1 2 3 4 5 
   
— Ну что, на двоих делим? — выговорил Котомин пересохшими губами. — Да?
   
— Нет, — Фельдман покачал головой, — эти деньги надо вернуть. Они не наши.
   
— Ну, я так примерно и думал! — Котомин рванул дверцу машины и подался вперед…
  
  
   
    
КАСТОРКИН
   
   
Станция «Скорой помощи» в районе метро «Сокол». Девять утра
   
— Просто сделайте то, что я прошу! — Я слегка подаюсь вперед.
   
— Для того чтобы отозвать карету «скорой помощи», необходимо иметь специальное предписание. — Доктор еще раз пробежал глазами ксиву и вернул ее мне. — Также я должен позвонить в ваше ведомство, чтобы они подтвердили факт… факт… ну, вы сами понимаете.
   
Главврач был похож на врача из мультфильма про Незнайку. Такой же кругленький, очкастенький, с ручками будто вылепленными из пластилина и остренькой бородкой, кажущейся накладной. Как его звали? Касторкин, что ли? Различало их то, что у Касторкина не было айфона и ключей от машины на столе, а у Эдгара Карловича Фальха айфонов было целых два, и ключи на столе были с эмблемой БМВ, а не с ягодками с герба Винтика и Шпунтика. И если в то время полковники ФСБ/КГБ и приходили, то не к Касторкину, а к его сценаристу. В остальном — полное соответствие: Москва в роли города Веселых Человечков, я в роли Незнайки, все остальные — в виде насекомых-вредителей, и противный докторишка.
   
— Перед вами стоит полковник ФСБ. — Я убрал ксиву в карман. — Звонить никуда не нужно.
   
— Я вам не могу поверить, вы уж извините! — Фальх обернулся к плакату, изображающему человека в разрезе, будто призывая того в свидетели. — Никак не могу поверить, что вы сотрудник ФСБ.
   
Человек на плакате с частичным отсутствием кожных и тканевых покровов был похож на персонажа «Hellraiser'a». Не хватало только шипованной головы, и логотип какого-то фармконцерна все портил.
   
— Эдгар Карлович, ну что вы, в самом деле, как в детском саду? Что за «верю — не верю»? — Кажется, я одновременно улыбнулся обоим. И врачу, и HeUraiser'y. — Мне вот тоже не верится, что лежащие перед вами два «четвертых» айфона вы на свою зарплату купили, но это же не повод усомниться в том, что вы действительно врач! Даже главврач, правда?
   
— Вы на что намекаете?! — взорвался Фальх. — Да я сейчас, да вы знаете?..
   
— Слушайте, дорогой мой человек, ни на что я не намекаю. — Я вдруг почувствовал себя усталым и присел на край стола. — Мне нужно, чтобы вы вернули на базу машину с бортовым номером 4421, вот и все.
   
— Да с какой стати я ее верну?! — Доктор сжал кулачки. — В городе люди с инсультами, инфарктами, тяжелыми травмами, ожогами! Вы представляете, сколько людей…
   
Он осекся ровно в тот момент, когда я достал из внутреннего кармана кошелек, заглянул внутрь, чтобы удостовериться в отсутствии наличных. Чертов пластик.
   
— Что вы говорите? — Я поднял глаза на доктора. — Простите.
   
— С какой стати я должен возвращать на базу «карету», вы знаете, какая смертность в это время года? — пуще прежнего взвился доктор. Кажется, он даже подпрыгнул на месте.
   
— Да с такой стати, что в этой гребаной «скорой» находится чемодан с миллионом долларов!!! — Я заорал так, что, кажется даже тюлевые занавески сморщились. — Который твои люди в белых халатах дернули у торчка, склеившего ласты. Я все представляю! Это ты не представляешь, что люди, которые после меня к тебе приедут за этим чемоданом, не страдают инфарктами и инсультами, зато тебе они в момент обеспечат одновременно и тяжелые травмы и множественные ожоги и оскольчатые переломы. Я ясно излагаю?
   
— Вы мне своими бандитскими разборками не угрожайте! — Врач наконец вскакивает. — Я клятву Гиппократа давал!
   
— Ты слишком серьезно к себе относишься. Гиппократ умер в четвертом веке до нашей эры.
   
— Я прошу не ерничать! — доктор вдавил кнопку селекторной связи, но в тот момент, когда он уже разжимал губы, чтобы прокричать про охрану или что там обычно кричат начальники, когда к ним в кабинет попадают опасные проходимцы, я рванул телефон вместе со шнуром и отбросил в сторону.
   
— Охра… — запоздало выпустил воздух доктор.
   
— Ебаный Парацельс! — Я не выдерживаю, достаю «Глок» и сую ствол ему в рот. — Либо ты сейчас отзываешь машину на базу, либо твои мозги раскрасят плакат с человеком в разрезе. Бандитские разборки! Да ты хоть одного реального бандита видел?
   
— Ум-м-м!!! — замычал доктор.
   
— Ум-м-м? А если видел, хули ты тут изгаляешься? Ты думаешь, я меньший интеллигент, чем ты? Я не знаю, что с врачами можно общаться только как с воспитанными людьми, то есть только за бабки? Нет у меня с собой наличных! — Я чуть сильнее надавил на ствол.
   
— Ум-м-м! — Доктор замычал, как племенной бык перед случкой, вытаращил глаза и принялся тыкать пальцем в стопку бумаг слева от него.
   
— Что ты мычишь? — Я вытащил ствол у него изо рта.
   
— Карта рабочего дня… — Доктор часто дышал, восстанавливая дыхание. — Маршрут машины в этом журнале.
   
— Где они сейчас? — Я потянулся к журналу, и в этот момент в кабинет забежал кто-то маленький и такой же круглый, как Фальх.
   
— Эдгар Карлович, Эдгар Карлович! — запричитал вбежавший. — ЧП! У вахты нападение на карету «скорой помощи»! Водитель на проходную пошел…
   
— Борт какой?! — одновременно взревели мы оба.
   
— Не… не видел…
   
— Ну молодец, Фальх! — цежу я сквозь зубы. — Считай, ты сегодня смертность в городе еще как минимум на одного увеличил. На себя.
   
Убираю ствол, отталкиваю кругленького, скатываюсь по лестнице на первый этаж, выбегаю во двор. У проходной уже куча людей, двое в белых халатах лежат на траве, вокруг них суетятся коллеги. Ввинчиваюсь в толпу, задираю вверх руку со стволом, как с олимпийским факелом, и ору:
   
— ФСБ России! Свидетели ко мне!
   
Толпа выталкивает двух человек. Одного, с красным лицом, в синей спецовке с нашивками «Охрана», и второго, без свойств. Из их сбивчивых речей улавливаю «двое или трое», «типа девятка», «я только документы отметить вылез», «газовый», «бита», «я не видел, я журнал заполнял».
   
— Суки, суки, суки, суки, суки! — сквозь сжатые зубы шиплю я, стараясь нащупать свободной рукой зайчика, и продираюсь сквозь толпу, чтобы посмотреть бортовой номер машины, и прошу его, или их. Тихо так, про себя: «Ну, пожалуйста. Ну пускай это будет чья-то другая история! Наркоманы напали или просто гопники. Давайте, вы не станете совсем уж так со мной поступать! Пускай это будет не тот номер…»
  
  
   
    
БРАТУШКИ
   
   
Тверская улица. Десять утра
   
— Одиннадцать, — осклабился Ромуля.
   
— Чё одиннадцать? — непонимающе обернулся Гешка.
   
— Бортовой номер у «неотложки» был 4421. — Ромуля начертил номер в воздухе. — Если все цифры сложить, получится «одиннадцать». Мое счастливое число. Я всегда так делаю.
   
— А, — Гешка закусил сигарету и понимающе затряс головой, — в натуре, хорошо, сразу с битой вышли. Тот, который с кейсом из «скорой» вылезал, по ходу, дернуть бы успел, если бы не бита.
   
— Ты второго в глаза баллоном тоже качественно отоварил. — Ромуля уважительно поднял вверх большой палец. — В общем, подфартило нам, конечно, мужики.
   
— Подфартило нам, что фраера этого, сутера ебаного, Кирюшу, быстро нашли и раскололи, — захрипел с заднего сиденья Борян, обхвативший кейс так сильно, что тот казался его частью. Как автоматы или гранаты кажутся продолжением рук гранитных воинов на памятниках.
   
— Кирюшу, по ходу, до нас кто-то сильно помял. — Ромуля убавил звук магнитолы. — Вишь, как он сразу потек, когда ты сказал, что руку ему в тиски зажмешь и отпилишь.
   
— И отпилил бы! — Борян потянулся было за сигаретой, но оторвав руку от кейса, немедленно вернул на место. — Нечего крысить чужое. Еще подфартило, что телка эта из приемного покоя номер «скорой» сдала. Но тут ты, Гешка, конечно, красава. Такого артиста дал: «Братик у меня помер». Заплакал еще так натурально. Ты в школе в театре не играл, случаем?
   
— Неважно! — Гешка сдвинул кепку на глаза. — А телка эта, из приемного покоя, прикольная.
   
— Прикольная, — заржали Ромуля с Боряном и хором затянули: — Бра-а-атик!
   
— Чё вы буровите, в натуре? — деланно обиделся Гешка и прибавил звук. — Я бы с ней замутил, если бы не делюга.
   
— Что ж ты, фраер, сдал назад? Не по масти я тебе? — пропела магнитола.
   
Гешка отвернулся к окну. Блатная романтика, знакомая только по рассказам старших товарищей, становилась его реальной жизнью здесь и сейчас. «Делюга»… В эту минуту оттого, прежнего Гешки-хулигана ничего не осталось. В жизнь входил новый Гешка. И слово его теперь «весило тонн десять», как пели в его любимой песне блатари из группы «Кровосток». «Ребятки едут с работы домой… — мурлыкал про себя Гешка. — …Бригада из Подмосковья, Колхозники». Теперь, после таких дел, и Гешкой-то не с руки называться. Может, «Артист», как Борян сказал? А что, — думал Гешка, — можно и Артист».
   
— А я так скажу, — пробасил Ромуля. — Про «чужое крысить», это ты, Борян, верно заметил. Чужое, оно чужое и есть. А что твое, — то придет к тебе, по-любому. По-любому придет, пацаны, так я скажу! Вот вроде уплыл чемоданчик. Пропал в Москве, как иголка, найди его, попробуй! А все одно к нам вернулся. Правильно в народе говорят!
   
— Народ просто так пословицы не свистит, факт, — согласился Гешка.
   
— Может, оно и так. Может, и так, — медленно промолвил Борян. — А я вот сижу и думаю. Может, ты прав, Ромуль? Может, до нас помяли того сутера? А если помяли, то кто? Дед, у которого мы чемодан подломили? Или кто посерьезней?
   
— Да какой дед? — заржал Гешка. — Ты того деда помнишь? Как он курицей вокруг своей «Волги» носился, роняя песок из жопы! А серьезней нас, думаешь, много в Москве людей? Борян, мы ж теперь вроде бригада. С первым делом считай, Борян!
   
Гешкин голос еще долго звенел что-то про город, который теперь «наш». И про «залечь с бабками на дно», и про «хату снять». И опять вспоминал пословицы про «что твое, то твое».
   
И Гешке, в общем, это было простительно в силу молодости. Город Москва пока еще не был их «собственным штатом Айдахо». Для того чтобы овладеть столицей в 2010 году, мало одного ствола на троих и умения веско произнести пару блатных оборотов. Нужна пара чиновников не ниже префекта и деньги диаспоры на одном уютном кипрском счете.
   
