1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
А голос – ароматом роз!»      

       

       

       XLII      

       

       

Что можешь ты сказать, мой дух,   всегда ненастный,      

Душа поблекшая, что можешь ты сказать      

Ей, полной благости, ей, щедрой, ей,   прекрасной?      

Один небесный взор – и ты цветешь   опять!..      

       

Напевом гордости да будет та хвалима,      

Чьи очи строгие нежнее всех очей,      

Чья плоть – безгрешное дыханье   херувима,      

Чей взор меня облек в одежду из   лучей!      

       

Всегда: во тьме ночной, холодной и   унылой,      

На людной улице, при ярком свете дня,      

Передо мной скользит, дрожит твой   облик милый,      

       

Как факел, сотканный из чистого огня:      

«Предайся Красоте душой, в меня   влюбленной;      

Я буду Музою твоею и Мадонной!»      

       

       

       XLIII

   ЖИВОЙ ФАКЕЛ      

       

       

Глаза лучистые, вперед идут они,      

Рукою Ангела превращены в магниты,      

Роняя мне в глаза алмазные огни, –      

Два брата, чьи сердца с моим чудесно   слиты.      

       

Все обольщения рассеяв без следа,      

Они влекут меня высокою стезею;      

За ними следую я рабскою стопою,      

Живому факелу предавшись навсегда!      

       

Глаза прелестные! Мистическим сияньем      

Подобны вы свечам при красном свете   дня,      

Вы – луч померкнувший волшебного   огня!..      

       

Но свечи славят Смерть таинственным   мерцаньем,      

А ваш негаснущий, неистребимый свет –      

Гимн возрождения, залог моих побед!      

       

       

       XLIV

   ВОЗВРАТИМОСТЬ[53]      

       

       

Ангел, радостный Ангел, ты знаешь ли   муки,      

Безнадежность рыданий и горький   позор,      

Страх бессонных ночей и томление   скуки,      

И безжалостной совести поздний укор?      

Ангел, радостный Ангел, ты знаешь ли   муки?      

       

Ангел добрый, ты знаешь ли злобу   слепую,      

Руки сжатые, слезы обиды в глазах,      

В час, как Месть, полновластная в   наших сердцах,      

Адским зовом встревожит нам душу   больную?      

Ангел добрый, ты знаешь ли злобу   слепую?      

       

Ангел, полный здоровья, ты знаешь   больницы,      

Где болезни, как узники, шаткой   стопой      

В бледном сумраке бродят по стенам   темницы, –      

Ищут мертвые губы их луч золотой?      

Ангел, полный здоровья, ты знаешь   больницы?      

       

Язвы оспы ты знаешь ли, Ангел   прекрасный,      

Близость старости мертвой и   мерзостный миг,      

Коль во взорах, где взор опьяняется   страстный,      

Ты нежданно предательства жажду   постиг?      

Язвы оспы ты знаешь ли, Ангел   прекрасный?      

       

Ангел полный сиянья и счастьем   богатый,      

Царь Давид умолял бы[54], в час смерти любя,      

Чтоб его воскресили твои ароматы;      

Я же только молитвы прошу у тебя,      

Ангел полный сиянья и счастьем   богатый!      

       

       

       XLV

   ПРИЗНАНИЕ      

       

       

О, незабвенный миг! То было только   раз:      

Ты на руку мою своей рукой учтивой      

Вдруг так доверчиво, так нежно   оперлась,      

Надолго озарив мой сумрак сиротливый.      

       

Тогда был поздний час; как новая   медаль,      

Был полный диск луны на мраке   отчеканен,      

И ночь торжественной рекой катилась   вдаль;      

Вкруг мирно спал Париж, и звук шагов   был странен;      

       

Вдоль дремлющих домов, в полночной   тишине      

Лишь кошки робкие, насторожась,   шныряли,      

Как тени милые, бродили при луне      

И, провожая нас, шаг легкий умеряли.      

       

Вдруг близость странная меж нами   расцвела,      

Как призрачный цветок, что вырос в   бледном свете,      

И ты, чья молодость в своем живом   расцвете      

Лишь пышным праздником и радостью   была,      

       

Ты, светлый звон трубы, в лучах зари   гремящей –      

В миг странной близости, возникшей   при луне,      

Вдруг нотой жалостной, неверной и   кричащей,      

Как бы непрошеной, пронзила сердце   мне.      

       

Та нота вырвалась и дико и нелепо,      

Как исковерканный, беспомощный урод,      

Заброшенный семьей навек во мраке   склепа      

И вдруг покинувший подземный, тайный   свод.      

