1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 
Скажу  тотчас: попал он под начало    

К  дворецкому Эмилии самой.    

Хитро  пред тем узнал он стороной    

О  каждом, кто служил любимой даме,    

К тому ж  он был могуч и юн годами,    

Был  костью крепок, преисполнен сил.    

Дрова  рубил он, воду приносил,    

Все  делал, словом, что ни повелят.    

Так  прослужил он года два подряд    

И вот  пажом приставлен был к палатам    

Эмилии,  назвавшись Филостратом.    

Никто из  всех людей такого чина    

Так не  был чтим, и даже вполовину.    

Так был  учтив Арситы разговор,    

Что  весть о нем весь облетела двор:    

Все  говорили, что по благостыне    

Тезей  его повысить должен в чине    

И на  такой его поставить путь,    

Где  доблестями может он блеснуть.    

Так  слава Филострата процвела,    

Хваля и  речь его, и все дела,    

Что  милостью его взыскал Тезей    

И сделал  сквайром в горнице своей,    

Дав  золота, чтоб жил он, процветая,    

К тому ж  вассалы из родного края    

Из года  в год несли ему добро.    

Но  тратил он так скромно и хитро,    

Что не  дивил людей его доход.    

Так  прожил он в Афинах третий год    

Во дни  войны, в годины мира тоже,    

Тезею ж  был он всех других дороже.    

Его  оставлю я в такой чести,    

Чтоб  речь о Паламоне повести.    

В  ужасной, мрачной башне заключен,    

Семь  долгих лет страдает Паламон,    

Надежд  лишенный, от любви больной.    

Кто злой  кручиной отягчен двойной?    

То –  Паламон: боль от любовных дум    

Ему едва  не помутила ум;    

К тому ж  он узник, под ярмом невзгод    

Стенящий  век, а не один лишь год.    

О, кто  бы спеть в стихах английских мог    

Про муки  те? Не я, свидетель бог!    

Итак, рассказ  я быстро поведу…    

Раз, в  третье мая на седьмом году    

(Как  говорят нам книги старых дней,    

Что этот  сказ передают полней)    

Так  учинил благоприятный рок    

(Что  суждено, свершится в должный срок),    

Что  Паламон, среди полночной тьмы,    

Друзьями  вызволенный из тюрьмы,    

Из  города бежал что было сил;    

Тюремщика  же так он напоил,    

В вино,  помимо пряностей, вложив    

Снотворных  трав и опия из Фив, [80]    

Что до  утра, не чуя ничего,    

Тот  крепко спал, как ни трясли его.    

Бежал  он, под собой не слыша ног.    

Ночь  коротка, и день уж недалек,    

И  надобно прибежище найти.    

Вот в  рощицу, в сторонке от пути,    

Вступает  робким шагом Паламон.    

Сказать  вам вкратце, собирался он    

Весь  день скрываться в роще как-нибудь,    

А ночью  снова продолжать свой путь    

До града  Фив и там просить свой род    

Против  Тезея двинуться в поход.    

Он был  намерен честно пасть в бою    

Иль в  жены взять Эмилию свою.    

Вот –  мысль его, ее легко понять…    

Но я к  Арсите возвращусь опять…    

Не знал  Арсита, как близка забота,    

Пока к  Фортуне не попал в тенета.    

Вот  жаворонок, шустрый вестник дня,    

Зарю  встречает, трелями звеня.    

И так  прекрасно всходит бог на небо,    

Что весь  восток ликует, видя Феба,    

И сушит  пламенем красы своей    

Серебряные  капли меж ветвей.    

Как я  сказал, тем временем Арсита,    

Что  первым сквайром был придворной свиты,    

Проснулся;  светлый день его влечет;    

Он хочет  маю оказать почет.    

И,  вспомнив о своей любимой даме,    

На  скакуна вскочил он, что, как пламя,    

Был  резв, и поскакал по мураве    

Прочь от  двора на милю или две.    

К  дубраве той, о коей шел рассказ,    

Случайно  он направился как раз,    

Чтоб,  если ива, жимолость там есть,    

Из них  гирлянду в честь любимой сплесть.    

Он  встретил солнце песнею живой:    

«О  светлый май с цветами и листвой!    

Привет  тебе, прекрасный, свежий май!    

Мне  свежих листьев для гирлянды дай!»    

С  веселою душой с коня он слез    

И  быстрым шагом углубился в лес.    

Бродя по  чаще, он пришел на тропку,    

Где  бедный Паламон скрывался робко    

От глаз  людских, таясь в густых кустах:    

Силен  был в нем безвинной смерти страх.    

