1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
Некоторое  время Настойч молча усваивал это сообщение.    

– Значит,  я вам нужен, потому что там, где могу жить я, проживет каждый.    

– Ваши  слова более или менее подытоживают нашу точку зрения, – ответил Гаскелл с  доброжелательной улыбкой.    

– А  какие шансы будут у меня?    

– Некоторые  наши минимально жизнеспособные освоители справились с задачей очень успешно.    

– А  другие?    

– Конечно,  есть риск, – признался Гаскелл. – Не говоря уже о потенциальных  опасностях, которые таятся в самих планетах, есть и прочие осложнения,  связанные со спецификой эксперимента. Я не могу сказать вам, в чем они  заключаются, – иначе пропадет единственный элемент, позволяющий нам  управлять испытанием на минимальную жизнестойкость. Я просто ставлю вас в  известность, что они есть.    

– Не  очень-то веселая перспектива, – сказал Настойч.    

– Возможно.  Но подумайте о том, какая вас ждет награда, если вы все преодолеете! Вы же  фактически станете отцом-основателем колонии! Как эксперту вам цены не будет.  Вы займете прочное место в жизни общины. И, что не менее важно, вам удастся  развеять свои тайные сомнения касательно собственного места в мироздании.    

Настойч  нехотя кивнул.    

– Объясните  мне, пожалуйста, вот что. Ваша телеграмма пришла сегодня в особенно критический  момент. Можно было подумать, будто…    

– Да,  это специально, – подхватил Гаскелл. – Мы установили, что нужные нам  люди наиболее сговорчивы, когда находятся в известном психологическом  состоянии. Мы тщательно следим за теми немногими, кто соответствует нашим  требованиям, и ждем благоприятного момента, чтобы выступить со своими  предложениями.    

– Часом  позже получилось бы не совсем удобно, – заметил Настойч.    

– А  днем раньше бесполезно. – Гаскелл встал из-за стола. – Не разделите  ли вы со мной ленч? Мы могли бы обсудить с вами остальные детали за бутылкой  вина.    

– Ладно, –  ответил Настойч. – Но учтите, пока я ничего не обещаю.    

– Само  собой, – согласился Гаскелл и пропустил его вперед.    

После  ленча Настойч погрузился в тяжкое раздумье. Его страшно влекла работа  освоителя, несмотря на связанный с ней риск. В конце концов, она не более  опасна, чем самоубийство, а оплачивается гораздо лучше. Если он выйдет  победителем, награда будет велика; в случае неудачи он заплатит не дороже, чем  собирался платитъ здесь, на Земле.    

На Земле  за тридцать четыре года он не слишком преуспел. До сих пор, если у него и были  проблески способностей, их заглушала непреодолимая тяга к болезням, несчастным  случаям и грубым промахам.    

Однако  Земля перенаселена, здесь царят хаос и смятение. Быть может, подверженность  несчастным случаям не врожденный порок, а результат невыносимых условий.    

Освоение  планет перенесет Настойча в новую среду. Он будет один, будет зависеть только  от самого себя и отвечать только перед самим собой. Это дьявольски опасно… но  что может быть опаснее сверкающего лезвия бритвы в собственной руке?    

Это  будет величайшее усилие в его жизни, конечное испытание. Он станет бороться с  собственными роковыми наклонностями, как никогда. На этот раз он бросит в бой  всю свою силу и решимость и будет сражаться до последнего вздоха.    

Он  принял предложенную работу. В последующие недели, предоставленные ему для подготовки,  он питался и упивался своей решимостью, спал с ней, слушал ее стук в мозгу и  чувствовал, как она вплетается в его нервы; бормотал ее себе под нос, как  буддийскую молитву, видел ее во сне, чистил ею зубы и мыл руки, размышлял о  ней, пока она не зажужжала монотонным припевом в его сознании во сне и наяву и  не стала постепенно контролировать и сдерживать все его поступки.    

И вот  пришла пора Настойчу отправиться в годичную командировку на перспективную планету  в Восточном звездном секторе. Гаскелл пожелал ему счастливого пути и обещал  держать с ним связь по Г-фазному радио. Настойча вместе со снаряжением  погрузили на сторожевой корабль «Королева Глазго», и путешествие началось.    

В  течение нескольких месяцев, пока длился космический перелет, Настойч как  одержимый думал о принятом решении. Он тщательно следил за собой в условиях  невесомости, отдавал себе отчет в каждом своем поступке и перепроверял все движущие  им мотивы. Из-за такого непрерывного контроля Настойч стал делать все гораздо  медленнее; но постепенно контроль вошел в привычку… Образовался комплекс новых  рефлексов, который начал вытеснять прежнюю рефлекторную систему.    

Однако  путь к прогрессу был усеян терниями. Наперекор всем своим усилиям Настойч подцепил  от дезинфицирующей установки какую-то экзему и разбил одну из десяти пар очков  о переборку, его мучали бесчисленные головные боли, боли в спине, боли от  исцарапанных пальцев рук и сбитых пальцев ног.    

Тем не  менее, он чувствовал, что добился кое-какого успеха, и от этого сознания воля  его соответственно крепла. И наконец на обзорном экране появилась планета.    

Ее  назвали буквой греческого алфавита – Тэтой. Настойча со всем снаряжением  высадили на травянистой и лесистой возвышенности вблизи горного хребта. Планету  обозревали с воздуха, и эту местность выбрали заранее из-за благоприятных  условий. Вода, лес, плоды и полезные ископаемые – все находилось под боком.  Такая местность могла бы стать отличной территорией для колонистов.    

Астролетчики  пожелали ему удачи и оставили одного. Настойч провожал их взглядом, пока  корабль не скрылся за грядой облаков. Тогда Настойч взялся за работу.    

Первым  делом он привел в действие робота. Эта большая черная поблескивающая машина  универсального назначения – стандартное оборудование для освоителей и  поселенцев. Она не умела разговаривать, петь, читать стихи наизусть или играть  в карты, как более дорогие модели. Она могла только кивать или покачивать  головой – скучный партнер для того чтобы коротать с ним год. Однако робот был  запрограммирован на подчинение устным командам значительной сложности, на  выполнение тяжелой «черной» работы и должен был проявлять находчивость в  трудных положениях.    

С  помощью робота Настойч принялся разбивать в степи лагерь, не сводя глаз с  горизонта в ожидании беды. Воздушная разведка не обнаружила признаков чужой  культуры, но ведь этого никогда нельзя сказать наверняка. Животный мир Тэты  оставался загадкой.    

Настойч  работал медленно и старательно, а бок о бок с ним трудился молчаливый робот. К  вечеру был разбит временный лагерь; Настойч завел радарный механизм тревоги и  улегся в постель.    

Проснулся  он перед самым рассветом от пронзительного сигнала. Он оделся и выскочил. В  воздухе слышалось сердитое гудение, словно налетела саранча.    

– Достань  два лучемета, – сказал он роботу, – и быстренько возвращайся. Да  прихвати с собой бинокль.    

Кивнув,  робот заковылял прочь. Настойч медленно повернулся и, дрожа от холода в сером  рассвете, попытался определить направление звука. Он осмотрел сырую степь,  зеленую опушку леса, скалы за лесом. Никакого движения. Но вот взошло солнце, и  в его лучах Настойч увидел нечто похожее на темную, низко нависшую тучу. Туча  быстро неслась к лагерю, хотя и двигалась против ветра.    

Вернулся  робот с лучеметами. Один из них взял сам Настойч, другой оставил роботу и приказал  не стрелять без команды. Робот кивнул, и, когда он повернулся в сторону  восходящего солнца, глаза его мрачно блеснули.    

Туча  подлетела совсем близко и оказалась несметной стаей птиц. Настойч внимательно  рассмотрел их в бинокль. Величиной они были с земных ястребов, но неслаженным  бреющим полетом напоминали летучих мышей. Настойч заметил мощные когти и  длинные клювы, усеянные острыми зубами. Обладая столь смертоносным оружием  нападения, птицы непременно должны быть хищными.    

С  громким клекотом стая описала круг над пришельцами. И вот со всех сторон на них  напали птицы с выпущенными когтями и распростертыми крыльями.    

Настойч  приказал роботу открыть огонь.    

Спина к  спине они вместе отбивали птичью атаку. Батальоны птиц, скошенные огнем, в вихре  крови и перьев падали оземь. Настойч и робот не сдавались, сдерживали натиск  воздушных волков и даже обращали их в бегство. Но тут отказал лучемет Настойча.    

По идее  лучеметы продавались заряженными и с гарантией на семьдесят пять часов непрерывной  работы в автоматическом режиме. Лучемет не должен отказывать! По инерции  Настойч продолжал тупо щелкать курком. Потом отбросил оружие и поспешил к  палатке со снаряжением, предоставив роботу вести бой в одиночку.    

Он  разыскал два запасных лучемета и, вернувшись в бой, увидел, что теперь вышло из  строя оружие робота. Бедняга отбивался от стаи руками. Он молотил по птицам,  сбившимся в сплошную массу, и с его суставов стекали капли смазочного масла. Робот  покачнулся, едва не потеряв равновесие, и Настойч заметил, что некоторые птицы  увернулись от ударов и, облепив робота, нацелились клювами на  глаза-фотоэлементы и кинестетическую антенну.    

