1 2 3 4 
– Скажи  Бугвану, моему господину, что я… люблю его и рада умереть, потому что знаю, что  он не может связать свою жизнь с моею, ибо как солнце не может сочетаться с  тьмой, так белый человек не может сочетаться с черной девушкой. Скажи ему, что  временами я чувствовала, словно в моей груди бьется птица, которая рвется  вылететь оттуда и петь. Даже сейчас, когда я не могу поднять руку и мой мозг  холодеет, я не чувствую, что сердце мое умирает. Оно так полно любовью, что,  если бы я жила тысячу лет, оно все еще было бы молодо. Скажи ему, что, если я  буду жить вновь, может быть, я увижу его на звездах… Я буду искать его там  повсюду, хотя, возможно, и тогда я буду черной, а он белым. Скажи ему… нет,  Макумазан, не говори ничего, кроме того, что я люблю… О, прижми меня ближе к  себе, Бугван, я больше не чувствую твоих объятий… О Бугван. Буг…    

– Она  умерла! Умерла! – воскликнул Гуд, поднимаясь на ноги. По его лицу текли слезы.    

– Не  стоит так отчаиваться, старина, – сказал сэр Генри.    

Гуд  вздрогнул:    

– Что  вы хотите этим сказать?    

– Я  хочу сказать, что вы очень скоро разделите ее судьбу и последуете за нею. Разве  вы не видите, что мы здесь заживо погребены?    

Мы были  до такой степени потрясены трагической смертью Фулаты, что, пока сэр Генри не  произнес этих слов, до нашего сознания не дошел еще весь ужас нашего положения.  Теперь мы поняли все. Огромная скала опустилась, вероятно, навсегда, так как  единственный мозг, знавший тайну двери, лежал раздавленным под ее тяжестью.  Нельзя было и думать о том, чтобы взломать эту дверь, разве лишь при помощи  большого количества динамита.    

Мы  оказались в западне. В течение нескольких минут мы стояли, оцепенев от ужаса,  над распростертым телом Фулаты, совершенно подавленные сознанием того, что нам  предстоит медленная и мучительная смерть от голода и жажды. Казалось, что  мужество нас покинуло. Нам стало все ясно: эта женщина-дьявол, Гагула, заранее  подготовила эту ловушку. Это была как раз одна из тех «шуток», которую могло  породить только ее адское воображение, только в ее злорадном мозгу мог созреть  такой зловещий план – сразу погубить трех белых людей, которых она почему-то  всегда ненавидела, заставить их медленно умирать среди сокровищ, к которым они  так жадно тянулись. Теперь я понял смысл ее насмешек, когда она, носясь, как  летучая мышь, по пещере, предлагала нам «есть и пить алмазы». Быть может,  кто-нибудь хотел посмеяться таким же образом над бедным старым да Сильвестра,  иначе отчего же он так внезапно бросил наземь козью шкуру с драгоценными  камнями?    

– Надо  взять себя в руки, – сказал сэр Генри хриплым от волнения голосом. –  Лампа скоро погаснет. Пока она горит, поищем, не найдем ли мы пружину,  приводящую в действие скалу.    

С  энергией отчаяния мы бросились к входу и, стоя в липкой крови, стали  исследовать двери и стены, проходы по всем направлениям. Но мы не могли  нащупать ничего, что напоминало бы рычаг или пружину.    

– Будьте  уверены, – сказал я, – что с этой стороны дверь открыть нельзя. Если  бы она открывалась изнутри, Гагула не рискнула бы броситься в щель под  опускающуюся скалу. Она это знала и поэтому пыталась бежать во что бы то ни  стало, будь она проклята!    

– Во  всяком случае, – сказал сэр Генри с нервным смехом, – возмездие  пришло очень скоро. Ее смерть была ужасна, но нам предстоит не менее ужасная. С  дверью сделать ничего нельзя. Пойдем обратно в сокровищницу.    

Мы  повернулись и пошли. Пройдя несколько шагов, я увидел у незаконченной стены  корзину с провизией, которую принесла несчастная Фулата. Я поднял эту корзину и  взял с собой в проклятую комнату, полную сокровищ, которая должна была стать  нашей могилой. Затем мы вновь вернулись и с благоговением перенесли тело  Фулаты, положив его около ящиков с золотом. Сами же мы уселись на полу,  прислонившись к трем каменным ящикам, полным несметных сокровищ.    

– Давайте  разделим нашу провизию так, чтобы ее хватило на возможно более долгое  время, – предложил сэр Генри.    

Мы  тотчас же поделили все, что находилось в корзине, и оказалось, что на каждого  приходилось по четыре бесконечно малые порции, иначе говоря – нам хватило бы  этой пищи не более чем дня на два. Кроме билтонга, у нас были две тыквенные  бутылки с водой, каждая емкостью в кварту.    

– Ну,  а теперь, – угрюмо сказал сэр Генри, – давайте есть и пить, хотя нам  все равно предстоит смерть.    

Мы съели  по маленькому кусочку вяленого мяса и выпили по глотку воды. Нечего говорить о  том, что у нас не было почти никакого аппетита, но наш организм требовал пищи,  и после еды мы почувствовали себя немного лучше. Затем мы встали и начали  тщательнейшим образом осматривать и выстукивать стены нашей темницы в смутной  надежде найти какой-нибудь выход, но, увы, его не было!    

Да и  было бы невероятно, чтобы он оказался там, где хранились такие сокровища.    

Свет  лампы стал тускнеть; масло почти все выгорело.    

– Квотермейн, –  обратился ко мне сэр Генри, – идут ли ваши часы? Сколько сейчас времени?    

Я вынул  часы и посмотрел. Было шесть пополудни, а в пещеру мы вошли в одиннадцать.    

– Я  думаю, Инфадус нас хватится, – заметил я. – Если мы не вернемся  сегодня вечером, он начнет нас искать завтра с утра, Куртис.    

– Он  напрасно будет искать, так как не знает ни тайны двери, ни где она находится.  До вчерашнего дня этого не знал ни один человек, кроме Гагулы, а теперь не  знает никто. Если бы Инфадус даже нашел дверь, он не смог бы ее взломать. Вся  кукуанская армия не в состоянии пробить скалу в пять футов толщиной. Друзья  мои, нам ничего более не остается, как склониться перед волею всевышнего.  Погоня за сокровищами привела многих к печальному концу. Мы лишь увеличим их  число.    

Свет  лампы стал еще более тусклым. Вдруг она вспыхнула и ярко осветила всю картину:  огромную массу белых клыков, ящики с золотом, распростертое возле них тело Фулаты,  козью шкуру, полную драгоценностей, мерцающее сияние алмазов и безумные, измученные  лица трех белых людей, сидящих на полу и ожидающих смерти от голода и жажды.    

Пламя в  последний раз вспыхнуло и погасло.    

 ГЛАВА XVIII. НАС  ПОКИДАЕТ НАДЕЖДА    

     

Невозможно  описать весь ужас последовавшей ночи. Лишь милосердный сон, который время от  времени овладевал нами, помог нам ее пережить. Даже в таком безвыходном положении,  как наше, физическая усталость предъявляет свои права. Однако я не мог спать  подолгу. Страшная мысль о неизбежности нашей гибели не покидала меня ни на  минуту. Эта мысль могла бы заставить содрогнуться даже самого отважного  человека в мире, я же никогда не претендовал на то, чтобы меня считали храбрым.  Кроме того, сама тишина была такой беспредельной и подавляющей, что заснуть  было почти невозможно.    

