1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
Наиболее известное животное этого рода  – цорилла  (Rhabdogale mustelina), или «мышинная собака» капских  колонистов, до 35 см длины, с хвостом в 25 см. Туловище длинное, морда удлинена наподобие хобота, уши короткие, закругленные, ноги  короткие, причем на передних – длинные, но тупые когти, хвост длинный,  пушистый. Основная окраска – блестяще‑черная, испещренная белыми пятнами и  полосами. Живет по преимуществу в скалистых местностях Средней и Южной Африки,  выкапывая норы под деревьями и кустарниками. Питается, подобно своим собратьям,  мышами, птицами, пресмыкающимися, насекомыми; часто нападает на домашних птиц.  Лазать она не умеет, воды боится, но, в случае нужды, искусно плавает; при  нападении врагов пользуется своим отвратительным оружием, как американская  вонючка. В Ю. Африке некоторые колонисты держат ручных «мышиных собак» для  ловли крыс и мышей.    

     

К третьей группе куниц, обнимающей до 20 видов, относятся выдры   (Lutridae) – водные животные, с вытянутым, плоским туловищем, на низких  ногах, со сплюснутой, тупой мордой, головой, на которой выдаются маленькие  глаза и круглые уши, длинным, сплюснутым хвостом, короткими, жесткими,  гладкими, блестящими волосами. Пятипалые ноги снабжены сильно развитыми  плавательными перепонками; под хвостом находятся отделительные железы; зубная  система и скелет похожи на куньи. Выдры распространены, за исключением  Австралии и Крайнего Севера, почти во всех частях света. Они большую часть  времени проводят в воде, но и по суше бегают быстро; по душевным качествам они  мужественны, разумны и способны к приручению; за вред, причиняемый ему, человек  всячески преследует их, имея, впрочем, в виду больше – ценный мех.    

В Европе живет только один вид выдр, имеющий в длину до  1,2 м, из коих 40–42 см относятся на хвост. Это – речная выдра  , или порешня  (Lutra vulgaris) с округленной мордой, маленькими живыми  глазами, короткими, закрывающимися кожистыми складками ушами, спрятанными в  густом мехе; мех выдры темно – или светло‑бурой окраски. Резким отличительным  признаком является верхний передний зуб, значительно сильнее четырех средних, а  также голая, сетчатая, плоскобородавчатая кожа на кончике носа над обросшими  волосами краями губ.    

Речная выдра живет по всей Европе и, кроме того, в большей  части Северной и Средней Азии, доходя на восток до устья Амура, на север – до  Полярного круга, а на юго‑восток – до северо‑западной части Гималаев;  предпочитает реки, берега которых на большом протяжении покрыты лесом. Норы ее  находятся под землей, но имеют выход в воду (на глубине 34 арш.) и только узкую  отдушину для вентиляции на поверхности земли. Просторное гнездо всегда сухо и  устлано травой.    

По образу жизни выдра, бесспорно, одно из самых интересных  животных; уже на суше она способна к замечательно легким движениям, быстро  бегает, словно скользит, подымается на задние лапы, лазает даже на деревья  (наклонно растущие), в воде же чувствует себя, как в родной стихии, подобно  рыбе. Плавает она так мастерски, что может догнать даже быструю форель, как это  можно наблюдать в светлых альпийских озерах. Во время плавания она может  прекрасно держаться и на боку, и на спине.    

На свободе голос речной выдры слышится гораздо реже, чем в  неволе, когда она легко поддается раздражению. В спокойном состоянии она издает  тихое хихиканье; когда раздражена или голодна, испускает крик, вроде «гиркк»,  повторенного несколько раз подряд. В гневе она визжит, а в порыве любви –  свистит звучно и приятно.    

Органы чувств развиты у нее отлично, а непрерывные  преследования со стороны человека еще более изощрили ее чувства, так что теперь  это – одно из самых осторожных, хитрых животных, которых нелегко поймать.    

Самцы, особенно старые, живут поодиночке, но самки часто  соединяются целыми обществами и в таком виде отправляются на охоту, переходя в  поисках рыбы даже горные хребты.    

По натуре своей выдра очень кровожадна и всегда готова  наброситься на новую добычу, не съев еще старой. Поэтому от нее иногда сильно  страдают рыбные пруды, а также водяная домашняя птица, к которой разбойник  подкрадывается в воде и хватает зубами за грудь.    

При нужде она ест раков и лягушек, а в неволе, по моим  наблюдениям, морковь, груши, сливы или вишни.    

Детеныши, в числе 2–4, выводятся слепыми в мае (в Германии)  и пользуются со стороны матери нежной любовью; через 8 недель красивенькие  зверьки уже отправляются с матерью на рыбную ловлю, затем еще с полгода они  остаются под бдительным материнским оком и, наконец, начинают вести  самостоятельную жизнь.    

Взятые из гнезда молодые выдры могут быть отлично приручены  и тогда служат примером миловидных, добродушных животных; своего хозяина они  отлично узнают и следуют по его пятам, как верная собака. Очень часто ручную  выдру дрессируют для рыбной ловли. Прекрасный рассказ о такой выдре принадлежит  одному польскому дворянину, маршалу Златоусту Пассеку.    

«В 1686 г., – рассказывает он, – когда я жил  в Оцовке, король прислал ко мне с письмом г. Стращевского; одновременно с этим  я получил письмо от придворного шталмейстера, советовавшего мне поднести королю  в подарок мою речную выдру. Я должен был подчиниться этому совету и отдать  своего любимца. Распив бутылку вина, мы отправились с г. Стращевским в поле,  так как моя речная выдра была в то время не дома, а около прудов. Я позвал ее по  имени: «Вурм!» Она тотчас же вышла из тростника, где скрывалась, стала ласково  тереться о мои ноги, затем направилась со мной в комнаты. Стращевский, с  изумлением смотревший на нее, заметил мне: «Как приятно будет королю иметь  такого ручного зверька!» На это я ответил ему: «Ты так пришел в восторг, а что  скажешь, узнав другие достоинства моей выдры?!» В это время мы подходили к  пруду; остановившись на плоту, я крикнул своему любимцу: «Вурм, мне нужно рыбы  для гостя, – полезай‑ка в воду!» Тотчас же выдра бросилась в пруд и  вытащила оттуда плотицу. Когда я послал ее во второй раз, она принесла  небольшую щуку, раненную ею в шею. Стращевский изумленно следил за животным,  твердя: «Господи, что же это я вижу?!» Я спросил его: «Хочешь, Вурм принесет  еще? Он может ловить до тех пор, пока я сам не скажу ему, что достаточно».  Стращевский был в полном восторге и надеялся поразить короля описанием всех  этих качеств выдры. Перед его отъездом я показал ему все искусство и все  необыкновенные свойства моего зверька.    

Вурм спал со мной на одной постели и был так чистоплотен,  что никогда не пачкал не только постели, а даже вообще комнат. Он служил мне  также отличным сторожем, и ночью никто не смел подойти к моей кровати; даже  лакей, снимавший сапоги, вызывал неудовольствие выдры и, сделавши свое дело, не  смел больше показываться в комнату, иначе животное поднимало такой неистовый  крик, что я просыпался от самого крепкого сна. Когда я был выпивши, выдра  топталась у меня на груди и не оставляла до тех пор, пока я не просыпался. Днем  она забивалась куда‑нибудь в угол и спала так крепко, что ее можно было, не  разбудивши, унести на руках. Отлично ловя рыбу, сама она, однако, не ела ни  рыбы, ни сырого мяса. Если кто‑нибудь нарочно теребил меня за сюртук, а я  кричал: «Он трогает меня!», выдра тотчас же выскакивала с пронзительным криком  и рвала того за платье и за ноги, как собака. Она жила в большой дружбе с нашей  лохматой собакой, которую звали Капрал. От нее выдра научилась разным штукам,  так как не расставалась с ней ни дома, ни в дороге. С другими же собаками она  совсем не уживалась.    

Мой зверек был также очень полезен и в дороге. Стоило  только, проезжая мимо реки или пруда, остановиться и крикнуть: «Вурм, полезай в  воду!» – как выдра в несколько минут налавливала целые груды рыб и доставляла  продовольствие не только для моего личного стола, но и для всей прислуги.  Особенно ценно было в ней это искусство во время поста. Единственная  неприятность, которую доставляла мне выдра в дороге, заключалась в том, что она  была виновницей целого сборища людей, стекавшихся отовсюду смотреть на нее, как  на какое‑то чудо, вывезенное из Индии…»    

И с таким‑то умным, необыкновенным животным Пассеку пришлось  расстаться, на угоду королю! Последний был очень обрадован подарком, тем более  что, кусая всех, подступавших к ней, выдра «сразу отличила короля и почтительно  (!) склонилась перед ним». Однако восхищенный монарх недолго наслаждался ею;  скоро она сбежала из дворца и была случайно убита одним драгуном. Король был  вне себя от отчаяния и хотел немедленно изрубить солдата; едва ксендзы  отговорили его…    

Речных выдр ловят или капканами, расставляя их в воде у  отверстия нор, или сетями, а иногда стреляют в воду, если животное плывет  близко от поверхности воды.    

Ценный мех выдры имеет различные применения: на опушки  шапок, в Камчатке на укладку дорогих соболей, так как он вбирает сырость и  поэтому способствует отличному сохранению тех; из волос хвоста выдры  приготовляются рисовальные кисти, а нежный подшерсток идет на изготовление  пуховых шляп.    

     

Близка к нашей выдре и бразильская  ариранья , или лонтру (Lutra, brasiliensis), у которой только голова  круглее и не так плоско сжата, как у нашей выдры, а хвост, острый по краям,  сильно сжат сверху вниз. Общая окраска – шоколадно‑бурая, внизу – светлее; на  груди и шее беловатые пятна. Размеры – крупные: общая длина с хвостом 1,5–1,7  метр, хвост – 55–63 см. Образ жизни ее одинаков с нашей выдрой, а живет  она преимущественно в больших реках низких равнин, плавая целыми ватагами.  Вследствие этого обстоятельства охота за ней гораздо легче.    

     

Морским представителем выдр является морской бобр ,  или калан , как его называют охотники (Enchydris lutris); по устройству  тела он служит соединительным звеном между выдрами и тюленями. Голова, правда,  тоже несколько сжата, но круглее, чем у пресноводных выдр; шея толстая,  короткая; туловище (до 1,2 м) цилиндрическое; покрытый волосами толстый,  короткий (всего – 30 см), сплюснутый хвост клинообразно заострен. Передние  ноги имеют, по сравнению с речной выдрой, более короткие пальцы, соединенные снизу  голой перепонкой, задние же ноги отчасти похожи на тюленьи ласты, отчасти – на  лапы бобра. Мех состоит из длинных прямых волос, ости темно‑бурого цвета с  белыми крапинами, происходящими от белых кончиков волос. У молодых животных –  длинные, жесткие, белые или буровато‑белые волосы, совершенно скрывающие тонкий  бурый подшерсток.    

Область распространения морской выдры ограничена теперь  северной частью Тихого океана, приблизительно цепью Алеутских о‑вов и о‑вом  Беринга. У американских берегов она спускается больше к югу (до 28°), но и  здесь год от году делается более редкой.    

Лучшее описание морского бобра принадлежит Стеллеру,  потерпевшему в 1741 г., вместе с Берингом, кораблекрушение около о‑ва  Беринга и имевшему возможность долго наблюдать это интересное, все более и  более исчезающее теперь животное.    

«Мех морского бобра, – говорит этот наблюдатель, –  кожа которого слабо прилегает к телу и во время бега колышется во все стороны,  настолько превосходит по длине, красоте и темному цвету мех речного бобра, что последний  не может выдержать с ним никакого сравнения. Лучшие меха продаются в Камчатке  по 30 р., в Якутске по 40 р., а на китайской границе, при обмене товаров, идут  по 80‑100 р. за шкуру*    

*В СПб. теперь – около 400 рублей.    

Мясо его довольно съедобно и даже вкусно; у самок еще  нежнее, у молодых же, питающихся еще молоком матери и называющихся, вследствие  своего плохого меха, «медведками», мясо – жареное или вареное – может поспорить  по вкусу с молодой бараниной.    

По образу жизни морской бобр так же интересен и приятен, как  весел и забавен по нраву; к тому же это очень ласковое и влюбчивое животное.  Когда он бежит, блеск его меха превосходит самый черный бархат. Каланы  предпочитают держаться семейно: самец лежит с самкой, тут же полувзрослые  детеныши, или кошлаки, и маленькие сосуны – медведки. Любовь родителей к  детенышам так велика, что ради них они готовы подвергаться явной, смертельной  опасности, и если от них отнимут маленьких, то они громко рыдают, почти как  дети. Тоска их бывает так велика, что они в неделю‑две делаются больными,  слабыми и не хотят уходить с берега. Самок морских бобров можно круглый год  видеть с детенышами. Они мечут зараз только по одному и всегда на суше**    

**По наблюдениям позднейших натуралистов, в море, на  водорослях: видно преследуемый человеком зверь считает сушу уже небезопасной  для себя.    

Детеныши рождаются зрячими и со всеми зубами. Самки носят их  во рту, а в море – лежа на спине и обхватив передними лапами. Они играют с  ними, как любящая мать, подбрасывают вверх и ловят, словно мячик, толкают в  воду, чтобы те учились плавать, берут опять к себе, когда те устанут, и –  целуют совершенно как люди. Как бы охотники ни преследовали самку в воде или на  суше, она не выпустит изо рта детеныша, разве только в крайности или в минуту  смерти… Если же самке удастся счастливо избегнуть опасности, то она, достигнув  моря, начинает так забавно насмехаться над своими преследователями, что без  улыбки удовольствия нельзя смотреть на нее. В таких случаях самки становятся в  воде на дыбы, подобно человеку, и прыгают в волнах, то приставив передние лапы  ко лбу, как будто защищая ими от солнца глаза, то ложатся на спину и гладят  себе передними лапами живот или бросают в воду маленьких и снова ловят их и  т. п.    

Если калана настигнут и ему не удается убежать, он фыркает и  шипит, подобно кошке. Если его ударить при этом, он ложится на бок, подгибает  задние ноги, а передними закрывает глаза и таким образом приготовляется  умереть. Мертвым он лежит, как человек, вытянувшись и крестообразно сложив на  груди передние лапы.    

Пища каланов состоит из морских раков, раковин, мелкой рыбы,  реже – из морских водорослей или мяса крупных животных.    

Движения морских бобров необыкновенно грациозны и быстры:  они отлично плавают и очень быстро бегают, и нет ничего красивее этого животного,  когда оно бежит. Замечательно, что животное бывает тем бодрее, умнее и  проворнее, чем прекраснее у него мех. Совсем седые, по‑видимому, очень старые  бобры необыкновенно умны, вследствие чего их крайне трудно ловить. Самые  плохие, имеющие одноцветно‑бурый мех, большей частью неповоротливы, сонливы и  глупы. Во время сна они лежат на земле свернувшись, как собаки; а выходя из  воды, отряхиваются и чистятся передними лапами, как кошки.    

Калан, которого по качеству его меха несправедливо считают  за бобра, называя камчатским бобром , в сущности, настоящая выдра и от  речной выдры отличается только тем, что живет в море, почти вдвое больше ее, но  по красоте меха он действительно напоминает бобра. Это животное бесспорно  американского происхождения и на азиатском берегу является лишь гостем. Оно  держится в так называемом Бобровом море между 56–50° с.ш. Под такой же широтой  мы встречаем его и в Америке, как на островах, так и на материке.    

Когда мы прибыли на Берингов остров (1741 г.), каланов там было в наличности немало. Во все времена года, но зимой чаще, нежели  летом, они выходят на берег для сна и отдыха, а также для игр.    

Охотились мы на них следующим образом: обыкновенно вечером  или ночью мы выходили по двое, до трое или по четыре человека вместе с длинными  крепкими дубинами и шли к берегу против ветра, по возможности осторожно,  внимательно озираясь во все стороны. Как только мы усматривали спящего калана,  один из нас тихонько отделялся и подползал к животному на четвереньках; другие  же тем временем заграждали ему дорогу к морю. Когда калан настолько был уже  близок к нам, что его можно было настигнуть одним прыжком, мы разом кидались на  него и убивали несколькими ударами по голове. Если же он удирал от нас, прежде  чем мы успевали окружить его, то мы пускались вдогонку и загоняли от берега в  глубь острова, так что, наконец, как бы скоро и ловко животное ни бегало, оно  все‑таки утомлялось, и тогда его легко можно было убить. Когда мы нападали на  целое стадо каланов, – что случалось нередко, – то каждый охотник  выбирал животное, которое было к нему ближе, и дело шло еще успешнее…    

Жители Курильских о‑вов отправляются весной в легких лодках,  на которых сидит по шесть гребцов, одному рулевому и одному стрелку, на 10 и  более верст в море. Заметив калана, они начинают изо всех сил грести на него,  но животное, в свою очередь, удирает от них. Когда лодка приблизится, рулевой и  сидящие впереди стрелки пускают в животное стрелы. Если при этом они и не  попадают в цель, то все‑таки вынуждают нырнуть и потом подкарауливают, когда оно  снова покажется на поверхности, чтобы пустить в него новую стрелу. По  поднимающимся пузырькам туземцы вполне могут следить за направлением бобра, и  рулевой по этому следу направляет лодку. Передний из охотников занимается тем,  что вылавливает из воды стрелы, работая при этом длинным шестом, на конце  которого насажены, наподобие щетки, тонкие прутья. Когда преследуемое животное  так утомится, что совсем уже не в состоянии нырять, охотники убивают его или  стрелой, или, когда оно близко, копьем. Если каланам случится попасть в сети,  которыми их также ловят, они приходят в такое отчаяние, что даже начинают  грызть друг друга. Иногда они сами себе откусывают ноги с отчаяния, что видят  их запутанными…    

Ничего не может быть ужаснее, как охотиться за каланами во  время ледохода, когда за ними приходится гнаться по плывущим льдам и убивать  дубинами. Обыкновенно в это время бывает такая буря и метель, что едва можно  держаться на ногах, и все‑таки охотники не боятся даже ночью ходить на такую  охоту».    

В настоящее время этот всюду старательно преследуемый  драгоценный пушной зверь сделался не только редок, но крайне боязлив, что  страшно затрудняет его ловлю. Пехуэль‑Леше, наблюдавший его 30 лет тому назад,  на Алеутских островах, рассказывает, что чуткое животное в высшей степени редко  подпускает к себе на расстояние выстрела даже спокойно плывущее судно. Не  застреленное насмерть животное всегда бесповоротно потеряно, если его нельзя  преследовать по горячим следам и в первый момент, когда оно вынырнет, нельзя  снова встретить пулями.    

     

Охотятся на каланов и с суши, стараясь  подобраться незаметно во время их отдыха, для чего нарочно выбирается бурная  погода, чтобы чуткий зверь не догадался о путешествии охотников. А на Атту,  самом западном из Алеутских о‑вов, для ловли этих животных употребляются особые  сети, сажени в 3 длины и 1‑11/2 – ширины; их покрывают водорослями, служащими  любимой приманкой морских выдр для отдыха и игр. Попав в эти сети, бедные  животные до того теряются, что даже не делают особенных усилий, чтобы вырваться  на свободу. Иногда сразу попадаются 3–6 выдр.    

Многократные попытки приручить морскую  выдру всегда кончались, по словам Эллиота, неудачей: даже молодые животные  отказывались от пищи и добровольно морили себя голодом. По‑видимому, это – в  высшей степени свободолюбивые животные.    

     

Сем. гиен  (Hyaenidae). – Немного животных имеет  такую фантастическую историю, как гиены. Еще древние ученые передавали о них  самые невероятные вещи, вроде, напр., того, что собаки теряют голос и разум,  если на них упадет тень от гиены; что эти хищники изумительно подражают голосу  человека, чтобы подманивать к себе жертвы; что они разрывают могилы и похищают  трупы, и т. д.    

«Тело гиены, – говорит Геснер, – покрыто синими  пятнами, придающими ей отвратительный вид; глаза имеют свойство постоянно  менять свой цвет; затылок окостенелый, неподвижный, как у волка или льва, в  голове же ее заключен драгоценный камень». Другие к этому описанию прибавляют  еще, что после смерти животного глаза его превращаются в камни. Хищник редко  попадается в руки человека, так как стоит только ему, сделав поворот, попасть  на следы охотника, оставленные на земле, как на того нападает глухота и общая  расслабленность. Кроме того, гиена способна гипнотизировать человека: она  проведет несколько раз правой лапой над спящим человеком, и тот впадает в  непробудный сон, так что хищник совершенно спокойно распоряжаться своей  беззащитной жертвой.    

Эти рассказы сохранились и теперь у некоторых народов.  Больше всего им верят арабы. По их убеждению, если человек поест мозга гиены,  то непременно сойдет с ума, вследствие чего они стараются как – можно глубже  закопать голову убитой гиены, чтобы колдуны не могли, отрыв ее, наводить на  людей свои злые чары. Некоторые считают даже этих животных за оборотней или  злых духов, разгуливающих днем в образе человека, а ночью превращающихся в  зверей.    

Мой слуга Али советовал ни за что не стрелять в «этих  порченых людей, проклятых Богом», по его выражению.    

– Верь мне, господин, – говорил мне суеверный  араб, – они могут одним взглядом своих дьявольских глаз остановить кровь в  жилах человека… Один из наших правителей. Хуршид‑паша (благослови его Аллах за  это доброе дело!) приказал сжечь несколько деревень, где водились эти оборотни,  но все‑таки их еще тьма осталась на белом свете во вред правоверным. Хотя Аллах  и низвергает их в самую преисподнюю ада, тем не менее, пока они живы,  правоверным лучше сходить с их дороги, моля Всевышнего, да избавит Он от злобы  этих проклятых. Несчастный Хуршид‑паша своей преждевременной смертью заплатил  за преследование их. Я сам чуть не попал было в беду, когда вздумал выстрелить  в целую кучу их, собравшуюся на трупе верблюда. К счастью, добрый совет одного  мудрого шейха вовремя удержал меня от этого необдуманного поступка. «Верьте  мне, правоверные, – говорил он, – что вы видите пред собой не хищных  зверей, а людей, великих грешников, осужденных за свои грехи на вечные стенания  и жалобы.    

– Слышите ли, как их голоса напоминают сатанинский  хохот? – Так знайте же, что в них действительно смеется дьявол. Много зла  они натворили уже! Один юноша убил гиену и за это на другой же день превратился  в женщину; с другим было еще хуже: после умерщвления этого злого духа высохли  его кости!.. Оставьте же их, браться, в покое!» Мы послушались доброго совета,  но я целую ночь слышал вой этих ведьм, словно они ругались. (Да хранит нас  Аллах от этих прислужников сатаны!) В самом деле, это – не звери, а настоящие  исчадия ада! Послушайся же меня, господин, не тронь их!    

Животные, возбуждающие такой ужас у простодушных «детей  пустыни», действительно, неказисты на вид, пожалуй, даже безобразны. Туловище у  них вытянутое, шея толстая, голова большая, морда некрасивая, кривые передние  ноги длиннее задних, на всех конечностях по 4 пальца; уши грубой формы, мало  покрытые шерстью; глаза расставлены косо, вечно бегают, страшно блестят и имеют  отталкивающее выражение. Толстая, неподвижная шея, короткий пушистый хвост,  длинная, лохматая шерсть, переходящая на спине в щетину, наконец, сам цвет ее –  темный, мрачный, – все это производит неприятное впечатление. Кроме того,  гиены принадлежат к ночным животным, обладают отвратительным голосом, каким‑то  адским хохотом; далее, они страшно прожорливы, жадны, распространяют скверный  запах, ходят уродливой, хромающей походкой. В анатомическом отношении у них  замечательны: необыкновенное развитие зубов, вытянутых в прямую линию, что  придает морде широкий, сплюснутый вид (всех зубов, как у собак и других хищных,  34, по формуле 3 @x 1 @x 4 @x 1 @x 3 @x 1 @x 3 @x 1), далее, узкая мозговая  коробка и крепкие, выдающиеся скулы и гребни; наконец, большие жевательные  мышцы, громадные слюнные железы, язык, покрытый роговыми бородавками, и широкий  пищеприемный канал.    

Гиены водятся почти по всей Африке, за исключением западной,  экваториальной части, и по всей Южной Азии до Бенгальского залива, предпочитая  открытые местности лесам. Рыщут они целыми стаями, сзывая друг друга своим  неблагозвучным голосом, причем у полосатой гиены хриплые звуки чередуются с  визгом, пронзительно‑крикливые – с глухим ворчаньем; вой же пятнистой гиены  представляет собой адский хохот, приводящий в ужас непривычного человека. В  поисках добычи эти ночные хищники руководствуются не только обонянием, но и  слухом, а также зрением. Прежде всего их привлекает падаль; на живой же скот  они, по своей трусости, отваживаются нападать только в случае крайности.  Впрочем, последнее, при необычайной прожорливости этих животных, случается  нередко, и этим гиены наносят большой вред человеку, так что польза, приносимая  ими истреблением падали, меньше их вреда, тем более что падаль еще лучше  уничтожают некоторые птицы и насекомые.    

Что касается непосредственной опасности гиен для человека,  то в этом отношении о полосатой гиене нельзя сказать чего‑либо определенного; о  пятнистой же гиене известно, что она нападает иногда на детей и беззащитных,  слабых взрослых. Но и без того этих животных человек так ненавидит, что  старается истребить всеми способами, начиная с капканов и кончая отравой. Между  тем, пойманная молодой, гиена быстро приручается и становится вполне домашним  животным.    

В настоящее время известно 4 вида семейства гиен: три –  собственно гиены, образующие 1 род, и другой род, имеющий всего 1 вид, земляной  волк, который представляет переходную ступень от гиен к виверрам.    

     

Пятнистая гиена (Hyaena crocuta),  длиной около 1,3 метра и высотой в плечах около 0,8 м, покрыта серовато‑белой,  иногда голой шерстью, имеющей на боках и бедрах довольно мелкие темно‑бурые  пятна; хвост на конце черный. Живет в Африке, начиная от гор мыса Капа до  17°с.ш., почти совершенно вытесняя там, где она часто случается, полосатую  гиену. По своей величине и силе она возбуждает больший страх, чем другие гиены,  и все фантастические сказания об оборотнях относятся прежде всего к ней. Арабы  называют ее Марафик. По словам их, пятнистая гиена часто нападает на усталых и  спящих людей. То же самое говорят и абиссинцы, хотя в то же время прибавляют,  что только голод толкает на это обыкновенно трусливых животных.    

В Капской колонии этот вид гиен  известен под названием тигрового волка , часто нападающего, с голода, на  людей и скот.    

Отталкивающей, неприятной наружности  пятнистой гиены соответствует несимпатичный нрав ее: она глупее, злее и  свирепее полосатой гиены, хотя, с помощью палки, и ее можно приручить. Впрочем,  стоит ли ее и приручать, когда она по целым часам лежит, как колода, на одном  месте, потом вдруг вскакивает, глупо озирается кругом, трется о решетку клетки  и время от времени издает свой ужасный хохот?!    

Гааке отзывается о пятнистой гиене с  лучшей стороны.    

«Если мой «Петя» не спит, –  говорит он про одну гиену во Франкфуртском зоологическом саду, – то  начинает прыгать, махая своим хвостом, как только я приближаюсь к его клетке.  Он очень радуется, когда я глажу его и чешу. Любезен он и с другими знакомыми и  покорно позволяет переводить себя из одной клетки в другую».    

Гиены редко размножаются в неволе, но  это, быть может, следует объяснить и трудностью распознавания полов, которое  нелегко произвести вследствие злости и упрямства гиен. Мать любит и защищает  своих детенышей, только когда они очень малы; потом же оставляет их на произвол  судьбы. Да и вообще нрав у этих животных настолько неуживчив, что они часто  пожирают одно другого, особенно раненых или убитых.    

Береговая гиена, или береговой волк   (Hyaena brunnea), отличается от других видов главным образом обвислой по краям  тела шерстью; окраска ее – темно‑бурая, ноги беловатые с бурыми полосами;  длинные волосы на спине, серовато‑белые у основания. Ростом эта гиена меньше  пятнистой; живет в Ю. Африке, вероятно, только в западной, пустынной полосе, по  берегу океана. По образу жизни она похожа на предыдущую, но главным образом  питается падалью, выкинутой волнами (дохлой рыбой и пр.); по характеру она  менее зла, чем пятнистая, и не так отвратительно хохочет.    

Полосатая гиена  (Hyaena  striata) больше других известна в Европе. Область ее распространения обнимает  Сев. и Ю. Африку и Ю.‑Зап. Азию до Бенгальского залива. Шерсть ее жестка,  щетиниста и довольно длинна, бледно‑желтовато‑серого цвета, с черными полосами.  Длина до 1 метра. Она менее вредна, чем другие гиены, и потому ее почти нигде  не боятся: в местах ее обитания встречается так много падали, что голод редко  понуждает ее нападать на живых животных. Образ жизни ее такой же, как и  предыдущего вида, только она никогда не бродит большими стаями.    

Приручаются эти гиены довольно легко.  Будучи в Хартуме, я купил пару молодых щенят за 50 коп. Зверьки были  сначала очень дики и при моем приближении фыркали и шипели, а то и старались  укусить. Я решил отучить их от этого и, выждав, когда они подросли, стал их  бить до тех пор, пока ни одна из них уже не могла ни фыркать, ни ворчать. После  этого я поднес через полчаса свою руку к их мордам; одна спокойно обнюхала ее,  другая же попробовала укусить и за это снова была сильно избита. На этот раз  средство подействовало: животное пролежало весь следующий день неподвижно в  своем углу, не дотрагиваясь до пищи. Когда я вошел в хлев, отведенный под  помещение моим питомцам, уже ни один из них не пытался кусаться. Их злой нрав  был таким образом подавлен. Потом только раз пришлось наказать их погружением в  воду, что составляет для диких зверей самое действительное средство для  укрощения. После ванны обе гиены сделались совсем ручными. Они весело прыгали  при виде меня, клали передние лапы мне на плечи, ходили за мной по улицам; во  время нашего обеда садились на задние лапы, как собаки, дожидаясь подачки.    

Они очень охотно грызли сахар, но ели  также хлеб, особенно намоченный в чае, но обычно их пищу составляли собаки,  которых мы нарочно стреляли по окрестностям; на Востоке много бродячих собак.  Мы их кормили обыкновенно через 2–3 дня, но раз им пришлось поголодать около  недели. С какой жадностью бросились они потом на кинутую им мертвую собаку! Они  ворчали, хохотали от радости, мгновенно кинувшись на добычу. Несколькими  ударами челюсти вскрыли они грудную и брюшную полости, и черные морды их стали  с наслаждением рыться во внутренностях. Скоро нельзя уже было различить морды  гиены, а заметны были две темные неправильные массы, облепленные кровью и  слизью, которые все еще прятались в теле собаки и, напоенные кровью, снова  высовывались. В это время они по жадности нисколько не уступали пернатым  мародерам – грифам; через полчаса после начала кормления мы обыкновенно  находили только череп и хвост собаки, а все остальное, даже ноги, было съедено  с кожей, шерстью и костями. Гиены не брезговали никаким мясом, только  отказывались от мяса грифов, между тем как сами грифы охотно ели его.    

Между собой мои пленницы жили дружно.    

Вторым родом семейства гиен следует  считать земляного волка, или протела (Proteles lalandii). Это – еще  малоизвестное животное, величиной до 1,1 метра, похожее по внешности на полосатую гиену, только уши у него больше, а на передних лапах есть короткий пятый  палец, как у некоторых собак. Коренные зубы его отделены большими промежутками  друг от друга и снабжены лишь небольшими, острыми бугорками; резцы, как у гиен,  образуют длинный прямой ряд. Кости тоньше, чем у гиен. Мех – бледно‑желтоватого  цвета с поперечными полосами на боках тела; голова черная с желтоватыми  пятнами; грива на спине черная. Живет земляной волк в норах, вроде лисьих, в Ю.  Африке, особенно на западе до Бенгуэлы; питается маленькими ягнятами, изредка  нападая и на взрослую овцу, у которой он, впрочем, отъедает лишь жирный курдюк.    

     

Пятое семейство образуют собаки  (Canidae). По величине  представители его не достигают размеров кошек и потому уступают им как по силе,  так и по свирепости. Телосложение у них большей частью тощее, голова небольшая,  с острой мордой, нос тупой и выдающийся, шея довольно слабая, ноги тонкие,  высокие, с небольшими лапами; хвост довольно короткий, часто покрыт длинными  волосами. Глаза довольно большие. Уши острее и больше кошачьих. Зубная система  полная: от 34 до 48 зубов, причем клыки длинные, тонкие и острые, на конце  немного загнутые; ложнокоренные зубы с бугорками менее острыми, чем у кошек, а  настоящие коренные, служащие для размельчения пищи, с тупыми бугорками. Грудная  клетка образуется 13 парами ребер; в хребте – 20 грудных и поясничных  позвонков, 3 крестцовых и 18–22 хвостовых. Ключицы малоразвиты, лопатки узкие,  таз большой. Пищевой канал оканчивается круглым желудком; собственно кишки в  4–7 раз длиннее тела.    

