1 2 3 4 5 
      
Твой дивный видел, тот придет назад
      
Иль всюду, вечно будет изнывать,
      
Как я, кому Циклад[30] не увидать.
      
Тебе не чужд моей поэмы лад,
      
Твоим был остров, где царит Пират.
      
Верни ж его и вольность с ним — назад!
     
    
   
   
    
     
III
    
    
     
      
В последний раз лучом задев маяк,
      
Закат померк, и вот — полночный мрак
      
В душе Медоры: третий день печаль;
      
Хотя попутным ветром веет даль,
      
Нет Конрада, и нет вестей о нем;
      
Ансельмо бриг еще вчера пристал,
      
Но Конрада нигде он не встречал…
      
Была б развязка страшная иной,
      
Когда б корсар взял этот бриг с собой!
     
    
    
     
      
Свежеет бриз. Весь день ждала она,
      
Что будет мачта ей вдали видна;
      
Теперь, тоскуя, тропкою с высот
      
Она на берег в тьме ночной идет
      
И бродит там, хоть брызгами прибой
      
Одежды мочит ей, гоня домой.
      
Бесчувственно она стоит, глядит
      
И холод лишь ей душу леденит.
      
Все глубже ужас, беспросветней тьма:
      
Явись он вдруг — она сошла б с ума!
     
    
    
     
      
Вдруг перед ней полуразбитый бот,
      
Как бы ее нашедший, пристает.
      
Без сил гребцы; кто — ранен, но никто
      
В рассказах кратких не сказал про то:
      
Всяк, затаясь, предоставлял потом
      
Угадывать, что стало с вожаком,
      
Кой-что и знали, но боялись весть
      
До слуха их владычицы довесть.
      
Но ясно все. Не дрогнула она,
      
Отчаянья глубокого полна:
      
В ней, хрупкой, был великий дух — такой,
      
Что действует, лишь овладев собой.
      
С надеждой жили трепет, слезы, страх;
      
Теперь конец — все обратилось в прах.
      
Но сила из дремоты говорит:
      
«Любимый умер, — что ж еще грозит?»
      
Но силы той в простой природе нет:
      
С ней сходен лишь горячки жаркий бред.
     
    
    
     
      
«Безмолвны вы… Я не спрошу… Зачем?
      
Все поняла… Пусть каждый будет нем…
      
Но все же… все ж… не разомкнуть мне губ!.
      
Я знать хочу… скорее… Где же труп?»
      
«Как знать? Едва спаслись мы: но твердит
      
Один из нас, что не был он убит;
      
Что в плен был взят; что был в крови, но — жив».
     
    
    
     
      
Она не слышит: чувства, как прилив,
      
Плотину воли смыли; ужас в ней
      
Не смел прорваться, был он слов сильней.
      
Вдруг, пошатнувшись, рухнула она,
      
И ей была б могилою волна,
      
Когда бы руки грубые гребцов
      
Ее не подхватили средь валов.
      
В слезах, ее водою моряки
      
Кропят, обвеивают, трут виски.
      
Она очнулась. Женщин к ней зовут
      
И, горестно с ней распростясь, идут
      
К Ансельмо в грот, чтоб рассказать тому,
      
Что краткий блеск победы канул в тьму.
     
    
   
   
    
     
IV
    
    
     
      
Кипит совет. Все требуют отбить
      
Начальника! Дать выкуп! Отомстить!
      
Все рвутся в бой, как будто сам вожак
      
Указывает им, где скрылся враг.
      
Что б ни случилось — с ним все души в лад:
      
Жив он — спасут, погиб он — отомстят.
      
Беда врагу, коль затаили месть
      
Те, в ком жива и сила их и честь!
     
    
   
   
    
     
V
    
    
     
      
В гареме, в тайной комнате, сидит,
      
Решая участь узника, Сеид.
      
Любовь и злоба — вперемежку в нем:
      
То он с Гюльнар, то с Конрадом вдвоем.
      
Гюльнар — у ног, готовая согнать
      
С его чела угрюмую печать,
      
И черные глаза ее горят,
      
Стремясь привлечь его смягченный взгляд;
      
Но он лишь четки движет вновь и вновь,
      
Как бы по каплям жертвы точит кровь.
      