Он про  Арситу знать всего не мог,    

А знал  бы, не поверил – видит бог.    

Но  поговорку старую послушай:    

У поля  есть глаза, у леса – уши.    

Порой  себя полезно поберечь:    

Немало  может быть нежданных встреч.    

Что друг  его оттуда недалек    

И слышит  все, Арсите невдомек:    

Тихонько  тот сидит в кустах ракиты.    

Когда  довольно погулял Арсита    

И спел  рондель [81]  на превеселый лад,    

Он вдруг  замолк, мечтаньями объят.    

Чудно  порой ведет себя любовник:    

То на  деревья лезет, то в терновник,    

То  вверх, то вниз, как на колодце ведра,    

Как  пятница – то сильный дождь, то вёдро    

Поистине,  изменчива без меры,    

Сердца  людей всегда мутит Венера:    

Как  пятница, любимый день ее,    

Меняет  вмиг обличив свое.    

Да, у  нее семь пятниц на неделе.    

Едва  Арситы песни отзвенели,    

Он  наземь сел, издав протяжный стон.    

«Зачем, –  сказал он, – я на свет рожден?    

Доколь  от всех жестокостей Юноны    

У града  Фив не будет обороны?    

Увы! Уже  повержен, посрамлен    

Ваш  царский род, о Кадм и Амфион!    

Да,  Кадм! Увы, он первый строить стал    

Фиванский  град, воздвиг вкруг града вал    

И первый  принял царскую корону.    

Я – внук  его, наследник по закону.    

Природный  отпрыск племени царей, -    

Кто я  теперь? Невольник у дверей    

Смертельного  жестокого врага.    

Как  бедный сквайр, служу я, как слуга.    

Мне  горшее велит Юнона злая:    

Свое  прозванье всюду я скрываю.    

Арситой  был я в оны времена, -    

Теперь я  – Филострат: мне грош цена.    

Увы,  Юнона! Лютый Марс, увы!    

Все наше  семя истребили вы.    

Остались  я и Паламон-бедняжка.    

Его  Тезей в тюрьме терзает тяжко.    

А чтоб  меня кончине неминучей    

Предать,  любовь стрелой пронзила жгучей    

Мне  сердце. Ах, навылет ранен я.    

Меня  подстерегает смерть моя.    

Увы,  сражен я вашими глазами,    

Эмилия!  И смерть моя – вы сами.    

Все,  все, что прежде душу занимало,    

Поистине,  я не ценю нимало,    

Лишь  только б мог я быть угоден вам».    

Без  чувств упав, лежал он долго там.    

Придя ж  в себя, шагов услышал звук:    

То  Паламон, почувствовавший вдруг,    

Как меч холодный  в грудь его проник,    

Дрожа от  гнева, бросил свой тайник;    

Едва он  брата речь уразумел,    

Как,  обезумев, бледный словно мел,    

Он  поднялся из-за густых ветвей:    

«Арсита  подлый! Подлый лиходей!    

Ты  пойман. Даму любишь ты мою,    

Из-за  которой муку я терплю.    

Ты кровь  моя, ты названый мой брат, -    

Уже  корил тебя я в том стократ, -    

Оплел ты  ложью герцога Тезея,    

Чужое  имя принял, не краснея,    

Иль сам  умру я, иль тебя убью.    

Тебе ль  любить Эмилию мою?    

Один  люблю я, и никто другой.    

Я –  Паламон, смертельный ворог твой.    

Хоть  чудом я избавился от пут    

И хоть  со мною нет оружья тут,    

Я не  боюсь тебя! Погибнешь ты    

Иль  бросишь об Эмилии мечты.    

Так  выбирай. Ты не уйдешь, злодей».    

Арсита в  грозной ярости своей,    

Его  узнав и слыша эту речь,    

Свиреп,  как лев, из ножен вынул меч.    

«Клянусь, –  он молвил, – господом всевластным!    

Не будь  ты одержим безумьем страстным    

И будь  ты тут с оружием своим,    

Из рощи  ты бы не ушел живым,    

А здесь  погиб бы от руки моей.    

Я  отрекаюсь ото всех цепей,    

Которыми  сковали наш союз.    

О нет,  глупец, любовь не знает уз!    

Ее люблю  тебе наперекор,    

Но так  как ты ведь рыцарь, а не вор    

И даму  порешил добыть в бою,    

То  завтра же – я слово в том даю -    

Тайком  от всех я буду в этом месте,    

Как  рыцарской моей пристойно чести.    

И лучшую  тебе доставлю сбрую,    

А для  себя похуже отберу я.    

