они осыпают толпу.
     
В толпе кто-то плачет. Это плачет толстый человек с бородой. Он плачет, как маленький. И трет свои глаза рукой. Может быть, искра попала ему в глаз?
     
Я спрашиваю маму:
     
— Чего он плачет? В него попала искра?
     
Мать говорит:
     
— Нет, он плачет оттого, что горит его дом.
     
— Он построит себе новый дом, — говорю я. — Вот уж из-за этого я бы не стал плакать.
     
— Чтоб построить новый дом, нужны деньги, — говорит мать.
     
— Пусть он заработает.
     
— На эти деньги не построишь дом.
     
— А как же тогда строятся дома?
     
Мама тихо говорит:
     
— Не знаю, может быть, люди крадут деньги.
     
Что-то новое входит в мои понятия. Я с интересом гляжу на бородатого человека, который украл деньги, построил дом, и вот он теперь горит.
     
— Значит, надо красть деньги? — спрашиваю я мать.
     
— Нет, красть нельзя. За это сажают в тюрьму.
     
Тогда совсем непонятно.
     
Я спрашиваю:
     
— А как же тогда?
     
Но мать с досадой машет рукой, чтоб я замолчал.
     
Я молчу. Я вырасту большой и тогда сам узнаю, что делается в этом мире. Должно быть, взрослые в чем-нибудь тут запутались и теперь не хотят об этом рассказывать детям.
     Кто-то утонул
     
Я мастерю пароходик. Это дощечка с трубой и мачтой. Остается сделать руль и флаг.
     
Размахивая шляпой, бежит Леля. Она кричит:
     
— Минька, скорей! Бежим. Там кто-то утонул. Я бегу за Лелей. На ходу кричу ей:
     
— Я не хочу бежать. Я боюсь.
     
Леля говорит:
     
— Так не ты же утонул. Это кто-то утонул. Чего ж тебе бояться?
     
Мы бежим по берегу. Там у пристани толпа. Расталкивая людей, Леля пробивается сквозь толпу. Я протискиваюсь за ней.
     
Кто-то говорит:
     
— Он не умел плавать. Течение быстрое. Вот он и утонул.
     
На песчаном берегу лежит юноша. Ему восемнадцать. Он белый, как бумага. Глаза у него закрыты. Руки раскинуты в стороны, а тело его прикрыто зелеными веточками.
     
Рядом с ним на коленях стоит женщина. Она пристально смотрит в его мертвое лицо. Кто-то говорит:
     
— Это его мать. Она не плачет от очень большого горя.
     
Искоса я поглядываю на утопленника. Мне хочется, чтоб он задвигался, встал и сказал:
     
— Нет, я не потонул. Это я так. Нарочно. Пошутил.
     
Но он лежит неподвижно. И мне делается так страшно, что я закрываю глаза.
     Я не виноват
     
Сидим за столом и кушаем блины.
     
Вдруг отец берет мою тарелку и начинает кушать мои блины. Я реву.
     
Отец в очках. У него серьезный вид. Борода. Тем не менее он смеется. Он говорит:
     
— Видите, какой он жадный. Ему для отца жаль одного блина.
     
Я говорю:
     
— Один блин, пожалуйста, кушай. Я думал, что ты все скушаешь.
     
Приносят суп. Я говорю:
     
— Папа, хочешь мой суп?
     
Папа говорит:
     
— Нет, я подожду, когда принесут сладкое. Вот если ты мне сладкое уступишь, тогда ты действительно добрый мальчик.
     
Думая, что на сладкое клюквенный кисель с молоком, я говорю:
     
— Пожалуйста. Можешь кушать мое сладкое.
     
Вдруг приносят крем, к которому я неравнодушен. Пододвинув к отцу мое блюдце с кремом, я говорю:
     
— Пожалуйста, кушай, если ты такой жадный.
     
Отец хмурится и уходит из-за стола.
     
Мать говорит:
     
— Пойди к отцу, попроси прощения.
     
Я говорю:
     
— Не пойду. Я не виноват.
     
Я выхожу из-за стола, не дотронувшись до сладкого. Вечером, когда я лежу в кровати, подходит отец. У него в руках мое блюдце с кремом. Отец говорит:
     
— Ну, что ж ты не съел свой крем?
     