Вся организация собак показывает, что они могут питаться не  только мясной пищей; поэтому они не так и свирепы, как кошки; напротив, больше  добродушны. Местом обитания им служат большей частью уединенные пустыни, а  также горы, большие леса и степи, где одни из них ведут ночной образ жизни,  другие – полуночной, а третьи охотятся только днем. Одни представители  семейства постоянно странствуют, исключая времени воспитания детенышей, другие  – живут в норах, в земле. Охотятся собаки, большей частью собираясь в большие  стаи.    

Относительно способов передвижения собаки уступают кошкам,  так как не могут ни лазать, ни прыгать так высоко, как те. Но зато они – неутомимые  бегуны и часто отличные пловцы.    

Внешние чувства у собак развиты превосходно, а их душевные  способности ставят, по крайней мере некоторые виды, впереди всех животных. Они  веселы, резвы, мужественны, хотя иногда хитры и коварны, а одомашненные виды представляют  настоящих «друзей человека», неподкупных, честных, беззаветно преданных.    

Пища собак в высшей степени разнообразна: они едят все,  начиная с самых разнообразных животных и кончая плодами, корнями, медом,  травой, даже человеческими экскрементами, но больше всего любят мясо  млекопитающих и птиц, притом уже дохлых. Некоторые из них – довольно  прожорливы, но все же не так кровожадны, как кошки.    

Плодовитость их – больше, нежели у кошек: обыкновенно собаки  рождают 4–9 щенят, а некоторые виды до 22. Семья живет дружно, хотя случается  (у волков и лисиц), что отец пожирает свое потомство.    

С точки зрения отношения к человеку, крупные виды нужно  признать довольно вредными, исключая, конечно, полезных домашних собак, мелкие  же виды, поедающие вредных грызунов, падаль и т. п., без сомнения,  полезны.    

Семейство собак разделяют на три обширных рода. К первому  относят собственно собак  (Canis), с круглым зрачком и коротким хвостом;  ко второму роду – лисиц  (Vulpes), с щелеобразным зрачком и длинным,  пушистым хвостом и к третьему – длинноухих собак  (Otocyon), с большими  ушами и очень большим числом коренных зубов.    

Обозрение собственно собак мы начнем с волка  (Canis  lupus), ближайшего родича и, может быть, прародителя домашней собаки.    

По внешности волк напоминает поджарую, высоконогую собаку и  отличается от обыкновенных собак, по выражению Линнея, только хвостом: у волка  он опущен, а у собаки поднят кверху. Цвет шерсти – чало‑серо‑желтый с примесью  черных волос; летом шерсть становится рыжей, а зимой – желтеет. Кроме того,  встречаются пепельно‑серые и черные волки. Размеры – 1,6 м длины, причем  45 см занимает хвост, высота – 85 см; вес крупных экземпляров – до  50 кг. (3 пуда с лишком).    

По характеру волк – настоящий хищник, и вследствие этого к  нему везде питают самую горячую, неутолимую ненависть. «Волк – эмблема  разбойника наших обществ, волк – бич собственности», – говорит Туссенель.  Нигде этому животному нет другого названия, как душегуб, кровопийца, грабитель  и т. п., как будто, в самом деле, это чудовище, достойное одних проклятий.  Все забывают, по‑видимому, что волк – близкий родич нашего вернейшего друга и  спутника – собаки и сходен с ней по внешнему виду, будучи похож на нее и по  характеру, а также по уму.    

Можно с уверенностью сказать, что волк обладает всеми свойствами  и страстями собаки. Подобно собаке, он умен, хитер, при случае мужествен и  храбр, только не безрассуден, как собака. При охоте у него является горячность  и пыл настоящей охотничьей собаки. Наконец, мы не преувеличим, если заметим,  что он жестокосерд и кровожаден не больше, чем всякая собака, предоставленная  собственному благоусмотрению. Но волк – еще не усмиренное животное, а собака с  незапамятных времен – покорный раб человека. В этом единственно и кроется  причина различия между двумя близкими родичами.    

Издавна принужденный встать во враждебные отношения к  человеку и его свите – одомашненным животным, да и вообще ко всем животным,  волк развил в себе драгоценные качества охотника: необыкновенную выносливость и  неутомимость в преследовании, замечательную тонкость слуха, обоняния и зрения,  способность к наблюдениям, сообразительность, ловкость и осторожность.    

Рассказывают, что на Верхнем озере (в Северной Америке)  волки караулят рыболовов, когда те устанавливают удочки для форели. Как только  люди уйдут, волки направляются прямо к прорубям, берут в зубы палки, к которым  привязаны бечевки с удами, и бегут с ними по льду, пока не вытащат из воды  приманки, затем возвращаются и спокойно съедают приманку, а если попадется  рыба, то и рыбу. Нужно заметить, что в Верхнем озере водится очень крупная  форель, и приманка бывает соразмерной величины.    

Когда добычи становится мало, особенно зимой, волки, словно  сознавая всю выгодность кооперативного труда, соединяются в стаи для совместной  охоты. Стая идет, обыкновенно растянувшись в длинную колонну, причем каждый  волк старается не только идти в один ряд, но и попасть в след предшественника.  Оттого определить число членов стаи бывает иногда затруднительно и для опытного  охотника. В случае нужды стая быстро рассыпается, словно по команде, занимая  определенные места.    

У Ромэнса рассказывается, как один охотник увидел двух  волков, из которых один прилег во рву, а другой пошел по открытой равнине, где  в это время паслось стадо антилоп. Волк – явно нарочно – обогнул стадо, вспугнул  его и погнал, точно как овчарка гонит стадо овец, прямо к тому месту, где сидел  его товарищ. Когда антилопы перебегали через ров, сидевший в засаде волк  выскочил и схватил одно животное. После этого к нему присоединился и союзник  для дележа добычи.    

Некто г‑н Рикс пишет, что ньюфаундлендские волки, охотясь  зимой за оленями, прибегают к следующей уловке. Одна часть стаи прячется в  нескольких местах лесных оленьих троп с подветренной стороны, а два‑три волка  обходят стадо оленей с наветренной стороны. Спасаясь бегством от хищников,  стадо непременно кидается по одной из привычных троп, и редко случается, чтобы  волки не выхватили из стада какую‑нибудь лань или молодого оленя.    

Той же уловкой волки пользуются и для того, чтобы  освободиться от некоторых слишком бдительных сторожевых собак. Туссенель  передает, что ему не раз случалось видеть, как 3–4 больших волка сговаривались  умертвить овчарку, стеснявшую их своей бдительностью. Поймав бедную собаку, они  яростно разрывали ее по клочкам и разбрасывали куски по разным местам, чтобы  они служили устрашающим примером. Очевидно, на это убийство их подстрекал не  голод, а чувство мести, так как разбойники и не дотрагивались до мяса жертвы.    

По природе волк далеко не такой хищник, каким его считают;  он может питаться самой простой пищей: лягушками, насекомыми, даже плодами и  ягодами, а в случае крайности довольствуется даже древесными почками, лишаями и  мхом. От мяса, впрочем, он никогда не отказывается, но осторожность заставляет  его быть умеренным в своих вожделениях: он нападает, в большинстве случаев, на  безоружную против него дичь, напр., на гусей, зайцев, овец и т. п. Только  вынужденный крайним голодом, он кидается на больших животных, причем  обнаруживает всю хитрость, а часто и дерзкую наглость лисицы. Завидев, напр.,  стадо коров, он приближается к нему ползком, крадучись и постоянно нюхая  воздух, затем, подползши на близкое расстояние, внезапно прыгает, хватает  добычу за горло и валит на землю. Если же добыча ускользнула от его зубов и ему  приходится преследовать ее, то он приходит в неистовство, забывает всякую  осторожность, рвет и режет всех встречных. Тогда попадает и ему от сильных  врагов. Если он нападает, напр., на табун лошадей, то жеребцы прямо  схватываются с ним, сбивают с ног передними копытами или же разрывают зубами;  быки употребляют против него свои страшные рога, а кабаны с успехом защищаются  клыками. Только горячностью и охотничьей отвагой можно объяснить нападение  обыкновенно рассудительного волка на этих сильных животных.    

Иное дело с беззащитными овцами. Здесь, если нет собак и  пастухов, волк – полный господин, хотя и эти смирные животные прибегают к  некоторой защите. По словам Коля, если волк выхватит из стада овцу, то прочие в  испуге отбегают на какую‑нибудь сотню шагов, тесно прижимаются друг к другу и с  глупейшими физиономиями стоят и ждут, пока волку не заблагорассудится утащить  еще одну. Тогда они снова отбегают, опять останавливаются и ждут. А волк,  возбужденный охотничьим пылом, снова бросается на них. Таким образом, бывало,  два‑три волка зарезывали стадо в 30–40 голов, пока пастухи или собаки не  прекращали этой оригинальной волчьей охоты.    

Такое хозяйничанье волка по отношению к домашним животным  вызывает к нему заклятую ненависть человека. Волк и человек стали непримиримыми  врагами, и нет такого истребительного средства, какого бы не употребляли против  серых хищников. Ружья, рогатины, сети, ямы, капканы, яды – все считается  дозволенным по отношению к волку.    

Но осмотрительные и подозрительные волки не так‑то легко  попадаются впросак. Капканы и ямы они обходят с величайшей осторожностью и  ухитряются съесть приманку, оставшись целыми. Если же капкан защемит ногу, то  волк не поколеблется даже отгрызть ее, чтобы ускакать на трех ногах. Яд тоже  редко достигает цели. Обыкновенно употребляют стрихнин, который в небольших  дозах всовывают под кожу какого‑нибудь убитого животного, например, овцы.  Действие яда ужасное: уже через несколько минут члены отказываются служить,  страшные судороги приковывают волка к земле, голова судорожно запрокидывается  навзничь, пасть широко раскрывается, – и животное в мучениях умирает. Но  только сильный голод заставит волка броситься на падаль, да и то страшный вид  смерти товарища заставляет остальных волков немедленно бежать от опасной  добычи. Точно так же, говорят, достаточно одному‑двум волкам попасть в капкан  или яму, чтобы другие волки далеко обегали опасные места.    

Впрочем, страшный, мучительный голод часто лишает волка  всякой сообразительности, и он очертя голову бросается на явную опасность,  очевидно сознавая безвыходность своего положения.    

Вообще голодные волки крайне опасны, и не дай Бог  встретиться с ними, особенно зимой, во время справления так называемых «волчьих  свадеб». Встреча с такой «свадьбой» – верная смерть.    

Пользуясь собранием волков во время их «свадеб», многие храбрые  охотники отправляются на охоту с поросенком. Поросенка, завернувши в кошму,  привязывают на веревке за санями и волочат сзади. Понятно, бедное животное  начинает неистово визжать; на его крик сбегаются волки и попадают под пули  охотников. Но эта охота очень опасна: не раз, бывало, волки одолевали и  охотников и лошадей, от которых оставались одни кости.    

Голодные волки вообще безумно храбры: они среди белого дня  кидаются в деревню и рвут, что попадется.    

Ловкий, осторожный, хладнокровный в минуты опасности и  подозрительный волк не дает себя обмануть охотнику, и потому охота за ним  нелегка. Мы уже имели случай заметить, как трудно поймать волка на падаль или в  капкан. Так же неудачна бывает и облава. Не раз приходилось видеть, как волки  во время облавы, вместо того чтобы бежать от крика загонщиков, хладнокровно  проходили мимо них, как будто были уверены, что, несмотря на шум и крики,  загонщики безопаснее для них, чем тихо стоящие в цепи, но зато вооруженные  охотники.    

     

Единственный, наиболее действенный род  охоты на волка – это верхом, с собаками, которые легко отыскивают «серого» и  гонят его к охотникам. Но он применим только в широкой степи, которая не дает  волку скрыться. И здесь сначала волк, благодаря своим крепким жилистым ногам,  далеко опережает своих преследователей, но уже часа через два выбивается из  сил. Из раскрытой пасти клочьями валится пена, высунутый язык отвисает, словно  плеть, шерсть всклокочивается… Шатаясь от усталости, он делает еще несколько  шагов, не ноги отказываются, наконец, служить; напрасно он делает последние  усилия – преследователи настигают его. Смертельный страх выражается в его  измученной фигуре, он уже не думает и обороняться, а только сопит и стонет,  вращая белками глаз и щелкая зубами… Наконец, пуля прекращает его жизнь, а иногда  и просто удар арапником по переносице.    

В лесной полосе России применяют другие  способы охоты – или с поросенком, или на падаль.    

В лес затаскивается какое‑нибудь  умершее животное, напр., лошадь, затем охотники, под вечер, отправляются сюда,  влезают на деревья или же строят мостки и оттуда открывают губительный огонь по  голодным, сбегающимся на падаль волкам. Этот способ охоты особенно применим  зимой, так как летом осторожный волк не скоро подойдет к падали.    

Наконец, на Крайнем Севере, в тундрах,  за волками охотятся на лыжах. Для этого выбирают мокрую погоду, когда снег  становится мягким и, стало быть, плохо поддерживает волка, который  проваливается по самый живот. Между тем охотник, вооруженный одним ножом,  насаженным на длинную палку, отлично скользит на своих лыжах по мокрому снегу и  легко настигает зверя.    

Охотясь на волка, человек считает его  одним из самых вредных хищников, которого позволительно истреблять всеми  мерами. И нет сомнения, он добьется своей цели: уже теперь в некоторых странах,  напр., Англии и Германии, волк совершенно истреблен. В настоящее время он  оседло живет, кроме значительной части Азии, только на севере и юге Европы.  Часто он встречается в Лапландии, Финляндии, России и дунайских странах,  нередко – в Швеции и Норвегии, Польше и Венгрии. Кроме того, близкий  родственник его населяет почти всю Северную Америку.    

Однако, несмотря на все свои  хищнические наклонности, навлекшие на него непримиримую ненависть людей,  несмотря на свой свободолюбивый нрав, и волк способен к приручению.    

Один знаменитый охотник из Дордонны  владел черной волчицей, взятой им из логовища еще маленькой и воспитанной среди  собак. Это было прелестное, живое, игривое животное. С ранних пор она  пристрастилась к охоте, и травля зайца сделалась ее любимым занятием, где она  выказывала много замечательной тонкости и лукавства. Она отлично отыскивала по  следам и волков, но всегда отказывалась преследовать их, не скрывая своего  крайнего отвращения к преследованию своих несчастных собратьев. Единственным  пороком ее была пагубная страсть к баранине, и ни дружеские увещания, ни плети  не могли отучить ее. В конце концов хозяин был вынужден отдать ее другому.    

Несколько лет тому назад в Венском  зоологическом саду жила одна волчица, которая принесла детенышей от домашней  собаки. Она любила их со всей трогательной нежностью, какую только собака  питает к своему потомству. Она позволяла сторожу приходить в клетку и уносить  детенышей, но всегда с беспокойством ждала их возвращения.    

Кювье рассказывает о волке, воспитанном  одним господином, который, уезжая куда‑то, подарил его Парижскому  зоологическому саду. Здесь волк несколько дней был совершенно безутешен, ел  мало и выказывал крайнее равнодушие к своему сторожу. Наконец, он стал  привыкать и, казалось, забыл уже про прежнего хозяина. Но вот последний после  полуторалетнего отсутствия возвращается в Париж и посещает своего бывшего  питомца. Едва он явился в зверинец, как волк узнал его голос среди шума  огромной гулявшей толпы и, будучи выпущен из клетки, со знаками бурной радости  бросился к господину, нежно лизал лицо, визжал – словом, не помнил себя от  радости. Когда же господин его уехал опять, он заболел с горя и, выздоровев,  сделался нелюдимым.    

В одном из шведских журналов помещен  подобный же рассказ г‑жи К. Бедуар. «Волк, с детства воспитанный нами, до того  привык к нам, что ни на шаг не покидал нас: когда мы выходили из дома, он бежал  с нами; когда мы садились отдыхать, он ложился подле и никого не подпускал  близко к нам, иначе ворчал и оскаливал зубы. Когда я бранила его за это, он  успокаивался и начинал лизать мне руки, но не сводил глаз с приближающегося  человека. Особенно он любил детей, играть и возиться с которыми было его  любимой забавой. К несчастью, когда он подрос, то, должно быть, вспомнил родину  и стал ужасно выть по ночам, так что пришлось застрелить его».    

Не ясно ли из этих примеров, что  бедный, всеми ненавидимый и проклинаемый зверь достоин лучшего мнения?!    

Нашего волка  (Canis lupus)  заменяет в Сев. Америке чанчо, камышовый , или буланый волк   (Canis occidentalis). Он больше нашего, морда его толще и тупее, уши короче и  острее; шерсть гуще, длиннее и мягче; окраска ее разнообразна, от желтовато‑белого  и булано‑рыжего до черного. Этот вид по характеру во всем похож на своего  восточного родича.    

Напротив, индийский волк, бигана, багиар,  лануга , живущий в Индостане, меньше нашего; а по окраске – более бурый. Во  время своих охот он обнаруживает такую же хитрость, нахальство и – порой –  трусость, как и наш «серый». Говорят, волки эти часто похищают детей и потом  вскармливают их; Блэнфорд уверяет, что эти несчастные делались потом идиотами.    

Меньше нашего, но также похож на него,  и африканский волк , или волк‑шакал , живущий в Сев.‑В. Африке.  Мех его – темно‑бурый; на широкой остромордой голове торчат широкие у основания  и очень острые на конце уши.    

В Абиссинии встречается другой вид – каберу,  вальке, бохарие  (С. simensis), с тонким, поджарым, как у гончей собаки,  туловищем, длинной головой и вытянутым носом и длинным пушистым хвостом. По  росту он равен большой овчарке. Голова, спина и бока – буровато‑рыжие, грудь и  брюхо – белые.    

Полосатый волк  (Canis adustus)  ростом меньше предыдущих, является переходной ступенью от волка к шакалу.  Туловище его длиной в 1,1 м, а выс. в 45 см, вытянутое, острая морда  похожа на лисью, глаза – с продолговато‑круглым зрачком, поставлены косо;  расставленные друг от друга уши по длине равняются третьей части головы; не  очень пушистый хвост достигает до земли. Общая окраска шерсти – буровато‑светло‑серая,  на горле и животе светло‑желтая; лапы ярко‑ржаво‑рыжие. Полосатый волк  распространен почти по всей Африке, до земли кафров на юге. По словам Пехуэль‑Леше,  эти очень живые, ловкие животные имеют такое же хитрое выражение морды, как и  наша лиса. Вечером и утром они бродят по луговым степям, отдельно или парами, в  поисках пищи, которой служат и мелкие зверьки, и падаль, и жирные плоды  масличной пальмы. Протяжный и довольно пронзительный лай их слышен во всякое  время года.    

К неволе полосатый волк привыкает  довольно скоро. Живший у Пехуэль‑Леше сделался таким ручным и добродушным, что  его можно было оставлять на свободе. Он не только бегал по двору, но и рыскал  по окрестным полям и лесам и кустарникам, ловя жуков, кузнечиков, мелких  млекопитающих и птиц, только, к сожалению, не трогал крыс. К знакомым людям он  выказывал очевидную симпатию, катался у их ног с радостным визжанием, доверчиво  смотрел в глаза, но редко вилял хвостом и никогда не лизал рук, как собака.  Мбулу, как звали это животное, был очень чистоплотен, не любил ходить по грязи  и отряхивался от воды, как это делают кошки. С домашними животными он жил в  мире, хотя и не принимал участия в их играх. К сожалению, это милое животное не  вынесло европейского климата и по приезде в Берлин скоро околело.    

Шакал  (Canis aureus), о котором  упоминается еще в Библии под именем лисицы в истории о Самсоне, сжегшем жатву  филистимлян посредством этого животного, получил название от персидского слова  «сигал», переделанного турками в «шикал», а русскими на Кавказе в «чекалка».  Арабы называют его «диеб», индусы – «гидар», «фиал», «нари» и пр. Это животное  хорошо известно жителям Востока и в народной литературе у них играет такую же  роль, как у нас лиса. Туловище у него (длиной до 80 м, а высотой до 50)  стройное, ноги высокие, уши короткие, светло‑бурые, глаза с круглым зрачком, жесткая  шерсть довольно неопределенной окраски, основной цвет ее серовато‑желтый, на  спине и на боках – черный; живот и горло желтовато‑белые. Водится шакал на  западе и северо‑западе Азии, на севере Африки и на Балканском полуострове  Европы.    

По образу жизни шакал занимает среднее  место между волком и лисицей, но более походит на первого. Днем он прячется, а  вечером выходит на добычу, громким, жалобным голосом сзывая товарищей. Стаи  шакалов очень нахальны и часто врываются не только в деревни, но и в города,  пожирая не только все съедобное, но и воруя из дворов и домов всевозможные  несъедобные вещи, что попадется: страсть к воровству у них развита так же  сильно, как и прожорливость. Они умерщвляют кур с кровожадностью куницы,  загрызают ягнят и коз, а при случае нападают и на коров; кроме того, они грабят  плодовые сады и виноградники, а в Индии – плантации кофе и сахарного тростника;  на морском же берегу шакал питается мертвой рыбой, моллюсками и прочими  животными.    

Теннент говорит, что, умертвив какую‑нибудь  дичь, шакал утаскивает ее в укромное место, но пожирает только тогда, когда  убедится, осмотрев окрестности, что другой хищник не может отнять у него  добычи.    

На черепе некоторых шакалов встречается  иногда покрытый длинным пучком волос костяной нарост, так называемый «шакалов  рог», которому индусы и сингалезцы приписывают чудодейственную силу, говорят,  что обладатель этого талисмана получает исполнение всех своих желаний. Далее, в  Индии утверждают, что в присутствии тигра или леопарда шакалы издают особый крик.  Индусы уверены, что своим криком шакалы ведут крупных хищников к добыче; на  самом же деле более вероятно, что они предупреждают своих же товарищей о  грозящей опасности, так как голодный тигр или леопард не задумаются сожрать их.  По мнению более достоверных наблюдателей, голодные шакалы, скорее следуют за  тиграми в надежде воспользоваться остатками их добычи.    

Весной самка шакала родит 5–8  детенышей, которых потом учит своему ремеслу, подобно волкам и лисицам. Через  два месяца молодые шакалы начинают странствовать с матерью в поисках добычи. К  неволе шакалы привыкают очень легко, особенно молодые. Они привязаны к своему  господину, ласкаются к нему и ходят за ним, как домашняя собака. Подобно волкам  и собакам, шакалы подвержены страшной болезни – бешенству; тогда они врываются  в деревни и там кусают людей.    

Похож на обыкновенного, но только ниже  его, чепрачный шакал  (С. mesomelas). Голова его, вроде лисьей, снабжена  очень большими ушами, кверху заостренными. Большие коричневые глаза имеют  круглый зрачок, густая, мягкая шерсть, желтовато, или рыжевато‑серая, а внизу  желтовато‑белая, переходит на спине в черный чепрак, от которого это животное и  получило свое название. Водится этот вид в Южной Африке и частью в Западной,  где охотятся, чаще ночью, за зайцами и степными куропатками, не брезгуя,  впрочем, и другой живностью, а также падалью; в Судане же он объедает курдюки у  овец. В Африке никому не приходит в голову приручить этого шакала, между тем по  своей природе это миловидное животное очень добродушно и скоро привыкает к  человеку.    

Обращаясь к американским видам этих  собак, нужно прежде всего упомянуть о двух видах – красном волке и луговом  волке, имеющих очень длинную голову, с тонкой мордой, и короткий хвост.    

Красный, или гривистый волк   (С. jubatus), также гуар, похож на нашего волка, но имеет более уродливый вид:  туловище его (до 1,3 м длины) кажется несоответственно коротким, а ноги –  безобразно длинными. Довольно короткая вообще шерсть образует на спине длинную  гриву коричневого цвета. Живет он в Южной Африке, но держится далеко от  человеческих жилищ и потому редко попадается на глаза охотнику; образ жизни его  малоизвестен.    

Более знаком нам второй вид – луговой  волк , или койот  (С. latrans), занимающий средину между волком и  лисицей. Коренастое туловище его (до 1,4 м длины) покрыто длинным густым  мехом грязно‑желтоватого цвета, переходящего местами в черноватый. Луговой волк  распространен в Северной Америке, особенно около Миссури, в Калифорнии и  Колумбии. По образу жизни он походит на наших волков и также охотится стаями за  крупными животными; что касается жизни его в неволе, то, судя по бывшему у меня  экземпляру, койоты во всем похожи на домашних собак. Мой пленник при виде своих  знакомых прыгал от радости, вилял хвостом и подходил, чтобы его поласкали, однако  никогда не лизал руки, а только обнюхивал их. Когда его оставляли одного, он  скучал и начинал жалобно выть. Пищу он ел всякую, но, конечно, предпочитал  живность. Когда ему давали так много пиши, что он не мог разом съесть ее, он  зарывал ее остатки в углу своей клетки и старательно оберегал их от всяких  поползновений со стороны своих сожителей, которых он вообще сторонился. Услыша  музыку, он начинал выть, впрочем, не так сильно, как собака. У него была  удивительная память, и он не забывал ни обид, ни ласк; меня он всегда узнавал  издали.    

Самым низшим представителем волков в  северном полушарии является виверровая , или енотовая, собака   (С. procynoides). Она по виду напоминает более куницу, чем собаку. Удлиненное  тело ее покоится на слабых, низких ногах, голова коротка, узка, морда острая,  хвост очень короткий и пушистый, уши также короткие, широкие, почти спрятанные  в густом мехе; цвет шерсти бурый, разных оттенков. Этот вид встречается по всей  умеренной полосе Восточной Азии, в Уссурийском крае по берегам рек и озер, в  которых это животное ловит рыбу. Добычей его служат также и мыши. При ходьбе  виверровая собака переваливается из стороны в сторону и чаще двигается  прыжками, нежели рысью. Голос ее состоит из тихого мяуканья, а в гневе она  своеобразно визжит. Днем она очень пуглива, а ночью храбро защищается.    

Самыми последними представителями  волков считаются некоторые южноамериканские животные, похожие на виверровую  собаку и имеющие иногда до 46 зубов. К ним принадлежит майконг ,  называемый также саванной собакой  (С. concrivorus), стройное животное  (длиной до 65 см, а высот, до 55), похожее на шакала, с длинными ногами и  короткой, широкой головой с тупой мордой; глаза красно‑бурого цвета с овальным  зрачком; шерсть рыжевато‑серая, на спине темнее. Майконг водится в Южной  Африке. «Любимым местопребыванием этого умного и хитрого животного, –  говорит Шомбурк, – являются гористые местности, перерезанные лесистыми  долинами, и берега рек в саваннах, где он живет и собирается целыми стаями. В  открытых местностях майконги выслеживают свою добычу более глазами, нежели  носом; в лесу же, наоборот, бегут по следам добычи, сопровождая охоту громким  лаем». К неволе майконги привыкают быстро; от скрещивания их с домашними  собаками происходят отличные охотничьи собаки, которыми очень дорожат туземцы.    

Другие представители низко стоящих  южноамериканских собак является агуарачай , или бразильская лисица   (Canis vetulus), которую можно считать переходной формой между шакалами и  лисицами; шерсть его частью черная, частью серых тонов, и на ней резко  выделяется белое пятно на морде и светло‑желтое кольцо вокруг глаз. «Мне  случалось во время путешествия, – пишет Ренггер, – иногда наблюдать  это животное при лунном свете. Если случалось ночевать около хижины, где  держали уток, то агуарачаи едва слышно крался вдоль забора или по траве, затем  внезапно кидался на одну из уток, схватывал ее за шею так, что она не могла и  вскрикнуть, и быстро удалялся со своей добычей в укромное место, где и пожирал  ее. Если во время набега какой‑нибудь шум пугал его, он быстро спасался в самую  чащу кустарника и появлялся оттуда только спустя некоторое время, потом  повторял свое нападение уже с другой стороны. Так он подкрадывался раз пять или  шесть, пока ему не удавалось поймать утки». Кроме того, агуарачай часто посещает  плантации сахарного тростника и, объедая у этого растения корни, часто  причиняет хозяевам вред.    

Пойманные молодыми, агуарачаи довольно  быстро ручнеют, но неволя мало изменяет их образ жизни: они спят большую часть  дня, а с наступлением ночи выбегают из дому, охотясь, подобно своим диким  родичам, в лесу и по полям или таская домашних птиц по соседним дворам. К утру  они обыкновенно возвращаются домой. Так, по крайней мере, вели себя агуарачаи  Ренггера. «Я часто брал их с собой на охоту вместе со своими собаками, –  пишет этот исследователь, – и всегда поражался их тонким чутьем; в этом  отношении они превосходили самых чутких собак: агуарачаи никогда не теряют  следа дичи, как бы он ни был запутан. Однако, если охота продолжается слишком  долго, они убегают домой, не обращая внимания на зов своего хозяина».    

Считая агуарачая вредным животным,  южные американцы усердно охотятся за ним, хотя ни шкура, ни мясо его не идут в  дело.    

Гиеновая собака , или пестрый  волк  (С. pictus), принадлежит ко второй группе волков и может назваться  красивым животным. Стройное туловище его (до 1,5 м, из которых около  40 см занимает хвост) довольно сильно, голова небольшая, морда тупая, уши  большие, широкие и почти голые, глаза имеют круглый зрачок и также довольно  велики; на сильных лапах спереди только четыре пальца, между тем как у других  собак их бывает пять; хвост средней величины, не очень пушистый, – шерсть  короткая, гладкая, окрашенная в смесь белого, черного и буровато‑желтого  цветов. На этой основной окраске ярко выделяются более темные или более светлые  пятна. Гиеновая собака живет в Южной и Средней Африке до экватора. Это  настоящее степное животное рыщет днем и ночью в поисках добычи. Некоторые  наблюдатели утверждают, что гиеновые собаки смело нападают даже на крупных животных,  напр., на львов и пантер; по более же достоверным сведениям, они нападают  только на копытных животных, напр., на гну, одолевая их своей численностью;  иногда также они объедают хвосты у упряжных волов. Охота этих красивых, ловких  хищников представляет красивое зрелище. Вот бежит преследуемая ими одна из  больших антилоп. Стая собак гонится за ней с лаем, воем, визгом, напоминающим  звук колокольчиков. Хищники бегут большими прыжками, галопом, постоянно держась  известно» порядка; когда устают передние собаки, то их заменяют задние, которые  берегли свои силы тем, что бежали кратчайшим путем. Таким образом  преследователи чередуются, пока обезумевшая антилопа не остановится. Напрасно  измученное животное пытается защититься своими рогами, – многочисленные  хищники скоро побеждают его и начинают свой кровавый пир. Интересно при этом,  что гиеновые собаки поедают только внутренности своей добычи, а остальное  бросают.    

По всей вероятности, гиеновая собака  принадлежит к числу хищников, которых нетрудно приручить. Из нее могла бы  образоваться прекрасная гончая. К неволе эти собаки довольно быстро привыкают,  только часто заболевают чахоткой.    

Сайке описал другую дикую собаку, колзуна  (С. dukhunensis), которую он считает прародителем нашей домашней собаки. По его  словам, это животное более похоже на гончую собаку, нежели на волка или шакала,  и имеет только 40 зубов; область распространения его странным образом совпадает  с областью распространения тигра; величиной он с не очень большую гончую (до 1  метра). По образу жизни колзун походит на других диких собак; на человека он не  нападает и приручается с большим трудом.    

На Малакке и Больших Зондских островах  встречается другой близкий род, меньше и слабее ростом предыдущего, покрытый  рыжевато‑желтым или рыжевато‑красным мехом. Это – адьяг (С. rutilans).  Он редко нападает на больших и сильных животных, но зато, по словам Юнгхуна,  охотится на своеобразную дичь, именно, на морских черепах. Хищники хватают этих  животных за слабо защищенные панцирем места и соединенными усилиями умеют  перевернуть, несмотря на большую величину их; затем, сорвав брюшной щит, они  начинают пожирать внутренности и мясо, словно в огромном корыте. Случается  иногда, что за этой трапезой их застает королевский тигр, властелин лесов.  Одним могучим прыжком, со страшным ревом, «царь джунглей» кидается тогда в  самую середину адьягов, – и те мгновенно разбегаются во все стороны,  издавая отрывистый крик, более похожий на свист, нежели на ворчанье. Следами  таких охот адьягов остаются обыкновенно целые тысячи черепашьих скелетов на  берегу моря. Относительно приручения этого вида волков нет никаких определенных  указаний.    

Третьим видом азиатских собак нужно  считать горного волка  (С. alpinus), которого буряты называют зубри  , а тунгузы джеркуль  и который водится в Восточной и Средней Азии,  между прочим в горах Сибири. Этот вид похож на очень большую овчарку, имеет  большую голову с тупой мордой, не очень большие глаза и средние уши, наверху  закругленные; хвост длинный, пушистый; шерсть сверху бледно‑рыжеватая, снизу –  бледно‑чалая. В Амурской области охотники очень боятся горного волка, считая  его очень опасным животным. Эти быстрые, ловкие животные часто загоняют оленей  и горных баранов; во время преследования собаки отказываются преследовать  горных волков и возвращаются назад к хозяину с взъерошенной от страха шерстью.  Мех горного волка не имеет цены в России.    

Последний вид волков представляет  бразильский лесной волк , имеющий всего 36 зубов и похожий по внешнему  виду, скорее, на куницу: у него толстая, короткая голова, с широкой мордой,  приземистое (до 2 фут. длины) туловище на низких ногах и короткий хвост.  Довольно длинная шерсть почти везде бурого цвета, а темная морда напоминает  морду росомахи.    