       

Та нота горькая, мой ангел бедный,   пела:      

«Как все неверно здесь, где смертью   все грозит!      

О, как из-под румян, подделанных   умело,      

Лишь бессердечие холодное сквозит!      

       

Свой труд танцовщицы, и скучный и   банальный,      

Всегда готова я безумно клясть, как   зло;      

Пленять сердца людей улыбкой машинальной      

И быть красавицей – плохое ремесло.      

       

Возможно ли творить, где все живет   мгновенье,      

Где гибнет красота, изменчива любовь,      

И где поглотит все холодное Забвенье,      

Где в жерло Вечности все возвратится   вновь!»      

       

Как часто вижу я с тех пор в   воспоминанье      

Молчанье грустное, волшебный свет   луны      

И это горькое и страшное признанье,      

Всю эту исповедь под шепот тишины!      

       

       

       XLVI

   ДУХОВНАЯ ЗАРЯ      

       

       

Лишь глянет лик зари, и розовый и   белый,      

И строгий Идеал, как грустный, чистый   сон,      

Войдет к толпе людей, в разврате   закоснелой,      

В скоте пресыщенном вдруг Ангел   пробужден.      

       

И души падшие, чья скорбь   благословенна,      

Опять приближены к далеким небесам,      

Лазурной бездною увлечены мгновенно;      

Не так ли, чистая Богиня, сходит к   нам      

       

В тот час, когда вокруг чадят останки   оргий,      

Твой образ, сотканный из розовых   лучей?      

Глаза расширены в молитвенном   восторге;      

       

Как Солнца светлый лик мрачит огни   свечей,      

Так ты, моя душа, свергая облик   бледный,      

Вдруг блещешь вновь, как свет   бессмертный,      

       всепобедный.      

       

       

       XLVII

   ГАРМОНИЯ ВЕЧЕРА      

       

       

В час вечерний здесь каждый дрожащий   цветок,      

Как кадильница, льет фимиам,   умиленный,      

Волны звуков сливая с волной   благовонной;      

Где-то кружится вальс,   безутешно-глубок;      

       

Льет дрожащий цветок фимиам,   умиленный,      

Словно сердце больное, рыдает смычок,      

Где-то кружится вальс,   безутешно-глубок,      

И прекрасен закат, как алтарь   позлащенный;      

       

Словно сердце больное, рыдает смычок,   –      

Словно робкое сердце пред тьмою   бездонной,      

И прекрасен закат, как алтарь   позлащенный;      

Погружается солнце в кровавый поток…      

       

Снова робкое сердце пред тьмою   бездонной      

Ищет в прошлом угаснувших дней   огонек;      

Погружается солнце в кровавый поток…      

Но как отблеск потира[55] – твой образ священный!      

       

       

       XLVIII

   ФЛАКОН      

       

       

Есть проникающий все поры аромат,      

Подчас в самом стекле не знающий   преград.      

Раскупорив сундук, приплывший к нам с   Востока,      

С замком, под пальцами скрежещущим   жестоко,      

       

Иль в доме брошенном и пыльном   разыскав      

Весь полный запахов годов минувших   шкаф,      

Случалось ли тебе найти флакон   забытый, –      

И в миг овеян ты душой, в стекле   сокрытой.      

       

Там в забытьи дремал, с тяжелым   мраком слит,      

Рой мыслей, словно горсть печальных   хризалид[56];      

Вдруг, крылья распустив, причудливой   толпою      

Он слил цвет розовый с лазурью   золотою.      

       

Не так ли нас пьянит и носится вокруг      

Воспоминаний рой, от сна очнувшись   вдруг?      

Нас, взор смежив, влечет безумье к   бездне черной,      

Где – человеческих миазмов дух   тлетворный.      

       

Душа низринута во тьму седых веков.      

Где Лазарь[57], весь смердя, встает   среди гробов,      

Как привидение, и саван разрывает;      

Восторг былых страстей в нем сердце   надрывает.      

       

Так погружусь и я в забвенье и во   мглу,      

Заброшен в пыльный шкаф, забыт в его   углу;      

Флакон надтреснутый, нечистый,   липкий, пыльный      

Я сохраню тебя, чума, как склеп   могильный.      

       

О жизнь моей души, о сердца страшный   яд!      

Я всем поведаю, что твой всесилен   взгляд,      

Что сами ангелы мне в грудь отраву   влили      

И что напиток тот мои уста хвалили!      

       

       

       XLIX

   ОТРАВА[58]      

       

       

Порой вино притон разврата      

В чертог волшебный превратит      

Иль в портик сказочно богатый,      

Где всюду золото блестит,      

Как в облаках – огни заката.      