Читатель!  Может быть, тебе приходилось лежать без сна ночью, когда тишина кажется  гнетущей, но я уверен, что ты не имеешь никакого представления о том, какой  страшной и почти осязаемой может быть полная тишина. На поверхности земли  всегда есть какие-нибудь звуки и движение, и хотя сами они могут быть  неощутимыми, но они безусловно притупляют острое лезвие полной тишины. Но сюда  не проникал ни единый звук. Мы были погребены в недрах горной вершины,  увенчанной снегом. Там, высоко, за тысячи футов от нас, свежий ветер взметал  вихри белого снега, но шум его не долетал до нас. Длинный туннель и каменная  стена в пять футов толщиной отделяли нас даже от ужасного Чертога Смерти, а  ведь мертвые не шумят. Даже грохот всей земной и небесной артиллерии не достиг  бы наших ушей. Мы были заживо погребены, и наша гробница была отрезана от всего  мира.    

Вдруг я  остро почувствовал всю иронию нашего положения. Нас окружали несметные  сокровища, которых хватило бы, чтобы оплатить национальный долг или построить  флотилию броненосцев, и, однако, мы с радостью отдали бы все эти сокровища за  самую слабую надежду вырваться отсюда. Вскоре же мы, без сомнения, будем рады  отдать их за крохотный кусочек пищи или чашку воды, а потом даже за то, чтобы  нашим страданиям пришел поскорее конец. Действительно, богатство, накоплению  которого люди часто посвящают жизнь, теряет всю свою цену, когда приходит  последний час.    

Медленно  тянулись часы ночи.    

– Гуд, –  вдруг произнес сэр Генри, и его голос жутко прозвучал в напряженной тишине, –  сколько у вас осталось спичек?    

– Восемь,  Куртис.    

– Зажгите  одну. Посмотрим, который час.    

Гуд  зажег спичку, и после непроглядной тьмы ее пламя ослепило нас.    

По моим  часам было пять утра. В это время высоко над нами, на снеговых вершинах,  розовела прекрасная утренняя заря и свежий ветерок начинал рассеивать ночные  туманы в горных ущельях.    

– Нам  надо бы поесть, чтобы поддержать свои силы, – заметил я.    

– Чего  ради? – отозвался Гуд. – Чем скорее мы умрем, тем лучше.    

– Пока  человек жив, нельзя терять надежду, – сказал сэр Генри.    

Мы поели  и выпили по глотку воды. Прошло еще некоторое время. Сэр Генри предложил  подойти как можно ближе к двери и кричать, так как у нас теплилась слабая  надежда, что кто-нибудь снаружи услышит звук голоса. Поэтому Гуд, у которого за  время его многолетней службы во флоте выработался чрезвычайно пронзительный  тембр голоса, ощупью добрался до двери и поднял там самый дьявольский шум. Мне  никогда раньше не приходилось слышать подобных воплей, но они произвели не  больший эффект, чем жужжание москитов.    

Через  некоторое время он перестал кричать и вернулся, испытывая такую сильную жажду,  что ему пришлось напиться. После этого мы решили не возобновлять криков, так  как это наносило ущерб нашему скудному запасу воды.    

Мы вновь  сели, прислонившись к нашим ящикам, наполненным никому не нужными алмазами, и  сидели так в мучительном бездействии, которое в нашем положении было совершенно  невыносимым. Признаюсь, что я дал волю отчаянию – положив голову на широкое  плечо сэра Генри, я зарыдал. Мне кажется, что и Гуд, сидевший по другую  сторону, с трудом сдерживал слезы и при этом хриплым голосом ругал себя за свою  слабость.    

По как  добр и отважен был сэр Генри, этот замечательный человек! Если бы мы были двумя  перепуганными детьми, а он нашей нянькой, то и в таком случае он не мог бы проявить  больше нежности. Совершенно забывая о своих собственных переживаниях, он делал  все возможное, чтобы хоть немного успокоить наши взвинченные нервы. Он  рассказывал нам истории о людях, которые попадали в подобные положения и  чудесным образом избегали гибели. Когда же он понял, что эти рассказы не могут  нас ободрить, он начал говорить о том, что наше состояние – это лишь  предчувствие неизбежного конца, который ожидает всех нас, что все это скоро кончится  и что смерть от истощения – один из самых милосердных ее видов (что является  чистейшей ложью).    

Затем он  с легким смущением предложил нам положиться на волю провидения. Что касается  меня, я последовал его совету с большой охотой.    

Замечательный  у сэра Генри характер – очень спокойный и сильный.    

Так  вслед за ночью тянулся день, если вообще возможно употреблять эти слова, когда  речь идет о сплошной, непроглядной ночи. Когда я зажег спичку, чтобы  посмотреть, который час, оказалось, что уже семь.    

Мы вновь  принялись за еду и питье, и в это время мне пришла в голову неожиданная мысль.    

– Почему, –  сказал я, – воздух здесь все время остается свежим? Тут душно, но воздух  такой же, как и прежде.    

– Боже  мой! – воскликнул Гуд, вскакивая на ноги. – Мне это не приходило в  голову! Воздух не может проходить через каменную дверь, потому что она  совершенно герметична. Если бы здесь не было притока воздуха, то мы бы давно  задохнулись. Давайте поищем!    

Эта  слабая искра надежды вызвала совершенно изумительную перемену в нашем состоянии.  Через мгновение все мы, передвигаясь ползком, на четвереньках, тщательно ощупывали  скалу в поисках хоть самой слабой тяги. Внезапно мой пыл на мгновение угас. Моя  рука нащупала что-то холодное. Это было мертвое лицо бедной Фулаты.    

Не менее  часа продолжались наши поиски, пока наконец мы с сэром Генри не прекратили их в  полном отчаянии и изрядно пострадав от того, что в темноте мы беспрестанно  натыкались то на слоновые бивни, то на ящики, то на стены сокровищницы. Но Гуд  все еще продолжал поиски, говоря довольно бодро, что это все же лучше, чем  бездействовать.    

– Послушайте-ка,  друзья, – сказал он вдруг какимто странным, сдавленным голосом, –  подойдите сюда!    

Нечего и  говорить, что мы, спотыкаясь и сталкиваясь в темноте, бросились к нему без  промедления.    

– Квотермейн,  положите вашу руку туда, где я держу свою. Ну, чувствуете ли вы что-нибудь?    

– Мне  кажется, здесь проходит воздух.    

– А  теперь слушайте. – Он поднялся и топнул ногой, и пламя надежды вспыхнуло в  наших сердцах: звук был глухой.    

Дрожащими  руками я зажег спичку. Мы увидели, что находимся в дальнем углу комнаты:  очевидно, до сих пор мы еще ни разу не добирались до этого места, под которым  несомненно была пустота. Пока горела спичка, мы внимательно осмотрели пол. В  сплошной каменной поверхности мы увидели какую-то трещину, и – силы  небесные! – там, на одном уровне с поверхностью пола, было врезано  каменное кольцо. Мы не произнесли ни слова, так как были слишком взволнованы, и  сердца наши так неистово забились надеждой, что мы не в состоянии были говорить.    

У Гуда  был нож, на котором имелся крючок, с помощью которого извлекают камешки,  застрявшие в лошадином копыте. Он открыл его и попытался подцепить им кольцо.  Наконец ему удалось подсунуть крючок под кольцо, и он начал поднимать его очень  осторожно, так как боялся сломать крючок. Кольцо начало двигаться. Так как оно  было сделано из камня, то, несмотря на то что оно пролежало много столетий, его  все же можно было сдвинуть с места, чего не удалось бы сделать, будь кольцо  сделано из железа. Вскоре оно пришло в вертикальное положение. Тогда Гуд продел  в кольцо руки и начал дергать его изо всех сил, но камень не подавался.    

– Дайте  мне попробовать, – сказал я, горя нетерпением.    

Положение  камня как раз в углу комнаты было таково, что двое не могли одновременно  взяться за кольцо. Я ухватился за него и напряг все свои силы, но безуспешно.    

Затем  сэр Генри сделал такую же тщетную попытку.    