     

Собака . – Что наши домашние собаки не были  созданы домашними, а произошли от диких путем приручения их человеком, это  теперь не подлежит никакому сомнению. Но когда и где совершилось это, можно  сказать, великое событие, с которого начинается новая эра в жизни первобытного  человечества, – об этом мы ровно ничего не знаем. История приручения  собаки кроется в мраке самой седой древности.    

Еще от того времени, когда в Европе водились мамонты,  попадаются черепа собак с ясными признаками одомашнения; стало быть,  доисторический человек эпохи кремневых орудий, бывший современником мамонта,  знал собаку уже в виде домашнего животного. До сего времени не найдено никаких  остатков, которые можно было бы приписать дикому родичу ее. Откуда она взялась,  какие животные были ее предками, – над этой задачей безуспешно трудилась  целая плеяда ученых. Одни считают родоначальником ее волка; другие полагают,  что в жилах многих нынешних пород течет шакалья кровь; третьи производят собак  от одного хищника, живущего в Африке; но всего правдоподобнее кажется  предположение, что многочисленные породы собак произошли от помеси волка,  шакала, лисицы, а главным образом какого‑то неизвестного, вымершего дикого  родича, жившего в Старом Свете.    

     

Почти наверное можно сказать, что  собака была первым по времени другом человека, т. е. она была первым  животным, которое ему удалось приручить. Дикарь отдаленнейших времен, не  знавший еще ни одного домашнего животного, мог жить только в лесах тропических  стран, где плоды, орехи и ягоды обеспечивали его существование и где на  деревьях он мог спасаться от хищных зверей. Кроме растительной пищи он добывал  себе птичьи яйца, молодых птиц, гадов, моллюсков и прочую живность, которую  можно было промыслить голыми руками или каменной булавой. Жаркий климат его  родины давал ему возможность обходиться безо всякой одежды. Из страха перед крупными  хищниками человек со своими каменными орудиями не решался уходить далеко от  своей берлоги. Степи, горы, а также леса умеренного пояса, где зимой он не мог  ходить в своем природном костюме и где в холодное время пищи было недостаточно,  были для него совершенно недоступны. Приручение собаки в корне изменяет быт  дикаря. В ней он нашел друга, который по своей привязанности к хозяину,  смелости, по своему чутью и силе вскоре сделался незаменимым для первобытного  человека. Собака прежде всего была для него надежным защитником от врагов. При  первых признаках опасности ему уже не было необходимости взбираться на  дерево, – он всегда мог рассчитывать на помощь своих четвероногих друзей,  способных одолеть и крупного хищника; к тому же, при своем остром чутье, собака  предупреждала своего хозяина об опасности настолько заблаговременно, что тот  успевал принять надлежащие меры, а это было очень важно: никакой самый ловкий  хищник, хотя бы барс, не мог застать человека врасплох.    

Со своим новым помощником дикарь,  вооруженный только кремневыми орудиями, отваживался уходить далеко от своей  берлоги и нападать на крупных зверей. Олени, козы, медведи, которые раньше были  ему недоступны, при содействии собаки сделались предметом его охоты. Она  отыскивала ему дичь, преследовала раненых животных, а в случае неудачи выручала  из беды своего хозяина. Словом, благодаря собаке, из оседлого лесника человек  превратился в бродячего охотника‑зверолова. Подвижный образ жизни расширил  умственный кругозор дикаря, из глубины лесов он стал выходить на опушку, новые  неизведанные страны открылись перед его боязливым взором, они манили его к  себе, и человек проник туда и освоился там с помощью собаки. В горах он  приручил диких коз, баранов, и все та же собака защищала его стада от хищных  зверей. Спускаясь на зиму со своими стадами к подножью гор, он познакомился со  степями. Обилие корма для скота, простор и отсутствие крупных хищников влекли  первобытного человека в эти травянистые равнины. Здесь он встретил новых  животных оказавшихся пригодными для приручения. Это были дикие родичи лошадей и  быков, с одомашнением которых в жизни дикаря началась новая эра. На просторе  степи его стада овец, коз и коров быстро размножились; лошади сокращали ему  расстояния; все это внесло довольство в жизнь человека, и у него появился  досуг, которым он прекрасно воспользовался, придумывая всевозможные улучшения  своего простого хозяйства. Он научился делать из глины горшки, ткать из шерсти  материи и открыл способ приготовлять хлеб из семян диких злаков; затем он  выучился разводить их искусственно и превратился в земледельца, не оставляя  своих прежних друзей – домашних животных. Медленно и постепенно человек покорял  стихии, расселялся во все страны и сделался царем земли. Всем этим он больше  всего обязан не кому иному, как собаке, так как без нее он долго и бесплодно  боролся бы в тщетных попытках выйти из своего глухого тропического леса и на  долгое время остался бы дикарем. По справедливому замечанию покойного проф. М.  Богданова, «собака вывела человека в люди». Впоследствии, на границе  исторического периода, когда собака уже сослужила свою главную службу, человек  стал заботиться об улучшении первобытной природы этого животного. Сообразно  многоразличным потребностям он вырабатывал и разводил самые разнообразные  породы собак, – мелких, крупных, собак с превосходным чутьем, с быстрым  бегом и проч. Датский дог, болонка, пудель, бульдог могут служить примером, до  какой степени разнообразны эти породы.    

     

Разница в складе тела и величине у различных собак настолько  велика, что если бы главнейшие породы собак встречались в диком состоянии, мы  относили бы их к разным родам животных и каждому из них давали бы особое  родовое название. По крайней мере, такса от сен‑бернардской собаки или болонка  от дога отличаются больше, чем волк от лисицы или шакал от песца. Взгляните,  например, на датского дога и стоящую у его ног комнатную собачку. С трудом  верится, что это – два животных общего происхождения, одной и той же крови, как  все волки, все лисицы и т. д. Сравните, далее, таксу с сенбернардской собакой:  помимо разницы в величине, эти две породы совершенно непохожи друг на друга и  по общему складу тела. С одной стороны, вы видите длинное туловище на коротких  выгнутых ножках, острую морду и гладкую шерсть, с другой – внушительную фигуру  пропорционально сложенного животного, с косматой шерстью и длинным, еще более  косматым хвостом.    

Но как ни разнообразны собаки по складу тела, а еще большее  разнообразие существует в их характере, умственных способностях и вообще во  всем том, что можно назвать психическим складом животного. Одни породы злы,  другие, наоборот, – добродушны; многие отличаются понятливостью, зато  известны и очень тупые породы; одни любят бродить по полям и лесам, другие  предпочитают сидеть дома; словом, среди собак можно встретить почти столько же  разнообразных характеров, как и среди людей.    

Собаки  сибирских инородцев и североамериканских  полудиких племен, или так называемые полярные собаки  (С. familiaris  domesticus borealis), бесспорно, представляют из себя тип наименее изменившийся  и по строению тела и характеру наиболее приближающийся к своим диким родичам.  Коренастое туловище, заостренная морда, стоячие уши, косматая, по большей части  волчьей масти, шерсть – все это больше напоминает дикого зверя, нежели домашнее  животное, да и в нравах этой породы немало дикости. Сохрани Бог, если стая  проголодавшихся псов, даже запряженных в нарты, встретит одинокого домашнего  оленя! Несмотря ни на седока, ни на кладь, через кусты и кочки бросаются они по  направлению к животному и если только по дороге не запутаются в упряжи, то  догоняют его и тут же разрывают на куски. И до тех пор, пока остервеневшие псы  не наедятся вдосталь, их никакими силами нельзя вернуть к исполнению их  обязанности. Если на пути им попадается заяц, они всей стаей бросаются за зайцем;  вылетит куропатка – они бросаются и за ней, но в большинстве случаев такие  недозволенные охоты ездовых собак кончаются тем, что они перепутываются в  постромках и кубарем валятся на землю. Сибирские инородцы по необходимости  мирятся с такими нравами своих хищных коней, а иногда даже и пользуются их  своеволием. В случае, если собаки устанут, а ездоку надо торопиться, он  прибегает к последнему средству. «Заяц!..» – кричит он, и вся стая сломя голову  пускается за воображаемой добычей, пока не убедится в обмане. Затем на сцену  выступает «куропатка», потом опять «заяц» и т. д., пока изнуренные псы не  потеряют всякую способность интересоваться самой заманчивой дичью. Обыкновенно  они бегут до последнего издыхания, один за другим падая мертвыми от непомерного  утомления. В свободное от работы время сибирские собаки отправляются в лес и,  как дикие звери, самостоятельно промышляют себе пищу. По берегам рек они  собирают мертвую или ослабевшую вследствие икрометания рыбу, ловят мышей,  зайцев, домашних оленей, а при случае, сообща, целой стаей, затравливают и  диких.    

     

Несмотря на такие нравы, эти собаки из  всех пород, бесспорно, самые полезные. Как известно, в Сибири и на Крайнем  севере Америки они, во‑первых, заменяют лошадь, причем запрягаются не только в  сани, но и в лодки, далее – доставляют своим хозяевам прочный и теплый мех и,  наконец, в случае голодовки служат для инородцев и пищей, так как собачье мясо  охотно едят и эскимосы, и почти все сибирские туземцы. До какой степени  необходимы собаки в быту жителей Крайнего Севера, показывает тот факт, что  падеж собак нередко сопровождается голодом населения. Во многих местах Сибири в  таких случаях жителям на себе приходится возить дрова и, что всего важнее,  рыбу, которая в течение долгой зимы составляет их единственную пищу. Весьма  естественно, что при этих условиях туземцы не в состоянии приготовить  достаточных запасов провизии, да к тому же лишаются и другого заработка –  промысла пушных зверей, невозможного без содействия собак. Когда, во время  падежа, одно юкагирское семейство потеряло всех собак, за исключением двух еще  слепых щенят, одна мать семейства кормила их своим молоком, отнимая его у  собственного ребенка. Этот случай показывает, насколько дорожат инородцы своими  собаками и как они ценят этих животных.    

     

На сибирских собак более всего походят наши обыкновенные  дворняжки  (С. f. domesticus), сохранившиеся еще во всей своей первобытной  чистоте породы во многих деревнях на всем пространстве России. Из европейских  пород ближайшими родственниками дворняжек являются овчарки  (С. f. d.  pecuarius) – без всякого сомнения, самая полезная порода после сибирских  ездовых собак*    

*Кроме того, к группе дворовых собак относится и шпиц   (С. f. d. pomeranus) с приземистым и довольно толстым туловищем и острой  мордой, похожей немного на лисью; лапы у него короткие, хвост длинный, уши  стоячие, острые; шерсть иногда длинная и грубая, иногда – короткая, мягкая,  разнообразной окраски. Эта порода поставляет главным образом верных стражей  дома.    

     

Известно, что крупное овцеводство, в  особенности у нас, в Южной России, где так много волков, совершенно немыслимо  без овчарки. В Крыму существуют стадовладельцы, содержащие по нескольку тысяч  этих собак. Несмотря на свой плебейский облик, овчарка принадлежит к наиболее  умным породам. Она прекрасно понимает свои нелегкие обязанности, знает характер  своего стада и понимает всякое слово пастуха. С коровами она держит себя не  так, как в стаде баранов, с быками она менее церемонится, нежели с коровами, а  беременных овец она охраняет так же заботливо, как собственных детей.  Непокорных животных, отбившихся в сторону, она кусает, но всегда так, чтобы не  сделать опасных повреждений, именно за задние ноги; если бык сделает попытку  поднять ее на рога, она вцепится ему в морду, но опять‑таки больше для  внушения; на слабых овец она только лает или в крайнем случае делает вид, что  вот‑вот укусит. До какой степени умна бывает овчарка, показывает случай,  рассказанный мне одним достоверным наблюдателем. Один пастух очень часто  обращал внимание своей собаки на то, чтобы она не пускала стадо на пашню, и она  очень хорошо знала, где растет пшеница, где – рожь или ячмень, прекрасно  различала даже самые названия этих хлебов. Однажды пастух приказал ей  хорошенько смотреть за полевой репой. Это название растения было совершенно новым  для собаки, так что сначала она только удивленно посматривала на хозяина, точно  желая сказать, что она не понимает его. Затем, подумав немного, она, видимо,  пришла к определенному решению, так как немедленно побежала осматривать  окрестные поля. Найдя полосу, где росло какое‑то неизвестное для нее растение,  овчарка остановилась здесь, как бы спрашивая, не это ли, дескать, полевая  репа? – И действительно, она стояла около репы…    

     

Насколько сибирские собаки и европейские овчарки сохранили  первобытные черты своих родичей, настолько различные породы охотничьих ,  подружейных собак  (С. f. sagax) представляют из себя тип животных,  облагороженных продолжительной культурой и заботливым уходом. Это, так сказать,  аристократы собачьего рода. Уже одни длинные, отвислые уши указывают на то, что  эти породы с давних пор составляют предмет особого внимания человека. Только  долговременным и очень тщательным подбором производителей удалось выработать  внутренние свойства этих собак и внешние их особенности, среди которых длинные  уши составляют один из главных признаков чистокровности породы. Всех охотничьих  подружейных собак, главным образом на основании свойств их шерсти, можно  разделить на три группы: гладкошерстных, длинношерстных  и  жесткошерстных .    

Немецкий жесткошерстный легаш  (С. f. sagax  avicularius) составляет как бы переход от обыкновенных дворняжек к  длинношерстным легавым. Только отвислые уши обнаруживают в нем принадлежность к  хорошим культурным породам, весь же склад тела, жесткая растрепанная шерсть и  короткий, словно щипаный хвост придают этим собакам какой‑то плебейский  характер, да и по внутренним свойствам они занимают среднее место между  простыми дворняжками и легашами лучших пород. Немецкие жесткошерстные охотничьи  собаки очень выносливы, – в этом отношении с ними не сравняются даже  легавые водолазы, – но относительно чутья, способности к дрессировке и  смышлености немецкая порода оставляет желать очень многого. Правда, эти собаки  сносно ищут, но далеко не с таким успехом, как их французские и английские сородичи,  причем они руководствуются больше следами и только на близком расстоянии узнают  о присутствии дичи по чутью; не ждите от них также и настоящей мертвой стойки,  а убитую дичь они если и приносят, то не дают ее в руки охотнику. Даже и при  усердной дрессировке нельзя рассчитывать на выдержку этих собак: искушение  погнаться за спугнутым зайцем для них совершенно непреодолимо. Все эти  недостатки немецких жесткошерстных легашей указывают на то, что по своим  внешним и внутренним особенностям эти собаки еще недалеко ушли от своих предков  – дворняжек.    

К числу длинношерстных охотничьих собак принадлежат также  водолазы, лучшим представителем которых, бесспорно, можно считать нью‑фаундлендскую  собаку  (С. f. extrarius terrae novae). Откуда и как появилась эта знаменитая  порода в Нью‑Фаундленде, достоверно неизвестно; несомненно только, что она  происходит от помеси нескольких других пород. По складу тела и огромному росту  она напоминает французскую мясничью собаку, которая, как известно, есть нечто  иное, как помесь большой борзой и легавой. Во всяком случае, в настоящее время  нью‑фаундлендская собака представляет вполне определенную породу. Внушительные  размеры, косматая, по большей части черного цвета, шерсть, еще более косматый  хвост с пучком длинных волос на конце и добродушное выражение морды – вот каков  облик этой собаки. Страсть к воде, при необыкновенном искусстве плавать, отвага  и сила – таковы внутренние ее качества. Спасение утопающих составляет, так  сказать, специальность этого благородного животного. О подобных подвигах нью‑фаундлендских  собак можно было бы написать целую книгу – до того их много; достаточно  сказать, что моряки нередко держат этих собак на судах в расчете на то, что в  критическую минуту один добрый ньюфаундленд может спасти весь экипаж. И действительно,  бывали примеры, что во время кораблекрушения собака приплывала с судна к берегу  с концом каната в зубах и выручала таким образом утопающих. Жители Нью‑Фаундленда  пользуются также необыкновенной силой этих собак, запрягая их в маленькие тележки,  а при случае – травят ими волка.    

К сожалению, в чистом виде эта порода поддерживается только  на месте ее происхождения; европейские же водолазы по большей части смешанной  крови. Одну из таких помесей представляют охотничьи, легавые водолазы .  В них, впрочем, еще в значительной степени сохранилась кровь их славных  родоначальников: та же длинная шерсть, те же склад тела и добродушное выражение  морды, тот же солидный, хотя в меньшей степени, рост. Происхождение их  сказывается также в искусстве плавать и в пристрастии к воде. На охоте за  болотной дичью, например, за утками, которых нередко случается стрелять на  глубокой воде, эти собаки положительно незаменимы. Их нисколько не смущает ни  дальность расстояния, ни холодная вода, ни густой тростник; лишь бы только  водолаз видел, как упала подстреленная птица, – и она будет доставлена  охотнику.    

По пристрастию к воде водолазом можно было бы назвать и пуделя  (С. f. extrarius genuinus), но это совсем особая по происхождению и складу тела  порода. Было бы излишним описывать наружность этой всем известной собаки;  заметим только, что хороший пудель должен быть или весь черный, или весь белый.  Необыкновенная сообразительность и память составляют постоянные качества этих  симпатичных собак. Достаточно взглянуть на их обширный, округленный череп,  чтобы a priori сделать верное заключение об их замечательном уме.  Действительно, нет собаки, которая так легко выучилась бы самым замысловатым  штукам, как пудель. Память его поистине изумительна: ему довольно только один  раз видеть местность, и он помнит ее целые годы. Пудель прекрасно различает  людей, запоминает, при каких обстоятельствах он встречался с тем или другим  лицом, отличает друзей и врагов своего хозяина, знает названия самых  разнообразных предметов, – словом, обнаруживает почти человеческую  смышленость. Интеллигентность этих собак в особенности сказывается в их  необыкновенном добродушии. Пудель не понимает, как можно бросаться на кого бы  то ни было без крайней необходимости. Если на него нападет другая собака, он не  даст себя в обиду, но никакое науськивание не заставит его напасть на собаку  или человека без особо уважительной причины. Удивленными глазами смотрит он в  таких случаях на своего хозяина, как бы желая сказать ему, за что, дескать, я  буду бросаться. Вообще, чем умнее и лучше пудель, тем менее он годен быть  сторожем.    

От помеси между пуделем, шпицем и испанской болонкой  произошли различные породы наших косматых болонок. Мы не станем  распространяться об этих столь любимых дамами собачках, так как они ни в каком  смысле не представляют особого интереса. Это в некотором роде выродки собачьего  рода, как в физическом отношении, так, особенно, в нравственном.    

Переход от охотничьих водолазов к гладкошерстным легавым  составляет сеттер. При складе тела легавой собаки эта порода имеет длинную  шерсть водолаза, от которого, однако, отличается прямым хвостом, с мягкой,  волнистой шерстью, свешивающейся вниз. Сеттера довольно охотно идут в воду и  вместе с тем обладают многими достоинствами настоящих легавых собак. Они  прекрасно ищут, делают стойки, подают дичь в руки охотника и вообще в  одинаковой мере годны как для полевой, так и болотной охоты.    

Идеалом охотничьей собаки, без всякого сомнения, следует  считать настоящих гладкошерстных легавых собак. Страсть к охоте развита в них  больше, чем у других пород. Будучи охотниками от рождения, они без всякого  понуждения и выучки идут в поле. Если легаш вырос у хозяина, не занимающегося  охотой, все‑таки он до конца дней своих сохраняет в себе врожденную страсть.  Стоит ему напасть на место, где держится хоть какая‑нибудь дичь, – он  начинает делать стойки, как старая опытная собака. Нередко легаши, тоскуя об  охоте, уходят в поле одни без хозяина и, поднимая там дичь, до некоторой  степени удовлетворяют свои охотничьи инстинкты. Поэтому‑то у этих собак чистота  породы имеет особенно большое значение: только чистокровный пес может быть  страстным охотником от рождения. Длинная и толстая, несколько морщинистая  морда, отвислые губы, широкие висячие уши, глаза, направленные вперед, гладкая  лоснящаяся шерсть и прямой хвост палкой – вот каков облик настоящих легавых  собак. Различные породы их, например, французские, немецкие легаши цвейноски и  проч., отличаются длиной ушей, складом тела, цветом шерсти и строением носа.  Страсть к охоте у этих собак развита настолько сильно, что при дрессировке их  труднее всего выработать у них выдержку, то есть отучить от попыток бросаться к  дичи без разрешения. Горячие собаки при виде подстреленной птицы дрожат от  избытка волнения, как в лихорадке; можно себе представить, как велико должно  быть для них искушение схватить дичь, но и тут хорошо воспитанные собаки  дожидаются, пока не получат приказания хозяина. Сколько надо силы воли и  выдержки для того, чтобы удержаться от инстинктивного движения к птице! Надо  совершенно переломить свою природу, и собака из послушания к человеку достигает  этого.    

Можно было бы привести бесчисленное множество примеров  необыкновенного ума легавой собаки, но кто их не знает? Кому не известны  случаи, когда легаш, привыкший к хорошей стрельбе своего хозяина и попавший в  поле с плохим стрелком, бросал его после нескольких промахов? Кто не знает хотя  бы нескольких примеров необыкновенной верности этих собак и их почти  человеческой сообразительности?! Все это хорошо известно охотникам. Нам кажется  нелишним здесь обратить внимание только на одну особенность чистокровных  легашей, – особенность, о которой почему‑то совсем не распространяются в  охотничьей литературе. Страсть к охоте у этих собак носит какой‑то особенный,  облагороженный, поистине спортсменский характер. Легаш любит охоту не из  кровожадности, не потому только, что ему доставляет удовольствие задавить птицу  или зайца; он любит ее, как спорт. И волк, равно как и всякий хищный зверь, от  природы – охотник, может быть, даже в большей степени, нежели легавая собака,  но их охота есть промысел, развивающий кровожадные инстинкты. Плохие породы  собак не могут окончательно отрешиться от этого инстинкта, унаследованного от  диких родичей. Совсем не то мы видим у легавых собак. В их отношении к охоте и  к дичи обнаруживается все благородство их страсти и какая‑то особая  интеллигентность. Среди охотников немало найдется таких, у которых рука не  дрогнет застрелить на охоте какую угодно крупную дичь, хотя бы оленя, но они не  в состоянии зарезать курицы. Подобно этим охотникам, и хороший легаш  чрезвычайно любовно относится к дичи; он ищет и берет ее только затем, чтобы  удовлетворить свою охотничью страсть. Лишь только птица поймана, у него  пропадают по отношению к ней всякие кровожадные инстинкты, – остается какая‑то  особая, чисто охотничья любовь. Известны случаи, когда легавая собака, поймав  после очень продолжительной погони подстреленного зайца, начинала искать у него  блох, не обнаруживая ни малейшей попытки задавить его.    

На гладкошерстных легавых собак по складу тела более всего  походят гончие  (С. f. grajus), которые, однако, отличаются меньшим  ростом, низкими ногами и приостренной мордой, – некоторые породы их этими  своими особенностями напоминают даже такс. По своим внутренним качествам гончие  совершенно негодны для подружейной охоты: специальность их – гон зверя сворой.  Они или ловят его, или, по крайней мере, замедляют его бег. Обыкновенно каждую  свору приучают к охоте на зверя какой‑нибудь одной определенной породы – или  только на коз, или исключительно на кабана и т. д. В противном случае  собаки, не приспособившиеся ни к какой определенной дичи, гонят зверя менее  успешно. Таким путем сложилось несколько пород гончих, из которых оленья собака  принадлежит к наиболее крупным. В настоящее время эта порода почти вывелась,  так как сами дикие олени исчезли почти всюду в Европе. При хорошем чутье оленьи  гончие отличались замечательной быстротой бега; в этом отношении они мало  уступали борзым, которые вместе с кровяной собакой и были, по‑видимому,  родоначальниками оленьих собак.    

Из английских пород гончих более других распространены лисьи  собаки  (С. f. sagax vulpicapus). Эта порода, несмотря на короткие ноги,  славится не по росту быстрым бегом. Вместе с тем лисьи гончие очень умны,  обладают тонким чутьем и какой‑то безрассудной храбростью. В них как бы  сосредоточиваются качества многих собак, что весьма естественно, так как лисья  гончая получена от смешения очень разнообразных пород.    

Ищейка  представляет из себя самую мелкую породу  гончих. Своими очень короткими ножками и маленьким ростом она несколько  напоминает таксу и составляет как бы переход к этой породе. Трудно поверить,  чтобы коротконожка‑ищейка могла быстро бегать; между тем она очень успешно  ловит зайцев. Хотя в отношении проворства она и уступает борзым, но зато  превосходит их умом, тонким чутьем и ловкостью; ищейка лучше борзой  предусматривает все увертки и прыжки зайца, она не позволяет ему провести себя,  и в результате охота этих маленьких собак оказывается не менее успешной, нежели  гон борзых. К сожалению, в настоящее время эта превосходная порода в чистом  виде, без примеси посторонней крови, составляет большую редкость.    

Самая оригинальная и наиболее уклонившаяся от диких родичей  порода бесспорно – таксы  (С. f. vertagus). В самом деле, ни у одного  представителя всего семейства собак, считая в том числе и диких животных,  например лису, песца, корсака и других, мы не встречаем такого длинного тела на  таких коротких, выгнутых ножках. По странной форме своего туловища таксы скорее  напоминают различных животных из семейства куниц. Происхождение этой породы  совершенно неизвестно; есть только некоторые основания думать, что  первоначально она была получена в Испании.    

     

Таксы отличаются умом, выносливостью, а  храбрость этих маленьких животных просто изумительна; броситься на кабана для  них самое обыкновенное дело. Однако при всех достоинствах таксы обладают и  неприятными чертами характера: они драчливы, хитры и непослушны; на охоте в  особенности досаждает их манера съедать пойманную дичь. Необыкновенное  искусство выгонять животных, живущих в норах, составляет специальность такс. В  этом отношении они положительно незаменимы. Жертвой их делаются не только лисы,  но и барсуки, хотя эти последние звери значительно больше таксы. Немцы называют  эту породу барсучьей собакой , Dahshunde, откуда и произошло русское  название таксы. Благодаря длинному, тонкому телу для таксы не составляет  большого труда залезть в лисью или барсучью нору; в случае, если нора слишком  узка, собака своими вывернутыми, короткими и сильными ножками очень скоро  сумеет устранить это неудобство. Быстро, как крот, начинает она рыть землю и не  оставляет этой работы, пока не доберется до зверя. Случается, что такса  вырывает барсука вдвое больше себя, но это нисколько не смущает собаку. Азарт  ее растет с каждым аршином пройденного по норе пути, так что, когда такса  доберется до предмета охоты, она уже не разбирает ничего: будь тут медведь или  волк, ей все равно, а тем менее ее могут испугать барсук или лиса. С безумной  храбростью бросается такса на свою жертву и, несмотря на отчаянное  сопротивление зверя, выгоняет его из норы, вцепляется в него и держит до тех  пор, пока его не прикончит охотник.    

Кроме наших обыкновенных,  гладкошерстных такс, существует еще косматая шотландская порода этих собак, а  также выдровые таксы, употребляемые, как показывает само название, для охоты на  выдр. Само собой разумеется, что эта охотничья порода отличается уменьем хорошо  плавать.    

     

Совершенно особняком от описанных выше пород стоят  знаменитые сен‑бернардские собаки  (С. f. extrarius St.‑Bernandi),  происшедшие, как полагают, от помеси датского дога с английской овчаркой.  Большим ростом и длинной шерстью они несколько напоминают водолаза, но  отличаются от него более высокими ногами, менее длинными ушами и короткой,  широкой мордой. Если нью‑фаундлендского водолаза можно назвать морской собакой,  то сен‑бернардские собаки вполне заслуживают названия горных. Родина их –  горный перевал, где помещается монастырь св. Бернарда, находящийся на высоте  около 8000 фут. над уровнем моря. Благодаря возвышенному положению, климат этой  местности суровее, нежели Лапландии: 8–9 месяцев холодной, многоснежной зимы  сменяется здесь коротким летом, в середине которого нередко идет снег. Метель,  буря и туман следуют здесь друг за другом, так что за целый год ясных и тихих  дней можно насчитать не более десятка. Близ перевала от одних только снежных  лавин погибает ежегодно по нескольку человек; немало их проваливается в  пропасти или умирает с голода, заблудившись в скалах, благодаря непроницаемому  туману. Подобных жертв было бы много больше, если бы не сен‑бернардские собаки.  Своим превосходным чутьем они отыскивают засыпанного снегом путника; если в  силах, то отрывают его и немедленно дают знать о своей находке в монастырь.  Число спасенных таким образом людей очень значительно. Достаточно сказать, что  одна только собака, Барри, – правда, знаменитая в летописях  монастыря, – вырвала из когтей смерти более 40 человек. В настоящее время  первоначальная порода сен‑бернардских собак, столь знаменитая по своим  подвигам, перевелась окончательно; собаки, ныне живущие при монастыре, имеют  только слабое сходство с прежними, отличаясь от них прежде всего меньшим  ростом.    

Всех вообще домашних собак делят на 7 след. групп: 1) борзые   (Canis familiaris grajus), 2) доги  (С. f. molossus), 3) таксы   (С. f. vertagus), 4) легавые  (С. f. sagax), 5) болонки  (С. f.  extrarius), куда, кроме собственно болонок и пуделей, относятся с. – бернарды   и нью‑фаундленды , 6) пинчеры  (С. f. gryphus) и 7) собственно  домашние  (С. f. domesticus), как‑то – овчарки, шпицы и собаки северных  инородцев.     

Нам остается теперь сказать несколько слов о двух первых  группах. Борзые собаки имеют худощавое, поджарое туловище с широкой грудью,  острую, вытянутую морду, тонкие, высокие ноги и довольно длинные, острые, полустоячие,  лишь на конце свешивающиеся уши. Такое телосложение обусловливает и основные  свойства этих собак: остроту слуха и зрения (при довольно слабом обонянии) и  быстроту ног. Окраска шерсти – рыжевато‑желтая, у некоторых – пегая. Что  касается душевных качеств, то борзая отличается от других собак известным  эгоизмом: она легко привязывается ко всякому, кто хорошо обращается с нею, или,  вернее, ни к кому не привязывается и даже иногда изменяет своему хозяину. К  другим собакам она так же равнодушна, как и к человеку, и если вступает в  драку, никогда не щадит слабейших себя противников, как это делают другие,  более благородные родичи ее. В Европе эту породу употребляют для особой охоты  («с борзыми») на зайцев, в Африке же и в Малой Азии, помимо этого, она несет и  сторожевую службу, отгоняя от человеческих жилищ ночных хищников (гиен, шакалов  и пр.), даже справляясь с леопардом. Неудивительно, что жители Сахары так  дорожат борзыми, что составили поговорку: «Хороший сокол, быстрая собака и  благородный конь более ценны, чем двадцать жен». Арабские борзые незаменимы при  охоте за антилопами; и жители пустыни всячески заботятся о них, балуют,  увешивают украшениями и пр. Араб разговаривает со своим четвероногим другом,  как с человеком, стыдит его в случае неудачи охоты, обращается с просьбами и  пр. «Когда хозяин после нескольких дней отсутствия возвращается домой, –  говорит генерал Дома, – борзая с радостным лаем выбегает из палатки,  вскакивает ему на седло и всячески ласкается к нему. Араб же говорит ей: «Извини,  друг, что я оставил тебя одного, но это было необходимо; сейчас мы поедем с  тобой на охоту, и ты поможешь мне добыть свежего мяса, из которого и сам  получишь свою долю». Собака словно понимает это и отвечает новыми ласками.  Вообще арабская борзая – верный друг человека, и потому смерть ее считается  горем для всей семьи.    

     

Самой красивой из борзых следует  считать итальянскую собачку, или левретку, грациозное создание не выше  40 см и не более 3 кг весом. По форме и окраске она – типичная  борзая, но нигде не употребляется для охоты, а служит комнатной собакой и, как  все они, скоро делается капризной и изнеженной. Из северных борзых типична  также шотландская, или волчья, борзая, с длинной, густой шерстью, довольно  привязанная к хозяину, но не терпящая других собак. Напротив, голая африканская  собака может считаться выродком своей породы; зато она прекрасная гончая.    

     

Из второй группы, догов, нужно прежде всего отметить  довольно редкую теперь породу – датских догов , стройных, красивых  животных, с тонкими ногами, гладким хвостом, довольно острой, но менее, чем у  борзых, мордой и большими выразительными глазами. Окраска – желтая, иногда с  черным (на голове).    

Теперь чаще разводят близкого родича и потомка – немецкого  дога  (называемого еще ульмским). Цвет его короткой, густой шерсти –  черный, бурый или светло‑желтый, иногда с темными полосами; довольно большие,  высоко сидящие уши большей частью обрезаются. Эта порода очень привязчива, но,  наряду с этим, часто проявляет злобный характер, делающий пребывание ее в доме  невыносимым.    