Я говорю:
     
— Папа, давай съедим пополам. Что нам из-за этого ссориться?
     
Отец целует меня и с ложечки кормит кремом.
     В воде
     
Мальчишки плавают и ныряют. Я копаюсь на берегу. Мне кричат:
     
— Ну, давай. Смелей иди. Научим плавать.
     
Я медленно иду по воде. Холодно. Мурашки ползут по моей коже.
     
— Сразу окунайся, балда, семь раз! — кричат мальчишки.
     
Я окунаюсь до плеч. Мальчишки кричат:
     
— С головой окунайся, недотепа.
     
Нет, с головой я не решаюсь окунуться. Вода попадет в глаза и в уши. Это неприятно.
     
— Давай сюда! Не трусь! — кричат мальчишки.
     
Хоть там глубоко, но я иду вперед. Я не хочу быть трусом.
     
Я иду вперед и вдруг проваливаюсь в яму. Зеленая вода покрывает меня с головой. Неужели я потонул?
     
Но нет. Я выплываю наверх. И, барахтаясь, как собачонка, плыву.
     
Браво. Кажется, я сам научился плавать.
     
Вдруг кто-то или что-то хватает меня за ногу. Я вскрикиваю и сразу иду на дно.
     
Вот теперь я окончательно потонул. Я закрываю глаза.
     
Мальчишки выволакивают меня наверх. Один из них говорит:
     
— Зря так скоро мы его вытащили. Пущай бы подольше полежал. Откачали бы.
     
Я лежу на берегу и выплевываю воду. Вокруг меня беснуются мальчишки. Им досадно, что я мало наглотался воды.
     Закрывайте двери
     
Вечер. Мы пьем молоко. И ложимся спать.
     
Я подхожу к окну. За окном темно. Так темно, что даже не видно клумбу с цветами.
     
Я всматриваюсь в окно.
     
В комнате веселятся мои сестры. Они хохочут и бросаются подушками. Одна из подушек летит в меня. Я сердито отбрасываю ее в сторону. Совершенно неподходящее время для таких шуток.
     
Желая мне досадить, Леля говорит:
     
— Сегодня непременно придут воры. Так и знай.
     
Положим, если закрыть двери, они не придут.
     
Я кричу взрослым, которые сидят на балконе:
     
— Не забудьте закрыть двери!
     
Мама появляется в дверях.
     
— Что случилось? — спрашивает она.
     
— Нет, ничего не случилось, — говорю я, — но Леля думает, что сегодня придут воры.
     
Мама целует нас и, улыбаясь, уходит. Я лежу, закрывшись с головой одеялом. В доме уже тихо. Все спят. Но мне не спится. Двери, конечно, закрыты. Я сам слышал, как щелкнул крючок, но закрыты ли окна?
     
Я встаю с постели. Подхожу к окну. Пробую крючок. Закрыто. Может быть, в той комнате забыли закрыть окно?
     
Осторожно ступая, я иду в соседнюю комнату. Ощупью нахожу крючок на окне. Вдруг что-то со звоном и треском падает на пол.
     
Я слышу испуганный голос мамы:
     
— Что! Кто там?.. Воры!
     
— Где, где воры? — кричу я матери.
     
В доме переполох. Все прибегают. Зажигают лампу. На полу лежит разбитая банка с цветами. Мать успокаивает меня.
     
И я снова ложусь в постель, закрываюсь с головой одеялом.
     У бабушки
     
Мы в гостях у бабушки. Сидим за столом. Подают обед.
     
Наша бабушка сидит рядом с дедушкой. Дедушка толстый, грузный. Он похож на льва. А бабушка похожа на львицу.
     
Лев и львица сидят за столом.
     
Я не отрываясь смотрю на бабушку. Это мамина мама. У нее седые волосы. И темное, удивительно красивое лицо. Мама сказала, что в молодости она была необыкновенная красавица.
     
Приносят миску с супом.
     
Это неинтересно. Это я вряд ли буду кушать.
     
Но вот приносят пирожки. Это еще ничего.
     
Сам дедушка разливает суп.
     