Гуд  снова взял крючок и прочистил им всю трещину, через которую проходил воздух.    

– А  теперь, Куртис, – сказал он, – принимайтесь за работу. Вам придется  потрудиться всерьез, а силы у вас хватит на двоих. Подождите-ка. – И, сняв  шейный платок из прочного черного шелка, который упорно продолжал носить, ом  пропустил его сквозь кольцо. – Квотермейн, ухватитесь руками за Куртиса и  дергайте изо всей силы, когда я подам команду. Тяните!    

Сэр  Генри напряг всю свою колоссальную силу, то же самое сделали и мы с Гудом в  меру отпущенных нам природой сил.    

– Тяните!  Тяните! Он подается! – крикнул, задыхаясь, сэр Генри, и я буквально услышал,  как трещат мышцы его могучей спины.    

Внезапно  послышался звук открывающейся плиты, струя воздуха ворвалась в отверстие, и  оказалось, что все мы лежим, опрокинувшись навзничь, на полу, придавленные  огромной каменной плитой. Только колоссальная физическая сила сэра Генри могла  это сделать, и, вероятно, никогда сила не приносила большую пользу человеку.    

– Зажгите  спичку, Квотермейн, – сказал он, как только мы поднялись и немного отдышались. –  Осторожно! Зажигайте!    

При  свете спички мы – благодарение богу! – увидели первую ступеньку каменной  лестницы.    

– Что  же мы теперь будем делать? – спросил Гуд.    

– Конечно,  спустимся по этой лестнице и доверимся провидению.    

– Подождите! –  сказал сэр Генри. – Квотермейн, захватите остатки билтонга и воды – они  могут нам понадобиться.    

Я начал  ощупью пробираться обратно к тому месту, где мы сидели, прислонившись к  сундукам, и по дороге мне пришла в голову неожиданная мысль. В течение  последних двадцати четырех часов мы мало думали об алмазах, самая мысль о них  казалась нам невыносимой, так как именно они привели нас к гибели. Однако,  подумал я, пожалуй, не помешает захватить с собой несколько штук на случай,  если нам удастся выбраться из этой кошмарной дыры. Поэтому я запустил руку в  первый ящик и наполнил алмазами все карманы моей старой охотничьей куртки,  захватив в завершение – и это была счастливая идея – пару пригоршней крупных  камней из третьего ящика.    

– Послушайте-ка,  друзья, – крикнул я, – не возьмете ли и вы с собой немного алмазов? Я  набил ими все свои карманы.    

– О,  черт бы побрал эти алмазы! – отозвался сэр Генри. – Надеюсь, что я  никогда больше не увижу ни единого.    

Что  касается Гуда, то он вовсе не ответил. Я думаю, что он был занят прощанием с  останками несчастной девушки, которая так сильно его любила. Тебе, мой  читатель, когда ты сидишь спокойно дома и размышляешь об огромном, неисчислимом  богатстве, которое мы таким образом оставляли, может показаться странным  подобное к нему безразличие. Однако если бы тебе самому пришлось провести часов  двадцать восемь в таком месте, почти без еды и питья, то и тебе не захотелось  бы обременять себя алмазами, перед тем как спуститься в неизведанные недра  земли, в безумной надежде, избежать мучительной смерти. Если бы в течение всей  моей жизни у меня не вошло в привычку никогда не бросать того, что может  пригодиться, то, конечно, и я не позаботился бы о том, чтобы набить алмазами  свои карманы.    

– Идите  же, Квотермейн, – сказал сэр Генри, который уже стоял на первой ступеньке  каменной лестницы. – Спокойно! Я пойду вперед.    

– Ступайте  осторожно – там, внизу, может оказаться ужаснейшая яма,    

– заметил  я.    

– Скорее  там окажется еще одна пещера, – сказал сэр Генри, медленно спускаясь по  лестнице и считая на ходу ступени.    

Отсчитав  пятнадцать ступеней, он остановился.    

– Здесь  лестница кончается, – сказал он. – Слава богу! Мне кажется, что здесь  есть проход. Спускайтесь!    

Следующим  спустился по лестнице Гуд, а за ним и я. Достигнув конца лестницы, я зажег одну  из двух оставшихся спичек. При ее свете мы увидели, что стоим в узком туннеле,  идущем вправо и влево под прямым углом к лестнице, с которой мы только что  спустились. Больше нам не удалось увидеть ничего, так как спичка обожгла мои  пальцы и погасла. Тут возникла сложная проблема – в какую сторону нам  повернуть. Конечно, совершенно невозможно было предугадать, что это были за  туннели и куда они ведут, и тем не менее возможно было, что один из них  приведет нас к спасению. А другой – к гибели. Мы совершенно не знали, как нам  поступить, пока Гуд внезапно не припомнил, что, когда я зажег спичку, тяга  воздуха в проходе отклонила пламя влево.    

– Пойдемте  навстречу воздушной струе, – сказал он. – Воздух проникает сюда  извне, а не наоборот.    

Мы с  этим согласились и, держась за стену и осторожно нащупывая почву, прежде чем  сделать хоть шаг, отправились в наш страшный путь, удаляясь от проклятой  сокровищницы. Если туда суждено когда-нибудь прийти человеку, чего, я полагаю,  не случится, то в доказательство того, что мы там побывали, он найдет открытый  ящик с драгоценностями, пустую лампаду и белые кости несчастной Фулаты.    

Мы шли,  пробираясь ощупью по туннелю, около четверти часа, как вдруг он сделал резкий  поворот. Очевидно, мы дошли до места его пересечения с другим туннелем. Мы пошли  дальше, и через некоторое время нам пришлось повернуть в третий туннель. Так продолжалось  в течение нескольких часов. Казалось, мы попали в каменный лабиринт, из которого  не было выхода. Конечно, я не знаю, что представляли собой все эти проходы, но  мы решили, что, по всей вероятности, это древние галереи копей, причем туннели  были проложены в разных направлениях, в зависимости от того, как проходила  жила. Только этим можно объяснить такое большое количество туннелей.    

Наконец  мы остановились в совершенном изнеможении. Наши сердца сжимались от сознания  того, что надежды на спасение нет. Мы съели жалкий остаток билтонга и выпили  последний глоток воды, потому что у нас совершенно пересохло в горле. Казалось,  что нам удалось избежать смерти во тьме сокровищницы лишь для того, чтобы  погибнуть во тьме бесчисленных туннелей.    

Когда мы  стояли таким образом, совершенно подавленные, мне показалось, что я уловил  какой-то звук, и попросил моих спутников прислушаться. Это был, правда очень  слабый и очень далекий, но все же действительно журчащий звук, потому что мои  спутники услышали его тоже. Нет слов, которыми можно было бы описать охватившее  нас блаженство, когда после бесконечных часов, проведенных среди полной,  мертвой тишины, до нашего слуха донесся этот звук.    

– Клянусь  небом, это течет вода! – проговорил Гуд. – Пойдемте вперед.    

И мы  вновь двинулись в том направлении, откуда слышалось тихое журчание, как и  прежде пробираясь вдоль каменной стены. По мере того как мы шли вперед, этот  звук становился все более и более слышным, пока наконец в тишине он не  показался нам очень громким. Вперед, все вперед. Теперь ошибки быть не могло –  мы отчетливо слышали шум стремительно текущей воды. И все же, каким образом  могла оказаться проточная вода в недрах земли? Теперь мы были уже совсем близко  от нее, и Гуд, который шел впереди, клялся, что он чувствует запах воды.    

– Идите  осторожно, Гуд, – сказал сэр Генри, – мы, наверное, уже недалеко от  нее.    

Внезапно  послышался всплеск и крик Гуда. Он упал в воду.    

– Гуд!  Гуд! Где вы? – кричали мы в смертельном испуге.    

