1 2 3 4 5 
– Спасибо, Феликс. – Я закрыл папку. – Но мне все-таки кажется…
– Я к тебе хорошо отношусь, Кирилл. – Феликс укоризненно посмотрел на меня. – Я всегда рад, когда человеку выпадает шанс вступить в наши ряды. И я прекрасно знаю, что у новичков возникает желание докопаться до каких-то тайных пружин, основ нашего общества. Так вот, Кирилл, их нет! Есть лишь функционалы-акушеры, которые чувствуют появление новичков и помогают им влиться в общество. Есть друзья, которые всегда помогут, всегда скрасят твою жизнь. Есть разные миры, от ужасных и до прекрасных… твоя Земля прекрасна, между прочим, только ты этого не замечаешь. Есть и определенные проблемы… иногда люди, узнавшие о нашем существовании, начинают плести какие-то заговоры…
– И тогда их ссылают в Нирвану.
– Да. Их ссылают на Землю-22. Не очень-то и суровое наказание, если учитывать, что подполье не брезгует никакими средствами. Верно?
Я пожал плечами.
– Романтические позывы возникают у каждого, – пробормотал Феликс. – Особенно у молодого человека в отношении симпатичной девушки…
Наши взгляды встретились. Я кивнул и спросил:
– И что бывает с молодым функционалом, который поддался романтическому позыву?
– Ну, если это не приносит вреда – ничего. – Феликс вздохнул. – Возможно, молодому человеку даже удастся перевоспитать наивную девушку, ввязавшуюся в чужую опасную игру. И тогда никто ничего не будет иметь против!
– Ага. – Несмотря на всю серьезность разговора, у меня в голове вдруг пронеслось «мы все под колпаком у Мюллера!», и я едва не прыснул от смеха.
– Но бывают гораздо более неприятные ситуации. – Феликс с мрачным видом крутил в руках бокал, все никак не решаясь глотнуть коньяка. – К примеру – появилась функционал-врач. Славная девушка. Могла бы и нам помогать, и людям. Разве кто-то против? Мы все по мере сил и способностей помогаем простым людям! Но нет, связалась с бандитами, стала интриговать… закономерно была поставлена перед выбором – и разорвала связи со своей функцией. Превратилась из функционала в человека. Что ж, ее выбор! Но после этого началась какая-то глупая партизанщина, робингудовщина… вплоть до пыток бедной полоумной старушки… И, между прочим, тебе пришлось пролить кровь, убить глупых, наслушавшихся романтических бредней мальчишек!
Вот тут я не нашелся, что ответить. Феликс был прав, на моих руках кровь. Но что еще я мог сделать в той ситуации?
– Ты ничего не мог поделать, – продолжал Феликс. – Ты не виноват. Всему виной изначальная глупость и предательство функционала!
Несколько секунд мы просидели молча. Потом Феликс встал. Лицо его расслабилось, будто он с честью выполнил неприятную, но необходимую миссию.
– Я верю, что ты никогда не столкнешься с предательством! – торжественно сказал он. – Это бывает нечасто, но всегда так тяжело… А теперь пойдем! Гости ждут. Да и первое блюдо должны уже подавать.
Мы вышли из кабинета как раз вовремя – официанты разносили тарелки с горячим. Я обратил внимание, что всем подано одно и то же блюдо, но у всех при этом разный набор соусов. У кого-то одна-две маленькие чашечки, а у некоторых целая батарея соусников, пиал, баночек, бутылочек.
– Коньяк, – попросил я официанта, глядя на тарелку с чем-то вроде телячьих медальонов. – Хотя… нет, принесите водки.
– Какую именно водку изволите? «Русский стандарт», «Столичную», «Абсолют», «Кзарп», «Эсгир», «Лимонный эсгир»?
– «Эсгир», – решил я.
Впрочем, местная водка оказалась обычной водкой. Такую я мог попробовать и в Тамбове, и в Стокгольме, и во Франции – везде, где додумались перегонять пшеничное зерно в спирт. Я ничего против не имел. Я был зол – и на Феликса, и на подпольщиков всех мастей, и на себя лично. Мне хотелось напиться.
И я это с успехом проделал.
Помню еще, как, уединившись с Феликсом, пил какой-то очень старый и редкий коньяк – уже после водки, не чувствуя вкуса, но с энтузиазмом нахваливая букет. Память таможенника услужливо подкидывала какие-то специфические словечки из жаргона дегустаторов, и Феликс одобрительно кивал головой.
Потом Феликс куда-то исчез, а я долго целовался в кабинете с девицей, функционалом-художником. Девица уговаривала меня поехать к ней в мастерскую, где она немедленно начнет рисовать мой портрет в обнаженном виде. Я отказывался, упирая на то, что сегодня явно не мой день, что третьего облома я не переживу, а судя по количеству выпитого – он неизбежен. Мы договорились, что портрет будем рисовать на неделе, после чего девушка легко и непринужденно переключилась на Феликса.
В самом конце вечера я братался с немцем, чей таможенный пост вел в Кимгим из маленького курортного городка Вейсбадена. Немец долго сверялся с какими-то картами, после чего торжественно заявил, что я сумею через Кимгим попасть в его Вейсбаден, а там – в какие-то замечательные бани. По этому поводу мы еще выпили и стали убеждать друг друга в близости русского и немецкого национальных характеров, трагичности русско-немецких войн и той великой роли, которую Россия и Германия должны сыграть в Европе. Причем немец все время политкорректно подчеркивал «В Объединенной Европе!», а я со смехом заявлял: «Да хоть бы и в Разъединенной!» Почему-то мне это казалось очень смешным.
Затем, как-то сразу, без всякого перехода, я оказался у своей башни. Было очень холодно. Официант Карл уговаривал меня войти в башню и лечь спать. Я объяснял ему, что будучи функционалом способен с комфортом спать на снегу. Но Карл так расстроился, что я все-таки согласился пойти домой.
Там я и уснул, уютно устроившись под лестницей. Про девушку в своей постели я начисто забыл, но подъем по лестнице показался мне слишком трудной, не стоящей усилий затеей.

17

Мне однажды рассказывали, что больше половины молодых авторов, присылающих свои гениальные творения в издательства, начинают роман сценой похмелья. Герой разлепляет глаза, мужественно хватается за раскалывающуюся голову, вспоминает количество выпитого, грызет аспирин и жадно пьет воду. Затем, героически справившись с последствиями собственной дурости, он надевает кольчугу или скафандр, берет портфель или клавиатуру, выходит в поход или в интернет. Но отважный поединок героя с ацидозом, спазмом сосудов и обезвоживанием практически неизменен. Наверное, таким образом молодые авторы заставляют читателя влезть в шкуру своего героя – ведь немногим выпадает спасти Галактику или победить Черного Властелина, зато сражение с Зеленым Змием знакомо почти всем.
На самом деле я сомневаюсь, что напившийся накануне герой, будь он хоть жилистым гномом, хоть молодым джедаем, многое навоюет. С похмелья хорошо страдать, мечтать о здоровом образе жизни, тупо смотреть телевизор. Но никак не геройствовать.
Я открыл глаза и сразу же понял, что должен страдать. Раз уж напился до такой степени, что не смог дойти до кровати…
Но голова не болела, я чувствовал себя свежим, бодрым, полным сил. Выспался тоже замечательно. Пожалуй, действительно мог прилечь в снегу у башни, ничего бы со мной не сделалось.
Еще я обнаружил, что укрыт одеялом, а под голову мне подсунута подушка.
Так…
Поднявшись на второй этаж, я в своей кровати никого не обнаружил. Зато с третьего этажа доносился негромкий шум – звякала посуда. Ну, прямо семейная идиллия. «Дорогая, что у нас сегодня на завтрак?»
– Дорогая, что у нас сегодня на завтрак? – бодро выкрикнул я.
Звяканье на мгновение прекратилось, сменившись невразумительным мычанием. После короткой паузы – будто кто-то торопливо дожевывал и проглатывал – я услышал:
– Подозрительно пахнущая колбаса и черствый хлеб. Будешь?
– Буду, – ответил я, поднимаясь.
Да, выглядела Настя не очень. Лицо бледное, под глазами темные круги. Она стояла у стола, нарезая колбасу для бутербродов. Из одежды на ней была только моя белая футболка, достаточно длинная, чтобы фотография Насти не попала в категорию «ню», но вполне годилась под определение «мягкая эротика» – попа прикрыта, но до колен еще далеко.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.
– Ужасно, – откровенно ответила Настя. – Хочу жрать. Не есть, а именно жрать. И еще злюсь. И хочу кого-нибудь убить.
– Ужасно – это хорошо, – сказал я. – А вот убивать – плохо.
– Неужели есть опыт? – насмешливо спросила Настя.
– Твоими стараниями. «Отправляйтесь за мной, найдите белую розу, человек ответит на все вопросы».
– И… что? – Настя изменилась в лице. Теперь она смотрела на меня с растерянностью и опаской.
– Я отправился. В гостинице «Белая Роза» нас ждала засада. Ну и…
Девушка энергично замотала головой:
– Нет! Нет, это не то, что вы думаете! Совсем не то!
Я сел за стол. Взгляд все пытался съехать чуть ниже футболки, но я с некоторым усилием посмотрел Насте в глаза. Все равно она то ли заметила, то ли почувствовала взгляд. Села. Теперь нас разделял стол.
– Рассказывай, – велел я. – Кто ты вообще такая?
– Настя Тарасова… – То ли известие о засаде ее шокировало, то ли я взял удачный тон. В любом случае теперь она отчитывалась передо мной, будто примерная школьница, застуканная родителями с сигаретой и бутылкой пива за просмотром лесбийского порнофильма.
– Прекрасно. Сколько тебе лет?
– Девятнадцать.
– Замечательно, – с чувством произнес я. – Школу-то хоть кончила?
– Что? Я… я в университете учусь!
– На физмате, – хмыкнул я.
– Нет, на историко-архивном…
Я решил было, что она иронизирует. Но нет, чутье таможенника подсказывало, что Настя говорит чистую правду.
– Учишься – это хорошо… – протянул я. – Что за мужик, с которым ты прошла через башню?
– Вас не касается!
– Меня все касается! – Я не удержался и взял со стола готовый бутерброд. – Наворотила дел? Теперь рассказывай! Кто он такой?
– Ну… друг.
– Друг, – с иронией повторил я.
– Это не то, что вы думаете!
– Да я все время, похоже, не то думаю! Меня не интересует, трахаешься ты с ним или нет! Кто он такой?
– Врете, – внезапно сказала Настя. – Интересует… Да, он мой любовник! Я взрослый человек!
– Кто он?
– Бизнесмен. Он инвестированием занимается… и консалтингом.
– Понятно. Достойнейшее занятие. Откуда он знает про функционалов?
И чего я так завелся? Неужели и впрямь приревновал?
– А то у вас занятие лучше, двери открывать-закрывать, – пробормотала Настя. – Он хороший человек. Между прочим, налоги честно платит, он мне сам говорил…
– Сейчас все так говорят. Так откуда знает?
Настя пожала плечами:
– Я не спрашивала. Он мне полгода назад рассказал… я вначале думала, что это шутка… потом мы стали в Кигим ходить, в другие города…
– В Кимгим.
– Да какая разница… Я с ним часто ходила, только через другие таможни. А тут он позвонил, говорит, в четверочке концерт будет замечательный…
– В четверочке?
– Ну, Земля-четыре, Антик… Из Москвы туда дорога неудобная, проще через башню у Семеновской в девятый, там километр пешком и другая башня, а там уже удобно в Антик…
Я вдруг подумал, что таможни, похоже, тяготели друг к другу. Если бы их разбрасывало по мирам хаотично, ситуации «километр пешком» вряд ли бы встречались. А тут – и у меня в пределах досягаемости башня в Кимгиме, башня в Нирване… наверняка и московские башни есть.
– Хорошо, двинулись вы в Антик на концерт, – сказал я. – Дальше.
– Я к Мише приехала, а он говорит, тут новая таможня появилась, можно через Кимгим, быстрее будет. Там, правда, снова на Землю, через Вейсбаден, зато потом во Франкфурт – и оттуда очень удобный путь в Антик…
Я посмотрел на девушку с каким-то новым чувством. Конечно, в наше время не редкость услышать фразу: «Слетали на выходные в Крым» или «Смотались на уик-энд в Турцию». Да и туристы, выбирающие затейливые маршруты «Прилетаем во Францию, потому что визу получить нетрудно, арендуем машину, едем в Италию и там оттягиваемся», – вполне обычный средний класс. Об автостопщиках, с сотней евро в кармане путешествующих в Португалию и обратно, вообще говорить нечего.
Но вот так… в один мир на концерт через два других, чтобы время сэкономить, – это сильно.
– Концерт-то хороший был? – спросил я.
– Мы не добрались. Жаль. Это группа «Край», барабаны и флейты, очень красиво… – Настя вдруг смутилась. – Вы ведь не слышали?
– Ладно, не будем отвлекаться, – сказал я. А сам подумал о всех тех бесчисленных группах, которые иногда слышишь в гостях или находишь в интернете. Группах со странной этнической музыкой, о которых нет никакой информации – только записи или файлы да свой узкий круг поклонников, живущий сплетнями и мифами. Сколько таких групп на самом деле не принадлежит нашему миру? Сколько записей пришло из Кимгима, Антика или другого обитаемого мира, чтобы раствориться в океане земной музыки? – Вы решили идти через мою таможню. Что означала твоя записка?
– Она не моя.
– Настя, я видел, как ты ее бросила.
– Да, бросила. Миша меня попросил.
– Что?
Настя вздохнула:
– Миша. Меня. Попросил. Говорит – давай пошутим над таможенником. Он совсем еще мальчик, ничего толком не понимает. Подбросим ему записку, таможенник отправится за нами, найдет гостиницу, старуха ему все расскажет. Мы там однажды ночевали…
Она замолчала, глядя на меня честными-пречестными голубыми глазищами. Я покачал головой и сказал:
– Да, у тебя было время подготовиться… Настя, я таможенник.
Настя развела руками:
– И что?
– Я ложь чувствую. Давай без глупых выдумок. Зачем ты заманивала меня в гостиницу?
– Мы ничего плохого не хотели…
– Ну да. Поэтому толпа молодых идиотов пытала старуху и гостиничную прислугу. Даже ребенка. А потом напали на меня… – Я сделал паузу, и Настя не преминула ее заполнить:
– Иллан жива?
– Девушка? Бывший доктор-функционал? – Иногда я соображаю довольно быстро. – Вопросы задавать будешь потом. Сейчас твоя очередь отвечать.
– Почему это? – вдруг заупрямилась Настя.
– Может быть, потому, что я функционал? – Я взял со стола ложку и аккуратно завязал ее в узел. Пальцы заболели, но узелок получился неплохой.
– Тоже мне Шерлок Холмс, – фыркнула Настя.
– Тогда, может быть, ты ответишь из благодарности? – спросил я. – За то, что сидишь здесь и пьешь чай, а не пускаешь слюни в восхитительной компании торчков.
Она покраснела.
– Спасибо… я действительно…
– Рассказывай, – велел я.
Настя колебалась. Потом тряхнула головой – «была не была». И выпалила:
– Я подпольщица.
– И давно?
– Пять лет.
– Ого! – Я удивился. Похоже, она говорила правду. – Ходила в кружок «Юный подпольщик»?
– Я спасла Иллан. Она рассорилась со своими… в общем, ушла в наш мир. За ней гнались. Я ей помогла спрятаться… и она мне все рассказала.
– А ты ведь не случайно познакомилась с хорошим человеком Мишей, – медленно сказал я. – По заданию подполья.
– Вас не касается! – опять вскинулась Настя.
– Хорошо, хорошо… – успокоительно сказал я. – Как скажешь. Расскажи тогда мне, злому функционалу, против чего вы, отважные и добрые девочки, сражаетесь?
– Зря иронизируете, – сказала Настя. – У нас и парни, и девушки. И я… я вас не считаю злым. Мне очень жаль, что на вас напали… что все так повернулось. – Она вдруг улыбнулась и неожиданно добавила: – Вы очень симпатичный.
Я растерялся. И буркнул:
– Куда мне до Миши… Слушай, давай на «ты». Я тебя не намного старше.
– Тем более после того, что вчера было… – Настя улыбнулась. Ее растерянность прошла. Наверное, после того, как она заметила, что нравится мне.
Вот так всегда! Стоит только девушке понять, что она симпатична парню, и сразу начинается кокетство и самомнение.
– К моему большому сожалению, – вздохнул я, – ничего не было. Кроме холодного душа. Ну что, мы на «ты»?
– Как хочешь.
– Настя, я функционал всего три дня. Я, конечно, многого не понимаю. И меня никто не спрашивал, хочу я им стать или нет. Но я пока не вижу ни одной причины, из-за которой симпатичной молодой девушке надо с функционалами воевать.
– Мы воюем против власти функционалов.
– Тум-тум! – Я перегнулся через стол и постучал Насте по голове. Она так растерялась, что даже не отпрянула. – Есть кто дома? Нет никого… Какая еще власть?
– Во всех мирах вы поддерживаете контакты с местной элитой и работаете на нее! – выпалила Настя. – Пользуетесь благами, недоступными обычным людям. Имеете тайную полицию. Скрываете правду о возможности путешествий между мирами.
Я пожал плечами:
– Чудовищные преступления, что и говорить. И в чем преступность общения с местной элитой? Разве функционалы принимают законы? Давят на правительства?
– Не знаю, – честно сказала Настя. – Но вы срослись с властью…
– Все в мире срослись с властью. Поэты восхваляют правителей, бизнесмены лоббируют удобные законы. Мы-то здесь при чем? У нас своя жизнь. Мы вынуждены подчиняться местным властям, а не они – нам. Прислуживаем, да.
– Вот именно! Служите власти, а не народу!
– А как ты себе представляешь прислуживание функционалов народу? Один функционал приходится на сотню тысяч человек. Может доктор-функционал принять в день… ну, хотя бы тысячу больных? Или я – пропустить сквозь башню на пляж десять тысяч желающих позагорать?
– Почему бы и нет? – с вызовом сказала Настя. – Открыл двери – и пусть идут…
Я секунду подумал. И покачал головой:
– Нет, не выйдет. Я обязан лично поговорить с каждым. Проверить, нет ли у него контрабанды. В любом случае на каждого человека уйдет не меньше минуты.
– С чего ты взял?
– Чувствую, – ответил я. – Ну… это просто знание в чистом виде. Настя, я не могу открыть все двери в башне нараспашку. Так не бывает. Не сработает. Человек должен войти. Я закрываю за ним дверь. Общаюсь. Выпускаю в другой мир. Никакой функционал не сможет прислуживать всем желающим. Вот как не могут все сесть в самолет и слетать на выходные к морю – не хватит самолетов, топлива, аэропортов. Так и у меня есть свои возможности. А мастер-парикмахер, к примеру? Говорят, такие восхитительные прически делает… люди глаз не могут оторвать. Но тоже – двоим, троим, пятерым в день…
Кажется, я Настю убедил.
– Хочешь сказать, что вы – вроде предметов роскоши? – ехидно спросила она.
– Ну, не предметов… Представь себе певца. У него чудесный голос. Все хотят его услышать. Но он может дать один концерт в день. Что же, певец виноват, что не угодит всем? Или врач, который делает уникальные операции, и тысячи больных…
– Ладно. – Настя поморщилась. – Но почему вы прислуживаете только власти?
– Почему же власти? – ответил я вопросом. – Тут ко мне сатирик заходил. Певец один… с друзьями. Твой приятель – бизнесмен. Все, кто добивается успеха, рано или поздно о нас узнают и становятся нашими клиентами. Так, поехали дальше. Ты говоришь, что мы пользуемся своими способностями для себя?
Настя молчала.
– Ты такую поговорку слышала: «сапожник без сапог»? Странно было бы, если бы друг друга не лечили, не кормили, не помогали отдыхать, не защищали, в конце концов! Не бывает такого, Настя! Не бывает на свете голодных поваров и бездомных хозяев гостиниц! Что еще? Тайная полиция?
Настя кивнула.
– А кто нас защитит? Что же мне, в милицию бежать, если что-то случилось? Когда твои друзья напали на старушку и невинных людей, ей помогающих в гостинице? Вы нас обвиняете в чем-то, а сами-то какие методы используете?
– Я не знала, что так произойдет! – воскликнула Настя. – Мы хотели захватить несколько функционалов. Тебя, поскольку ты совсем неопытный и еще не все двери открыл, и Феликса, потому что он в Кимгиме за главного!
Она осеклась, сообразив, что сболтнула лишнего. Но я не стал пока привязываться к словам. Спросил:
– Последний пункт. Ты говоришь, мы скрываем правду о существовании параллельных миров. Допустим. А что произойдет, если мы эту правду откроем? Представь, сколько авантюристов кинется захватывать новые миры… и не только те, где нет людей, в первую очередь им захочется захватить миры населенные… Если мы расскажем про другие миры, но не откроем прохода, – нас начнут ненавидеть. Мы, конечно, покрепче людей, но против армии вряд ли выстоим. У нас-то никаких армий нет. Подгонят танки и…
– Башню вроде твоей можно уничтожить только ядерным взрывом.
– Не думаю, что это кого-то остановит, – сказал я мрачно. – Настя, пойми, наша малочисленность вынуждает нас скрываться. Мы не в силах облагодетельствовать весь мир… все миры. Но по мере возможностей мы помогаем людям, способствуем прогрессу…
– Ты заговорил как функционал.
– Я и есть функционал. Хорошо, если я не прав, то скажи – в чем?
– Иллан бы все объяснила.
– Ты сама даже не знаешь, зачем против нас борешься, – укоризненно сказал я.
– Потому что ты… ты как-то все совсем иначе объясняешь! – Настя явно была расстроена. – Те же самые вещи, только когда ты про них говоришь – все вроде бы и нормально.
– А ты сама думай, своей головой, – с удовольствием сказал я. – Тоже мне… герой подполья, радистка Кэт… Зачем я вам понадобился?
– Ты новичок… и у тебя не все двери были открыты. Иллан говорила, что нам нужна Земля-один. Это ключевой мир.
– А она существует?
– Конечно! – Настя глянула на меня с укоризной. – Наша Земля – вторая. Иллан считает, что функционалы пришли с Земли-один.
– Я наш, местный.
– Ну да. Но первые функционалы пришли с Земли-один. И они держат свой мир закрытым от всех.
– Кто – они?
– Мы не знаем. Их, наверное, не очень много.
– Теория заговора, – сказал я с чувством. – Понимаешь? Когда все на свете объясняют чьими-то интригами. Масоны, инопланетяне, тайное мировое правительство.
– Последнее подходит.
– Да нет ничего подобного! – Я махнул рукой и встал. – Всем нужна моя несчастная башня. Политик мечтает заглянуть в будущее. Вы ищете Землю-один, которой не существует.
– Кто тебе сказал?
– Феликс.
Настя надулась и промолчала. Но я уже завелся:
– Вот что я тебе скажу, дорогая гостья, – иди-ка ты домой. Учи уроки. Порадуй маму и папу хорошим поведением. В парикмахерскую сходи, прихорошись для дяди Миши, он любит симпатичных девочек… Кстати, а где он?
Я вдруг сообразил, что до сих пор не выяснил, как Настя оказалась в Нирване.
– Не знаю. Мы вышли в Антике, и тут к нам подошли… двое местных. Полицейский и кто-то еще.
– Функционалы?
– Да. Они узнали откуда-то, что я связана с подпольем. Стали меня расспрашивать. Я молчала. Потом сказала, что мне надо в туалет, и попыталась убежать. Ну… меня догнали. Не знаю, что сделали, только я очнулась уже там, в деревне. Я знала, что это такое. Нам рассказывали про Нирвану. Только… я все знала, а встать и уйти не могла.
– А твой друг?
Она промолчала.
– Понятно. – Я кивнул. – Впрочем, не стоит его винить.
– Он бы меня обязательно спас! Что ж ему было, кидаться на полицейского? Он бы добрался до Нирваны, только позже!
Настя вся напряглась, глаза у нее заблестели – она явно приготовилась к спору. И я не стал перечить.
– Да, пожалуй, это разумно, – согласился я. – Ладно. Очень приятно было познакомиться, Настя. Рад, что ты себя хорошо чувствуешь. Пиши письма, шли телеграммы. Будешь проходить мимо – проходи.
Настя резко встала:
– И тебе спасибо, таможня. Прислужничай дальше, у тебя здорово получается! Хозяева будут довольны!
Она встала и гордо двинулась к лестнице.
– Меня Кирилл зовут, – сказал я вслед. – Ты так и поедешь – в футболке на голое тело?
Настя остановилась как вкопанная. Красиво уйти не получилось.
– Пошли…
Я отдал ей свои старые джинсы. Сидели они на ней мешком, но, проколов в ремне новую дырку, их удалось закрепить на поясе. А вот кроссовки пришлись почти впору, всего на размер или два больше – у Насти оказались крупные ступни.
– Ты живешь где?
– На Преображенской.
– Держи.
Я протянул ей две сотни – на такси хватит. Настя без ложной скромности спрятала их в карман. Потом на ее лице отразилось недоумение – она порылась в кармане и достала мой не слишком свежий носовой платок. С отвращением бросила на пол и вытерла руку о штанину.
Я сделал вид, что не заметил этого. Глянул в окно – дождя в Москве не было. Холодно, но солнечно. Что ж, померзнет чуток. Куртку я отдавать не собирался.
– Таможня, а куда…
– Кирилл.
– Кирилл, а куда ты открыл новое окно?
Действительно. А ведь проход должен был открыться!
– Тебя это уже не касается, – сказал я. – Извини, но твои прогулки по измерениям закончились. Всего доброго.
Настя молча спустилась вниз. Я отпер дверь, выпуская ее в Москву. Вопросительно посмотрел в глаза. Интересно, молча уйдет, пытаясь держать марку?
– Спасибо, – с явной неохотой сказала Настя. – За одежду… ну и… вообще. Несмотря на наши идеологические разногласия, ты ведешь себя очень достойно. Как мужчина.
А вот теперь она развернулась и, надменно вскинув голову, двинулась к дороге. Удивительно, но даже в моих старых тряпках она выглядела симпатично.
Вздохнув, я закрыл дверь. Откуда она таких выражений поднабралась? «Несмотря на идеологические разногласия…» Может, ходит в кружок «Юный либерал»?
– Девушка красивая в кустах лежит нагой, – печально сказал я. – Другой бы изнасиловал. А я лишь пнул ногой…
Интересно, у всех функционалов так плохо с личной жизнью? Потому и флиртуют друг с другом? Хотя нет, Феликс говорил, что у него семья, дети…
Ладно. Не хватало мне еще заводить романчик с юной авантюристкой. Вон вся Москва вокруг!
А также еще четыре мира… один из которых я еще не видел.
Но как ни сильно было искушение, первым делом я поднялся по лестнице, проверить, не открылся ли мне новый этаж.
Этаж открылся. Не очень большая круглая комната с одним-единственным окошком – в Москву. По стенам, от пола до потолка, книжные шкафы из темного полированного дерева. Пустые. Еще был столик, перед ним уютное глубокое кресло. И камин, конечно же, не разожженный, но вроде как настоящий.
Странное ощущение вызывают пустые книжные шкафы. Тягостно-печальное. Словно входишь куда-то и обнаруживаешь горки снятой одежды, обувь, мелкие вещи – а людей нет, куда-то исчезли.
Ну ничего. Заполнить библиотеку я сумею.
Несколько минут я постоял, глядя на шкафы. Представил, как уютно тут будет сесть однажды холодным зимним вечером, разжечь огонь в камине, открыть книжку и, поглядывая на гнусную слякотную Москву, что-нибудь неторопливо читать. И еще – курить трубку. Обязательно трубку. А на столике пусть стоит стакан горячего чая с лимоном. Может быть, еще бокал с капелькой хорошего старого коньяка, чтобы даже не пить, а вдыхать аромат между глотками чая и снова углубляться в книгу…
Я вздохнул – и не с сожалением о недосягаемой мечте, а с предвкушением того момента, когда мечта станет явью. Так будет. Обязательно. Я же функционал. Я прирожденный таможенник…
Но все-таки почему я стал именно таможенником? Почему я не мастер торговли, у которого есть магазин, забитый компьютерами, телевизорами и прочей техникой? В этом была бы какая-то последовательность…
Пожав плечами, я спустился на второй этаж. Если начинать до всего докапываться, то и впрямь можно напридумывать мировых заговоров. А я не хочу! Ну их всех к черту! Политиков, подпольщиков, полицаев. Вот откроется последняя дверь в безжизненный мир – буду только рад. Пусть там, к примеру, Луна когда-то упала на Землю и вокруг башни кипят лавовые озера и извергаются вулканы. Или какая-нибудь страшная вспышка на Солнце уничтожила всю жизнь – и башня стоит в барханах скрипучего песка, над которыми дует азотный ветер. А еще неплохо, если там Земля не вращается. Да мало ли какие катаклизмы могли сделать целую планету невозможной для жизни и никому не нужной! Разведу руками перед политиком Димой, пошлю подальше Иллан с Настей и заживу в свое удовольствие.
С этой мыслью я и снял болты с последнего окна.
В первую секунду мне показалось, что башня стоит в лесу. Ветви деревьев качались перед самым окном. Какая-то нахальная мелкая пичуга уставилась на меня сквозь стекло – надо же, значит, животные башню видят. Здесь было зелено, солнечно, здесь царило лето – обычное живое лето, не яркая будто книжка-раскраска Нирвана, не тропическое великолепие – заурядное московское лето, спокойное и сдержанное.
А потом сквозь деревья я увидел шпиль Останкинской башни.
Все-таки обитаемый мир. Один из «пятерки»? Земля-четыре, пять или шесть? Или все-таки вожделенный Аркан, мир, где все как у нас, только чуть позже?
Или все-таки мифическая Земля-один? Да, загляни Настя в окно, ее пришлось бы насильно из башни выталкивать…
Придется проверять.
Словно пытаясь оттянуть этот момент, я обошел все остальные окна. Больше всего меня интересовала Земля-семнадцать – вдруг Котя одумался и вернулся? Сам или с беглянкой, не важно.
Но берег был пустынен, только поблескивала в лучах солнца пустая пивная бутылка. Неудобно. Надо там все убрать.
Только займусь я этим позже. Как я себя ни уговаривал, но мне было безумно интересно, какой выигрыш выпал на последний лотерейный билет.