       

Порою опий властью чар      

Раздвинет мир пространств безбрежный,      

Удержит мигов бег мятежный      

И в сердце силой неизбежной      

Зажжет чудовищный пожар!      

       

Твои глаза еще страшнее,      

Твои зеленые глаза:      

Я опрокинут в них, бледнея;      

К ним льнут желанья, пламенея,      

И упояет их гроза.      

       

Но жадных глаз твоих страшнее      

Твоя язвящая слюна;      

Душа, в безумьи цепенея,      

В небытие погружена,      

И мертвых тихая страна      

Уже отверста перед нею!      

       

       

       L

   ОБЛАЧНОЕ НЕБО      

       

       

Как дымка, легкий пар прикрыл твой   взор ненастный;      

То нежно-грезящий, то гневный и   ужасный,      

То серо-пепельный, то бледно-голубой,      

Бесцветный свод небес он отразил   собой.      

       

Он влажность знойных дней на память   вновь приводит,      

Тех дней, когда душа в блаженстве   слез исходит,      

Когда, предчувствием зловещим   потрясен,      

Мятется дух в бреду, а ум вкушает   сон.      

       

Ты – даль прекрасная печальных   кругозоров,      

Лучей осенних свет, сень облачных   узоров;      

Ты – пышный, поздний блеск увлаженных   полей,      

С лазури облачной ниспавший сноп   лучей.      

       

Как хлопья инея, как снежные морозы,      

Пленительны твои безжалостные грозы;      

Душа, влюбленная в металл и в   скользкий лед,      

Восторг утонченный в тебе одной   найдет!      

       

       

       LI

   КОТ      

       

       

       I      

Как в комнате простой, в моем мозгу с небрежной      

И легкой грацией все бродит чудный кот;      

Он заунывно песнь чуть слышную поет;      

Его мяуканье и вкрадчиво и нежно.      

       

Его мурлыканья то внятнее звучат,      

То удаленнее, спокойнее, слабее;      

Тот голос звуками глубокими богат      

И тайно властвует он над душой моею.      

       

Он в недра черные таинственно проник,      

Повиснул сетью струй, как капли, упадает;      

К нему, как к зелию, устами я приник,      

Как строфы звучные, он грудь переполняет.      

       

Мои страдания он властен покорить,      

Ему дано зажечь блаженные экстазы,      

И незачем ему, чтоб с сердцем говорить,      

Бесцельные слова слагать в пустые фразы.      

       

Тот голос сладостней певучего смычка,      

И он торжественней, чем звонких струн дрожанье;      

Он грудь пронзает мне, как сладкая тоска,      

Недостижимое струя очарованье.      

       

О чудный, странный кот! Кто голос твой хоть раз      

И твой таинственный напев хоть раз услышит,      

Он снизойдет в него, как серафима глас,      

Где все утонченной гармониею дышит.      

       

       II      

От этой шубки черно-белой      

Исходит тонкий аромат;      

Ее коснувшись, вечер целый      

Я благовонием объят.      

       

Как некий бог – быть может, фея –      

Как добрый гений здешних мест,      

Всем управляя, всюду вея,      

Он наполняет все окрест.      

       

Когда же снова взгляд влюбленный      

Я, устремив в твой взор, гляжу, –      

Его невольно вновь, смущенный,      

Я на себя перевожу;      

       

Тогда твоих зрачков опалы,      

Как два фонарика, горят,      

И ты во мгле в мой взгляд усталый      

Свой пристальный вперяешь взгляд.      

       

       

       LII

   ПРЕКРАСНЫЙ КОРАБЛЬ      

       

       

Я расскажу тебе, изнеженная фея,      

Все прелести твои в своих мечтах   лелея,      

   Что блеск твоих красот      

Сливает детства цвет и молодости   плод!      

       

Твой плавный, мерный шаг края одежд   колышет,      

Как медленный корабль, что ширью моря   дышит,      

   Раскинув парус свой,      

Едва колеблемый ритмической волной.      

       

Над круглой шеею, над пышными плечами      

Ты вознесла главу; спокойными очами      

   Уверенно блестя,      

Как величавое ты шествуешь дитя!      

       

Я расскажу тебе, изнеженная фея,      

Все прелести твои в своих мечтах   лелея,      

   Что блеск твоих красот      

Сливает детства цвет и молодости   плод.      

       

Как шеи блещущей красив изгиб   картинный!      

Муаром он горит, блестя, как шкаф   старинный;      

   Грудь каждая, как щит,      

Вдруг вспыхнув, молнии снопами   источит.      