К нашему  огромному облегчению, до нас донесся задыхающийся голос Гуда:    

– Все  в порядке, я ухватился за скалу. Зажгите спичку, чтобы показать мне, где вы  находитесь.    

Я  поспешно зажег последнюю спичку. Ее слабое мерцание осветило темную массу воды,  текущую у самых наших ног. Мы не могли рассмотреть, широка ли эта река, но на  некотором расстоянии заметили темный силуэт нашего товарища, висящего на  выступе скалы.    

– Приготовьтесь  вытащить меня! Мне придется к вам плыть! – крикнул Гуд.    

Затем мы  услышали всплеск – это плыл Гуд, отчаянно борясь с течением. Еще минута – и он очутился  около нас. Сэр Генри протянул ему руку. Гуд ухватился за нее, и мы его вытащили.    

– Честное  слово, – проговорил он, жадно ловя ртом воздух, – я был на волосок от  гибели. Если бы я не ухватился за эту скалу и не умел бы плавать, мне пришел бы  конец. Течение невероятно, быстрое, и я не чувствовал под ногами дна.    

Ясно  было, что дальше нам не пройти. Гуд немного отдохнул, все мы досыта напились  воды из подземной реки, оказавшейся пресной и приятной на вкус, и смыли  насколько возможно грязь со своих лиц, а затем покинули берега этого  африканского Стикса и пошли обратно по туннелю. Гуд, с промокшей одежды  которого беспрестанно капала вода, шел впереди. Наконец мы добрались до того  места, откуда вправо отходил другой туннель.    

– Ну  что ж, можно повернуть сюда, – устало сказал сэр Генри. – Здесь все  дороги одинаковы. Нам остается только идти, пока мы не упадем.    

Медленно,  в течение долгого-долгого времени, мы ковыляли, еле волоча ноги, по этому  новому туннелю. Теперь впереди шел сэр Генри.    

Внезапно  он остановился, и мы столкнулись с ним в темноте.    

– Смотрите! –  прошептал он. – Я схожу с ума или это в самом деле свет?    

Мы  пристально вгляделись в темноту. Там, далеко впереди, действительно виднелось  неясное, тусклое пятно, не больше, чем окно коттеджа. Свет был настолько слаб,  что только наши глаза, не видевшие в течение долгого времени ничего, кроме  темноты, могли его рассмотреть.    

Задыхаясь  от волнения, со вновь вспыхнувшей надеждой мы устремились вперед. Пять минут  спустя все наши сомнения окончательно рассеялись – действительно это было пятно  слабого света. Еще минута, и мы ощутили дуновение настоящего свежего воздуха.  Борясь с усталостью, мы шли все вперед и вперед. Вдруг туннель сузился, и сэру  Генри пришлось двигаться дальше уже на четвереньках. Туннель все продолжал  суживаться, пока не достиг размера большой лисьей норы, но теперь он был прорыт  в земле. Каменный туннель окончился.    

Еще одно  отчаянное усилие – и сэр Генри выполз из туннеля, а за ним и мы с Гудом.  Благословенные звезды сияли над нами в вышине, и мы вдыхали благоуханный  воздух. Затем почва вдруг подалась под нашими ногами, и все мы покатились  кубарем, приминая траву и ломая кустарник, по мягкой, влажной земле.    

Я  ухватился за что-то и остановился. Сев, я закричал во всю силу своих легких.  Где-то поблизости, немного ниже, послышался ответный крик сэра Генри. Небольшой  плоский участок земли задержал его стремительный спуск. Я подполз к нему и  обнаружил, что он, хоть и едва мог перевести дыхание, был цел и невредим. Затем  мы принялись искать Гуда. Неподалеку мы нашли и его – он застрял в развилке  какого-то корня. Его сильно потрепало, но вскоре он пришел в себя.    

Мы сели  на траву, и реакция, наступившая после всего пережитого нами, была настолько  сильна, что, как мне кажется, мы даже зарыдали от счастья. Нам удалось бежать  из этой страшной темницы, которая чуть не стала нашей могилой. Вероятно,  какая-то милосердная высшая сила направила наши шаги в нору шакала там, где  кончался туннель, так как, по всей вероятности, это была именно нора. И вот  перед нами на вершинах гор сиял розовато-красный отсвет зари, которую мы уже не  рассчитывали когда-либо увидеть вновь.    

Вскоре  серый рассвет скользнул по склонам гор, и мы увидели, что находимся на дне  огромной копи, перед входом в пещеру, и могли уже различить смутные очертания  трех колоссов, сидящих на краю шахты. Несомненно, эти ужасные туннели, по  которым мы бродили в течение ночи, длившейся, как нам казалось, целую жизнь,  некогда сообщались с огромной алмазной копью. Что же касается подземной реки,  протекающей в недрах горы, то только небесам известно, что это за река и куда  или откуда она течет. Что касается меня, я отнюдь не стремлюсь исследовать ее  течение.    

Становилось  все светлее и светлее. Теперь мы могли рассмотреть друг друга, и нужно сказать,  что ни до, ни после этого мне не приходилось видеть такого зрелища, какое представляли  мы в то памятное утро. Наши щеки ввалились и глаза глубоко запали, с ног до головы  мы были покрыты пылью, грязью, синяками и ссадинами. На наших лицах все еще отражался  длительный ужас перед неминуемой смертью. Словом, это было такое зрелище,  которого мог испугаться сам дневной свет. Но несмотря на все это, монокль Гуда  торжественно красовался в его глазу. Не думаю, чтобы он вообще вынул его хоть  раз за все это время. Ни темнота, ни купанье в подземной реке, ни стремительный  спуск по склону копи не смогли заставить Гуда расстаться со своим моноклем.    

Вскоре  мы поднялись, так как боялись, что если мы долго будем сидеть таким образом, то  у нас затекут ноги, и начали медленно карабкаться вверх по крутым склонам огромной  воронки. Каждый шаг причинял нам боль. Более часа мы упорно ползли вверх по голубой  глине, цепляясь за покрывавшие ее корни и траву.    

Наконец  путешествие было закончено, и мы стояли на Великой Дороге, на краю шахты,  против колоссов.    

На  расстоянии сотни ярдов от дороги, перед группой хижин, горел костер, вокруг которого  сидели какието фигуры. Мы направились к ним, поддерживая друг друга и останавливаясь  через каждые несколько шагов, чтобы передохнуть. Вдруг один из людей, сидевших  возле костра, поднялся и, заметив пас, упал на землю, крича от страха.    

– Инфадус,  Инфадус! Это мы, твои друзья!    

Он  поднялся и побежал нам навстречу, глядя на нас обезумевшими от ужаса глазами и  все еще дрожа от страха.    

– О  мои повелители, мои повелители! Вы на самом деле вернулись из Царства Мертвых!  Вернулись из Царства Мертвых!    

И старый  воин бросился перед нами ниц, охватил руками колени сэра Генри и громко зарыдал  от радости.    

 ГЛАВА XIX. МЫ ПРОЩАЕМСЯ  С ИГНОЗИ    

     

Прошло  десять дней с того памятного утра, когда мы спаслись из нашей подземной  темницы. Мы были вновь в нашем прежнем жилище в Луу. Странно сказать, но мы уже  почти совсем оправились после нашего ужасного приключения, только мои похожие  на щетину волосы, когда я вышел из пещеры, оказались совсем седыми, а Гуд  сильно изменился после смерти Фулаты. Должен сказать, что, рассматривая эту  трагедию с точки зрения стареющего светского человека, я прихожу к убеждению,  что все совершается к лучшему. Если бы она не погибла, создалось бы безусловно  весьма затруднительное положение, бедняжка не была заурядной туземной девушкой,  она обладала выдающейся, почти величественной красотой и довольно тонким умом.  Но никакая красота или утонченность ума не смогли бы сделать желательным ее  союз с Гудом, потому что, как сама она говорила: «Может ли солнце сочетаться с  тьмой, или белый человек – с черной девушкой?»    