18

Есть свое очарование в безрассудности. Выйти из дома за хлебом и уехать в другой город; утром познакомиться с девушкой, а вечером расписаться; обязательно открыть дверь в темную комнату, откуда слышны подозрительные звуки; забраться в вольер к бегемоту и похлопать его по толстой попе; поехать в Таиланд и заняться сексом без презерватива; принять предложение таинственного незнакомца и расписаться кровью на чистом листе бумаги, в общем и целом – кинуться очертя голову навстречу приключениям очень заманчиво.
Особенно если тебе лет двадцать и ты еще ни разу в настоящее приключение не попадал.
Настоящее приключение требует безрассудства. О, скольких увлекательных приключений недосчиталось бы человечество, задайся люди целью вначале немного подумать и подготовиться! Полярные экспедиции не хранили бы керосин в запаянных оловом канистрах и не полагались на пони в качестве транспорта, изобретатели крыльев прыгали вначале с сарая, а уж потом с Эйфелевой башни, абоненты электронной почты не открывали файлы с надписью «nice game!» и не помогали нигерийским принцам получить наследство в два миллиарда долларов. В общем, не случилось бы множества событий: забавных, печальных, но чаще – трагических.
Потому что настоящее приключение требует жертв.
Еще месяц назад я бы немедленно вышел из башни в новый мир. И меня не смутили бы погода, аборигены и абсолютное незнание местных реалий.
Но я изменился. С тех пор, как остался один на один с целым миром, я стал вначале думать. Не очень долго, но все-таки думать.
Я вышел из башни в «свою» Москву, поймал машину и поехал в супермаркет. Толстая пачка денег требовала шиковать. Очень удачно попал на распродажу летних вещей и купил в магазине «Кэмел трофи» то ли длинные шорты, то ли короткие брюки, рубашку-поло, ветровку с капюшоном и отстегивающимися рукавами («легким движением превращается…»), кепку и удобные сандалии. Пояснил, что отправляюсь на юг, после чего в любопытных взглядах продавцов появилась печаль людей, только что отгулявших отпуск.
Вернувшись к себе, я пристроил на поясе подаренный Василисой кинжал. Вряд ли мне потребуется оружие. Да я и сам теперь пострашнее пистолета! Но безлюдная зелень за окном, сквозь которую нахально торчал шпиль телебашни, в сочетании с тропическим облачением взывала к соответствующему антуражу: мачете, пробковый шлем, ружье для слонов. Кинжал стал доступным и достойным компромиссом. В качестве запаса пищи я прихватил плитку шоколада и фляжку коньяка. С водой проблемы тут вряд ли могли возникнуть. Лекарства мне, похоже, стали не нужны в принципе. Уж если мой организм за ночь сращивает ребра, мгновенно нейтрализует психоделики и не страдает похмельем, то понос или насморк мне не страшны.
Потом я взял подаренную Феликсом распечатку и пролистал ее, особо внимательно изучая миры, где существует человеческая цивилизация.
И только после этого спустился вниз и вышел… ну, наверное, учитывая Останкинскую башню, можно было пока называть этот мир Москва-2.

Почему-то первым моим впечатлением стала росистая трава. Ноги сразу промокли, но это было приятное, откуда-то из детства, из беготни босиком на даче пришедшее ощущение. Было тепло, но не жарко. Воздух чистый, сладкий, совсем не городской. Птичий щебет звенел в ушах – не вороний грай, не воробьиный галдеж, а пение каких-то пичуг, которым я и названия-то не знал.
Но все-таки местность была не такой безжизненной, как мне вначале показалось. Среди деревьев вилась тропинка – очень аккуратная, обозначенная на поворотах приметными камнями. Она поднималась на холмик, огибала мою башню и снова исчезала в лесу. Все-таки это не лес, скорее – большой лесопарк. Вот и снялся вопрос, куда идти. Двинусь по тропинке… в направлении телебашни.
Моя собственная башня, кстати, в этом мире тоже преобразилась. Стала кирпичной, от земли метра на полтора облицованной коричневой плиткой. Где-то на уровне третьего этажа шла еще одна полоска плиток, на этот раз с барельефами. Я немного отошел от башни, чтобы рассмотреть их получше, и двинулся по кругу.
Больше всего барельефы напоминали советскую пропагандистскую скульптуру сталинских времен. На каждом был изображен человек, со счастливым выражением лица занятый каким-то общественно полезным делом. Рабочий что-то точил на станке, крестьянин держал на вытянутых руках сноп колосьев, женщина-врач выслушивала фонендоскопом больного, футболист пинал мяч, старичок писал на доске формулы (присмотревшись, я даже разглядел сакраментальное E=Mc2). Даже дети на одном из барельефов были заняты не пусканием самолетиков, а чисткой клеток с кроликами.
Если исходить из того, что в каждом мире внешний вид башни как-то соотносится с окружающей обстановкой, то картина складывалась любопытная. Может, это не Аркан с его «плюс тридцать пять лет»? Может, это неведомый раньше мир, где время отстает лет на пятьдесят?
Поживем – увидим.
Я двинулся по тропинке. Путь шел слегка под уклон, идти по мягкой земле было приятно и удобно. А еще радовало, что никаких неуместных восторгов я на этот раз не испытывал. Обычное удовольствие от прогулки по лесу в хорошую погоду.
Эх, если бы в моей Москве было такое лето и такие живые, незамусоренные парки!
Я прошагал, наверное, с четверть часа и полтора километра, когда услышал впереди веселые голоса. Вот и долгожданный контакт с аборигенами.
Чуть замедлив шаг и придав лицу как можно более невинное и расслабленное выражение, я вслушался. Сквозь деревья пока никого не было видно – то ли звук так хорошо разносился в воздухе, то ли я и слышать стал лучше.
Это была песня. Нет, точнее будет сказать – песенка. Славная песенка, которую не слишком ладно, но от души напевали звонкие детские голоса:

Я хотел бы полететь на самолете
И увидеть прекрасный город Москву
Ведь только так я смогу помахать рукой
Сразу всем своим друзьям
Всем своим друзьям
Всем своим друзьям
Я хотел бы поплыть на пароходе
И увидеть прекрасный город Москву
Ведь только так я смогу разглядеть лица
Сразу всех своих друзей
Всех своих друзей
Всех своих друзей
Я хотел бы пойти пешком
И увидеть прекрасный город Москву
Ведь только так я смогу пожать руки
Сразу всем своим друзьям
Всем своим друзьям
Всем своим друзьям!
Конечно, песни бывают разные, а уж песенки – тем более. К очередному юбилею столицы поэты-песенники на деньги мэрии и не такого насочиняют. Но тут было сразу две странности.
Во-первых, пели совершенно искренне. От души. С чувством. Так, пожалуй, распевали пионеры в старых детских фильмах, собираясь на сбор металлолома.
Во-вторых, и это уже ни в какие ворота не лезло, песня-то была складная! Рифмованная! Я это четко слышал, хотя слова никак не укладывались в размер и никакой рифмы не имели.
Только увидев певунов (песня как раз закончилась и начался бодрый разноголосый галдеж, очень органично сплетающийся с птичьим щебетом), я понял, в чем тут фокус.
Пели не по-русски. Способности функционала позволяли мне понимать чужой язык как родной, но вот поэтического перевода не обеспечивали.
А что пели не на русском… так трудно было бы ожидать иного от десятка чернокожих мальчишек и девчонок. Им было, пожалуй, от семи до двенадцати лет, мальчишки – в шортах, девочки в шортах и маечках, все босиком – у нас так беззаботно без обуви даже в деревне не походишь, быстро найдешь ржавые гвозди и битые бутылки. Кое-кто чуть светлее, кое-кто черный до фиолетовости, но все дети, бесспорно, были чистокровными неграми.
Детей сопровождала молодая девушка, тоже чернокожая, с пухлыми, навыкат, губами, но одетая в легкое ситцевое платье в цветочек, которое ожидаешь увидеть на девушке из глухого русского села. В руках у девушки был букет цветов – очень официальный, четыре алые розы в целлофане.
Я так и встал как вкопанный.
Это что еще за мир? Заселенная неграми Россия? О, какая неожиданная и радикальная национальная идея!
Девушка увидела меня и дружелюбно помахала рукой. После чего воскликнула:
– Дети! Раз-два-три!
Дети перестали галдеть и носиться кругами. Это был какой-то очень хитрый способ передвижения, девушка шла по тропинке, а дети носились вокруг, будто обезумевшие планеты, норовящие сойти с орбиты, но при этом все-таки продвигались примерно в одном направлении. Но теперь они сбились в более-менее неподвижную кучку и, белозубо улыбаясь, разноголосо завопили:
– Травствуйте!
– Здравствуйте!
– Здрасте!
– Сраствуйте!
И даже:
– Расте!
Самая маленькая девочка не в лад, но зато более чисто пискнула:
– Привет!
Я выдавил немного натужную улыбку и воскликнул:
– Привет! Здравствуйте!
Видимо, ритуал знакомства был исполнен, и дети тут же разлетелись в разные стороны. Девушка осталась стоять, видимо, дожидаясь меня. Я подошел ближе.
– Здравствуйте! – на чистом русском, хотя и с акцентом, произнесла негритянка. – Мы вам не мешаем? Своим гвалтом?
– Нет, нет, ничего, – запротестовал я. – Дети! Как могут дети мешать, очень люблю детей!
– Ох, это не дети, это ироды. – Девушка картинно утерла со лба несуществующий пот и засмеялась. – Маша. Марианна Сейласи.
– Кирилл.
– Они с Берега Слоновой Кости, – чуть приглушив голос, сказала Марианна. – Неделя как приехали.
– А! – Я сообразил, что, по мнению девушки, должен был что-то понять. – Ясно. Ну как им Москва?
– В восторге, конечно. Мы сейчас с ними пели песенку про Москву. Вы знаете французский?
– Так это французский был? – удивился я. – Ну… чуть-чуть понимаю, да. «Всем своим друзьям, всем своим друзьям!» Хорошая песня.
Марианна кивнула. Покосилась на подопечных.
– Нам пора. До свидания, Кирилл! Дети, раз-два-три!
– Тосвидань!
– Досведанья!
– До свидания!
– Дозьвидьянья!
И только самая маленькая девочка опять выделилась, четко сказала:
– Пока!
Я решил, что эта девочка если и не самая способная к языкам, то явно самая сообразительная. Процессия удалилась в сторону моей башни, а я все еще стоял, с любопытством глядя вслед.
Туристы? С Берега Слоновой Кости? Да уж…
Беженцы? Вот это более вероятно.
Только что это за Россия и Москва, где принимают беженцев из самых задрипанных африканских стран?
Все интереснее и интереснее.
В задумчивости я двинулся дальше. Попадись мне теперь навстречу компания из старых японцев или беременных полинезиек, я бы уже не удивился. Но больше встреч не было. Зато тропинка из натоптанной превратилась в утрамбованную, потом – в вымощенную камнем, а еще метров через сто – в асфальтированную дорожку. Вдоль нее то тут, то там стояли фонари на невысоких столбиках. Грубоватые, чугунные, но с чистыми и целыми стеклами.
Да уж. Это не моя Москва.
А потом я вышел к дороге – ровной, двурядной, бетонной полосе. От парка ее отгораживала невысокая, по пояс, изгородь из металлической сетки, похоже, чтобы зверюшки не попадали под машины. С другой стороны шли рядком бетонные столбики вроде тех, что устраивают на горных дорогах. Для людей в изгороди была калитка на щеколде, за которой пешеходная «зебра» вела через дорогу к маленькой, чистенькой асфальтированной площадке: зеленые деревянные скамеечки, массивные каменные урны, парапет с вертящейся на подставке смотровой трубой. Нормальная обзорная площадка. Я такие видел. Только не в России.
Как завороженный я открыл калитку, вышел, аккуратно закрыл дверцу за собой, перешел через дорогу (машин не было, хотя откуда-то издалека доносился удаляющийся гул).
Сразу за площадкой был обрыв. И – Москва.
Что это за место? Воробьевы горы? Да нет, не похоже… скорее… я сориентировался по шпилю Останкинской башни и четкому силуэту Кремля. Провалиться мне на этом самом месте, сверзиться с холма (а ничего так себе холмик!) в текущую метрах в двадцати внизу речушку – я стою ровно там, где стоял бы, проделав этот путь в нашем мире! То есть в районе станции метро «Алексеевская».
Несуразица!
Ну, что разброса между географическим положением моей башни в двух мирах нет, так это ничего. Видимо, случается.
Страннее другое. Москва здесь местами все-таки похожа на мою Москву. Но при этом рельеф местности кардинально отличается. Скажете, чему удивляться, если кое-где и воздух для дыхания негоден, и луны на небе нет? А вот тому и удивляться! Как мог на совершенно другой местности вырости почти такой же город? Воткнуть в центр Москвы здоровенные холмы – и при этом получить Кремль и Останкинскую башню, такие же и на тех же местах?
Не могло такого быть! С какого перепугу Дмитрий Донской велел бы строить Кремль, главную крепость княжества, под такими холмами, фактически – под горой? Вот тут бы, где я стою, и возвел, на страх всему татаро-монгольскому игу.
Да и Хрущев не только на кукурузу и совмещенные санузлы за рубежом польстился. Во всем мире помпезные телевышки ставят на холмах, если уж те случились в столице.
Нет, странно это…
Бросив гадать, я подошел к смотровой трубе. Интересно, это какой тип? Бывают такие, где блокируется движение, пока не бросишь монетку. Смотри себе в одну точку, пока не надоест… А есть и более суровые, там сама подзорная труба перекрывается изнутри заслонкой.
Эта труба оказалась совершенно бесплатной. В ней даже щели для монетки не было предусмотрено. Я приник к окуляру и стал жадно обозревать город.
Кремль. Вроде бы совершенно обычный. Так… что там у нас на башнях… ну-ка, ну-ка… Звезды. Красные, рубиновые. Что ж, начинает вырисовываться рабочая гипотеза… Я поискал государственный флаг – и гипотеза была стерта.
Бело-сине-красный. «БеСиК», как запоминают цвета полос ленивые школьники. Никаких красных полотнищ с серпами и молотами.
Даже жаль! Я уж было решил, что оказался в какой-то коммунистической утопии, выжившей вопреки всей исторической логике.
Так, смотрим дальше. Манежная площадь… это что же, она у нас вся зелененькая, с цветниками и зонтиками летних кафе, и это в самом центре города? Так-так… Где у нас… ну, допустим, памятник Петру Первому, бывший при рождении памятником Колумбу? Я поводил трубой по Москва-реке и ничего ужасного не обнаружил. А где «Шашлык»? Я нашел Тишинскую площадь. И даже на мгновение оторвался от окуляра, чтобы посмотреть в небо и с чувством сказать:
– Спасибо тебе, Господи!
Эта Москва явно начинала мне нравиться!
Мой взгляд жадно бегал по знакомым с детства московским улицам. Вот Большой театр. Все в порядке. Вот ЦУМ, тоже… Нет, не тоже! Верхний этаж – все сплошное стекло, что-то вроде ресторана с обзорной площадкой. Василий Блаженный на месте. А это что за церковь? Явно старая. Но в моем мире на месте этой церкви какое-то уродливое министерство…
Нет, так я далеко не уйду. Я перестал искать какие-то знаковые здания, а стал разглядывать центральные улицы.
Вскоре выявились основные отличия. Больше старых зданий: и церквей, и дворцов, и просто старинных домов в центре. Но немало и того, что принято называть сталинской архитектурой. Новостройки если и есть, то вписаны в общий ансамбль. При этом окраины в общем-то не сильно изменились. Полным-полно спальных районов с простенькими панельными домами… разве что зелени побольше и с дорогами получше, всюду какие-то крошечные парки и неожиданные развязки, не то чтобы нью-йоркского размаха, но солидные. Машин много, пробок меньше. Очень часто попадаются бульвары и пешеходные улочки. В общем, на воплощение коммунистической мечты не тянет, но в целом очень симпатично.
Вздохнув, я отпустил трубу. Достал сигареты, закурил.
Как-то нескладно. Что мы все-таки будем делать с холмом? Город, который я видел, словно бы игнорировал вздыбившийся почти в центре холм… вздыбившийся?
Я снова приник к окуляру. И стал изучать окрестности холма.
Да, так оно и было. Холм, на котором я стоял, был словно выдвинут из земли чудовищной силой. Выдвинут, вырван, выброшен вверх. И относительно недавно – город залечил раны, оборванные улицы либо изогнулись, обходя преграду, либо закончились в явно непредусмотренных архитектором местах. Даже было заметно, что какие-то здания вблизи холма отреставрированы, а другие слишком новые, построенные уже после катаклизма. На месте руин? Вероятно, да.
А речушка, протекающая под холмом? Яуза? Нет, расстояние не то. Видимо, в моем мире этой реки нет совсем.
– Землетрясение, – сказал я. – Наверное.
В том-то и дело, что «наверное». Не слыхал я про землетрясения такой силы, чтобы поднять из земли такой огромный участок, опоясать его оврагом, пустить новую реку по периметру.
Может быть, градостроители тренировались? Готовились к переносу сибирских рек на юг, вот и соорудили в центре Москвы парк. Тоже гипотеза ничуть не хуже других.
Все, дальше гадать непродуктивно. Надо спускаться с холма, очевидно – по дороге. Идти в город и там уже выяснять, куда я попал и что здесь происходит.
Но топать с холма пешком мне не пришлось. С шоссе донеслось натужное гудение мотора. Через минуту к площадке из-за деревьев, скрывающих поворот, выкатил автобус. Короткий, двухдверный, при этом с высоким салоном и огромным, на всю кабину водителя, так что было видно даже его ноги на педалях, лобовым стеклом! Модель совершенно незнакомая, но в целом дизайн автобуса «зализанный», старомодный… и какой-то русский. Не знаю, почему я так решил. Но как отличаешь обычно стиль французских автомобилей от немецких, японских от американских – так и здесь было что-то, беззвучно сигналящее: «Я свой, местный, здесь сделан». Кстати, из всех наших машин такое ощущение «своего» у меня вызывали разве что «Нива» и «Победа».
Автобус плавно остановился напротив площадки. Открылись двери, вышли с десяток человек. На этот раз негров не было, все русские или по крайней мере европейцы. Каждый словно считал своим долгом вежливо мне улыбнуться, а старичок с тростью и в костюме слегка прикоснулся к светлой соломенной шляпе.
Шляпа меня доконала. Не принято в Москве носить соломенные шляпы. Даже в жару. Даже старичкам, если они еще не впали в маразм.
Еще у всех были в руках букетики. У некоторых розы, у других гвоздики и тюльпаны. И все букетики – из четного количества цветов. Куда же они направляются? Что там, на вершине холма, куда я не удосужился подняться? Кладбище? Мемориал? Усыпальница местного вождя?
Автобус очень негромко, вежливо прогудел. Водитель из-за своего стекла помахал мне рукой: «Едешь?»
Оставив сомнения, я быстро поднялся в автобус. Салон был абсолютно пуст. Видимо, все ехали до этой площадки… чтобы потом, через лес, пойти куда-то с цветами.
Я прошел по салону. Опять же все как-то немного старомодно, не характерно для мира, который на тридцать пять лет нас опережает, но при этом все уютно и хорошо – потертая, но чистая и нигде не прорванная или порезанная обивка кресел из коричневого кожзаменителя, пузатые плафоны на потолке, ярко сверкающие медные таблички: «Места для детей», «Места для инвалидов», «Места для дам в положении», «Места для уставших». Табличка про дам в положении окончательно убедила меня, что дело не в победе коммунизма на одной шестой части света. А вот табличка про места для уставших – снова заставила сомневаться.
Черт возьми, что это за мир? В тетрадке, которую я бегло пролистал перед выходом, среди пяти обитаемых миров ничего подобного не было. Земля-два – моя Земля, Земля-три – там расположен Кимгим и тысячи других городов-государств, там нет нефти и развитие техники заторможено. Земля-четыре – Антик, очень странный мир (как будто есть не странные), вот уже тысячи лет застывший на античном уровне развития – зато выработавший уровень античности до предела, до блистательного уровня, до гениальных в своей простоте механизмов, странных общественных взаимоотношений (рабство разрешено, но у рабов есть законное право на восстание, которое можно реализовать два раза в году – бунтовщикам будет выдано оружие и дана возможность начать бунт, у власти – останется возможность защищаться). Земля-восемь – жесткая теократия, какая-то извращенная, слегка болезненная версия христианства, развитые биотехнологии при подчеркнутом игнорировании электричества, власти знают про функционалов и пытаются их выслеживать. Земля-пять – мир в целом дружелюбный и симпатичный, по развитию даже опережающий Кимгим и близкий к выходу в космос, но с одной-единственной особенностью, превратившей социальный строй в хитрый ребус – сексуальное влечение у местных возникает лишь раз в году, весной, как у животных.
Так на что же я напоролся? На Аркан? Или на Землю-первую?
Я остановился у кабины водителя – со стороны пассажиров ее отделяла невысокая стеклянная перегородочка, над которой виднелась коротко стриженная голова. Водитель на меня не оглядывался, внимательно следил за дорогой. Кстати, ехали мы не вниз. Ехали мы спирально вверх по холму, медленно его огибая, – сейчас мы были где-то в районе Садового… проехали бы мимо Склифа…
На стекле, отгораживающем кабину, как я и рассчитывал, оказалось несколько табличек. Одна – медная, завода-изготовителя. Из нее следовало, что я еду в автобусе марки «ЩАЗ», выпущенном на Щукинском автомобильном заводе в 1968 году. Ничего себе, такая древность – а поддерживают в хорошем состоянии! Еще из двух листков, закрепленных в пластиковых держателях, я прочитал правила пользования автобусом (почти ничего необычного, кроме немного витиеватого тона и первой фразы: «Дорогие пассажиры! В автобусах Москвы считается хорошим тоном по возможности оплачивать свой проезд…», и рассмотрел карту-схему движения «Маршрут Памятный». Москва на ней, к сожалению, была представлена лишь фрагментом. Но теперь я знал, что нахожусь на холме подозрительно ровных очертаний – словно воткнули в землю гигантский циркуль и прочертили, пробороздили в земле половинку круга диаметром в четыре километра. Моя башня стояла совсем рядом с той точкой, где крепился бы этот циркуль. Привычные в целом московские улицы изгибались вокруг холма – будто в сетку из мягкой проволоки уронили тяжелое ядро, порвавшее и искривившее все вокруг себя. Холм был весь заштрихован зеленым и подписан «Холм Памяти».
Тут что-то произошло. Совсем недавно… я повнимательнее глянул на проносящиеся слева от автобуса деревья. Максимум полвека назад произошел катаклизм, после которого этот холм засадили деревьями и создали парк. В память жертв? Похоже.
Автобус тем временем миновал еще две обзорные площадки, на которых никого не оказалось. Водитель каждый раз поглядывал на меня, но я качал головой. Дорога, судя по карте, должна была свернуть в лес – и привести меня обратно, почти к самой башне. Там, на основании полукруга, находилась конечная точка маршрута. И, видимо, еще одна обзорная площадка, ориентированная куда-то в сторону Преображенской площади.
Все так и получилось. Автобус свернул, некоторое время мчался по дороге через парк (ветви деревьев почти смыкались над головой). Навстречу нам проехал еще один точно такой же автобус, набитый битком. Водители просигналили друг другу.
А потом автобус выскочил на обзорную площадку – большую, не чета первой, выложенную каменными плитами. Тут были и навесы от солнца, и автостоянка (два автобуса, десяток легковушек), и ресторанчик со столиками внутри и на улице, и небольшая деревянная часовенка – легкая, светлая, с сияющим позолотой крестом. И высокая стела красного гранита на самом краю обрыва рядом с кирпичными руинами какого-то маленького здания. На черной плите перед стелой пестрым красочным ворохом лежали цветы.
– Приехали, – глуша мотор, сказал водитель. – Стоянка полчаса. Если спешите – вон тот, синенький, скоро поедет.
Он улыбнулся белозубой улыбкой здорового, никогда не курившего, регулярно чистящего зубы и посещающего стоматолога человека. Мой ровесник, кажется чуть простоватым, но симпатичным человеком. На руке обручальное кольцо, за круглый циферблат спидометра заткнуто маленькое цветное фото женщины с ребенком на руках.
– Спасибо, – от души поблагодарил я. – Я тут… побуду некоторое время.
Выйдя из автобуса, я тут же двинулся к монументу… а точнее – к кирпичным руинам. Что-то они мне напоминали.
Что-то до боли знакомое.