«Паша! Твой шлем победою повит;
      
Сам Конрад взят, а весь отряд убит.
      
Ему уделом смерть — и поделом!
      
Но все ж — тебе ль его считать врагом?
      
Ты так велик! Не лучше ли сперва
      
Ему дать откупиться? Есть молва,
      
Что он несметно, сказочно богат!
      
Ты мог бы взять, паша, бесценный клад!
      
Потом же — нищ, гоним и угнетен
      
Твоей добычей снова станет он.
      
А так — остатки шайки заберут
      
Сокровища и в дальний край уйдут».
     
    
    
     
      
«Гюльнар! Когда б он мне сулил тотчас
      
За каплю крови каждую — алмаз,
      
Когда б за каждый волос предложил
      
Любую из золотоносных жил,
      
Когда б дары арабских сказок он
      
Здесь разложил — все ж был бы он казнен!
      
И даже казни б не отсрочил я,
      
Раз он в цепях, раз власть над ним — моя!
      
Ему я пытку все изобретал,
      
Чтоб, мучась, он подольше смерти ждал!»
     
    
    
     
      
«Нет, нет, Сеид! Он слишком прав, твой гнев,
      
Чтобы простить, вину врага презрев.
      
Хотела я, чтоб ты в свою казну
      
Богатства взял: без них он как в плену;
      
Без власти, без людей, без сил, пират,
      
Лишь ты захочешь, снова будет взят».
     
    
    
     
      
«Он будет взят!.. Я даже дня ему
      
Не дам, злодею, ныне — моему.
      
И для тебя — раскрыть пред ним тюрьму,
      
Прелестная заступница? Ведь ты
      
Ему воздать за проблеск доброты
      
Великодушно хочешь? Ведь он спас
      
Вас всех — конечно, не вглядевшись в вас!
      
Ведь должен чтить я столь высокий дух!..
      
К словам моим склони твой нежный слух;
      
Тебе не верю; речь твоя и взгляд
      
Во мне лишь подозренье укрепят.
      
Когда с тобой покинул он гарем,
      
Ты не мечтала ль с ним уйти совсем?
      
Ответь! Молчи! уловкам всем конец:
      
Ты вспыхнула — предательский багрец!
      
Поберегись, красавица! Поверь:
      
Не только он в опасности теперь!
      
Ведь с ним… Но нет!.. Да будет проклят миг,
      
Когда тебя он в пламени настиг
      
И вынес, обнимая!.. Лучше б… Нет!
      
Меня томил бы горькой муки бред!
      
Теперь же лживой говорю рабе:
      
Как бы я крыльев не подстриг тебе!
      
Смотри же, берегись; я не шучу,
      
Я за измену страшно отплачу!»
     
    
    
     
      
Он встал и вышел, отвратив глаза;
      
В них гнев блеснул, в прощании — гроза!
      
Ах, плохо знал он женщину: ее ль
      
Смирит угроза и удержит боль?
      
Он мало сердце знал твое, Гюльнар,
      
Где нынче — нежность, а чрез миг — пожар!
      
Обидны подозренья; ей самой
      
Неведомо, что в жалости такой
      
Зерно иное; мнилось ей: она,
      
Раба, рабу сочувствовать должна
      
Иль пленнику; неосторожно вновь
      
Она в паше разгорячила кровь;
      
Он, в бешенстве, был с нею груб, и вот
      
В ней буря дум — ключ женских бед — растет.
     
    
   
   
    
     
VI
    
    
     
      
Дней и ночей меж тем тянулась нить
      
Жуть, мрак, тоска… Сумел он победить
      
Уверенностью темную боязнь:
      
Ведь каждый час нес худшее, чем казнь;
      
Ведь каждый шаг мог шагом стражи быть,
      
Что явится его на казнь влачить;
      
Ведь каждый оклик, что порхнет над ним,
      
Мог быть последним голосом людским!
      
Смирил он ужас, но надменный дух
      
Все жить хотел, был к зову гроба глух.
      
Он был истерзан, слаб — и все же снес
      
Борение, что битв страшней и гроз.
      