Подняв  вверх оба лучемета, Настойч врезался в птичью стаю. Один лучемет отказал почти  мгновенно. Настойч продолжал скашивать птиц последним оружием, моля судьбу о  том, чтобы не кончился заряд.    

Наконец  стая, встревоженная понесенным уроном, с гомоном и криком полетела прочь. Чудом  уцелевшие Настойч и робот остались стоять по колено в выщипанных перьях и  обугленных тушках.    

Настойч  осмотрел четыре лучемета, из которых три оказались совершенно негодными, и в  гневе направился к палатке связи.    

– Да  это один из контрольных элементов, – отозвался Гаскелл.    

– Чего?    

– Я  вам объяснял давным-давно, – сказал Гаскелл. – Мы ведем испытание в  расчете на минимальную жизнеспособность. Минимальную, помните. Нам надо знать,  что случится с колонией, члены которой наделены полезными навыками  неравномерно. Поэтому мы ищем наименьший общий знаменатель.    

– Все  это мне известно. Но вот лучеметы…    

– Мистер  Настойч, основать колонию, даже по принципу абсолютного минимума, стоит баснословно  дорого. Мы предоставляем колонистам новейшее оружие и наилучшее снаряжение, но  не можем заменить отказавшее Или амортизированное оборудование. Колонистам  приходится использовать незаменимые боеприпасы, подверженные поломкам и износу,  пищевые продукты, которые приходят к концу или портятся…    

– И  все это вы мне дали с собой?    

– Конечно.  В целях контроля мы снабдили вас минимумом всего, что необходимо для жизни.  Только так и можно судить, пригодна ли Тэта для колонизации.    

– Это  нечестно! Освоителям всегда дают все самое лучшее!    

– Нет, –  возразил Гаскелл. – В старину, разумеется, было именно так. Но теперь,  когда мы проверяем наименьший потенциал, это относится не только к человеку, но  и к снаряжению. Я ведь предупреждал вас, что работа сопряжена с риском.    

– Предупреждали, –  согласился Настойч, – но… Ладно, у вас есть в запасе еще какие-нибудь  сюрпризы?    

– В  общем нет, – ответил Гаскелл после секундной паузы. – Как и вы сами,  ваше снаряжение характеризуется минимальной жизнеспособностью. Этим почти все  сказано.    

Настойч  уловил в ответе некоторую уклончивость, но Гаскелл отказался дать подробное  разъяснение. Они прервали связь, и Настойч вернулся к своему лагерю, в котором  царил полный хаос…    

Они с  роботом перенесли лагерь в лес, чтобы укрыться от дальнейших птичьих налетов.  Налаживая хозяйство заново, Настойч заметил, что добрая половина канатов  перетерлась, электрические приборы перегорают один за другим, а на брезенте  проступила плесень. Он старательно привел все в порядок, ободрав при этом  костяшки пальцев и стерев ладони в кровь. Потом вышел из строя генератор.    

Три дня  Настойч искал повреждение, руководствуясь инструкцией на немецком языке, приложенной  к генератору. Похоже было, что в генераторе все не соответствует схеме, и  никакие меры не помогали. В конце концов Настойч случайно установил, что  инструкция относится к совершенно другой модели. Тут он вышел из себя и лягнул  генератор, чуть не сломав при этом мизинец на правой ноге.    

Затем он  взял себя в руки, еще четыре дня выяснял разницу между своим генератором и описанной  моделью и наконец устранил неисправность.    

Птицы  обнаружили: что в лесу можно отвесно камнем падать между деревьями и лагерем  Настойча, хватать еду и скрываться, прежде чем на них успеют навести лучемет.  Их налеты стоили Настойчу пары очков и серьезного ранения шеи. Кропотливо  трудясь, он сплел сети и при помощи робота натянул их среди ветвей над лагерем.    

Теперь птицы  ничего не могли поделать. Наконец-то у Настойча нашлось время проверить пищевые  припасы. Выяснилось, что часть обезвоженных продуктов плохо обработана на  фабрике, а часть поросла отвратительными грибками местного происхождения. То и  другое означало недоброкачественность. Если сейчас же не принять меры, то на  зиму пищи не хватит.    

Настойч  проделал серию опытов с местными фруктами, злаками, овощами и ягодами. Среди  них было несколько съедобных и питательных разновидностей. Он попробовал их и  тотчас же покрылся живописной аллергической сыпью. Порывшись в медикаментах, он  нашел лекарство от аллергии. Выздоровев, Настойч опять занялся опытами, чтобы  обнаружить виновника болезни, но во время проверки конечных результатов к нему  ворвался робот, перевернул пробирки и пролил незаменимые химикалии.    

Пришлось  Настойчу продолжать опыты на самом себе, после чего один вид ягод и два вида  овощей он исключил из рациона как аллергены.    

Однако  фрукты были превосходные, а местные злаки давали отличный хлеб. Настойч собрал  семена и поздней тэтанской весной поручил роботу пахать и сеять.    

Робот  без устали трудился на новых полях, а Настойч тем временем обследовал  окрестности. Он нашел гладкие камни, на которых были нацарапаны знаки, похожие  на цифры, и даже изображены деревья, тучи и горы. «Должно быть, на Тэте  когда-то жили разумные существа, – подумал Настойч. – Вполне  возможно, что они и сейчас населяют какие-то зоны планеты». Однако разыскивать  аборигенов было некогда.    

Осмотрев  свои поля, Настойч увидел, что робот посеял семена на большей глубине, чем требовалось  по программе. С этим урожаем пришлось распроститься, и следующий сев Настойч провел  собственноручно.    

Большая  черная универсальная машина справлялась с поручениями, как и прежде. Однако  движения робота становились все более конвульсивными, он не мог рассчитать  своих сил. Тяжелые сосуды раскалывались в его лапах, а сельскохозяйственные  орудия ломались. Настойч запрограммировал его на прополку полей, но, пока  пальцы робота рвали сорняки, его широкие плоские ноги вытаптывали ростки  злаков. Принимаясь за колку дров, робот, как правило, ломал ручку топора. Когда  робот входил, хижина сотрясалась, а дверь то и дело соскакивала с петель.    

Настойча  удивляла и беспокоила внезапная деградация робота. Починить его не было никакой  возможности: робота охраняла заводская пломба, его могли ремонтировать только  заводские техники, располагавшие специальными инструментами, запасными частями  и знаниями. Настойчу же было доступно лишь одно – отказаться от услуг робота.  Но тогда он остался бы в полном одиночестве.    

Он  программировал все более и более простые задачи, а на себя брал все больше и  больше хлопот. И все же робот изнашивался. В один прекрасный вечер, когда  Настойч обедал, робот склонился над плитой и опрокинул горшок с кипящим рисом.    

Пустив в  ход свои вновь открытые таланты жизнеспособности, Настойч отскочил в сторону, и  кипящая масса попала ему не в лицо, а на левое плечо.    

Это уже  было слишком. Робот становился опасен. Перевязав ожог, Настойч решил выключить  робота и в одиночку бороться за то, чтобы выжить. Твердым голосом произнес он  команду – спать.    

Робот  лишь посмотрел на него и беспокойно заметался по хижине, не повинуясь одной из  основных команд.    

Настойч  повторил приказ. Робот покачал головой и стал сваливать поленья у печи.    

Что-то разладилось.  Придется отключить робота вручную. Однако на черной глянцевой поверхности  машины не было и следов выключателя. Тем не менее Настойч взял сумку с инструментами  и приблизился к роботу.    

Как ни  странно, робот попятился от него и вытянул перед собой руки, словно обороняясь.    

– Не  двигайся! – крикнул Настойч.    

Настойч  колебался, недоумевая, что же творится с роботом. Машина не могла ослушаться  приказа. Во все роботехнические устройства неизменно закладывается готовность к  самопожертвованию.    

Настойч  подошел к роботу, полный решимости отключить его любой ценой. Робот подпустил  человека совсем близко и замахнулся бронированным кулаком. Настойч увернулся от  удара и запустил гаечным ключом в кинестетическую антенну робота. Тот поспешно  втянул антенну внутрь и снова замахнулся. На сей раз бронированный кулак угодил  Настойчу под ребра.    

Настойч  рухнул на пол, а робот, возвышаясь над поверженным противником, засверкал  красными глазами и зашевелил железными пальцами. Антон закрыл глаза, ожидая,  что робот его добьет. Однако машина повернулась и вышла из хижины, разбив при  этом замок.    

Несколько  минут спустя Настойч услышал, что робот как ни в чем не бывало рубит дрова и  укладывает поленья в поленницу.    

Воспользовавшись  санитарным пакетом, Настойч перевязал раненый бок. Робот покончил с дровами и  вернулся за дальнейшими инструкциями. Дрожащим голосом Настойч услал его к  дальнему ручью за водой. Робот ушел, не выказав более никаких признаков  агрессивности. Настойч потащился к рации.    

– Не  стоило и пытаться отключить его, – сказал Гаскелл, услыхав о  происшествии. – Конструкция не предусматривает отключения вручную. Разве  вы не заметили? Ради собственной безопасности не вздумайте затеять вторую  попытку.    

– А  в чем дело?    

– Дело  в том, что… вы, наверное, сами успели догадаться… Робот служит при вас нашим  контролером качества.    

– Не  понимаю, – пробормотал Настойч. – А зачем вам контролер качества?    

– Неужели  я должен повторять все с самого начала? – устало спросил Гаскелл. –  Вас взяли на службу в качестве освоителя с минимальной жизнеспособностью. Не со  средней, не с повышенной. С минимальной.    