Подавая свою тарелку, я говорю дедушке:
     
— Мне только одну капельку.
     
Дедушка держит разливательную ложку над моей тарелкой. Одну каплю супа он капает в мою тарелку. Я смущенно смотрю на эту каплю. Все смеются. Дедушка говорит:
     
— Он сам попросил одну каплю. Вот я и выполнил его просьбу.
     
Я не хотел супа, но почему-то мне обидно. Я почти плачу. Бабушка говорит:
     
— Дедушка пошутил. Дай твою тарелку, я налью.
     
Я не даю свою тарелку и не дотрагиваюсь до пирожков. Дедушка говорит моей маме:
     
— Это плохой ребенок. Он не понимает шуток.
     
Мама говорит мне:
     
— Ну, улыбнись же дедушке. Ответь ему что-нибудь.
     
Я сердито смотрю на дедушку. Тихо говорю ему:
     
— Я больше к вам никогда не приеду.
     
Я пришел к бабушке в гости, только когда дедушка умер. Это был неродной дедушка. И я не жалел, что он умер.
     Мама плачет
     
Мама лежит на диване и плачет. Я подхожу к ней. Мама протягивает мне цветную открытку. На открытке какая-то красивая дама в боа и в шляпе.
     
Мама спрашивает:
     
— Правда, я похожа на эту даму?
     
Желая утешить маму, я говорю:
     
— Да, немножко похожа.
     
Хотя я и не вижу особенного сходства. Мама говорит:
     
— В таком случае пойди к папе, покажи ему эту открытку и скажи: «Папа, погляди, как похожа на нашу маму».
     
Угрюмо я спрашиваю:
     
— Для чего?
     
— Так нужно. Я не могу тебе объяснить, для чего. Ты слишком мал.
     
Я говорю:
     
— Нет, ты все-таки скажи. Так я не пойду.
     
Мама говорит:
     
— Ну как тебе объяснить… Папа посмотрит на эту открытку и скажет: «Ах, какая у нас интересная мама…» И будет относиться ко мне добрей…
     
Это объяснение не вносит ясности в мою голову. Наоборот, мне кажется, что папа увидит несходство и еще больше рассердится на маму.
     
С большой неохотой я иду в комнату, где работает папа.
     
Папа художник. Перед ним мольберт. Папа пишет портрет моей сестры Юли.
     
Я подхожу к отцу и, протянув открытку, угрюмо говорю:
     
— Кажется, немножко похожа на мать. Нет?
     
Искоса взглянув на открытку, отец говорит:
     
— Не мешай мне. Иди…
     
Ну, конечно. Ничего не вышло. Я так и знал. Я возвращаюсь к матери.
     
— Ну, что он сказал? Я говорю:
     
— Он сказал: «Не мешай мне, иди…» Закрыв лицо руками, мама плачет.
     
Мое сердце разрывается от жалости. Я даже согласен вторично идти к отцу с этой дурацкой открыткой, но мать не разрешает мне этого.
     Мама нашла билеты
     
Мама в гневе ударяет по столу кулаком. Говорит бабушке:
     
— Значит, когда мы были на даче, он тут веселился… Вот эти билеты, которые я нашла в кармане его летнего пальто.
     
Я знаю это летнее папино пальто. Оно висит на вешалке. Совершенно светлое, коротенькое пальто.
     
Мама кладет на стол какие-то билеты.
     
Я сгораю от любопытства — так мне хочется узнать, что это за билеты.
     
Я подхожу к столу и рассматриваю билеты, читаю: «Театр Буфф».
     
Бабушка говорит:
     
— Может быть, он был в «Буффе» со своим приятелем. Почем мы знаем?
     
Мама говорит:
     
— Нет, билеты в первом ряду. Я знаю, с кем он был. Он был с Анной. Я давно подозревала, что она сходит с ума…
     
Вдруг открывается дверь, и входит папа. Папа в черном осеннем пальто. В шляпе. Он очень высокий, красивый. И даже борода не портит его. Улыбаясь, папа говорит маме:
     
— Мне нужно с тобой поговорить.
     
Они оба уходят в гостиную.
     