19

Страх бывает разный. Не верьте тем, кто говорит, что страшнее всего – неведомая, непонятная, таящаяся невесть где опасность. Страшнее всего вещи зримые и грубые – холодная сталь клинка у горла, бесконечная тьма внутри пистолетного ствола, тяжелый запах навалившегося зверя, врывающаяся в горло соленая вода, отозвавшийся хрустом на шаг дощатый мостик через пропасть.
И только потом будет место для слов «я не люблю тебя» и «надо оперировать», для чего-то сопящего и ворочающегося в темноте, для кладбища в грозовую ночь, для первого прыжка с парашютом, для угроз «мы тебя еще найдем, да?».
Настоящий страх рельефен, четок и задействует тебя полностью. Ты его видишь, слышишь, обоняешь и осязаешь. Ты можешь его попробовать на вкус.
Пистолетный ствол пахнет порохом и имеет вкус железа. Треснувшая доска воняет гнилью. Натянувшаяся от страха кожа на горле шуршит, когда ее касается лезвие. Страху нужны все твои органы чувств до единого. Если у тебя есть шестое чувство – страх и его возьмет в оборот.
Так что мне еще повезло. Я стоял у монумента и смотрел на руины – до боли знакомые руины башенки. Точно такой же, как моя, прячущаяся среди деревьев метрах в ста. Даже кусочек барельефа сохранился – кролик в клетке и тянущаяся к нему детская рука. Кирпичные стены обуглены и будто оплавлены, ни одного острого угла, словно кусочек рафинада, на мгновение опущенный в кипяток.
Это была уничтоженная функция.
Я медленно перевел взгляд на стелу, на гору цветов, на черный мрамор плиты и бронзовую доску с надписью:
«Памяти Московского метеорита, упавшего на Землю 17 мая 1919 года. Вечная благодарность москвичей ученым-астрономам и лично тов. Кулику, заметившим приближение небесного тела и вовремя предупредившим горожан об опасности! Вечная память товарищам, погибшим при катаклизме!»
Чуть ниже, почему-то уже не на доске, а просто на мраморе, была еще одна надпись: отдельными бронзовыми буквами:
«ПРИ ПАДЕНИИ МОСКОВСКОГО МЕТЕОРИТА ПОГИБЛО ТРИСТА ЧЕТЫРНАДЦАТЬ МОСКВИЧЕЙ».
Нет, конечно, число немаленькое. Но по всем понятиям оно должно было быть в десятки, если не в сотни раз выше. Даже учитывая, что в девятнадцатом году это место и Москвой-то считалось весьма условно… так, дальняя окраина города. Молодец товарищ Кулик и его коллеги. Надо же, в девятнадцатом году заметить приближение метеора, вычислить точку падения, предупредить людей и уговорить их эвакуироваться… Неужели этого события было достаточно, чтобы история пошла другим путем? Чтобы Советская Россия развилась во что-то вполне цивилизованное, дружелюбное, человеческое? Почему же тогда наш метеор мимо пролетел?
– Да, – задумчиво сказали за спиной. – Пятьдесят два года прошло… не шутка.
Я кивнул, предпочитая не вступать в разговор. Но через мгновение до меня дошло.
– Сколько вы сказали? – спросил я, оборачиваясь.
За мной стоял дедок – тот самый, из автобуса, с тростью и в соломенной шляпе.
– Пятьдесят два года назад, – повторил он.
Так, понятно. Это не Аркан, увы… Это его антипод. Мир, где время отстает от нашего. Я открыл новый населенный мир.
Ура? Ура! И тут меня скрутил приступ подозрительности:
– Вы дошли сюда раньше меня? Через лес, пешком?
– Так мы же напрямки. – Старичок улыбнулся. – Пока вы кругаля в автобусе-то давали… а мы напрямки, через лес, тропочками… Я каждый месяц сюда езжу, все пути знаю. Двадцать минут – и тут.
– Каждый месяц? У вас кто-то погиб здесь?
– Господь миловал. – Старик перекрестился. – Но как все это было – помню прекрасно. Да… помню. Присядем, может быть?
Он вытянул руку с тростью, указывая на столики кафе. Странное дело, пальцем ткнуть – было бы невежливо. А тростью указать – чуть ли не изысканный жест. Может, это еще с обезьян пошло? «Не тычь пальцем, ты же предок человека и освоил орудия труда! Возьми палку!»
– Да… Но… – Я заколебался. В транспорте-то у них проезд условно бесплатный…
– Не при деньгах, молодой человек? – Старик улыбнулся. – Позвольте угостить вас кружкой пива.
Пить после прогулки и впрямь хотелось.
– Мне не совсем удобно, – промямлил я.
– Пойдемте, юноша, пойдемте. – Старик пристукнул тростью по камням. – Я вовсе не старый извращенец, норовящий познакомиться с мальчиком. И не алкоголик, травящий байки за выпивку. Ну!
Я смирился. В стариковской настойчивости было что-то одновременно комичное и трогательное. Конечно, за извращенца или алкоголика я его не принимал. А вот за любителя поговорить, рассказать о самом главном приключении в жизни…
Мы уселись под бежевым зонтиком, на ткани которого был напечатан странно знакомый очертаниями логотип: «Квас-Спас». Столик был основательный, алюминиевый, а вот стулья легкие, пластиковые, но с заботливо постеленными подушечками из яркой синтетической ткани. Подошел официант – совсем молодой парнишка. Чернокожий.
– Здравствуйте, Кир Саныч, – сказал он старику, улыбаясь. Не менее широко и дружелюбно он улыбнулся мне: – Здравствуйте.
– Добрый день, – сказал я. Парень вызывал невольную симпатию, сразу хотелось что-нибудь у него заказать.
– Здравствуй, Роман. – Старик снял шляпу, аккуратно пристроил ее на свободном стуле. Трость почему-то прислонил к столу, хотя естественно было бы повесить ее на спинку стула. – Нам, пожалуйста, по кружке пива. «Московского черного». Нет, пожалуй, юноше – «Яузского золотого», ему жарко. И к пиву как положено. Да, твоя матушка пирожки пекла?
– Уже ставит в духовку. – Негр Роман прямо-таки расцвел в улыбке.
– Матушке от меня привет, а нам – пирожки, – решил старик. Когда официант отошел, повернулся ко мне и заговорщицки произнес: – В это трудно поверить, но лучшие в Москве пирожки с капустой печет его мать. Которая капусту увидела, только в Союз приехав!
Значит, все-таки Союз…
– Удивительно, – сказал я, имея в виду вовсе не кулинарные таланты чернокожей иммигрантки.
– Давайте знакомиться, – продолжал старик. – Кирилл Александрович.
– Кирилл. Кирилл Данилович.
– Тезка! Очень приятно.
Летняя стойка с пивными кранами и высокими разноцветными стеклянными конусами – неужели сироп для газировки? – стояла перед входом в ресторанчик. Официант быстро вернулся с двумя кружками пива. Неуловимым движением обронил перед нами на столик картонные кружочки, следом опустил запотевшие кружки с пивом. Старику – чернейший портер с густой шапкой пены. Мне – золотистое, светлое, но без той нездоровой бледности, что отмечает всякие мексиканские и южноамериканские сорта.
Пиво оказалось хорошим. Прохладным, легким, без кислого привкуса.
Следом за пивом были принесены орешки нескольких сортов, тарелка с сырной нарезкой, мелкая копченая рыбешка.
– Пирожки скоро будут. – Роман приложил палец к белому берету, будто шутливо отдал честь, и удалился.
– Так вот, – отхлебывая пиво, сказал старик. – Было это в мае… слухи-то по Москве с первого числа ходили, но мало кто им верил. Сами знаете, какое это время было. Тревожно, голодно… Но восьмого мая все-таки стали людей эвакуировать. Объясняли, что упадет огромный метеорит. Народ, конечно, не шел. Не верили. За дома боялись, за скарб… – Он задумчиво посмотрел на памятник. – Там написано, что триста четырнадцать человек погибли. Врут! Это только те, кто отказные листы подписал: мол, предупреждены, эвакуироваться отказываемся. Их и засчитали. Еще, полагаю, столько же не нашли, не предупредили. Кто двери не открывал, кто прятался, ничего хорошего от властей не ждал. Да и ворья с дураками набежало… сквозь оцепление всегда просочиться можно. Квартиры грабили, веселились. Всю ночь тут костры горели, пьяные вопли были слышны, визги женские… Я в оцеплении стоял. Ох, ругались красноармейцы… мат стеной стоял. А утром ударило.
– Вы видели, как упал метеорит? – спросил я.
– Нет, конечно. Что вы, Кирилл! Был удар. Страшный удар, Спасская башня у Кремля накренилась… Земля будто море волнами ходила. Свет – ослепительный, ярче тысяч солнц. Грохот – кто от страха вопить не начал, тому барабанные перепонки порвало. Потом говорили, будто видели кто огненный шар, с неба валящийся, кто дымный след… Нет, ерунда все это. Удар, свет, грохот. Все отсюда, вот именно с этой точки, и шло. Телеграфные аппараты на пятьдесят верст вокруг погорели…
Я кивнул. Покосился на руины башни.
– Да, тут мемориал и построили, – кивнул старик. – Все было выжжено, в прах превратилось. А она – устояла. Чудеса, правда?
– Угу… – Я поднес кружку с пивом к губам, но так и замер.
Страшный удар. Земля ходит волнами. Ослепительный свет. Грохот. Электромагнитный импульс.
– Телеграфные аппараты сгорели?
– Ну да. Говорят, будто и на кораблях в Балтике радио отказало. Может, и брешут, конечно.
Я отставил кружку. Покачал головой.
– Кирилл Александрович, это не метеорит был.
– Конечно, – легко согласился старик. – Какой, к чертям собачьим, метеорит? Какой еще расчет траектории в девятнадцатом году? Термоядерный взрыв!
– Но в девятнадцатом году…
– Это здесь был девятнадцатый. А на нашей с вами Земле – пятьдесят четвертый. Тоцкие учения. С самолета сбросили сорокакилотонный ядерный заряд, но это было лишь прикрытием. Термоядерный заряд был нетранспортабельным, его собрали прямо у стен башни. – Старик кивнул в сторону обгорелых руин. – Здоровенная бандура. Тут я и понял, что пора делать ноги… А башня не выдержала. Стену смело, на миллисекунду между мирами открылся прямой проход. Весь удар туда… то есть сюда, всосало. Земля дыбом встала. Уникальный эксперимент по изменению рельефа вышел. Еще, наверное, Земле-двенадцать досталось. Но ее не жалко. Что этих пауков-то жалеть? – Старик захихикал. – Мне пауки никогда не нравились, а волосатые и здоровенные – тем более.
– Вы – тот самый таможенник, что открыл дверь в Аркан? – воскликнул я.
– Совершенно верно, молодой человек. Егоров Кирилл Александрович, бывший мастер-таможенник, бывший сотрудник госбезопасности СССР, бывший майор, бывший Герой Советского Союза. Приговорен к смертной казни за отказ провести в Аркан отряд специального назначения для ликвидации антисоветского мятежа.
– Но в Аркане время опережает наше на тридцать пять лет! Я думал… проход уничтожили, потому что узнали про развал Советского Союза, а тамо… а вы отказались закрыть сюда проход…
– Это так всем мозги запудрили? Чушь, коллега! На Земле-один время отстает. Проход уничтожили, когда Каплан пристрелила товарища Ульянова, коммунисты запаниковали, и к власти в Советской России пришло коалиционное правительство. Сталин требовал ввести в Аркан войска и ликвидировать «мятеж». Я отказался пропустить отряд. Усатого то ли кондрашка хватила, то ли кто-то из наших ликвидировал… но власть так и не успокоилась. В итоге меня сдали. Друзья-функционалы и сдали. Но я долго держался, башня практически неуничтожима. – Старик гордо улыбнулся.
– Дмитрий… один политик… он хотел узнать, как здесь живут люди… понимаете, воспользоваться Арканом как образцом для сравнения, как полигоном! Выяснить, что правильно, а что нет, принимать правильные решения…
– Кирилл, мальчик… – Старик посмотрел на меня с жалостью. – Твой политик опоздал. Полигон – наша с тобой Земля.
Меня словно током пробило. Одна за другой кусочки головоломки стали складываться в картину.
И она мне не понравилась.
Аркан. Земля-один.
Аркан и есть Земля-один.
– Все остальные обитаемые миры… тоже?
Кирилл Александрович кивнул. Глотнул пива. Сказал:
– Конечно. Моделирование работоспособных социальных моделей здесь на уровне. Тот же Антик, к примеру. Бывали?
Я покачал головой. Уточнять, что функционал я без году неделя, не хотелось.
– Ну так вот, он развивался нормально. Там эпоха Ренессанса началась, когда возникла свежая мысль: счастье человеческое – в простоте общественных отношений и технических устройств. И мир был аккуратненько опущен – назад, в античность. Довольно любопытный итог. Но все-таки не образец для подражания. Оставили для контроля. – Он вздохнул, посмотрел на часы. – Еще пива?
– Нет, спасибо.
– А я повторю с вашего позволения. – Старик махнул рукой официанту.
– Как вы меня узнали? – спросил я. – Вы же… или вы все еще функционал? Я не почувствовал.
– Самую чуточку, – просто ответил старик. – Я ведь связь с башней до конца не разорвал. Если бы ее разрушило полностью – умер бы, наверное. А уж способностей бы точно лишился! Но вот кусочек стены устоял, повезло. Так что я своих чую. Еще кое-что по малости осталось… языки чужие худо-бедно понимаю, с долголетием швах, зато никаких болезней.
Я посмотрел на тросточку.
– Это для понта. – Кирилл Александрович улыбнулся. – Да и нехорошо старичку слишком бойко прыгать. Трость – она сразу уважение вызывает, солидности придает… Так вот башню твою я почувствовал. Как только ты проход к нам открыл – сразу. Я всегда знал, что если кто-то вновь в Аркан пробьется, то снова на этом же месте. Здесь до сих пор барьер между мирами слабый. Термоядерный заряд – это не шутка, Кирилл. Ох не шутка.
– Здесь же радиация, наверное… – пробормотал я. – А все сидят спокойно…
– Нет радиации. Не бойся. Почему так случилось, я не знаю, но радиация не прошла.
Роман принес пиво. Сказал:
– Все, Кир Саныч, пирожки уже достали. Только остынут чуток.
Кирилл Александрович кивнул. Сказал мне:
– Ты задавай вопросы. Не стесняйся.
– Кирилл Александрович, функционалы вышли отсюда?
– Почему вышли? Они здесь живут. В других мирах бывают наскоками. Ну, местных привести к функции. – Он улыбнулся. – Поглядеть, как дела идут. Наблюдатели, разведчики… как хочешь, так и называй. Меня сразу вычислили, кстати. Но долгое время не контактировали, наблюдали, как я себя поведу. А мне тут понравилось. Тут ведь даже революция иначе произошла, Кирилл! Почти бескровно. Гражданской войны не было. Наша-то Земля давно использовалась для сравнения, поэтому местную революцию контролировали. Долгое время пытались Ульянова цивилизовать, даже рассказали ему кое-что, фильмы показали – что на нашей Земле творилось. Но у вождя от таких откровений совсем крышу снесло. Решил рассказать рабочим про функционалов, начать красный террор против угнетателей. Тогда его и устранили. Привязали к неудачному покушению в нашем мире, чтобы уж как-то сохранить историческую преемственность. Шлепнули. И стали переводить страну на другие рельсы… нет, от удачных идей не отказывались, отнюдь… Когда я не согласился провести сюда бойцов – это уж я потом понял, конечно, как бы их тут радушно приняли… В общем, этим я себя зарекомендовал. А когда кинулся про бомбу рассказывать… была у меня опаска, что заряд вдует в этот мир… Тут уж на меня и вышли.
– Перевербовали, – уточнил я.
– Ну… как сказать. – Кирилл Александрович поморщился. – Все мы функционалы, верно? И в гэбэ кто я был? Функционал. Человек при корочке и пистолете, с особыми возможностями и положенными по статусу благами. И таможенником стал – ничего не изменилось. Все, все мы функционалы, Кирилл. Если этот мир – лучше? Если он избавлен от прорвы ошибок и крови, если здесь Второй мировой войны не было совсем, если люди сыты и не озлоблены, если на Луне три поселка человеческих – так что же, я должен был за кремлевских вождей голову класть? Или за функционалов из вторичных миров, которые в своих болотцах плещутся?
– Но ведь та Земля – она наша родина!
– Кирилл… – Бывший таможенник с Тоцкого полигона вздохнул. – Здесь та же самая родина. Только правильная. Избавленная от ошибок. Набело написанная.
– Ну да, после таких тренировок… Революция без крови, коллективизация без голода, никаких репрессий… верно? И войны не было, и города на Луне? – Я невольно повысил голос. – А у нас Великая Отечественная столько народа сожрала, до сих пор спорят – двадцать миллионов или сорок! Черновик, да?
– Я сам воевал, Кирилл, – строго сказал старик. – Всю войну прошел.
– В СМЕРШе? – с неожиданной для самого себя досадой спросил я.
Некоторое время мы раздраженно смотрели друг на друга. Потом старик вздохнул:
– Брось ты кипятиться, мальчик. Так уж случилось, что этот мир – первичный. Потому и наблюдают за другими мирами отсюда. Кстати, человеческих миров знают не пять, а более двадцати! Не валяй дурака, тезка. Раз уж случилось чудо, раз ты сумел сюда проход открыть – значит есть в тебе хорошие задатки. И твое место тоже здесь!
– Это бесчестно, – сказал я.
– По отношению к кому? Обычный человек с Земли-два назвал бы твои возможности бесчестными! Тебя же это не смущало? Тебе ведь понравилось быть функционалом, верно? Нет, ты мне в глаза посмотри, тезка! Понравилось? – с какими-то блудливыми интонациями воскликнул старик.
Я смолчал. И в глаза смотреть не стал.
– Не думай, кстати, что у нас повсюду молочные реки с кисельными берегами, – сбавляя тон, сказал Кирилл Александрович. – Думаешь, почему так много негров вокруг? Это из наших африканских протекторатов беженцы. Всем миром помогаем. Рабства в Америке не было, предоставили Африке самой развиваться. Тоже ничего хорошего не вышло – войны, свары, расизм. Теперь отрабатываем модель постепенного вывоза и ассимиляции части африканского населения. Вывозим детей, полностью разрываем связи с социокультурной средой, воспитываем в нашем духе. Детские дома не годятся, только русские приемные семьи. Вот официант наш с семи лет в Москве. Помню, как он тут пацаненком бегал, тарелки собирал… все никак не могли отучить остатки подъедать. Родители от голода померли в Эфиопии, сам был скелетик ходячий…
Чувство опасности – резкое и тревожное – пронзило меня. Я поднял взгляд на старика. Глаза Кирилла Александровича сузились – он тоже понял свой прокол.
– Как же мама, которая капусты никогда не видела? – спросил я. – А, товарищ майор? Как там пирожки, уже позиции заняли?
– Заняли, – сухо сказал бывший майор и бывший таможенник. – Кирилл, не валяй дурака. Мне позволили держать проход открытым в качестве эксперимента. Больше этого не повторится.
– Неужели взорвете посреди Москвы термоядерный заряд?
– Изолировать твою башню можно и более простыми методами. Ну а с тобой… с тобой разберутся.
– А если я откажусь? Встану и уйду?
– Тебе не позволят, – просто ответил старик. Потянул руку к шляпе, будто собрался надеть ее.
– Не советую, мастер. Настоятельно не советую, – сказал я. – Ничего не трогайте, не вставайте, не машите руками. Не подзывайте Романа. Улыбайтесь.
– Пиво можно пить? – спросил старик, помедлив.
– Пить – можно.
Он медленно выпил пива. Уверен, мозги у него сейчас работали на полную катушку. У меня – тоже.
Если я прав… а я чувствую, что прав, то вокруг меня уже собралось и смыкается кольцо облавы. Вряд ли это те, кто был здесь до меня. А вот недавно подъехал автобус с туристами… я скосил глаза. Да, что-то среди них явный избыток молодых коротко стриженных ребят, беленьких и черненьких вперемежку. И несколько девиц тоже страдают излишней рельефностью бицепсов и плавностью движений. Еще – странновато они одеты для лета. У всех либо пиджаки через руку переброшены, либо плащи. У некоторых спортивные сумки свисают с плеч…
– Тут нет функционалов, – сказал я с облегчением. – Только спецназ. Не успели, да?
– Опомнись, мальчик, – раздраженно сказал старик. – Когда пулеметные очереди превратят тебя в фарш, никакие способности функционала не спасут!
Помедлив, я сказал:
– Счастливо оставаться, Кир Саныч.
– Ну, как знаешь, – также не сразу ответил старик.
Я встал с кружкой в руках. Разумнее всего пойти к стойке, будто мне так захотелось пива, что невмочь дожидаться официанта. А уже оттуда, от дверей ресторана, броситься за угол, перебежать дорогу, нырнуть в лес – и к башне…
Кирилл Александрович одним быстрым движением схватил свою трость. И, не вставая, крутанул ее в руке, обрушивая на меня.
Первым моим желанием было поймать, перехватить палку – и стукнуть вздорного старика в ответ! Но я уклонился. Роняя стул, нелепо взмахнув рукой с тяжелой стеклянной кружкой, успел сдвинуться на те сантиметры, что уберегли мой висок от близкого знакомства с тростью.
Трость ударила в столик – и промяла алюминиевую столешницу, будто пластилиновую.
Во мне что-то плеснуло. Прошло по венам горячей волной. Сердце тяжело ударило – и все длило, длило, длило сокращение. Наступила тишина. Воздух стал упругим и шершавым.
Я вырвал трость из рук старика. Она оказалась не просто увесистой – тяжелой. Стальная, залитая свинцом, не иначе. Привет от Ивана Поддубного.
Мир вокруг застыл. Что-то подобное было и в гостинице «Белая Роза», но не в такой, совсем не в такой степени. Официант Рома, глядя на нас, наливал красный сироп в стакан с газировкой, маленькая девочка, ожидавшая лимонад, подпрыгнула от нетерпения и желания заглянуть за прилавок – да так и повисла в воздухе, медленно парашютируя вниз. Двигался только я.
И Кирилл Александрович.
Я попытался огреть его тростью – безжалостно, с той же невозмутимой четкостью, как бил он. Не получилось – старик уклонился и сам перехватил трость у набалдашника. С неожиданным любопытством я заметил, что наши стремительные, вряд ли фиксируемые со стороны движения никак не отражаются на лицах. Мимическая мускулатура оказалась совершенно не затронутой ускорением, охватившим все тело. И лица наши, несмотря на ярость схватки, оставались доброжелательными и спокойными. Так, наверное, должны драться друг с другом роботы…
Несколько мгновений мы боролись, дергая трость через стол, но силы были равны. Его функция, пусть и полуразрушенная, была слишком близко.
Я понял это первым. И отпустил трость за мгновение до того, как и Кир Санычу пришла в голову та же мысль.
Он удержал равновесие, все-таки его реакции намного превосходили человеческие. Но погасить инерцию не смог и смешно побежал назад, держа перед собой на вытянутых руках трость. Очень удачно ему под ноги подвернулся стул, и Кирилл Александрович упал навзничь.
Продолжать драку я не собирался. Развернулся и кинулся к дороге. Пока время еще ускорено, надо этим пользоваться. Я чувствовал, что долго мое фантастическое состояние не продлится.
Спецназовцы начали реагировать. Один за другим летели на землю пиджаки и плащи, обнаруживая маленькие короткоствольные автоматы. Все это происходило очень быстро по человеческим меркам, хотя и до смешного медленно для меня.
Но гораздо больше меня насторожили несколько человек, за оружием не потянувшиеся. Они поднимали руки, прижимали их к шее, морщились будто от короткой, ожидаемой боли. Я как раз пробегал мимо, когда их ладони разжимались, роняя маленькие пластиковые шприцы. И почти тут же уколовшиеся спецназовцы начинали двигаться быстрее.
Это походило не то на кошмарный сон, не то на фильм про нашествие зомби – неповоротливых, неуклюжих, но внезапно почуявших живого человека и начавших ускоряться. Застрочил первый автомат – неспешно, с короткими паузами между выстрелами, «так-так-так». Над левым плечом прошла в небо очередь.
Плохо. Очень плохо. От пуль я не увернусь. Чудеса бывают только в кино, человеческое тело не способно двигаться с такой скоростью, чтобы соперничать с пулями.
Я метнулся в сторону кафе, решив укрыться за зданием и уходить к башне кружным путем.
Но навстречу мне выбежал чернокожий официант Роман. Именно выбежал. В одной руке он держал поднос, на котором стояли две кружки пива, в другой – длинное, расшитое на манер рушника, с цветным кантом по краям, полотенце.
– Ты не оплатил счет! – задорно выкрикнул он.
Он двигался с моей скоростью! Он тоже был функционалом!
Функционал-официант! Что такой должен уметь?
Ну, утихомиривать перебравших гостей, к примеру…
– Прочь! – Я попытался обойти его, но Роман сместился навстречу. Взмахнул рукой, жестом фокусника протянул полотенце в ручки пивных кружек. Поддернул полотенце за середину и закрутил – невиданное оружие, скрученный из полотенца жгут с двумя пивными кружками на концах. В кантик полотенца, видимо, были вшиты какие-то стержни – они встали в ручках враспорку и держали кружки. Хлопья пены и брызги окутали Романа мутной пивной радугой. Раскручивая импровизированное боло, он надвигался на меня.
Твою мать… сзади целятся два десятка автоматных стволов, а впереди переселенец из Эфиопии, готовый орудиями своего труда постоять за новую родину!
Решение было таким неожиданным и нехарактерным, что я сам не сразу осознал, что именно я выкрикнул:
– На кого руку поднял? На белого господина?
Эффект был потрясающий! Никогда, похоже, не сталкивавшийся с расизмом чернокожий паренек Рома остолбенел. Рука у него разжалась, и пивные кружки, вращаясь на полотенце, сорванным вертолетным винтом взмыли вверх. У спецназовцев, работавших сейчас на инстинктах и стимуляторах, реакция была однозначная – они принялись палить по возникшему в небе сверкающему кругу. На нас стала медленно оседать стеклянная пыль, перемешанная с пивными брызгами и рваными тряпочками. Роман так и стоял столбом, ошеломленный моими словами, когда я пробежал мимо и нырнул за угол. Вовремя – автоматы застрочили вновь, зазвенели стекла кафе, зашлепали о штукатурку пули. Идиоты – там же полно людей!
Я бросился к дороге. И обнаружил идущих навстречу детей во главе с Марианной.
Если бы я только что не обложил Романа – я бы не свернул. Продолжил бы бежать, прикрываясь зданием и чернокожими детишками. Станут стрелять вслед – не моя вина.
И если бы эти дети были белыми или хотя бы вперемежку черными, желтыми и белыми, тоже бы не свернул.
Но после выкрикнутого в адрес Романа оскорбления прикрываться толпой негритят я уже не мог. Словно это превращало послужившую оружием брань в жизненную позицию.
Я снова стал забирать влево. Выходя под удар автоматчиков, обрекая себя на лишний крюк по лесу, но оставляя бывших жителей Берега Слоновой Кости вне сектора обстрела.
Зато в этот сектор влез я.
В меня попали, когда я уже нырял под спасительное прикрытие деревьев. Пули щелкали по веткам, сыпались листья и древесная щепа, накатывал какой-то подозрительный и неприятный рев – и в этот миг что-то толкнуло меня в плечо, отозвалось – не болью, а дружеским тычком: «Давай, давай, быстрее беги!»
Я и бежал. В плече начало пульсировать, но я бежал, я все еще был ускорен, расстояние до мемориала все увеличивалось, и пули автоматчиков меня уже не доставали.
Зато в небе над лесом появились два вертолета. У меня не было времени их разглядывать, я заметил лишь серо-зеленую негражданскую расцветку – и по два огненных цветка, распускающихся на подвесках каждого вертолета.
Только бы не ракеты!
Это были скорострельные пулеметы. Не короткоствольные дуры, с которыми поперли на меня спецназовцы, а настоящие военные машинки. Где-то передо мной рухнуло деревце, чей ствол перерубили пули. За спиной кто-то стал кричать – то ли со страха, то ли раненный шальной пулей.
Я попытался бежать быстрее, но это уже было не в моих силах. Наверное, мышцы оторвались бы от костей, попытайся организм выполнить приказ.
Вторая пуля перебила мне ногу, когда башня была метрах в десяти. Голень хрустнула и словно взорвалась фонтаном крови. Я взвыл от боли, упал, покатился вниз по склону. Башня рядом. Башня спасет. Ее можно уничтожить только термоядерным взрывом.
Еще две очереди прошли мимо. Вертолеты зависли, молотя в мою сторону нескончаемо длинными очередями. К ним спешил третий, так спешил, что начал стрелять с расстояния километра в два и на удивление удачно – несколько пуль ударили в кирпич над моей головой. Я услышал мягкое шлепанье, с которым плоские свинцовые лепешки отскакивали от кирпичной стены.
Я уже открывал дверь, привстав на коленях и волоча перебитую ногу, когда в меня вошла третья пуля. Куда-то в поясницу, аккуратно посередине спины, дробя позвонки, разрывая кишечник и мочевой пузырь, перемешивая все содержимое малого таза в кисель из крови и дерьма. Боль плеснула по позвоночнику огненной рекой и исчезла, будто где-то внутри меня перегорели, не выдерживая нагрузки, предохранители. И сразу же пропало ускорение – размеренный такт пулеметных очередей слился в стрекот взбесившейся швейной машинки. Ноги онемели. Я ничего не чувствовал – только руки еще едва-едва шевелились.
На руках я и вполз в башню, оставляя за собой кровавый след и куски собственной плоти. Последним усилием толкнул дверь, она мягко закрылась. Надо ли закрывать засов? Или он только для видимости, а башня охраняет проход сама?
Не знаю. И знать не хочу. Мне все равно его не закрыть.
Потому что я умираю.