– Да,  но…    

– Не  перебивайте. Помните ли вы, как прожили тридцать четыре года на Земле? Вас постоянно  преследовали болезни, несчастные случаи и неудачи. Именно такое положение мы и  хотели воспроизвести на Тэте. Но вы изменились, мистер Настойч.    

– Во  всяком случае, я старался измениться.    

– Конечно, –  согласился Гаскелл. – Мы этого ожидали. Большинство наших минимально  жизнеспособных освоителей меняется. Сталкиваясь с новым окружением и заново  начиная жизнь, они проявляют самообладание, какое им раньше и не снилось. Но  это вовсе не то качество, на которое мы рассчитываем, и нам приходится как-то  компенсировать такие перемены. Видите ли, далеко не всегда колонисты прибывают  на планету с целью самоусовершенствования. В каждой колонии найдутся  легкомысленные люди, не говоря уже о престарелых, немощных, слабоумных,  бесшабашных, неразумных детях и так далее. Наши стандарты минимальной  жизнеспособности гарантируют выживание каждого колониста. Теперь вам ясно?    

– Вроде  бы, – ответил Настойч.    

– Потому-то  нам и необходим контроль над вами, чтобы предупредить появление в вас средней  или высокой жизнеспособности, на которую мы не рассчитываем.    

– Для  этого при мне робот? – уныло вставил Настойч.    

– Верно.  Робот запрограммирован на осуществление проверки, верховного контроля над  уровнем вашей жизнеспособности. Он откликается на вас, Настойч. Пока вы  остаетесь в заданном диапазоне общей безопасности, робот всеми силами помогает  вам. Когда же вы исправляетесь, становитесь более искушенным и жизнеспособным,  реже страдаете от несчастных случаев, – поведение робота резко ухудшается.  Он начинает ломать вещи, которые полагалось бы ломать вам, принимает  неправильные решения, которые приняли бы вы…    

– Это  нечестно!    

– Настойч,  вы, кажется, думаете, будто у нас здесь санаторий или благотворительное общество.  В таком случае вы ошибаетесь. От вас нужны лишь услуги, которые мы купили и  оплатили. Услуги, которые – да будет мне дозволительно прибавить – вы предпочли  самоубийству.    

– Ладно! –  прокричал Настойч. – Я ведь делаю свое дело. Но есть ли правило,  запрещающее мне демонтировать проклятого робота?    

– Вовсе  нет, – более ровным тоном ответил Гаскелл, – если только это вам под  силу. Однако я серьезнейшим образом не советую. Слишком опасно. Робот не даст  вывести себя из строя.    

– Это  уж мне решать, а не ему, – буркнул Настойч и прервал связь.    

На, Тэте  отцвела весна, и Настойч окончательно понял, что такое его помощник. Он приказал  роботу обследовать дальние горы, но тот не пожелал расстаться с хозяином. Он  попытался не давать роботу никаких поручений, но черному страшилищу не сиделось  без дела. Не получая заданий, робот сам себе выдумывал работу, развивал бурную  деятельность и опустошал поля и склады Настойча.    

В целях  самозащиты Настойч поручил роботу самое безобидное занятие, которое только мог  придумать. Он приказал машине вырыть колодец, надеясь, что та погребет себя на  дне. Однако из вечера в вечер робот поднимался на поверхность, перемазанный и  торжествующий, и входил в хижину, щедро посыпая еду Настойча землей,  распространяя аллергические заболевания, ломая тарелки и оконные стекла.    

Настойч  помрачнел, но терпел создавшееся положение. Теперь робот казался ему воплощением  другой, темной стороны его души, воплощением незадачливого растяпы Настойча.  Когда он видел разрушительные набеги робота, ему чудилось, будто он следит за  уродливой частью самого себя, словно это живая патология, отлитая из металла.    

Он  старался стряхнуть с себя это ощущение. Однако робот все более воплощал разрушительные  стороны натуры Настойча, но только оторванные от явлений жизни, их порождающих,  и доведенные до абсурда.    

Настойч  трудился не покладая рук, а за ним, крадучись, шел его невроз разрушительная сила,  обладающая самозащитой, как все неврозы. Неистребимая болезнь жила с Настойчем  под одной крышей, следила за ним, пока он ел, и стояла рядом, пока он спал.    

Настойч  выполнял свои обязанности и справлялся с ними все лучше и лучше. Он как мог  наслаждался днями, грустил при закате солнца и проводил кошмарные ночи, когда  над его ложем стоял робот и, казалось, размышлял, не пора ли свести счеты. А  наутро, просыпаясь живым и невредимым, Настойч прикидывал, как бы избавиться от  своего спотыкавшегося, неуклюжего, пагубного невроза.    

Однако  положение оставалось безвыходным да вдобавок осложнилось новым обстоятельством.    

Несколько  дней дождь лил как из ведра. Когда небо прояснилось, Настойч вышел на поля.  Позади него громыхал робот, который нес орудия труда.    

Внезапно  в сырой земле под ногами Настойча разверзлась трещина. Она расширилась, и весь  участок, где стоял Настойч, обвалился. Настойч выпрыгнул на откос, и робот  втащил его наверх, едва не вывихнув ему при этом руку.    

Осмотрев  обвалившийся участок поля, Настойч увидел, что под ним проходит туннель. Еще  заметны были следы земляных работ. С одной стороны туннель завален, но в другом  направлении он уходил в глубь земли.    

Настойч  вернулся за лучеметом и фонариком. Он спустился по склону, осветил туннель и  увидел мохнатое существо, которое торопливо скрылось за поворотом. Оно походило  на огромного крота.    

Наконец-то  Настойч встретил на Тэте иные формы жизни.    

Последующие  несколько дней он осторожно исследовал туннели и два-три раза мельком видел  серые кротоподобные тени, которые тотчас исчезали в лабиринте подземных ходов.    

Настойч  изменил тактику. Он углубился в главный туннель всего на несколько сот метров и  оставил там свой дар – плоды. Когда на другой день он вернулся к тому же месту,  плодов не было. Вместо них лежали две глыбы свинца.    

Обмен  дарами длился целую неделю. Как-то раз, когда Настойч нес плоды и ягоды, в туннеле  показался огромный крот, который медленно и с явным беспокойством двигался  навстречу человеку. Он знаком указал на фонарик, и Настойч прикрыл рукой свет,  чтобы не причинять боль глазам крота.    

Он  выжидал. Крот медленно передвигался на двух ногах, морща нос и прижав  сморщенные ручки к груди. Остановившись, он взглянул на Настойча выпученными  глазами. Потом наклонился и нацарапал на земляном полу туннеля какой-то знак.    

Настойч  понятия не имел, что означает этот знак. Однако само действие предполагало наличие  разума, умение говорить и абстрактно мыслить. Он нацарапал рядом со знаком  крота другой знак, желая показать, что наделен такими же качествами.    

Между  двумя расами завязалось общение. За спиной у Настойча, сверкая глазами, стоял робот  и наблюдал, как человек и тэтанец стремятся понять друг друга.    

Установление  контакта принесло Настойчу еще больше забот. Надо было обрабатывать поля и  сады, ремонтировать оборудование и присматривать за роботом; в свободное время  Настойч прилежно изучал язык кротов. А кроты так же прилежно помогали Настойчу.    

Постепенно  человек и кроты стали понимать друг друга, наслаждаясь взаимным общением; они  подружились. Настойч узнал о повседневной жизни кротов, об их отвращении к  свету, о путешествиях по подземным пещерам, о тяге к знаниям и просвещению. В  свою очередь он рассказал кротам все, что мог, о Человеке.    

– А  что это за металлический предмет? – поинтересовались кроты.    

– Слуга  Человека, – ответил Настойч.    

– Но  он стоит за твоей спиной и сердито сверкает глазами. Этот металлический предмет  ненавидит тебя. Все ли металлические предметы ненавидят людей?    

– Конечно,  нет, – сказал Настойч. – Это особый случай.    

– Он  нас пугает. Все ли металлические предметы пугают?    

– Некоторые,  но не все.    

– Когда  этот металлический предмет не сводит с нас глаз, нам трудно думать и трудно понимать  твои слова. Всегда ли так бывает с металлическими предметами?    

– Иногда  они некстати вмешиваются, – признал Настойч. – Но не бойтесь, робот  вас не тронет.    

Кротовый  народец не разделял мнения Настойча. Наш герой рассыпался в извинениях за тяжелую,  неуклюжую, невоспитанную машину, рассказал о том, как машины верно служат  Человеку и как облегчают его жизнь. Однако кротовый народец остался при своем  убеждении и упорно избегал страшного робота.    

Тем не  менее после длительных переговоров Настойч заключил с кротовым народцем пакт о  сотрудничестве. За свежие плоды и ягоды, которые были кротам весьма по вкусу,  но редко им доставались, они обязались добывать будущим колонистам  металлическую руду, а также искать для них источники воды и нефти. Более того,  колонистам предоставлялась во владение вся поверхность Тэты, а хозяевами недр  торжественно признавались тэтанцы.    

Обеим  сторонам такое распределение благ показалось справедливым, и Настойч вместе с  вождем кротов скрепили каменный документ своими подписями, увенчав их настолько  замысловатыми росчерками, насколько позволил резец.    