Леля подходит к двери. Прислушивается. Потом говорит:
     
— Нет, все хорошо. Ничего плохого не будет. Ручаюсь…
     
Я спрашиваю Лелю:
     
— А что у них произошло?
     
Леля говорит:
     
— Все женщины сходят с ума от нашего папы. Это чересчур расстраивает маму.
     
Вскоре из гостиной выходят наши родители. Я вижу, мама не особенно довольна, но все же ничего. Папа на прощанье целует мамину руку. И уходит ночевать в свою мастерскую. Это через три дома от нас.
     В мастерской
     
Папы давно у нас не было. Мать одевает меня. И мы идем к отцу в мастерскую.
     
Мама идет торопливо. Тянет меня за руку, так что я едва поспеваю.
     
Мы поднимаемся на седьмой этаж. Стучим. Дверь открывает папа.
     
Увидев нас, он сначала хмурится. Потом, взяв меня на руки, подкидывает чуть не под потолок. Смеется и целует меня.
     
Мама улыбается. Она садится рядом с папой на диван. И у них начинается какой-то таинственный разговор.
     
Я хожу по мастерской. На мольбертах картины. На стенах тоже картины. Огромные окна. Беспорядок.
     
Я осматриваю ящики с красками. Кисти. Всякие бутылочки.
     
Уже все осмотрено, но родители еще беседуют. Очень приятно, что они так тихо беседуют — без криков, не ссорятся.
     
Я не мешаю им. Я вторично обхожу ящики и картины.
     
Наконец отец говорит матери:
     
— Ну, очень рад. Все хорошо.
     
Он на прощание целует маму. И мама целует его. И даже они обнимаются.
     
Одевшись, мы уходим.
     
По дороге мама вдруг начинает бранить меня. Она говорит:
     
— Ах, зачем ты увязался со мной…
     
Мне странно слышать это. Я вовсе не увязывался. Она сама потянула меня в мастерскую. И вот теперь недовольна. Мама говорит:
     
— Ах, как я жалею, что взяла тебя с собой. Без тебя мы бы окончательно помирились.
     
Я хнычу. Но я хнычу оттого, что не понимаю, в чем я виноват. Я вел себя тихо. Даже не бегал по мастерской. И вот такая несправедливость.
     
Мать говорит:
     
— Нет, больше я тебя никогда с собой не возьму.
     
Мне хочется спросить, в чем дело, что произошло. Но я молчу. Я вырасту большой и тогда все сам узнаю. Узнаю, почему бывают виноваты люди, если они решительно ни в чем не виноваты.
     У калитки
     
Я стою в саду у калитки. Пристально смотрю на дорогу, которая ведет к пристани.
     
Мама уехала в город. И вот с утра ее нет. А мы уже пообедали. И скоро вечер. Ах, боже мой, где же она?
     
Я снова всматриваюсь в даль. Нет! Идут какие-то люди, а ее нет. Наверное, что-нибудь с ней случилось.
     
Но что могло с ней случиться? Ведь она же не маленький ребенок. Взрослый человек. Ей тридцать лет.
     
Ну и что из того? И со взрослыми случаются всякие ужасы. Взрослых тоже на каждом шагу подстерегают опасности.
     
Может быть, мама ехала на извозчике. Понесла лошадь. Правда, у извозчиков лошади тихие. Еле плетутся. Сомнительно, что такие лошади могут понести. А если и понесут, то всегда можно выскочить из пролетки.
     
Но вот если мама поехала на пароходе, то с парохода не выскочишь, если он тонет. Конечно, имеются круги. Можно схватить такой круг и спастись. Зато такие круги ни к чему, если пожар, если, например, загорелась наша городская квартира. Хотя, впрочем, дом у нас каменный, и вряд ли он может вспыхнуть, как спичка.
     
Скорей всего мама зашла в кафе, там что-нибудь скушала и заболела. И вот теперь ей доктор делает операцию.
     
Ах, нет! Вот идет наша мама!
     
С криком я бегу к ней навстречу. Мама в огромной шляпе. На плечах у нее белое боа из перьев. И бант на поясе. Мне не нравится, что мама так одевается. Вот уж ни за какие блага в мире я не надел бы эти перья. Я вырасту большой и попрошу маму, чтоб она так не одевалась. А то мне неловко с ней идти — все оборачиваются.
     