20

Каждый нормальный человек знает, что болеть – это плохо. Даже банальный грипп – это дурманящая температура, головная боль, резь в глазах, ноющие мышцы, противный кашель.
Но, впрочем, можно посмотреть и с другой стороны.
Давайте возьмем для примера именно грипп.
Холодный, противный день между осенью и зимой. На дорогах – каша из грязи, снега и воды. В небе – серая дрянь. На работе – аврал (как вариант: в школе контрольная, а в институте – сопромат). Вы просыпаетесь, с омерзением понимая, что вам предстоит долгий, гадкий, тяжелый день. Встаете, но чувствуете, что вас знобит, нос не дышит, а голова тяжелая. После короткого разговора с женой или мамой вы решаете измерить температуру.
Тридцать семь и пять. Ого! Выше возможных погрешностей. Но по здравому размышлению вы решаете измерить температуру повторно. Тридцать семь и семь!
Все понятно, у вас грипп. Конечно, врачи назовут его ОРВИ, поскольку эпидемия гриппа не объявлена, а не объявлена она по причине финансовой невыгодности для государства. Не важно, лечение все равно одно. Вы с некоторым трудом дозваниваетесь до поликлиники, потом до работы (если ходить на работу вам еще рано, то мама звонит в школу) и сообщаете, невольно приглушая голос и делая его максимально скорбным, что вас свалил грипп. Потом приходит задерганная докторша, не снимая сапог, проходит к вашей разобранной постели, невнимательно выслушивает, смотрит на термометр и задает риторические вопросы. Через час вы, закутавшись в теплый халат и сочувствие домашних, сидите в кресле перед телевизором и смотрите какой-нибудь старый боевик или мультик. Вам регулярно приносят горячий чай с медом, лимоном и вареньем. Спрашивают, какое блюдо соизволит пропихнуть в себя ваш страдающий организм. Нежно трогают лоб холодной ладонью. Бегают в аптеку и приносят аспирин (шипучий или в таблетках?), витамины в радостных цветных коробочках, а заодно еще тягучий, неспешный детектив Рекса Стаута. Вы досматриваете мультики, принимаете лекарства, улыбаетесь жене (или маме) улыбкой умирающего на амбразуре вражеского дота бойца и идете в кровать – читать о ленивом толстом сыщике и его бойком подтянутом помощнике. А за окном мерзость, гадость, сырость, Бог репетирует следующий потоп, мокрые люди гавкают друг на друга и занимаются всякой ерундой.
Какая это хорошая вещь – грипп, если его правильно пережить!
Конечно, если вы уже не на попечении мамы, а женой или подругой не обзавелись, то все не так безоблачно. Но тут уж вы сами виноваты, и нечего ругать несчастные вирусы!
Совсем другое дело, когда вы умираете.
Страшна не боль. Рано или поздно она уходит – либо ее убивают лекарства, либо для нее не остается больше места. Страшно остаться один на один с вечностью, с падением в темную пустоту. Мир то сжимается в точку, имя которой – ты, то взрывается бесконечным пространством, не безжалостным и не злым, но абсолютно равнодушным. Ты никто, и место твое – нигде. Ты можешь верить в Бога, можешь не бояться смерти, смеяться над ней и паясничать. Но когда дыхание вечного ничто касается твоих губ, ты замолкаешь. Смерть тоже не жестока и не страшна. Она лишь открывает двери, за которыми ничего нет.
И ты делаешь этот шаг.
В одиночестве. Всегда в одиночестве.
Я то уплывал в черный океан, то выплывал к берегам реальности. В реальности было хуже. Боль держалась где-то рядом, она не ощущалась, как не ощущается скорость реактивного самолета при взгляде на далекую землю, но подобно далекой земле – тянула к себе. Пол плясал и кружился подо мной, винтовая лестница штопором вкручивалась в начинку башни.
Меня нельзя убить. Никак нельзя. Феликс говорил, что в своей функции я неуязвим. А я уже дома, я уже в башне, я таможенник…
Почему именно таможенник?
Дурацкая мысль перед смертью. Но она стала тем кусочком жизни, за который я судорожно уцепился. Почему именно таможенник? Кто выбрал мне эту судьбу – и зачем?
Я не хочу умирать, не зная ответ. Я не собираюсь никому мстить. Я не могу все исправить и всех победить. Но я хотя бы хочу знать свою судьбу. Я должен выжить.
«Не получится», – шепнула темнота. «Не страдай. Закрой глаза. Скажи себе – „я умираю“. Скажи и закрой глаза. Все это не важно. Все это осталось в прошлой жизни. Все это осталось в жизни. Усни».
– Хрен там… – просипел я, глядя на вращающуюся винтом, расплывающуюся лестницу. – Хренушки.
Сердце стучит. Легкие дышат. Мозг не умер.
Я в своей функции. Я при исполнении. Меня так просто не убьешь. Не знаю, как все это работает, но если раны заживают бесследно, то заживет и эта рана.
Кровотечение должно прекратиться. Первое – перестать терять кровь. Все, что уже выплеснулось в брюшную полость… все надо очистить. Кровь и лимфу всосать через слизистые, очистить и запустить в большой круг кровообращения. Ошметки тканей, содержимое кишечника… все это удалить. Позвонки должны восстановиться. Спинной мозг – срастись. Кишечник – восстановить целостность. Мочевой пузырь – вырасти заново. Почки – регенерировать.
Где-то во мне мерзким хихикающим смехом зашелся в истерике умный мальчик Кирилл, папа которого работал врачом. Темнота ему одобрительно кивнула.
Да, я все понимаю. Ткани человеческого тела плохо регенерируют. А с такой скоростью, чтобы опередить разгорающийся во мне сепсис, не регенерирует вообще ничто.
Но я же функционал. Я почти военный. Таможенник должен быть готов вступить в схватку, получить очередь в упор и вернуться на рабочее место.
Значит, я должен справиться.
Потолок закрутился быстрее, в животе нарастал жар – и я позволил себе нырнуть в спасительные темные воды забвения.
В следующий раз я очнулся от жажды.
Бешено колотилось сердце. Тело пылало. В животе пульсировала боль. Отвратительная вонь забивала дыхание.
Но по сравнению с жаждой все это было мелочью.
Пить. Шипящую минералку. Горячий чай с лимоном. Холодный кисленький квас. Нет, это все полумеры… Ртом припасть к трубе, отвернуть холодный кран и глотать прохладную, железом и затхлостью пахнущую воду. Опустить лицо в лужу, глотать стоялую теплую грязную жижу, ногами отпихивая всех конкурирующих братцев Иванушек…
Вода есть на втором этаже. На столе. И на третьем – много воды на кухне, в ванной…
Только жажда могла заставить меня сдвинуться с места. Я лежал ничком, это было уже хорошо. Выбросив вперед руки, я попытался подтянуть тело. Не получалось. Запекшаяся кровь присохла к полу. Я снова попробовал потащить себя вперед и непроизвольно попробовал упереться ногами.
Ноги шевельнулись. Даже перебитая нога… я скосил глаза – ниже грязной, перепачканной штанины шорт виднелась розовая кожа, окаймленная корочкой запекшейся крови.
У меня получается!
Вот только мне нужна вода. Я не просто умираю от жажды – вдруг совершенно отчетливо мне стало ясно, что организм нуждается в воде, чтобы восстановиться и вывести из тела продукты распада тканей. Еще час-два без воды – и я умру. Наполовину исцеленный, с закрывшимися ранами и восстановившимися органами. Умру от жажды.
До лестницы я дополз минут за десять. Царапая ногтями пол, упираясь подбородком, слегка отталкиваясь ногами – дополз. Уткнулся макушкой в ступеньку.
И понял, что по лестнице взобраться не смогу. Никак.
Меня охватило отчаяние, подобное отчаянию пловца, тонущему в метре от спасительного пирса. Я несколько раз пытался забросить голову на ступеньку. Бесполезно. Тело сделало все, что могло.
Вода. Она совсем рядом. Два этажа – и полным-полно воды. Но я до нее добраться не могу.
Как известно, если Магомет не в силах дойти до горы, то гора должна прийти к Магомету. В случае с водой это куда проще.
Я посмотрел вверх. Что бы ни представляла собой башня, но внутри нее есть провода, трубы, лестницы. Труба может лопнуть – и вода потечет вниз.
Труба должна лопнуть.
Я не пытался сделать это усилием воли, словно полоумный экстрасенс, демонстрирующий свои несуществующие способности. Я не отдавал мысленных команд – это было бы глупо. Я лежал под лестницей и ждал, когда на третьем этаже лопнут трубы и потоки воды хлынут вниз, радостно стекая по ступенькам. Несколько раз я терял сознание, видимо, на какие-то секунды или минуты.
А потом раздался шум, и по ступенькам заструилась вода.
Конечно же, я не ждал, пока пройдет первая, смывающая грязь с пола вода. Меня бы не смутил даже грязный дворовый пес, задравший лапу на пролет выше, меня бы не смутила подтекающая канистра бензина или плывущие в воде отбросы.
Я прижался щекой к ступеньке и глотал, глотал текущие прямо в рот тонкие струйки. Я пил, пил и пил. Вода омывала мое тело, растекалась по полу. Я глотал воду, впадал в забытье, снова пил. Меня трясло от озноба, внутри меня будто печь пылала – и я пил, заливая этот адский огонь. Один раз меня вырвало, и я сделал перерыв на несколько минут. Несколько раз я обмочился и обделался прямо в одежде и в воде.
Плевать. Организм вышвыривал из себя уничтоженные ткани, и я не собирался ему мешать. Дерьмо лучше бесконечной тишины, что ждала за порогом. А вода все текла и текла, обмывая мое измученное тело и загаженный пол. Жар внутри медленно спадал.
Я разделся прямо так, лежа на полу. Ногой отпихнул от себя грязную одежду. Медленно пополз на четвереньках вверх по лестнице. Меня шатало даже при таком передвижении, но я уже был способен двигаться.
На втором этаже я сделал перерыв и сожрал все, что нашел на столе, – оплывшие кусочки шоколада, засохшую колбасу и сыр. После этого мне уже хватило сил для рывка на третий этаж, в кухню.
Сахар, шоколад, колбаса. Сгущенное молоко! Я вспорол банку подаренным Василисой кинжалом. Надо будет сказать ей спасибо…
Потом я лег прямо у стола на пол и проспал еще несколько часов. В моем организме что-то продолжало срастаться и восстанавливаться, но это уже могло произойти без моего участия.
Это и впрямь трудно – убить функционала.
Я решил, что отныне буду держать на первом этаже, у каждой двери, по большой бутылке с минеральной водой.
* * *
Из окна Аркан выглядел как раньше. Только проплешины в листве деревьев, посеченных пулеметными очередями, только свежие белые раны на стволах. Я поморщился, потер живот. Там тоже виднелась белая отметина – пятно незагорелой кожи с раскрытую ладонь размером. Тут была дырка…
Как я ни всматривался, но так и не смог заметить ничего подозрительного. Даже птицы снова пели.
Я поднял руки, положил их на окно. А потом резко развел, будто открывал створки.
У кого-то из таившихся в лесу снайперов нервы не выдержали. Раздался тихий «чмок», будто робкий юноша первый раз в жизни поцеловал девочку. По стеклу медленно сползла свинцовая блямба, из которой торчал стальной стержень. С каким-то отстраненным любопытством я посмотрел на пулю, потом показал невидимому стрелку средний палец. Интересно, тут этот жест в ходу?
В стекло шлепнула еще одна пуля. В ходу.
Я пожал плечами и закрыл ставни. Что ж, в Аркан мне путь заказан. Разве что с боем пробиваться? Под покровом ночи, с прибором ночного видения, обвешавшись оружием… Ерунда. На месте жителей Земли-один я бы первым делом установил у дверей башни мины, желательно – с дистанционным управлением, и посадил несколько человек дежурить у кнопки взрывателя. Впрочем, несколько крупнокалиберных пулеметов, пристрелянных к двери, тоже вполне справятся.
Самое странное, что обо всех этих минах-пулеметах я думал совершенно спокойно. И никаких мыслей о мести тоже не возникало. Что-то во мне изменилось. Я больше не собирался геройствовать и бороться. Единственное, чего мне хотелось, – это держаться от Аркана подальше.
Пуля производит удивительные изменения в голове, даже если она попадает в задницу.
Отправившись в ванную комнату, я набрал полное ведро воды. Отстиранная одежда уже сохла. К счастью, не пришлось чинить трубу – спасительная течь закрылась сама собой. Вооружившись тряпкой, совсем недавно бывшей новенькой рубашкой, я принялся мыть пол на первом этаже. Грязную воду недолго думая я выплескивал в Нирвану – слишком уж чистенький мир.
Больше всего на свете я не люблю два вида домашней работы – это мыть полы и гладить одежду. Но если вопрос глажки можно окончательно решить, перейдя на джинсы и свитера, то от мытья полов избавит лишь домработница. Или жена.
Я как раз вымыл пол в первый раз и стоял с тряпкой в руках, размышляя, не пройтись ли еще разок, начисто, когда постучали в дверь. Со стороны Земли-семнадцать, Заповедника.
С одной стороны, я знал, что там только Котя и Иллан. А вот с другой… что, если функционалы с Земли-один забросили группу убийц в Заповедник через другую таможню?
Подойдя к двери, я прислушался. Тихо. Жалко, глазка нет… может, подняться на второй этаж?
– Кто там? – спросил я.
– Враги! – раздраженно отозвался Котя. – Кирилл, ты чего?
Подумав секунду, я спросил:
– Про что был твой рассказец? Ну, в который ты вставил записку для памяти?
Некоторое время Котя молчал. Потом грустно спросил:
– Ну… ты чего… я ж не один.
– Про что был рассказ?
– Про обучение спорту! – гаркнул Котя. – Про упражнения на гибкость!
Я открыл дверь.
За спиной Коти стояла Иллан. Оба выглядели так, как и должны выглядеть два горожанина после проведенных на дикой природе суток: мятые, грязноватые и усталые.
Котя сделал мне страшные глаза, словно юноша, чьи родители предались сентиментальным воспоминаниям «как же ты вырос, а ведь совсем недавно писался в постель» при впервые приведенной в дом девушке.
– Точно! – сказал я. – Ты для «Спорт-экспресса» статью писал… Ну, проходите.
Котя юркнул в башню. Подозрительно и напряженно глядящая на меня Иллан прошла следом.
– Чистоту наводишь? – спросил Котя, окидывая взглядом свежевымытый пол и тряпку в моей руке. – Ну надо же!
Иллан, как мне показалось, тоже глянула с уважением. Ничто так не радует женщин, как мужчина, занятый уборкой в доме.
– Пришлось, – коротко сказал я. Поддернул трусы – уборкой я занимался полуголым. – Сейчас приду…
– Подожди, – неожиданно сказала Иллан. – Постой…
Она смотрела мне на живот. Потом обошла кругом, словно вокруг новогодней елки. Присела и потрогала голень.
Я терпеливо ждал.
– Из автомата? – спросила Иллан, глядя на меня снизу вверх.
– Пулемет.
– Ты… – Она встала, с подозрением посмотрела мне в глаза. – Это ведь не у нас, да?.. Ты открыл еще одну дверь? Куда?
– Туда.
– Дурак! Дурак, дурак, дурак! – Ее лицо исказилось от обиды. – Мы же все проработали… у нас был план… нам нужен был только выход на Землю-один! А ты поперся… все? Выход под наблюдением?
Я кивнул.
– Скорее всего зальют башню бетоном, – горько сказала Иллан. – Ну и датчики, мины… все по полной программе. Говорят, однажды такое уже делали… Ну почему ты поперся в этот мир? Почему не дождался нас? Считал себя самым крутым?
– Почему ты не подошла к нам, когда мы вышли в Кимгиме? – спросил я. – Почему не рассказала все, что знаешь, – про функционалов, про Землю-один? Зачем этот налет с дубьем и ножами? Считала себя самой крутой?
Котя тревожно переводил взгляд с Иллан на меня и обратно.
– Ты прав. – Иллан вздохнула. – Извини. Претензии… не по адресу. Могу я привести себя в порядок?
– А?
– Ванной комнатой воспользоваться.
– Да, конечно. Наверх.
Иллан на мгновение коснулась руки Коти и двинулась вверх по лестнице. Я посмотрел на блаженное выражение Котиного лица и спросил вполголоса:
– Ну что? Баба или дама?
– Ее зовут Иллан, – коротко ответил Котя.
Я посмотрел на него – и не нашелся, что сказать.