В честь  знаменательного события Настойч устроил пир. Вдвоем с роботом он принес кротам  щедрый дар – самые изысканные плоды и ягоды. Пушистые, серые, ясноглазые кроты  собрались толпой и стали нетерпеливо попискивать.    

Робот  поставил наземь корзины с плодами и отошел в сторонку, но поскользнулся на гладком  камушке, замолотил руками, чтобы удержать равновесие, и с грохотом повалился на  одного из кротов. Тут же робот поднялся на ноги и, протянув неловкие стальные  руки, попытался поднять жертву, но было поздно. Он сломал несчастному  позвоночник.    

Остальных  кротов как ветром сдуло – они исчезли и унесли с собой погибшего. А Настойч с  роботом остались в туннеле вдвоем, окруженные огромными грудами плодов.    

В ту  ночь Настойч долго и упорно размышлял. Ему была понятна дьявольская логика событий.  Контакты минимально жизнеспособных освоителей с инопланетянами, как правило,  связаны с известной неуверенностью, недоверием, непониманием и даже со  смертельными случаями. У него же отношения с кротовым народцем шли как по маслу  – слишком гладко для минимальных способностей.    

Робот  попросту внес поправку в сложившуюся ситуацию и совершил те ошибки, каких можно  было ждать от Настойча.    

Однако,  понимая логику событий, Настойч не принимал ее. Кротовый народец был его другом,  а Настойч его предал. Между ними больше не бывать дружбе, и будущим колонистам  нечего мечтать о сотрудничестве. Все это несбыточно, пока по туннелям,  спотыкаясь, топает робот.    

Настойч  пришел к выводу, что робот должен быть уничтожен. Он решил пустить в ход свои  новые, с таким трудом приобретенные качества и раз и навсегда отделаться от  пагубного невроза, не отстающего от него ни на шаг. Если придется заплатить  жизнью, – ну что ж, напомнил себе Настойч, меньше чем год назад я  соглашался расстаться с нею по гораздо менее серьезным причинам.    

Он  восстановил контакт с кротами и поговорил с ними на эту тему. Кроты согласились  помочь ему, ибо даже у этих смирных существ было какое-то понятие о возмездии.  Они подсказали несколько идей, удивительно похожих на человеческие, поскольку  кроты тоже умели воевать. Они объяснили Настойчу, что надо сделать, и тот  обещал попробовать.    

Через  неделю кроты подготовили все. Настойч нагрузил робота корзинами с плодами и повел  его в туннель, словно пытаясь заключить новое соглашение.    

Кротовый  народец не показывался на глаза. Настойч и робот забрались далеко в подземные  коридоры, освещая себе фонариками путь во мгле. Глаза-фотоэлементы робота  мерцали красным огнем, а сам он грозно высился за спиной у Настойча.    

Вошли в  подземную пещеру. Раздался еле слышный свист, и Настойч метнулся в сторону.    

Робот;  почуяв опасность, хотел последовать за ним, но, заторможенный своей программой  незадачливости, споткнулся, и плоды разлетелись по полу пещеры. Тут из мрака  сверху спустились канаты, которые опутали голову и плечи робота.    

Он  старался разорвать прочное волокно, но его опутывали все новые и новые канаты,  а он все напрягался, чтобы разорвать узы, и из его суставов сочилось масло.  Несколько минут в пещере слышался лишь свист летящих канатов, поскрипывание  суставов робота да сухой треск рвущихся волокон.    

Настойч  вернулся в пещеру и присоединился к сражению. Нападающие связывали робота все  надежнее и надежнее, пока наконец не парализовали его окончательно и он уже не  мог найти точку опоры. А канаты все свистели в воздухе, и робот наконец  опрокинулся – исполинский канатный кокон, у которого виднелись только ступни и  голова.    

Тогда  кроты в восторге заверещали и попытались тупыми землеройными когтями выцарапать  роботу глаза. Однако глаза прикрылись стальными веками. Кроты ограничились тем,  что насыпали песка в суставы, а потом Настойч растолкал тэтанцев и попытался  расплавить робота последним лучеметом.    

Прежде  чем металл раскалился, лучемет вышел из строя. Роботу связали ноги и поволокли  по коридору, который заканчивался глубокой расселиной. Его сбросили в  расселину, послушали, как он стукается о гранитные стены пропасти, а когда он  упал на дно, разразились торжествующими криками.    

Кроты  устроили праздник. Но Настойчу было не по себе. Он вернулся в хижину и двое  суток отлеживался в кровати, твердя себе снова и снова, что ведь не человека он  убил и даже не мыслящее существо, а всего-навсего уничтожил опасную машину.    

Однако  он не мог забыть молчаливого спутника, который сражался вместе с ним против  птиц, сеял на его полях и все ломал, он был неуклюж на его, Настойча, лад – на  такой лад, что уж кто-кто, а Настойч способен это понять и простить.    

Некоторое  время спустя он чувствовал себя так, как если бы отмерла часть его души. Но вечерами  его навещали кроты и утешали, да и надо было работать на полях и складах.    

Наступила  осень – пора уборки урожая. Настойч взялся за дело. Вскоре после исчезновения  робота в нем опять пробудилась прежняя склонность к несчастным случаям. Настойч  преодолел ее с новой верой в себя. К первому снегу работа по уборке урожая и  консервированию продуктов была завершена. Близился к концу год пребывания  Настойча на Тэте.    

По радио  он послал Гаскеллу отчет об опасностях, достоинствах и потенциальных возможностях  планеты, сообщил о соглашении с кротовым народцем и рекомендовал планету для  заселения. Через две недели Гаскелл откликнулся.    

– Хорошо  потрудились, – сказал он Настойчу. – Правление считает, что Тэта,  безусловно, соответствует требованиям минимальной жизнеспособности. Мы  немедленно высылаем корабль с колонистами.    

– Значит,  испытание закончено? – спросил Настойч.    

– Вот  именно. Корабль прибудет месяца через три. Возможно, эту партию привезу я сам.  Поздравляю, мистер Настойч. Вы станете отцом-основателем новехонькой колонии!    

– Право,  не знаю, как и благодарить вас, мистер Гаскелл.    

– Наоборот.  Кстати, как вы справились с роботом?    

– Уничтожил, –  ответил Настойч и рассказал о гибели робота и позднейших событиях.    

– Гм, –  промычал Гаскелл.    

– Вы  сами говорили, что правила этого не воспрещают.    

– Так  оно и есть. Робот входит в ваше снаряжение, так же, как лучеметы, палатки и  продукты питания. Как и они, робот является одной из проблем вашего выживания.  Вы вправе были распоряжаться им как угодно.    

– В  чем же дело?    

– Да  просто хотелось бы думать, что вы его действительно уничтожили. Знаете ли, все  эти модели, предназначенные для контроля качества, рассчитаны на долгосрочную  службу. В них встроены узлы саморемонта, им сообщено острое чувство  самосохранения. Укокошить такого робота дьявольски трудно.    

– По-моему,  мне это удалось, – заметил Настойч.    

– Будем  надеяться. Но если робот уцелел, ждите неприятных сюрпризов.    

– Почему?  Он будет мстить?    

– Ну  что вы! Робот лишен эмоций.    

– Так  в чем же дело?    

– Вся  беда вот в чем. Назначением робота было сводить на нет всякое улучшение вашей  жизнеспособности. Вот он и делал различные пакости.    

– Конечно.  Значит, если он вернется, все начнется сызнова?    

– Даже  хуже. Вот уже несколько месяцев, как робот разлучен с вами. Если он еще функционирует,  то в нем накопились невостребованные бедствия. Вся жажда разрушения, которую  ему полагалось накопить за месяцы, должна найти выход, и лишь тогда робот может  вернуться к нормальной работе. Вы меня поняли?    

Настойч  нервно откашлялся.    

– И,  само собой, он уж постарается разрядить их побыстрее, чтобы прийти в норму,    

– Естественно.  Так вот, корабль прибудет месяца через три. Быстрее невозможно. Советую вам  убедиться, что робот обезврежен. Теперь нам нежелательно лишиться вас.    

– Да,  нежелательно, – согласился Настойч. – Я сейчас же займусь этим  вопросом.    

Он  захватил все необходимое и поспешил в туннели. Кроты, которым он объяснил положение  вещей, проводили его к расселине. Оснащенный паяльной лампой, ножовкой,  кувалдой и долотом, Настойч стал медленно спускаться по крутому склону  расселины.    

Он  быстро отыскал на дне место падения робота. Там, между двумя валунами, торчала  цельная металлическая рука, вырванная из плечевого сустава. Чуть подальше он  нашел осколки разбитого глаза-фотоэлемента и наткнулся на пустой кокон из  порванных, разлохмаченных канатов.    

Самого  же робота нигде не было. Настойч взобрался вверх по склону, предупредил кротов  об опасности и занялся приготовлениями.    

Двенадцать  дней прошло мирно. На тринадцатый вечер перепуганный крот принес Настойчу  весть. В туннелях снова появился робот; он шествует темными подземными ходами,  сверкая единственным уцелевшим глазом, и безошибочно пробирается по лабиринту в  главный коридор.    

Подготовленные  к его появлению, тэтанцы встретили его канатами, но робот уже извлек уроки из  прошлого. Он увернулся от бесшумно падающих петель и напал на кротов. Шестерых  он убил, а остальных обратил в бегство.    