В кипенье боя, в яростных волнах
      
Едва ли с мыслью будет сплавлен страх;
      
Но быть в цепях, сознав ужасный рок,
      
Коснеть в когтях изменчивых тревог,
      
Глядеть в себя, ошибок числить рой
      
Непоправимых, гнуться пред судьбой,
      
О невозвратном сожалеть, дрожать
      
Пред неизбежным и часы считать,
      
И знать, что друга нет, кто б людям мог
      
Сказать, что твердо встретил он свой рок
      
И рядом враг, бесстыдный клеветник,
      
Рад грязью бросить в твой последний миг;
      
А пытка — ждет; пусть духу не страшна,
      
Но тело может одолеть она;
      
А лишь простонешь, вскрикнешь лишь едва
      
На мужество утрачены права.
      
Здесь — гроб, а рай — не для твоей души:
      
Владеют им святые торгаши;
      
Земной же рай, не лживый рай небес,
      
Навек — в разлуке с милою! — исчез.
      
Вот чем терзался в эти дни пират,
      
И мысли те страшней, чем самый ад.
      
Боролся он — и так или не так,
      
Но выдержал, а это не пустяк!
     
    
   
   
    
     
VII
    
    
     
      
День первый минул, а Гюльнар все нет;
      
Еще два дня — все то же. Вновь рассвет.
      
Но, видно, чар немало у Гюльнар,
      
А то бы дня не встретил вновь корсар.
      
Четвертый день ушел за небосклон,
      
И ночь примчала за собой циклон.
      
Как бы впервые шторм ревел над ним,
      
Так он внимал просторам ветровым!
      
И дикий дух, желаний диких полн,
      
Весь откликался на призывы волн.
      
Среди стихий, бывало, мчался он,
      
Их буйством и безумием пленен,
      
И тот же гул звучит средь этих стен,
      
Звучит, зовет, и… там — простор, здесь — плен!
      
Свирепым ветром завывала тьма,
      
Еще свирепей рушились громá,
      
И за решеткой молнии зигзаг
      
Прорезывал порой беззвездный мрак.
      
Подполз к бойнице он и кандалы
      
Подставил молниям — пусть бьет из мглы!
      
Так, руки вздев, просил себе корсар
      
У неба искупительный удар.
      
Но и молитву дерзкую и сталь
      
Гроза презрела и умчалась вдаль;
      
Гром тише, смолк… И вновь пират померк,
      
Как будто друг его мольбы отверг!
     
    
   
   
    
     
VIII
    
    
     
      
Уже за полночь легкий шаг на миг
      
Скользнул у двери, стих… и вновь возник;
      
Ключ ржавый скрипнул, завизжал засов
      
Она! Кого он столько ждал часов!
      
Он грешен — и все ж дивный ангел с ним,
      
Что мнится лишь отшельникам святым!
      
Но, в первый раз входя сюда, она
      
Была не так пуглива и бледна;
      
Тревожный темный взор ее, без слов,
      
Сказал: «Ты к смерти должен быть готов.
      
Казнь близко, и не будут медлить с ней;
      
Есть выход — страшный, — но ведь кол страшней!»
     
    
    
     
      
«Я не хочу спасенья: от меня
      
Ты это слышала назад три дня;
      
Я не меняюсь. Что тебе во мне?
      
Свой приговор я заслужил вполне.
      
Немало всюду дел за мною злых,
      
Так пусть паша мне здесь отметит за них!»
     
    
    
     
      
«Что мне в тебе? Но ведь… Ты от судьбы
      
Меня спас худшей, чем удел рабы!
      
Что мне в тебе? Иль ты, как в страшном сне,
      
Слеп и не видишь нежности во мне?
      
Мне ль говорить? Хоть вся душа полна,
      
Но женщина молчать о том должна…
      
Но… пусть злодей — ты смог меня смутить:
      
Боясь, жалея, стала я… любить!
      
Мне о другой не говори, молю:
      
Я знаю — любишь, тщетно я люблю.
      
Она прекрасней, пусть, но, и любя,
      
Она рискнула б жизнью для тебя?
      
Будь ты ей дорог, как ты дорог мне,
      
Ты б не был тут, с тоской наедине!
      
Жена корсара — с ним разит врага!
      
Лишь неженки сидят у очага!
      
Не время спорить, надо жизнь сберечь:
      
На ниточке висит над нами меч;
      
Будь снова смел, свобода впереди;
      
Вот — на кинжал, встань и за мной иди!»
     