Но Гешка этого не знал. Как не знал того, что «бригады» остались в сериалах, что волшебные пословицы о справедливости русский народ слагает в силу безысходной попытки приукрасить отвратительную реальность, а группа «Кровосток» состоит не из сидевших «на киче» блатарей, а из московских богемных художников. Но в том не было Гешкиной вины. Просто его родители сильно пили и не могли обеспечить ему репетиторов для поступления в хороший вуз в отличие от родителей членов группы «Кровосток». Сегодня в его мире все было по-взрослому. И было хорошо. Девчонки были длинноноги и, казалось, доступны. Кейс полон кэша, а будущее — оживающих картинок из сериалов про молодых, богатых и уважаемых.
   
Ромуля бодро рулил, магнитола давала Круга, и только Борян сидел слегка хмурым, не отпуская чемодан. Борян пытался отогнать невеселую мысль о том, кто мог искать чемодан вместе с ними. И получалось у него это плохо.
   
— Ромуль, — подал голос Гешка, — а вот с телками как? Как ты к телкам счастливое число применяешь? Чего ты там складываешь, чтобы фарт понять?
   
— У телок счастливое число одно, — хмыкнул Ромуля, — это размер лифчика.
   
— Останови чуть подальше. — Борян указал Ромуле на пункт продажи сотовых телефонов. — Номера надо сменить и аппараты. Береженого бог бережет. Гешка, за руль! Ромуль, со мной пойдешь. Я кейс в машине не брошу.
   
— Чё я, не угляжу, что ли? — обиделся Гешка.
   
— Углядывать — работа ВОХРа, — осек его Борян. — Ты чё, ВОХР?
   
— Нет, — потупился Гешка.
   
— За руль лезь!
   
Ромуля вышел из машины, Гешка неуклюже начал перелезать с пассажирского сиденья на водительское и задел коленом магнитолу.
   
— Нас ждут с тобой дороги, Париж и Лондон строгий, — заорала музыка. Борян оскалился и потянулся с заднего сиденья, чтобы убавить звук, но Гешка успел ткнуть в кнопку «off». Музыка стихла.
   
— Все, все, все, все! — подняв обе руки вверх, виновато зачастил Гешка.
   
— Щегол, — процедил Борян, — когда думать научишься?
   
— Я ее коленом случайно задел! Чё такого? Тут у всех музыка из машин орет, это не палево!
   
— Башку твою коленом заденут как-нибудь за такие косяки. У всех орет и орет. Может, они на дискотеке. А мы на деле.
   
— Понял, — потупился Гешка.
   
Ромуля посмотрел по сторонам и раздраженно сплюнул под ноги.
  
  
   
    
АРТЕМ
   
   
    
Карнавала не будет, все утонет в слезах.
    Мумий Тролль. Карнавала не будет
   
   
— Нет у нас пятого айфона, — Артем отвернулся к окну.
   
— А когда будет? — не унимался помятого вида хипстер, подтрясывая склеенной в иголки прической.
   
— Когда Джобс изобретет, — устало брякнул Артем, и через голову парня обратился к следующему покупателю: — Добрый день, чем могу помочь?
   
— Здравствуйте, — начал мужчина лет пятидесяти, по виду госслужащий, которому не то что взяток не платят, а и зарплату с трудом выдают. — Мне нужен мобильный телефон, недорогой, с экономичной батарейкой, выходом в интернет и, знаете, с таким экраном, — мужик задумался, — чтобы прямо пальцами по нему можно было водить. Без клавиатуры.
   
— С сенсорным экраном, мультитач, — улыбнулся Артем, — и тысячи за полторы?
   
— Ага, с сенсорным, — радостно закивал мужик, — и цена… ну, в целом…
   
— У нас таких нет. Вам помочь? — обратился Артем к блондинке, изучающей прилавок с Nokia. Мужик продолжал что-то тарахтеть, стремясь привлечь его внимание, но Артем демонстративно повернулся к нему спиной. Эту категорию злоебучих дотошных нищебродов Артем изучил досконально. Они приходят в обеденный перерыв. За свои копейки хотят приобрести телефон, который имеет все функции, кроме что деторождения, козлы. Потом школьники подтянутся — вдесятером смотреть айфон, после них домохозяйки, согласовывающие с мужем цвет чехла. И таких уродов за день — девяносто процентов. А блондинка — клиент правильный. Тупой, наивный, с чужими деньгами. Еще кавказцы хорошие клиенты, только бычат много. Если бы это был его бизнес, думал Артем, он бы давно открыл специализированные салоны сотовой связи — для блондинок и для кавказцев. Первые бы назвал как-то вроде «Комильфо» или «Спа-мобил», а вторые однозначно — «Статус». Но это не его бизнес, к сожалению… пока…
   
Телефон завыл космическими семплами, Артем указал напарнику на блондинку и вышел на улицу.
   
В двадцать три года, мамиными усилиями и папиными связями Артем все же закончил Финансовую академию и с тех пор находился в состоянии жесткого ожидания.
   
Работа старшим продавцом салона сотовой связи была для него, как и все прочие, временным пристанищем перед настоящим большим делом, которое «находит тебя само», как было написано в книге одного не то датского, не то шведского маркетолога.
   
До момента вхождения в верхние строчки российского «Форбса», по прикидкам Артема, оставалось года два, не больше, поэтому убивать себя накануне настоящего дела изнурительным трудом на дядю, было бы настоящей глупостью. Артем время от времени выходил на работу. Личным помощником, менеджером по продаже бытовой техники, сотрудником отдела рекламы в очень популярном журнале, который закрылся через два месяца, корреспондентом газеты, менеджером агентства по организации мероприятий… ну и еще по мелочи.
   
По собственному разумению и по отзывам многочисленных приятелей и приятельниц, Артем Фадеев был умен, красив и оригинален. А на фоне своих зашоренных офисными буднями ровесников — так просто звезда. И собственную карьеру он давно и твердо решил лепить со звезд.
   
Сначала его кумиром был Ричард Брэнсон. Артем прочел все его книги, а «Теряя невинность» мог цитировать абзацами. Находясь под впечатлением от деятельности своего кумира, Артем полтора года провел в творческих исканиях. Вопросов, собственно говоря, было два — начинать ли с построения рекорд-лейбла а-ля Virgin или написать красивый бизнес-план и сразу открыть Virgin Airlines?
   
Но суровая отечественная действительность рекорд-индустрии была омрачена интернет-пиратами и Киркоровым, а небо над Россией давно и плотно занял Аэрофлот. И места в этом пространстве не находилось не то что для Fadeev Airlines — даже доменное имя fadeev.ru было занято какими-то проходимцами.
   
Потом Артем внезапно осознал, что дело не в нем самом, а в стране обитания. Как пела группа «Несчастный случай»: «Это не Англия, это Россия. Видишь ли раны в асфальте?» И это действительно была не Англия, а значит, и никаких Ричардов Брэнсонов здесь быть не могло. И схожих бизнес-моделей также. И Артем принялся искать русского кумира.
   
Присмотревшись к первой сотне «Форбс», Артем не нашел практически ни одного персонажа, чей путь можно было бы повторить. Все местные олигархи заработали свое состояние на краже либо нефти, либо газа, либо того и другого одновременно. Кто-то нажился на продуктах переработки, кто-то — на смежных отраслях, но так или иначе в основе состояния каждого были покраденные у страны ресурсы. А этот путь пройти теперь, в нулевых, было невозможно.
   
Во-первых, Артем отлично помнил любимую фразу отца: «Все уже украдено до нас», — во-вторых, как человек с высшим образованием, понимал, что ресурсы, в отличие от сперматозоидов, с бешеной скоростью не воспроизводятся.
   
Плюнув на сотню, Артем начал опускаться ниже по списку. Там дела обстояли не лучше, но кое-что нашлось. Несырьевых было трое: владелец «Евросети» Чичваркин, владелец «Русского Стандарта» Тарико и владелец банка «Тинькофф» Олег Тиньков же.
   
Бегство Чичваркина в Лондон выбора не облегчало. Оба — и Тиньков, и Тарико подходили. Молоды, богаты, построили бизнес с нуля. У первого семья и спорт, у второго расстегнутые белые рубашки, частный самолет и умопомрачительные вечеринки. В конце концов свой выбор Артем остановил на Олеге. Тут тебе и семейные ценности, и здоровый образ жизни, и Брэнсона человек знает лично. Даже тяга к сомнительным фотосессиям в плавках лишь добавляла Олегу шарма.
   
Книга «Я такой как все» была проштудирована вдоль и поперек. В какой-то момент Артему показалось, что все эти годы он находился рядом с Тиньковым. Торговал электроникой, учил английский, катался на велосипеде, продавал пельменные и пивные заводы. На основе книги был нарисован бизнес-план по производству замороженных гамбургеров и последующей продаже их через интернет (молодежная аудитория со средним достатком, любители фастфуда, но в домашнем комфорте, и прямые продажи, минуя пожиравшего маржу дистрибьютора). В целом — все как в книге — инновация, смелость, азарт, коммерческий расчет. Начать Артем планировал с постройки производства за триста тысяч долларов, в поисках которых он, поигрывая ключами от отцовской «Тойоты Камри», и пришел в банк «Тинькофф».
   
В кредите Артему отказали, ссылаясь то ли на сомнительность бизнес-плана, то ли на стратегию банка, в которой не предусматривались кредиты на бизнес. Артем попросил девушку-менеджера о встрече с самим Тиньковым, который в каждой записи в своем блоге предлагал помощь молодым предпринимателям и даже пару раз ответил Артему. На что девушка, холодно улыбнувшись, сообщила, что Олег с клиентами лично не встречается.
   
Монументальный фасад собственного дела, построенный на интервью известных магнатов, программе «Бизнес-секреты с Олегом Тиньковым» и чужих идеях, рухнул. Развалился на куски, последним из которых была книга «Я такой как все», упавшая Артему под ноги, когда он покидал переговорную.
   
Артем дважды пнул ногой желтый переплет, и, не оборачиваясь на негодующие окрики менеджерихи, вышел. В тот день Тиньков из лучшего друга всех предпринимателей и Артема лично превратился в злейшего врага. «Да пошел ты!» — вслух сказал Артем портрету Тинькова, выходя из банка.
   
— Ты ему скажи, что если в пятницу бабок не будет, оштрафуем. Скажи, что вместо него будешь полгода стипендию получать, ага! — Артем сплюнул в пустую коробку из-под картриджа. — А чем он думал, когда планшетник брал? Сестра у него в больнице? А мы чё, врачи? Тут ему не благотворительный фонд! Благотворительностью занимаются в другом месте. Понял? Так и скажи! Все, отбой, перезвоню.
   
Он эффектным щелчком отбросил сигарету и вернулся в павильон. Бизнес Артема работал почти как часы и приносил устойчивую прибыль в пятьдесят-семьдесят тысяч рублей в месяц за вычетом накладных расходов на подельников.
   
Он ощущал себя центром криминальной движухи, преступным гением. Одни списывали телефоны и планшетники как бракованные, другие их «перепрошивали», третьи занимались реализацией. Еще в команде было два бывших боксера, которые наезжали на студентов, бравших телефоны в кредит и вовремя не отдававших деньги. А наверху пирамиды, никем не узнаваемый, но держащий в руках все нити большой игры, — скромный продавец неприметного салона сотовой связи Артем Фадеев, также известный в твиттере как @EasyGambler. Через два месяца после организации преступной группировки Артем купил себе четвертый айфон, через три — айпад и «звезду» на одноклассниках. По большому блату, не будучи селебрити, но будучи звездой по факту деятельности.
   