Выслушав  новости, Настойч коротко кивнул, отпустил крота и возобновил работу. Линию  обороны в туннелях он уже наладил. Теперь же он разложил перед собой на столе  четыре неисправных лучемета, разобранных до винтика. Работая без справочников и  пособий, он пытался из четырех комплектов деталей собрать одно действующее  оружие.    

Он  работал до поздней ночи – тщательно проверял каждую деталь и укладывал на место  в корпус. Крохотные детальки расплывались перед глазами, пальцы одеревенели и  разбухли, точно сосиски. Крайне осторожно, пользуясь пинцетом и лупой, он  приступил к сборке оружия.    

Внезапно  раздался трубный звук – ожил приемо-передатчик.    

– Антон, –  спрашивал Гаскелл, – что слышно о роботе?    

– Вот-вот  явится, – ответил Настойч.    

– Этого  я боялся. Послушайте, мне удалось дозвониться на завод-изготовитель. Мы крупно  повздорили, но я добился разрешения вывести робота из строя и получил подробную  инструкцию.    

– Спасибо, –  сказал Настойч. – Говорите скорее, как это делается.    

– Необходимо  следующее оборудование: источник электроэнергии, дающий ток двадцать пять ампер  под напряжением двести вольт… Даст ваш генератор такой ток?    

– Даст.  Продолжайте. –…Медный стержень, серебряная проволока и щуп, сделанный из непроводящего  материала, например из дерева. Все это монтируется в следующем…    

– Мне  ни за что не успеть, – заметил Настойч, – но говорите.    

В рации  что-то громко зажужжало.    

– Гаскелл! –  вскричал Настойч.    

Рация  молчала. Из хижины с радиоаппаратурой донесся шум – там что-то рухнуло. Затем  на пороге появился робот.    

У него  не было левой руки и правого глаза, но узел саморемонта залечил пораненные  места. Теперь робот был тускло-черный, а на груди и боках у него проступали  полоски ржавчины.    

Настойч  перевел глаза на почти собранный лучемет и стал прилаживать последние детали.  Робот направился к человеку.    

– Ступай,  наруби дров, – распорядился Настойч самым естественным тоном, на какой был  способен.    

Робот  остановился, повернулся, взял топор и после некоторого колебания вышел из комнаты.    

Настойч  окончил работу и стал завинчивать крышку. Робот отбросил топор и снова повернулся,  раздираемый противоречивыми командами. Настойч рассчитывал, что в результате конфликта  в какой-нибудь схеме расплавится предохранитель. Однако робот принял решение и  устремился к Настойчу.    

Настойч  навел на врага лучемет и спустил курок. Сгусток энергии остановил робота на полпути.  Металлическая кожа мгновенно раскалилась докрасна. Тут лучемет опять вышел из  строя. Настойч выругался, замахнулся тяжелым оружием и швырнул им в  единственный глаз робота, но промахнулся. Лучемет отскочил от металлического лба.    

Оглушенный  робот искал человека ощупью. Настойч увернулся от его руки и, выбежав из  хижины, устремился к черному устью туннеля. Войдя туда, он бросил взгляд назад  и увидел, что робот продолжает погоню.    

Настойч  прошел по туннелю несколько сот метров, включил фонарик и стал поджидать робота.    

Как  только Настойч убедился, что робот не уничтожен, он тщательно обдумал план действий.    

Первой  мыслью, естественно, было скрыться. Но робот, способный двигаться, не отдыхая,  догонит его без труда. Бесцельно петлять по лабиринту туннелей тоже не годится.  Пришлось бы делать привалы, чтобы поесть, напиться и отоспаться. А роботу  привалы не нужны.    

Поэтому  Настойч устроил в туннелях множество ловушек и на них-то возлагал все надежды.  Хоть одна да сработает. В этом он не сомневался.    

Но, даже  твердя слова утешения, Настойч содрогался при мысли о множестве несчастий, которые  накопил для него робот: о месяцами не заживающих переломах, трещинах ребер,  вывихнутых лодыжках, о рубленых ранах, укусах, инфекционных и хронических болезнях.  Все это робот вывалит на него в один прием, чтобы поскорее возобновить текущую  деятельность.    

Нет,  Настойчу никак не пережить этой полосы несчастий. Ловушки обязательно должны  сработать!    

Вскоре  послышались громовые шаги робота, а затем появился и он сам. Увидев Настойча,  он заспешил к нему.    

Настойч  пробежал по туннелю со скоростью спринтера, потом свернул в более узкий проход.  Робот постепенно сокращал разделяющую их дистанцию.    

Добежав  до характерного обнажения пород, Настойч оглянулся, чтобы прикинуть дистанцию,  и дернул веревку, запрятанную в скалах.    

Кровля  туннеля обвалилась, засыпав робота тоннами земли и камней. Сделай робот еще шаг  вперед – и он оказался бы погребенным.    

Однако,  мгновенно оценив ситуацию, он вихрем отпрянул назад. Его запорошило землей,  мелкие камешки забарабанили по голове и плечам. Но основная масса породы  миновала его.    

Когда  упала последняя песчинка, робот перелез через новоявленный холм и продолжил погоню.    

Настойч  выбивался из сил. Неудача с ловушкой обескуражила его. Однако, напомнил он себе,  впереди есть кое-что почище. Вторая ловушка наверняка прикончит несносную  машину.    

Они  бежали по извилистому туннелю, где путь освещался лишь редкими вспышками фонарика  Настойча. Робот снова догонял человека. Настойч выбежал на прямой участок и  ускорил бег.    

Он  пересек клочок земли, который ничем не отличался от всякого другого. Но, как  только туда, громыхая, ступил робот, земля расступилась. Настойч все тщательно  рассчитал. Ловушка, выдерживающая его вес, тотчас рухнула под тяжестью робота.    

Робот  замахал рукой, ища, за что бы ухватиться. Между пальцами у него заструилась  земля, и он соскользнул в капкан, который смастерил Настойч, конусообразную  яму, стенки которой сходились книзу наподобие гигантской воронки, где робот  должен был заклиниться на веки вечные.    

Однако  робот широко растопырил ноги, раздвинув их почти под прямым углом к туловищу.  Суставы его затрещали – с таким усилием вонзил он пятки в пологие стенки ямы;  под его тяжестью со стенок посыпалась земля, но они выдержали. Роботу удалось  притормозить, не долетев до дна.    

Рукой  робот выдолбил в земле глубокие упоры. Он вытащил одну ногу, нащупал упор, поставил  ее туда, потом вытащил другую ногу. Медленно, но верно робот выбирался из  плена, и Настойч снова пустился бегом.    

Теперь  он дышал тяжело и прерывисто, а в боку у него кололо. Робот бежал быстрее, чем  раньше, и Настойчу стоило немалых усилий оставаться впереди.    

Как он  рассчитывал на эти две ловушки! Теперь осталась только одна. Очень хорошая, но  связана с риском.    

Головокружение  все усиливалось, но Настойч заставил себя сосредоточиться. Когда остается  последняя ловушка, надо учитывать каждую мелочь. Он миновал камень с белой  пометкой и выключил фонарик. Тут он сбавил скорость и, отсчитывая шаги,  дождался, пока робот не очутился прямо у него за спиной и едва не сгреб его  пятерней за шиворот.    

Восемнадцать…  девятнадцать… двадцать! На двадцатом шаге Настойч нырнул головой во мрак.  Несколько секунд он, казалось, парил в воздухе. Потом упал в воду, нырнул на  небольшой глубине, выплыл на поверхность и стал выжидать.    

Робот  зашел слишком далеко, чтобы остановиться. С оглушительным всплеском он угодил в  подземное озеро, яростно захлопал руками и ногами, поднимая тучи брызг, и  наконец с бульканьем скрылся под водою.    

Услыхав  это бульканье, Настойч поплыл к другому берегу, благополучно добрался до него и  вылез из ледяной воды. Несколько секунд он дрожал на скалах, облепленных илом.  Потом заставил себя ползти на четвереньках дальше по берегу, к тайнику, где он  припас дрова, спички, виски, одеяла и сухую одежду.    

Еще  несколько часов Настойч сушился, переодевался и разводил костер. Он поел,  напился и стал разглядывать неподвижную гладь подземного озера. Задолго до  сегодняшних приключений он измерил его глубину с помощью тридцатиметрового лота  и не достиг дна. Быть может, это озеро бездонное. А скорее всего, из него берет  начало подземная река с быстрым течением, которое унесет робота далеко, на  долгие недели, даже месяцы. Или…    

Он  услышал тихий плеск и направил в ту сторону луч фонарика. Из воды высунулась  голова робота, за нею показались плечи и торс.    

Очевидно,  озеро не было бездонным. Должно быть, робот пересек его по дну и вскарабкался  на крутой берег.    

Робот  стал взбираться вверх по илистым скалам. Настойч устало поднялся на ноги и  бросился бежать.    

Последняя  ловушка тоже оказалась бесполезной, и робот теперь надвигался на него, чтобы  умертвить. Настойч мчался к выходу из туннеля. Ему хотелось погибнуть при свете  солнца.    

Передвигаясь  рысцой, Настойч вывел робота из туннеля на крутой склон горы. Дыхание жгло ему глотку,  мускулы живота напряглись до боли. Он бежал, прикрыв глаза, голова кружилась от  изнеможения.    