Нечего и  говорить, что мы больше не пытались проникнуть в сокровищницу царя Соломона.  Придя в себя после ужасов, которые нам пришлось пережить, на что понадобилось  сорок восемь часов, мы спустились в огромную копь в надежде найти нору, через  которую мы выбрались из недр горы, но поиски наши не увенчались успехом.  Во-первых, прошел дождь и смыл паши следы, а кроме того, склоны колоссальной  копи были испещрены норами муравьедов и других животных. Немыслимо было  угадать, которой из этих нор мы были обязаны своим спасением. Перед  возвращением в Луу мы еще раз осмотрели чудеса сталактитовой пещеры и даже,  движимые каким-то странным беспокойством, еще раз проникли в Чертог Смерти.  Пройдя под копьем белой Смерти, мы с чувством, которое мне трудно было бы  описать, долго смотрели на каменную стену, которая когда-то отрезала нам путь к  спасению. В эти минуты мы думали о неисчислимых сокровищах, лежащих за этой  стеной, о таинственной старой ведьме и о прекрасной девушке, вход в чью  гробницу был навсегда закрыт. Я говорю, что мы смотрели на «каменную стену»,  потому что, сколько мы ни искали, мы не могли обнаружить никаких следов  подъемной двери и, конечно, не смогли открыть секрет механизма, приводившего ее  в движение, так что теперь он утерян навеки. Несомненно, это был какой-то  замечательный механизм, массивность и загадочность которого была типичной для  создавшей его эпохи. Думаю, что другого такого не найти во всем мире.    

Наконец  мы с чувством раздражения оставили дальнейшие попытки. Если бы даже масса камня  внезапно поднялась перед нашими глазами, у нас, вероятно, едва ли хватило бы  мужества перешагнуть через изуродованные останки Гагулы и вновь вступить в  сокровищницу. Нет, даже полная и безусловная уверенность в том, что мы станем  обладателями неисчислимой массы алмазов, не могла бы заставить нас решиться на  такой шаг. И тем не менее я чуть не плакал от досады, думая о том, какое там  остается сокровище, – вероятно, величайшее сокровище, которое было  когдалибо собрано в одном месте в течение всей истории человечества. Но делать  было нечего. Только динамит мог проложить дорогу через сплошную скалу толщиной  в пять футов. Итак, мы покинули это мрачное место. Возможно, что в отдаленном  будущем, когда настанет век, который еще не родился, более счастливый исследователь  наткнется случайно на секрет потайной двери, произнесет магическое «Сезам, отворись!»  и наводнит мир драгоценностями. Но все же мне кажется, что сокровищам стоимостью  во много миллионов фунтов стерлингов, лежащим в трех каменных ящиках, никогда  не суждено украшать белоснежные шеи земных красавиц. Пока существует мир, они  будут лежать там, связанные холодными узами смерти с костями Фулаты.    

Со  вздохом разочарования мы ушли и на следующий день отправились обратно в Луу.  Надо сказать, что с нашей стороны было весьма неблагодарно чувствовать себя  разочарованными, потому что, как, вероятно, помнит читатель, перед тем как мы  покинули свою темницу, мне пришла в голову счастливая мысль наполнить на всякий  случай алмазами карманы своей старой охотничьей куртки. Много драгоценных  камней потерялось, когда мы катились по склону ямы, в том числе большая часть  крупных алмазов, которые я положил сверху. Но и так их осталось довольно много,  включая восемнадцать крупных камней весом от тридцати до сотни каратов каждый.  Да, в моей старой охотничьей куртке уцелело еще достаточно драгоценностей,  чтобы сделать нас всех если не миллионерами, то, во всяком случае, чрезвычайно  богатыми людьми, да еще чтобы при этом у каждого из нас троих осталось по  лучшей коллекции алмазов в Европе. Так что нельзя сказать, что нам совсем не  повезло.    

По  возвращении в Луу нас очень тепло и сердечно принял Игнози, которого мы нашли в  добром здоровье. Он был очень занят укреплением своей власти и реорганизацией  полков, которые понесли наибольшие потери в жестокой битве с Твалой.    

Затаив  дыхание, он с огромным интересом выслушал наш удивительный рассказ, но, услышав  о страшной смерти Гагулы, задумался.    

– Подойди  сюда, – позвал он престарелого индуну (старейшину) из числа своих приближенных,  которые сидели на таком расстоянии, что им не был слышен наш разговор.    

Старик  поднялся, приблизился к нам, приветствовал короля и сел.    

– Ты  стар, – сказал Игнози.    

– Да,  король, мой повелитель! Отец твоего отца и я родились в один и тот же день.    

– Скажи  мне, знал ли ты знахарку Гагулу, когда был ребенком?    

– Да,  король, мой повелитель!    

– Была  ли она в то время молода, подобно тебе?    

– Нет,  король, мой повелитель! Она была такова же, как ныне и как в те дни, когда жил  мой дед, – стара, сморщена, очень безобразна и полна злобы.    

– Ее  более нет. Она умерла.    

– Так,  о король! Тогда древнее проклятие снято с нашей земли.    

– Ступай!    

– Куум!  Я ухожу, о Черный Щенок, перегрызший глотку старой собаке. Куум!    

– Вы  видите, братья мои, – сказал Игнози, – это была таинственная женщина,  и я радуюсь тому, что она умерла. Она обрекла вас на смерть в этой темной  пещере, а потом, быть может, нашла бы какой-нибудь способ убить меня, как  некогда нашла способ убить моего отца, чтобы возвести на трон Твалу, которого  любило ее сердце. Теперь продолжайте ваш рассказ, равного которому не  приходилось слышать никому!    

Рассказав  ему историю нашего спасения, я, как мы заранее договорились между собой,  воспользовался удобным случаем, чтобы сказать Игнози о нашем намерении покинуть  Страну Кукуанов.    

– А  теперь, Игнози, пришло время нам попрощаться с тобой и вновь отправиться в  долгий путь, на поиски своей страны. Слушай же, Игнози, ты пришел с нами сюда  как слуга, а теперь мы оставляем тебя могущественным королем. Если ты  чувствуешь к нам благодарность, то не забывай никогда поступать так, как ты  обещал нам. Правь справедливо, уважай закон и не убивай никого без причины.  Тогда ты будешь благоденствовать. Завтра на рассвете ты, Игнози, дашь нам отряд  воинов, который поможет нам перебраться через горы. Не так ли, о король?    

Игнози  закрыл лицо руками и некоторое время молчал.    

– Сердце  мое болит, – сказал он наконец. – Ваши слова раскололи его надвое.  Что сделал я вам, Инкубу, Макумазан и Бугван, чтобы вы покинули меня и  причинили мне этим такое горе? Вы, которые стояли рядом со мной во время мятежа  и сражения, неужели вы оставите меня в день мира и победы? Чего желаете вы?  Жен? Выбирайте любых девушек в моей стране. Места, где поселиться? Смотрите –  вся страна принадлежит вам. Домов, в каких живут белые люди? Вы научите мой  народ, как их строить. Скота, чтобы иметь мясо и молоко? Каждый женатый человек  приведет вам быка или корову. Дичи для охоты? Разве не бродят по моим лесам  слоны, и разве не спит в тростниках гиппопотам? Может, вы хотите сражаться? Мои  полки ожидают ваших приказаний. Если же я могу дать вам еще что-нибудь, я дам  вам и это.    

– Нет,  Игнози, нам все это не нужно, – отвечал я. – Мы хотим разыскать свой  родной дом.    