– Вначале у меня тоже был щенячий восторг, – сказала Иллан.
Мы ужинали. Во всяком случае, и в Москве, и в Кимгиме день клонился к закату, так что нашу трапезу стоило назвать ужином. К моему удивлению, Иллан ухитрилась сделать из моих холостяцких запасов почти домашнюю еду – только сгоняла Котю в Москву за картошкой и мороженой курицей. На первое была лапша, на второе – жареная картошка с луком и тушенкой. Конечно, это не могло сравниться с яствами в ресторане у Феликса. Но честное слово, я бы не променял этот ужин на самую роскошную обжираловку.
– Я хотела стать врачом, – рассказывала Иллан. – Ну… мечта была. Я работала сиделкой, зубрила учебники… хотела поступить в медицинскую академию Ангвара… это примерно где ваш Стокгольм, очень престижное место. Там дорого очень, у меня не было таких денег, надо было хорошо сдать экзамены, тогда я получала стипендию и право на бесплатное обучение… – Она помолчала. – Думаю, я бы поступила. Но однажды пришла на работу – а там другая девушка сидит. Меня клиенты не узнают… я решила, что хотят выгнать, не заплатив, оскорбилась… скандал устроила. Потом меня забыли друзья.
– Потом родные, – кивнул я.
– Я сирота, – коротко ответила Иллан. – Отец был биолог, мать он привез с Востока, совсем еще девчонкой… говорил, что пришлось жениться, чтобы не посадили на бамбуковый кол… Он смеялся, на самом деле он очень любил мать. Потом они вместе ездили… в Африку, в Азию… не вернулись из Индии… есть у вас такой остров, да? Нет, Индонезия! Не вернулись. Я росла с бабушкой, но она уже умерла. Никаких родных не осталось.
– Извини, – пробормотал я.
– Мне вначале очень понравилось, – продолжала Иллан. – Нет, я не дурочка, я понимала, что функционалов слишком мало, чтобы открываться людям и жить как хочется. Я решила, что у меня будет своя клиника. Она даже появилась, правда. Не очень большая, но хорошая. Я думала, что стану лечить – и функционалов, хотя это редко требуется, и обычных людей. Ко мне будут приезжать со всего мира. Я, конечно, не смогу всем помочь. Но буду стараться… Потом я задумалась. Знаете, Кирилл, так не бывает… функционалы-акушеры утверждают, что лишь помогают нам родиться… но так не бывает в природе. – Она улыбнулась. – Родам все-таки предшествует зачатие. Должна быть какая-то сила, превращающая нас в функционалов. Должна быть логика – почему именно мы. Должна быть цель…
– Масса вещей совершается без всякой цели, – сказал я. – Вирус гриппа тоже людей случайно поражает.
– Отнюдь. – Иллан усмехнулась. – Вирус выбирает людей со слабым иммунитетом… Я вначале тоже так думала – что у нас предрасположенность. Это как в бульварных книжках – жил себе обычный человек, ничего толком не умел, вдруг бац – и превратился в супергероя. У вас таких книжек много. У нас тоже есть.
– Потому что всем хочется «бац – и супергерой», – сказал я.
– Но так не бывает. – Иллан развела руками. – На самом-то деле ничего даром не дается. Ты накачал мышцы, но перегрузил организм, посадил сердце, потерял то время, которое мог потратить на образование, на чтение книг, на посещение музеев и путешествия. Ты стал великим ученым – но отъел пузо, заработал одышку, геморрой и близорукость. А у нас – все радости сразу. Сильные, умные, почти бессмертные, раны зарастают… Кроме поводка – никаких ограничений.
– Поводок? А… ну да.
– Мне все это не понравилось, – продолжала Иллан. – Я стала спрашивать. Феликса. Цая. Кариту. Они самые авторитетные у нас, в Кимгиме. Ходила в ваш мир, в Антик. Все сравнивала, пыталась найти закономерность. Мне стали намекать, что я занимаюсь глупостями. Что раз я доктор, то должна сидеть в больнице и ждать пациентов. То Цай скандал устроит – его, дескать, в схватке покалечили, а меня на месте не было… Словно его можно покалечить, полицейского…
– И ты что-то поняла? – спросил я. – Нашла закономерность? Кто мы и почему мы такие?
Иллан покачала головой.
– Нет. Не вышло. Ко мне попал… бывший функционал. Часть способностей остается, самая капелька… он меня почувствовал. Он умирал. Цай пытался убить его, но он как-то исхитрился и ушел, он сам был бывшим полицейским. Его звали Петрид, он был из Антика…

Его звали Петрид, и он родился в мире, который функционалы называли Антик. Это был мир застывшей Утопии – утопии Мора и Кампанеллы, той самой, где самый бедный крестьянин имеет не менее трех рабов. И этот мир, способный вызвать истерику у социолога, существовал, развивался – но очень своеобразно, колонизировал Америку и Африку, хотя так и не дотянулся до Австралии, спокойно дремлющей в своем вечном каменном веке.
Он был рабом, позже, приняв участие в удачном восстании, получил права свободного гражданина и стал преуспевающим землевладельцем. В сорок лет он превратился в функционала.
А через пять лет убил таможенника и ушел в Кимгим, разорвав связь со своей функцией. Его преследовали, он был уже изувечен, когда наткнулся на Иллан. И та попыталась его спасти. Иллан умела многое, хотя техника в ее операционной и заставила бы усмехнуться земного хирурга. Она сшила порванную печень, удалила поврежденную селезенку – у бывших функционалов способности к регенерации исчезали начисто. Порой Петрид приходил в сознание и говорил с ней. Он понимал, что умирает, не верил, что его спасут, но все время хихикал и нес какую-то чушь. Про функционалов, которые таскают каштаны из огня, про самый первый мир, про то, что их всех обманули, что он должен был быть императором или поэтом, про несовершенство мира, всех миров, которые изувечены, словно доброе дерево рукой неумелого садовника. Иллан не могла понять, бредит он или действительно что-то знает. Она работала, пытаясь спасти ускользающую жизнь, – и говорила с ним, одновременно и пытаясь что-то выяснить, и удерживая Петрида в сознании.
Потом пришел Цай.
Иллан крикнула ему, чтобы он не мешал. Цай пожал плечами, отшвырнул ее в сторону, принадлежащим Иллан скальпелем перерезал Петриду горло и спокойно удалился. Иллан пыталась помешать, но даже в своей функции она была бессильна против полицейского. Убивать и драться – это было совсем не ее работой.
С этого дня она стала тренироваться. Вопреки вложенным в нее умениям Иллан училась сражаться. Она брала уроки рукопашного боя и каратэ, посещала фехтовальные секции и тиры. Это заметили. Вначале смеялись. Потом стали журить. А в конце потребовали прекратить неподобающее поведение. Подвергли остракизму в воспитательно-познавательных целях, как выразился Феликс.
Кончилось тем, что Цай пришел к ней и стал избивать. Нет, скорее всего он не собирался убивать – всего лишь проводил воспитательную беседу. Но его ждал сюрприз. Иллан была готова к такому повороту событий и заманила полицейского в ловушку. Два выстрела из дробовика в лицо его остановили.
– Я его застала врасплох, – сказала Иллан. – И, наверное, могла убить. Он был ослеплен, глаза вытекли, все лицо превратилось в кровавое месиво. Только перезарядить дробовик и… Но я не смогла. Тогда я была жалостливой дурой. Выстрелила еще по коленям, чтобы не смог догнать. И ушла. Прервала связь со своей функцией. Уехала в город, где – знала совершенно точно – нет функционалов. Стала жить и работать там. Сто километров от Кимгима… мне это казалось надежной защитой. Но я все-таки не собиралась вечно прятаться. Мне повезло, я спасла от смерти парнишку, предводителя местной молодежной банды. Ничего серьезного, хулиганы малолетние. Конечно, рано или поздно они могли бы превратиться в настоящих бандитов. Но я им этого не дала. Рассказала про функционалов. Убедила, что все это правда. Они решили, что бороться с неуязвимыми функционалами – куда веселее, чем бить друг другу физиономии и подворовывать грузы в порту…
– Мне очень жаль, – сказал я. – Но вы мне выбора не оставили.
– Я виновата, – признала Иллан. – Я… я заразилась их методом решения проблем. Мы стали нападать на функционалов. Пытались захватить тех, кто знал правду о первой Земле, о тех, кто управляет функционалами и создает их из обычных людей.
– Как говорил товарищ Ленин товарищу Сталину – экспроприации и бандитизм без знания классовой борьбы нам не помогут, – сказал я.
– А он так говорил? – удивился Котя.
– Ну… что-то подобное, наверное, говорил. Согласно коммунистической мифологии.
Иллан кашлянула. Видимо, ее не интересовали мифы прошлого.
– Расскажи про Землю-один, – попросила она. – На тебя напали? Как это случилось? Почему?
– Земля-один – это Аркан, – сказал я. – Мир, в котором, как считалось, время опережает наше на тридцать пять лет. Только это все неправда…

21

Враги становятся друзьями куда реже, чем друзья – врагами.
Это закон природы. Все на свете стремится от сложного к простому. Живое умирает, скалы рассыпаются в песок, узорчатые снежинки тают и превращаются в капли воды. Огонь за минуты пожирает дерево, которое росло десятки лет. Флакон с кислотой в руках маньяка за три секунды растворяет краски на картине, которой художник отдал половину жизни. Пуля в одну секунду обрывает жизнь мальчишки, которого мать растила девять месяцев и еще восемнадцать лет. Одно-единственное слово не успевает еще отзвучать, превращает старых друзей в заклятых врагов. Астероид, чей путь пересекается с орбитой планеты, губит все живое; вспыхнувшая сверхновой звезда сжигает свои планеты; материя и энергия неумолимо разбегаются в пространстве, превращая живую и цветущую Вселенную в неподвижное ничто.
Распад, разрушение, смерть – это очень простые действия. Только жизнь противится простоте, восстает вопреки законам природы. Не замечая смерти и тлена, растут травы и звери. Забывая о смерти и тлене, живут люди. И вопреки простым и удобным законам природы люди создают свои отношения – куда более сложные, чем все придуманные человеком машины и механизмы. Что такое двигатель внутреннего сгорания по сравнению с огнем человеческой страсти? Какой фотоаппарат запечатлеет восход солнца лучше кисти художника и слов поэта? Разве взрыв ядерной бомбы разрушительнее ярости Чингисхана или безумия Гитлера?
Человеку свойственно противостоять разрушению. Сам смысл человеческого существования состоит в этой вечной, яростной борьбе, которую невозможно выиграть – но в которой нельзя и уступить.
И все-таки это очень трудно – стать другом для бывшего врага. Еще труднее самому считать его другом.

Я рассказал Иллан все, что узнал сам. Начал с политика и его просьбы найти Аркан. Коротко рассказал про выход в Нирвану – вначале Иллан слушала без интереса, заволновалась лишь когда речь зашла о Насте. Но все-таки Земля-один интересовала ее куда больше.
– Как мы и думали, – сказала она, выслушав до конца. – Должны были быть те, кому это выгодно. Всегда есть те, кому выгодно!
У меня было несколько другое мнение: всегда есть только дураки. Но я не стал спорить.
– И что ты собираешься делать, таможенник? – спросила Иллан. – Ты уже думал об этом?
Да, конечно же, я думал…
– Только не открытая война! И не партизанщина… Иллан, мы должны все рассказать другим функционалам. Объяснить, что наши миры – площадка чужих экспериментов.
Иллан поморщилась.
– Да? Чем это поможет?
– Вместе мы способны противостоять функционалам с Земли-один. У нас те же самые возможности.
– Нет, не те же. Они умеют превращать людей в функционалов.
– Разве что это. Но наши миры для них любопытны только как экспериментальные объекты. Тот же Антик, к примеру. Там они экспериментируют с общественным строем, включающим в себя рабство. Верно? Если эта возможность исчезнет, мир будет для них неинтересен. У вас их интересует отсутствие крупных государств…
– Еще им интересен технический прогресс. В Антике он остановлен на уровне механизмов. В Тверди – это где церковь правит – весь упор на биологические исследования.
– Вот! – Я кивнул. – Для этого, по сути, таможня и нужна. Чтобы из мира в мир не перемещали запрещенные технические устройства. Если дать Антику паровые машины и железную дорогу, вашему миру – электронику и двигатели внутреннего сгорания…
– Не дашь, у нас нет нефти.
– Хорошо, пускай только электронику и электродвигатели. Все равно, если нарушить чистоту эксперимента, если миры начнут меняться – они перестанут приносить пользу Земле-один. Им придется оставить нас в покое. Искать другие объекты для изучения.
– Ты уверен, что они их именно ищут? – спросила Иллан. – А вдруг они нас создают?
Я поежился. Помотал головой:
– Уверен. Как можно создать мир без нефти? Вмешаться в геологические процессы миллион лет назад? Не умеют они во времени путешествовать. Да если бы даже и умели – горы им не сдвинуть, атмосферу не изменить. Они ищут, Иллан. Наверное, их таможенники лучше себя контролируют, находят миры по заказу. Или их очень много, потому попадается гораздо больше миров. Кирилл Александрович проговорился, они знают гораздо больше обитаемых миров, чем мы.
– То есть ты предлагаешь смешать технологии разных миров?
– Нарушить чистоту эксперимента. – Я ухмыльнулся. – Представь, что ты занята химическими опытами. У тебя на спиртовках тихонечко греются и кипят чистые растворы. И вдруг кто-то подходит и понемногу смешивает жидкости из пяти пробирок. А?
– Во-первых, какая-нибудь пробирка может и взорваться, – сказала Иллан. – А во-вторых, химик после этого выльет испорченные растворы и вымоет пробирки.
Наступила тишина.
– Откуда у них такие возможности? – тихо спросил Котя. Он был совершенно подавлен. – Что ж они… ядерную войну у нас развяжут?
Я пожал плечами.
– Почему бы и нет? Откуда мы знаем, насколько они контролируют политиков? Кто-то может и согласиться – развязать войну и получить за это убежище в другом мире, на Земле-один.
Иллан вздохнула. Сказала:
– Ты не думай, Кирилл, что я против твоего плана. В нем что-то есть. Но в одиночку ты ничего не сделаешь. Надо, чтобы большинство функционалов тебя поддержали. Начали войну против Земли-один.
– Думаешь, не начнут?
– А зачем им это, Кирилл? Это ведь в первую очередь потрясение – для всех миров. Кому хочется, чтобы налаженная жизнь рухнула и вокруг все забурлило? Только тем, кому нечего терять. А функционалам есть, что терять. Еще как есть.
– Но это же обидно – быть подопытным кроликом!
Первый раз Иллан взглянула на меня с симпатией:
– Верно. Я тоже так считаю. Но большинство, боюсь, догадываются. И ничего, терпят.
– Хорошо, – кивнул я. – А ты что предлагаешь? У тебя есть план?
Секунду мне казалось, что она что-то скажет. Но Иллан только покачала головой.
– Я пойду к Феликсу, – сказал я.
– Это не поможет. Я же рассказывала…
– Он не знал про Землю-один.
– Уверен?
Я подумал и вынужден был признать, что уверенности у меня нет.
– Вначале я поговорю со всеми другими функционалами, – неуверенно предложил я. – Они меня поддержат, тогда мы пойдем к Феликсу…
– С чего ты взял, что тебя, новичка, поддержат? Феликс – человек авторитетный, уважаемый…
– Ну да, кормит всех вкусно.
– И это тоже. Но если ты начнешь будоражить народ, тебе точно не поверят. А Феликс обидится.
– Тогда я иду к нему.
– Ну и дурак! Что, если он сам с Земли-один? Если он контролирует все в Кимгиме?
Тревожно глядящий на нас Котя встал:
– Стоп! Стоп, стоп! Только не ссорьтесь! У вас же одна цель, помните? Прекратить вмешательство в нашу жизнь…
– Мы не ссоримся. – Иллан сразу сбавила тон. К своему глубочайшему удивлению я понял, что Котино обаяние действует на нее так же хорошо, как на приехавшую из провинции семнадцатилетнюю студентку. – Но ты пойми, Котя…
– Ничего не хочу понимать! Если мы переругаемся, то ничего хорошего от этого не будет! – Котя гордо вскинул голову, блеснув очками. Голос его приобрел прямо-таки менторские интонации: – Прежде всего надо подумать. Взвесить все «за» и «против» каждого решения. Поговорить с функционалами неформально! А уж потом идти на разговоры с Феликсом и устраивать партизанские игрища!
– Согласен, – сказал я с облегчением. Больше всего мне не хотелось, чтобы кто-то обосновал необходимость немедленно начинать военные действия. Мне очень не понравилось умирать.
Иллан неохотно кивнула.
– Кирилл, ты бы отдохнул, – продолжал Котя. – Пришел в себя. Поработай таможенником, в конце-то концов! К тебе небось постоянно в дверь ломятся, а ты по чужим мирам шастаешь!
– Мне надо изучить свое окружение, – парировал я. – Так что это профессиональная необходимость.
– И все равно нам нужно взять какой-то тайм-аут, – сказал Котя. – Прийти в себя. Мы с Иллан собираемся пойти ко мне и несколько дней передохнуть. Обещаешь, что ничего пока не будешь предпринимать?
Я посмотрел на них и сдержал ехидную реплику.
– Обещаю.