Еще через месяц он растопил камин на даче у родителей связкой бизнес-литературы и подшивкой «Форбса». «Надо бы вложить денег в пробивных ребят и начинать продажи в регионах, — думал Артем, глядя, как чернеет и съеживается в огне Олег Тиньков в свитере с V-образным вырезом и неуверенной улыбкой провинциального подростка, — или „бэху“ купить шестую. Трехлетку».
   
Перед тем как встать за прилавок, он набил Толе, отвечавшему за реализацию, эсэмэс следующего содержания: «Завтра в десять все продавцы ко мне на сходняк. Оборотка в этом месяце падает. Будут санкции».
   
Образ серьезного теневого воротилы из любимых фильмов и собственное отражение в витрине плавно сошлись. Он слегка нахмурился, изобразил на лице циничный нагловатый прищур, добавил угрожающей надменности и, последним штрихом, удовлетворенно одернул пиджак.
   
В салон, подозрительно озираясь, зашли два мужика — небритые, с просвечивающими сквозь ультракороткие волосы синеватыми черепами, в черных джинсах и спортивных куртках. Один держал в руке серый пластиковый кейс. Мужики по-волчьи замерли посреди салона, просверлили окружающих глазами и, дождавшись, пока внутренние компьютеры скажут, что угроза не идентифицирована, направились к прилавку. Артем почувствовал себя вышедшим зимой на балкон в одних трусах. Так зябко глянул на него тот, что с кейсом, прежде чем спросить:
   
— Земель, нам три телефона нужно, самых простых и самых дешевых, и карточки оформить на дедушку моего. В деревне дедуля, сам приехать не смог. Поможешь?
   
— Да… да, конечно! — затараторил Артем. Серьезный криминальный лидер в витрине начал слегка размываться, приобретая черты вчерашнего выпускника, любителя бизнес-литературы. — Сейчас… сейчас что-нибудь подберем.
   
— Вот спасибо, земеля. — Владелец кейса осклабился золотой фиксой, упер в прилавок татуированную кисть и как-то сразу заполонил собой все пространство салона, как показалось Артему. — А что, сам-то давно тут ишачишь?
   
— Что, простите?
   
— Работаешь тут давно? — перевел второй и обернулся назад, ко входу.
   
Артему стало совсем грустно. По рассказам старших товарищей, такие, казалось бы, ничего не значащие вопросы, задаваемые уголовниками (а то, что эти двое ими были, сомнений не вызывало), означали неминуемое начало проблем.
   
Интересно, нож или пистолет? Артем прикинул, что с таким ничтожным количеством денег в кассе его неминуемо убьют или порежут. Но сначала начнут пытать, выясняя, где остальное. Он сделал шаг из-за прилавка и прицелился в просвет между блондинкой и школьником. Артем внутренне выдохнул, весь подобрался, и в тот момент, когда он уже был готов выстрелить себя по направлению к выходу, второй уголовник свистящим шепотом выплюнул:
   
— Шухер!
   
Татуированный скосил глаза в сторону и молниеносно засунул кейс в высокую картонную коробку, служившую урной для чеков, жвачки и прочего хлама, который оставляют после себя покупатели.
   
Через секунду дверь салона открылась, являя две милицейские фуражки. Татуированный пристально посмотрел на Артема. В его пронзительных водянистых глазах промелькнули верхушки телеграфных столбов, которые видит через решетчатое оконце пассажир спец-вагона, лагерные вышки, алюминиевая посуда, ножи, сделанные из «чиркаша» спичечного коробка, чьи-то распростертые на снегу тела, отсутствие сожаления и готовность повторить то же самое по второму, а то и по четвертому кругу.
   
Перспектива сотрудничества с органами охраны правопорядка была болезненно очевидной. Артем опустил глаза и вернулся за прилавок.
   
— Ваши документы! — с ходу брякнул лейтенант. — В Москве проживаете или проездом?
   
— Да в чем дело-то, начальник? — Татуированный прищурился и полез в задний карман джинсов. — Мы сами с Твери, телефон вот дедуле покупаем.
   
— Ясно. — Мент взял протянутые уголовниками паспорта и, не открывая, передал старшине. — Кейс откройте!
   
— Какой кейс? — Татуированный непонимающе развел руками. — У меня всего один кейс и есть, — достал он из-за пазухи тертый кошелек из кожи под крокодила.
   
— Чё, шутки будем шутить? — Мент отодвинул его от прилавка и непонимающе уставился в пустоту. — Кейс где?
   
— Да не было у нас никакого кейса! — включился второй. — Мы ж не профессора, чтоб с кейсами ходить!
   
— Кустов! — Лейтенант повернулся в сторону напарника. Тот оторвался от изучения документов, быстро-быстро захлопал глазами и вслед за лейтенантом зарычал:
   
— Кейс где?
   
— Что у них в руках было, когда они сюда вошли? — обратился лейтенант к Артему.
   
— Не… не помню, — стушевался Артем. — Вроде бы ничего.
   
— А если подумать?
   
— Вроде точно ничего!
   
Татуированный одобрительно цокнул языком, отвернулся и бросил в сторону:
   
— Начальник, ты обознался, наверное. Документы верни!
   
— Ща я тебе верну! — Лейтенант зашел за прилавок, присел и принялся шурудить рукой по полкам с документами и телефонными коробками.
   
— Да точно они с кейсом были, товарищ лейтенант! — очнулся старшина.
   
— А где он тогда? — отозвался из-под прилавка лейтенант.
   
— Где он тогда? — набычился старшина и двинулся на уголовников.
   
— Так, подсобные помещения где? — Лейтенант взял Артема под локоть.
   
— Нет у нас никаких помещений, только полки, — пожал плечами Артем.
   
— Полки, полки, полки… — Лейтенант пробежал глазами по салону, примеряясь, куда можно было бы спрятать кейс. Через минуту он понял, что ни в одну из телефонных коробок кейс спрятать не получится. Его лицо моментально покраснело, он поправил фуражку и резко развернулся:
   
— Ты и ты! — Он ткнул пальцем в каждого уголовника поочередно. — С нами на выход!
   
— С каких дел, начальник? — картинно загугнили они.
   
— В отделении расскажу. И ты! — Он перевел палец на Артема и задумался. — Тебя вызовем повесткой, если понадобишься.
   
Артем боязливо кивнул.
   
Дождавшись, пока менты усадят братков в свою машину, он отправил напарника за пиццей, вышел на улицу и повесил на дверь табличку «Технический перерыв 30 минут». У Артема снова зазвонил телефон.
  
  
   
    
ДУРНЫЕ МАНЕРЫ
   
   
Квартира Дениса. Остоженка. Три часа дня
   
Один звонок, третий, седьмой… Звонят настойчиво, как внезапно возвратившиеся из командировки жены или работники прокуратуры. Жене, отправившейся час назад к родителям, я был неинтересен уже лет пять, работникам прокуратуры — тем более. Дождавшись десятого звонка, я отложил «Мой век…» Мариенгофа, поднялся с дивана и уперся взглядом в плакат Tin Machine. Дэвид Боуи смотрел на меня жалостливо, я на него — завистливо. Посмотрев снизу вверх на его прическу образца 1973 года, я пригладил волосы, подумал о том, чтобы сменить видавшие лучшие времена джинсовые шорты на что-то более приличное, плюнул и поплелся открывать.
   
Окуляр дверного глазка делал пространство подъезда похожим на отсек подводной лодки с бочкообразными стенками. Основательно запущенный отсек, который матросы давно покинули. Судя по разводам на стенах и слабому освещению, матросы перед уходом свинтили почти все лампочки, исписали стены лаконичными выражениями и на прощанье нассали в углах. В общем, милый, уютный дом.
   
Перед дверью стоял выпуклый, как и все остальное, человечек в светлом костюме. Подмышкой человечек держал пухлую папку, в свободной руке — газету. Человечек презрительно огляделся, сморщил нос и поднес палец к звонку.
   
— Кто там? — спросил я, не дав ему позвонить в очередной раз.
   
— Здравствуйте Денис Васильевич, меня зовут Евграфов Дмитрий Леонидович. Я из ДЭЗа. Тут перерасчет по воде пришел за позапрошлый месяц. Доплата. Я вам его хочу в руки отдать, а то мы присылаем-присылаем, а вы все не платите и не платите.
   
— Вручайте! — Я нехотя повернул ручку замка, приоткрыл дверь и, сощурившись от болезненного света единственной лампочки, тоскливо осведомился: — Скажите, а когда вам можно будет перерасчет сделать? За вонь в подъезде, за то, что из-за перебоя с электричеством у меня телевизор сгорел? За то, что воды летом не бывает по полтора месяца? Можно такой перерасчет сделать, а?
   
— Щас здэлаем! — Кто-то резко дернул дверь на себя, и свет потух.
  
  
   
    
ХРУСТАЛЬНЫЕ ЗАМКИ
   
   
Салон сотовой связи на Тверской. Около шести часов вечера
   
Сначала Артем вытащил из кейса деньги, сложил в три фирменных пакета, забросал сверху каталогами и решил ехать домой на метро. Потом сообразил, что так еще опаснее. Подумают, что в пакетах телефоны, дадут по башке — и привет. Он сложил все обратно в кейс, поставил на нем код — 1488, потом позвонил напарнику, сказал, чтобы тот не возвращался, потому что в салоне менты, и поменял табличку на дверях с «Технического перерыва» на «Закрыто».
   
За следующие полчаса он заказал билеты на поезд «Москва — Киев» и скачал из сети чертежи железнодорожных вагонов, чтобы за ночь изучить возможность оборудования тайника. Дальнейшее путешествие денег зависело от дяди Гены, материного брата, который жил в Киеве и работал в одном из хохлятских банков. «Дядя Гена мне всю эту байду превратит в безнал и подскажет, как отогнать его в Америку. Дам ему тысяч сто за труды». Артем сел на кейс, как алкаши садятся на пивные ящики, и нагло закурил прямо в салоне. — Хотя сотка, конечно, — дохуя. Дам полтос. Он, небось, столько за год не получает».
   
Нежданно упавший в руки миллион его не удивил, не испугал и даже не заставил подпрыгнуть от радости. Происходящее с ним и с его бизнесом в последние полгода говорило о том, что миллион рано или поздно появится. Может, и не один.
   
Удивился Артем главным образом самому себе. Насколько грамотно, красиво и без всех этих лоховских опасений составил он план отскока из страны.
   
«Взрослею, хули, — Артем затушил сигарету об пол, встал и потянулся. — С другой стороны, большие бабки сами тебя находят. Это давно известно. Вот случилась бы такая история с каким-нибудь лохом, он бы обосрался и деньги ментам сам отдал. На блюдечке! А потом бы еще и бандосы эти вернулись и глотку ему перерезали. А хули, с лохами только так».
   
Он настолько живописно представил историю неведомого лоха, что сам на секунду погрузился в волну бессильной ярости оттого, что некоторым мудакам деньги сами в руки идут, а они их даже удержать не могут.
   
Потом очнулся, посмотрелся в витрину, вспомнил, что никаких лохов, упустивших миллион долларов, тут нет, а есть только правильный пацан. То есть он.
   
Артем вернулся за прилавок, вытащил из кассы двухдневную выручку и деньги, присланные из центрального офиса на замену световой вывески, пересчитал — получилось около восьмисот тысяч рублей. Обернул деньги бумагой, перемотал скотчем для компактности и положил в задний карман джинсов.
   
Потом вошел в интернет и набрал в поисковой строке Google «Недвижимость в Майами. Арендовать». Немного поразмыслив, стер «арендовать» и написал «купить».
   