    
    
     
      
«В цепях? Конечно, самый верный путь,
      
Вдоль стражи незаметно проскользнуть!
      
Для бегства ли воздушный твой наряд?
      
Кинжалом ли врага в бою разят?»
     
    
    
     
      
«Оставь сомненья! Стража за меня:
      
Я всех купила, золотом маня;
      
Скажу лишь слово — нет твоих цепей;
      
Пройти сюда могла б я без друзей?
      
Я провела недаром эти дни:
      
Мои же козни — для тебя они!
      
Месть деспоту злодейством не зови;
      
Твой враг презренный должен пасть в крови!
      
Ты вздрогнул? Да, я стать иной хочу:
      
Оттолкнута, оскорблена — я мщу!
      
Я незаслуженно обвинена:
      
Хоть и рабыня, я была верна!
      
Да, смейся. Но не смел смеяться — он!
      
Мой дух тобой не так был потрясен!
      
Но он — сказал, хоть я была чиста!
      
Так пусть над ним свершится кара та,
      
Что злобные нам предрекли уста!
      
Меня купив, пожалуй, заплатил
      
Он дорого, коль сердца не купил;
      
Он смел сказать, — хоть я чиста душой,
      
Что, победи ты, я б ушла с тобой!
      
Он лгал, ты знаешь. Но пускай пророк
      
Обиду стерпит, коль ее предрек.
      
Не я тебе спасла три этих дня:
      
Изобретал он, мрачный взор клоня,
      
И казнь тебе и муку для меня!
      
Да, мне грозит он, но пока горит
      
В нем страсть — меня, как прихоть, он щадит.
      
Когда ж остынет, стану не нужна
      
Тогда в мешке меня возьмет волна!
      
Что ж я — игрушка? и могу дитя
      
Лишь позолотой забавлять, блестя?
      
Тебя, любя, спасала я; тебе
      
Явить хотела душу я в рабе;
      
Пашу б я пожалела. Но теперь
      
И жизнь и честь пожрать он хочет, зверь
      
(Сказав, он не отступит ни пред чем);
      
И я решилась! Я твоя! Совсем!
      
Ты можешь все подозревать, корсар,
      
Верь: гнев и нежность в первый раз в Гюльнар!
      
Ты б не боялся, если б знал меня.
      
В душе восточной много есть огня!
      
Он — твой маяк: укажет он средь волн,
      
Где в гавани стоит майнотский челн.
      
Но в том покое, где пройдем мы, — спит
      
И должен не проснуться — он, Сеид!»
     
    
    
     
      
«Гюльнар, Гюльнар! Увядшей славы лик
      
Теперь лишь, страшный, предо мной возник!
      
Сеид мой враг; он шел на остров мой
      
С открытой, хоть безжалостной, душой;
      
Вот почему мой бриг сюда приплыл.
      
Мой грозный меч моей грозе грозил,
      
Меч — но не тайный нож! Ужели тот,
      
Кто женщин спас, уснувшего убьет?
      
Я жизнь твою не для того сберег;
      
Не дай мне думать, что смеялся рок.
      
Теперь прощай; да будет мир с тобой!
      
Ночь коротка — последний отдых мой!»
     
    
    
     
      
«Что ж, отдыхай! Лишь солнце сгонит мглу,
      
Весь корчиться ты будешь на колу.
      
Готов он, я видала… Поутру,
      
Знай, ты умрешь, но раньше я умру.
      
Все — жизнь, любовь и ненависть Гюльнар
      
Тут ставкою. И — лишь один удар!
      
Без этого нам не уйти; вослед
      
Погоня будет… Муки долгих лет,
      
Твои тревоги, мой девичий стыд
      
Все тот удар сотрет и отвратит!
      
Меч — но не нож? Как знаешь, а пока
      
Пусть будет верной женская рука!
      
Лишь миг один — конец, корсар, беде;
      
Мы встретимся на воле иль нигде!
      
А дрогну — завтра озарит восход
      
Мой саван, твой кровавый эшафот».
     
    
   
   
    
     
IX
    
    
     
      
Она исчезла; опоздал ответ,
      
Но пламенно корсар глядел ей вслед,
      
Потом оковы подтянул, как мог,
      
Чтоб не звенели, волочась у ног,
      
И (нет засова, путь ему открыт)
      
Вслед за Гюльнар, закованный, спешит.
      