— Ты, кажется, не рад, что я приехала? — спрашивает мама.
     
— Нет, я рад, — равнодушно говорю я.
     Это недоразумение
     
Рядом со мной за партой сидит гимназист Костя Палицын.
     
Перочинным ножом он вырезает на парте какую-то букву. Я смотрю, как ловко и незаметно для учителя он режет ножом.
     
Я так углубился в это дело, что не слышу, как вызывают меня.
     
Кто-то толкает меня под бок. И тогда я встаю и растерянно смотрю на классного наставника, который преподает русский и арифметику в нашем приготовительном классе.
     
Оказывается, учитель почему-то хочет, чтоб я прочитал ему стихотворение «Весело сияет месяц над селом».
     
Первую строчку я бойко произношу, так как я ее только что услышал от учителя. Но что дальше, я не знаю. Я просто не знаю этого стихотворения и даже в первый раз слышу о нем.
     
Со всех сторон мне подсказывают: «Белый снег сверкает».
     
Запинаясь, я произношу, что подсказывают.
     
Посматривая на меня, учитель улыбается.
     
Ученики наперерыв подсказывают мне. Они шепчут со всех сторон. От этого даже не разобрать, что они шепчут — «Крест под облаками, как свеча, горит…»
     
— Треск под сапогами, — бормочу я.
     
В классе хохот. Учитель тоже смеется. И ставит в мой дневник единицу.
     
Это неприятно. Я всего пять дней в гимназии. И вдруг сразу единица.
     
Я говорю Косте Палицыну:
     
— Если будут ставить единицы за все, что я еще не знаю, то я много нахватаю единиц.
     
— Это стихотворение было задано, — говорит Костя. — Его надо было выучить.
     
Ах, оно было задано? Я не знал. В таком случае это недоразумение.
     
Мне становится легко на душе, что это недоразумение.
     Снова неприятности
     
На мне серое гимназическое пальто с серебряными пуговицами. За спиной ранец.
     
В карман моего пальто мама сует записку с адресом гимназии.
     
— Мама, — говорю я, — ты не беспокойся. Я так хорошо знаю дорогу, что могу с закрытыми глазами дойти до гимназии.
     
Мама говорит:
     
— Только ты и в самом деле не вздумай идти с закрытыми глазами. С тебя хватит.
     
Я выхожу на улицу.
     
Нет, конечно, с закрытыми глазами я не пойду. Это опасно. На улицах конки, извозчики. Но от угла Большого до гимназии я непременно пойду с закрытыми глазами. Всего двести десять шагов. Это сущие пустяки.
     
Дойдя до Большого проспекта, я закрываю глаза и, как слепой, иду, тычась в людей и задевая стены и тумбы. При этом мысленно считаю шаги… Двести… Двести десять…
     
Произнеся вслух «Двести десять», я с силой наталкиваюсь на какого-то человека. Открываю глаза. Стою как раз у дверей гимназии. А человек, которого я толкнул, — это наш учитель и классный наставник.
     
— Ах, извините, — говорю я. — Я вас не заметил.
     
— Надо замечать, — сердито говорит учитель. — Для этого у тебя есть глаза.
     
— Они были закрыты, — говорю я.
     
— Зачем же ты глаза закрываешь, глупый мальчишка? — говорит учитель.
     
Я молчу. Во-первых, это долго объяснять, во-вторых, он, пожалуй, не поймет, почему я закрыл глаза.
     
— Ну? — спрашивает учитель.
     
— Просто так закрыл. От ветра…
     
Учитель хмуро смотрит на меня и сердито говорит:
     
— Ну, что ж ты стоишь как пень? Иди…
     
Я стою оттого, что я вежливый человек.
     
Я хочу пропустить его вперед.
     
Мы одновременно шагаем к двери и в дверях снова сталкиваемся.
     
Еще более сердито учитель смотрит на меня.
     Пуд железа
     
Я занят разборкой моего пенала. Перебираю карандаши и перья. Любуюсь моим маленьким перочинным ножом. Учитель вызывает меня. Он говорит:
     
— Ответь, только быстро: что тяжелей — пуд пуха или пуд железа?
     