«Вообще, конечно, грамотно я все разрулил, — повернулся он к своему отражению в витрине, пока гуглился запрос, — а кто умеет разруливать, тому всегда прет. И в карты, и с деньгами. И с бабами».
   
Последнее тут же подтвердил телефонный звонок.
   
— А ты на работе? — Даша, как обычно, переходила сразу к сути.
   
— Конечно, где мне еще быть? — Звонок не то чтобы разозлил Артема, скорее, он был просто некстати. Особенно в тот момент, когда Google вывалил тридцать пять адресов компаний, занимающихся недвижимостью в США.
   
— А я тут мимо проезжала, решила зайти. А у тебя табличка «Закрыто» висит.
   
— У меня тут что-то вроде инвентаризации, — не давая беседе свернуть на путь беспочвенной ревности, Артем, не прекращая говорить, подошел к двери салона и отпер ее. Даша вошла, придирчиво осмотрелась по сторонам, и, не найдя ничего компрометирующего, подошла к витрине и стала рассматривать телефонные аппараты так, будто они ее действительно интересуют.
   
— Мы завтра собирались в кино. — Даша провела пальцем по стеклу витрины и поднесла его практически к кончику носа. — Помнишь?
   
— Да, — Артем продолжал механически перебирать коробки с зарядными устройствами. Неприятно кололо в паху. Он чувствовал себя так, будто его, как кота, взяли за шиворот и держат над пропастью. Каждую секунду в павильон могли вернуться либо бандиты, либо менты. — Собирались.
   
— Во сколько ты освободишься?
   
— Я? — Напротив витрины остановилась «девятка». — Часов в семь, — ответил Артем, нырнув под прилавок.
   
— Здорово! — Даша кивнула и полезла в сумочку.
   
Артем осторожно, до линии бровей, высунул голову. «Девятка» уехала, но теперь на противоположной стороне улицы стояли два подозрительных субъекта в джинсовых куртках и смотрели в сторону павильона. Внимательно так смотрели. Артем повернул голову вправо и заметил в толпе людей, прущих со стороны Пушкинской площади, возвышавшуюся милицейскую фуражку. Артем подошел вплотную к витринному стеклу, всмотрелся… по его спине снова побежали мурашки. С этим ментом он уже успел познакомиться.
   
— Слушай, — Артем вышел из-за прилавка, крепко взял Дашу за руку и увлек за собой. — У тебя машина где стоит?
   
— Здесь, за углом. — Даша неопределенно махнула рукой. — А что?
   
— Дашуль, тут такое дело, — зашептал Артем, — завтра с утра у меня проверка в павильоне. Налоговая. Менеджер собрал кейс с левыми документами. Я, честно, даже не знаю, что это за бумаги. Собрал кейс и забыл здесь, представляешь?
   
— Ну, — Даша пыталась понять, какое это имеет к ней отношение.
   
— А завтра, если этот кейс найдут, у всех же будут проблемы, так? И у меня, по ходу дела.
   
— Ну… да. Наверное. — Даша попыталась замедлиться, но Артем настойчиво выдавливал ее к выходу.
   
— Может, — Артем нагнулся и схватил кейс, — может, ты у меня этот чемодан заберешь? До завтра. А то вдруг они под закрытие нагрянут и примут меня с этим добром? А завтра с утра я его у тебя перехвачу?
   
— Хорошо, — пожала плечами Даша. — Кейс тяжелый?
   
— Не очень. — Артем как фокусник извлек кейс из-за спины. — Я сейчас тебе его в большой пакет засуну, чтобы удобней нести.
   
— А за ручку нести не удобнее?
   
— Нет! — Артем замешкался. — У него ручка слабая, уже отваливалась пару раз.
   
— Как скажешь! — пожала плечами Даша.
   
— Вот так, двумя руками бери, — Артем осторожно подал Даше пакет с кейсом, — я тебя провожу до машины.
   
— А ты сегодня ко мне заедешь? — Даша обхватила пакет двумя руками, отчего сразу стала похожа на виниловую куклу с открытым ртом, из тех, что продают в секс-шопе.
   
— Завтра с утра. — Артем открыл дверь салона и посмотрел направо. Мент был метрах в трехстах. — Только не оставляй его нигде, отвези стразу домой, документы очень ценные. Я люблю тебя!
   
— Я тебя тоже! — Даша чмокнула его в нос. — Напишу, как доеду.
   
— Только обязательно напиши! Я буду волноваться!
   
— Ты мне позвонишь сегодня, как закончишь? — спросила Даша.
   
— Обязательно! — Он подержал водительскую дверцу, пока Даша садилась в машину. — Лучше набери сама, когда приедешь.
   
Поняв, что обмен ничего не значащими словами закончен, Даша ослепительно улыбнулась и включила радио:
   
    
     
Хрустальные замки, звонки и трансферы
     
Дурные манеры, опаздывать точно.
     
Старлетки на нервы, неверные ночи,
     
Молочные реки, квадрата круги.
     
Беги, беги, беги, беги.
    
   
   
Артем подождал, пока Даша вместе с осколками песни Муджуса скроется из вида, и вернулся на крыльцо салона. Присел, делая вид, будто завязывает шнурки, и аккуратно сбросил конверт с ворованной выручкой между прутьев антигрязевой решетки, ляжащей на ступенях.
   
— Ну, открывай хозяйство. Видать, придется тебя из свидетеля в обвиняемого переквалифицировать, — затарахтел над головой Артема ментовский голос.
   
Когда Артем и лейтенант Федоров вошли в павильон, с крыши строящегося вместо гостиницы «Минск» здания взлетели вороны. Они перелетели Тверскую, миновали квартал и уселись на траве у Патриаршего пруда, ожидать, пока нервный официант из «Павильона» смахнет с одного из столов на террасе хлебные крошки.
   
Москву пожирал вечер. Поток машин в сторону центра редел, тогда как противоположная намертво встала. Мимо салона сотовой связи пробежал студент, кутая в полы плаща куцый букет роз, гренадерской походкой прошла провинциальная соискательница титула «Мисс-доступность 2010».
   
Игорек и Михалыч, озираясь, подошли к крыльцу салона. Игорек изобразил, будто роется в урне, а Михалыч ловким движением сучковатой палки подцепил металлическую решетку, выудил пачку с деньгами, и бомжи, похожие на тех хромоватых ворон, заковыляли прочь. Со стороны Трехпрудного на Тверскую вышла худосочная рыжая собака. Подняла голову, принюхалась и иноходью побежала вслед за бомжами.
  
  
   
    
СКАЗКИ ДЕРВИШЕЙ
   
   
Квартира Дениса. Пять часов вечера
   
— Ты нам предлагаешь этот сабака искать во всей Москва?! Или ты для нас этот сабака придумал, пёс? Я тибе сейчас язык отрэжу, Богом клянусь! Как думаешь, ты сам лаять тогда начнешь?
   
Чеченцев было двое. Один как наездник сидел на стуле, поставленном задом наперед, так, что спинка служила подставкой для рук. Судя по массивным золотым часам, кожаной куртке с золотыми молниями и четкам из мерцающих темных камней, он был главным. Дырявил меня глазами цвета зимней «незамерзайки» и задавал вопросы. Второй в надвинутой на брови черной вязаной шапке, черной кожаной куртке и черных джинсах при упоминании Бога молча поднял вверх указательный палец правой руки. За все время он, кажется, не издал ни единого звука и угрюмо развлекал себя тем, что откручивал и прикручивал глушитель к пистолету цвета автомобильного алюминия.
   
О том, начну ли я лаять, лишившись языка, я не думал. Несмотря на то, что я чувствовал себя как человек, у которого разом парализовало и ноги, и руки, и органы обоняния, главная мысль была о том, каким это странным образом мне удается фиксировать такие детали, как цвет пистолета, из которого меня почти наверняка застрелят? Еще я думал о том, как болит шея в области кадыка, куда меня хватил кулаком один из чеченцев, и о том, что все происходящее напоминает гангстерскую сагу по сценарию Тарантино, которую лажово, но близко к жизни снял… скорее всего, Тодоровский. Парализующее чувство страха усиливалось оттого, что меня никто не связывал и почти не бил. И такое подчеркнутое пренебрежение к возможному сопротивлению делало мое положение абсолютно безнадежным.
   
Чеченец с пистолетом обратился на своем языке к старшему. Тот отрицательно завертел головой и повернулся ко мне:
   
— Чё молчишь, пёс? Кому ты отдал наши деньги?
   
— Я же рассказал этому вашему, который вчера приходил, — неожиданно для себя я втянул воздух ноздрями и громко чихнул, — Володе. Все рассказал. Ну, поверьте мне, пожалуйста. Я, честное слово, кейс потерял на стройке.
   
— Как тебе можно верить, пес? Ты один раз пришел и сказал, что курьер, а оказался вор!
   
— Я и был курьер. Просто… просто так вышло, что…
   
— Это как просто вышло, а? — Чеченец всплеснул руками. — У вас в Москва так принято, чужое воровать, да? Это у вас можно так, да?
   
«А вы сюда приехали и свое, что ли, привезли? Все эти заводы, особняки в центре, рынки. Это все ваше изначально было?» — злобно подумал я, но вслух сказал:
   
— Да сложилось так коряво. Сначала эта ваша секретарша на меня наорала, потом еще наркотики эти чертовы. Бэд трип, ну… то есть… — Чеченец смотрел на меня изучающе, как на червя или мышь, которую сейчас будут резать для опыта. — Обожрался кислоты, потом еще эта собака. Все одно на одно вышло…
   
— За наркотики по шариату людям головы рубят. Но мы тебе за другое отрубим. — Он сплюнул на пол. — Ты секретаршу не говори, понял, да? Она, что ли, виновата, что ты наш кейс украл, ишак! Скажи, это она тебя вором сделала, или ты таким родился?
   
— Знаете, это, наверное, глупо говорить, но больше нечего. — В голову лезла совсем уж откровенная ахинея, но парализованный страхом мозг решил выдать ее. — Есть такая притча о человеке, который украл деньги у фальшивомонетчика и потом попытался расплатиться ими на базаре. Его поймали и приговорили к смерти. И когда его вели на казнь, он увидел фальшивомонетчика и стал показывать на него судьям, пытаясь оправдаться тем, что сам не делал фальшивые деньги, а лишь украл их. Это из «Сказок дервишей». Идриса Шаха, кажется. Вот так и со мной. Я только не помню, что сказал судья… Их двоих тогда осудили или…
   
Лицо сидящего с пистолетом чеченца исказила ярость, он подскочил ко мне, отвесил мощный шлепок открытой ладонью по лбу, разразился длинной тирадой на своем гортанном языке и застыл, снова подняв палец к потолку.
   
— Какой Идрис Шах? Как можешь ты, лживый пес, — старший презрительно скривил губы и поднял вверх четки, — судить о делах и сказаниях дервишей? Кто позволил твоему поганому рту вообще приплетать сюда дервишей? Иншалла!
   
— Я историю хотел рассказать, — закрылся я, ожидая очередного удара. — Я читал когда-то…
   
— Эту историю ты не читал! Ее кто-то рассказал тебе, а твой лживый и гнилой башка все наврал на свой лад, как и историю про сабака! — Чеченец гневно потрясал четками. — Я тебя убью два раза, понял, да?! За воровство и за поминание дервишей!
   
Он вцепился в спинку стула так, что костяшки кулаков побелели, наклонился ко мне и свистящим шепотом начал говорить:
   
— Это было в начале девяностых, когда ваши кяфиры в Москве придумали операции с авизо. И узнав это, наши люди стали делать фальшивые авизо. Но не для наживы, а чтобы вырученные деньги отправлять своим братьям моджахедам, которые воевали в горах с кяфирами, понял, да? — Чеченец начал раскачиваться в такт своей речи. — И случилось однажды, что эти праведные нохчи обменяли фальшивый авизо одному псу и кяфирскому шакалу на пять фур водки и сигарет.
   