Ирландский дог , или мастиф , имеет более  толстое, коренастое туловище, с широкой грудью, округленную голову с тупой  мордой и отвисшими губами и довольно длинный хвост; окраска – чалая или  буровато‑желтая. Порода эта очень храбрая и смелая, так что ее можно  употреблять при охоте на медведей, волков и кабанов. К хозяину мастиф привязан,  но к чужим всегда относится враждебно. Похожи на них по характеру и виду и молосские  доги  (родом из Англии), только верхняя губа у них отвисает меньше, так что  зубов не прикрывает. Молосских догов меньшего роста и обыкновенно тигровой  масти называют бульдогами , или боксерами . Они считаются  яростными, непривязчивыми и малопонятливыми животными. Их злобным нравом и  страшной силой испанцы пользовались при покорении Мексики для борьбы с  туземцами, а после, на Кубе и Ямайке, при помощи их выслеживали беглых негров.  Наконец, самым маленьким бульдогом и вместе карикатурой собаки является всем  известный безобразный мопс , почему‑то и теперь еще заслуживающий любовь  многих барынь. Гораздо умнее черный косматый тибетский дог , большая  собака внушительного вида с грозным выражением, несущая на родине сторожевую  службу.    

Из других групп домашних собак нужно еще упомянуть об оригинальных  пинчерах . Эти сметливые, ловкие, веселые создания – прирожденные охотники.  Особенно охотно ловят они крыс, мышей, кротов и вообще мелких роющих  млекопитающих. Их две породы – гладкошерстные, собственно крысоловы и мохнатые,  так называемые пинчеры‑обезьяны. Первые походят на такс, но имеют довольно высокие  прямые ноги и стоячие или только на конце свешивающиеся уши; шерсть – темного  цвета.    

В заключение статьи о домашних собаках нельзя не обратить  внимания на тех представителей этого вида, которые, по‑видимому, уже давно  одичали. Таков динго , или варрагал  (Canis dingo), живущий в  диком состоянии в лесах и степях Австралии. Судя по тому, что, за исключением  некоторых рукокрылых и мелких грызунов, динго – единственное австралийское  млекопитающее, не принадлежащее к типичным животным этого материка – сумчатым и  птице‑зверям, нужно полагать, что это – та же домашняя собака, только одичалая.    

     

Динго достигает величины овчарки  среднего роста. Тело его приземистое, голова большая, с тупой мордой, стоячие  уши на конце закругленные, ноги короткие; не очень густой мех – бледно‑желтовато‑рыжего  цвета. Считаясь врагом домашних животных, особенно овец, динго усердно  преследуется колонистами и потому, наученный горьким опытом, всячески избегает  человека. По образу жизни и привычкам он напоминает более лисицу, нежели волка;  днем прячется, а ночью выходит на добычу небольшими сворами, вероятно, одной  семьей.    

Эта одичалая собака долго признавалась  неспособной к приручению, однако позднейшие опыты опровергли ошибочность этого  мнения. Некоторым лицам вполне удавалось превратить его в домашнюю собаку,  причем, удивительно, пленники научались и лаять по‑собачьи, тогда как дикие  динго только воют или хохочут, вроде шакалов.    

От одичалых динго нужно отличать  бродячих собак, которые хотя также не знают хозяев, но все‑таки живут в некоторой  зависимости от человека. Бродячие собаки очень обыкновении в Константинополе и  городах Востока, особенно в Египте, где в каждом местечке их целые стаи. Они  исправляют обыкновенно обязанности санитаров, поедая падаль и разные пищевые  отбросы, и пользуются широким покровительством турок и египтян. Каждая стая  имеет обыкновенно свой участок, который всячески охраняет от посягательства  других собак.    

     

Другой обширный род семейства Canidae образуют лисицы   (Vulpes). Они имеют такие же зубы, как собаки и волки, но отличаются от них  более длинным туловищем, очень острой мордой, немного вкось расположенными  глазами с продолговатым зрачком, короткими ногами и длинным, пушистым хвостом.  Типом этих животных может служить наша обыкновенная лисица.    

Едва ли какое‑нибудь животное может похвастаться такой  известностью и такой дурной славой, как лисица, которую обыкновенно считают  олицетворением лукавства, хитрости, коварства и даже некоторого удальства. В  народе ходит о ней множество рассказов; баснописцы отводят ей почетные места в  своих произведениях. В итоге это животное является так хорошо описанным и  изображенным, что даже ребенок, никогда не видевший живого зверя, сразу узнает  его на картине или по описанию. «Лисья физиономия» вошла даже в поговорку.    

И замечательно, что лиса сохраняет свою типичную физиономию  на всем громадном пространстве, обитаемом ею. Уже обыкновенная лисица   (Vulpes vulgaris) живет в большинстве стран северного полушария, именно, во  всей Европе, Северной Африке и Западной и Северной Азии. Если же сюда  присоединить полярную лисицу, или песца (V. lagopus), живущего на Крайнем  Севере Старого и Нового Света, – степную лисицу, или корсака   (V. corsac), населяющую азиатские степи, начиная от Каспийского моря до  Монголии, – луговую лисицу Северной Америки, – североафриканскую  лисичку, фенека  (V. zerdo), – если, далее, прибавить американскую  серую лисицу (V. cinereo‑argentatus), наконец, если упомянуть еще о широконосой  лисице  (Otocion Lalandii), обитающей на юге Африки, – если,  повторяем, собрать всех лисиц, то окажется, что они населяют весь свет, от  полюсов до тропиков. Все эти виды настолько сходны между собой по наружности,  что во всех их сразу признаешь лисиц. Различие, вообще говоря, заключается лишь  в окраске меха, которая приспособлена у них к цвету окружающей местности. Так,  наша обыкновенная лисица покрыта серовато‑рыжим, несколько впадающим в чалый  цвет мехом, который прекрасно подходит к разнообразным местностям, где живет  она: к лесу, вересковым полянам, скалам и хлебным полям; полярная лисица  покрыта белым мехом; африканские фенеки имеют мех, подходящий к цвету песка, и  т. д. Есть, конечно, некоторая разница и в организации, но она  несущественна (напр., большие уши фенеков). Сходство всех лисиц проявляется  также в образе их жизни, привычках и нравах. Ввиду этого мы опишем прежде всего  обыкновенную лисицу как характерного представителя своего семейства.    

Наша лисица устраивает свое логовище с замечательной  осторожностью. «Обыкновенно оно состоит из глубокой норы с несколькими  выходами, которая помещается между корнями, под камнями, под кучами хвороста, в  дуплах деревьев и пр. Здесь она проводит свое время при ненастной погоде, здесь  же выкармливает своих детенышей. В случае же хорошей погоды лисицы целыми днями  пропадают из своих логовищ в поисках добычи. Последняя состоит из всевозможных  животных, начиная с молодой косули и кончая майским жуком, чаще же всего лисица  питается полевыми мышами, домашними и дикими птицами, но не брезгует и  дождевыми червями; наконец, с большим удовольствием лакомится сладкими грушами,  сливами, виноградом и другими ягодами. В поисках пищи она проявляет такую  хитрость, такое уменье сообразоваться с обстоятельствами, что вполне  оправдывает сложившуюся свою репутацию.    

«Лисица – хитрое, злое, осторожное и вонючее животное, –  говорит Геснер, – она хитро и неторопливо переворачивает ежа и мочит ему  голову, отчего тот сразу задыхается. С зайцем она долго хитрит, чтобы вдоволь  позабавиться над ним. А птиц она легко ловит на следующую удочку: притворившись  мертвой, она растягивается на траве, а когда глупые пернатые, движимые  любопытством, слетаются к ней, она ловко вцепляется в них. Маленьких рыбок она  ловит при помощи хвоста, который опускает в воду, наподобие удочки; когда рыбки  запутаются в его длинных волосах, она вытаскивает его на берег и, отряхнувшись,  подбирает добычу…»    

И это совершенно справедливо: про ум лисицы ходит  бесчисленное множество рассказов, так что сомневаться в их достоверности  невозможно.    

Некто С. Джон рассказывает про такой случай. Однажды рано  утром он вышел в поле и заметил большую лисицу, спокойно пробиравшуюся вдоль  изгороди хлебного поля, где паслось несколько зайцев, привлекших ее внимание.  Поразмыслив немного, хитрый зверь остановился на следующем плане. Осмотрев дыры  в изгороди, он выбрал как раз ту именно, через которую, видимо, чаще всего  входили и выходили зайцы, и улегся как раз подле нее в позе кошки,  подстерегающей мышь. Мало того, лисица осторожно принялась рыть яму, откидывая  песок по одну сторону засады, как бы желая загородить себя от зайцев. Это дело,  видимо, так занимало ее, что она и не заметила постороннего свидетеля этой  сцены, стоявшего наготове с ружьем. Все внимание ее было устремлено на поле,  куда она беспрестанно заглядывала, словно желая убедиться, тут ли еще зайцы.  Наконец, ямка была выкопана. Она залегла в нее и принялась терпеливо ждать…  Прошло некоторое время. Солнце стало подниматься над горизонтом; зайцы начали  покидать поле. Несколько их прошло довольно далеко от засады: лисица и не  пошевелилась. Но вот двое косых бросились как раз в ту дыру, около которой  лежала лисица. Она моментально выскочила, с быстротой молнии поймала и  придушила одного зайца, но тут выстрел из ружья уложил ее на месте.    

Еще хитрее лисица вытаскивает приманку из капкана, не  попадаясь при этом в сам капкан. Приведем выдержки из Коуча.    

«Если случится, что кошка польстится на приманку и попадет в  лисий капкан, то лиса непременно съест и кошку и приманку: она бесстрашно  приближается к капкану, потому что хорошо знает, что теперь он безвреден для  нее. Сравните с этой смелостью ту невероятную осторожность, с какой подходит  животное к расставленному капкану с нетронутой приманкой. Дитриху фон Винкель  посчастливилось однажды ранним вечером наблюдать одну лисицу. Несколько дней  перед тем эту лисицу подманивали в капкан приманками, и всякий раз, как лисица  съедала приманку, она садилась и махала от удовольствия хвостом. Чем ближе она  подходила к капкану, тем дольше не решалась брать приманки и тем чаще описывала  круги вокруг капкана. Дойдя до самого капкана, она прилегла к земле и минут  десять, по крайней мере, смотрела на приманку; потом раза 3–4 обежала ее  кругом, остановилась, вытянула переднюю лапу, но не тронула приманки; затем  настала новая пауза, в течение которой лиса неподвижно рассматривала приманку.  Наконец, как бы в отчаянии, она бросилась на соблазнительный кусок и была  поймана за шею».    

Ромэнс со своей стороны прибавляет следующее:    

«Один охотник – поставил для лисиц ловушку, состоявшую из  заряженного ружья, которое было укреплено на стойке и направлено на приманку.  От курка к приманке был проведен шнурок, так что, взявшись за приманку,  животное само спускало курок и совершало самоубийство. Шнурок, соединявший  приманку с курком, покрывался снегом. Тем не менее на такую ловушку попалась  только одна лисица, все же прочие вполне благополучно для себя съедали  приманку. После оказалось, что они, подходя к ловушке, или перекусывали шнурок  подле самого курка, или прокапывали в снегу ход к приманке, под прямыми углами  к линии огня, так что ружье хотя и стреляло, но заряд летел мимо».    

Благодаря своей хитрости, а также уменью быстро бегать,  влезать на деревья и легко плавать, лисица счастливо избегает своих  четвероногих врагов и пернатых (волка, собак, орлов, и т. д.), но от  человека ее не спасает ничто. Высоко ценя теплый красивый мех, особенно  полярных лисиц, человек неустанно охотится на бедного зверя всеми средствами.  Тут идут в ход и капканы, и ружья, и сети, и отрава… Словом, человек не  пренебрегает ничем, чтобы овладеть лисицей.    

Иногда лисиц ловят и живьем, но они отличаются вообще  необщительным характером, нелегко делаются ручными и плохо уживаются с другими  зверями, хотя, пойманные молодыми, они могут немного привыкнуть к человеку.    

     

Егерь, бывший смотритель Венского  зоологического сада, рассказывает такую истерто об одной лисице.    

«Кума‑лиса, героиня басен и сказок, в  зоологических садах играет довольно жалкую роль. Так как этот хищник нелегко  поддается правильному воспитанию и ему невозможно предоставить известного  простора, то его запирают в отдельную клетку, что, конечно, тяжело отзывается  на нем. После нескольких неудачных попыток вырваться на свободу, лисица  равнодушно мирится со своей судьбой. Она целыми часами сидит, погруженная в  глубокую задумчивость, и с философским стоицизмом переносит неволю… Желая несколько  поразвлечь ее, я раз пустил ее в клетку с медведями. В первые минуты она, по  всей вероятности, чувствовала себя так же неловко, как изысканно одетый  городской франт среди деревенщины. Но, решив про себя, что трусить нечего, она,  с кокетством франта, оправляющего галстук, отряхнула свой пушистый мех и, за  неимением монокля, уставилась собственными глазами на четырех неуклюжих  пентюхов, в обществе которых она очутилась. Между тем хозяева клетки, движимые  естественным любопытством, стали поочереди подходить к гостю и обнюхивать его.  Пока дело ограничивалось этим, лисица с невозмутимым спокойствием выдержала  этот осмотр. Но когда медведи пошли дальше и с подозрительным видом  приближались к ее морде, она проводила им зубами по носу, давая этим знать, что  с ней нельзя шутить. И чудакам хотелось, видно, убедиться в этом, чтобы всем  уйти с расцарапанными носами. Такой урок образумил их. С сердитым ворчанием они  удалились от храброго гостя и предались другим занятиям… Через несколько дней,  оставленная своими хозяевами в покое, лисица совершенно освоилась со своим  новым помещением и чувствовала себя совершенно как дома. При своей степенности  она не считала нужным вступать с медведями в более близкое сношение, а эти  последние и подавно заблагорассудили оставить гостя в покое. Мало того, лисица  как бы относилась презрительно к своим косматым товарищам. Не стесняясь их  присутствием, она залезала на их дерево, а когда туда поднимался медведь, она  хладнокровно прыгала ему на спину, а оттуда на пол. Зимой, когда морозы стали  давать себя чувствовать, она преспокойно забиралась среди храпевших мишек,  словно это были меховые мешки, и те, не желая заводить ссоры, беспрекословно  переносили это…»    

Вышеупомянутая полярная лисица, песец,  или каменная лисица  (Vulpes lagopus) (до 95 см длины), отличается  короткими кругловатыми ушами, низкими ногами, очень пушистым, густым хвостом и,  наконец, особенной окраской меха, который летом бывает землисто‑серого, а зимой  – чисто белоснежного цвета. Встречается и голубоватая разновидность, мех  которой особенно ценен. Местом обитания их служат страны дальнего севера  Старого и Нового Света; пищей же главным образом мыши и пеструшки; однако  полярные лисицы не гнушаются и другой пищи, какая подвернется, напр.,  куропаток, морских птиц и т. п. Живут эти животные местами в норах,  местами – просто в расщелинах скал. Европейский песец, должно быть наученный  горьким опытом, всячески избегает человека; напротив, гренландский всюду  следует за ним в надежде поживиться чем‑нибудь от него. Иногда эти животные  становятся так нахальны и неотвязчивы, что забираются в жилища и буквально рвут  из его рук мясо. Чтобы сохранить от них съестные припасы, последние нужно  зарывать глубоко в землю или снег, да еще придавить камнями это место; иначе  песцы тотчас отроют его. Так ведут себя песцы до тех пор, пока не успеют  достаточно ознакомиться с коварством человека; тогда, напротив, они делаются  крайне пугливы и бегут при одном виде его. Пойманные молодыми, они скоро  приручаются.    

Степная лисица, или корсак   (V. corsac), живущая по степям, на пространстве от Каспийского моря до  Монголии, немного выше обыкновенной, имеет более короткий хвост и кругловатые  зрачки; длина его – до 60 см, а хвост – 35.    

Пустынная лисица , или фенек   (V. zerdo), отличающаяся своими большими ушами, самая маленькая из всех лисиц:  длина ее не превышает 65 см, а хвост длиной около 20 см. Днем это  красивое животное прячется в своей подземной норке, а с закатом солнца  отправляется на добычу; ест оно все: и яйца, и птиц, и насекомых, и тушканчиков.  Живет на севере Африки.    

Оба вида легко приручаются, конечно, в  молодом возрасте.    

В Сев. Америке, в южных штатах, водятся  свои виды лисиц: серая лисица  (V. cinereo‑argentatus), отличающаяся от  обыкновенной более короткими ногами и соразмерно длинным хвостом; длина ее тела  доходит до 1 м, из которого до 40 см приходится на хвост. Цвет ее  шерсти серый, со своеобразным налетом, зависящим от серебристо‑серых и черных  волос. В противоположность своим сородичам серая лисица не имеет неприятного  запаха.    

Наконец, последний вид – широконосая  лисица  (Otocyon caffer), живущая в Южной и частью в Восточной Африке,  отличается от других лисиц большим количеством зубов (до 48), короткой головой  с острой мордочкой и очень длинным хвостом (при длине туловища в 60 см,  хвост ее – 30 см); мех ее темный или бурый, с зеленоватым налетом.  Питается не только мелкими животными, но и медом, а также сладкими плодами;  запаха точно так же не выделяет. По своему нраву это – очень ловкое и хитрое  животное; к приручению также способна.    

     

Последнее семейство отряда хищных представляют медведи   (Ursinae), оригинальные животные, которые можно узнать с первого взгляда. У  больших представителей этого семейства туловище короткое и толстое, у маленьких  – иногда стройное; голова овальная, сидящая на короткой и толстой шее; уши  короткие, глаза сравнительно маленькие; ноги не очень длинны; почти голые  ступни на всех ногах имеют по 5 пальцев, снабженных невтяжными и потому  притупленными когтями; зубов 36–40, причем резцы довольно мелки, а плотоядный  зуб слаб и у некоторых видов даже отсутствует, настоящие коренные – очень тупы.  Язык у медведей гладкий, желудок – в виде простого мешка; толстая и тонкая  кишки почти не отличаются одна от другой; слепой кишки нет.    

     

Водятся медведи во всей Европе, Азии и  Америке, а также на сев. – зап. Африки, как в холодных, так и в жарких  странах, как на высоких горах, так и на берегу Ледовитого океана. Одни виды  предпочитают сырые места, другие – сухие, а северные медведи совершают далекие  путешествия на льдинах. Большая часть медведей живут одиноко, но некоторые  соединяются в общества. Одни роют себе норы в земле, другие живут в пещерах или  дуплах, полярные же не имеют постоянных пристанищ. Почти все медведи – ночные  животные и выходят на добычу лишь после заката солнца. По способу питания  медведей смело можно назвать всеядными, однако они более всех Остальных  хищников способны питаться исключительно растительной пищей: они едят не только  плоды и ягоды, но и зерна хлебных злаков, сочные травы, древесные почки и пр.;  из животных же потребляют всех, кто попадается им, начиная с насекомых и рыб и  кончая птицами и мелкими млекопитающими. Иногда, мучимые городом, они причиняют  большой ущерб человеку, нападая на его домашний скот; против самого же человека  они идут только тогда, когда их раздражат, испугают или ранят.    

Движения медведей ошибочно считают  медленными и неуклюжими; большие виды, действительно, двигаются не особенно  быстро и ловко, но зато могут долго бежать, маленькие же – очень проворны. При  ходьбе они обыкновенно опираются на всю ступню; почти все хорошо лазают, а  некоторые и отлично плавают.    

Из внешних чувств у медведей лучше  всего развито обоняние; напротив, осязание почти совсем не развито; прочие же  чувства довольно хороши. Что касается умственного развития этих животных, то  его нельзя считать особенно высоким, хотя некоторые виды и понятливы и умны. К  приручению медведи вполне способны, но в старости делаются злыми и  раздражительными, так что держать у себя дома взрослых медведей всегда опасно.  Свое расположение духа медведь выражает различными интонациями голоса, глухим  ворчанием, фырканьем или мурлыканьем, а иногда – звуками, похожими на хрюканье,  свист и даже лай.    

Живущие на севере виды, за исключением,  впрочем, белого медведя – вечного бродяги, с наступлением зимы удаляются в свои  берлоги и почти ничего не едят, однако не впадают в непробудную «спячку», а  скорее дремлют в полусознательном состоянии.    

     

Все довольно богатое видами семейство медведей  (Ursinae) можно разделить на 3 группы. К первой группе, заключающей в себе 2  рода – собственно медведей  и губачей , относятся самые крупные  виды, с длинной, заостренной мордой, маленькими глазами, сравнительно длинными  ногами, пятью пальцами на лапах, вооруженных тупыми, невтяжными когтями, голыми  ступнями, обрубленным коротким хвостом и густой косматой шерстью; зубов у них  42, по формуле 3 @x 2 @x 4 @x 1 @x 3 @x 2 @x 4 @x 2. Вторая группа, так  называемые кошковидные медведи , составляющие переход от больших  медведей к виверрам, имеют лапы, похожие на кошачьи, с покрытыми шерстью ступнями  и отчасти втяжными когтями; зубов 3‑40. Наконец, третья группа заключает в себе  маленьких американских медведей; зубов у них 36–40.    

Самый известный из первой группы, да, пожалуй, и из всего  семейства – обыкновенный бурый медведь  (Ursus arctos). В самом деле,  кто из нас не увлекался в детстве рассказами про этого добродушного,  простоватого зверя, кто не смеялся от души над его недогадливостью и  неловкостью?! Благодаря этим рассказам, все настолько ознакомились с типичной  наружностью медведя, что описывать ее значило бы повторять давно всем  известное. Мы и не станем описывать наружность медведя, а заметим только, что  он сохраняет свою типичную физиономию во всей обширной области своего  распространения – от Испании до Камчатки и от Лапландии и Сибири до Атласских  гор, Ливана и восточной части Гималаев. Встречаются, конечно, небольшие  уклонения от общего типа (рыжий медведь, чалый – сирийский, атласский и др.),  но они – не существенны*    

*Кроме того, в Европе различают 2 разновидности бурого  медведя: 1) стервятник, с длинными, высокими ногами, продолговатым телом,  длинной головой, высоким лбом и заостренной мордой; гладкая шерсть его – чалого  или сероватого цвета, и 2) муравейник, с толстыми, короткими ногами, широким  телом, широкой плоской головой и короткой мордой. Но эти различия еще не  установлены точно.    

В общем бурый медведь представляет солидную фигуру – около  сажени и больше длиной, при полутора аршинах высоты; весит он иногда до 20  пудов. При первом взгляде на эту грузную тушу кажется, что видишь перед собой  самое неуклюжее и косолапое животное. Однако такое заключение было бы крайне  ошибочно. Несмотря на свою кажущуюся неловкость, медведь выказывает, в случае  нужды, замечательное проворство и прыткость. Он отлично бегает, так что только  быстроногие косули, олени и серны могут избежать его когтей. Далее, он  превосходно взбирается на гору, чему способствует длина его задних ног; с горы  же спускается медленно, так как иначе может легко перекувырнуться через голову.  Кроме того, он недурно плавает, искусно лазает на деревья и, наконец, несмотря  на грузность своего тела, легко может делать огромные, двухсаженные прыжки. При  такой ловкости лесной богатырь обладает и соответствующей силой. Один медведь  взял в передние лапы еще трепещущую корову и перенес ее через ручей в лес;  другой – вытащил из ямы, в которую свалился, еще живого взрослого лося, весом  около 20 пудов, и протащил его с полверсты. Нужно прибавить ко всему этому  необыкновенную остроту обоняния и слуха, и мы поймем, что медведь является для  человека довольно опасным противником.    

Он был бы и еще опаснее будь он кровожаден и хитер. К  счастью, наш богатырь отличается рыцарским характером, чуждым всякого коварства  и лжи. Не умея лукавить, он добивается своего открытой силой и не прибегает к  бесполезной жестокости, подобно волкам. В основе медвежьего характера лежит  полная флегматичность и любовь к покою. Только выведенный из себя, он приходит  в сильное бешенство; обыкновенно же, при встрече с человеком, он или не  обращает никакого внимания на слабосильного обладателя земли, или сам спешит  убежать от него.    

Одна крестьянка несла обед своему мужу, занятому в лесу  работой. Вдруг навстречу ей попался косолапый богатырь. Крестьянка в ужасе  бросила бывшую у нее в руках корзинку и с криком бросилась назад, в деревню. А  медведи, – это была медведица с двумя медвежатами, – со свойственным  им любопытством сейчас же стали обнюхивать и осматривать незнакомый им предмет.  Наконец, почуяв съедобное, они запустили свои лохматые лапы внутрь и потащили  пироги, хлеб и горшки с кушаньем, приготовленным для дровосека… Очистив все,  они флегматично отбросили корзину, а сами не торопясь поплелись в лес, не  обратив ни малейшего внимания на перепуганную женщину, которая в это время во  всю мочь неслась к опушке леса…    

Случается и так, что медведь натыкается на какую‑нибудь  собирательницу грибов или ягод. Но и тут все дело ограничивается тем, что он  отнимает собранное, а человека оставит в покое.    

Такое миролюбие нашего медведя объясняется исключительно его  питанием. Из всех медведей это он больше других заслуживает названия всеядного.  Целыми месяцами он довольствуется растительной пищей: всходами ржи и овса,  почками деревьев, желудями, ягодами, грибами. Но больше всего он любит мед, из‑за  которого ему приходится переносить большие страдания: ужаленный пчелами, он  ревет от боли, катается по земле, старается лапами сорвать мучителей, но  убегает только тогда, когда ему становится окончательно невтерпеж. Однако  полученные уроки никогда не отбивают у него охоты к любимому лакомству, ради  которого медведь готов на все.    

Пока растительная пища в изобилии попадается медведю, он  довольствуется ею. Но в случае ее недостатка и раз попробовав мяса животных, он  становится хищником в полном смысле этого слова, особенно страшным для домашних  животных. Его вполне основательно считают злейшим врагом лошадей, коров и  т. п.    

Один охотник, Бекман, рассказывает, как медведь нападал на  пасущихся лошадей. Раз несколько лошадей паслись в болотистой чаще, на глазах у  сидевшего в засаде охотника. Вдруг из чащи выскочил медведь и стал осторожно  подкрадываться к лошадям. Те, почуяв его, поспешно пустились в бегство. Тогда  он, отбросив всякую осторожность, могучими прыжками бросился вдогонку, догнал  одну, ударом лапы повалил ее на землю и растерзал грудь. Потом, заметив, что  другая лошадь хромает и потому не может быстро бежать, он побежал за ней,  бросив свою добычу, скоро настиг ее и умертвил так же, как и первую.    

Отведав мяса, медведь теряет свой добродушный нрав и  делается очень кровожадным. Один медведь в Киевской губернии, пробираясь в июле  1871 г. с юга на север, зарезал в течение дня до 23 штук рогатого скота,  причем не пользовался мясом ни одной своей жертвы.    

Охота изощряет все способности медведя: он делается ловким,  подвижным, приучается подкрадываться к своим жертвам и прибегает к разным  хитростям. Обыкновенно он ожидает свою жертву где‑нибудь в засаде, под низко  растущей сосной, прикрытый молодым ельником или ивняком, в высокой траве и в  камышах. Отсюда, выждав удобный момент, он стремглав бросается к жертве и сильным  ударом по спине старается свалить ее с ног. А иногда он привлекает некоторых  животных, напр., лосей, подражая их крику. Многие охотники говорят, что медведь  питается и падалью. По крайней мере, в Сибири часто бывает, что во время падежа  скота крестьяне закопают своих павших животных, а медведи откопают их, чтобы  утолить свой голод.    

Нагуляв себе в продолжение лета и осени тело и жиру (иногда  до 8 пуд. одного жиру), с приближением зимы медведи приготовляют себе берлогу в  какой‑нибудь пещере, или в дуплах деревьев, или в лесной чаще. При этом одни из  них прямо спешат на место и здесь располагаются, другие направляются к  логовищам по обходным дорогам, третьи, – обыкновенно старые, опытные  медведи, – любят перед залеганием в логовище кружить около него или добираться  большими прыжками взад и вперед. А иногда наиболее хитрые из них на некотором  расстоянии от берлоги поворачиваются задом и пятятся к берлоге или ожидают  сильной снежной метели, которая бы замела их следы. Несмотря на это, медведь  нередко зимует невдалеке от жилья и проезжих дорог, нисколько не тревожась  движением. Один старый медведь расположился саженях в 20 от жилища лесника,  который и не подозревал опасного соседства.    

Время, когда медведь залегает в свою берлогу, весьма  различно, смотря по климату и состоянию погоды. В теплом климате он совсем не  думает об устройстве теплого жилища. Медведица обыкновенно удаляется в берлогу  уже в начале ноября, тогда как медведи бродят еще в декабре, невзирая на снег и  морозы. А некоторые старые звери ведут бродячую жизнь всю зиму. Даже и  удалившиеся в берлогу медведи не всегда впадают в непробудную спячку. Только  сильно отъевшиеся, жирные спят неподвижно, остальные же лежат очень чутко и  высовывают из берлоги голову, или «здороваются», – как говорят крестьяне, –  при каждом приближении человека; а медведицы иногда прямо бросаются на  нарушителя своего спокойствия.    

Раз улегшийся медведь не ест решительно ничего и питается  обыкновенно накопленным за лето и осень жиром, поэтому за зиму сильно худеет.  Простой народ, зная это, говорит, что медведь высасывает из лапы жир. Конечно,  такое мнение крайне ошибочно; медведь сосет лапы и при этом ворчит и чмокает  просто потому, что у него зимой линяет кожа на ступнях, и он желает ускорить  линяние, а может быть, и облегчить боль.    

Пробудившись с весной от зимней спячки, медведь  встряхивается, облизывается и, повалявшись в снегу и песке, отправляется на  добычу пищи. Но прежде всего он принимает слабительное – в виде клюквы и мха,  которых он съедает громадное количество. Очистив желудок, он спешит подкрепить  свое тело, ослабленное зимней спячкой. А так как ранней весной мало  растительной пищи, то он набрасывается на животных, особенно на домашний скот.    

В берлоге же, во время зимней спячки, медведицы разрешаются  от бремени, обыкновенно в декабре. Медведица относится к своим детенышам с  большой любовью. Она защищает их от врагов, чистит, холит их, а когда они  подрастут – учит лазать по деревьям и находить себе пищу.    

Киевский лесничий Кременц раз наблюдал медвежью семью.    

«Медведица, – говорит он, – лежала на болоте,  среди кустов ивняка. День был прекрасный, тихий и безоблачный, какие часто  перепадают в Южной России в конце января. Медведица лежала на спине и играла с  одним из детенышей, который, стоя на задних лапах, старался влезть матери на  живот; двое других с серьезной миной боролись на снегу и испускали пока еще не  громкие, но уже басовые звуки. Нечаянно подо мною хрустнула сосновая ветка.  Медведица мгновенно поднялась и, повода ушами, некоторое время прислушивалась к  подозрительному шуму. Медвежата бросили драку и смирно присели на корточки.  Минуты три мать простояла в нерешительности, наконец, успокоившись, вернулась к  прежнему месту и скоро заснула. Детеныши бросились к ней, легли, прижавшись  друг к другу, и тоже задремали…»    

Медведица родит почти каждый год, но, пока не беременна,  живет совместно со своими годовыми детенышами. Впрочем, бывали случаи, когда  она, вероятно, вследствие новой беременности, прогоняла старших детей.    

Однако крестьяне держатся того убеждения, что медведица не  только не гонит старших детей, но и поручает им смотреть за младшими, или  «пестовать» их, отчего такие медвежьи гувернеры и носят название «пестунов».  Эверсман рассказывает следующее об одном семействе медведей, которое  переправлялось через р. Каму.    

«Когда медведица перебралась уже на другой берег, то  заметила, что пестун медленно плетется за ней, оставив своих меньших братьев на  берегу на произвол судьбы; мать дала ему пощечину после которой он понял, в чем  дело, тотчас вернулся назад и скоро воротился к матери, держа в зубах одного из  меньших братьев.    

Мать внимательно следила за ним, когда он отправился за  другим братцем, но, увидя, что пестун уронил свою ношу на самой середине реки,  она бросилась сама в реку и опять побила его, после чего беспечный гувернер  поспешил исправить ошибку, – и семейство спокойно продолжало свой путь…»    

По уверению крестьян и охотников, медведица к каждому  маленькому детенышу приставляет пестуна, который живет зимой в берлоге матери и  освобождается от своей обязанности только тогда, когда на его место подрастет  другой. Поэтому случалось видеть даже четырехлетних пестунов при медвежьем  семействе.    

Медвежата родятся серо‑желтого цвета, который через короткое  время меняется на бурый, остающийся до старости. Молодые 5‑6‑месячные медвежата  чрезвычайно забавны: они в высшей степени игривы, шаловливо лазают по деревьям,  борются, неуклюже бегают взад и вперед, прыгают в воду, если вода  близко, – словом, ведут себя очень игриво. Но уже через полгода они  становятся злы, прожорливы и свирепы, т. е. приобретают себе характер  взрослых медведей.    

Неизвестно еще наверное, сколько лет длится рост медведя, но  следует думать, что медвежонок к шести годам вырастает в настоящего медведя. По‑видимому,  медведи достигают преклонных лет: были случаи, что в неволе они выживали до 50  лет.    

Несмотря, однако, на все добродушие и флегматичный характер  медведя, с ним всегда следует держаться настороже и не доверять ему. Многие,  забывши это правило, поплатились за свою беспечность опасными ранами и даже  смертью. Никогда не дремлющее недоверие зверя, его злоба и коварство делают его  неспособным к искренней дружбе и любви к людям.    