Куда ведет извилистый проход?
      
Повсюду мрак; никто не стережет.
      
Вот слабый свет стал вдалеке мерцать,
      
Идти ль к нему? иль от него бежать?
      
Он наугад идет. Вдруг холодок
      
Предутренний коснулся ветром щек;
      
Вот на открытой галерее он;
      
В последних звездах блекнет небосклон;
      
Но он не смотрит: на него другой
      
Струится свет из двери запертой:
      
Сквозь щель лампады брезжит огонек,
      
Но различить он ничего не мог.
      
Скользнула вдруг фигура из дверей,
      
Метнулась, стала — то Гюльнар! Он к ней,
      
Глядит: о счастье! с нею нет клинка!
      
Смягчилась, значит, гневная рука!
      
Но с ужасом вдруг взор ее, горя,
      
Взлетел туда, где льет багрец заря!
      
Она волос откинула волну
      
Ей грудь скрывающую пелену:
      
Казалось, что недавно лишь она
      
Была над чем-то страшным склонена,
      
К чему-то прикоснулась, и у ней
      
Остался след кровавый меж бровей;
      
И Конрад вздрогнул, мукой полон вновь:
      
То был знак злодеянья верный — кровь!
     
    
   
   
    
     
X
    
    
     
      
Он был в боях; он думал, глядя в тьму,
      
О пытке страшной, что грозит ему;
      
Он знал соблазны и возмездья; он
      
Мог быть навек в цепях похоронен;
      
Но, зная битвы, ужас, муки, плен,
      
Вихрь всех страстей, — ни разу в глуби вен
      
Он льда того не чуял, как сейчас
      
Пред алой точкой меж горящих глаз!
      
След крови, чуть заметная черта
      
Но вся в Гюльнар померкла красота!
      
Пред кровью не дрожал он, но такой,
      
Что в битвах пролита мужской рукой!
     
    
   
   
    
     
XI
    
    
     
      
«Конец! Проснуться не успев, он пал!
      
Корсар, он мертв!.. Ты дорого мне стал.
      
Но ни к чему слова теперь. Вперед!
      
День наступает. В бухте лодка ждет.
      
Те, кто мне предан, — тоже с нами в путь:
      
К твоим бойцам они хотят примкнуть.
      
Я мой поступок оправдать смогу
      
Не здесь, на ненавистном берегу!»
     
    
   
   
    
     
XII
    
    
     
      
В ладони хлопнув, ждет; вдоль галерей
      
Все слуги — греки, мавры — мчатся к ней,
      
С корсара цепи молча снять спешат;
      
Вновь волен он, как ветер горных гряд,
      
Но на душе столь тяжкий гнет и груз,
      
Как будто в ней железо этих уз.
      
Молчат. Гюльнар безмолвно знак дает;
      
Открыт ведущий к морю тайный ход.
      
Покинут город; вот у ног — прибой,
      
Играя, брызжет в берег золотой.
      
Гюльнар покорный, Конрад брел вослед:
      
Не все ль равно — в плену он или нет?
      
Он холоден, как в дни, когда паша
      
Мечтал о пытках, ревностью дыша.
     
    
   
   
    
     
XIII
    
    
     
      
В бот сели. Бриз помчал их в кипень воли.
      
Корсар сидел, воспоминаний полн,
      
Пока вблизи громадой не возник
      
Мыс, где недавно укрывался бриг.
      
Ах! с ночи той в такой ничтожный срок
      
Вместилась вечность крови, и тревог,
      
И ужаса! Когда же скрылся мыс,
      
Он замер весь, лицо склоняя вниз.
      
Он вспоминал Гонзальво, свой отряд,
      
Триумф минутный, счастья лживый взгляд.
      
И вдруг, о милой думая, корсар
      
Взглянул: пред ним — преступница Гюльнар!
     
    
   
   
    
     
XIV
    
    
     
      
Та не смогла снести прямой, в упор
      
Уставленный и леденящий взор;
      
В ее глазах жестокий блеск погас,
      
И разом слезы хлынули из глаз.
      
Моля, она склоняется у ног:
      
«Пусть мстит Алла, но ты простить бы мог!
      
Чем стал бы ты, не будь повержен зверь?
      
Кляни меня, но только не теперь!