Тебе дам  на ночь пищу и питье    

И для  ночлега принесу белье,    

И если  даму ты добудешь с бою    

И буду я  в лесу убит тобою,    

Она –  твоя, коль нет других препон».    

«Согласен  я», – ответил Паламон.    

И  разошлись, друг другу давши слово    

Сойтись  в дубраве той же завтра снова.    

О  Купидон, чьи беспощадны стрелы!    

О  царство, где не признают раздела!    

Недаром  говорят: в любви и власти    

Никто  охотно не уступит части,    

Познал  Арсита это с Паламоном.    

Арсита  мчится в город быстрым гоном.    

А  поутру, в передрассветный час,    

Две  ратных сбруи тайно он припас,    

Достаточных,  чтобы в честном бою    

На поле  распрю разрешить свою.    

Он, на  коне скача тайком от всех,    

Перед  собой везет двойной доспех,    

И скоро  он на месте сговоренном.    

Сошлись  в лесу Арсита с Паламоном.    

Вся  краска вмиг сошла у них с лица,    

Как у  того фракийского ловца,    

Что у  теснины сторожит с копьем    

И  встречи ждет с медведем или львом;    

Он  слышит, как сквозь чащу зверь спешит,    

Ломает  сучья и листву крушит,    

И  думает: «Вот страшный супостат,    

Один из  нас уж не уйдет назад:    

В  теснине здесь в него всажу я дрот,    

А  промахнусь, так он меня убьет».    

Так оба  побледнели от испуга,    

Когда в  лесу увидели друг друга.    

Не молвя  «добрый день» иль «будь здоров»,    

Тотчас  же безо всяких дальних слов    

Один  другого одевает в латы,    

Услужливо,  как бы родного брата.    

Они друг  друга копьями ретиво    

Спешат  разить, и длится бой на диво.    

Сказал  бы ты, что юный Паламон    

В бою,  как лев, свиреп и разъярен.    

Арсита  ж, словно тигр, жесток и лют;    

Как  кабаны, они друг друга бьют,    

Покрывшись  белой пеною от злобы.    

Уже в  крови по щиколотку оба.    

Но я в  бою оставлю их сейчас    

И о  Тезее поведу рассказ.    

Судьбина  – управитель неизменный,    

Что волю  провиденья во вселенной    

Творит,  как нам заране бог присудит,    

И хоть  весь свет клянись, что так не будет, -    

Нет, нет  и нет, – судьбина так сильна,    

Что в  некий день нам вдруг пошлет она    

То, что  затем в сто лет не повторится.    

По  правде, всем, к чему наш дух стремится, -    

К любви  иль мести, к миру иль войне, -    

Всем  этим Око правит в вышине.    

Пример  тому Тезей могучий даст нам:    

К охоте  он влеком желаньем страстным;    

Так  лаком в мае матерой олень,    

Что  вождь, с зарей вставая каждый день,    

Уж вмиг  одет и выехать готов    

С  ловцами, рогом и со сворой псов.    

Так  сладостен звериный лов ему;    

Вся  страсть и радость в том, чтоб самому    

Оленя  сбить ударом мощной длани;    

Как к Марсу,  он привержен и к Диане.    

Был  ясный день, как я вам говорил,    

И вот  Тезей, веселый, полный сил,    

С  Эмилией, с прекрасной Ипполитой,    

В  зеленое одетой, и со свитой    

На лов  звериный выехал с утра.    

Он к  роще, недалекой от двора,    

Где был  олень, как молвили Тезею,    

Дорогой  ближней мчит со свитой всею    

И на  поляну едет напрямик,    

Где тот  олень искать приют привык;    

Там –  чрез ручей и дальше до леска…    

Желает  герцог поскакать слегка    

Со  сЕорою, что под его началом,    

Но,  поравнявшись с тем лесочком малым,    

Взглянул  он против солнышка – и вот    

Арситу с  Паламоном застает.    

Как два  быка, ярятся в рукопашной    

Противники,  мечи сверкают страшно.    

И  мнится: бой их так свиреп и яр,    

Что  свалит дуб слабейший их удар.    

Но кто  они – Тезею невдомек.    

Коня  пришпорив, он в один скачок    

Пред  разъяренною возник четой    

И, вынув  меч свой, грозно крикнул: «Стой!    

Под  страхом смерти прекратить сейчас!    

Клянусь  я Марсом: если кто из вас    

Ударит  вновь – лишится головы.    

Теперь  скажите, кто такие вы.    

Что  бьетесь здесь, по дерзости своей,    

Без  маршалов, герольдов и судей,    

Как  будто выйдя на турнир придворный?»    