Ловушка  не помогла. Как это он раньше не понял, что они наверняка не помогут? Робот –  часть его самого, его невроз, который хочет его доконать. Может ли человек  перемудрить самую мудреную часть самого себя? Правая рука всегда узнает, что  творит левая, и даже самые хитроумные уловки лишь ненадолго обманывают  искуснейшего из обманщиков.    

«Не с  того конца я Взялся за дело, – думал Настойч, когда лез вверх по склону. –  Обман к свободе не приведет. Надо…» Робот чуть не ухватил его за ногу, грубо  напомнив о разнице между теоретическими и практическими познаниями. Настойч  рванулся вперед и принялся бомбардировать его камнями. Отмахнувшись от них, как  от мух, робот полез дальше по склону.    

Настойч  срезал угол по почти отвесной скале. Свободы обманом не добьешься, твердил он  себе. Обман непременно подведет. Выход – в перемене! Выход – в покорении, но не  робота, а того, что олицетворяет робот.    

Самого  себя!    

Он был в  полубреду, мысли текли бесконтрольно. Он убеждал себя-, если побороть ощущения  сходства с роботом, то робот явно перестанет быть его, Настойча, неврозом! Он  превратится в обыкновенный невроз и потеряет власть над Настойчем.    

Нужен  сущий пустяк: исцелиться от невроза (пусть хоть на десять минут) – и робот  не причинит ему вреда!    

Отхлынула  усталость, и Настойча переполнила необычная опьяняющая самоуверенность. Он  дерзко пробежал по хаотическому нагромождению камней подходящему местечку для  того, чтобы вывихнуть лодыжку или сломать ногу. Годом, даже месяцем раньше с  ним бы здесь непременно что-нибудь произошло. Однако, переродившийся Настойч,  уподобясь полубогу, легко перемахнул через огромные камни.    

Робот,  однорукий и одноглазый, упрямо принял несчастье на себя. Он зацепился за что-то  и во весь рост растянулся на острых камнях. Когда робот, поднявшись, снова  пустился в погоню за Настойчем, он заметно хромал.    

Окрыленный  успехом, но предельно настороженный, Настойч уперся в гранитную стену и прыгнул  на выступ – едва заметную серую тень. На какую-то страшную долю секунды он  повис в воздухе, но тут, когда пальцы его чуть не соскользнули со стены, он  нащупал ногой опору. Не колеблясь, он подтянулся на руках и спрыгнул по другую  сторону стены.    

За ним,  громко скрипя суставами, последовал робот. Он повредил себе палец – раньше  нечто подобное случилось бы с Настойчем.    

Настойч  перескакивал с валуна на валун. Робот, то и дело скользя и оступаясь,  приближался. Настойчу все было безразлично. Ему пришло в голову, что  свойственная ему склонность к несчастным случаям подготовила его к этому  решающему мигу. Теперь наступил отлив. Наконец-то Настойч стал тем, к чему его  предназначала природа, – он приобрел иммунитет к несчастным случаям!    

Робот  пополз за ним по сверкающей поверхности белого камня. Опьяненный крайней уверенностью  в своих силах, Настойч столкнул вниз несколько валунов и закричал во все горло,  чтобы вызвать обвал.    

Камни  зашевелились, а над собой он услышал глухой грохот. Настойч укрылся за валуном,  избежав простертой ручищи робота, и обнаружил, что дальше отступать некуда.    

Он  оказался в низенькой и неглубокой пещерке. Перед ним, загородив вход, вырос  робот и отвел назад свой железный кулак.    

При виде  бедного, неуклюжего робота, подверженного несчастным случаям, Настойч разразился  хохотом. Но тут робот выбросил вперед кулак, вложив в удар всю свою силу.    

Настойч  увернулся, но в этом не было нужды. Неуклюжий робот и так промазал по меньшей  мере на сантиметр. Как раз такой ошибки и следовало ждать от нелепого создания,  раба нелепых несчастных случаев.    

Сила  отдачи отбросила робота, он пошатнулся. Отчаянно стараясь удержать равновесие,  он балансировал на краю скалы. Всякому нормальному человеку или роботу это  удалось бы. Но не рабу несчастных случаев. Он упал ничком, разбив при падении единственный  глаз, и покатился по склону.    

Настойч  выглянул было из пещеры, чтобы подтолкнуть падающего, но тотчас поспешно забился  в самый дальний угол. Вместо него дело сделал обвал – он покатил быстро  уменьшающееся черное пятно по пыльно-белому склону горы и забросал тоннами  камней.    

Настойч,  усмехаясь, наблюдал за происходящим. Потом стал спрашивать себя, что он, собственно  говоря, здесь делает.    

Тут-то  его и начала бить дрожь.    

Спустя  несколько месяцев Настойч стоял у сходней колонистского судна «Кучулэйн» и  смотрел, как на зимнюю, залитую солнцем Тэту высаживаются колонисты. Среди них  были люди самые различные.    

Все они  отправились на Тэту, чтобы начать новую жизнь. Каждый был кому-то дорог, по  крайней мере самому себе, и каждый заслуживал какого-то шанса на жизнь  независимо от степени своей жизнеспособности. Не кто иной, как он, Антон  Настойч, разведал для этих людей минимальные возможности существования на Тэте  и в какой-то степени вселил надежду в самых неспособных – в неумеек, которым  тоже хочется жить.    

Он  отвернулся от потока первых поселенцев и по служебной лестнице поднялся на  судно. В конце концов он вошел в каюту Гаскелла.    

– Ну  что, Антон, – спросил Гаскелл, – как они вам показались?    

– По-моему,  хорошие ребята, – ответил Настойч.    

– Вы  правы. Эти люди считают вас отцом-основателем, Антон. Вы им нужны. Останетесь?  Настойч сказал:    

– Я  считаю Тэту своим домом.    

– Значит,  решено. Я только…    

– Погодите, –  прервал его Настойч. – Я еще не кончил. Я считаю Тэту своим домом. Я хочу  здесь осесть, жениться, завести детишек. Но не сразу.    

– Что  такое?    

– Мне  здорово пришлось по душе освоение планет, – пояснил Настойч. Хотелось бы  еще поосваивать. Одну-две планетки. Потом я вернусь на Тэту.    

– Этого  я не ожидал, – с несчастным видом пробормотал Гаскелл.    

– А  что тут такого?    

– Ничего.  Но боюсь, что нам уже не удастся привлечь вас в качестве освоителя, Антон.    

– Почему?    

– Вы  ведь знаете наши требования. Застолбить планету под будущую колонию должен минимально  жизнеспособный человек. Как ни напрягай фантазию, вас уже никак не назовешь минимально  жизнеспособным.    

– Но  ведь я такой же, как всегда! – возразил Настойч. – Да, на этой  планете я исправился. Но вы же этого ожидали и навязали мне робота, который все  компенсировал. А кончилось тем…    

– Да,  чем же кончилось?    

– Что  ж, кончилось тем, что я как-то увлекся. Наверное, пьян был. Не представляю, как  я мог такое натворить.    

– Но  ведь натворили же!    

– Да.  Но постоите! Пусть так, но ведь я еле в живых остался после опыта – всего этого  опыта на Тэте. Еле-еле! Разве это не доказывает, что я по-прежнему минимально  жизнеспособен?    

Гаскелл  поджал губы и задумался.    

– Антон,  вы почти убедили меня. Но боюсь, что вы просто играете словами. Честно говоря,  я больше не могу считать вас человекоминимумом. Боюсь, придется вам смириться  со своим жребием на Тэте.    

Настойч  сник. Он устало кивнул, пожал Гаскеллу руку и повернулся к двери.    

Поворачиваясь,  он задел рукавом чернильный прибор и смахнул его со стола.    

Настойч  кинулся его поднимать и грохнулся головой о стол. Весь забрызганный чернилами,  он помедлил, зацепился за стул, упал.    

– Антон, –  нахмурился Гаскелл, – что за представление?    

– Да  нет же, – сказал Антон, – это не представление, черт возьми!    

– Гм.  Любопытно. Ну, вот что, Антон, не хочу вас слишком обнадеживать, но возможно –  учтите, не наверняка, только возможно…    

Гаскелл  пристально поглядел на разрумянившееся лицо Настойча и разразился смехом.    

– Ну  и пройдоха же вы, Антон! Чуть не одурачили меня! А теперь, будьте добры, проваливайте  отсюда и ступайте к колонистам. Они воздвигнут статую в вашу честь и, наверное,  хотят, чтобы вы присутствовали на открытии.    

Пристыженный,  но невольно ухмыляющийся Антон Настойч ушел навстречу своей новой судьбе.    

     

(перевод  Н.Евдокимова)    

 ФОРМА    

     

Пид-Пилот  замедлил скорость почти до нуля. С волнением всматривался он в зеленую планету.    

Даже без  показаний приборов не оставалось места сомнениям. Во всей системе эта планета,  третья от Солнца, была единственной, где возможна жизнь. Планета мирно  проплывала в дымке облаков.    

Она  казалась совсем безобидной. И все же было на этой планете нечто такое, что  лишало жизни участников всех экспедиций, когда-либо посланных с Глома.    

Прежде  чем бесповоротно устремиться вниз, Пид какое-то мгновение колебался. Он и двое  его подчиненных сейчас вполне готовы, больше, чем когда бы то ни было. В сумках  их тел хранятся компактные Сместители, бездействующие, но тоже готовые.    

Пиду  хотелось что-нибудь сказать экипажу, но он не вполне представлял, как построить  свою речь.    