– Так,  значит, – с горечью сказал Игнози, и глаза его сверкнули, – вы больше  любите эти блестящие камни, чем меня, своего друга. Теперь у вас есть камни.  Теперь вы вернетесь в Наталь и пересечете волнующуюся черную воду, чтобы  продать их и стать богатыми, так как этого жаждет сердце каждого белого  человека. Да будут прокляты из-за вас эти камни, и да будет проклят тот, кто их  ищет! Пусть Смерть будет уделом того, чья нога ступит в Пещеру Мертвецов в  поисках богатства! Я сказал, белые люди. Вы можете идти.    

Я  коснулся его руки.    

– Игнози, –  сказал я, – скажи нам, когда ты странствовал в Стране Зулусов, а потом  среди белых людей в Натале, разве твое сердце не томилось по стране, о которой  рассказывала тебе мать? Твоей родной стране, где ты впервые увидел свет, где ты  играл мальчиком? По стране, которая была твоей родиной?    

– Да,  это было так, Макумазан.    

– Вот  так же и наши сердца томятся по нашей стране, по нашим родным местам.    

Наступило  молчание. Когда Игнози вновь заговорил, голос его изменился:    

– Я  понимаю, что значат твои слова. Как всегда, они мудры и исполнены благоразумия,  Макумазан. Тот, кто привык летать, не любит ползать по земле. Белый человек не  может жить жизнью чернокожих. Да, вы должны уйти, но сердце мое полно печали,  потому что оттуда, где будете вы, до меня не дойдут вести о вас. Но выслушайте  меня, и пусть мои слова станут известны всем белым людям. С этого дня путь  через горы закрыт для всех белых людей, если даже кому-нибудь из них удастся  дойти до них. Я не потерплю здесь торговцев с их ружьями и ромом. Мои  соплеменники будут и впредь сражаться копьями и пить лишь воду, как их праотцы.  И я не допущу, чтобы проповедники вселяли страх смерти в их сердца, чтобы они  восстанавливали их против короля и прокладывали дорогу для белых людей, которые  всегда следуют за ними. Если какойнибудь белый человек подойдет к воротам моей  страны, я отошлю его обратно. Если придет сотня белых, я отброшу их назад. Если  придут армии, я двину против них все мое войско, и им не удастся торжествовать  победу. Ни один человек не придет более сюда за сверкающими камнями, нет, –  даже если это будет целая армия, потому что, если они придут, я пошлю своих  воинов, чтобы они засыпали копь, разбили белые колонны в пещерах и заполнили их  камнями, так чтобы никто не смог даже приблизиться к той двери, о которой вы  говорили и секрет которой утерян. Но для вас троих, Инкубу, Макумазан и Бугван,  дорога сюда всегда будет открыта, потому что нет среди живых никого, кто был бы  дороже моему сердцу, чем вы. И я позволю вам уйти отсюда. Инфадус, брат моего  отца, возьмет вас за руку и выведет отсюда под охраной своего полка. Я узнал,  что есть другой путь через горы, который он вам укажет. Прощайте, братья мои,  отважные белые люди. Не ищите более встречи со мной, потому что я не смогу  этого вынести. Слушайте меня! Я издам указ, и его огласят, передавая с одного  горного хребта на другой, чтобы все узнали о нем.    

Отныне  народ будет чтить ваши имена, подобно именам наших усопших королей, и смерть  будет уделом того, чьи уста произнесут их. Таким образом, память о вас вечно  будет жить в нашей стране.    

Идите же  теперь, пока мои глаза, подобно глазам женщины, не стали источать слезы.  Когда-нибудь, когда вы состаритесь и соберетесь вместе погреться у огня, –  ибо солнечного тепла уже будет недостаточно, чтобы согреть вас, – вы  будете вспоминать, как мы стояли плечом к плечу в великой битве, исход которой  предрешили твои мудрые слова, Макумазан. Вы будете вспоминать, как ты, Бугван,  был острием рога, ударившего по флангам Твалы, как ты, Инкубу, стоял,  окруженный кольцом Серых, и люди падали под ударами твоего топора, как колосья  под ударами серпа. Вы будете вспоминать о том, как Инкубу сокрушил силу дикого  буйвола Твалы, и поверг в прах его гордыню. Прощайте же навек, Инкубу, Макумазан  и Бугван, мои повелители и друзья!    

С этими  словами Игнози поднялся. В течение нескольких минут он смотрел на нас в  глубоком раздумье, а затем накинул на голову край плаща, как будто для того,  чтобы скрыть от нас свое лицо.    

Мы молча  ушли. На рассвете следующего дня мы покинули Луу. Нас сопровождали полк  Буйволов и наш старый друг Инфадус, который тяжело переживал неизбежную разлуку  с нами. Хотя было еще очень рано, вдоль главной улицы города, на всем ее  протяжении, стояли массы людей. Они приветствовали нас королевским салютом,  когда мы проходили мимо во главе полка, а женщины бросали нам под ноги цветы и  благословляли нас за то, что мы освободили страну от Твалы. Все это производило  чрезвычайно волнующее впечатление и было совершенно не похоже на то, с чем  обычно приходится встречаться, живя среди туземцев.    

Однако  дело не обошлось без очень забавного эпизода, чему я был даже рад, так как он  дал нам повод немного развеселиться.    

Как раз  перед тем, как мы вышли за пределы города, из толпы выбежала хорошенькая  молодая девушка. У нее в руке было несколько прекрасных лилий, которые она  преподнесла Гуду (почему-то он нравился, кажется, всем им, – я думаю, что  монокль и единственная бакенбарда капитана придавали ему особую романтическую  прелесть в их глазах). Затем она сказала, что у нее есть к нему просьба.    

– Говори.    

– Пусть  мой велитель покажет своей рабе его прекрасные белые ноги, чтобы она могла еще  раз взглянуть на них и сохранить на всю жизнь это воспоминание и рассказывать  об этом своим детям. Его раба шла четыре дня, чтобы увидеть его ноги, потому  что слава о них разнеслась по всей стране.    

– Черт  меня возьми, если я это сделаю! – взволнованно воскликнул Гуд.    

– Полно,  полно, мой дорогой друг, – сказал сэр Генри. – Не сможете же вы  отказать леди в просьбе.    

– Не  покажу! – упрямо проговорил Гуд. – Это совершенно неприлично.    

Однако в  конце концов он согласился засучить брюки до колен среди восторженных возгласов  присутствующих женщин, в особенности же благодарной молодой леди. В таком виде  ему пришлось следовать дальше, пока мы не вышли за черту города.    

Боюсь,  что никогда уже ноги Гуда не будут предметом такого восхищения. Его исчезающие  зубы и даже прозрачный глаз успели за это время уже несколько надоесть  кукуанам, чего нельзя сказать о его ногах.    

По  дороге Инфадус рассказал нам, что существует другой перевал через горы, к  северу от того, продолжением которого является Великая Дорога царя Соломона,  или, вернее говоря, есть место, где можно спуститься со склона скалистого  хребта, отделяющего Страну Кукуанов от пустыни, того самого, на котором  возвышаются огромные вершины двух гор Царицы Савской. Оказалось также, что  немного более двух лет до этого группа кукуанских охотников спустилась по этому  пути с гор в пустыню в поисках страусов, перья которых очень ценятся в стране и  идут на военные головные уборы. Во время охоты они забрели далеко в пустыню и  испытывали сильную жажду. Увидев на горизонте очертания деревьев, они  направились туда и обнаружили большой плодородный и прекрасно орошенный оазис  протяженностью в несколько миль. По плану Инфадуса, наш обратный путь должен  был проходить по этому оазису. Мы одобрили его план, так как он избавлял нас от  трудностей перехода через горы. Кроме того, нас должны были сопровождать до  оазиса несколько охотников, которые когда-то его открыли. Они утверждали, что  оттуда они заметили вдали в пустыне другие плодородные оазисы.    

Мы шли  вперед не спеша и в ночь на четвертый день нашего путешествия вновь очутились  на горном хребте, отделяющем Страну Кукуанов от пустыни, которая вздымала свои  песчаные волны у наших ног, простираясь примерно на двадцать пять миль к северу  от гор Царицы Савской.    