Впрочем, и здесь бывают исключения. Многие медведи так  привыкают к человеку, что добровольно возвращаются к нему даже тогда, когда им  возвратят свободу. Рассказывают, что три шестимесячных медвежонка, вынесенные в  мешке за три мили, нашли обратный путь через болота и реки, с бурной радостью  бросились прямо в окна знакомого дома и с довольным ворчанием направились к  обычному своему месту. Один опытный учитель известной Сморгонской медвежьей  школы писал, что раз один из его косолапых учеников, которого он подарил своему  другу, вернулся к нему, чтобы продолжать уроки танцев, несмотря на то, что его  увели на расстояние 8 часов ходьбы.    

Если медведя можно упрекнуть в недостатке добросердечия, то  во всяком случае ему нельзя отказать в уме. Несомненно, что по уму эти животные  занимают выдающееся место в ряду других зверей. Одних штук, которые ученые  медведи выделывают в зверинцах, достаточно, чтобы подтвердить это.    

Охота на этого умного и к тому же обладающего могучей силой  зверя – вещь опасная. Но страшные истории, которые прежде рассказывались  охотниками, признаются теперь вымыслом. Хладнокровный, опытный охотник,  снабженный хорошим оружием и поддерживаемый верными собаками, всегда может  рассчитывать на победу. Охота на медведя производится или засадой, или облавой;  в последнем случае чаще выбирают зиму, время спячки медведей. Но рядом с  правильной охотой всюду ведется еще другая, при которой употребляются все  средства, чтобы избавиться от вредного хищника.    

     

В Галиции и Семиградии ставят на пути  медвежьих тропинок капканы, прикрепляют к ним цепь, а к ней, посредством  длинной крепкой веревки, большую колоду. Медведь ступает на капкан, защемляет  себе ноги и, стараясь высвободиться, прикручивает себя цепью и веревкой к  дереву, пока совсем не выбьется из сил.    

«Азиаты, – говорит Стеллер, –  строят целое здание из бревен, сложенных так, что они сейчас же валятся и  убивают медведя, как только он попадает в ловушку. А иногда они вырывают яму,  на дне которой втыкают острые, крепкие колья; самою же яму прикрывают травой.  Недалеко от этой ямы они пригибают какое‑нибудь молодое деревце, посредством  веревки, и прикрепляют к нему пугало. Когда медведь вступит на веревку, деревце  с пугалом мгновенно поднимается вверх и обыкновенно так пугает зверя, что он,  забыв всякую осторожность, пускается бежать без оглядки, падает в яму на  подставленные колья и тут же погибает.    

Существуют и еще более остроумные  ловушки для медведей. Например, кладут на землю доски с вбитыми в них, остриями  вверх, гвоздями и прикрывают их травой, а сверху кладут какую‑нибудь приманку.  Стараясь схватить приманку, медведь ступает ногой на гвозди и, почувствовав  боль, естественно, переступает ногами, но попадает на другие гвозди. Наконец, с  ревом потоптавшись на месте, исколов все ступни, он в изнеможении  опрокидывается на спину и буквально пригвождает себя к доскам. Охотнику не  стоит тогда большого труда прикончить его».    

В тех местах, где пчеловоды ведут бортевое  хозяйство и страдают от визитов медведя, прибегают к следующей мере. На дерево,  где находится дупло с пчелами, вешают тяжелую колоду. Стремясь поскорее  добраться до любимого лакомства, медведь досадливо отталкивает колоду, она с  размаху бьет его. Наконец, взбешенный лакомка с такой яростью отталкивает  колоду, что от возвратного удара сам падает в ошеломленном состоянии.    

Наконец, преимущественно в России и  Норвегии, сильные, смелые охотники выступают иногда против медведя один на  один, вооруженные только рогатинки и добрым ножом.    

Выгода, приносимая медвежьей охотой,  весьма значительна. Не говоря уже о теплом, пушистом мехе, стоящем не одну  сотню рублей, у медведя ценятся и мясо и жир. Мясо молодых медвежат отличается  нежным, приятным вкусом и очень ценится гастрономами. Жареные или копченые  окорока взрослых жирных медведей считаются лакомством. Но в особенно большой  славе у всех любителей хорошо покушать – медвежьи лапы. Однако нужно хорошенько  приглядеться к ним, прежде чем употреблять их в пищу, так как, освобожденные от  меха, они производят неприятное впечатление своим необыкновенным сходством с  человеческой ногой. Белый, мягкий, не горкнущий в закрытых сосудах медвежий жир  издавна славится своими целебными качествами против выпадения волос и потому всегда  дорого оплачивался.    

Кроме того, отдельные народности и  племена весьма ценят и некоторые другие части тела медведя. Так, уральские  крестьянки приписывают медвежьим когтям таинственную силу привораживать  любимого человека. Остяки считают медвежьи зубы верным средством против обмана,  коварства и всяких опасностей. Жители нашего Полесья высоко ценят медвежью  желчь, которая будто бы обладает противолихорадочными свойствами.    

Значительные выгоды, получаемые от  медведей, заставляют усиленно преследовать этих зверей, – число их быстро  уменьшается. Хорошая медвежья охота в России существует теперь только в глухих,  малонаселенных уголках нашего отечества.    

     

Ближайшим родственником бурого медведя следует признать  живущего в Сев. Америке серого, серебристого медведя (гризли)  (Ursus  cinereus). По наружности и телосложению он несколько сходен со своим бурым  собратом, только гораздо больше (до 2,5 м), тяжелее (до 28 пуд.),  неуклюжее и несравненно сильнее последнего. Сразу бросаются в глаза его  длинное, саженное тело, покрытое косматой темно‑бурой шерстью, плоский широкий  лоб и громадные лапы, вооруженные страшными, крепкими когтями до пяти дюймов  длины.    

О свирепости гризли до последнего времени ходили страшные  рассказы. Один вид этого косматого, неуклюжего чудовища может, по словам  охотников, внушить страх человеку и не робкого десятка. Свирепый зверь будто бы  не разбирает, задели ли его или нет. Ему достаточно только увидеть человека,  чтобы вслед за тем яростно броситься на него. И горе человеку, не умеющему  послать смертельной пули: каждая рана только больше распаляет ярость зверя.  Скрыться же от него очень трудно, так как гризли, несмотря на свою неуклюжесть,  быстро бегает и отлично плавает по самым широким рекам. Неудивительно поэтому,  что померяться силами с таким противником считается в Северной Америке высшим  подвигом мужчины. А кто одержит над ним верх и достанет себе ожерелье из когтей  и зубов гризли, тот пользуется у краснокожих почти княжеским почетом.    

Нечего и говорить, что, не страшась самого повелителя земли,  серый медведь ни во что не ставит других зверей. Он легко, напр., расправляется  с бешеными бизонами, у которых одним могучим объятием переламывает кости.  Обаяние страшной силы гризли на других животных так велико, что они чувствуют  ужас, почуяв в воздухе «только запах его. А домашний скот, по уверениям  некоторых наблюдателей, дрожит при одном виде шкуры убитого гризли.    

Однако передающие эти рассказы сообщали, что зверь,  внушающий всем такой ужас, и сам не чужд чувства страха. В его характере есть  одна странная и необъяснимая черта: он бесстрашно бросается на человека, как  только завидит его, а между тем стоит только почуять ему запах того же  человека, и он обращается в постыдное бегство. Бывали случаи, что безоружные  люди, пользуясь этой слабостью зверя, спасали свою жизнь, отбегая к тому месту,  откуда ветер мог донести до медведя запах их тела. Почуяв человеческий запах,  медведь обыкновенно сразу останавливался, беспокойно осматривался по сторонам и  затем трусливо убегал вспять.    

В настоящее время дознано, что все эти рассказы о свирепости  гризли в значительной степени преувеличены; гризли, оказывается, на самом деле  едва ли свирепее своего европейского родича, скорее по нраву похож на него. По  крайней мере, знаменитый генерал Марси, в течение 30 лет охотившийся по  американским пустыням, говорит, что он сам, наслушавшись рассказов о свирепости  гризли, испугался было встречи с ним, но действительность разрушила его страх:  при первом же выстреле гризли (это была медведица с двумя медвежатами)  обратилась в бегство, малодушно бросив своих детенышей. «Когда я настиг  последних, – говорит Марси, – они стали жалобно выть, но мать только  оглядывалась на них время от времени, не делая, однако, никаких попыток прийти  к ним на помощь». Даже раненная, она не подумала защищаться… При других  встречах с гризли эти хищники также прежде всего пытались спастись от человека  бегством.    

Другой охотник, Мюльгаузен, также подтверждает наблюдения  ген. Марси относительно трусости гризли. Только раз в штате Небраска ему  привелось встретить медведя, который отчаянно защищался и даже с яростью  преследовал охотников.    

В молодости гризли, подобно бурому медведю, легко  приручается и в это время бывает кротким, веселым животным. Паллизер, который  привез одного гризли в Европу, не мог нахвалиться своим пленником. Тот ел, пил,  играл с матросами и сильно привязался к одной маленькой антилопе, бывшей на том  же корабле; когда антилопу спустили на сушу и повели по улице, в нее вцепился  какой‑то громадный бульдог. В это время Паллизер шел со своим медвежонком;  последний, при виде опасности, угрожавшей антилопе, вырвался из рук хозяина,  схватил бульдога за горло и так искусал его, что тот с жалобным воем убежал без  оглядки, бросив антилопу.    

Образ жизни и поведение гризли в неволе, да и на свободе,  мало чем отличается от нравов нашего медведя; подобно последнему, он также  залегает зимой в берлогу.    

     

Еще добродушнее другой, не менее  известный американский медведь – барибал , или черный медведь   (Ursus americanus). Он длиной до двух метров и высотой до 1 м, отличается  от обыкновенного медведя более острой мордой, короткими ступнями и длинным,  жестким, гладким мехом блестяще‑черного цвета. У некоторых экземпляров  встречаются белые или черные полосы на груди и темени. Водится барибал по  лесистым местностям Северной Америки. Десной он бродит по берегам рек, летом  удаляется в глубь лесов, а зимой залегает в своей берлоге, погружаясь в зимнюю  спячку. Несмотря на свой глупый и неуклюжий вид, барибал – чуткое, подвижное,  очень ловкое и выносливое животное. Бегает он так быстро, что за ним не  угнаться ни одному человеку, отлично плавает и мастерски лазает по деревьям;  вообще он более ловок, чем его бурый собрат. На человека он нападает  чрезвычайно редко, а в неволе поражает своим добродушием и непонятным страхом  перед прочими животными. Испуганный чем‑нибудь барибал одним прыжком в сажень  высоты вспрыгивает на толстый сук гладкого дубового ствола и потом с величайшей  быстротой достигает его вершины. А одна медведица перепрыгнула даже через  голову сторожа, хотевшего загнать ее в другую клетку, и живо очутилась на  дереве. Иногда целая семья располагается по сучьям, по‑видимому, в самых  неудобных позах.    

Голос барибала напоминает голос бурого  медведя, только слабее и жалобнее его. В возбужденном состоянии он, подобно  своему бурому собрату, сопит и щелкает челюстями, а в гневе фыркает. Мех его  довольно ценен.    

Одним из представителей азиатских  медведей может считаться гималайский медведь  (Ursus torquatus),  называемый японцами кума , а индусами балу , зонар  и  т. д. Туловище у него относительно тонкое, морда остроконечная, лоб с  носом образует почти прямую линию, уши большие и круглые, ступни короткие,  снабженные короткими же, но крепкими когтями; равномерно черный мех имеет на  груди белую полосу. Длина до 1,8 м, а вес всего около семи с половиной  пудов. На севере Индии кума обитает преимущественно по опушкам лесов, близ  полей и виноградников. Это животное отлично лазает по деревьям. По образу жизни  и нравам оно похоже на бурого медведя, но только гораздо трусливее его.    

Живущие в Северной Японии кумы  пользуются большим почетом у айносов. И действительно, это – самое драгоценное  для них животное: оно снабжает их пищей и одеждой, а его желчь служит для них  лекарством. С другой стороны, кума приносит им большой вред, уничтожая домашний  скот, и потому айносы преследуют его, но, считая его божеством, стараются при  этом умилостивить, после убийства, искупительной жертвой. Последняя состоит в  том, что череп убитого животного насаживается на так называемый «забор  черепов», находящийся с восточной стороны жилища, и здесь ему приносят жертвы.  Кроме того, у айносов происходит особое торжество, на котором они, с  соблюдением особых церемоний, убивают специально откормленного для этой цели  медвежонка в качестве искупительной жертвы всему медвежьему роду, при этом  много поют и пляшут и еще больше, по словам одного наблюдателя, Шейбе, пьют и  даже плачут. Торжество заканчивается также насаждением черепа на «забор».    

От всех вышеописанных видов значительно  отклоняется малайский медведь  (Ursus malayanus), или бируанг ,  встречающийся в Индокитае и на Б. Зондских о‑вах. Он имеет довольно длинное,  нескладное туловище, толстую голову с широкой мордой, маленькими ушами и очень  маленькими, подслеповатыми глазами, несоразмерно большие лапы, длинные, крепкие  ногти и короткую шерсть блестяще‑черного цвета с чало‑желтыми пятнами на морде  и груди. Его жизнь на свободе еще мало известна, но, говорят, он сильно вредит  кокосовым плантациям на Суматре, объедая нежные побеги на верху пальмы. Для  людей он не считается опасным. Напротив, его, как забавного, доброго зверя,  дают детям в товарищи игр, и он бегает по двору на полной свободе. У сэра  Рефельса был такой воспитанник, и его ни разу не приходилось сажать на цепь. Не  раз он подходил к столу, прося подачки, при этом он очень любил манго и  особенно шампанское, имевшее для него, по‑видимому, бесконечную прелесть. Этот  медведь не делал зла даже маленьким животным и не раз пил из одной посуды с  собакой, кошкой и попугаем. Другие наблюдатели также отзывались хорошо о ручных  бируангах. Напротив, по моим наблюдениям над жившими в клетках бируангами, эти  медведи – скорей злы и коварны. Они норовили ударить лапой каждого посетителя,  к сторожам не чувствовали никакого расположения, грызли все деревянные части в  клетках и, ко всему этому, были еще ужасно нечистоплотны. Может быть, именно  лишение свободы так портило их.    

     

Самым сильным между медведями, несомненно, является «царь  полярных стран», белый медведь , или полярный (Ursus maritimus),  принадлежащий к числу самых могучих хищников на земле. Своими размерами он  далеко превышает и льва и тигра: длина его достигает двенадцати футов  (2,8 м), а высота сплошь и рядом доходит до восьми (1,4 м). Этим  размерам вполне соответствует колоссальная сила чудовища: нередки примеры, когда  белый медведь уносил взрослого человека с такой легкостью, что товарищи  несчастной жертвы не могли нагнать хищника. Еще более опасной является  необыкновенная ловкость этого зверя, которой даже трудно поверить, приняв во  внимание его вес, доходящий до 37 и даже до 50 пудов.    

Будучи близким родственником нашего бурого медведя, белый  медведь далеко не отличается неповоротливостью последнего. Он быстро и  неутомимо бегает, отлично подкрадывается, пользуясь различными неровностями  почвы, и чрезвычайно ловко выбирает нужный момент, чтобы врасплох напасть на  свою добычу. Оттого добычей белого медведя зачастую делается даже такое чуткое  и быстроногое животное, как северный олень. Помимо всех перечисленных  способностей у «царя полярных стран» есть еще одна, значительно облегчающая ему  возможность добывать себе пропитание: он великолепно плавает и ныряет, добывая  себе таким образом и рыбу, и тюленей, и молодых моржей. Мореплаватели,  путешествуя по северным морям, неоднократно встречали белых медведей плавающими  в открытом море, вдали от берегов. Прибавим ко всему этому необыкновенную  отвагу белого медведя и страшную свирепость этого чудовища, и нам станет  понятно, почему в полярных странах все живое страшится белого медведя. Один  только морж, вооруженный своими могучими бивнями, отваживается вступать в  борьбу с тираном севера, да человек при помощи огнестрельного оружия  справляется с ужасным зверем. Во время зимовок путешественников в полярных  странах белые медведи часто целыми стаями являлись на корабли, скованные  льдами, и хозяйничали на их палубе. Нередко также голодные белые медведи  нападали на снеговые хижины путешественников и пытались прорваться внутрь их,  разломав крышу.    

В то же время в описаниях полярных путешествий можно  встретить массу примеров, доказывающих сильное развитие у белых медведей  чувства родительской любви. Вот один из таких примеров, имевший место во время  плавания фрегата «Каркас», в 1773 году. Раз, когда фрегат стоял неподвижно,  затертый сплошными льдами, вахтенный матрос закричал, что по льду идут три медведя.  В это время команда свежевала недавно пойманного морского зверя. Приход  нежданных гостей застал ее врасплох. Все бросились спасаться на корабль. Между  тем медведи жадно накинулись на оставленное мясо, причем один из них, –  как оказалось, самка, – заботливо вырывал лучшие куски и угощал ими двух  других, своих детенышей. Однако обед зверей продолжался недолго: оправившиеся  от страха матросы вернулись с оружием в руках и несколькими выстрелами  прикончили детенышей. Бедная медведица горестно следила за потухавшими взорами  своих любимцев. Не смея еще верить ужасной действительности, она продолжала  подносить им куски мяса, трогала их лапами, нежно лизала и переворачивала,  питая надежду, что они еще живы. Затем, отойдя на несколько шагов вперед, она  обернулась, как бы ожидая чего‑то. Но детеныши лежали неподвижно. Тогда она  вернулась, обнюхала их, опять отошла; но, заметив, что ее любимцы уже  похолодели, застонала так жалобно, что самый жестокосердный человек был бы  тронут до слез. В это время раздались новые выстрелы. Тогда нежная мать  повернула голову к кораблю и с яростным ревом решительно бросилась на врагов.  Однако пули не дали ей сделать и двух шагов. Обливаясь кровью, она повалилась  на снег. Но и тут, забывая о своих ранах, бедная мать думала только о детях: с  тихими стонами подползла она к их трупам, продолжая нежно облизывать их, пока  один удачный выстрел не прекратил ее жизни…    

Позднейшие полярные путешественники говорят уже значительно  меньше о свирепости белого медведя. Так, напр., знаменитый Норденшильд пишет  следующее: «Если случится кому‑нибудь невооруженному встретиться с белым  медведем, то обыкновенно бывает достаточно нескольких криков, чтобы испугать  его; если же сам человек обращается в бегство, то медведь следует за ним по  пятам. Раненый медведь всегда убегает. Часто прикладывает он снег к ране в  борьбе со смертью или роет яму в снегу, чтобы спрятать туда свою раненую  голову. Ночью медведь часто подходит к палаткам, обнюхивает их, но не смеет  туда войти. Прежде один вид полярного медведя возбуждал ужас путешественников;  теперь же охотники, вооружившись одними копьями, не побоятся напасть на целую  стаю медведей. И действительно, случалось, что они в короткое время убивали их  до двенадцати штук».    

Пехуэль‑Леше разделяет мнение знаменитого путешественника.  «Полярный медведь, – говорит он, – по своей громадной силе и величине  может быть по праву назван «царем полярного океана». Он имеет поразительную  остроту чувств и при нападении выказывает большую хитрость, но при близком  знакомстве оказывается далеко не таким страшным, как о нем писали раньше.  Правда, он защищает свою шкуру, когда это необходимо, но, если только есть  возможность, убегает от человека и даже раненый редко нападает на него. Однако,  раз принужден напасть, он становится серьезным противником, в борьбе с которым  только хладнокровие и надежное оружие могут вывести из опасности. Трусливым я  бы не хотел назвать этого медведя, а скорее осмотрительным, пугливым и вместе с  тем до глупости любопытным. Что‑нибудь съестное на далекой снежной ледяной поверхности  побуждает его к исследованию; тогда он приближается к человеку и даже поспешно  подбегает к нему. Кто не знает нрава медведя, может подумать, что тот нападает,  и, бросившись бежать, может возбудить медведя к преследованию. Но серьезных  опасностей на сто случаев бывает одна».    

Так ведут себя белые медведи на далеком северо‑западе, южнее  и севернее Берингова пролива. Однако и в Западной Гренландии они не более  страшны и точно так же пугаются выстрелов и криков людей. Пайер рассказывает о  следующем приключении с одним матросом, Кленцером, на зимней стоянке. «Кленцер  шел без оружия по склону горы и был уже в двухстах шагах от судна, когда  заметил близко от себя белого медведя. Зная, что спастись бегством от  быстроногого животного невозможно, он решился отвлечь внимание зверя, кидая ему  постепенно шапку, перчатки, палку и т. п. вещи. Медведь каждый раз  останавливался и с любопытством рассматривал брошенные предметы. Однако  хитрость удалась не совсем, и зверь скоро схватил человека за руку. Матрос пронзительно  закричал. Услыша его крики, мы быстро вооружились, но едва ли бы могли спасти  своего товарища, если бы сам хищник, заметив наше приближение, не обратился в  бегство…    

Другой случай был с машинистом Краушнером, ежедневно  ездившим за снегом для кухни на ближайший глетчер. Однажды к нему присоединился  по дороге медведь и, подобно конвоиру, сопровождал его до самого судна, но тут  был испуган нашими криками, которые мы подняли, чтобы обратить внимание  Краушнера на его опасного товарища».    

Животные с такими странными, забавными привычками не могут  быть названы страшилищами Ледовитого океана и хищниками, опасными для человека.  Напротив, человек сам преследует белого медведя ради его мяса, жира и меха,  причем употребляет огнестрельное оружие, копья и капканы. Мех этого медведя  ценится выше меха других медведей, мясо же и жир употребляются только туземцами  дальнего севера, для европейцев же употребление его жира небезопасно для  здоровья, а печенка даже прямо вредна. У матросов есть даже поверье, что от  употребления мяса белого медведя люди скоро седеют. Медвежье сало употребляется  так же, как топливо.    

Расставленных приманок белый медведь очень легко избегает.  «Однажды, – рассказывает Скоресби, – желая достать медведя, не  повредив его шкуры, мы решили поймать его в петлю, которую положили поглубже в  снег, а в середине ее положили приманку в виде китового жира. Однако медведь,  обнюхав все место кругом, разгреб лапами снег, осторожно сдвинул в сторону  подозрительную веревку и потом спокойно завладел приманкой». Даже молодые  медвежата выказывают подобную предусмотрительность. «Однажды в июне 1812  года, – рассказывает тот же путешественник, – к нашему кораблю  подошла медведица с двумя медвежатами и была убита, медвежата же без всякого  труда были пойманы живыми. Сначала они чувствовали себя очень несчастными, но  потом мало‑помалу свыклись и стали довольно ручными, так что им позволяли  бегать по палубе. Через несколько дней, желая доставить морское купанье одному  из них, навязали на шею веревку и бросили его в воду. Животное мгновенно  подплыло к ближайшей льдине и, вскарабкавшись на нее, хотело, очевидно,  убежать, но тут заметило, что его держит веревка. Близ края льдины находилась  узкая расщелина в метр глубины. Медвежонок подошел к ней, повис на своих задних  лапах, которые стояли на двух краях, опустил голову и большую часть туловища в  расщелину и обеими передними лапами старался сбросить через голову веревку.  Заметив, однако, что таким способом ему не освободиться, он придумал другое  средство и вдруг начал стремительно бегать, чтобы разорвать веревку. Он  повторял это бесчисленное множество раз; когда же и это не удалось ему, он,  сердито ворча, улегся на лед».    

Пойманные в молодости, белые медведи делаются ручными,  только требуют частого купанья в воде; еще лучше для них – иметь возможность  валяться в снегу. Относительно пищи с ними мало хлопот, так как они едят и  мясо, и рыбу, и мед. С другими медведями они довольно неуживчивы, а в старости  вообще делаются крайне раздражительными. Впрочем, бывали примеры, что при  хорошем уходе они доживали до двадцати лет и даже размножались.    

     

Представителем другого рода медведей  является губач  (Melursus labiatus) (длиною до 1,8 м), по  наружности и по образу жизни отличающийся от предыдущих. Короткое, толстое  туловище его на низких ногах, вооруженных огромными серповидными когтями,  низкая, широкая, с плоским лбом голова, заостренная в длинную, узкую и  хоботообразную морду, в высшей степени подвижные губы, короткие, тупо срезанные  и стоячие уши и маленькие, вроде свиных, косо стоящие глазки; далее, длинная  мохнатая глянцевито‑черная шерсть, образующая на затылке гриву, густую и  курчавую, при серой или грязно‑белой морде, – все это придает этому  животному такой внешний вид, что его сразу можно отличить от всех животных.  Родиной этих странных медведей является Индостан, где они обитают в густых  лесах холмистых стран, встречаются они поодиночке или парами. «Благодаря своей  длинной, косматой шерсти, – говорит Блэнфорд, – и своим коротким  ногам губач представляет удивительное явление между всеми медведями; его  движения так же комичны, как и, наружный вид. Обыкновенно он ходит довольно  быстрым шагом, при бегстве же пускается в необыкновенно неуклюжий галоп, до  такой степени беспомощный, что если он бежит от охотника по прямому  направлению, то имеет такой вид, точно его подгоняют, а он кувыркается. При  этом он очень хорошо лазает по скалам и нередко, будучи испуган или подстрелен,  скатывается сломя голову, как это делают другие медведи».    

Различные коренья и всевозможные плоды,  пчелиные соты и мед, гусеницы, улитки и муравьи составляют главную пищу губача.  Своими крепкими, длинными когтями он разрушает даже твердые постройки термитов.  «Когда он стоит на их постройке, – говорит Тиккель, – то скребет  своими передними лапами до тех пор, пока не отроет середину. При этом он сильно  выдувает пыль и землю и втягивает в свою пасть обитателей муравейника с таким  громким вздохом, что его слышно за сто сажен кругом. Точно так же он всасывает  жирных личинок, довольно глубоко сидящих в земле».    

В других странах губач влезает на  финиковую пальму и выпивает подвешенные там сосуды с пальмовым вином; при этом  часто охмелевшее животное кубарем скатывается с дерева.    

По словам Сандерсона, губачи не  безопасны для безоружных людей, особенно когда с ними сталкиваются невзначай и  когда животное бывает испугано. Однако другие наблюдатели утверждают, что даже  раненый губач убегает, не думая о мести.    

Зимней спячке губачи не подвергаются.  Детеныши появляются в декабре или январе и через два‑три месяца уже следуют за  матерью или, вернее, на матери, так как сидят, крепко уцепившись, на ее спине.  Пойманные молодыми, губачи способны сделаться ручными и в неволе относительно  ласковы, добродушны и бесхитростны. Убитый губач не имеет никакой цены, так как  его мех не стоит выделки, а мясо несъедобно.    

Первое место во второй группе,  кошковидных медведей, занимает тибетский горный медведь  (Ailuropus  melanoleucus), несколько меньше нашего бурого медведя (до 1,5 м в длину).  Его широкие, волосатые, закругленные внизу ступни коротки и при ходьбе не  вполне касаются земли, как у других медведей; голова с широкой мордой  относительно шире, чем у них. Хвост очень короткий; зубов – 40; шерсть белого  цвета, за исключением некоторых черных частей. О жизни этого медведя почти  ничего не известно.    

Далее, к кошковидным же медведям  относятся панда  (Aiturus fulgens), называемая англичанами гималайским  енотом и занимающая среднее место между горным медведем и бинтуронгом (до  50 см длины). Густой, мягкий мех придает ей толстый вид; покрытая длинными  волосами голова также очень широка и коротка, длинный хвост (до 35 см)  очень пушист, а волосатые ступни только наполовину касаются земли; зубов – 38.  Шерсть окрашена в блестящий темно‑красный цвет, переходящий на спине в светло‑золотисто‑желтый.  Родина панды – юго‑восточные части Гималайских гор, но о жизни ее на свободе  мало известно.    

Известно только, что панды живут парами  или семействами в лесах, питаясь растениями и насекомыми. Обыкновенный голос их  – короткий слабый крик, напоминающий щебетанье птицы. Из‑за своего красивого меха  эти животные усердно преследуются человеком.    

Несколько больше панды бинтуронг   (Arctictis binturong), называемый англичанами черной медвежьей кошкой. Длина  его доходит до 1,35 метра, причем почти половину занимает длинный, пушистый  хвост. Цвет шерсти – матово‑черный, переходящий местами в серый или буроватый.  Это животное обитает в Индокитае и на Больших Зондских о‑вах, но образ жизни  его малоизвестен. По‑видимому, это – всеядное животное. Пойманное молодым, оно  быстро свыкается с неволей, но не представляет особенного интереса для  наблюдателя.    

     

Наконец, из третьей группы, маленьких американских медведей,  нужно прежде всего указать на полоскуна, енота , или ракуна   американцев (Procyon lotor), небольшое животное (до 65 см длины), покрытое  желтовато‑серым мехом. Полоскун водится в обеих Америках по лесам, где много  рек, озер и ручьев. Это веселое, красивое животное во время ходьбы равнодушно  опускает голову, сгибает спину и, опустив хвост, плетется своей дорогой,  переваливаясь с боку на бок, но лишь только сделает для себя какое‑нибудь  важное открытие, напр., встретит беззащитное животное, как все существо его  внезапно преображается: косматая шерсть становится гладкой, широкие уши  заостряются; животное поднимается на задние лапы, прыгает и проворно бежит или  лезет на дерево с такой ловкостью, какую у него трудно и предположить. По  умственному складу енот несколько походит на обезьяну: также весел, жив, при  случае смел, а при выслеживании добычи хитер, как лисица, ест он все, начиная с  растений и кончая рыбой и крабами, которых ловит из воды. Любит также таскать  домашних кур. Человек преследует это животное не только из‑за его хорошего  меха, но также из‑за одной страсти к охоте. Последняя обыкновенно производится  ночью, при свете факелов и с помощью собак, причем один из охотников лезет на  дерево, где ищет убежища загнанный зверь, и преследует его там до тех пор, пока  тот, пытаясь спастись от врагов, не падает в отчаянии с дерева, где и попадает  в зубы собак.    

Пойманный в молодых летах, енот обыкновенно скоро делается  ручным. Правда, подобно обезьянам, он не выказывает особенной привязанности к  человеку; но его доверчивость, веселость и неослабевающая подвижность нравятся  людям, Он с наслаждением отдается играм и забавам, тихо ворча от удовольствия,  подобно щенкам, а гуляя по двору и по дому, жадно бросается на все съестное и  лакомое для него. Пищу енот подносит к себе передними лапами, сидя на задних. С  другими домашними животными он обыкновенно живет в ладу, хотя и не прочь зло  подшутить над ними.    

     

На восточном побережье Южной Америки,  именно в Гвиане, водится другой вид полоскуна, ракоед , или агуара   (Ргосуоп cancrivorus), немного выше енота, серо‑черного или желто‑черного  цвета. Он также способен делаться ручным, но издаваемый им резкий запах делает  его в доме неприятным.    

К полоскунам близко примыкают носухи   (Nasua), животные с узким, вытянутым туловищем, длинной, остроконечной головой  и короткими сильными ногами. Главным отличительным признаком их служит нос в  виде хобота, окаймленный острыми выгнутыми краями. Пять пальцев, почти  сросшихся между собой, вооружены длинными, острыми и мало загнутыми когтями.    

Наиболее известный вид коати ,  или обыкновенная носуха  (Nasua rufa), животное до 1 метра длины (причем  45 см приходится на хвост). Цвет шерсти – ярко‑рыжий или серовато‑бурый, с  желтоватыми и бурыми пятнами. Указывают еще, как на отдельный вид, на белоносую  носуху (N. nasica).    

Все носухи – дневные животные: ночью  они спят, а днем рыщут в поисках пиши, причем главным органом осязания у них  является хоботообразный нос; зрение же у них развито, по‑видимому, не особенно  хорошо; напротив, обоняние и слух хороши. Питаются носухи как растениями, так и  мелкими животными. К неволе они довольно хорошо привыкают, но так упрямы и  раздражительны, притом распространяют такой неприятный запах, что редко кто  любит держать их в своем доме, притом же они любят все перерывать своим носом и  разбрасывают кругом вещи.    

Наконец, в качестве последнего  представителя семейства медведей нужно указать на цепкохвостого медведя   (Cercoleptes caudivolvulus), кинкажу , или кухунби , как его  называют на родине, в Северной Бразилии. Это очень длинное (до 90 см, из  которых 47 – хвост) неуклюжее животное с маленькой, толстой головой, очень  толстой, короткой мордой и очень длинным, цепким хвостом. Очень густой, мягкий,  блестящий, как бархат, мех его – светло‑серовато‑желтого цвета с рыжеватым  отливом и черно‑бурыми полосами, снизу – красно‑бурый, а отчасти – черно‑бурый.  Кроме Бразилии, кинкажу встречается еще в Перу, Мексике и даже во Флориде;  живет он в девственных лесах и ведет ночной образ жизни, отличаясь  замечательным искусством лазанья по деревьям. В неволе трудно найти более  приятное животное. Кинкажу привязчив, как ребенок. Он нежно прижимается к  человеку, когда его гладят, и бывает недоволен только тогда, когда потревожат  его сладкий сон днем. Он требует от своего хозяина, чтобы тот играл с ним и  разговаривал. У туземцев Южной Америки это – самое любимое животное. Целый день  оно спит и просыпается только после заката солнца, причем делается очень  оживленным, играет, прыгает, лазает и смешит всех своими забавными выходками.  Обыкновенный голос его – тихий свист; будучи же раздражен, кинкажу тявкает, как  щенок. Между собой эти животные живут в ладу, что еще более делает его приятным  другом дома.    