И  Паламон ответствовал покорно:    

«О  государь, скажу без долгих слов:    

Лишиться  оба мы должны голов.    

Мы здесь  два пленника, два бедняка,    

Которым  жизнь несносна и тяжка.    

Как от  сеньора и судьи, не надо    

Нам от тебя  приюта и пощады:    

Сперва  меня из милости убей,    

Но и его  потом не пожалей.    

Хоть от  тебя его прозванье скрыто,    

Но он –  твой злейший ворог, он – Арсита,    

Под  страхом смерти изгнанный тобой.    

Погибели  он заслужил лихой.    

Он к  воротам твоим пришел когда-то    

И ложно  принял имя Филострата;    

Немало  лет обманывал он вас    

И  главным щитоносцем стал сейчас.    

Знай,  что в Эмилью тайно он влюблен.    

Но так  как близок мой предсмертный стон,    

Тебе во  всем покаюсь откровенно.    

Я –  Паламон, пожизненный твой пленный,    

Расстался  самовольно я с темницей.    

Я – твой  смертельный враг и к светлолицей    

Эмилии  давно питаю страсть.    

У ног ее  готов я мертвым пасть.    

Суда и  смерти жду я без боязни,    

Но ты  его подвергни той же казни:    

Мы оба  стоим смерти, спора нет».    

Достойный  герцог тотчас дал ответ,    

Сказавши  так: «Задача тут проста.    

Признаньем  вашим ваши же уста    

Вас  осудили. Это памятуя,    

От  строгой пытки вас освобожу я.    

Но  Марсом вам клянусь, что ждет вас плаха».    

От  состраданья нежного и страха    

Рыдает  королева Ипполита,    

И плачут  с ней Эмилия и свита.    

Казалось,  им безмерно тяжело,    

Что без  вины постигло это зло    

Двух  юношей владетельного рода,    

И лишь  любовь – причина их невзгоды.    

Заметив  раны, что зияли дико,    

Вскричали  все от мала до велика:    

«О, ради  дам не будь неумолим», -    

И на  колени пали перед ним,    

Готовые  припасть к его стопам.    

Но  наконец Тезей смягчился сам    

(В  высоких душах жалость – частый гость),    

Хотя  сперва в нем бушевала злость,    

Но после  обозрел он в миг единый    

Проступки  их, а также их причину,    

Хоть  гнев его обоих осудил,    

Но разум  вмиг обоих их простил.    

Он знал,  что всякий человек не прочь    

По мере  сил себе в любви помочь,    

А также  жаждет выйти из неволи.    

К тому ж  Тезей не мог смотреть без боли    

На дам,  рыдавших в горе безысходном.    

Приняв  решенье в сердце благородном,    

Он так  подумал: «Стыд тому владыке,    

Что  жалости не знает к горемыке    

И  одинаково, как грозный лев,    

Рычит на  тех, что плачут, оробев,    

И на  упорного душой злодея,    

Который  зло свершает, не краснея.    

Да,  неразумен всякий властелин,    

Который  мерит на один аршин    

Гордыню  и смирение людей».    

Когда от  гнева отошел Тезей,    

Взглянул  на все он светлым оком снова    

И громко  молвил всем такое слово:    

«О бог  любви! о benedicite! [82]    

Какую  власть несешь в деснице ты!    

Препоны  нет, что б ты сломать не мог,    

Поистине  ты – чудотворный бог!    

Ведь  можешь ты по прихоти своей    

Как  хочешь изменять сердца людей.    

Вот  Паламон с Арситой перед нами,    

Что,  распростясь с тюремными стенами,    

Могли бы  в Фивах жить средь всяких благ    

И знали,  что я им смертельный враг    

И что  убить их я имею власть,    

И все же  поневоле эта страсть    

Сюда на  смерть их привела обоих.    

Не  дивное ль безумье увлекло их,    

Которым  лишь влюбленный заражен?    

Взгляните  же на них со всех сторон:    

Прелестный  вид, не правда ль? Все – в крови    

Так им  воздал сеньор их, бог любви.    

Вот им  достойная за службу плата,    

А оба  мнят, что разумом богаты,    

Служа  любви все жарче и бойчей.    

Смешней  всего, что та, для чьих очей    

И начато  все это шутовство,    

Ничуть  не благодарна за него    

И ведает  о распре их не боле,    

Чем та  кукушка или заяц в поле.    

Но в  жизни всё мы испытать хотим,    

Не в  юности, так в старости дурим.    

Я  признаюсь, что много лет назад    

Служить  любви и сам бывал я рад.    

И знаю  я, как зло любовь нас ранит    

И как  жестоко род людской тиранит.    