На  рассвете следующего дня паши проводники доставили нас к месту, откуда начинался  крутой спуск к пустыне, с высоты не менее двух тысяч футов.    

Здесь мы  распрощались с нашим верным другом, стойким старым воином Инфадусом. Он  торжественно пожелал нам счастья и удачи, чуть не плача от горя.    

– Никогда  более, мои повелители, – сказал он, – не суждено моим старым глазам  увидеть людей, подобных вам. Как Инкубу поражал в битве врагов! Что было за зрелище,  когда он снес одним ударом голову Твалы! Это было прекрасно, прекрасно! Больше  я никогда не увижу такого удара, разве только в блаженных сновидениях.    

Нам было  очень жаль с ним расставаться. Гуд так расчувствовался, что даже подарил ему на  память свой монокль! (Впоследствии мы обнаружили, что у него был еще один, запасной.)  Инфадус был в восторге, предвидя, что обладание подобным предметом колоссально  повысит его престиж. После нескольких тщетных попыток ему все же удалось вставить  монокль себе в глаз. Никогда я не видывал ничего более несуразного, чем этот  старый воин с моноклем в глазу. Это, признаться, совсем не гармонировало с  плащом из леопардовой шкуры и плюмажем из черных страусовых перьев.    

Затем,  удостоверившись в том, что наши проводники захватили с собой достаточно воды и  провизии, и выслушав громовой прощальный салют Буйволов, мы крепко пожали руку  старого воина и начали спускаться с горного хребта. Это оказалось весьма  нелегким делом, но, так или иначе, к вечеру того же дня мы благополучно добрались  до подножия горы.    

– Знаете  ли, – сказал сэр Генри, когда мы сидели в эту ночь у костра и смотрели на  нависшие над нами утесы, – мне кажется, что на свете есть немало мест  похуже, чем Страна Кукуанов, и что бывали времена, когда я чувствовал себя гораздо  более несчастным, чем за последний месяц или два, хоть со мной никогда не  происходили такие странные вещи. А вы как думаете, друзья?    

– Мне  кажется, что я почти сожалею о том, что покинул эту страну, – со вздохом  отозвался Гуд.    

Что же  касается меня, я подумал, что все хорошо, что хорошо кончается, но за всю мою  долгую жизнь, полную опасностей, мне никогда не приходилось столько раз быть на  краю гибели, как за последнее время. При одном воспоминании о сражении, в  котором мне пришлось принимать участие, у меня проходит по коже мороз, не  говоря уж о наших переживаниях в сокровищнице!    

На  следующее утро мы отправились в трудный путь через пустыню. Наши пятеро проводников  несли большой запас воды. Мы провели ночь под открытым небом, а на рассвете  двинулись дальше.    

На  третий день нашего путешествия, около полудня, мы увидели деревья того оазиса,  о котором говорили наши проводники, и за час до захода солнца мы уже вновь шли  по траве и слышали журчание воды.    

 ГЛАВА XX. НАЙДЕН    

     

А теперь  я перехожу к самому удивительному приключению во всей этой необыкновенной  истории, приключению, которое показывает, какие удивительные вещи случаются в  жизни.    

Опередив  немного своих спутников, я спокойно шел вдоль берега ручья, который, вытекая из  оазиса, терялся в раскаленных песках пустыни, и вдруг остановился, не веря  своим глазам. И было от чего: ярдах в двадцати передо мной, в очаровательном  месте, под сенью большого фигового дерева стояла маленькая уютная хижина. Она  была обращена фасадом к ручью и построена по образцу кафрских из ивовых прутьев  и травы, но имела обычную дверь, а не маленькую лазейку, похожую на летку в  ульях.    

«Что за  чертовщина! – сказал я про себя. – Откуда взялась здесь хижина?»    

Не успел  я это подумать, как дверь отворилась, и из нее, прихрамывая, вышел белый  человек с огромной черной бородой, одетый в звериные шкуры. Я решил, что со  мной, должно быть, случился солнечный удар. Это было совершенно невероятно! Ни  один охотник никогда сюда не забирался, и ни один безусловно не мог здесь жить.  Я смотрел на него широко открытыми от изумления глазами. С не меньшим  изумлением глядел на меня и человек в звериных шкурах. В это время подошли сэр  Генри и Гуд.    

– Послушайте,  друзья, – сказал я, обращаясь к ним, – я схожу с ума, или это в самом  деле белый человек?    

Сэр  Генри и Гуд взглянули на незнакомца, и в тот же момент белый человек с черной  бородой громко закричал и, хромая, заковылял в нашу сторону, но, не дойдя до  нас нескольких шагов, упал без сознания.    

Одним  прыжком сэр Генри был возле него.    

– Силы  небесные! – вскричал он. – Это мой брат Джордж!    

Услышав  этот крик, другой человек, тоже одетый в шкуры, вышел из хижины с ружьем в  руках и подбежал к нам. Увидев меня, он тоже громко вскрикнул.    

– Макумазан! –  заговорил он. – Ты меня не узнаешь? Я Джим, охотник. Я потерял записку,  которую ты мне дал для бааса, и вот мы здесь живем уже почти два года.    

И, упав  к моим ногам, он начал кататься по земле, плача от радости.    

– Ах  ты, негодная разиня! – сказал я. – Тебя следовало бы хорошенько  выпороть!    

Тем  временем человек с черной бородой пришел в себя, поднялся на ноги, и они с сэром  Генри начали молча трясти друг другу руки, так как, очевидно, от полноты чувств  были не в состоянии выговорить ни единого слова. Подозреваю, что в прошлом они  поссорились из-за какой-нибудь леди (хотя я никогда сэра Генри об этом не  спрашивал), но из-за чего бы это ни случилось, сейчас их ссора была,  по-видимому, совершенно забыта.    

– Дорогой  мой! – вырвалось наконец у сэра Генри. – Я думал, что тебя уже нет в  живых! Ведь я искал тебя по ту сторону Сулеймановых гор и вдруг нахожу в оазисе  среди пустыни, где ты себе свил гнездо, словно старый aasvogel.    

– Около  двух лет назад и я пытался перейти горы Соломона, – послышался ответ, сказанный  неуверенным голосом человека, отвыкшего говорить на родном языке, – но  когда я попал сюда, мне на ногу упал огромный камень и раздробил мне кость.  Поэтому я не мог ни продолжать свой путь, ни вернуться в крааль Ситанди.    

Тут  подошел я.    

– Здравствуйте,  мистер Невилль. Вы меня помните?    

– Боже  мой! – воскликнул он. – Неужели это Квотермейн? Как! И Гуд тоже  здесь? Поддержите меня, друзья, – у меня снова закружилась голова… Как все  это неожиданно и странно… И когда человек уж перестал надеяться, какое это  счастье!    

Вечером,  у походного костра, Джордж Куртис рассказал нам свою историю, которая, так же  как и наша, была полна событиями и вкратце сводилась к следующему.    

Около  двух лет назад он вышел из крааля Ситанди, пытаясь достичь Сулеймановых гор.  Записку, посланную ему через Джима, он не получил и ничего до этого дня о ней  не слышал, так как этот олух Джим ее потерял. Но, пользуясь указаниями  туземцев, он направился не к горам Царицы Савской, а к тому крутому перевалу,  через который мы сами только что пришли. Это был безусловно более легкий путь,  чем тот, который был отмечен на карте старого да Сильвестра. В пустыне они с  Джимом перенесли большие лишения, но наконец добрались до этого оазиса, где в  тот же день Джорджа Куртиса постигло большое несчастье. Он сидел на берегу  ручья, а Джим, стоя на высоком скалистом берегу как раз над ним, извлекал из  расщелин мед диких пчел, у которых нет жала (такие пчелы водятся в пустыне).  Карабкаясь по скалам, он расшатал большой камень, который обрушился и раздробил  правую ногу Джорджа Куртиса. С тех пор он стал сильно хромать и, так как не мог  много ходить, предпочел остаться и умирать в оазисе, чем наверняка погибнуть в  пустыне.    