Экипаж  ждал. Ильг-Радист уже отправил последнее сообщение на планету Глом.  Джер-Индикатор следил за циферблатами шестнадцати приборов одновременно. Он  доложил: «Признаки враждебной деятельности отсутствуют». Поверхности его тела  беспечно струились.    

Пид  отметил про себя эту беспечность. Теперь он знал, о чем должен говорить. С той  поры, как Экспедиция покинула Глом, Дисциплина Формы омерзительно расшаталась.  Командующий Вторжением предупреждал его; но все же надо что-то предпринять. Это  долг Пилота, ибо низшие касты, к которым относятся Радисты и Индикаторы,  приобрели дурную славу стремлением к Бесформию.    

– На  нашу экспедицию возлагаются великие надежды, – медленно начал Пид. –  Мы теперь далеко от родины.    

Джер-Индикатор  кивнул. Ильг-Радист вытек из предписанной ему формы и комфортабельно  распластался по стене.    

– Однако  же, – сурово сказал Пид, – расстояние не служит оправданием  безнравственному Бесформию.    

Ильг  поспешно влился в форму, подобающую Радисту.    

– Нам,  несомненно, придется прибегать к экзотическим формам, продолжал Пид. – На  этот случай есть особое разрешение. Но помните: всякая форма, принятая не по  служебной необходимости, есть происки самого Бесформия.    

Джер  резко прекратил текучую игру поверхностей своего тела.    

– У  меня все, – закончил Пид и заструился к пульту. Корабль пошел на посадку  так плавно, экипаж действовал настолько слаженно, что Пид ощутил прилив  гордости.    

«Хорошие  работники, – решил он. – Нельзя же, в самом деле, надеяться, что  самосознание Формы у них так же развито, как у Пилота, принадлежащего к высшей  касте». То же самое говорил ему и Командующий Вторжением.    

– Пид, –  сказал Командующий Вторжением во время их последней беседы эта планета нужна  нам позарез.    

– Да,  сэр, – ответил Пид; он стоял, вытянувшись в струнку и ни на йоту, ни  малейшим движением не отклоняясь от Парадной формы Пилота.    

– Один  из вас, – внушительно проговорил Командующий, – должен проникнуть  туда и установить Сместитель вблизи источника атомной энергии. На нашем конце  будет сосредоточена армия, готовая к прыжку.    

– Мы  справимся, сэр, – ответил Пид.    

– Экспедиция  непременно должна достигнуть цели, – сказал Командующий, и облик его на  мгновение расплылся от неимоверной усталости. – Строго между нами: на  Гломе неспокойно. Бастует, например, каста горняков. Они требуют новой формы  для земляных работ. Утверждают, будто старая неудобна.    

Пид  выразил должное негодование. Горняцкая форма установлена давным-давно, еще пятьдесят  тысяч лет назад, так же как и прочие основные формы. А теперь эти выскочки  хотят изменить ее.    

– Это  не все, – поведал ему Командующий. – Мы обнаружили еще один культ  Бесформия. Взяли почти восемь тысяч гломов, но не известно, сколько их гуляет  на свободе.    

Пид  знал, что речь идет об искушении Великого Бесформия, самого опасного дьявола,  какого только может представить себе разум жителей Глома. Но как случается,  дивился он, что гломы поддаются его искушению?    

Командующий  угадал, какой вопрос вертится у Пида на языке.    

– Пид, –  сказал он, – тебе, наверное, непонятно. Ответь мне, нравится ли тебе  пилотировать?    

– Да,  сэр! – ответил Пид просто. Нравится ли пилотировать! Да в этом вся его  жизнь! Без корабля он – ничто.    

– Не  все гломы могут сказать то же самое, – продолжал Командующий. Мне тоже это  непонятно. Все мои предки были Командующими Вторжениями, от самых истоков  Времени. Поэтому, разумеется, и я хочу быть Командующим Вторжением. Это не  только естественно, но и закономерно. Однако низшие касты испытывают совсем  иные чувства. – И он печально потряс телом.    

– Я  сообщил тебе об этом не зря, – пояснил Командующий. – Нам, гломам,  необходимо больше пространства. Неурядицы на планете объясняются только перенаселением.  Так утверждают психологи. Получи мы возможность развиваться на новой планете –  все раны будут исцелены. Мы на тебя рассчитываем, Пид.    

– Да,  сэр, – не без гордости ответил Пид.    

Командующий  поднялся было, желая показать, что разговор окончен, но неожиданно передумал и  снова уселся.    

– Нам  придется следить за экипажем, – сказал он. – Ребята они верные, спору  нет, но все из низших каст. А что такое низшие касты, ты и сам знаешь.    

Да, Пид  это знал.    

– Вашего  Джера-Индикатора подозревают в тайных симпатиях Реформизму. Однажды он был  оштрафован за то, что неправомочно имитировал форму Охотника. Против Ильга не  выдвигали ни одного конкретного обвинения. Однако до меня дошли слухи, что он  подозрительно долго пребывает в неподвижном состоянии. Не исключено, что он  воображает себя Мыслителем.    

– Но,  сэр, – осмелился возразить Пид, – если они хоть незначительно  запятнаны Реформизмом или Бесформием, стоит ли отправлять их в эту экспедицию?    

После  некоторого колебания Командующий медленно проговорил:    

– Есть  множество гломов, которым я могу доверять. Однако эти двое наделены воображением  и находчивостью, особыми качествами, которые необходимы в этой  экспедиции. – Он вздохнул. – Право, не понимаю, почему эти качества  обычно связаны с Бесформием.    

– Да,  сэр, – сказал Пид.    

– Надо  только следить за ними.    

– Да,  сэр, – повторил Пид и отсалютовал, поняв, что беседа окончена. Во  внутренней сумке тела он чувствовал тяжесть дремлющего Сместителя, готового  преобразовать вражеский источник энергии в мост через космическое пространство –  мост, по которому хлынут с Глома победоносные рати.    

– Желаю  удачи, – сказал Командующий. – Уверен, что она вам понадобится.    

Корабль  беззвучно опускался на поверхность вражеской планеты. Джер-Индикатор исследовал  проплывающие внизу облака и ввел полученные данные в Маскировочный блок. Тот  принялся за работу. Вскоре корабль казался со стороны всего лишь формацией  перистых облаков.    

Пид  предоставил кораблю медленно дрейфовать к поверхности загадочной планеты.  Теперь он пребывал в Парадной форме Пилота – самой эффективной, самой удобной  из четырех форм, предназначенных для касты Пилотов. Он был слеп, глух и нем –  всего лишь придаток пульта управления; все его внимание устремлено на то, чтобы  не обгонять слоистые облака, держаться среди них, слиться с ними.    

Джер  упорно сохранял одну из двух форм, дозволенных Индикаторам. Он ввел данные в  Маскировочный блок, и опускающийся корабль медленно преобразовался в мощное  кучевое облако.    

Враждебная  планета не подавала никаких признаков жизни.    

Ильг  засек источник атомной энергии и сообщил данные Пиду. Пилот изменил курс. Он достиг  нижних облаков, всего лишь в миле от поверхности планеты. Теперь корабль принял  облик пухленького кудрявого кучевого облачка.    

Но  сигнала тревоги не было. Неведомая судьба двадцати предыдущих экспедиций все  еще не была разгадана.    

Пока Пид  маневрировал над атомной электростанцией, сумерки окутали лик планеты. Избегая  окрестных зданий, корабль парил над лесным массивом.    

Тьма  сгустилась, и одинокая луна зеленой планеты скрылась за облачной вуалью.    

Одно  облачко опускалось ниже и ниже… и приземлилось.    

– Живо  все из корабля! – крикнул Пид, отсоединяясь от пульта управления. Он  принял ту из форм Пилота, что наиболее пригодна для бега, и пулей выскочил из  люка. Джер и Ильг помчались за ним. В пятидесяти метрах от корабля они  остановились и замерли в ожидании.    

Внутри  корабля замкнулась некая цепь. Корабль бесшумно содрогнулся и стал таять на глазах.  Пластмасса растворялась в воздухе, металл съеживался. Вскоре корабль  превратился в груду хлама, но процесс все еще, продолжался. Крупные обломки  разбивались на мелкие, а мелкие дробились снова и снова.    

Глядя на  самоуничтожение корабля, Пид ощутил внезапную беспомощность. Он был Пилотом  происходил из касты Пилотов. Пилотами были его отец, и отец отца, и все предки –  еще в те туманные времена, когда на Гломе были созданы первые космические  корабли. Все свое детство он провел среди кораблей: все зрелые годы пилотировал  их. Теперь, лишенный корабля, он был наг и беспомощен в чуждом мире.    

Через  несколько минут там, где опустился корабль, остался лишь холмик пыли. Ночной ветер  развеял эту пыль по лесу, и тогда уж совсем ничего не осталось.    

Они  ждали. Но ничего не случилось. Вздыхал ветерок, поскрипывали деревья. Трещали  белки, хлопотали в своих гнездах птицы. С мягким стуком упал желудь.    

Глубоко,  с облегчением вздохнув, Пид уселся. Двадцать первая экспедиция Глома приземлилась  благополучно.    

Все  равно до утра нельзя было ничего предпринять; поэтому Пид начал разрабатывать  план. Они высадились совсем близко от атомной электростанции, так близко, что  это была просто дерзость. Теперь придется подойти еще ближе. Так или иначе,  одному из них надо пробраться в помещение реактора, чтобы привести в действие  Сместитель.    