К вечеру пошли посетители.
Трое мужчин из Москвы поочередно отправились в Кимгим. Двоих я не знал, один был популярным тележурналистом. Еще одна девица из Москвы отправилась в Заповедник. Разделась догола, искупалась в море, выдула из горла бутылку марочного шампанского и ушла обратно.
Из Кимгима тоже потянулся ручеек посетителей. Пожилая семейная пара прошла в Москву, вежливо поинтересовавшись у меня, какой кинотеатр поблизости я порекомендую. Я порекомендовал «Космос» на ВДНХ. Застенчивый юноша интеллигентного (впрочем, применительно к Кимгиму хотелось сказать «аристократического») вида отправился в Шереметьево-два. Я подумал, что выражение «встретил человека, ну совсем не от мира сего» куда точнее, чем думают произносящие его люди.
Из Нирваны и Аркана, конечно же, никто не шел. Я, впрочем, некоторое время ждал Василису. У меня даже появилось четкое ощущение, что она размышляет: идти или нет. А потом предчувствие ее визита исчезло.
Передумала.
В Москве пошел дождь. В Кимгиме началась метель. Мне представилась моя квартира – пустая и грустная. Московские улицы, по которым спешат домой припоздавшие граждане. Уютные дворики Кимгима и плеск холодных волн, в которых таятся гигантские спруты.
Пойти, что ли, к Феликсу? Нет, ни о чем не говорить, просто покушать и выпить… Нет, нельзя. Не удержусь. Начну разговор.
Впрочем, у меня есть еще один вариант поесть в хорошем месте и в интересной компании… С легким злорадством я достал визитку политика Димы и набрал номер.
– Да! – Как ни странно, он сам взял трубку, и я понял, что удостоился чести узнать номер его личного телефона.
– Это Кирилл, – сказал я. – С таможни.
Пауза. И осторожный вопрос:
– Груз… уже поступил?
– Да, все растаможено, – с удовольствием сказал я, включаясь в игру «товарищ майор, вы слушаете?». – Но там возникли определенные сложности. Хорошо бы встретиться. Если можно, в каком-нибудь ресторане.
– Я пришлю за вами машину, – сказал Дима. – Перезвоню, когда надо будет выходить.
Поднявшись наверх, я выпил рюмку коньяка. Посмотрел на Останкинскую башню, подсвеченную прожекторами в Аркане – совсем как у нас. Постоял у окна в Заповедник, подышал свежим морским воздухом. Надо открывать на ночь именно это окно.
Политик перезвонил даже быстрее, чем я думал.
– Машина у дверей, – сказал он. – Водитель покажет вам мою визитку.
Игры в подпольщиков продолжались. Бедные работники ГБ, не посвященные в тайны функционалов. Будут докапываться, с кем говорил Дима, куда посылал машину. И ничего не смогут выяснить…
Я спустился и вышел из башни. С серьезным лицом проверил визитку, которую мне показал водитель. С легкой завистью посмотрел на компанию молодежи, весело, не обращая внимания на холод и дождь, шедшую куда-то по улице. Пусть даже они сейчас станут пить кислое пиво в дешевом кафе – все равно им веселее, чем мне. Они не знают, что наш мир – всего лишь испытательный полигон.
Куда приятнее играть в шпионов, чем в подпольщиков. Шпион работает в чужой стране, подпольщик в своей, но оккупированной.
Впрочем, у меня не было вариантов.

Для встречи политик выбрал ресторан с кухней несуществующей страны – Тибета. Впрочем, владельцы ресторана явно не были согласны с мнением китайского правителя – в интерьере присутствовали тибетские флаги и прочие атрибуты государственности. Я невольно подумал, что в этом есть некий символический смысл.
Охранник провел меня в маленький кабинет и вышел, плотно притворив двери. Дима уже сидел за столиком.
– Садитесь. – Улыбка у него была напряженной, но дружелюбной. – Угощайтесь. Тут замечательная тибетская кухня. Рекомендую тигровые креветки в кляре. Очень своеобразное вино.
– Тигровые креветки? – Несколько секунд я вспоминал учебник географии. – Оригинально. И виноград тоже на Тибете растят?
Дима пожал плечами:
– Не бывал. Но это смесь виноградного вина и саке. Так что если и растет, то его мало. Кушайте, Кирилл.
Я не стал спорить. Мне хотелось не столько еды, сколько общения, но креветки оказались вкусными – пожалуй, даже Феликс бы их одобрил, а вино… ну, по меньшей мере – оригинальным. Политик тоже принялся за еду, ухитряясь одновременно рассказывать о сегодняшнем заседании Думы, где его фракция боролась против принятия антинародного закона, но так и не смогла его заблокировать. С каким-то непривычным цинизмом и усталостью я подумал, что находящаяся в меньшинстве фракция и впрямь может себе позволить бороться против антинародных законов. В общем-то все фракции, которые в меньшинстве, этим пробавляются. Но стоит им прийти к власти – и что-то меняется…
– Я открыл дверь в Аркан, – беря креветку за оставленный свободным от кляра хвостик, сказал я. – А тут и впрямь вкусно! Так вот дверь я открыл. Скажите, кто вам наврал, что Аркан опережает наш мир на тридцать пять лет?
– Не тридцать пять. Плюс-минус…
– Он отстает.
– Что? – Дима осекся. Отпил глоток вина. Посмотрел куда-то сквозь меня.
Я понимал, с какой скоростью сейчас работают его мозги. Тугодумы в политике плохо приживаются, особенно в нашей. А еще в ней не место альтруистам. Сейчас Дима пытался решить, в чем может состоять польза от Аркана.
– Бесполезно, – сказал я. – Об Аркане можно забыть. Вы что-нибудь слышали о Земле-один?
– Гипотетический мир, откуда появились первые функционалы, – не раздумывая ответил Дима. – Его существование опровергают…
Он посмотрел мне в глаза.
– Верно, – сказал я. – Это и есть Аркан. Вы его не сможете использовать в качестве полигона, потому что мы сами полигон. Земля-один экспериментирует на тех мирах, которые находит. Каким-то образом им удается направлять их развитие в ту или иную сторону. Вот у нас, как я понимаю, отрабатывается существование сверхдержав.
В принципе эта мысль только что пришла мне в голову. Но увидев заинтересованность политика, я тут же принялся ее развивать:
– Вначале смотрели, что получится при балансе сил между двумя сверхдержавами-антагонистами. Видимо, все что можно из этого варианта извлекли. Советский Союз развалили и теперь экспериментируют с Америкой – единственной сверхдержавой. А еще, пожалуй, у нас развивают технику.
– Не так уж и развивают, – попытался возразить политик. – Космонавтику практически свернули.
– Она им не нужна. Если бы на самом деле появились внеземные поселения, они могли бы выйти из-под контроля Земли-один. А вот всякая электроника…
– Ты это точно знаешь? – спросил Дима.
– Нет, предполагаю. Может, и ошибаюсь в чем-то.
– А как… твои? Как относятся к тому, что на них опыты ставят?
– Функционалы? – Я развел руками. – Не знаю. Но боюсь, что возмущаться не станут. Кто их сделал мастерами? Те, с Земли-один. Значит, во-первых, они им признательны. А во-вторых – побаиваются. Кто функционалом сделал, тот свой дар и назад отобрать может.
– Черт побери, все как у нас, в политике! – Дима картинно всплеснул рукой и несколько вымученно рассмеялся. – Так. Что ж нам делать, а? Такие силы – и бесцельно пропадают. Меня, сам понимаешь, интересует одно – как бы на пользу стране использовать ваши возможности.
Я пробормотал что-то неопределенное.
– Не веришь? – Политик откинулся в кресле. Внимательно посмотрел на меня. – Зря. Власть, конечно, это игра азартная и без правил. Но власть в отличие от денег интересна не сама по себе, а только вместе с реакцией окружающих. Власть – это тщеславие. Политика должны либо любить, либо бояться. Но в любом случае – уважать и боготворить! Зачем добиваться власти, если точно знаешь, что в истории останешься трусливым приспособленцем, капитулянтом, рохлей, слабаком. Если тебя вспомнят не за то, что ты сотворил, а за то, что натворил. Неинтересно! Вкусно есть и долго спать проще без всякой политики. Тысячи людей это вовремя понимают и в политику не лезут. Но вот у нас, увы, некоторые выбирают себе политику в качестве бизнеса. Мне это не надо. У меня тщеславие сильнее жадности.
– Вы знаете, вам никто не поверит, – сказал я честно. – Никому из тех, кто во власти, – не поверят. У нас ведь как все устроено – люди отдельно, власть отдельно. Мне знакомая заводчица рассказывала, что, когда покупать щенка к ней приезжают с Рублевки, у нее душа за собаку болит. Потому что простой человек априори считает тех, с Рублевки, ни на что хорошее не способными. Даже собаку любить.
– Знаю, Кирилл. Хоть я и не на Рублевке живу. Поэтому мне и нужно чудо. Нужно что-то от вас, функционалов.
– Сила?
– А в чем сила? – Дима улыбнулся. – В мускулах? Деньгах? Информации? Обаянии? Сила бывает разной. И надо уметь пользоваться ею во всех видах… Я могу обогатиться за счет иных миров?
– Товары таская через башню, как челнок? Вряд ли. С вас будут снимать пошлины за товар.
– Знаю. А информации из Аркана я не получу. Возможно… – он помедлил, – ты мог бы помочь мне кое-чем другим?
– Кому морду набить? – спросил я. – Больше ничего не остается.
Политик засмеялся.
– Нет остается. Технология.
– Земля самая развитая.
– Не совсем. Есть, к примеру, Твердь.
– Запрещено перемещать из мира в мир неизвестные технологии.
– И чей это запрет? – Дима посмотрел на бутылку с вином, но налил себе минеральной воды. – Тех, кто ставит на нас эксперименты? Как ты думаешь, Кирилл, разумно ли одной морской свинке говорить другой: «Нельзя убегать из клетки, экспериментатор это запретил!»
– Неразумно. Но я боюсь, тут меня не поймут другие функционалы.
Политик хмыкнул. Поиграл бокалом, сделал глоток. Сказал:
– Все то же самое… Когда я начинал заниматься политикой, я думал, что могу чего-то добиться. И для себя, конечно же, и для всей страны. И для всего мира в общем-то. А потом я узнал правду. Узнал, что и наши вожди, и американские президенты – все они в мире не главные. Что есть мастера. Что вроде как они не правят… но к их мнению прислушиваются. Знаешь, воплощенный кошмар русофила о масонах… Теперь стало понятно, зачем мастерам все это… Как ты считаешь, могу я пойти к президенту и рассказать ему правду?
– Ну откуда мне знать, можете или нет, – сказал я. – Меня бы не пустили, вас – не знаю.
– А если серьезно?
– Я не знаю. Быть может, на самом верху и так все и всё знают. И никаких тайн вы не откроете. А если даже и откроете, то что? Устроят всемирную облаву на функционалов? Будут термоядерными бомбами садить по башням и подвалам? Что это даст-то? Кто успеет, уйдут в другие миры. Остальные затаятся. Вы же их от обычных людей не отличите.
– Вот что мне в тебе нравится, – с чувством сказал политик, – что ты до сих пор говоришь «их», а не «нас». Значит, воевать бессмысленно?
– Обычными методами – да. Все равно что кисель топором рубить. Вот вы знаете, каковы возможности функционала-акушера? Натальи Ивановой, к примеру?
– Нет.
– А ведь она скорее всего с Земли-один. Придете ее брать – и что произойдет? Вдруг она зачарует самых суровых спецназовцев и прикажет атаковать вас? Вдруг ее даже атомный взрыв не берет? Обычные функционалы прикованы к какому-то зданию, к своей функции, а вот насчет нее я не уверен. Вы сил этого врага не знаете и узнать не можете. Вы даже не знаете, где они могут сидеть во власти. Придете к президенту с докладом – а он сам с Земли-один! – Я помедлил и добавил: – И откуда мне знать, кто вы такой? Политик Дима? А может быть, вы тоже функционал с Аркана? Проверяете меня на благонадежность, уговариваете нарушить таможенные правила?
Дима допил воду. Вздохнул и сказал:
– Вот теперь, Кирилл, ты понимаешь, что такое политика… Мне пора. О счете не беспокойся, все оплачено.
Уже в дверях он обернулся и сказал:
– Я не с Аркана. Я наш, земной. Но ты мне не верь, потому что верить нельзя никому.
– Как говорил старина Мюллер в «Семнадцати мгновениях весны», – не удержался я, – «верить нельзя никому, мне – можно».
– Мюллеру, если хочешь, можешь верить. – Дима кивнул. – Мертвым можно верить.
Я посмотрел на закрывшуюся дверь, словно на ней должны были проступить какие-то мудрые слова. Выпил еще вина.
Мне было жалко политика. Ни с какого он не с Аркана, конечно. Молодой, амбициозный, пытающийся найти волшебную палочку и, опираясь на нее, доковылять до самого верха власти. Национальная идея… ха. Какая национальная идея у белых мышей в клетке? Кого пустят на опыты, кого на корм удаву, а кого оставят на размножение…
Волшебных палочек нет. Кончились.
В детстве я очень любил читать. Сейчас как-то меньше… ну, детектив иногда, фантастику, что-нибудь модное… А в детстве любил. Родители приучили. Сказки, фантастику… Так что в волшебные палочки я тоже верю. И с удовольствием бы вручил такую Диме – пусть попробует. Хуже не будет.
Или надо быть оптимистом? В том смысле, что может быть и хуже?
Допив вино, я отставил бокал в сторону. Да, странный напиток. Экзотический…
Я вдруг подумал, что сегодня утром родители должны были вернуться из Турции.

Три с лишним года я жил самостоятельно от родителей. В общем-то заслуга в этом только их. Сам я на квартиру копил бы еще лет десять. Они мне квартиру подарили и прямо-таки выставили из дома. Я вначале даже слегка обижался – при всех бесспорных преимуществах отдельного житья. Потом посмотрел на друзей-приятелей, живущих с родителями, и понял, как были правы мои предки. Все-таки жизнь с мамой и папой, если ты из школьного возраста вышел, человека портит. Ты можешь при этом зарабатывать неплохие деньги, можешь содержать родителей, но если ты остался жить в родительском доме – ты прекращаешь взрослеть. Принимаешь манеру поведения и жизни родителей. Консервируешься, становишься молодой копией отца. А это только в крестьянской семье хорошо – и то лишь в отношении старшего сына. Недаром во всех сказках больших успехов добивается младший сын, отправляющийся куда глаза глядят счастья искать. Тысячи таких младших сыновей в пути исчезают, но кто-то все-таки ловит свою синюю птицу. На крестьянскую пашню, к трудолюбивому и обстоятельному старшему сыну, синие птицы не залетают…
Я стоял у подъезда родительского дома, где прошло все мое детство, и смотрел на окна. Темнело. На кухне уже горел свет.
Они меня не узнают при встрече, как не узнали по телефону. Это я понимал.
Но все-таки должен был подняться и позвонить в дверь. Зачем?
Что-то меняется. Что-то должно случиться. Это я чувствовал. И было у меня нехорошее ощущение, будто я не скоро еще смогу увидеть своих родителей. А может быть, и никогда.
Код на двери остался прежним. Я вошел в подъезд, вызвал лифт. Совершенно спокойно посмотрел на спускающуюся по лестнице Галку со второго этажа. Когда-то, классе в восьмом, мы с ней целовались – вот именно здесь, у лифта… Галка скользнула по мне осторожным взглядом и вышла.
Все в порядке, Галя, я не маньяк и не вор…
Подъехал лифт. Я поднялся. Секунду постоял у дверей и нажал на кнопку звонка. Шаги послышались почти сразу – и на мгновение мне показалось, что родители меня помнят. Что они волнуются. Ждут. И обязательно меня узнают.
Открыл дверь отец. Открыл сразу, даже не глядя в глазок – есть у него такая дурацкая манера, за которую его и мама ругает, и я.
– Да, молодой человек? – добродушно спросил отец.
Я смотрел на него и думал, что отец постарел. Несмотря на свежий загар и отдохнувший в общем-то вид. Сильно постарел за последние год-два, хоть и следит за собой, и спортом занимается, и алкоголем не злоупотребляет, и курит раз в месяц «за компанию». Словно у меня сняли какую-то пелену с глаз и я увидел – родители постарели. Им уже хорошо за пятьдесят…
– Здравствуйте, – сказал я. – Мне… мне Кирилла.
– Какого Кирилла?
– Кирилл Максимов здесь живет?
– Хм… – Отец кивнул. – Максимов – это я. Но меня зовут Данила.
– Вы? – Все еще не отрывая от него глаз, я почесал бровь жестом смущенного и ищущего слова человека. – Нет, Кирилл мой ровесник… в армии мы вместе служили, но адрес я потерял. Где-то в вашем районе живет. Мне в справочном дали адрес… у вас нет сына Кирилла?
Что-то едва уловимое, вроде привычной, но не изжитой печали, промелькнуло на лице отца.
– Нет, молодой человек.
– Может быть, племянник? – Я продолжал играть. – Нет? Простите, видимо, недоразумение…
В коридоре показалась мать. Надо же… а она выглядела моложе, чем я помнил! Вот так-то. Все-таки роды и забота о ребенке – они не идут на пользу женской красоте…
– Данила? – вопросительно сказала она.
– Ошиблись, – сказал отец, не оборачиваясь. – Юноша ищет Кирилла Максимова, адрес в справочной дали…
– Извините, что побеспокоил, – пробормотал я.
Отец все-таки смотрел на меня… с сомнением каким-то. С задумчивостью. Я похож на него – наверное, он видел во мне свои черты, и это его смущало.
Да и мать смотрела с тем же сомнением. Конечно, ей это сходство видно сильнее…
– Извините. – Я отошел к лифту. Его уже угнали на другой этаж, пришлось ждать. Отец еще секунду посмотрел на меня и закрыл дверь.
Я вслушался. То ли помогли способности функционала, то ли мать очень громко это сказала, но до меня донеслось:
– Мальчик на тебя похож.
– Что ты хочешь сказать? – с легким раздражением отозвался отец.
– Так… ничего.
– А все-таки?
Ну вот! Теперь мать заподозрит, что у отца есть ребенок на стороне. Глупо вышло.
Как для них выглядело мое исчезновение? Мои вещи и документы рассыпались, на фотографиях растаяло мое лицо, в старых счетах за квартиру цифра «3» сменилась на «2»? А что стало с памятью? Мать забыла даже то, что была беременна? Или думает, что ребенок умер при родах? Что заменило в их памяти годы, проведенные со мной? Веселые поездки и встречи с друзьями? Или пустые, горькие, холодные вечера – вдвоем, всегда только вдвоем…
Я прислонился лбом к грязному зеркалу, висевшему в лифте.
Не только меня обворовали. У моих родителей тоже отняли – меня. Взамен дали ненужное «свободное время» и пустоту в душе.
Так же, наверное, бывает, когда функционалы воруют целые страны и миры. Вот она была – страна. В чем-то несуразная, доставляющая хлопоты и проблемы, заслуживающая того, чтобы ее поругать. А потом раз – и ее не стало. Еще и объяснили, что никогда такой не было, что все это морок, обман, наваждение. Что ты должен быть благодарен за освобождение от проблем. За свободу ничего не делать и ни за что не быть ответственным. А пустота в душе – так это нормально, она дает тебе легкость.
– Как же я вас всех ненавижу, – прошептал я. И не сразу понял, что повторил слова Иллан.
Может быть, пойти к ним? Они у Коти. Вместе станет легче… Впрочем, не думаю, что моему приходу будут рады. Третий тут уместен только в похабных рассказиках, которыми Котя зарабатывает на жизнь.
Впрочем, у меня тоже найдется, к кому пойти.