Что  касается пищи, то в этом отношении они не терпели никакой нужды, так как у них  был большой запас патронов, а в оазис, особенно по ночам, приходило на водопой  много животных. Они стреляли в них или ставили капканы, используя мясо для еды,  а шкуры, после того как их одежда износилась, – для одежды.    

– Таким  образом, – сказал в заключение Джордж Куртис, – мы жили здесь почти  два года, как Робинзон Крузо с Пятницей, уповая на счастливую случайность, что  вдруг в оазис забредут какие-нибудь туземцы и помогут нам отсюда выбраться. Но  никто не появлялся. Наконец вчера вечером мы с Джимом решили, что он меня  покинет и отправится за помощью в крааль Ситанди, хотя, признаться, у меня было  очень мало надежды, что он вернется. А теперь ты, именно ты, – сказал он,  обращаясь к сэру Генри, – которого я никак не рассчитывал увидеть, вдруг  неожиданно появляешься и находишь меня там, где сам этого не ожидал. Ведь я был  уверен, что ты преспокойно живешь в Англии и давным-давно меня забыл. Это самая  удивительная история, которую мне когда-либо приходилось слышать, и какое  счастье, что она окончилась столь благополучно!    

Затем  сэр Генри в свою очередь рассказал своему брату главные эпизоды наших приключений,  и, так разговаривая, мы просидели до глубокой ночи.    

– Слава  богу, – сказал Джордж Куртис, когда я показал ему несколько алмазов, –  что, помимо моей никчемной особы, вы нашли еще кое-что в награду за все ваши  злоключения.    

Сэр  Генри засмеялся:    

– Камни  принадлежат Квотермейн и Гуду. У нас был договор, что они будут делить между  собой всю добычу, которая может встретиться нам в пути.    

Это  замечание заставило меня призадуматься. Переговорив с Гудом, я сказал сэру  Генри, что мы оба просим его взять третью часть алмазов, а если он откажется,  то его часть должна быть передана Джорджу Куртису, который, в сущности,  пострадал из-за этих драгоценностей больше всех нас. Наконец, с большим трудом,  мы уговорили его согласиться на это предложение, но Джордж Куртис узнал о нашем  решении значительно позже.    

На этом  я думаю закончить свой рассказ. Наш обратный путь через пустыню в крааль  Ситанди был чрезвычайно труден, особенно потому, что нам приходилось  поддерживать Джорджа Куртиса, так как его правая нога была в очень плохом  состоянии и из нее время от времени выделялись осколки раздробленной кости. Но  так или иначе, мы преодолели пустыню, и рассказывать подробности этого  путешествия значило бы повторить многое из того, что нам пришлось пережить  ранее.    

Через  шесть месяцев после нашего возвращения в Ситанди, где мы нашли наши ружья и  прочие вещи в сохранности, хотя старый негодяй, которому мы их доверили, был  чрезвычайно огорчен тем, что мы остались живы и пришли за ними, все мы, живые и  невредимые, собрались в моем маленьком домике в Береа, возле Дурбана, где я  теперь и пишу эти строки. Отсюда я прощаюсь со всеми, кто сопровождал меня в  самое необыкновенное путешествие, которое мне когда-либо приходилось совершать  за свою долгую и богатую приключениями жизнь.    

P. S. Не  успел я написать последнее слово, как увидел кафра, идущего с почты по моей  апельсиновой аллее с письмом, зажатым в расщепленную палку. Письмо это было от  сэра Генри, и так как оно тлеет непосредственное отношение к моему рассказу, я  привожу его полностью:    

Брейли-Холл,  Йоркшир. Дорогой Квотермейн!    

С одной  из последних почт я послал вам несколько строк, чтобы сообщить, что мы трое –  Джордж, Гуд и я – благополучно прибыли в Англию. Мы сошли на берег в Саутгемптоне  и немедленно отправились в Лондон. Вы бы только видели, каким щеголем стал Гуд  на следующий же день! Великолепно выбрит, потрясающий фрак, облегающий его, как  перчатка, новый замечательный монокль, и т. д., и т. д. Мы гуляли с  ним в парке, где встретили кое-кого из знакомых, и я тут же рассказал им историю  о его «прекрасных белых ногах».    

Он  взбешен, особенно после того, как один весьма язвительный журналист напечатал  все это в фешенебельной газете.    

А теперь  о деле. Чтобы узнать стоимость алмазов, мы с Гудом обратились в ювелирную фирму  Стритер, и я просто боюсь сказать вам, во что они их оценили. Сумма баснословная.  Оценка их только приблизительная, так как они сказали, что не помнят, чтобы когда-нибудь  на рынке были в таком количестве столь замечательные камни. Оказывается, что,  за исключением одного или двух из наиболее крупных, они самой чистой воды и во  всех отношениях не уступают лучшим бразильским бриллиантам. Я спросил, купит ли  их фирма, но они ответили, что это им не под силу, и рекомендовали продавать по  частям, чтобы не наводнять ими рынок. Тем не менее они все же предлагают сто  восемьдесят тысяч фунтов стерлингов за весьма небольшую их часть.    

Вы  должны приехать в Англию, Квотермейн, и сами позаботиться об этом, тем более  что вы настаиваете на великолепном подарке моему брату – целой трети алмазов,  не принадлежащих мне.    

Что  касается Гуда, он совсем обезумел: почти все его время занято бритьем и делами,  связанными с суетными украшениями своей особы. Но все же я думаю, что он еще не  забыл Фулату. Он мне сказал, что с тех пор как приехал в Англию, он не видел ни  одной женщины, которая была бы так очаровательна и так сложена, как она.    

Я хочу,  чтобы вы приехали на родину, мой дорогой старый друг, и поселились около меня.  Вы достаточно потрудились на своем веку, и у вас уйма денег, а у меня по  соседству продается имение, которое вам чудесно подойдет. Приезжайте же, и чем  скорее, тем лучше! А книгу о наших приключениях вы можете закончить на  пароходе! Мы отказались рассказывать нашу историю, пока вы ее не напишете, так  как боимся, что нам не поверят. Если вы послушаетесь моего совета, вы приедете  сюда на рождество, и я очень прошу вас остановиться у меня. К этому времени  приедут Гуд и Джордж и, между прочим, ваш сын (это чтобы вас соблазнить!). Он  уже приезжал ко мне на недельку поохотиться и произвел очень приятное  впечатление. Ваш Гарри чрезвычайно хладнокровный молодой человек: во время  охоты он выпустил мне в ногу целый заряд дроби, сам вырезал все дробинки и  затем сделал замечание о том, как удобно иметь среди охотников студента-медика.    

До  свидания, старина! Не буду вас больше уговаривать, но я знаю, что вы приедете,  хотя бы для того, чтобы сделать одолжение вашему искреннему другу Генри  Куртису.    

Р. S.  Бивни огромного слона, разорвавшего беднягу Хиву, прибиты у меня в холле над  той парой буйволовых рогов, которые вы мне подарили, и выглядят замечательно. А  топор, которым я отрубил голову Твале, висит над моим письменным столом. Как  жаль, что нам не удалось привезти кольчуги!    

Г. К.    

Сегодня  вторник. В пятницу отходит пароход, и мне кажется, что я должен воспользоваться  приглашением Куртиса и отправиться на нем в Англию, хотя бы для того, чтобы повидать  моего мальчика Гарри и позаботиться о напечатании этой истории, так как мне не  хотелось бы доверить это дело кому-либо другому.    

Аллан  Квотермейн