     

 ОТРЯД V Ластоногие  (Pinnipedia)    

     

Ластоногие представляют из себя таких морских животных, в  которых, в отличие от китов, ясно видны признаки млекопитающих. У них  существуют все четыре конечности, хотя и волочащиеся по земле, но совершенно  отдельные от туловища, и с ясно видными, свободно двигающимися пальцами у  большинства видов; только у некоторых пальцы неподвижны, хотя все‑таки  обозначены снаружи маленькими ногтями. На задних конечностях все пальцы –  одинаковой длины. Вообще, по строению тела ластоногие хотя и сильно отличаются  от рассмотренных нами до сих пор животных, но все‑таки стоят довольно близко к  некоторым из них, именно к выдрам и медведям. Мозговая коробка их широка и  плоска, лицевая часть широко закруглена, пасть глубоко прорезана, верхняя губа  усажена крепкими, упругими щетинками, которые отличаются от усов хищных  животных; нос имеет косо расположенные щелевидные ноздри, которые закрываются  клапанами; глаза – большие, довольно плоские, снабженные мигательными  перепонками; ушной раковины у большинства видов нет; у кого же есть – она слабо  развита; отверстие уха закрывается особым клапаном. Короткая толстая шея  ластоногого переходит непосредственно в более или менее цилиндрическое  туловище, сзади суживающееся, с хвостом в виде маленького отростка. Толстая,  твердая кожа покрыта большей частью только простыми, жесткими волосами, которые  иногда удлиняются в виде гривы; иногда под волосами замечается густой  подшерсток. Преобладающий цвет шерсти – зеленовато‑серый, с желтоватым или  красноватым оттенком и темными полосами; встречаются, впрочем, одноцветные и  пегие животные.    

Вследствие ластообразного устройства конечностей ластоногие  схватывают и держат пищу исключительно зубами. Резцы большей частью маленькие,  клыки выдаются меньше, чем у других животных, за исключением только моржей.  Ложнокоренные зубы трудноотличимы от настоящих коренных, так как все они  конусообразны или плоские, сжатые с боков; на них заметно несколько маленьких  зубцов или один большой с маленькими зубчиками. Смена зубов происходит еще в  утробной жизни, так как детеныши являются на свете довольно развитыми.  Позвоночный столб напоминает хребет хищных. Ключиц совсем нет. Относительно  развитой мозг имеет многочисленные извилины, расположенные как у хищных.  Желудок простой, удлиненный в виде кишки.    

     

Ластоногие распространены по всем морям  земного шара, а также попадаются во внутренних озерах Азии. Вода – настоящая  родная стихия для них, так как на земле они только спят в течение дня или  греются на солнце. В воде же они плавают и ныряют с замечательным искусством.  По земле плохо передвигаются даже те виды, которые могут ходить; движения же  других напоминают движение гусениц: когда, напр., тюлень хочет передвинуться с  одного места на другое, он кидается на грудь, сгибает туловище, подобно кошке,  опирается на задние конечности и быстро вытягивает свое тело вперед. Таким  образом, опираясь поочередно то на переднюю, то на заднюю часть своего тела,  выгибая и вытягивая его, он передвигается довольно быстро, причем передние  ласты не играют при этом движении никакой роли. Водятся ластоногие обыкновенно  целыми стадами. Из внешних чувств у них развит преимущественно слух и гораздо  менее – зрение и обоняние. Голос состоит из хриплых звуков, похожих то на лай  собаки, то на мычание теленка, то на рев быка. Пищу ластоногих составляет мясо  всякого рода, но большей частью рыбы, ракообразные и моллюски. Сами же  ластоногие подвергаются жесточайшему преследованию только со стороны человека,  который гонится за их салом, кожей и зубами. Почти все ластоногие могут сделаться  ручными, а некоторые из них даже дрессируются для ловли рыбы.    

     

Ластоногих разделяют обыкновенно на три семейства: к первому  относятся тюлени , у которых нет ушной раковины и которые не могут  ходить на задних конечностях; второе семейство составляют ушастые тюлени  , или нерпухи , имеющие ушную раковину и задние конечности, еще  пригодные для ходьбы; наконец, третье семейство образуют моржи , у  которых хотя нет ушей, но которые могут подгибать задние конечности под  туловищем.    

Представители первого семейства, тюленей, отличаются  короткими, так сказать, неотдельными от туловища конечностями, ступнями и  плавательными перепонками, покрытыми волосатой кожей. Цвет шерсти большей  частью мелко пятнистый. Тюлени – наиболее распространенные животные из всех ластоногих.  Они населяют не только океаны, но и большие внутренние бассейны, как, напр.,  Байкал и Каспийское море, причем никогда не удаляются от берегов. В воде они  чувствуют себя замечательно легко и даже могут спать; на земле же двигаются  довольно неуклюже. Отдыхающий на суше тюлень представляет из себя олицетворение  лени и неподвижности. Кажется, что ему лень сделать хоть одно движение, чтобы  передвинуться с места. Он поворачивается к солнцу то спиной, то животом, то  боками, лениво шевелит ластами, открывает глаза или с наслаждением закрывает  их, мигает или неподвижно вперяет свой взор вперед, иногда открывает  затягивающиеся клапанами ушные отверстия и ноздри, но вообще редко обнаруживает  какое‑нибудь движение, кроме дыхания. В таком положении тюлень любит лежать в  продолжение целых часов и глухо ворчит, когда его беспокоят. На Крайнем Севере  тюлени любят нежиться на льдинах, причем толстый слой жира и кожа защищают их  от холода. Голос тюленя иногда походит на хриплый лай, иногда – на плач, во  время же гнева они ворчат, как собаки.    

     

Уже древние указывали на этих животных,  как на высоко одаренных природой. Новейшие наблюдения в зверинцах, а также  опыты с учеными тюленями в цирках подтверждают это мнение. Внешние чувства  тюленя развиты хорошо и равномерно. Глаза замечательны тем, что зрачок имеет  вид четырехугольной звезды. Этим объясняется, вероятно, та необыкновенная  подвижность глаза, какая замечается у этих животных и делает их способными  видеть не только в различных глубинах воды, но и днем и ночью одинаково хорошо.  Кроме того, замечательно, что тюлени, подобно другим ластоногим, в состоянии  возбуждения или при боли испускают слезы. Что касается слуха, то он также  развит довольно хорошо. Многие наблюдатели замечали, что тюлени с удовольствием  прислушиваются к музыке и пению, даже к колокольному звону. Родительское  чувство также развито у этих животных; они храбро защищают своих детенышей, не  оставляя их даже в минуты смертельной опасности. Детеныши являются на свет  Божий где‑нибудь на пустынном берегу, на скалах, в пещерах или на ледяных  полях. Сначала они бывают покрыты густым белым мехом, который, впрочем, скоро  заменяется обыкновенной толстой шерстью.    

Питаются тюлени рыбой, ракообразными и  моллюсками. Европейцы преследуют этих животных главным образом из‑за ворвани и  шкуры. Гренландцы же употребляют и мясо. Несмотря на живучесть тюленя, убить  его очень легко; достаточно одного сильного удара кулаком по переносью; между  тем из ружья можно только убить его, попав в голову или сердце. Вследствие  ожесточенного преследования со стороны человека охота за тюленем делается год  от года труднее, так как, напуганное своим вековечным врагом, это животное  стало очень пугливо и осмотрительно. Охотятся же за ним и на суше, подстерегая  тюленей во время отдыха и на море, с лодок. Кроме человека, тюленя преследуют  хищные киты, от которых они спасаются на суше; далее, белые медведи, от которых  им и там нет спасения, и большие хищные рыбы.    

Шкуры тюленей, идущие на Крайнем Севере  на одежду, имеют такую цену, что, по словам Броуна, нельзя порадовать молодую  гренландку лучшим подарком, как подарив ей целую шкуру.    

     

Длина обыкновенного тюленя  (Phoca vitulina)  колеблется от 1,6 до 1,9 метра. Голова у него яйцеобразная, с короткой мордой,  глаза большие, темные, с умным выражением; уши – в виде маленьких треугольных  возвышений; подвижная толстая верхняя губа усажена несколько волнистыми,  щетинистыми усами; передние конечности – очень короткие, задние – широкие,  очень развитые; хвост, как и у других ластоногих, очень короткий; цвет шерсти желто‑серый,  с мелкими коричневыми, почти черными пятнами. Распространен тюлень почти по  всем северным частям Атлантического океана, а также в Ледовитом океане; часто  он спускается довольно далеко к югу, даже до северных берегов Южной Америки; из  морей по рекам он часто заходит во внутренние озера, напр., Ладожское и  Онежское.    

     

Близко подходит к обыкновенному и каспийский  тюлень  (Phoca caspica).    

Другой вид, лысун, или седлистый  тюлень  немцев и англичан, чернобокий  – датчан и норвежцев (Phoca  groenlandica), отличается от обыкновенного более длинной и узкой головой,  плоским лбом и вытянутым рылом, а также более короткими передними конечностями  и тем, что у него длиннее других не первый, а второй палец. Длина его редко  достигает 1,9 метра; цвет шерсти сверху – светло‑желтый, а иногда красно‑бурый,  снизу же – как бы полинялый, рыжевато‑серебристый; на спине и на голове  замечаются черные пятна. Самки же сверху тусклого и желто‑белого или палевого  цвета, с красным, синим или темно‑серым отливом. Водится лысун на Крайнем  Севере и только изредка спускается до 67°. В противоположность обыкновенному  тюленю он избегает суши и почти исключительно пребывает на льдинах, где их  скопляются иногда огромные стада. Ежегодно убивают по нескольку десятков тысяч  этих тюленей.    

В ряду остальных ластоногих второе  место занимают хохлачи  (Cystophora cristata), старые самцы которых  имеют на голове странное украшение в виде чепца. Этот чепец, представляющий из  себя кожаный пузырь, может быть, по воле тюленя, наполнен воздухом или опорожнен.  Голова у хохлача большая, рыло толстое, тупое, туловище устроено, как у других  ластоногих, точно так же и конечности: передние ласты вооружены сильно  загнутыми внизу выдолбленными, задние же – тупыми и с боков загнутыми когтями;  хвост – широкий и короткий. Мех состоит из длинных волос и толстого пушистого  подшерстка; цвет его – темно‑бурый или черный с разнообразными пятнами еще  более темного цвета, снизу же – темно‑серый или ржаво‑серебристый и без пятен.  Водятся хохлачи вблизи Гренландии и Ньюфаундленда.    

По единодушным рассказам всех  путешественников, это – самый смелый из всех тюленей, и потому охота на него  небезопасна: хотя он, лежа на льдине, и производит впечатление тупого  равнодушия ко всему и почти бессмысленно устремляет свои большие черные глаза,  однако всегда готов на защиту. При виде опасности он не бежит, подобно другим  тюленям, а идет прямо на врага, причем надувает свой кожаный мешок и храпит,  как разъяренный бык; иногда, раненный стрелой, он бросается на лодку и кусает  охотника. В Гренландии ежегодно убивают около 4000 хохлачей и потому год от  году животных все убывает.    

     

Великаном между всеми тюленями можно назвать морского  слона  (Масгогhinus leoninus), получившего такое название от короткого,  вытянутого вперед хобота, в который переходит нос самцов. Некоторые моряки  называют его еще морским волком . По внешнему виду он похож на других  тюленей, но превосходит их величиной: самцы доходят до 5 метров, длина же самки  – наполовину меньше. Голова у этих животных большая, широкая и довольно вытянутая,  морда на конце как бы обрубленная, верхняя губа усажена шестью рядами крепких  щетин, длиной до 15 см; глаза – относительно большие, круглые, выпученные,  без ресниц; уши, расположенные недалеко от глаз и ниже их, представляют лишь  круглые отверстия, не защищенные складками кожи; конечности очень сильны и  крепки; передние из них снабжены длинными, сильными, тупыми когтями, а задние  имеют вид глубоко вырезанных весел. Мех, состоящий из коротких, блестящих и  толстых волос, – светло‑бурый, внизу светлее; у самок – сверху темно‑оливково‑бурый,  снизу светло‑желтый.    

Водится морской слон в южных морях, начиная с 50‑го градуса;  раньше же встречался гораздо севернее, но был истреблен. Эти животные на земле  – очень беспомощны; с трудом пройдя небольшое расстояние, они устают и должны  отдыхать. Штейнен говорит: «Морской слон, поработавший вытянутыми конечностями,  чувствует чрезвычайное утомление от малейшего движения; после 3–4 толчков  вперед эта студнеобразная, вздрагивающая жирная масса отдыхает и затем со стоном  движется далее, оставляя за собой длинный широкий след; в воде же это животное  движется с большой ловкостью; оно отлично делает быстрые обороты, спокойно спит  на волнах и усердно гоняется за добычей, состоящей обыкновенно из моллюсков и  рыб; иногда морские слоны глотают также водоросли и камни величиной с два  кулака».    

Душевные способности морского слона, вероятно, развиты  слабо: на суше он видит хорошо только вблизи; слух и обоняние его очень плохие,  а осязание притуплено толстым подкожным слоем жира. В общем эти животные  представляют из себя ленивых, тупоумных зверей, которые, по словам  наблюдателей, никогда не нападают на человека. Пернетти уверяет, что его  матросы садились на них, как на лошадей, верхом и понуждали их к скорой езде  ударами ножа. Другие наблюдатели подтверждают безобидность этих животных.  «Обыкновенно самцы глядели на нас, – рассказывает Штейнен, – с тупым  изумлением, раскрывали свои пасти, сопели, но не двигались с места. Старые  слонихи со своими круглыми, мутно‑стеклянными глазами, с мордой синевато‑мясного  цвета, с маленькими низкими губами, едва выступающими из краев челюстей, с  морщинистой сухой кожей, напоминали лицо безобразной старухи. С другой стороны,  не могло быть ничего забавнее, как вид этого животного, когда оно во время сна своими  хорошо развитыми черноватыми пальцами чешет себе голову или свою неповоротливую  спину».    

Человек всюду преследует это беззащитное животное; на  Кергуеленских о‑вах их в течение какого‑нибудь часа истребляют по нескольку  десятков штук. Орудием охоты служат обыкновенно копья или, еще чаще, толстые  дубины, которыми глушат зверей по голове. Скоро, должно быть, эти животные и  совсем исчезнут, так как не могут, подобно китам, удаляться в недоступные части  океана. Каждое животное кроме шкуры дает до одного килолитра жира, который  считается у моряков целебным средством для залечивания ран.    

Представителем второй группы является морж (Trichechus  rosmarus), самое чудовищное из всех ластоногих. В зрелом возрасте этот зверь  достигает до 4,25 метра, иногда даже до 5, при толщине в 3 и даже 4 метра и  весе до 60 пудов. Из его мощного туловища выступают по бокам конечности,  подобно большим лопастям, в которых, впрочем, можно различить плечевой и  локтевой суставы. Каждая конечность снабжена 5 пальцами с короткими, тупыми когтями.  Но отличительный признак представляет маленькая, круглая голова с короткой,  широкой и тупой мордой. Последняя по обеим сторонам усажена сплющенными,  роговыми, щетинистыми усами, в числе иногда нескольких сот. Самые большие из  этих усов бывают толщиной в воронье перо и длиной до 10 см. Ноздри – в  виде полумесяца; далеко отодвинутые назад глаза малы и защищены выступающими  вперед веками; уши, лишенные ушной раковины, лежат далеко позади головы. Из  зубов далеко выступают из морды 2 могучих клыка, которые вытесняют 6 передних  зубов, встречающихся только у очень молодых. Эти клыки бывают иногда длиной до  90 см и весом до 3,5, иногда до 8 кг. Уже с первых дней жизни моржа  нижние резцы выпадают, и только одни клыки продолжают развиваться; клыки  встречаются не только у самцов, но и у самок, Почти совсем голая, очень толстая  кожа моржей покрыта не только складками, но и мозолями. Преобладающий цвет  моржа – ярко‑бурый или серый.    

     

Ожесточенное преследование со стороны  человека загнало моржей, подобно другим животным, на Крайний Север, и теперь  они встречаются только в морях, окружающих северный Полярный круг. Моржа нужно  считать береговым жителем, так как он, в противоположность тюленям, редко  удаляется далеко от берегов.    

Все путешественники находят это  животное крайне безобразным и даже отталкивающим. «Они лежат, – говорит  один из первых наблюдателей, Мартенс, – на льдине, распластавшись, как  тюлени, и страшно ревут. Они спят, храпя, не только на льдинах, но и в воде.  Эти храбрые животные защищают друг друга до самой смерти; если один из них  бывает ранен в то время, как экипаж шлюпки бьет и рубит их, то другие моржи  ныряют в воду около шлюпок и стараются своими большими зубами пробить им дно, а  некоторые бесстрашно бросаются прямо на шлюпки. На льдинах моржей скопляется по  нескольку десятков штук».    

На земле морж передвигается тяжело и  неловко, но все‑таки еще ходит, а не ползает, передвигая одновременно накрест  лежащие ласты, причем в передних конечностях ставит вперед пальцы, а в задних –  пятки. При лазании на крутые льдины он прибегает к помощи своих крепких клыков.  Неуклюжий на суше, морж обнаруживает замечательную ловкость в воде и легко  может обогнать любую шлюпку. Голос его походит то на мычание коровы, то на  грубый лай собаки, при гневе же переходит в настоящий рев.    

Об остроте внешних чувств моржа Пехуэль‑Леше  говорит: «Зрение его плохо, слух гораздо лучше, но особенно хорошо развито  обоняние, так что он чует человека уже на расстоянии нескольких сот шагов, и  подкрадываться к нему нужно только с подветренной стороны». При встрече с  человеком моржи обнаруживают большое мужество, особенно самки, когда им  приходится защищать своего единственного детеныша. Встреча со стадом  разъяренных моржей часто кончается гибелью одной или нескольких лодок  охотников. В местах же, где моржи мало встречаются со своим исконным врагом,  они представляют только любопытных животных, которые мирно плавают около лодок,  не принося им никакого вреда. Кроме человека, моржей преследуют белые медведи и  хищные киты; но особенно большие мучения доставляют им паразиты из класса  насекомых. Питаются моржи моллюсками и рыбой, а для пищеварения глотают  водоросли и мелкие камни. Европейцы употребляют кожу, зубы и жир моржа,  эскимосы же – и мясо, которое считается у них крайне лакомым блюдом.    

     

Из 3‑й группы, нерпух , или ушастых тюленей ,  мы остановимся на сивуче , морском коте  и морском льве .    

Сивуч  (Otaria Stelleri) представляет животное до  4 м длины и 35 пуд. весом; самки – вдвое меньше. На верхней губе сидит  30–40 беловатых щетин до 45 см длины. Конечности, снабженные сильно  развитой плавательной перепонкой, покрыты большей частью грубой шероховатой  кожей, между тем как туловище покрыто везде ровным, коротким, блестящим,  жестким мехом разнообразной окраски – черной, красно‑бурой или светло‑серой. Сивучи  распространены в северной части Тихого океана, в восточных частях его до  экватора или до Черепашьих о‑вов. В некоторых местах, называемых лежбищами и  расположенных обыкновенно между 53° и 57° сев. шир., они тысячами собираются  ежегодно, выходят на берег и здесь родят своих детенышей. Меньшие лежбища  расположены южнее, напр., при входе в гавань Сан‑Франциско и в некоторых местах  Южной Калифорнии*    

*Здесь они находятся под охраной правительства, и охота на  них запрещена.    

«Там, – пишет Финч, – в расщелинах скал или узких  карнизах, лежат они, лениво растянувшись, под начальством старого самца,  известного всем жителям под именем Бен‑Бутлера. Расположившись на самой высокой  точке скалы, этот Бен‑Бутлер подымает время от времени голову, раздувает свою  толстую шею и испускает свой низкий, громкий лай, к которому примешиваются не  только более слабые и высокие голоса его сородичей, но и крик бесчисленных  чаек, карканье бакланов, усеивающих выступы скал, и густые, басовые ноты  пеликанов. Пораженный необычайным зрелищем наблюдатель с изумлением видит, как  эти на вид неповоротливые и неуклюжие гиганты влезают на самую верхушку скал. В  спокойном состоянии они напоминают гигантских темных слизней, а иногда во время  сна свертываются, как собаки, в клубок, уткнувшись носом в живот». Если мы и на  суше изумляемся подвижности этих неуклюжих животных, то все же нужно сказать,  что только в воде она выказывается во всей силе. Часто можно видеть, как сивучи  соскальзывают прямо с вершины скалы в море.    

     

В то время как европейцы охотятся за  сивучем из‑за его жира и шкуры, это животное снабжает жителей Аляски, Алеутских  и Прибылевых о‑вов не только пищей, но и разными хозяйственными предметами. В  пищу идет у них мясо и жир, жилы употребляются вместо ниток, из шкур делают  легкие челноки, причем для остова их служат ребра того же животного, а из кишок  приготовляют отличные непромокаемые одежды. Охотники обыкновенно подкрадываются  к стаду сивучей, когда оно лежит на берегу, отрезают им отступление от моря и  затем, при помощи криков, выстрелов и вообще шума, гонят оторопелых животных в  глубь страны, иногда на расстоянии 11 английских миль, на место бойни.  Пойманные молодыми, сивучи легко уживаются в неволе и со временем выказывают  даже нежность к своему сторожу.    

     

Морской кот  (Otarja ursina) по величине уступают  сивучу: длина самых больших самцов не превышает 2,5 метра, а вес – 13 пуд.;  самки – вдвое меньше и вчетверо легче. Туловище его хотя толсто, но очень  длинно и оканчивается очень коротким и острым хвостом; голова, с маленькой  пастью, длиннее и острее, чем у других ластоногих; ноздри – в виде щелей; глаза  большие, темные, выразительные; на верхней губе торчит около 30 жестких щетин  до 16 см длиной. Передние конечности, в виде плавников, покрыты упругой,  черной, гладкой кожей, на конце удлиняющейся, так что все 5 пальцев, из которых  3 вооружены ногтями, оканчиваются лоскутком кожи до 10 см длины. Густая  шерсть, заметно удлиненная на передней части тела, состоит из не особенно  жестких волос и необыкновенно мягкого, нежного подшерстка. Основной цвет ее –  темно‑бурый, у самцов с сединой, у самок и молодых с серебристым оттенком.    

Не многие ластоногие распространены так широко, как морские  коты: они встречаются как на дальних широтах севера и юга, так и под экватором.  Подобно сивучам, они ежегодно появляются на своих лежбищах, где мечут  детенышей, остальное же время проводят в открытом море. На лежбищах, для  которых избираются обыкновенно малодоступные скалы с сильным прибоем, сначала  появляются старые самцы (около половины апреля на острове Св. Павла), а через  несколько дней прибывают другие самцы, причем каждый из них занимает для себя и  своих самок, которых бывает до 40 штук, около 25 кв. м пространства. Около  половины июня начинают появляться и самки, которые через 2–3 дня по прибытии  мечут детенышей, каждая – по одному. Молодые коты (котики) в течение месяца не  способны к плаванию и неминуемо тонут, если попадут в воду; только  впоследствии, подражая движениям матери, они учатся плавать.    

     

За свой превосходный мех морской кот  ценится выше всех своих сородичей, и потому за ним усиленно охотятся. В  настоящее время ежегодно добывают до 200 000 шкур, причем половина этого  количества приходится на Прибылевы о‑ва. Что касается мяса, то его находят  вкусным даже европейцы, о туземцах же и говорить нечего. Охота на морских котов  происходит так же, как и на сивучей, только для охотников легче, нежели на тех,  так как морские коты – смирнее и доверчивее сивучей; притом охотятся  преимущественно за молодыми самцами, доставляющими лучшие шкуры. Свежие шкуры сначала  солят в продолжение целого месяца, потом отправляют для окончательной отделки в  Англию. Там, чтобы освободить меха от длинных жестких волос его, их на целые  месяцы закапывают в землю, после чего, при помощи особой машины, они легко  удаляются, и остается чрезвычайно тонкий, мягкий подшерсток, который своей  прочностью и красотой превосходит лучший бархат. Будучи выкрашены в темно‑каштановый  цвет, эти шкурки поступают в продажу под названием морского котика и продаются  по высоким ценам.    

     

Морской лев  (Otaria jubata), заменяющий сивуча в  южных морях, собственно говоря, ни по внешнему виду, ни по характеру, ни по  голосу ничем не оправдывает своего славного имени, и только разве жалкая грива  несколько напоминает о его сходстве с царственным зверем. В общем же морской  лев – обыкновенный тюлень, с длинным (величиной с сажень), волочащимся на  ластах, тяжелым телом желто‑бурого цвета и круглой, похожей слегка на кошачью,  головой. Что еще замечательно в нем, так это глаза: большие, изумрудно‑зеленые,  они резко выдаются на ярко‑белом фоне белка и при красной, как киновав,  слизистой оболочке своих внутренних углов придают физиономии зверя  отталкивающий и вместе свирепый вид. Подумаешь, что перед тобой грузное  чудовище, не дающее спуску ни встречному, ни поперечному. Но эта свирепая  наружность ничуть не соответствует характеру зверя. Несмотря на свою силу,  морской лев – довольно трусливое животное и при встрече с врагом старается  первым долгом поскорее убежать. К человеку же он чувствует какой‑то особый  ужас. Достаточно посильнее крикнуть, и он уже трясется от страха.    

     

Однако нельзя сказать, чтобы он не  выказывал никогда храбрости. Нет, наряду со страшной трусостью, характер  морского льва иногда отличается крайней отвагой – именно, когда он видит, что  всякое отступление отрезано. Тогда он как‑то внезапно вдохновляется храбростью,  переходит в наступление и с глухим, яростным мычанием лезет прямо напролом. В  эти минуты, когда бешеный рев его оглашает безмолвные льды, когда самый океан  как будто содрогается от страшных ударов его мощных ластов, морской лев  выглядит очень величественным и, пожалуй, напоминает «царя зверей».    

Зная такой характер зверя, охотники  редко нападают на него в открытом море, где он легко опрокидывает большие  лодки, а стараются напасть на него врасплох, во время сна, да и тут, если нет  ружей, предпочитают стрелять отравленными стрелами. Понятно, для охотников,  вооруженных ружьями, морской лев далеко не так страшен, и так как он дает очень  вкусное для туземцев мясо, то истребляется во множестве, чем, быть может, и  объясняется его страх перед человеком. Впрочем, европейцы мало преследуют его,  так как морской лев не дает ни хорошей шкуры, ни значительного количества жира.    

Истреблению морских львов много  способствуют и сами животные. Одна из несимпатичных черт их – слабое развитие  материнской любви. Ни отец, ни мать, по‑видимому, не заботятся о детенышах. «Я  сам видел, – рассказывает один наблюдатель (Стеллер), – как самка  душила своих спящих детей. Морские львы равнодушно смотрят, если перед их  глазами режут их собственных детей и бросают их внутренности». Львята – очень  неповоротливы и вялы. По вечерам, когда матери уходят с ними в открытое море,  они скоро устают и с жалобным криком, похожим на блеянье баранов, стараются  тогда залезть на спину матери – отдохнуть. Но та хладнокровно сбрасывает их в  воду, не обращая внимания, потонут ли они или уцелеют. Только через некоторое  время, и то с видимой неохотой, мать принимает к себе на спину усталых  детенышей. Нежные дети не остаются, впрочем, в долгу перед своими родителями и  при первой возможности стараются покинуть их, а раз покинули, они прекращают  все счеты с ними. Морские львы не любят общества, а предпочитают вести  замкнутую жизнь и только в известное время, перед рождением детенышей,  собираются в стада.    

Что касается до местопребывания морских  львов, то они водятся лишь в южном полушарии – к югу от Америки и Австралии.    

     

 Отряд VI Насекомоядные  (Insetivora)    

     

К отряду насекомоядных относятся маленькие животные с  вытянутой головой и удлиненной, наподобие хобота, мордочкой, покрытые то  мягкой, шелковистой шерстью, то колючими иглами. Водятся они преимущественно в  умеренных странах северного полушария и совершенно отсутствуют в Южной Америке,  а также в Австралии. С анатомической стороны они мало отличаются от хищных, только  зубы несколько другие, причем самый задний однозубчатый коренной зуб их  заменяет собой плотоядный зуб хищных; острые, кинжалоподобные зубы этих  животных, предназначенные для кусания и раздробления пищи, даже такой твердой,  как жуки, представляют страшное, разрушительное оружие, соответственно гораздо  более сильное, нежели зубы кошек и собак. В скелете мало каких‑либо выдающихся  особенностей, а между мускулами заслуживает упоминания особенно развитая у  некоторых видов подкожная свертывающая мышца. Слепой кишки большей частью нет.  Мозг почти также слабо развит, как у рукокрылых, и соответственно мал.    

     

С точки зрения душевных способностей  насекомоядные представляют из себя тупоумных, угрюмых, недоверчивых животных,  большей частью проводящих всю свою жизнь под землей; только немногие виды живут  в воде, а другие – на деревьях. Вооруженные отличными орудиями нападения и  отличаясь необычайной прожорливостью, эти животные сильно стесняют размножение  вредных насекомых, червей, улиток, а также маленьких грызунов, чем, несомненно,  приносят неоценимую пользу для человека. И последняя тем значительнее, что  деятельность самых ярых истребителей насекомых не прекращается и зимой, хотя  большинство их погружается в это время в спячку.    

     

Мы разделяем насекомоядных на 7 семейств: 1) ежи,  2)  кроты , 3) тупайи , 4) прыгунчики , 5) щетинистые ежи  , 6) землеройки  и 7) шерстокрылы .    

Представителем первого семейства служит обыкновенный еж  .    

Еж  (Erinaceus europaeus), достигающий 25–30 см  длины, с хвостом в 2,5 см, отличается сжатым, коротким, толстым туловищем,  с остроконечным рыльцем, широкими ушами и маленькими черными глазами. Волосы на  животе и шее светло‑рыжие, желтовато‑серые или беловато‑серые; иглы –  желтоватые, в середине же и на концах – темно‑бурые. Область распространения  этого животного обнимает собой не только всю Европу, за исключением самых  холодных стран, но и большую часть Северной Азии (Сирию, Западную и Юго‑Восточную  Сибирь). Любимым местопребыванием его служат: лиственный лес с густым  подлеском, дуплистые деревья, живые изгороди в садах, кучи навоза и хвороста и  дыры в стенах. Гнездо его просторно и устлано листьями, сеном и соломой; оно не  превышает глубины 30 см и снабжено 2 выходами – на север и юг. Здесь еж  проводит свое время в одиночестве или, в крайнем случае, со своей самкой.    

     

Если его убежище совершенно безопасно,  то иногда можно и днем видеть, как забавляются эти животные; если же сколько‑нибудь  шумно, то они выходят только ночью. Сначала слышится шорох в листьях, затем  показывается и сам хозяин гнезда, медленно и довольно неповоротливо плетущийся  семенящей походкой, причем постоянно обнюхивает землю, подобно ищейке, и  тщательно исследует все попадающее ему на глаза. Во время этого путешествия у  него постоянно течет изо рта слюна. Если на ходу еж услышит что‑нибудь  подозрительное, он тотчас останавливается, принюхивается и прислушивается,  причем можно убедиться, что из всех чувств у него обоняние является самым  острым, особенно в сравнении со зрением. В случае опасности еж мгновенно  свертывается в колючий комок, который только с одной стороны имеет небольшое  углубление; оно ведет к животу, и в нем еж прячет тесно прижатые одно к другому  морду, четыре коротеньких ножки и коротенький хвостик. Вследствие того, что  воздух беспрепятственно доходит к телу животного между иглами, оно может долго  оставаться в таком свернутом положении. При спокойном положении животного иглы  лежат в порядке в виде черепицы, при свертывании же ежа в клубок они топорщатся  во все стороны. Однако и в этом положении его можно взять на руки, если  осторожно пригладить иглы спереди назад. Свертывание служит ежу единственным  средством защиты не только от врагов, но и при падении с высоты. Однако стоит  лишь пустить ему в нос табачный дым или облить водой, как он моментально  развертывается. К последнему средству прибегает между прочим один из главных  врагов его – лиса: она осторожно катит свернутого ежа в какую‑нибудь лужу воды  и, когда еж развернется, хватает его за морду. Напротив, собаки, также  ненавидящие это животное, употребляют в дело зубы, а пернатые хищники – свои  острые когти.    

     

Еж питается главным образом насекомыми, но пожирает также  слизней, лесных и полевых мышей и маленьких птиц. Я сам не раз наблюдал за  ловлей ежами мышей и удивлялся их ловкости и хитрости, обнаруживаемой этим  неповоротливым с виду животным. Весной, шныряя по низкой ржи, он вдруг  останавливался перед мышиной норой, обнюхивал ее вокруг, медленно обходил со  всех сторон и, наконец, уверенно попадал на то место, где проложена мышиная  нора. Торопливо разрыв землю в том месте, где прошла мышь, он скоро догонял ее,  о чем свидетельствовали писк мышей и самодовольное ворчание ежа, доказывающие,  что жертва схвачена охотником. Также ловко ловят мышей ежи в амбарах и сараях.  Еще удивительнее храбрость, с какой маленький хищник бросается на ядовитых  змей.    