       

Щиты дразнящие, где будят в нас   желанья      

Две точки розовых, где льют   благоуханья      

   Волшебные цветы,      

Где все сердца пьянят безумные мечты!      

       

Твой плавный, мерный шаг края одежд   колышет,      

Ты – медленный корабль, что ширью   моря дышит,      

   Раскинув парус свой,      

Едва колеблемый ритмической волной!      

       

Твои колени льнут к изгибам одеяний,      

Сжигая грудь огнем мучительных   желаний;      

   Так две колдуньи яд      

В сосуды черные размеренно струят.      

       

Твоим рукам сродни Геракловы забавы,      

И тянутся они, как страшные удавы,      

   Любовника обвить,      

Прижать к твоей груди и в грудь твою   вдавить!      

       

Над круглой шеею, над пышными плечами      

Ты вознесла главу; спокойными очами      

   Уверенно блестя,      

Как величавое ты шествуешь дитя!      

       

       

       LIII

   ПРИГЛАШЕНИЕ К ПУТЕШЕСТВИЮ      

       

       

  Дорогое дитя!      

  Унесемся, шутя,      

К жизни новой, далекой, блаженной,      

  Чтоб любить и гореть      

  И, любя, умереть      

В той стране – как и ты, совершенной!      

  В небесах влажный луч      

  Меж разорванных туч      

Взор таинственно манит, ласкает,      

  Как изменой глаза,      

  Где прозрачна слеза,      

Где сквозь слезы улыбка мелькает.      

       

Там Прекрасного строгая власть,      

Безмятежность, и роскошь, и страсть!      

       

  Там блестит долгих лет      

  Вкруг на мебели след,      

Наш укромный приют украшая;      

  Купы редких цветов      

  Напоят наш альков,      

С легкой амброй свой запах мешая.      

  Там богатый плафон      

  В зеркалах повторен,      

Все там дышит роскошным Востоком,      

  И всегда об одном,      

  Лишь о милом, родном      

С изумленным беседует оком!      

       

Там Прекрасного строгая власть,      

Безмятежность, и роскошь, и страсть.      

       

  На каналах вдали      

  Чутко спят корабли,      

Но капризен их сон безмятежный;      

  Захоти – и опять      

  Понесется их рать      

За пределы вселенной безбрежной.      

  – Догорает закат,      

  И лучи золотят      

Гиацинтовым блеском каналы;      

  Всюду сон, всюду мир,      

  Засыпает весь мир,      

Теплым светом облитый, усталый.      

       

Там Прекрасного строгая власть,      

Безмятежность, и роскошь, и страсть.      

       

       

       LIV

   НЕПОПРАВИМОЕ      

       

       

Как усыпить в груди былого угрызенья?      

Они копошатся, и вьются, и ползут, –      

Так черви точат труп, не зная   сожаленья,      

Так гусеницы дуб грызут!      

Как усыпить в груди былого угрызенья?      

       

Где утопить врага: в вине, в любовном   зелье,      

Исконного врага больной души моей?      

Душой развратною он погружен в   похмелье,      

Неутомим, как муравей.      

Где утопить его: в вине, в любовном   зелье? –      

       

Скажи погибшему, волшебница и фея,      

Скажи тому, кто пал, изнывши от скорбей,      

Кто в грудах раненых отходит,   цепенея,      

Уже растоптанный копытами коней,      

Скажи погибшему, волшебница и фея!      

       

Скажи тому, чей труп почуял волк   голодный      

И ворон сторожит в безлюдии ночном,      

Кто, как солдат, упал с надеждою   бесплодной      

Заснуть под собственным крестом:      

Скажи тому, чей труп почуял волк   голодный!      

       

Как озарить лучом небесный мрак   бездонный?      

Когда пронижет ночь лучистая стрела?      

Ни звезд, ни трепета зарницы   похоронной;      

Покровы тьмы – смола!      

Как озарить лучом небесный мрак   бездонный?      

       

Надежда бледная в окне едва мигала,      

И вдруг угасло все, угасло навсегда,      

Бездомных путников дорога истерзала,      

Луна померкла без следа!      

Все Дьявол угасил, что там в окне   мигало!      

       

Скажи, любила ль ты, волшебное   созданье,      

Погибших навсегда? Скажи, видала ль   ты      

Непоправимого бесплодные страданья,      

Тоской изрытые черты?      

Скажи, любила ль ты, волшебное   созданье?      

       

Непоправимое мне сердце рвет и гложет      

Зубами острыми и, как термитов рой –      

Забытый мавзолей, безжалостно   тревожит      

Дух обветшалый мой!..      

Непоправимое мне сердце рвет и   гложет!      

       

На дне банальных сцен я наблюдал не   раз,