Он замолчал и прикрыл рукой глаза. Второй чеченец отложил пистолет, сложил ноги по-турецки, достал четки и так же начал раскачиваться, шевеля губами, как это делают, когда читают молитву.
   
— А тот шакал, червяк, будь проклято его имя и будь прокляты все, кто родил этого пса, под это авизо взял много хорошего товара у других праведных нохчи, — продолжил старший, — часть товара отдал первым хорошим людям, а часть продал с выгодой для себя. И когда другие праведные нохчи захотели получить по авизо деньги, то узнали, что авизо фальшивое, а банк, который выпустил его, принадлежит другим нохчи.
   
Чеченец замолчал. Когда он снова заговорил, мне стало нестерпимо страшно. Наверное, так страшно было жертвам ритуальных убийств, которых распинали на своих сатанинских алтарях сектанты. Он говорил так, будто читал вслух сказки «Тысячи и одной ночи». Размеренно и театрально. Но будучи современником лихих девяностых, и помня, с какой скоростью люди проваливаются в пропасть, ступив по незнанию на тонкий лед ислама, я понимал, что рассказ чеченца не является философской отповедью в духе Гаруна аль-Рашида. Скорее, это ритуальная речь, какую асассины «Старца Горы» читали жертве перед тем, как перерезать ей глотку. В общем, опуская мою всегдашнюю тягу к дешевым интеллигентским поискам исторических параллелей, все можно было уложить в одну фразу, которую сказал мне на прощанье этот Вова: «Все равно тебя чехи ебнут»…
   
— И был большой сход, и одни братья стали обвинять других братьев в том, что они подло, знаешь, — он сжал левую руку в кулак, дважды бахнул им по спинке стула и добавил в голос горечи, — знаешь, подло так, как змеи кусают со спины, кидают своих земляков. И почти началась война между тейпами, и брат убил брата, но тогда один мудрый сказал: давайте найдем того русского кяфира и спросим за все. А потом сядем и обсудим вот это все и вот это все.
   
Второй чеченец перестал раскачиваться, опустил голову и прикрыл ладонью глаза.
   
— И когда нашли кяфира, — старший повысил голос и стал рубить воздух ребром ладони, — он тоже, как и ты, пес, и как пес, про которого ты сказал, что он из сказок дервишей, стал, сука, оправдываться, что он не вор и не преступник. Называя ворами тех, кто сделал авизо.
   
Чеченец встал, подошел к раковине, достал оттуда чашку, дважды ополоснул ее, наполнил и выпил в три-четыре глотка. Второй чеченец вопросительно посмотрел на него и, получив одобрительный кивок, достал сигарету. Я вспомнил, что приговоренные к смертной казни имеют право на последнюю затяжку, и тоже закурил. Хорошо бы жена задержалась у родителей до ночи. А еще лучше — до утра. Вова хоть и психопат, но не убил ни меня, ни ее. Эти убьют несомненно. Почему-то захотелось кваса. А еще в туалет. Перед глазами встала квасная бочка, из тех, что были в нашем детстве, школьный туалет, Витька Мохов, который туда карбид кинул, еще кто-то тогда говорил, что лучше бы дрожжи, а я не стал уточнять, чем лучше, и кинул по пачке в каждый унитаз, на двух этажах, и что потом началось. И если вспоминать арабские сказки, то сейчас немедленно должен появиться джинн и спасти Синдбада-морехода, то есть меня. Хотя какой я Синдбад??
   
— А не помнишь ты, что судья сказал, потому что, вонючий ишак, ты не можешь знать, что судьей был я! — внезапно заорал чеченец, швырнув чашку в раковину, где она немедленно превратилась в черепки. — И тот кяфир сидел вот как ты сейчас. И пытался врать, что не знал, что авизо поддельный, и говорил, что виноват не он, а те, кто авизо изготовил, стравливая братьев между собой! Но я не дал его паскудному рту лить лживые слова, которые некоторые неразумные братья готовы были принимать за правду. И я сказал: братья, этот человек уже обманул нас однажды и сейчас хочет обмануть второй раз, и если я дам его паскудному рту произнести еще хоть одно слово, быть братской войне. И Богом клянусь, это самое плохое, что может быть в этом мире, иншалла.
   
«За два дня вторую чашку в доме бьют. И в чем тут хорошая примета?» — промелькнуло в голове.
   
— И тогда, — чеченец понизил голос и перешел почти на шепот, — я вставил ему в рот дуло АКМ и разнес его башку, как гнилой арбуз. И Мага это видел.
   
Мага убрал четки и схватил пистолет.
   
— И с тех пор я всегда вспоминаю, что волк не может слушать шелудивого пса! Потому что волк всегда стоит на пути воина, а пес — на пути корысти. И я от тебя по куску буду отрезать, медленно, сука, чтобы ты умирал неделю, если правды не скажешь.
   
Мага! — Он дал короткую, отрывистую команду на чеченском. Мага достал из-за пазухи рулон скотча.
   
— Бог вас накажет, — сказал кто-то третий моим голосом.
   
Старший чеченец подошел ко мне, взял двумя пальцами за подбородок и прошипел:
   
— Какой бог? Твой? У тебя нет бога. Вы, русские, странные люди. Вы забыли своего Бога, но хорошо знаете, что сказано в заповедях других богов. Вы воюете за тысячу километров в чужих городах, а свой город сдали без боя… иншалла…
   
В тот момент, когда я почувствовал, что впервые в жизни теряю сознание, в квартире появился джинн. Он был одет в мышиный кафтан, стоптанные ботинки и ментовскую фуражку. Казалось, его ноги не касаются земли, и он плывет по воздуху. Все вокруг внезапно приняло вязкие, тягучие формы и замедлилось. Старший чеченец медленно повернул голову в сторону Маги, Мага, еще медленней, сунул пистолет и скотч в необъятный внутренний карман своей кожаной куртки. И голос моего одноклассника и соседа, мента Пети Кустова, зазвучал откуда-то из-под потолка, наполняя кухню, как орган.
   
— Епт, Диня, ты чего, со строителями, что ли, встречаешься? А я иду, смотрю, дверь нараспашку. Все дела. По нынешним временам неправильная ебула. Я не помешаю?
   
— Нэт-нэт! — Старший чеченец изобразил некое подобие улыбки. — Мы уже уходим.
   
— Это по дачным делам или в квартире ремонт делать будешь? — Петя сел на освободившийся стул. — А чего у них с регистрацией? Шучу, не напрягайся. Ты дверь за ними закрой! А чего за строители? Чего умеют? Рассказывай!
   
— Много чего. — Я глубоко вдохнул и выдохнул. — Я даже не знаю, с чего начать рассказ.
   
— Не парься, ща, короче, я тебе расскажу!
   
Петя был бухой, и довольно сильно. Кажется, первый раз в жизни это не раздражало, а заставляло влюбиться. Как влюбляются в жизнь…
  
  
   
    
ДАША
   
   
    
Она хотела бы жить на Манхэттене
    
И с Деми Мур делиться секретами,
    
А он просто диджей на радио,
    
И он, в общем, не бедный парень, кстати,
    
но…
    БандЭрос. Манхэттен
   
   
Панкратьевский переулок. Восемь часов вечера
   
«Завтра, часов в десять, я у тебя. Ми-ми-ми!» и: «Лечу! Буду через два часа». Она стерла оба эсэмэс и лениво улыбнулась ночной Москве. Москва ощерилась наполовину горящими неоновыми буквами Mini Cooper на одном из зданий, выходящих на Садовое кольцо. Даша швырнула в его сторону недокуренную сигарету и ушла с балкона.
   
К своим неполным двадцати четырем годам Даша так и не определилась — она за любовь или за деньги? Исходя из наличия Артема, получалось — за любовь, а присутствие КаВэ говорило, что за деньги. С другой стороны, деньги эти в основном тратились на их совместные с Артемом гулянки-покупки, так что выходило, что все-таки за любовь.
   
В сексе Артема был мальчишеский задор и затуманенные похотью зрачки, отсутствие которых Константин Владимирович (в миру КаВэ) компенсировал изобретательностью, гипертрофированной тягой к вещам и красивыми подарками — чертами, свойственными мужчинам за сорок, входящим в полосу незначительных половых проблем. Если в постели с первым Даша чувствовала себя шлюхой, то со вторым — дорогой проституткой. Одним словом, с Артемом трахаться было хорошо, а с Константином Владимировичем интересно. И рационально.
   
Все в Дашиной жизни было наполнено подобными парадоксами. На юрфак она решила поступать в восьмом классе, будучи очарованной профессией адвоката. А поступив с третьего раза, перевелась на вечернее. Перевелась на втором курсе, объясняя это окружающим, и прежде всего себе, работой, сжирающей массу времени.
   
Впрочем, в работу Даша плотно погрузилась лишь на полгода, слишком все там было рутинно и неинтересно. Главное, что начальницей юридической конторы была мама, а с мамой какая карьера? «Чего ни добьешься, в любом случае скажут, мать помогла», — говорила она себе. Да и потом, все-таки хотелось бы доучиться и получить приличный диплом (это уже маме).
   
В результате каждый раз, собираясь на работу или в институт, Даша оказывалась в салоне красоты, или в фитнес-центре, или в центре торговом, или в кино, или на выставке старой фотографии на «Октябре», или в одном из кафе-баров, там же. Со временем круг ее знакомств составился из девушек, которые все сплошь учились на журфаке, филфаке, одновременно работая дизайнерами, фотографами, колумнистами, а на самом деле — подвисая в состоянии in between. Говоря по-русски: те, что никто и нигде.
   
В какой-то момент, посмотрев на себя и на них трезвыми глазами, Даша решила, что не так уж она неправа. Если город Москва позволяет жить подобным образом доброй сотне ее знакомых девочек и мальчиков (а некоторым из них было хорошо за тридцать), то Даше, с ее умом и третьим размером, париться вообще не пристало.
   
Потом в Дашиной жизни появился Константин Владимирович, чуть позже — Артем. Отношения с обоими сложились в любовный треугольник, внутри которого — болото прогнозируемых свиданий. Все было настолько мило и ровно, что Даша временами подумывала бросить обоих.
   
Нет, сначала она искренне пыталась влюбиться в КаВэ, потом так же искренне — в Артема. Но в обоих мужчинах не хватало событийности. Вот если бы Артем завел себе любовницу, можно было бы рыдать ночами, кусая пальцы, периодически вскакивать с кровати и придирчиво оглядывать себя в зеркало, не понимая, что он в ней нашел. Брось КаВэ жену, Даша хотя бы могла вечерами гладить его по голове и проклинать себя за то, что разбила чужую семью. Но ничего подобного не происходило.
   
Вместо эпических событий отношения скатывались в кромешную пошлость. Артем привычно смиренно опускал глаза, когда Даша предлагала купить ему «клевый пиджак». КаВэ глаза вскидывал, когда она приходила в ресторан в одном из его платьев и еще более привычно, мягко (как ему казалось) намекал на то, что с этим платьем эти украшения выглядят не совсем уместно (между строк Даше следовало читать: «Я тебе, дуре, дарю и платья, и цацки, а твоих куриных мозгов не хватает даже на то, чтобы скомпоновать их так, как мне нравится»). Даша улыбалась обоим одинаковой улыбкой.
   