И, бывши  сам не раз в тенетах тех,    

Я вам  обоим отпускаю грех    

Из-за  горячих слез как королевы,    

Так и  Эмилии, прекрасной девы.    

А вы  теперь же поклянитесь мне    

Впредь  не чинить вреда моей стране.    

Не  нападать ни ночью и ни днем,    

Но быть  друзьями мне всегда во всем,    

Я ж вам  прощаю все бесповоротно».    

Тут  братья поклялись ему охотно,    

Прося  прощенья и вассальных прав.    

И молвил  он, прощенье даровав:    

«Ваш род  высок и велика казна,    

Вам  полюбись царица иль княжна,    

Достойны  оба вы такого брака,    

Когда  настанет время. И, однако    

(Я  говорю вам о своей сестре,    

Подавшей  повод к ревности и пре),    

Вы  знаете, что, спорьте хоть до гроба,    

Венчаться  с ней не могут сразу оба,    

А лишь  один, и, прав он иль не прав,    

Другой  уйдет, не солоно хлебав.    

Двоих  мужей возьмет она едва ли,    

Как вы б  ни злились и ни ревновали.    

И вот я  вам даю такой урок,    

Чтоб  всяк из вас узнал в кратчайший срок,    

Что рок  судил. Услышьте ж уговор,    

Которым  я хочу решить ваш спор.    

Конечную  вам объявляю волю,    

Чтоб  возражений мне не слышать боле    

(Угодно  ль это вам иль неугодно).    

Отсель  пойдете оба вы свободно,    

Без  утесненья, выкупа иль дани.    

А через  год (не позже и не ране)    

Возьмите  по сто рыцарей оружных    

Во всех  доспехах, для турнира нужных,    

Чтоб  этот спор навек покончить боем.    

А я  ручаюсь честью вам обоим    

И в том  даю вам рыцарское слово,    

Что,  коль осилит здесь один другого, -    

Сказать  иначе, если ты иль он    

С  дружиною возьмет врага в полон,    

Убьет  его иль сгонит за межу, -    

Эмилией  его я награжу,    

Раз он  так щедро одарен судьбою.    

Ристалище  же здесь я вам устрою.    

Как  верно то, что бог мне судия,    

Так вам  судьей бесстрастным буду я.    

И спор  тогда лишь будет завершен,    

Коль кто  падет иль будет взят в полон.    

Скажите  «да», коль этот мой приказ    

Вам по  сердцу. Теперь довольно с вас:    

На том  конец, и ваш вопрос решен».    

Кто  просветлел тут ликом? Паламон.    

А кто от  счастья подскочил? Арсита.    

Все лица  были радостью залиты    

За двух  соперников, когда Тезей    

Их  осчастливил милостью своей.    

Все, без  различья звания и пола,    

В  признательности сердца пали долу,    

Фиванцы  ж много раз и особливо.    

И вот с  надеждою в душе счастливой    

Они,  простясь, отправились назад    

В свой  крепкостенный и старинный град.    

Меня,  пожалуй, люди упрекнут,    

Коль  щедрости Тезеевой я тут    

Не  помяну. Он тщился всей душой    

По-царски  пышным сделать этот бой,    

И не  было подобного турнира,    

Могу  сказать, от сотворенья мира.    

Округой  в милю там была стена -    

Из камня  вся и рвом обнесена.    

Амфитеатр  из многих ступеней    

Был  вышиною в шестьдесят пядей.    

Кто на  одной ступени восседал,    

Уже  другому видеть не мешал.    

Врата из  мрамора вели к востоку,    

Такие ж  – к западу, с другого боку.    

И не  найти нигде, скажу по чести,    

Сокровищ  столько на столь малом месте.    

Обрыскан  был весь край и вдоль и вширь;    

Кто  геометром был, кто знал цифирь,    

Кто был  создателем картин иль статуй -    

Им всем  Тезей давал и стол и плату,.    

Стремясь  арену выстроить, как надо.    

Чтоб  совершались жертвы и обряды,    

Велел он  на вратах восточных в честь    

Венеры,  божества любви, возвесть    

Молельню  и алтарь, а богу битвы    

На  западе для жертв и для молитвы    

Другой  алтарь украсил он богато,    

Потребовавший  целой груды злата;    

А с  севера на башенке настенной    

Из глыбы  алебастра белопенной    

С  пурпуровым кораллом пополам    

Диане  чистой драгоценный храм    

Возвел  Тезей, как лишь царю под стать.    

Но я  забыл еще вам описать    

Красу  резьбы, и фресок, и скульптур,    

Обличье  и значенье тех фигур,    

Что  дивно украшали каждый храм.