«Однажды, – пишет Лещ, – я впустил большую гадюку  в ящик ежа, занятого в это время кормлением своих детенышей. Еж очень скоро  заметил ее присутствие, спокойно обошел ее вокруг и стал обнюхивать с головы до  хвоста. Змея начала шипеть и несколько раз ужалила ежа в морду и в губы. Но, не  смущаясь этим и как бы наслаждаясь ее бессилием, зверек продолжал спокойно  обнюхивать врага, затем быстро схватил голову его, раздробил зубами и тут же  съел с полтуловища. Покончив с гадюкой, он снова залег к детенышам и продолжал  прерванное кормление как ни в чем не бывало. Вечером он съел остальную часть  гадюки, а на другой день еще трех».    

Эти наблюдения показывают, что еж совершенно нечувствителен  к змеиному яду; также нечувствителен он и к ядам, отравляющим организм через  желудок, например, к яду шпанских мух, которых еж также пожирает без вреда для  своего желудка.    

     

Многие обвиняют ежа в том, что он  выпивает куриные яйца на птичьих дворах, уничтожает цыплят и даже гоняется за  взрослыми курами своей торопливой, мелкой рысцой. Впрочем, куры не проявляют  страха перед этим врагом. «Когда еж, – рассказывает Беккер, – почти  уже достигал добычи, курица с криком вспархивала вверх, и щетинистый герой  перекатывался через свою цель на 5–6 шагов, что выходило очень комично.  Испуская крик, который можно сравнить со звуком детской трубы, обманутый еж  сердито подымался тогда, чтобы продолжать преследование, и таким образом гонял  кур по всему саду».    

Самка ежа мечет обыкновенно до 6, редко  – до 8 детенышей, величиной до 6,5 см. Маленькие ежики являются на свет  Божий совершенно белыми и голыми, так как иглы вырастают у них только  впоследствии, и не ранее, как через месяц, принимают свой настоящий вид.    

Еж легко привыкает к неволе, и потому  его часто держат для ловли тараканов и мышей. Некоторые, напр., цыгане,  употребляют для пищи его мясо, для чего ежа обмазывают глиной и кладут на  огонь, так что он жарится в собственном соку.    

     

Вслед за ежами мы рассмотрим тех насекомоядных животных,  которые, имея в совершенстве приспособленные для копания конечности, поселились  совсем под землей. Образцом их служит обыкновенный крот  (Talpa  europaea), распространенный по Европе и Азии, Продолговатое туловище его имеет  до 15 см длины, включая сюда и 2,5 см, идущих на хвост. Передние,  очень широкие, рукообразные лапы имеют ладони, обращенные постоянно наружу, а  не внутрь, как у других животных. Между короткими пальцами, вооруженными  широкими, сильно сплющенными и тупыми когтями, самый длинный – средний;  наружные же пальцы постепенно укорачиваются и соединены друг с другом  перепонкой, даже почти срощены. Маленькие, короткие задние ноги имеют свободные  пальцы; когти на них заострены, но слабы. Маленькие, величиной с маковое  зернышко, глаза, совершенно закрытые волосами, снабжены веками и могут  втягиваться. Маленькие уши – без ушных раковин, окружены короткими кожистыми  выступами, также совершенно закрыты волосами; эти выступы служат для закрывания  и открывания слухового прохода. Густая, черная, шелковистая шерсть, короткая и  мягкая, покрывает все туловище, за исключением лап, кончика рыльца и хвоста.  Голые части – мясного цвета.    

Главную пищу крота составляют дождевые черви и личинки  разных насекомых, живущие под землей; для ловли их кроты и прокладывают длинные  ходы на незначительной глубине под землей; направление этих ходов можно узнать  по тем земляным кучам, которые он постоянно выбрасывает на поверхность земли.  При своей необыкновенной прожорливости крот постоянно должен расширять район  своей охоты и потому беспрерывно занят работой по устройству своих подземных  владений. Ходы его вырыты очень искусно и затейливо; но всего тщательнее,  конечно, строится гнездо, или логовище. Оно находится обыкновенно в каком‑нибудь  укромном месте, под корнями деревьев, стенами и т. п. и в большинстве  случаев соединено с обычным участком охоты длинным переходом. Во время периода  размножения, кроме этих ходов, крот устраивает еще несколько других. Самое  гнездо устлано мягкой травой, листьями, соломой, нежными кореньями и находится  обыкновенно на глубине 30–60 см от поверхности земли. Ходы, примыкающие  непосредственно к гнезду, отличаются прочностью и имеют твердо утрамбованные  стенки; напротив, ходы на месте охоты служат только для временного пользования  и потому не отличаются особенной прочностью. Внутренность жилища не имеет  непосредственного сообщения с внешним воздухом, но последний в достаточной мере  проникает туда через скважины взрытой земли. Кроме воздуха для крота необходима  и вода; поэтому он постепенно устраивает себе ходы, ведущие к ближайшим лужам,  ручьям и т. п. Если же поблизости не оказывается этих источников, он  устраивает особые шахты, служащие для скопления дождевой воды. На охоту крот  отправляется трижды в день.    

     

Рытье не представляет для крота  никакого затруднения: с помощью своих крепких затылочных мышц и сильных  передних конечностей он сверлит рыхлую почву рылом, разгребает передними лапами  и с необыкновенной быстротой отбрасывает назад. Взрытая земля потом  выбрасывается на поверхность земли. В легком песке, по наблюдениям Окена,  животное двигается почти с таким проворством, как рыба в воде, а по своим ходам  передвигается со скоростью лошадиной рыси.    

Крот обладает в высшей степени острыми  чувствами. Особенно развито у него обоняние, с помощью которого он находит себе  пищу и ориентируется в своих необыкновенно запутанных ходах. Остроконечный,  подвижной нос его служит ему и органом осязания. Это видно особенно тогда,  когда крот выходит на поверхность земли и здесь начинает искать место для  рытья; он торопливо шныряет здесь и там, исследуя почву носом. Так же  превосходен и слух; напротив, вкус развит очень слабо; зрение же довольно  хорошо.    

Хищническому образу жизни крота вполне  соответствуют и его душевные способности: он – жесток, необыкновенно свиреп,  кровожаден, мстителен и неуживчив даже с себе подобными. Если встретятся два  крота одного пола, то у них сейчас же начинается отчаянная борьба, которая  оканчивается обыкновенно тем, что сильнейший пожирает слабейшего. Только одно  нежное чувство и есть у крота, это – родительское чувство: родители проявляют  трогательную заботливость о своем потомстве, защищают его от нападения врагов,  кормят и учат рытью земли.    

Уничтожая в громадном количестве  личинки вредных насекомых, кроты приносят огромную пользу сельскому хозяину и  только вредны в садах, где они портят корни растений. Для ограждения от них  сада лучшее средство – окапывание канавами на глубину аршина, куда кладут  черепки, битое стекло и т. п. Наткнувшись на такую канаву и поранив себе  нос, крот обыкновенно избирает другое направление для своих ходов.    

     

Третье семейство насекомоядных животных составляют тупайи   – небольшие животные, напоминающие мышей. Туловище их вытянуто, с длинной  мордой, тупой на конце; хвост длинный, пушистый; глаза большие; уши  продолговато‑закругленные; конечности с 5‑ю пальцами, вооруженными короткими  серповидными когтями. Водятся эти животные в Индокитае и на Малайском  архипелаге.    

     

Самый крупный вид этого семейства – тана   (Tupaia tana): длина ее туловища до 20 см и такой же длины хвост. Окраска  шерсти – темно‑бурая, с рыжеватым оттенком внизу, а на голове и хвосте – с  серым. Тана – проворное, бойкое животное, только немногим уступающее белке;  питается плодами и насекомыми.    

Еще оригинальнее следующее семейство, прыгунчиков  (Macroscelididae), отличающихся своими длинными, тонкими и почти безволосыми  задними ногами и хоботообразным носом. Сюда относятся: слоноземлеройка, или обыкновенный  прыгунчик  (Macroscelides typicus), живущая в Африке, дневное животное до  25 см длины, из которых 11 приходится на хвост, с красновато‑бурой или  мышино‑серой окраской.    

Пятое семейство составляют щетинистые  ежи  (Centetes), живущие на Мадагаскаре и очень похожие на ежа. Сюда  относится, напр., танрек (Centetes ecandatus), животное с остроконечной  мордой, до 27 см длины, покрытое иглами и волосами светло‑желтой окраски;  живет в подземных норах. Это неловкое, неповоротливое животное имеет только  одно средство к защите – чрезвычайно неприятный мускусный запах, испускаемый им  во время тревоги или испуга; мясо его считается у туземцев съедобным. Далее,  сюда же относятся щелезубы  (Solenodon) – небольшие животные с  хоботообразным носом и сильными загнутыми когтями на пятипалых лапах; плотное  туловище их покрыто довольно длинными щетинами. Из них наиболее известен кубанский  щелезуб  (S. Cubanus), – до 30 см длины, покрытый на передней  части тела и на животе грязновато‑желтой шерстью, а на остальных частях –  черной. Животное ведет обыкновенно ночной образ жизни.    

     

Шестое семейство составляют землеройки, маленькие животные,  несколько похожие на мышей, но с вытянутой мордой и очень острыми зубами.  Наиболее известна лесная землеройка  (Sorex vulgaris), до 11 см  длины, из которых 4,5 см относится на хвост. Окраска тонкого, шелковистого  меха колеблется между ярким красно‑бурым и блестящим черным цветами. Живет она  большей частью в Западной Европе и в России. Образ жизни ее – ночной. Подобно  кроту, землеройка отличается страшной прожорливостью, так что ест даже  собственных детей, и, подобно ему, также несообщительна. Движения ее в высшей  степени проворны и ловки; она даже плавает в воде. Вследствие испускаемого  этими животными неприятного запаха, их едят только немногие хищные птицы, аисты  и гадюки; другие же животные, как, например, кошки, только загрызают их.    

     

Таких же размеров и домовая  землеройка  (Sorex araneus), покрытая сверху буро‑серой, а снизу – светло‑серой  шерстью; зубов – 28. Из своего настоящего отечества, Северной Африки, это  животное распространилось почти по всей Европе до севера России, а также в  Центральной Азии и Северо‑Восточной Сибири. Водится она по полям и садам, где  истребляет всех маленьких животных, начиная с небольших млекопитающих и кончая  червями. Очень похожа на нее, но только гораздо меньше (до 4 см длины) итальянская  землеройка  (Crocidura suaveolens). Напротив, водяная землеройка, или водяная  кутора  (Crossopus fodiens), распространенная почти во всей Европе и частью  Азии, принадлежит к крупнейшим видам встречающихся у нас землероек: общая длина  ее доходит до 12 см, из которых не больше 5 относится на хвост. Животное  покрыто очень густым и очень мягким мехом, совершенно черным на спине и серым  внизу. Плавательные щетинки на лапах, которые могут по желанию свертываться и  развертываться, служат животному прекрасными веслами. Излюбленными местами ее  пребывания служат источники горных лесистых местностей с чистой водой и  песчаной почвой, а также сады и луга в окрестностях. В рыхлой почве животное  само роет себе норы, но чаще пользуется норами мышей и кротов; норы ее  обыкновенно имеют два выхода, из которых один ведет непременно в воду. Водяная  землеройка – чрезвычайно живое и умное животное, быстрое, ловкое и неутомимое.  Что касается прожорливости ее, то в этом отношении она едва ли не превосходит  всех несекомоядных: она не только пожирает всевозможных насекомых, маленьких  млекопитающих и рыб, но также бросается и на более крупных животных, которые  раз в шестьдесят превосходят ее по весу.    

Самый большой представитель отряда  насекомоядных, по‑видимому, – выхухоль , или десман   (Myogale moschata), живущий главным образом в бассейнах Волги и Дона. Это  животное, имеющее до 42 см длины, с хоботообразным носом, маленькими  глазами и голыми ступнями, усаженными плавательными щетинами. Шерсть, состоящая  из очень гладких волос ости и крайне мягкого подшерстка, сверху красновато‑бурая,  снизу беловато‑пепельно‑серая и серебристо блестящая. Подобно речной выдре,  выхухоль живет частью в воде, частью на суше; больше всего она любит стоячие  или медленно текучие воды с высокими берегами, в которых она легко может  выкапывать ходы. Пищей ее служат: пиявки, разные слизни, водяные насекомые и их  личинки. Часто можно видеть, как она бегает под водой в прибрежном тростнике и  ворочает во все стороны своим хоботом, ощупывая им каждый предмет. Часто она  сует хобот себе в рот и тогда испускает гогочущие крики, похожие на крики уток.  Когда же ее дразнят или схватывают, она свистит и пищит. Поймать ее очень легко  с помощью сетей, но она плохо выдерживает неволю, да, кроме того, и не совсем  приятна из‑за испускаемого ею тяжелого мускусного запаха.    

     

Последнее семейство составляют шерстокрылы   (Galeopithecus), оригинальные животные, соединяющие в себе отличительные  признаки полуобезьян, летучих мышей и насекомоядных. Они – величиной с кошку,  имеют стройное туловище, не очень большие конечности которого соединены  широкой, толстой, волосатой кожей. Эта кожа имеет значение только в качестве  парашюта, для плавного опускания при больших прыжках. В коже заключен короткий  хвост. Голова животного очень маленькая, но с удлиненной мордой: пятипалые ноги  – с выдвижными когтями.    

     

Наиболее известный представитель этих  животных – обыкновенный шерстокрыл  (Galeopithecus volans), до  60 см в длину, покрытый сверху буро‑рыжим мехом, а снизу – немного темнее.  Он населяет Малакку и большую часть островов Малайского архипелага.  «Однажды, – пишет Юнгхун, – мы услышали вдруг крик, такой ужасный,  что сочли его за крик ребенка или стон умирающего. Испуганные туземцы боязливо  придвинулись друг к другу. Скоро, впрочем, предполагаемый злой дух предстал  нашим взорам, медленно пронесшись над нашими головами. Это был шерстокрыл».    

Днем это животное, живущее уединенно в  высоких горных лесах, сидит так тихо на деревьях, что его почти нельзя  заметить; ночью же лазает по деревьям в поисках пищи, которая, по‑видимому,  состоит главным образом из листьев. «Говорят, – прибавляет Уоллес, –  что шерстокрыл рождает на свет только одного детеныша. Однажды я застрелил  самку с маленьким, голым, сморщенным, слепым существом, которое висело на ее  груди». Туземцы преследуют это животное из‑за его ценного меха и частью – из‑за  мяса, хотя оно противно на европейский вкус.    

     

 Отряд VII Грызуны  (Rodentia)    

     

При одном взгляде на зубную систему грызунов можно сразу  признать в них грызущих животных, и потому эта группа выделена совершенно,  естественно. Грызущие зубы, резцы, – их по 2 в каждой челюсти, –  значительно больше остальных зубов; все они дугообразно изогнуты, с широким  остроконечным или долотообразным режущим краем, у корня трех – или  четырехгранные, то плоские или выгнутые, то гладкие и бороздчатые, то белые или  желтоватые, даже красные. Снаружи их покрывает твердая, как сталь, эмаль. При  постоянном употреблении этих главных зубов они должны бы были сильно стираться,  если бы не обладали драгоценным преимуществом перед зубами всех прочих  млекопитающих – расти в течение всей жизни.    

     

Что касается внешнего вида грызунов, то  эта группа представляет самые разнообразные типы. В анатомическом же отношении  нужно отметить присутствие у многих грызунов, на внутренней стороне рта,  защечных мешков, куда складываются запасы пищи; далее, на сильно развитые  слюнные железы, простой желудок и слабо развитый мозг, указывающий на слабое  развитие душевных способностей. Но органы чувств большей частью развиты  равномерно и довольно совершенны.    

Грызуны распространены по всем частям света,  начиная с экватора и кончая полярными странами, всюду, где только находится  растительность. Разнообразен и образ жизни этих животных: они живут и на  деревьях, и на земле, в воде, под землей, всюду нанося человеку огромный вред,  главным образом порчей культурных растений. Притом почти все виды обладают  изумительной плодовитостью, так что одна пара их может произвести за один год  до тысячи штук потомства. При такой плодовитости эти враги человека в короткое  время заполонили бы всю землю, если бы, в свою очередь, не подвергались  массовому истреблению со стороны разных врагов и повальных болезней. Только  крайне немногие виды представляют для человека некоторую пользу, благодаря  отчасти своему мясу, отчасти меху.    

     

Отряд грызунов распадается на несколько семейств: 1) беличьи  (Sciuridae), состоящие из 2 групп – белок  и сурков , 2) орешниковые  , или сони  (Myoxidae), 3) бобровые  (Castoridae), 4) тушканчиковые   (Dipodidae); 5) мыши  (Muridae), куда относятся собственно мыши,  песчанки  и хомяки ; 6) полевки  (Arvicolidae); 7) дикобразовые   (Hystricidae); 8) полукопытные  (Caviidae); 9) восьмизубовые   (Octodontidae); 10) шиншиллы  (Lagostomidae); 11) заячьи   (Leporidae).    

Представители первого семейства, настоящие белки ,  имеют продолговатое туловище, которое оканчивается обыкновенно более или менее  длинным хвостом, волосы которого часто расчесаны (напр., у дневных белок) на  две стороны, с пробором посредине. Распространены они, за исключением  Австралии, по всем частям света, встречаясь главным образом в лесах; питаются  растительной пищей: плодами, молодыми побегами и почками растений, не брезгуя  при этом и мясом млекопитающих и птиц, а также яйцами.    

Самый многочисленный род – дневные белки  (Sciurus),  с пушистым, перистым хвостом, длинными, обыкновенно украшенными волосяными  кисточками ушами и бородавкой, покрытой когтем, вместо большого пальца на  передних лапах. Типичным представителем этого рода может служить обыкновенная  белка , или векша  (Sciurus vulgaris), красивый, ловкий зверек,  длиной в 25 см и с 20 см хвостом, покрытый летом буровато‑красной,  снизу серой шерстью, а зимой – буро‑красной, снизу – совсем белой. (В Сибири и  в Северной Европе зимний мех часто сплошь беловато‑серый.) Область ее  распространения обнимает всю Европу, переходит за Урал и через Южную Сибирь  простирается до Алтая и Индокитая; любимым ее местопребыванием служат высокие,  сухие и глухие леса, где, обыкновенно в районе, изобилующем сосновыми и еловыми  шишками, она поселяется или в собственном гнезде, или занимает покинутые  обиталища сорок, ворон и др. птиц. По живости, ловкости и непоседливости наша  белка – та же северная обезьяна, до такой степени она напоминает своими  движениями этих забавных, шаловливых детей знойного юга. При ее изумительных  прыжках, которыми она носится с ветки на ветку, много помогает ее длинный,  пушистый хвост, служащий как бы парашютом, стоит обрубить его – и белка  делается уже неловкой. Говорят, что тот же хвост помогает ей и при плавании,  служа будто бы парусом. Но это – вздор.    

По отношению к человеку этот забавный, миловидный зверек  является страшным вредителем его растительных сокровищ: белки не только  уничтожают семена лесных и садовых деревьев (причем мякоть, напр., яблок и груш  откидывается ими), но и объедают верхушки побегов этих растений, чем замедляют  их рост. Вред, приносимый белкой, тем более значителен, что, не довольствуясь  дневным пропитанием, она еще собирает запасы зерен и семян на дождливое и  холодное время; запасы эти хранятся обыкновенно в расщелинах и дуплах деревьев,  в норах, под камнями и т. п. В поисках пищи эти подвижные грызуны  предпринимают в северных странах (напр., Сибири) большие путешествия, причем  переплывают быстрые реки или поднимаются на высокие горы, избегая, впрочем, их  вершин.    

С наступлением ночи живущая постоянно в одном месте белка  удаляется в свое гнездо и спит там до рассвета. Голос ее в испуге звучит как  «дук, дук»; в случае же досады, а также удовольствия животное ворчит или, по  выражению Ленца, бормочет. Органы чувств, по‑видимому, все развиты довольно  хорошо. Что же касается душевных способностей, то нужно указать на прекрасную  память и хитрость, с какой она старается спастись от врага.    

Детеныши, в числе 3–7, рождаются в апреле слепыми, но  пользуются нежной любовью матери, которая в случае тревоги сейчас же тащит их в  другое гнездо. Взятые молодыми из гнезда, белки представляют собой резвых,  веселых зверьков, но, к сожалению, под старость делаются очень злыми и  лукавыми. Человек преследует этих маленьких грызунов не только из‑за  приносимого ими вреда, но и из‑за меха, особенно в северных странах, причем  охотник, чтобы не портить шкурки, старается целить прямо в глаз. Кроме  человека, злейший враг белок – куница, затем – хищные птицы.    

К белкам относят и летучих белок , или летяг  (Pteromys), ноги которых соединены широкой волосатой летательной перепонкой,  служащей для этих животных парашютом; сильный, пушистый хвост служит при этом  рулем.    

     

Самая крупная из летяг – тагуан   (Pteromys petaurista), величиной с домашнюю кошку, с большими, выступающими  вперед глазами и широкими, короткими ушами; задние ноги значительно длиннее  передних. Окраска меха представляет собой смесь серого с черным наверху, внизу  же грязновато‑серая, ноги красновато‑каштановые, а хвост черный. По душевным  способностям тагуаны отличаются от настоящих, дневных белок своей трусостью и  глупостью. Они так глупы, что туземцы Ост‑Индии, где водятся тагуаны, легко  ловят их в мешки, подвешенные к деревьям. Достаточно спугнуть трусливое  животное в светлую лунную ночь, и оно само падает в мешок. Вследствие трудности  наблюдений тагуана, появляющегося только ночью, притом в самой чаще лесов, об  образе жизни его мало известно; мало производилось наблюдений над этими  животными и в неволе, хотя многие уверяют, что тагуан вполне способен к  приручению, только очень нежен.    

Тагуан имеет круглый пушистый хвост;  напротив, водящаяся в северных странах Европы и Азии летяга  (Pt.  volans) обладает перистым хвостом, вроде беличьего. Это животное значительно  меньше нашей белки (всего около 16 см в длину, с хвостом в 10 см).  Густой, мягкий, шелковистый мех его, летом бледно‑бурый вверху и белый внизу,  принимает зимой блестящий серебристо‑серый цвет. Впрочем, мех летяги все‑таки  считается слабым и плохим. Животное предпочитает чистые березовые или смешанные  леса, но с преобладанием березы. Подобно тагуану, ведет ночной образ жизни.  Зимой впадает в спячку, но часто просыпается. Пленные летяги, содержавшиеся у  Левиса в Лифляндии, скоро сделались ручными и безбоязненно садились на руки  хозяина, охотно позволяя гладить себя.    

Еще меньше – североамериканская  летучая белка , или ассапан (Pt. volucella), величиной всего в  14 см, с 10 см хвостом. В высшей степени мягкая, нежная шерсть его на  спине – желто‑буро‑серого цвета, на лапах – серебристо‑белая, на животе – желто‑белая;  летательная перепонка черная, с белыми краями. Это – весьма подвижное, красивое  животное, которое может доставить вечером, когда находится в движении, много  удовольствия своему хозяину. Но в то же время это – один из кровожаднейших  хищников по отношению к маленьким птичкам и млекопитающим.    

Далее, к белкам относятся бурундуки   (Tamias) с большими защечными мешками, достигающими затылка. Они населяют  Восточную Европу, Сибирь и Северную Америку, ведут более или менее подземный  образ жизни. Сибирский бурундук, или полосатая сибирская земляная белка   (Т. striatus), значительно меньше и неуклюжее обыкновенной белки (длина –  20 см, хвост – 10 см), с продолговатой, усаженной редкими усами  головой. Короткий, жесткий мех ее имеет общий желтоватый тон, по которому идут  на спине пять черных полос; живот – беловато‑желтый. В Северной Америке этот  вид заменяется другим – гаки , или гимпунк  (Т. lysteri),  красновато‑бурого цвета, с красными полосами, наверху и беловатого внизу.  Сибирский бурундук обитает чаще всего в кедровых лесах, в подземных норах, куда  залегает на зиму, обеспечив себя запасами зерна и орехов. Звучный крик его  напоминает жалобный стон совы‑зорьки (Strix scops). В лазанье бурундуки  уступают белкам, но зато превосходят их в беганье. Для сельского хозяина они  вредны тем, что, подобно мышам, забираются в кладовые. Красивая окраска меха,  миловидность и подвижность бурундука делают его любимым зверьком, и потому его  охотно держат в домах, хотя они всегда остаются довольно нелюдимыми; кроме  того, как все белки, они досаждают своей страстью грызть решительно все, что им  ни попадется.    

Гораздо безобразнее предыдущих –  сусликовые белки  (Xerus) с вытянутым туловищем, покрытым чрезвычайно  редкими волосами, на длинных ногах, остроконечной головой, с маленькими ушами,  крепкими когтями и длинным перистым хвостом. В Африке встречается два вида этих  животных: шилу  абиссинцев (X. rutilus) и сабера  арабов (X.  leucoumbrinus), первый – до 50 см длины, из которых 22 относятся на хвост;  окрашен сверху в красновато‑желтый цвет, с боков и на животе – почти в беловатый.  Оба живут в подземных норах, ведя дневной образ жизни. Оба – живые, проворные  создания с довольно злым характером. К воспитанию едва ли способны.    

     

Сурки , распространенные по всей Средней Европе, Сев.  Азии и Сев. Америке, отличаются от белок более неуклюжим и сжатым туловищем,  коротким хвостом и неодинаковой длины с другими верхними коренными зубами.  Живут по лугам и равнинам в подземных норах, питаясь растениями. Голос их  состоит из более или менее сильного свиста или тявканья и особого рода ворчанья.  В умственном отношении они стоят выше белок; они в высшей степени внимательны,  осторожны, чутки и боязливы. Приручаются в неволе очень легко.    

Самые маленькие из всей группы – суслики   (Spermophilus), красивенькие животные с вытянутой головой, спрятанными в меху  ушами, коротким хвостом; на передних лапах 4 пальца и бородавка вместо пятого  на задних – 5 пальцев. Кроме того, суслики обладают большими защечными мешками.    

В Средней Европе и Зап. России водится обыкновенный  суслик  (Sp. citillus), длиной в 23 см и 7 см хвостом, желто‑серой  с мелкими крапинками окраски; на юге России его заменяют известные опустошители  зерновых полей – овражек , или серый суслик  (Sp. musicus), и  пятнистый суслик (Sp. guttatus). По образу жизни все они очень похожи друг на  друга.    

Все суслики живут большими обществами, однако норы в земле,  обыкновенно на глубине 1‑11/2 м, каждый выкапывает отдельно для себя,  причем нора самки глубже норы самца. Кверху от гнезда вдет один довольно узкий,  извилистый ход, которым пользуются только в продолжение одного года, так как с  наступлением зимних холодов суслик засыпает входное отверстие и проделывает  себе другое, не доходящее до поверхности земли; весной, с окончанием зимней  спячки, этот ход открывается, и им пользуются до наступления осени. Таким  образом количеством разных ходов вполне определяется давность жилища. Соседние  с норой помещения служат для склада пищи, заготовленной на зиму. «Обитаемые  норы, – пишет Герклоц, – можно тотчас же узнать по запаху, так как  суслик постоянно мочится перед выходом, а моча его имеет такой резкий,  неприятный запах, что ошибиться в нем очень трудно».    

«Нет ничего интереснее, – продолжает тот же  автор, – как наблюдать суслика в послеобеденное время в ранний летний  день. Резкий запах указал нам вблизи того места, где мы прилегли, 10–12 жилых  нор. Не прошло и 10 минут, как в отверстии одного хода показалась премиленькая  головка, ясные глазки которой беззаботно смотрели на траву; вслед за головкой  просунулось и остальное туловище, зверек приподнялся, сел на задние лапы, еще  раз осмотрелся кругом, чтобы убедиться, все ли благополучно, и принялся за свои  дела. В течение нескольких минут все общество оказывается уже в сборе: одни  играют, другие чистятся, третьи грызут корни… Но стоит только пролететь в это  время хищной птице, как поднимается общий переполох: пронзительно свистнув,  каждый бежит к своей норе, кубарем бросается туда, и моментально все исчезают в  проходе. Но как только беда миновала, возобновляется прежняя игра».    

Несмотря, однако, на всю осторожность и увертливость, этого  красивого, добродушного зверька нетрудно поймать, откопав в земле лопатой или  поставив ловушку при входе. Пойманный суслик очень скоро привыкает к неволе, но  за ним нужно постоянно наблюдать, иначе, повинуясь своей привычке грызть все,  что ни попадется, он перепортит в доме много вещей.    

Мясо суслика не едят, хотя оно по вкусу напоминает куриное.  Мех идет на одежду.    

     

По образу жизни сходна с сусликом  живущая в Северной Америке луговая собака  (Cynomys ludovicianus), почти  40 см длины, из которых 7 относятся на хвост. Животное покрыто сверху  светло‑красновато‑бурой шерстью, перемешанной с серыми и черными волосами, на  животе же – грязновато‑белой. Название же «луговая собака», не дающее никакого  представления о ней, дано первыми исследователями, канадскими трапперами,  вследствие голоса нашего зверька, действительно похожего на собачий лай.    

Обширные поселения луговой собаки, так  называемые «деревни», находятся обыкновенно на низменных лугах, роскошная трава  которых представляет для них отличный корм. «Какого невероятного протяжения  могут достигать деревни этих земляных жителей, – говорит  Мольгаузен, – можно лучше всего убедиться, пропутешествовав без перерыва в  течение целых дней между рядами маленьких бугров, из которых каждый указывает  на жилище двух или нескольких таких животных. Отдельные жилища находятся  обыкновенно на расстоянии 2–3 сажен одно от другого, и каждый маленький холмик,  возвышающийся перед входом в него, заключает в себе хороший воз земли,  постепенно нанесенный жителями на поверхность из подземных ходов. Некоторые  жилища имеют один вход, другие – два. Они соединены между собой плотно  протоптанными тропинками, что заставляет предполагать существование тесного  общения этих резвых, маленьких зверьков между собой.    

Замечательное зрелище представляет  собой такое поселение, если наблюдать его вблизи, счастливо пробравшись туда  незамеченным зоркой стражей. Всюду, куда ни кинешь взор, кипит оживленная  деятельность. Почти на каждом холмике сидит, выпрямившись по‑беличьи, маленький  желтовато‑бурый зверек, поднятый вверх хвостик которого находится в постоянном  движении, и тысячи тонких лающих голосов соединяются в настоящий визг. Но стоит  лишь человеку, сидящему в засаде, сделать неосторожное движение, как все  общество трусливо и моментально скрывается в своих темных ходах. Только тихий  лай, глухо раздающийся из глубины земли, да множество стоящих на поверхности  земли холмиков, свидетельствуют о густой населенности этого государства».    

Мясо этих животных довольно вкусно, но  охота на них очень затруднительна, так как даже тяжелораненый зверек  моментально проваливается в свою нору, прежде чем охотник успеет подхватить  его. В неволе луговые собаки скоро привыкают к человеку и ведут себя как на  свободе, занимаясь все время рытьем ходов в земле, если дана им возможность к  этому; поэтому лучше всего держать их в отдельном помещении.    

     

На луговых собак очень похожи сурки (Arctomys),  отличающиеся от них черепом, сверху очень сплюснутым и покатым между глазными  впадинами. Самый обыкновенный вид – байбак (A. bobac), распространенный  в Польше и Галиции, затем в Средней и Сев. Азии, до Камчатки. Это животное  длиной в 37 см, с 9 см хвостом, покрытое довольно густым мехом чало‑ржаво‑желтого  цвета с светло‑бурым. Живет по травянистым равнинам, в подземных норах. Байбаки  выходят на поверхность земли из своих убежищ утром до полудня и вечером, жаркие  же часы проводят в своих прохладных убежищах. Образ жизни такой же, как у  предыдущих видов. Мясо их составляет главную пищу тунгусов и др. сибирских  инородцев ранней весной.    

     

В противоположность байбаку, жителю  равнин, близкий родственник его, альпийский сурок  (A. marmota),  предпочитает высочайшие каменистые склоны Альп, Пиренеев и Карпат, где не  растет ни дерева, ни куста и где снег оттаивает только на 6 недель. Это животное  имеет до 51 см в длину и хвост в 11 см. Состоящая из более короткого  подшерстка и длинной ости шерсть сурка окрашена на спинке в буро‑черный цвет,  на животе же – темно‑красновато‑бурая, а на морде и ногах – ржаво‑желтая.  Любимое его местопребывание – открытые места, окруженные скалами, или ущелья.  Здесь сурок выкапывает себе несколько маленьких, но глубоких нор: одни для  летнего пребывания, другие – для зимнего. Вследствие суровости зим, царящих на  этих высотах, деятельная жизнь нашего зверька продолжается иногда всего два  месяца, остальное время он проводит в спячке. Запасы его пищи составляет  обыкновенно сено; летом же он, конечно, предпочитает свежую траву, которую,  подобно белкам, держит передними лапами.    