А по ночам плакала. Не из-за ничтожества одного или снобизма другого, нет. Даша плакала потому, что вопрос «почему же я не могу никого полюбить?» за три прошедших года плавно трансформировался в «почему же меня никто полюбить не может?»
   
Ответ на этот вопрос, казалось, был во всем. В ночных попойках со случайными спутниками из дешевых баров в окрестностях «Сухаревской», в изнасиловании разносчика пиццы (фантастический секс с ними, как оказалось, бывает только в порнофильмах), в пьяном предложении КаВэ родить ребенка (состояние опьянения было искусно сымитировано, главным образом чтобы назавтра сделать вид, что ты не помнишь отрицательного ответа). Во всем этом сквозили разящие своим отстраненным холодом слова несостоятельность и безразличие. Никто и нигде.
   
Ей всегда казалось, что у других все то же. Это подтверждалось участившимися в кругу знакомых разговорами о «свалить из Рашки». Кто-то мечтал свалить, чтобы построить дом, кто-то — семью, кто-то — карьеру. У каждого находилась куча проблем и оснований, чтобы закончить жить здесь. Мало-помалу Даша оказалась вовлеченной в обсуждение перспектив отъезда из страны, а вовлекшись, быстро обрела понимание, что это решение единственно верное.
   
Она его всегда подспудно знала, только детально озвучить не могла. Как не могла и озвучить, зачем. Если другие бежали от проблем, Даша бежала от их отсутствия. Она хотела не закончить, а начать. Последним звонком стало исчезновение близкой подруги, которая читала прогноз погоды на одном из кабельных каналов и встречалась с таким же КаВэ, только грузинской национальности и криминального рода занятий. Наташа никуда не уехала и ни от чего не сбежала. Просто не успела. Ее труп нашли на сорок втором километре Киевского шоссе.
   
Единственным блеклым вариантом было переехать к отцу, который после развода, уже лет восемь, жил в Черногории. Единственным тормозом — деньги. Хотя бы на первое время.
   
Вариантов, собственно, было два. Начать работать или закончить тратить то, что давал КаВэ. Был еще третий, но мать, узнав, что Даша собирается переехать к отцу, попросту перестала бы с ней разговаривать.
   
Даша сидела на кухне, курила и играла на айпаде в ферму, которую строили гномы. Пять минут назад она посадила арбузы, которые должны были взойти через 12 часов. Гномы монотонно поднимали и опускали лейки, орошая бахчу. Даша монотонно поднимала и опускала бокал с вином.
   
Последние пять минут она думала о том, что будет, узнай однажды Артем про деньги, которые она ему периодически одалживает, деньги, которыми она оплачивает счета в кафе, Н&М или «Спортмастере». Деньги, которые принадлежат не мифическому дяде Володе, а самому что ни на есть реальному дяде Косте. В первые минуты, отвечая себе на этот вопрос, Даша почувствовала себя конченой сукой. Но поразмыслив, сколько совместных знакомых видели ее за последний год в машине «дяди Володи», в ресторане с ним же, сколько было поездок «с родителями в Египет», куда Артем никогда не провожал ее в аэропорт, она пришла к выводу, что Артем не то чтобы готов «узнать однажды», а знает, причем давно. И во всей этой истории конченая, дешевая сука именно он. Или они оба. В общем, нормальный человек здесь только Константин Владимирович. Хотя и он, если разобраться, сука еще та, и как бы все не закончилось тем же сорок вторым километром. В общем, внезапно резко захотелось, чтобы все умерли.
   
О кейсе Даша вспомнила, выходя из ванной. Вскрыть решила даже не из корыстного любопытства, а скорее из чувства самосохранения.
   
Зная, сколько времени Артем проводил за разглядыванием в интернете спортивных автомобилей, сравнением технических характеристик лодок Бенетти и Принцесс, наблюдением за ростом цен на частные самолеты, заграничную недвижимость, акции и прочие активы, которых у него никогда не будет, в кейсе могло оказаться все что угодно.
   
Памятуя его рассуждения о том, что «большие деньги и большой бизнес сами выбирают человека», в кейсе могла оказаться наркота, или детские органы, или пояс шахида, который хорошие люди попросили передать в восемь утра в центре зала метро «Театральная» за тысячу долларов. В общем, все то, что случайно и за небольшое вознаграждение оказывается у людей алчных, самовлюбленных и глупых. Все то, за что их и близких потом непременно убивают.
   
Код на чемодане оказался простым — 1488 — этим кодом Артем пользовался во всех своих девайсах, от телефона до ноутбука. Слишком простым для…
   
…Она высыпала пачки на пол и пересчитала. Убрала обратно. Засадила залпом бокал вина, вернулась и пересчитала еще раз. Каждая пачка просто вопила о том, что нужно бежать. Заодно предупредить маму и всех тех, кто знает Артема, чтобы бежали следом.
   
Следующий поход на кухню и очередной бокал разбавили краски. Трезво оценив ситуацию, Даша поняла, что вляпалась в какую-то адскую дрянь. Вляпалась в любом случае, убежит она с кейсом или без. Сегодня ночью или завтра утром.
   
Допивала бутылку Даша уже из горлышка, сидя на полу в прихожей и привалившись спиной к входной двери. Больше не будет пьяных предложений о детях, думала она, больше не будет разносчиков пиццы и побегов от одиночества в маленькие бары. Ничего этого не будет. Вот только напоследок. Завтра. С утра.
   
Заехать в ЦУМ, купить платье штук за шесть, потом заявиться к КаВэ, прямо в офис. В кабинет, в котором она никогда не была. В кабинет, где наверняка стоят фотографии жены и детей, портрет Путина и дорогой письменный набор. Прямо посреди совещания. В охренительном платье. На двенадцатисантиметровых каблуках. Все подаренные им вещи в одном черном пластиковом пакете для мусора. На пол. И очаровательно улыбнуться, перед тем как хлопнуть дверью. Или не улыбаться. Все равно он мудила старый.
   
Потом отправить посылку Артему, в салон. Штук сто грина в конверте (все равно его убьют) и ебаного плюшевого медведя, подаренного на День святого Валентина. Одной ебаной посылкой из аэропорта. Она им покажет. Напоследок. Эффектно, как она умеет.
   
Пустая бутылка завалилась на бок. Сигарета тлела, оставляя ржавые разводы на плитке.
   
Она им всем покажет, но никто не оценит. Даже не вспомнят на следующей неделе.
   
   
Через час приедет КаВэ. Через семь часов гномы вырастят арбузы. К тому моменту КаВэ уже уедет. Даша уткнулась носом в крышку кейса и заревела в голос.
   
Никто и нигде. Ну и пусть, хлюпнула она носом, это всего лишь до завтрашнего утра.
  
  
   
    
КОГДА Я ЗНАЛ ТЕБЯ СОВСЕМ ДРУГОЙ
   
   
    
Ты верила в то, во что верить нельзя,
    
Но, ты знаешь, тебе это шло.
    
Ты видела свет, ты писала стихи —
    
Скажи, куда все это ушло?
    
Теперь ты стала совсем чужой,
    
Но твое число — девять, твой цвет — голубой —
    
Я помню все это с тех самых пор,
    
Когда я знал тебя совсем другой.
    Майк Науменко.
    Когда я знал тебя совсем другой
   
   
Квартира Дениса. Восемь часов вечера
   
— Вот такая шняга. — Петя вытряс в стакан последние капли водки, взял бутылку, как шар для боулинга, и катнул по полу в сторону входной двери. Бутылка завалила стоявший чертежный тубус, Петя удовлетворенно кивнул, поднял на меня мутные глаза и свистящим шепотом изрек: — Страйк, епта! У нас больше ничего выпить нету?
   
— Бальзам есть, — я достал сигарету, — «Рижский».
   
— Хорошо! — Петя хлопнул ладонью по столу. — А то я домой схожу, можем эти… вещдоки покурить.
   
— Не, Петь, я травы после алкоголя не хочу.
   
— Хозяин-барин, — пожал плечами Петя.
   
Напился Петя в хламину. Так, как напиваются русские менты. Искренне, надрывно и хамовато. Следующими актами в Петином опьянении были: наведение порядка в стране, захваченной «хачами», увольнение из органов и демонстрация навыков сбора и разбора личного оружия. В последнем акте обыкновенно прибегала Петина жена, собирала с пола детали оружия, собирала бесчувственного мужа, извинялась, потом взваливала Петю на плечо, еще раз извинялась и просила помочь с транспортировкой до квартиры.
   
— Не, ну в натуре, Динь. Ты можешь себе… ик… представить… ик… такую историю в кино? Или… или там, в книге? Ты вот… ик… сценарии писал, ты скажи, ну, — икал он мне в спину, пока я рылся в холодильнике в поисках бутылки, — ты вот сам. Ну, то есть, вообще сам, мог бы такую историю придумать? Вот чтоб не я тебе… ик… ее рассказал, а сам?
   
— Не могу, Петь.
   
Особенно если учесть тот факт, что в начале истории я держал этот кейс своими руками, а в середине он оказался у соседа. Меня бы за такой сценарий со второго курса отчислили, за неуместную фантазийность.
   
— Не, ну ты представь, братан, — Петя встал, вцепился в меня обеими руками и повернул к себе. — Один миллион. — Петя огляделся и понизил голос. — Один миллион баксов в чемодане. Ты можешь себе представить? Вот если бы у тебя такие бабки оказались, ты бы что сделал? Только, — грозно поднял палец Петя, — только честно! В глаза смотри!
   
— Проебал бы, — честно ответил я.
   
— Вот мудила! — Петя обнял меня и полез целоваться. — Люблю я тебя, как брата! Люблю, понял?
   
— Да, Петь, я тебя тоже. — Я сделал попытку отстраниться от его мокрых губ.
   
— Проебал бы! — Петя шутливо ударил меня кулаком в скулу. Получилось довольно больно. — А я вот тебе бы отдал на кино! Тебе сколько на него нужно, а?
   
— Много, Петь, — грустно ответил я, — миллион или больше.
   
— Ну, миллион я бы не дал, ты уж извини! Там всего миллион был.
   
— Чего теперь говорить. Их же нет.
   
— Да, деньги мы проебали, похоже. Ну и хрен с ними! Все равно этот козел поровну делить не стал бы! — Петя заковылял к столу, потом внезапно замер. Видно, решение давалось ему с огромным трудом. — Ты можешь мне сказать, почему так вышло, а?
   
— Карма? — пожал я плечами.
   
— Не, — Петя поморщился и поплелся в туалет, — я не про то. Вот почему так вышло? Росли вроде вместе, родители дружили, одна школа. А теперь ты вот режиссер, а я мент. Почему?
   
«Потому что я придурок, а ты долбоеб», — подумал я про себя.
   
— Судьба такая у нас, Петька.
   
— Судьба, — икнул он уже из-за двери, и кроме этого слова ничего было уже не разобрать, сплошь нецензурщина.
   
Под тихое его бормотание я опрокинул пару ликерных рюмок, закусил половинкой яблока в ржавых разводах и достал сигарету. Петя затих. Я пошел в прихожую и нарочито долго копался в карманах зимних курток, имитируя поиск сигарет, а на самом деле пытался понять: жив ли там маленький мент?
   