Не видя в этом подвоха, я, не подумав, отвечаю:
     
— Пуд железа.
     
Кругом хохот.
     
Учитель говорит:
     
— Скажи своей маме, чтоб она завтра зашла ко мне. Я хочу с ней поговорить.
     
На другой день мама идет к учителю и грустная возвращается домой. Она говорит:
     
— Учитель недоволен тобой. Он говорит, что ты рассеянный, ничего не слушаешь, не понимаешь и сидишь за партой, как будто тебя не касается, что происходит в классе.
     
— А что он еще сказал?
     
Лицо у мамы делается совсем грустным. Прижав меня к себе, она говорит:
     
— Я тебя считала умным и развитым мальчиком, а он говорит, что у тебя еще недостаточное умственное развитие.
     
— Это он глупости говорит! — сердито кричу я. — По-моему, у него недостаточное умственное развитие. Он задает ученикам глупые вопросы. А на глупые вопросы трудней ответить, чем на умные.
     
Целуя меня, мама плачет.
     
— Ах, тебе будет трудно жить на свете! — говорит она.
     
— Почему?
     
— Ты трудный ребенок. Ты похож на отца. Я не верю, что ты будешь счастливый.
     
Мама снова целует и обнимает меня, но я вырываюсь. Я не люблю это лизанье и слезы.
     Закрытое сердце
     
Приехал дедушка. Это отец отца. Он приехал из Полтавы.
     
Я думал, что приедет дряхлый старичок с длинными усами и в украинской рубашке. И будет петь, плясать и рассказывать нам сказки.
     
Наоборот. Приехал строгий высокий человек. Не очень старый, не очень седой. Поразительно красивый. Бритый. В черном сюртуке. И в руках у него был маленький бархатный молитвенник и красные костяные четки.
     
И я удивился, что у нас такой дедушка. И захотел с ним о чем-нибудь поговорить. Но с нами, с детьми, он не стал разговаривать. Он только немного поговорил с папой. А маме сердито сказал:
     
— Сами виноваты, сударыня. Слишком много народили детей.
     
И тогда мама заплакала и ушла в свою комнату.
     
И я еще больше удивился, что у нас такой дедушка, который недоволен тем, что у мамы родились дети, среди которых был я.
     
И мне непременно захотелось узнать, что делает дедушка в своей комнате, из которой он почти не выходит и никому не позволяет входить в нее. Наверно, он там делает что-нибудь исключительно важное.
     
И вот я приоткрываю дверь и тихо вхожу в комнату.
     
Строгий дедушка ничего не делает. Он сидит в кресле и просто ничего не делает. Неподвижно смотрит на стену и курит длинную трубку.
     
Увидев меня, дедушка спросил:
     
— Что тебе здесь нужно? И зачем ты вошел ко мне не постучавшись?
     
И тогда я рассердился на моего дедушку и сказал ему:
     
— В конце концов, это наша квартира. Если хотите знать — это моя комната, а меня переселили к сестрам. Зачем я буду стучать в свою комнату?
     
Дедушка бросил в меня свои четки и закричал. Потом он пошел и пожаловался моему отцу. А отец пожаловался матери. Но мама не стала меня бранить. Она сказала:
     
— Ах, скорей бы он уехал. Он никого не любит. Он вроде твоего отца. У него закрытое сердце.
     
— A y меня тоже закрытое сердце? — спрашиваю я.
     
— Да, — говорит мать, — по-моему, и у тебя закрытое сердце.
     
— Значит, я буду такой же, как дедушка?
     
Целуя меня, мать сквозь слезы говорит:
     
— Да, наверно, и ты будешь такой же. Это большое несчастье — никого не любить.
     Нельзя кричать
     
На улицах беспорядки. Побили городового на углу. Жандармы скачут на лошадях. Что-то происходит необычайное.
     
В нашей гимназии тоже творится что-то странное. Старшие ученики собираются в группы и о чем-то тихо беседуют. И малыши шалят больше обыкновенного.
     
Перемена. Мы бегаем по залу. Второклассники бегают с криком: «Бунтуйся». Я тоже присоединяюсь к ним и, размахивая рукой, кричу: «Бунтуйся».