Человек усиленно преследует это  животное ради приносимой им пользы, так как альпийский сурок доставляет для  горного жителя не только пищевой продукт, но и средства от разных болезней.  Так, жирное, очень вкусное мясо считается укрепляющим средством для рожениц;  жир уничтожает резь в животе, останавливает кашель; свежая шкура употребляется  против ревматизма и т. п. Свежее мясо сурков имеет такой сильный землистый  вкус дичи, что непривычного человека с него тошнит. Поэтому только что убитое  животное ошпаривают кипятком и потом в течение нескольких дней коптят, после  чего приготовленное надлежащим образом мясо делается очень вкусным.    

     

Представители второго семейства, орешниковых , или соней   (Myoxidae), по внешнему виду и образу жизни близко подходят к белкам, но имеют  узкую голову с более или менее заостренной мордой, довольно большие глаза и  голые уши, вытянутое туловище, небольшие конечности и тонкие ноги, на передних  лапах которых по 4 пальца и вместо большого – бородавка с ногтем, а на задних –  по 5. Зимой сони в умеренных странах впадают в спячку. Для человека они скорее  вредны, чем полезны, так как занимаются хищничеством в садах.    

     

В Южной и Восточной Европе, в дубовых и  буковых лесах, распространен один вид сонь – полчок  (Myoxus glis),  длиной в 16 см и с 13 см, хвостом, покрытый мягким, довольно густым  мехом, на спине пепельно‑серым, а внизу – молочно‑белым, серебристым. Весь день  он лежит, спрятавшись в дуплах деревьев, в расселинах скал или норах, а вечером  выходит за добычей. Главную его пищу составляют лесные плоды (желуди, орехи и  т. п.), но при случае он нападает и на живых существ, которые слабее его.  Во время этих походов полчок проявляет необыкновенное проворство и ловкость;  уверенно прыгает по веткам и быстро бегает по земле. Осенью же, сделав себе  запасы на зиму, залегает в спячку. В неволе его редко держат, так как это –  довольно несносное животное, дикое, злое, кровожадное…    

В Средней и Западной Европе водится садовая  соня  (Eliomys nitela), достигающая только 14 см длины, при  9,5 см хвосте. Голова и спина ее – красновато‑серо‑бурые, брюшко белое.  Это умное, живое животное устраивает свое гнездо в открытом месте, хотя не  отказывается и от подземных нор, если есть готовые. На время зимней спячки эта  соня часто забирается в амбары, на сеновалы и т. п. Она приносит большой  вред, главным образом садам, где может уничтожить, напр., целый сбор персиков и  абрикосов. Для защиты от нее лучшее средство – кошка. Кроме того, подобно  полчку, и она очень кровожадна и при случае не прочь сожрать своих более слабых  собратий. В неволе она зла, упряма, дика.    

Близкий родич ее – лесная соня   (Myoxus dryas), встречающаяся на юге России. Она – до 8 см длины, с почти  таким же хвостом. Окраска ее сверху – красновато‑бурая, снизу – совсем белая.  По образу жизни она похожа на предыдущий вид.    

Гораздо симпатичнее орешниковая соня   (Muscardinus avellanarjus), нравящаяся всем не только своей внешней красотой,  но и чистоплотностью, миловидностью, а также кротостью характера. Величиной она  с домашнюю мышь (до 7 см, с таким же хвостом). Густой, гладкий мех ее,  состоящий из блестящих мягких волос желтовато‑рыжего цвета, снизу немного  светлее, на груди – белый, ноги – рыжие. Родина этих сонь – Средняя Европа.  Образ жизни ее ночной; пищу составляют главным образом орехи, а также ягоды  рябины. Будучи очень ловким, проворным животным, она очень редко попадает живой  в руки человека, но попав, скоро делается довольно ручной.    

     

К третьему семейству, бобровых, принадлежит всем известный бобр  .    

Подобно муравьям и пчелам среди насекомых, среди  млекопитающих бобр резко выдается по своим строительным способностям. Это –  настоящий инженер, искусно приспособляющийся ко всем условиям окружающей  обстановки. Сооружения бобра носят характер не только высокого развития  инстинкта, но и следы несомненного, сознательно действующего ума. В самом деле,  взгляните на его художественно выведенные постройки, высотой нередко в сажень и  до 2 сажен в диаметре, присмотритесь к гигантским бобровым плотинам (до 150  сажен), обратите внимание на искусно проведенные им сети каналов, охватывающие  огромные пространства земли, сравните все это с величиной самого  животного, – и вы, действительно, изумитесь уму четвероногого инженера.    

Бобр  (Castor fiber) представляет собой животное от  21/2 до 3 футов длины (75–95 см), не считая хвоста, который достигает у  взрослых самцов футовой длины (30 см). Высота его не более 11 дюймов  (30 см). Короткое и толстое тело, с широкой, плоской, тупой головой,  поддерживается четырьмя короткими коренастыми ногами, снабженными плавательными  перепонками. Хорошо развитые резцы сразу выдают в нем грызуна.    

Рот маленький, с широкой, расщепленной книзу верхней губой.  Шерсть состоит из необыкновенно густых, пушистых, шелковистых волос подшерстка  и редких, длинных, толстых, упругих и блестящих волос ости. Общий цвет на спине  – темный, каштановый, переходящий в сероватый; волосы у корня серебристо‑серого  цвета, на конце – желтовато‑бурого.    

В нижней части брюшной полости находятся 2 железы,  выделяющие так называемую бобровую струю, вещество, представляющее темную,  красно‑бурую, желто‑бурую или черно‑бурую, довольно мягкую массу, обладающую  сильным запахом. Прежде это вещество имело широкое применение в медицине;  теперь же употребление его все более сокращается.    

Местом своих поселений бобры выбирают обыкновенно небольшие  реки, ручьи и озера с проточной водой. Приступая к постройке, они прежде всего  устраивают плотину, чтобы поддерживать воду на постоянном уровне и иметь всегда  подводное сообщение с жилищем. Плотины имеют внизу от 10 до 12 футов толщины, а  кверху постепенно суживаются до 2 футов. Обыкновенный тип их – плотная земляная  насыпь, связанная хворостом и глиной. Для прочности в постройку идут и камни,  благодаря чему бобровые плотины могут легко сдерживать тяжесть не только  человека, но и лошади.    

До какого размера могут доходить эти сооружения, показывают  измерения американского наблюдателя Моргана. «На притоке главного рукава реки  Эсконауба, – говорит он, – недалеко от Вашингтоновского канала, есть  плотина бобров. Она состоит из двух частей, длиной до 500 футов, сооруженных на  естественной отмели. В тех местах, где углубления последней требовали  искусственного поднятия, она была надстроена. Поистине удивительно, как  животные могли соорудить такую обширную архитектурную постройку, требующую не  только соображения, но и недюжинных знаний гидростатики!»    

Выше плотины, частью на естественных островках, а частью  посередине реки, бобры строят себе дома, употребляя для их постройки обрубки  дерева вперемежку с илом, землей и глиной. Дома эти имеют куполообразную форму  и состоят обыкновенно из двух отделений: одно, набитое мелким щебнем, служит  жилищем бобровой семье, другое, ближе к выходу, – кладовой для съестных  припасов, т. е. сучьев ив, тополей, ольхи, ясеня и березы, которыми  питаются бобры. Выходами из такого строения служат несколько лазеек, прокопанных  наискось в земле прямо в воду. Отверстия лазеек делаются на такой глубине,  чтобы зимой ледяная кора не могла замыкать их. Самые проходы представляют  отлично выделанные правильные своды, бока которых вылеплены из плотно сбитой  глины и связаны прутиками.    

Отсюда, чаще ночью, чем днем, бобры выходят на работу и  добычу пищи. «Вскоре после заката солнца, – говорит Мейеринк, – они с  громким свистом шумно выбрасываются из воды. Но сначала умные животные  осторожно оглядятся кругом и, только уверившись в полной своей безопасности,  выходят на берег для рубки деревьев на пищу и на постройку».    

«Чтобы свалить дерево, – говорит тот же  наблюдатель, – бобры подтачивают его ствол у основания, и притом больше с  той стороны, которая дальше от воды; вследствие этого дерево падает к воде. Как  только оно упадет, бобры откусывают ветви, имеющие от 2 до 6 дюймов в диаметре,  очищают их от мелких сучков и, наконец, разгрызают на куски такой величины,  чтобы они были удобны для переноски».    

     

При переноске упомянутых обрубков умное  животное обнаруживает большую изобретательность. Прежде всего оно старается  воспользоваться естественными путями сообщения – ручьями, прудами, озерами и  пр., по которым и сплавляет добытый материал; когда таких водных сообщений  вблизи нет, то бобр старается, не тратя без нужды сил, пользоваться  естественными склонами и только в крайнем случае сам перетаскивает обрубки. При  этом он толкает и катит их бедрами, а ногами и хвостом действует наподобие  рычагов. Дотащив до воды такой обрубок, бобр зажимает один конец его под горлом  и плывет с ним к отверстию норы или же, взяв толстый конец в рот, крепко  втыкает его в дно. Таким образом запасы сохраняются иногда прямо в воде, так  как бобры хорошо знают, что вода сохранит на всю зиму ветви и молодые побеги  без всяких хлопот с их стороны. Работа эта производится всем семейством бобра,  и замечательно единодушно.    

«В сумерки, – рассказывает про  одно такое семейство Дитрих, – бобры выходили на сушу и, внимательно  оглядевшись кругом, уходили в близ лежавший ивняк. Первой выступала мать. За  нею следовали, спеша, как могли, трое детенышей, величиной с довольно взрослого  котенка. Едва они входили в рощу, как уже раздавался скрип, вроде быстрого  пиления, а спустя несколько минут дерево уже валилось. Затем все семейство  поспешно принималось обгрызать мелкие сучья. Через некоторое время из лесу  показывалась мать, бежавшая на четырех лапах и державшая во рту кусок ивового  ствола. Детеныши с обеих сторон помогали ей тащить ствол в воду. Свалив его  туда, они с минуту отдыхали, потом, снова схватив в зубы ствол, без отдыха  плыли со своей добытой тяжелым трудом добычей прямо к жилищу».    

     

Нередко, чтобы избавить себя от труда перетаскивать добычу  посуху, бобры устраивают целую сеть каналов для сплава. В этой работе требуется  уже такая сообразительность, которой трудно ожидать от бессловесной твари.    

     

Каналы эти роются обыкновенно на  низменном берегу и служат удобными водными путями сообщения с ближайшим лесным  участком. Ширина их простирается от 3 до 5 футов, глубина – фута в 3, а длина  тянется на целые сотни футов. Роются они в виде траншей с отвесными боками и  обрывистыми краями. На всем протяжении их бобры тщательно выбирают древесные  корни, хворост и т. п., чтобы проход по каналам был совершенно свободен. В  этих сооружениях проявляется вся сила ума четвероногого инженера. Когда, напр.,  канал должен пройти по покатой поверхности, так что в нем невозможно удержать  воду, то бобры в нескольких местах перегораживают его; таким образом получается  нечто вроде шлюзов.    

Морган дает крайне интересное описание  одного такого канала. «Он тянется, – передает этот исследователь, –  по низкому берегу на 450 футов и на всем протяжении снабжается водой из пруда,  будучи на одном с ним уровне. Тут он встречает первое повышение почвы; при  начале подъема поперек канала проведена плотина, затем канал тянется еще на 25  футов. Уровень воды в этом втором колене канала на 1 фут выше, чем в первом.    

Второе колено, с более высоким уровнем,  снабжается водой, собираемой второй плотиной с еще более высоких мест; эта  плотина тянется на 75 футов по одну сторону канала и на 25 – по другую и  стягивает всю почвенную воду во второе колено канала. За второй плотиной почва  опять круто повышается на 1 фут, и канал тянется на 47 футов дальше, где  упирается в третью плотину, устроенную в виде полумесяца, для того чтобы больше  собирать воды».    

По мере надобности бобры расширяют и  удлиняют свои каналы. А так как в этой работе принимают участие целые сотни  поколений в продолжение столетий, то в конце концов получаются громадные  сооружения, покрывающие сетью каналов огромную площадь.    

Бобр – животное общежительное; поэтому  колонии его бывают очень многочисленны. Но когда в известной местности  население их слишком размножится, то часть бобров переселяется. Индейцы  говорят, что во время таких переселений старики идут вверх, к истокам реки, а  молодые вниз; они объясняют это тем, что у истоков борьба за существование  легче, и потому больше по силам стариков. Старые дома, освобождаемые прежними  жильцами, передаются новым парам.    

В России бобры водятся в большом количестве  в болотах Полесья, по большим сибирским рекам и особенно на Камчатке, где  встречаются колонии в несколько сотен жилищ. Кроме того, это редкое животное  встречается в Германии, Скандинавии и по Кубани (на Кавказе).    

Кроме европейского бобра известен еще канадский   (Castor canadensis), отличающийся более выпуклой лицевой линией, более узкой  головой и более темной шерстью.    

     

Тушканчиковые  (Dipodidae) напоминают по внешнему  виду кенгуру. Задние ноги с 3 пальцами почти втрое длиннее маленьких пятипалых  передних, хвост также очень большой, на самом конце разделен на 2 кисточки. Но  голова уже отличается от кенгуровой: она очень толста и снабжена длинными  усами, иногда достигающими длины самого тела. Благодаря своим длинным задним  ногам эти животные легко делают прыжки, раз в 20 превышающие длину их тела.  Живые, прелестные, большие глаза сразу указывают на ночной образ жизни  тушканчиков; ложкообразные уши бывают от одной трети до величины целой головы;  шея – очень толстая и неподвижная, но туловище стройное. У всех видов шерсть –  густая, мягкая и окрашена обыкновенно под цвет песка. Большая часть этих  грациозных животных живет в Африке и Азии, но некоторые виды переходят и в  Европу, а один вид распространен в Сев. Америке. Везде любимым местопребыванием  им служат сухие, песчаные равнины или травянистые степи. Жилища их – неглубокие  норы с большим числом выходов. Здесь они проводят большую часть дня и только с  закатом солнца появляются на поверхности земли. Пища их по преимуществу зерна,  луковицы, корни, трава и пр. Но некоторые виды едят насекомых, млекопитающих и  даже друг друга.    

В случае опасности эти робкие, боязливые создания спешат  спастись бегством в свои норы, издавая визг, похожий на крик молодых котят;  только самые крупные защищаются задними ногами, подобно кенгуру. Для человека  почти все тушканчики – совершенно безвредны, а так как они отличаются большей  частью кротостью и миролюбием, то их считают приятными и милыми сожителями  человека.    

     

Типичным представителем их является настоящий  тушканчик  (Dipus), как бы составленный из частей разных животных. «Можно  сказать, – замечает Гассельквист, – что этот маленький зверек имеет  голову зайца, усы белки, рыло свиньи, туловище и передние лапы мыши, задние  ноги – птицы, хвост как у льва». Прежде всего бросается в глаза голова с  большими, кожистыми или покрытыми только редкими волосами ушами, с большими же,  живыми и кроткими глазами, широкими ноздрями и необыкновенно длинными усами.  Все это указывает на остроту зрения, слуха и осязания. Передние ноги имеют 4  пальца с острыми когтями и недоразвитый большой палец с ногтем. Задние ноги, в  6 раз длиннее передних, трехпалые, причем средний палец несколько длиннее  боковых; пальцы эти одеты жесткими, щетинистыми волосами, не позволяющими  животному вязнуть в песке. Мягкая, шелковистая шерсть – темно‑песочного цвета,  внизу – белого. Зубов 16–18.    

Самый обыкновенный вид – египетский  тушканчик  (D. aeguptiacus), премилый зверек, длиной до 17 см; хвост  его – в 21 см; распространен в Северо‑Восточной Африке и прилегающих к ней  странах Западной Азии. Часто встречается в неволе и своими качествами  располагает к себе всякого. Он такой безобидный, ласковый, ручной,  чистоплотный, а в бодром состоянии такой веселый и резвый, что им можно  любоваться целыми часами. К хозяину он очень ласков.    

Похож на египетского тушканчика тарбаганчик  (D. sagitta), почти такого же роста; меньше его – мохноногий тушканчик   (D. lagopus), лапки которого похожи на заячьи, и согуранчик (D.  halticus) с очень маленькими ушами. Все три вида живут в России.    

Живущий на севере Америки североамериканский  прыгунчик  (Jaculus hudsonius), длиной в 8 см и с 13 см хвостом,  отличается своим постепенно утончающимся и оканчивающимся острым кончиком  хвостом, покрытым чешуйками, как у мышей.    

Принадлежащий также к отдельному роду бабунов  , или алагтаг , земляной заяц  (Sirtetes jaculus), величиной с  векшу: до 16 см длины, с хвостом в 16 см. Голова его очень красива, с  живыми, навыкате глазами и совершенно круглыми зрачками; уши большие, узкие и  длинные, длиннее самой головы; очень длинные, серовато‑черные, заостренные усы  расположены на верхней губе в 8 рядов. Задние ноги вчетверо длиннее передних.  Шкура на спине красновато‑бурая, с бледно‑сероватым оттенком, на животе и ногах  – белая. Этот вид живет в открытых равнинах степей Южной Европы и Азии,  преимущественно на глинистой почве. Питается растениями, а при случае –  насекомыми, птицами и их яйцами. Детенышей бывает, как у всех тушканчиков, 5–7.  К неволе привыкает легко, но держится очень робко и даже трусливо.    

Долгоног кафрский  (Pedetes  caffer) уже значительно уклоняется от тушканчиков по внешнему виду. Шея его  гораздо подвижнее, чем у его родичей; пятипалые, когтистые передние ноги,  правда, все еще коротки, но уже гораздо сильнее, чем у тушканчиков; длинные  четырехпалые задние конечности снабжены широкими, почти копытообразными  когтями. Морда тупая, с нераздвоенной верхней губой; глаза большие, выпуклые;  уши – узкие, острые; усы короткие. Длинная, густая, мягкая шерсть похожа цветом  на шерсть нашего зайца, да и величиной зверек близок к нашему «косому» – длина  его до 60 см с таким же хвостом. Долгоног живет в пустынных степях Южной и  Восточной Африки, вырывая себе для логовища неглубокие, но сильно разветвленные  норы. Образ жизни его ночной. Давая вкусное мясо и мех, похожий на заячий,  долгоног усердно преследуется человеком, особенно в Капской колонии, где за ним  усердно охотятся буры.    

     

Самое богатое родами и видами и в то же время самое  распространенное семейство грызунов – это всесветные граждане и непрошеные  гости человека мыши  (Muridae). В общем они представляют собой маленьких  созданий, покрытых короткой, мягкой шкуркой, на маленьких ножках, с тонкими,  нежными о 5 пальцах лапками; острое рыльце, большие черные глаза, широкие,  глубоко вогнутые, покрытые редкими волосами уши и длинный, покрытый волосами  или часто голочешуйчатый хвост – дополняют общую наружность этих навязчивых  грызунов. В частности же многие из них имеют признаки, сближающие этих животных  с другими: так, острые, щетинистые волосы одних мышей напоминают иглы ежа, настоящие  плавательные лапы, короткие уши и ноги других представителей напоминают бобра,  толстый, пушистый хвост третьих – белку и проч. В соответствии с этими  признаками находится и строение зубов. Подобно внешнему виду, в высшей степени  разнообразен и образ жизни мышей.    

Все семейство разделяют на 3 группы; к первой относятся так  называемые песчанки , ко второй – собственно мыши  и крысы   и к третьей – хомяки .    

     

Песчанки отличаются коренастым  туловищем, с короткой головой, сидящей на короткой же шее, с длинным, равным  туловищу, хвостом, покрытым волосами. Ноги – пятипалые, с короткими, слабо  заостренными когтями, причем на передних ногах пятый, большой палец имеет вид  бородавки; задние ноги несколько длиннее передних. Уши и глаза очень велики.  Густой, мягкий мех наверху – ржаво‑бурого или чалого цвета, снизу – светлый или  белый. Область распространения песчанок ограничивается Африкой, Ю. Азией и Юго‑Вост.  Европой, где эти животные производят такие же страшные опустошения на полях,  как и мыши, поедая зерновой хлеб. Поэтому, хотя в то же время они питаются и  насекомыми, человек всюду преследует их. Большая часть песчанок выкапывает  неглубокие подземные ходы, где и прячется днем, выходя на добычу ночью. Все  очень плодовиты.    

Египетская песчанка  (Psammomys  obesus) длиной в 32 см, при 13 см хвосте – сверху красновато‑песочного  цвета, с черными пятнышками, на боках и внизу – светло‑желтого; встречается в  пустынях, а также в грудах мусора под городами. Это животное легко уживается в  неволе и производит приятное впечатление своей красивой наружностью. Самцы  издают мелодичные звуки, вроде трели, похожие на звуки, издаваемые морскими  свинками, только слабее.    

В солончаковых степях, близ Каспийского  моря, водится другой вид песчанок – гребенщиковая песчанка  (М.  tamaricinus).    

     

Вторую группу мышей образуют собственно мыши, животные всем  настолько известные, что вряд ли нужно описывать их. Характерным признаком их,  кроме острой, покрытой волосами мордочки с широкой, раздвоенной верхней губой,  является длинный хвост, покрытый вместо шерсти четырехугольными и ромбическими  чешуйками. Уже в обыденной жизни различают собственно мышей  и крыс  . Первые более красивы и миловидны, чем последние. Кроме того, крысы имеют  около 200–300 чешуйчатых колен на хвосте, мыши же – только 120–180; у крыс ноги  толстые, сильные, у мышей – тонкие, стройные. Наконец, и по образу жизни эти  группы резко отличаются одна от другой.    

     

Трудно себе представить вред, больший  того, какой приносится человечеству крысами – этим умным, хищным, бесчисленным  народом. Разве только нашествие диких врагов может сравняться с их нападением.  Действительно, сила истребления, которой обладает крыса, ее ужасная  прожорливость, неукротимое мужество и свирепый нрав вполне напоминают образ  действий диких орд Тамерлана, Чингисхана, Аттилы и других безжалостных бичей  человечества. Крыса, говорит Туссенель, это настоящая эмблема вторжения  варваров, это бич, ниспосылаемый цивилизованным народам. И нашествие ее тем  более страшно, что она неразлучно следует за человеком в самые пустынные края.    

Когда человечество впервые  почувствовало этот тяжелый бич – неизвестно; достоверно лишь то, что уже в  самые отдаленные времена крыса была известна по своим хищническим наклонностям.  Вспомним библейский рассказ, как египетская крыса обезоружила громадную армию  Сеннахерима, съевши в одну ночь все тетивы на луках и все ремни на щитах.  Вспомним кальвинистскую легенду, как Майнцский архиепископ Гаттон был исторгнут  из своей крепкой башни на Рейне и растерзан стаей крыс. Припомним, наконец,  средневековые рассказы о том, как целые города с многотысячным населением  брались на приступ крысами.    

Перед таким неодолимым, кровожадным  врагом были бессильны обыкновенные средства, и вот средневековые набожные люди  прибегли к чрезвычайным мерам – к помощи церкви, но все было тщетно. Напрасно  некоторые высокие сановники папского престола громили крыс проклятиями с  кафедр, – лукавые животные оставались глухи к громам церкви. Напрасно  Отенский епископ публично объявил крысу «отлученною от церкви», –  отлучение, по‑видимому, совсем не оказало должного действия: крыса презрела  проклятия почтенного каноника и, как назло, еще усилила свою кровожадность.    

Видя неуспех проклятий папистов,  протестанты отнесли его к грехам католиков и, считая себя истинными  христианами, думали избавиться от назойливого врага другим способом – именно,  по образцу древних, постом и молитвой. По приглашению пасторов верующие, с  сокрушенными сердцами, толпами наполняли свои кирки – просить у Всевышнего  избавления от зла и напасти. Но, увы! – последователей Лютера постигла  такая же неудача, как и папистов: крысы размножались и свирепствовали по‑прежнему,  неотступно следуя за человеком, то по суше, то, в трюмах кораблей, по морю, в  самые укромные места.    

     

Животное, возбуждавшее такие гонения, была черная крыса   (Mus rattus) (до 35 см длины, причем 19 см приходятся на хвост, с  пепельно‑серым брюшком и светло‑серыми лапками). Теперь она существует в Европе  только в зоологических кабинетах, да на негостеприимных берегах жалких  Бретанских островов; да и в других частях света она теперь встречается в  небольшом числе: ее всюду вытеснил и истребил другой вид – пасюк, серая крыса  (до 42 см длины, включая 18 см хвост (Mus decumanus), еще более  прожорливая. Интересно знать время ее прибытия в Европу.    

     

Однажды, осенью 1727 г., после  землетрясений, всколебавших закаспийские страны, серая крыса несметными массами  ворвалась в Европу. Ничто не могло ни изменить, ни остановить ее нашествия.  Человек травил крыс собаками, напускал кошек, хищные птицы пожирали их целыми  стаями, хомяки, лисицы наедались до пресыщения, и все‑таки прожорливые стаи  продолжали, двигаться вперед. Самая Волга многоводная не могла помешать ордам  хищников. Подойдя к Астрахани, они бесстрашно бросились в бурные волны могучей  реки и густыми массами покрыли ее гладь. Тысячи их тонули в пучине, тысячи  пожирались рыбами, – но что за дело?! Когда имеется в виду великая цель,  на гибель единиц не обращают внимания. Число погибших в воде животных было  каплей в море в сравнении с общим их числом. Переплыв широкую реку, крысы с  удвоенной яростью устремились вперед, опустошая, пожирая, обезображивая все  встречное. Скоро они появились на Западе; скоро поля и деревни немцев и  французов, итальянцев и пр. застонали под топотом переселяющейся орды. Даже  страны, окруженные морями, не избегли их нашествия: на помощь крысам явились  корабли и в своих трюмах развезли противных животных по всему свету.    

Теперь пасюк царит везде, поражая  бедных граждан своей ненасытной жадностью. Он пожирает собак и кошек, нападает  на спящих людей, не боится даже свиней и лошадей. Перед его острыми зубами не  устоять даже толстой стене. При этом он обладает необыкновенной плодовитостью и  живучестью. В Париже его расплодилось столько, что на одной бойне в течение  четырех недель там убили 16 000! А они в живодерне в одну ночь обгрызли до  самых костей 35 лошадиных трупов. В то же время живучесть их так велика, что ни  едкий дым, ни мороз, ни вода почти не действуют.    

Некоторой оградой от такого сильного  врага служит взаимное пожирание. Вся крысиная порода с давних пор укоренила  себе милый обычай каннибальства, развитого в самых широких размерах: крысы  поедают не только своих единоплеменников, но даже членов своей семьи. Отцы  пожирают своих детенышей с благой целью освободить их от житейских дрязг и  волнений, почтительные дети, с своей стороны, не остаются в долгу перед такими  заботливыми родителями и спешат избавить слабых стариков от тяжкого бремени  жизни.    

Такой «добрый» обычай значительно  сокращает число вредных тварей, но все‑таки не настолько, чтобы для человека  это было ощутительно. Поэтому всегда предстояла нужда в искусственных средствах  уменьшения численности крысиного народа. Такими средствами служат прежде всего  яды, но они очень опасны: иногда крыс рвет, и тогда они своими извержениями  отравляют лежащие в подвалах, сараях, амбарах и т. п. склады хлеба или  картофеля. Всего лучше и безопаснее для человека – истреблять крыс кошками.  Крыса чувствует себя очень неловко в присутствии своего исконного врага. Ей нет  ни одной покойной минуты. Неслышно крадется лукавый враг в ночной  тишине, – ни один звук, ни одно движение не выдает его приближения. Во все  щелки заглядывают его лукавые зеленоватые глаза, светящиеся зловещим блеском.  Во всех любимых крысами местах бродит этот исконный крысоистребитель. Не успеет  его жертва оглянуться, как уже цепкие лапы схватят ее в крепкие объятия. Такого  рода положение невыносимо для крысы, и она уходит с насиженного места. Однако  бывают случаи, когда кошки, сознавая свое бессилие перед врагами, не решаются  вступить в борьбу с ними; в сточных трубах Парижа нередко видели собак, кошек и  крыс, которые весело прогуливались вместе, не изъявляя ни малейшего желания  начать междоусобную войну.    

У крыс иногда наблюдается любопытное  явление, едва ли повторяющееся где‑нибудь в других отделах животного царства.  Именно, несколько штук, а иногда несколько десятков их так тесно переплетаются  друг с другом хвостами, что на всю жизнь остаются соединенными и лишаются  произвольных движений. Такие необычайные скопления крыс, известные в  простонародье под названием «крысиного короля», подали повод к целым легендам.  Суеверные люди говорили, что группа тесно сросшихся животных служит живым  троном для их владыки, «крысиного короля», который, восседая на нем в золотой  короне, творит суд и расправу над своими подданными. Расстроенное воображение  заставляло даже некоторых лиц серьезно уверять, что они видели и самого короля  крыс, и его суд.    

Однако, несмотря на такие уверения,  царское достоинство служило «крысиному королю» плохой защитой: суеверные, но  жестокосердные люди всячески истребляли его везде, где только находили. Делали  ли они это по злобе на настоящего «короля крыс», который, конечно, никогда не  попадался им с своей золотой короной, так что они вымещали злобу на его живом  троне, или мучителями руководили какие‑нибудь другие соображения, – ничего  не известно. Достоверно одно, что эти скопления беспомощных, жалких крыс,  которые не могут даже двигаться и которых кормят из сострадания их подруги,  возбуждали в людях зверские чувства. Поэтому‑то в литературе сохранилось очень  мало данных относительно этих «крысиных королей», хотя, несомненно, такие  скопления крыс встречаются гораздо чаще, чем думают. Первые научно проверенные  данные о «крысином короле» относятся к XVIII столетию.    

Еще в 1774 году один саксонский  рабочий, Христиан Кейзер, нашел на мельнице «крысиного короля» из 16 штук крыс.  Кейзер, работая на этой мельнице, услышал однажды под полом верхнего этажа шум  и писк. Он поднялся по лестнице вверх и, увидев нескольких выглядывавших из  подполья крыс, убил их палкой. Затем, слыша непрекращающийся шум, он заглянул в  подполье и увидел там «крысиного короля», которого и сбросил в нижний этаж, где  умертвил несколькими ударами топора. Все 16 крыс были так крепко переплетены  между собой, что не могли оторваться друг от друга даже при падении с высоты.  Врач, специально командированный для исследования этого интересного явления,  нашел, что все крысы, составлявшие «короля», имели совершенно нормальное  анатомическое строение, только казались более истощенными, чем обыкновенные  животные. Когда врач приподнял, при помощи деревянной палочки, узел крысиных  хвостов, то очень ясно заметил, что не представляло бы большого труда  освободить хвосты один от другого.    

В 1822 году в одной деревне, недалеко  от Готы (Германии), были пойманы в одно и то же время два «крысиных короля».  Трое рабочих, работая в сарае местного лесничего, вдруг услышали громкий писк,  выходивший из потолочной балки. Любопытствуя узнать, что такое происходит там,  они приставили к балке лестницу и, к своему крайнему изумлению, открыли там  огромное дупло, кишмя кишевшее крысами. Когда их стали вытаскивать оттуда, то  насчитали до 40 штук. При этом все заметили, что 28 крыс крепко срослись своими  хвостами и образовали живой клубок, пищавший во всю мочь. Все крысы были, по‑видимому,  измучены голодом, но выглядели очень чистыми и опрятными. Вдоволь налюбовавшись  на интересное явление, рабочие сейчас же поспешили созвать весь деревенский люд  и устроили даровое представление, состоявшее в бесчисленных мучениях крыс. Несчастных  грызунов били цепями, протыкали вилами, обливали смолой, жгли, словом,  проделывали все, на что только способны озверевшие люди. Наконец, мертвых крыс  выбросили в помойную яму. Но если бы мучители знали, что «крысиный король»,  будучи продан в любой музей, мог привести им изрядную выгоду, то, конечно,  иначе отнеслись бы к нему… Впоследствии в той же Германии находили и еще  несколько «крысиных королей», но, благодаря тому же суеверию, лишь немногие из  них попали в естественнонаучные музеи. Поэтому и причина этого интересного  явления до сих пор не выяснена окончательно. Одни говорят, что склеивание  хвостов происходит от выпота, вызванного какой‑нибудь заразной болезнью; другие  объясняют его сгущением крысиных отделений; третьи, наконец, говорят, что мы имеем  здесь дело собственно не с срастанием хвостов, так как, при небольшом усилии,  их всегда можно разделить, а просто с ненормальным положением, вызванным  долговременным пребыванием в скученном состоянии. Третье объяснение, кажется,  самое правильное.    

     

Крысы обладают высокоразвитыми чувствами, особенно слухом и  обонянием, а в отношении умственных способностей представляют высокоодаренных  животных. Их ум и хитрость проявляются, конечно, прежде всего в добывании пищи.  Рассказывают, как крысы ловко воруют яйца. Одна крыса обхватывает яйцо  передними лапами, а другая тащит первую за хвост в нору. Не менее любопытен и  способ, каким эти животные добывают из сосудов с узким горлом масло: они  опускают туда свои хвосты и дают облизывать друг другу. В случае смертельной  опасности крысы отлично умеют притворяться мертвыми. При таком уме крыс  неудивительно, что они, привыкнув к неволе, становятся очень забавными,  интересными зверьками, и потому их часто держат в цирках наравне с другими  ручными животными.