— Судьба… она тут у всех одна, — отозвался Петя. — Сдохнуть… тут… судьба. До пенсии не дотянешь. В этом сраном городе. Ну как можно было… чтоб чемодан рядом со шлюхой, а?!! Вот кто ему сказал? Козел! В этом городе нормальных… не найдешь… козлы… бля… все сдали! Как можно было все вот так вот… как два пальца обоссать… все взять и сдать черным. Весь город. Молодец Лужок, красавец… жена, понятно, миллионер, моя бы дура тоже миллионершей стала. Судьба… даже не продали, просто все… не могу так… не я… не хочу… Дорогие мои москвичи! Козлы. Все… ик, козлы… епта… мы за них… а они…
   
Там было еще много всего. В основном про «уродов», «хачей» и «просрали». Петя говорил тяжело, с одышкой, часто сбивался, икал. Терял нить повествования и начинал моделировать предложения заново, заканчивая их абсолютно в контрах началу. Я сел на пол, прикурил сигарету и, кажется, не сделал ни одной затяжки, пока Петино сипение не сменилось вначале шепотом, затем храпом.
   
Я думал о том, какая это, в сущности, «сорокинщина». Спящий в туалете мент и пьяный безработный в одной квартире. Такое чувство, словно что-то треснуло.
   
Был во всем этом какой-то дикий убер-реализм. Безнадега несчастного горожанина, которого даже не город достал, не сами его жители, а прежде всего — он сам себя достал.
   
Среди всех «козлов» и «хачей» происходила борьба наглого, обуревшего от вседозволенности лужковского мента с абсолютно больным человеком. Кто-то назвал бы это новой искренностью. А мне показалось, что в горячечном, пьяном бреду из мента вылез человек. Не полностью, примерно по пояс.
   
На кухне зазвонил телефон Кустова. Я подошел, повертел его в руках и зачем-то ответил:
   
— Алло!
   
— Кустов! Не спишь? — начальственным голосом рявкнула трубка.
   
— Ну.
   
— У тебя ручка есть?
   
— Ну.
   
— Чё ты «нукаешь»? Бухой, что ли?
   
— Ну… так, — Я в самом деле не знал, как менты отвечают своему начальству.
   
— Значит, я только что от того парня из салона, он раскололся вчистую!
   
— Ну… хорошо, — то ли сказал, то ли подумал я.
   
— Ты мозги включи, баран! Кейс в салоне был, пока мы там жалами водили! Он его скинул своей телке, а та его домой отвезла.
   
— Нифига себе! — видимо, мне полагалось разделить радость этого события.
   
— Вот тебе и нифига. Короче, завтра встречаемся у нее на квартире. Адрес пиши.
   
— Пишу, — Я на автомате взял карандаш и принялся писать на пачке сигарет.
   
— Панкратьевский переулок. Записал?
   
— Записал.
   
— Завтра в десять ноль-ноль встречаемся там. Только ты в отдел не заезжай! Из дома сразу поедешь, понял?
   
— Так точно! — постарался я выговорить как можно четче.
   
— И бухать завязывай! — Видимо, трубке мой ответ понравился. — Завтра день непростой.
   
— Так точно! — глуповато повторил я.
   
— Все, отбой.
   
— Ну, отбой. — Я пожал плечами.
   
   
В замке заворочался ключ. Памятуя о чеченцах, я схватил здоровенный нож для разделки мяса и сдвинулся за угол кухни. Света вошла на кухню, держа под мышками два больших целлофановых пакета.
   
— Это что? — Она вопросительно посмотрела на нож в моей руке.
   
— Я тут… хлеб хочу нарезать. — Я сделал шаг к холодильнику.
   
— Хлеба дома нет. Я купила, по дороге от родителей. Еще мама передала тефтели. — Она поставила сумки на пол и двинулась в прихожую. — Я в метро чуть не умерла, так в туалет хотела.
   
— Свет, погоди, там… — запоздало начал я.
   
— Мать твою! — Света вернулась на кухню. — А этот что там делает?
   
— Петя зашел недавно, ну и в общем…
   
— Давыдов, — подошла она ко мне, — да ты, похоже, в стельку?
   
— Я?
   
— Ты же сказал, тебе нужно две статьи дописать?
   
— Я пытался, просто тут такие события, — почесал я затылок, думая, с чего бы лучше начать, — сразу как ты уехала…
   
— …Ты нажрался. Сначала лежал, и читал, и слегка выпивал. Потом Кустов пришел, ну и ты не мог отказать, да?
   
— Я ему сказал…
   
— …Ты ему сказал, что все круто, только закуски нет, да? Тебе же все равно, с кем пить, правда, Дениска?
   
— Я ненавижу, когда ты меня называешь Дениской.
   
— Ты же настоящий интеллигент. Пьешь только с людьми своего круга. А когда у них или у тебя денег нет (а такое часто бывает), пьешь с кем попало. Кустов же кретин! Мусор, мент, ублюдок, взяточник дешевый. Как ты его еще ласково называешь? Маленький мент?
   
— Свет, он не настолько крепко спит, — пытаюсь я встать спиной к кухонной двери, в качестве дополнительной шумоизоляции.
   
— Да мне плевать! — Света входит в раж. — Это же не я в его сортире сплю, а он в моем! Ну что, Денис Васильевич… тебе комфортнее, когда по имени отчеству?
   
— Света, прекрати эту… ик… театральность!
   
— У меня театральность? — Она картинно ткнула себя пальцем в грудь. — Да это у тебя театр. Какой, к черту… Голливуд! Ты живешь как настоящая звезда. В воскресенье покер и виски, тебя друзья заставили. В понедельник ЛСД — тебя друг угостил, во вторник мы отпивались водочкой, потому что нас чуть было не убил маньяк. Сегодня пьем с ментами. Богема!
   
— Свет, обстоятельства так складываются… я же не…
   
— Денис, да ты последние пятнадцать лет «не», понимаешь? НЕ работаешь, НЕ имеешь целей, НЕ участвуешь, НЕ знаешь! И у тебя все время обстоятельства. Их ни у кого, кроме тебя, нет!
   
— Я пытался писать статью, — и тут меня почему-то сносит, — я, кроме нее, даже повесть начал…
   
— Что?! — Света берет пустую пачку сигарет, швыряет ее обратно и достает свою, из сумочки. — Повесть?! Ты теперь решил переквалифицироваться из режиссера, временно работающего курьером, в алкоголика, временно трудоустроенного писателем? Твоя фамилия Довлатов?
   
— Тебя вообще не интересует мое творчество! — Я швыряю нож в раковину.
   
— А тебя что интересует? Как я пишу по четыре перевода в неделю? Как заезжаю к родителям якобы проведать, а на самом деле за едой? Интересует, что я чувствую, когда захожу посмотреть зимние сапоги? Именно «посмотреть», потому что «купить» будет когда-то… наверное… потом. Интересует, что я чувствую, когда прихожу домой и вижу в хламину пьяного, обуревшего от ничегонеделанья мужа и спящего мента в туалете впридачу?! Тебя это интересует?!
   
Она говорит это тоном, который можно услышать в программе «Пусть говорят» или «Семейный вопрос», или как там еще называются все эти пошлейшие программы федеральных каналов. Голосом домохозяйки, которая отчитывает мужа, пришедшего пьяным, например, в четверг. И дело даже не в бытовом алкоголизме супруга, а в том, что он напился в четверг, хотя официально ему разрешено бухать только по пятницам. И вот эта ситуация представляется как тотальный крэш всего. Семейного уклада, будущего детей, которых, замечу, нет, поднимаются вопросы доверия и всей подобной ерунды, которую обычно несут русские женщины русским мужчинам. Бесцельно. Потому что так положено.
   
Она продолжает нести эту адову ахинею, а я думаю о том, как все изменилось с момента нашего знакомства. Я почему-то вспоминаю «Пропаганду» и сет Санчеса, а Света прыгает рядом с колонками, одетая в серый сарафан в мелкий цветочек, высокие белые носки и ботинки «Доктор Мартенс». Она очень «гранджи», и все вокруг очень «гранджи», и вокалисты Nirvana и Alice in Chains еще живы, а мы, несмотря на то, что до полуночи еще час, уже убиты.
   
А вокруг девяностые, с маргинальными художниками, безумными галеристами, накокаиненными издателями первого в стране глянца, криминальными бизнесменами и вороватыми меценатами. И мы не знаем, в чьей квартире, студии или офисе проснемся завтрашним утром, но уверены в том, что совершенно точно не заснем сегодня.
   
Света курит здоровенный косяк и рассказывает о чтениях Мамлеева, а я, удолбанный МДМА, наблюдаю за тем, как пепел падает в песочницу, на бортиках которой мы сидим, трясу ногой и перманентно отбрасываю длинную челку со лба.
   
Та девушка в измазанных краской ботинках не по размеру после историй с миллионным кейсом, передозом кислотой и вторжением психа с пистолетом лишь неопределенно подернула бы плечами. Или спросила бы, где мы сегодня тусуем. Она бы все поняла и могла бы убежать вместе со мной от чеченских гангстеров в расчете на то, что прежде чем по нам начнут вести прицельный огонь, мы сможем посетить выставку инсталляций ее друга Чебурека и убить бокс чуйской травы на крыше дома Нирнзее.
   
Она могла бы… еще много чего. Кроме слов, произнесенных десять минут назад. Я не спускаю с нее глаз и совершенно автоматически выдаю:
   
— Свет, а помнишь, как мы курили дурь в песочнице, во дворике, где-то рядом с «Пропагандой»? На тебе еще были такие смешные ботинки…
   
— Слушай, Давыдов, — хлопает она дверцей кухонного шкафа, — хватит играть в подростка дебила, ок? Эти ботинки были на мне много лет назад.
   
— Но это была ты, правда? И я. Это были мы, — делаю я сотую попытку выудить сигарету из пустой пачки. — Неужели все настолько изменилось?
   
— Наоборот, Давыдов, ничего не изменилось. Ниче-го, — она устало садится на стул, — ты все так же играешь в подростка из артхаусного кино, а я играю в дуру, которую все устраивает. Проблема в том, что кино было короткометражным, Денис… и оно давно кончилось.
   
— Послушай…
   
— Это ты послушай. Я твоя вроде бы жена, возможно, любимая женщина, и… что еще? Я все ждала, когда мальчик наиграется… в тусовщика, в режиссера, в… кого ты там еще играл? И ничего не изменилось. Ни-че-го. Те же твои друзья, карты, разговоры о Фасбиндере. Ты счастливый человек, Давыдов. Как там пелось? «Вечно молодой, вечно пьяный».
   
— Света…
   
— То есть это для тебя ничего не изменилось. А я делала вид, что и для меня тоже. Знаешь, я очень хотела ребенка. В первые два года… Ты помнишь, когда мы в последний раз говорили о детях?
   
— Вроде бы на прошлой неделе.
   
— Вроде бы… На самом деле это было года два назад. Знаешь почему? Я больше не хочу от тебя ребенка, Денис. Я не могу, — она мнет в пальцах сигарету, — быть матерью двоих несовершеннолетних мальчиков. Особенно если старший пьет, курит, жрет наркоту и делает вид, будто за окном ничего не изменилось со времен его юности…
   
— Я просто вспомнил то время, когда мы оба были… — я запинаюсь, — счастливы… что ли…
   
— Денис, когда тридцатишестилетний мужчина представляется интернет-колумнистом, это смешно только в первые пять минут. Особенно если на следующий вопрос: «А серьезно?» — он пафосно отворачивается. Так вот, я тебе скажу, Денис Васильевич: Это НЕ серьезно.
   
— А что тогда серьезно? Менеджер по продажам? Продавец в салоне сотовой связи? Торговец недвижимостью?
   
— Я пыталась подталкивать, я пыталась заставлять, я даже скандалить почти научилась. Ой, — подносит она сигарету к глазам, — сломанная!
   