22

Если у нас есть мужчина и женщина, едва знакомые, но чем-то привлекательные друг другу, то в их отношениях рано или поздно наступает странный момент: «Я вдруг…» Или не наступает – но тогда и отношения заканчиваются, не начавшись.
Момент этот состоит в том, что в квартире девушки (чаще) или мужчины (реже) раздается звонок в дверь. Или звонит телефон. И тот, кто пришел, произносит фразу: «Я вдруг решил к тебе зайти». Иногда добавляется «Мне показалось, что ты меня ждешь», но это уже зависит от наличия в душе романтической жилки. Главное тут – «вдруг».
Я вдруг решил к тебе зайти. Я вдруг решила тебе позвонить.
Извини, это не к месту, и я сам не понимаю, что мы будем делать… Ты прости, я шла мимо и вдруг подумала…
Случайность или даже абсурдность поступка в таких делах принципиально важна. Любовь принципиально нелогична, за что ее так не любят люди, по ошибке родившиеся человеком, а не вычислительной машиной.
Событие «Я вдруг…» еще ничего не гарантирует. Возможно, они выпьют чая и разойдутся. Возможно, лягут в постель, но все равно расстанутся.
Но если «Я вдруг…» вообще не случилось – то любви еще нет. Есть дружба, страсть, привязанность – множество хороших вещей и чувств. Но не любовь.

Героическая юная подпольщица Настя Тарасова жила на Преображенке. Не самый лучший район, конечно. Но зато в симпатичном новом доме с охраняемой территорией, в квартире-студии на последнем этаже, наверняка купленной хорошим бизнесменом Мишей. Я знал ее адрес, поскольку Настя проходила через мою таможню. Это было очередное свойство таможенника, прорастающее во мне.
Где живет Миша, я тоже знал. На Рублевке, как положено серьезному человеку.
Охрану у входа я миновал без проблем. Вежливо назвал адрес и фамилию, а когда охранник попросил предъявить документы – покачал головой. И сказал, чувствуя себя не то Вольфом Мессингом, покидающим Лубянку, не то Оби Ван Кеноби, охмуряющим имперских штурмовиков:
– Тебе не нужны мои документы.
– Не нужны, – согласился охранник и открыл внутреннюю дверь. – Всего доброго.
Несколько разочарованный отсутствием красочных визуальных эффектов, я прошел на ухоженную территорию, где вдоль вымощенных камнем дорожек горели фонари, а на собачьей площадке унылые жильцы выгуливали под дождиком своих высокопородистых собак.
Видеодомофон у подъезда тоже проблем не составил – я, не глядя, набрал код, и дверь открылась. Внутри была еще строгая консьержка в стеклянной будке-аквариуме, но она не стала меня допрашивать.
Хороший дом. В подъезде чистота, цветы в горшках и деревца в кадках, благоухает сложная смесь парфюмов – видимо, совокупный запах всех дам и господ, входящих и выходящих из дома. Лифт разве что мрамором не выложен, движется мягко, зеркала сияют, играет тихая музыка.
А на площадке последнего этажа меня ждал сюрприз. Звали сюрприз Витей, был он ростом в метр девяносто и с широченными плечами. Я его знал по визиту Михаила и Насти, когда они отправились в Антик на концерт.
Телохранитель тоже меня узнал. Отлепился от стены, растерянно посмотрел на меня, потом на дверь квартиры, которую ему было поручено охранять.
– Добрый вечер, Витя, – сказал я.
– Нельзя туда, – убитым голосом сказал Витя.
– Мне можно.
Витя замотал головой.
То ли я не сосредоточился в достаточной мере, чтобы стать убедительным, то ли в простой душе телохранителя не помещалось больше одного хозяина.
– Нельзя, – с болью в голосе повторил он. – Точно вам говорю, нельзя.
– Ну и что ты будешь делать? – спросил я.
Витя помрачнел. Он явно знал, что все его тренированные мускулы и профессиональная подготовка спасуют перед функционалом совсем не устрашающего вида.
– Вы мне хоть в глаз дайте, что ли! – попросил он. – Синяк набейте…
– Сам справишься, – укоризненно сказал я. – Ты же мужчина!
Оставив Витю горестно смотреть на свой увесистый кулак, я прошел к двери. Хотел позвонить – и обнаружил, что дверь не заперта.
– Тук-тук, – сказал я, входя.
Меня не услышали – ссорились.
Квартира была не слишком большой по меркам этого дома – метров пятьдесят. Свободное пространство с двумя опорными колоннами, украшенными полочками и какой-то аляповатой живописью того уровня, что продается на измайловском вернисаже. У одной стены – изрядная круглая кровать, напротив – плазменная панель на стене, журнальный столик и кресла. В одном углу барной стойкой отгорожена кухонька. Даже ванная комната была отделена полупрозрачной стенкой из цветных стеклянных блоков. Нет, симпатично в целом. В девятнадцать лет такие квартиры очень нравятся, в двадцать пять – вызывают одновременно и умиление, и слабое подозрение, что молодость миновала.
Настя и Михаил стояли у барной стойки. В руках у них я заметил высокие стаканы с каким-то напитком. Но им было не до коктейля. Похоже, выдержки им хватило лишь на то, чтобы наполнить стаканы – и начать ругаться. Михаил был в расстегнутом плаще, Настя – в коротком халатике домашнего вида.
– Ты даже пальцем не пошевельнул! – кричала Настя. – Ты меня бросил умирать!
– Зачем ты связалась с ними? Мне все рассказали! – в том же тоне отвечал Михаил. – Дура!
– Ты меня бросил!
– Я бы договорился и забрал тебя, – резко ответил Михаил. Мне показалось, что он не врет. – А в тот момент ничего невозможно было сделать! Со временем – забрал бы.
– После того, как меня перетрахал бы весь поселок? – Настя, конечно, не успокоилась от такого обещания. И вот тут Михаил сглупил:
– Тебе не привыкать. С таможенником переспала?
Настя глотнула воздух и замолчала. Похоже, ее и впрямь оскорбило это предположение.
– Нет, – сказал я в ту самую секунду, когда Настя влепила Михаилу пощечину. – Она со мной не спала.
Михаил, потирая щеку, повернулся ко мне. Я поймал его взгляд и понял, что не войди я так вовремя – Настя получила бы в ответ хорошую затрещину…
– Что вы здесь делаете? – спросил Михаил холодно.
– Я должен перед вами отчитываться? – удивился я. Не разуваясь прошел по мягкому ковровому покрытию, сел в кресло. Принюхался – пахло чем-то съедобным и очень вкусным. И с чего на меня такой жор напал? Последствия ранения? – Настя, я так… вдруг зашел. Ты не против?
– Нет, конечно, – сказала она очень непринужденно. – Тебе что-нибудь смешать?
– Джин-тоник, – попросил я.
– «Сапфир», «Бифитер», «Гордонс»? – тоном опытного бармена спросила Настя.
– Даже не знаю, – заколебался я. – Все так соблазнительно звучит… Михаил, что вы посоветуете?
На лице бизнесмена заиграли желваки. Он вдруг стал удивительно похож на Ипполита из «Иронии судьбы», обнаружившего, что доктор Женя бреется его бритвой.
– «Сапфир», конечно, – сказал Михаил. – Всего доброго, господин таможенник. Всего доброго, Настя.
– Пока, – сказала Настя ледяным голосом. Открыла дверцу холодильника, загремела бутылками.
Михаил поставил бокал. Развернулся и двинулся к выходу. Уже у дверей приостановился и сухо сказал:
– Я попрошу тебя больше мне не звонить. Не хочу иметь ничего общего… с террористами. Теперь я понимаю, что ты меня использовала!
Дверь хлопнула. Я пожал плечами. Ну… ничего ушел. Более-менее достойно. Что-нибудь вроде «шлюха» или «истеричка» прозвучало бы глупо и неуместно. А так в его словах есть правда.
– Квартиру эту бросить придется, – задумчиво сказала Настя. – Она на Михаила записана… впрочем, здесь такая квартплата, что все равно не потяну. Использовала… надо же!
– Не обижайся, но он ведь прав, – сказал я. – Использовала?
Настя покосилась на меня. Насыпала в стакан лед. Спросила:
– Тебя-то с какой стати это интересует?
– Может, я хочу знать, любила ты его или нет.
– А он что, меня не использовал? – Настя протянула мне стакан. Сама села на высокую табуретку у барной стойки. – Зачем пришел?
– Я же говорю – вдруг захотелось заглянуть. Шел мимо…
– Ну-ну, – кивнула Настя.
– К родителям ходил, – неожиданно для самого себя признался я. – Они меня не узнали. Они теперь одни… я был единственным ребенком. Отец постарел.
Настя отставила бокал и посмотрела на меня с неожиданным пониманием.
– Не переживай, Кирилл.
– Пытаюсь.
– Они у тебя живы. А у меня мать умерла два года назад. Отец пьет. Не могу ничего поделать, не слушает меня… Миша все обещал, что договорится с врачом-функционалом… но что-то не получалось. Теперь и не получится.
– Он вернется, – с наигранной уверенностью сказал я. – Обязательно.
– Нет, Кирилл. Он перепугался. Ему объяснили, что я связана с подпольем, работающим против функционалов в разных мирах. – Настя фыркнула. – Лестно, конечно, что нас так серьезно оценили.
– Иллан в Москве, – вспомнил я. – У моего друга.
– Я знаю, она звонила… Кирилл, что с нами будет?
– В смысле?
– Они же нас выследят. Функционалы.
– Выследят. – Я не стал спорить. – Настя, я думаю, что если вы с Иллан откажетесь от своих идей…
– Ну?
– Вас оставят в покое. У меня был разговор… про тебя в общем-то. Но я думаю, что Иллан тоже никто не будет трогать.
Настя кивнула, но ничего не сказала.
– Вы с Иллан были правы насчет Земли-первой, – продолжал я. – Я там был.
– Пятая дверь? – Она оживилась.
– Да. Это мир, откуда пришли функционалы. А все остальные – их экспериментальные площадки. Что будет, если создать мир теократии, мир с рабовладением, мир с усиленным развитием техники, мир без государств… Их это интересует. Больше им ничего от нас не надо. Так что можно спокойно жить. Выбрать ту Землю, которая нравится, и поселиться там.
– Как-то стыдно. – Настя неловко улыбнулась.
– У тебя возрастной максимализм, – сказал я. – Ну подумаешь, экспериментальная площадка! Все равно свобода невозможна. Кто-то из великих сказал, что нельзя жить в обществе и быть свободным от него.
– Это Ленин сказал.
– И правильно сказал. Робинзон – и тот был свободен только до появления Пятницы. – Я глотнул джин-тоника. – Нет, ты права, мне самому чертовски обидно. И, между прочим, в меня на Земле-один стреляли! Я ранен был. Чуть не сдох.
– Да? – Настя подозрительно на меня посмотрела.
– У нас все быстро заживает. Так что к этим сволочам у меня свой счет… и заигрывать с ними я не стану. Но и воевать с ними мы не можем. Ваши глупые детские налеты… чем кончились? Тем, что я положил этих мальчишек. Ну, даже захватили бы вы меня, или Феликса, или Цая… еще кого? Что с того? Пришли бы функционалы с Земли-один, сделали бы новых полицейских. Надрали бы вам уши. Кого в Нирвану, а кого и в расход.
Настя каким-то детским жестом потерла коленку. Спросила:
– Так что, ты с ними не воюешь?
– Нет. – Я покачал головой. – Плетью, знаешь ли, обуха не перешибешь. Я – пас. Я буду работать на своей таможне. А в окно на Землю-один стану выливать помои и показывать оскорбительные жесты – пока им не надоест и они не закатают башню в бетон снизу доверху. И… если ты хочешь… можешь у меня поселиться.
– Очень деликатное предложение стать содержанкой, – фыркнула Настя. – Что, я выгляжу шлюхой, да?
– Нет. Ты мне нравишься.
– Спасибо на добром слове. Нет!
– Что нет?
– Мой ответ «нет»! Я не собираюсь сидеть словно мышь под веником! Получится у нас с Иллан, не получится – все равно мы будем бороться! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!
Прозвучало это смешно, наивно, но абсолютно искренне. Я вздохнул. Кажется, спорить тут было бесполезно… И в этот момент от двери донеслось:
– Зря вы так, девушка.
Я повторил ту же ошибку, что передо мной совершили Настя с Михаилом. Дверь оставалась открытой, чем и воспользовался незваный гость.
Было ему лет сорок, и выглядел он совершенно невинно. Грузный, в сильных очках, с ощутимой залысиной. В руках он неловко сжимал мокрую шляпу – вы часто видите на улицах людей, которые носят шляпы? Простенький серый костюм в брызгах дождя, заляпанные грязью ботинки и плохо завязанный галстук довершали картину. Такими бывают школьные учителя из числа старых холостяков, живущих с мамой и монотонно бубнящих детям о важности образов Базарова и Обломова.
Вот только он был функционалом.
– А вы еще кто? – воскликнула Настя, соскакивая с табуретки. – Что за день открытых дверей?
Я тоже встал, занимая позицию между девушкой и «учителем».
– Это функционал-полицейский, – сказал я. – Наш, московский.
Полицейский кивнул:
– Вы совершенно правы, Кирилл. Извините, что я так, без спроса… работа такая. Вы же понимаете. Меня зовут Андрей. Кстати, очень приятно познакомиться!
– Вот и заходили бы в гости, – сказал я. – Башня у «Алексеевской», прием круглосуточно.
– Не получится, увы. Далековато для меня, оторвусь от функции. Я по юго-западу работаю, но тут попросили помочь… – Андрей виновато улыбнулся. – Собственно говоря, сложившаяся ситуация мне крайне неприятна, в чем-то даже отвратительна…
Я посмотрел на Настю. Ага. Губы-то дрожат. Кажется, проняло!
– Что вы хотите сделать? – спросил я.
– Мне надо решить вопрос с девушкой. – Он виновато развел руками.
– Феликс обещал, что она может остаться у меня, – быстро сказал я. – Вы знаете Феликса?
– Нет, но это не важно. Ваш Феликс прав, конечно же. Поймите, я совершенно не против, если такая симпатичная молодая девушка будет жить… с вами. Меня послали поговорить с ней и попросить ее быть более благоразумной. Но я, к сожалению, слышал ее высказывание. Очень поэтичное – о мыши под веником, о жизни на коленях…
– Давайте попробуем исправить ситуацию? – Я доброжелательно улыбнулся. – Вы выйдете за дверь, снова зайдете, а я опять задам Насте вопрос?
Мужчина задумался. Потом пожал плечами и с энтузиазмом произнес:
– Почему бы и нет? Вы поймите, мне совсем не нравится эта работа! Я ведь историк по образованию, можно сказать, архивная крыса. Сижу в пыльной каморке, листаю старые документы, нахожу в этом огромное удовольствие. Массу любопытных открытий сделал, между прочим! Опубликовать ничего не могу, в журналах меня тут же забывают, письма не доходят, файлы стираются – ну, понимаете, обычные наши проблемы. Но ничего, для меня сам научный поиск – уже награда! А эта работа – она ведь для совсем другого склада характера людей… Я сейчас!
И он вышел.
Я посмотрел на Настю.
– Клоун какой-то, – тихо сказала Настя.
– Это функционал-полицейский, – сказал я. – Он нас обоих тонким слоем по потолку размажет. Поняла?
В дверь постучали – и полицейский вошел снова. Стал протирать очки рукавом пиджака.
– Настя! – громко сказал я. – Давай-ка плюнем на этих самодовольных снобов с Земли-один? Ты бросишь все эти детские игры в подполье и переедешь ко мне. У меня там есть море. И хороший ресторан поблизости.
Андрей просиял, подслеповато щурясь, кивнул. Нацепил очки и выжидающе посмотрел на Настю.
– Я тебе уже ответила, – тихо сказала она. – Нет. Я не собираюсь мириться с оккупацией.
– Ну вот, – горько сказал Андрей. Нахлобучил на голову мокрую шляпу. – Почему молодость всегда так глупа и необузданна? Почему мне достается вся эта грязь, вся эта мерзкая погода, все эти отвратительные действия…
Он пошел к Насте – неторопливо, вытирая на ходу руки о полы пиджака, будто у него внезапно вспотели ладони. Впрочем, он такой и был весь – мокрый, липкий, то ли от ливня, то ли от пота.
– Стойте, – сказал я. – Андрей, остановитесь! Вы же взрослый умный мужчина! Она глупости говорит! Я ее сейчас заберу, она поживет у меня и опомнится!
– Не могу, – грустно сказал он. – Такова моя функция. Не препятствуйте, Ки…
Я ударил его в живот. Ногой в прыжке – ударом, который используют только герои восточных боевиков.
Андрей отлетел назад, к двери. Зашатался, но удержал равновесие. Я уже стоял в стойке – не знаю, как она называется. Наверное, у мудрых японцев и китайцев как-нибудь да называется – «пьяный журавль», «гадящий медведь» или «глупый функционал».
– Ты не прав! – сказал Андрей с обидой. – Ты что делаешь? Мы же свои! Мы функционалы, мы должны помогать друг другу!
– Пошел отсюда, – сказал я. – Выметайся. Я ее не…
Теперь договорить не удалось мне. Следующие десять секунд мы кружились между колоннами, осыпая друг друга ударами. Я получил несколько очень болезненных ударов в грудь, причем у меня сложилось нехорошее ощущение, что полицейский пытается сломать мне ребра над сердцем. Зато у Андрея очки превратились в крошево торчащих из лица стекол, а на правой руке все пальцы торчали веером под неестественными углами.
Боли, похоже, мы не ощущали оба.