Кладет сигарету на столешницу, отворачивается и начинает мелко дрожать всем телом. Я подскакиваю к ней, пытаюсь обнять за плечи, взять за руку, удержать от… я не совсем понимаю, от чего ее можно удержать. И мне не приходит в голову ничего, кроме как сказать:
   
— Давай, я сделаю, — беру я сигарету, — Свет, я так в детстве делал. Можно выпотрошить табак у фильтра, а потом вставить в него остаток сигареты. Только не обломанным концом, — я начинаю вытряхивать табак, — а тем, с которого прикуриваешь. Он ровнее. Я сейчас сделаю.
   
— Ты можешь уйти? — Она резко поворачивает ко мне заплаканное лицо. — Взять и уехать, прямо сейчас? К друзьям, к родителям?
   
— Это… как?
   
— Просто. Или уеду я! — Она разворачивается и уходит в спальню.
   
Я остаюсь сидеть на кухне. Совершенно потерянный, со сломанной сигаретой в руках и спящим ментом в туалете. И мне бы хотелось сказать ей, что… мне, в общем, нечего сказать, кроме того, что все окончательно разбилось, вдребезги.
  
  
   
    
MOSCOW ODDITY
   
   
    
Ground control to Major Tom
    
Ground control to Major Tom
   
   
Вова. Район аэропорта «Шереметьево». Восемь часов вечера.
   
Я лежу на траве у обочины дороги, ведущей из Шереметьева-1 в Шереметьево-2. Недалеко от меня строй мачт, или антенн, или черт знает как они называются, эти похожие на вилки, выкрашенные в красно-белый цвет штуковины, на огни которых ориентируются самолеты при заходе на посадку. Я лежу ровно в том месте, над которым идущий на посадку самолет проходит ближе всего к земле. Здесь часто тусуются фотографы и еще парочки, любящие кончать под рев авиационных турбин. Так, во всяком случае, пишут газеты. Никого из них сегодня здесь нет. Из открытого Aston Martin'a несутся чарующие, неземные звуки Space Oddity. И Боуи шепчет:
   
    
     
Ten, nine, eight
     
Take your protein pills and put your helmet on
    
   
   
Через три часа регистрация на Лондон, через два — посадка в самолет. Электронный билет в айфоне, а через час после приземления мой адвокат получит звонок, означающий, что нужно начинать продавать московскую недвижимость, переводить остатки по счетам и еще кое-чего по мелочи. Мою машину он заберет себе с парковки аэропорта сегодня. Надо мной на посадку заходит борт Swiss Air.
   
    
     
Ground Control to Major Tom
     
Seven, six, five…
     
Commencing countdown, engines on
     
Check ignition and may God's love be with you
    
   
   
Решение валить окончательно оформилось в покупку билета в тот момент, когда я сидел в фойе гостиницы «Украина», пил кофе с запахом побелки и свежих долларовых банкнот и скрежетал зубами по поводу того убожества, в которое превратилась классика имперского, сталинского ампира. Старый холл, помнящий еще полковников КГБ пятидесятых и их подчиненных лейтенантов, одетых проститутками в капроновых чулках. Я вспомнил подоконник плохонького номера, из которого открывался вид на Белый дом и на здание СЭВ и дальше, на пьяный Новый Арбат. Ничего этого теперь не было. Дурновкусная посуда «Этро», отвратительная половая плитка и евроремонт в стиле турецкого отеля. Большой стиль ушел, думал я.
   
Еще я размышлял о том, как было бы хорошо поменяться местами с тем придурком курьером, с которого, собственно, все и началось. Стать счастливым человеком, у которого нет ничего, что могло бы удержать. Пустым местом с кучей бытовых проблем. Без средств, связей и репутации. Точкой на карте города, про которую даже собственная жена вспоминает только в моменты стенаний о пропавшей молодости. Дернуть деньги, каких ты даже по телевизору никогда не видел, и испариться в никуда.
   
Я могу найти в городе любого человека через сорок минут после того, как мне дадут телефон его мобильного. Я знаю, кому звонить, когда у тебя отбирают три помещения на Ленинском проспекте. Несколько ежемесячных операций в Москве забуксуют или встанут, если я не отвечу на звонок в десять утра. Моей единственной бытовой проблемой за последние полгода стал незалеченный кариес наверху, в третьем слева. У меня репутация надежного человека и широкие возможности.
   
Кроме одной — бросить все это и немедленно испариться в никуда.
   
Напротив моего столика метрдотель шипел на официанта. Тот делал пометки в блокноте, изредка кивал головой или наклонял ее, если тон начальника повышался. В конце концов метрдотель бросил что-то резкое, развернулся на каблуках и ушел прочь. Парень учтиво кивнул гостям из-за соседних столиков, подававшим ему знаки подойти, и направился к выходу. Перед дверью он выбросил в урну блокнот, ручку и мятые листочки бумаги из внутренних карманов пиджака. Последней в урну полетела нагрудная табличка с его именем.
   
Я встал и пошел следом. Парень вышел из отеля, перебежал на другую сторону улицы и поднялся на мост. Он ушел. Реально, все бросил и отвалил. Так просто. Раз-два. Пока я курил сигарету, стоя на крыльце, парень перешел по мосту на сторону Нового Арбата. Потеряв его из виду, я сел в машину и набрал номер своего турагента. Еще через сорок минут я покупал бутылку рома в супермаркете на Ленинградском шоссе. Через час я был в Шереметьево. За кофе я так и не заплатил. Как-то особенно быстро приземляется Hong Kong Airlines, а следом за ним Air France.
   
    
     
Four, three, two, one.
     
Lift off
     
This is Ground Control to Major Tom
     
You've really made the grade
     
And the papers want to know whose shirts
     
you wear
    
   
   
Свалить сейчас, когда кейс безвозвратно потерян, и ты не видишь даже теоретической возможности его отыскать, — было бы ошибкой. Не свалить — преступлением.
   
Я лежу на траве и лакаю Bacardi Spice. Нет ни депрессии, ни злости. Даже вечный нервяк, не снимаемый алкоголем и антидепрессантами, куда-то ушел.
   
Я исчезну из города, в котором меня, по сути, ничто не держит. Так же легко, как тот парень свалил из гостинцы. Из города, в котором ты вынужден придумывать себе новые вершины для взятия, чтобы хоть как-то оправдывать свое бессмысленное существование.
   
Из города, который мы сами сдали всем этим гастарбайтерам, бандитам, провинциальным олигархам, свезенным сюда со всей страны вороватым чиновникам в плохо пошитых костюмах и бесчисленным гостям столицы, которые, как теперь выясняется, совсем даже хозяева.
   
И я был одним из тех генералов власовых, которые не просто пособничали оккупантам, а в одном с ними строю осаждали город.
   
И город капитулировал. Сдался на милость победителей, а мы все это время сидели и смотрели. Как вырастают один за другим уродливые торговые центры и небоскребы, как люди на улицах все меньше напоминают людей, как мэр-пчеловод выкуривает твоих вчерашних соседей, а тех, кто не выкурился, доедают смог, жара, пробки и новое местное население. Мы смотрели и неодобрительно цокали языками, сетуя на жадность Аэрофлота, повышающего цены на европейские направления. Все это время мы словно очень хотели в отпуск. А те, кто приехал сюда вместо нас, видимо, хотели работать.
   
И как-то незаметно вышло, что каждый вечер, подходя к окну своей шикарной квартиры, ты чувствуешь, что кособокие советские дома-коробки, в каждой маломерке которых живет тридцать пять таджиков, смотрят на тебя своими мутными окнами и шепчут: «Мы скоро к тебе переедем…»
   
    
     
This is Major Тот to Ground Control
     
I'm stepping through the door
     
And I'm floating in a most peculiar way
     
And the stars look very different today
    
   
   
He ко мне. Я выхожу здесь. Из города, который я люблю, и который меня тоже нет. Мне будет трудно без всех вас, дорогие мои ублюдки-москвичи. Но я справлюсь. Я привыкну.
   
Я забуду тебя, Москва, как забывают женщин, которых отчаянно любили, но с которыми не были счастливы.
   
Иммиграция, иммиграция. Я так много думал о ней все это время. В сущности, я давно уже живу в иммиграции. Внутренней. Я сбегаю с русской улицы в английскую машину, ныряю в московский подъезд и выныриваю в лондонской квартире. Я забиваюсь в кресло, укрываюсь ворохом англоязычной прессы, прикрываю глаза и ныряю еще глубже. Я знаю, что там, в глубине, нет уродов в пробках, толстых ментов, хитрожопых депутатов, гастарбайтеров, новостроек, торговых центров и дорогих шлюх с отвратительным тыкающим говором.
   
Но там тоже негде спрятаться. Там нет ничего такого, что отличает меня от всех вышеперечисленных насекомых. Все эти ДБ9, пентхаус и ботинки дерби говорят мне о том, что я всего лишь ношу отличительные признаки правящего подвида, хотя не исключено, что я лишь наколотая на булавку бабочка в чьем-то собрании. Моих старых друзей здесь больше нет, а новыми у меня хватило ума не обзаводиться.
   
У меня нет детей и домашних животных. А главное — мне не за что зацепиться. Все, из чего состоял Вова тридцать шесть лет назад, истончилось, подъелось ржавчиной, вытерлось и было заменено. Как меняют зубы, или делают пластику лица, или меняют размер груди. Того меня больше нет. И большие сомнения, существовал ли тот парень со школьных фотографий?
   
Заходящие самолеты накрывают меня тенью от крыльев, оглушают ревом двигателей, и каждый раз, когда надо мной пролетает металлическое чудовище, я невольно съеживаюсь. Мне кажется, в этот момент ДБ9 тоже съеживается, и музыка становится почти не слышна. Один за другим садятся Air France, Аэрофлот и JAL.
   
    
     
For here
     
Am I sitting in a tin can
     
Far above the world
     
Planet Earth is blue
     
And there's nothing I can do
    
   
   
Я впервые не завидую пилотам западных самолетов, которым осталось провести всего сутки в чужом городе и улететь домой. Я и сам здесь всего на несколько часов.
   
Боуи заканчивает петь, и вот-вот должна начаться гитарная партия перед финальным куплетом, но вместо нее звонит телефон.
   
— Добрый день, — раздается на том конце вкрадчивый голос. Номер не определяется, и я мысленно посылаю зашифрованного ублюдка к черту, но тут же одергиваю себя тем, что большая часть моих клиентов звонит с подобных номеров. — Могу я услышать Владимира?
   
— Вы с ним разговариваете.
   
— Мне вас рекомендовал Дудкин Виталий. Он сказал, что вы с ним работали по одному вопросу…
   
— …Организация банковской операции за пределами Родины, — я говорю голосом Google, моментально среагировавшим на введенное в поисковую строку ключевое слово. Только вот Google говорить не умеет, а я умею. Оперативность, думаю, та же. — Работали год назад.
   
— У меня похожая история, — модуляции его голоса становятся гаже. Судя по голосу, либо чиновник, либо руководящий работник госкорпорации. В общем, мерзость. — Я, к сожалению, не могу представиться, но…
   
— Поверьте, мне искренне все равно, Иннокентий вы или дядя Петя. — Смотрю на часы, желание отключиться нарастает.
   
— Мы можем говорить по этому телефону? — сдавленно.
   
— Ну, если вы мне «Окаянные дни» Бунина не собираетесь читать, то можем, — хмыкаю я. — У меня хороший заряд батареи.
   
Собеседник делает попытку рассмеяться.
   
— Тогда к делу. Один человек должен передать крупную сумму денег другому человеку. Но в силу определенных причин, другой человек их лично получить не может…
   
— Он инвалид? — уточняю я совершенно серьезным тоном.
   
— Нет, в силу других причин. Скажем… в силу занимаемой должности. Человек он не публичный, поэтому нужен…
   
— …Курьер?