Трудно.  Но Пид не сомневался в успехе. В конце концов, жители Глома мастера по части  изобретательности.    

«Мастера-то  мастера, – подумал он горько, – а вот радиоактивных элементов страшно  не хватает». То была еще одна причина, по которой экспедиция считалась такой  важной. На подвластных Глому планетах почти не осталось радиоактивного  горючего.    

Глом  растратил свои запасы радиоактивных веществ еще на заре истории, осваивая  соседние миры и заселяя те из них, что были пригодны для жизни. Но колонизация  едва поспевала за все растущей рождаемостью. Глому постоянно нужны были новые и  новые миры.    

Нужен  был и этот мир, недавно открытый одной из разведывательных экспедиций. Он годился  решительно во всех отношениях, но был слишком уж отдаленным. Не хватало  горючего, чтобы снарядить военно-космическую флотилию.    

К  счастью, существовал и другой путь к цели. Еще лучший.    

Когда-то,  в глубокой древности, ученые Глома создали Сместитель. То был подлинный триумф  Техники Тождественности. Он позволял осуществлять мгновенное перемещение массы  между двумя точками, определенным образом связанными между собой.    

Один –  стационарный – конец установки находился на единственной атомной энергостанции  Глома. Второй конец надо было поместить рядом с любым источником ядерной  энергии и привести в действие. Отведенная энергия протекала между обоими  концами и дважды видоизменялась.    

Тогда  благодаря чудесам Техники Тождественности гломы могли перешагивать с планеты на  планету, могли обрушиваться чудовищной, все затопляющей волной.    

Это  делалось совсем просто. Тем не менее двадцати экспедициям не удалось установить  Сместитель на земном конце.    

Что  помешало им – никто не знал. Ни один корабль не вернулся на Глом, чтобы  рассказать об этом.    

Перед  рассветом, приняв окраску местных растений, они крадучись пробирались сквозь  леса. Сместители слабо пульсировали, чуя близость ядерной энергии.    

Мимо  стрелой промчалось крохотное четвероногое существо. У Джера тотчас появились четыре  ноги и удлиненное обтекаемое тельце, и он бросился вдогонку.    

– Джер!  Вернись немедленно, – взвыл Пид, отбрасывая всякую осторожность.    

Джер  догнал зверька и повалил на землю. Он старался загрызть добычу, но позабыл  обзавестись зубами. Зверек вырвался и исчез в подлеске. Джер отрастил комплект  зубов и напряг мускулы для прыжка.    

– Джер!    

Индикатор  неохотно обернулся. В молчании он вприскочку вернулся к Пиду.    

– Я  был голоден, – сказал он.    

– Нет,  не был, – неумолимо ответил Пид.    

– Был, –  пробормотал Джер, корчась от смущения.    

Пид  вспомнил слова Командующего. В Джере, безусловно, таятся Охотничьи наклонности.  Надо будет следить за ним в оба.    

– Ничего  подобного больше не повторится, – сказал Пид. – Помни, Экзотические  формы еще не разрешены. Будь доволен той формой, для которой ты рожден.    

Джер  кивнул и снова слился с подлеском. Они продолжили путь.    

С опушки  атомная электростанция была хорошо видна. Пид замаскировался под кустарник, а  Джер превратился в старое бревно. Ильг после недолгого колебания принял облик  молодого дубка.    

Станция  представляла собой невысокое длинное здание, обнесенное металлическим забором.  В заборе были ворота, а у ворот стояли часовые.    

«Первая  задача, – подумал Пид. – Как проникнуть в ворота?» Он стал  прикидывать пути и способы.    

По  обрывочным сведениям, извлеченным из отчетов разведывательных экспедиций, Пид  знал, что в некоторых отношениях раса людей походила на гломов. У них, как и у  гломов, имелись ручные животные, дома, дети, культура. Обитатели планеты были  искусны в механике, как и гломы.    

Однако  между двумя расами существовали неимоверные различия.    

Людям  была дана постоянная и неизменная форма, как камням или деревьям. А чтобы хоть  чем-то компенсировать такое однообразие, их планета изобиловала фантастическим  множеством родов, видов и пород. Это было совершенно непохоже на Глом, где  животный мир исчерпывался всего лишь восемью различными формами.    

И  совершенно ясно, что люди наловчились вылавливать непрошеных гостей, подумал  Пид. Жаль, что он не знает, из-за чего провалились прежние экспедиции. Это  намного упростило бы дело.    

Мимо на  двух неправдоподобно негнущихся ногах проковылял Человек. В каждом его движении  чувствовалась угловатость. Он торопливо миновал гломов, не заметив их.    

– Придумал, –  сказал Джер, когда странное существо скрылось из виду. – Я притворюсь Человеком,  пройду через ворота в зал реактора и активирую Сместитель.    

– Ты  не умеешь говорить на их языке, – напомнил Пид.    

– Я  и не стану ничего говорить. Я на них и внимания-то не обращу. Вот так. –  Джер быстро принял облик человека.    

– Недурно, –  одобрил Пид.    

Джер  сделал несколько пробных шагов, подражая трясучей походке Человека.    

– Но  боюсь, ничего не выйдет, – продолжал Пид.    

– Это  же вполне логично, – возразил Джер.    

– Я  знаю. Поэтому-то прежние экспедиции наверняка прибегли к такому способу. И ни  одна из них не вернулась.    

Спорить  было трудно. Джер снова перелился в форму бревна.    

– Как  же быть? – спросил он.    

– Дай  мне подумать, – ответил Пид.    

Мимо  проковыляло существо, которое передвигалось не на двух ногах, а на четырех. Пид  узнал его: то была Собака, друг Человека. Он пристально наблюдал за ней.    

Собака  неторопливо направилась к воротам, опустив морду. Никто ее не остановил; она миновала  ворота и улеглась на траве.    

– Гм, –  сказал Пид.    

Они  следили за собакой не отрываясь. Один из Людей, проходя мимо, прикоснулся к ее  голове. Собака высунула язык и перевернулась на спину.    

– Я  тоже так могу, – возбужденно сказал Джер. Он уже переливался в форму  собаки.    

– Нет,  погоди, – сказал Пид. – Остаток дня мы потратим на то, чтобы  хорошенько все обдумать. Дело слишком важное, нельзя бросаться в него очертя  голову.    

Джер  угрюмо подчинился.    

– Пошли,  пора возвращаться, – сказал Пид. В сопровождении Джера он двинулся было в  глубь леса, но вдруг вспомнил об Ильге.    

– Ильг! –  тихо позвал он.    

Никто не  откликнулся.    

– Ильг!    

– Что?  Ах, да! – произнес дубок и слился с кустарником. – Прошу прощения. Вы  что-то сказали?    

– Мы  возвращаемся, – повторил Пид. – Ты случайно не Мыслил?    

– О  нет, – заверил его Ильг. – Просто отдыхал.    

Пид  примирился с таким объяснением. Забот и без того хватало.    

Скрытые  в лесной чаще, они весь остаток дня обсуждали этот вопрос. Были, по-видимому,  лишь две возможности – Человек или Собака. Дерево не могло пройти за ворота –  это было не в характере Деревьев. Никто не мог проскользнуть незамеченным.    

Расхаживать  под видом Человека казалось слишком рискованным. Порешили, что утром Джер  сделает вылазку в образе Собаки.    

– А  теперь поспите, – сказал Пид.    

Оба  члена экипажа послушно расплющились, мгновенно став бесформенными. Но Пид не  мог заснуть.    

Все  казалось слишком уж простым. Почему так плохо охранялась атомная  электростанция? Должны же были Люди хоть что-нибудь выведать у экспедиций,  перехваченных ими в прошлом. Неужто они убивали, не задавая никаких вопросов?    

Никогда  не угадаешь, как поступит существо из чужого мира.    

Может  быть, открытые ворота просто ловушка?    

Он  устало вытек в удобную позу на бугорчатой земле, но тут же поспешно привел себя  в порядок.    

Он  опустился до Бесформия.    

«Удобство  не имеет ничего общего с долгом», – напомнил он себе и решительно принял  форму Пилота.    

Однако  форма Пилота не была создана для сна на сырой, неровной почве. Пид провел ночь  беспокойно, думая о кораблях и сожалея, что не летит.    

Утром  Пид проснулся усталый и в дурном расположении духа. Он растолкал Джера.    

– Надо  приниматься за дело, – сказал он.    

Джер  весело излился в вертикальное положение.    

– Давай,  Ильг! – сердито позвал Пид, оглядываясь вокруг. Просыпайся.    

Ответа  не последовало.    

– Ильг! –  окликнул он.    

Ответа  по-прежнему не было.    

– Помоги  поискать его, – сказал Пид Джеру. – Он должен быть где-то поблизости.    

Вдвоем  они осмотрели каждый куст, каждое дерево и бревно в окрестности. Но ничто из  них не было Ильгом.    

Пид  ощутил, как его сковывает холодом испуг. Что могло случиться с Радистом?    

– Быть  может, он решил пройти за ворота на свой страх и риск? – предложил Джер.    

Пид  обдумал эту гипотезу и счел ее невероятной. Ильг никогда не проявлял  инициативы. Он всегда довольствовался тем, что выполнял чужие приказы.    

Они  выжидали. Но вот настал полдень, а Ильга все еще не было.    

– Больше  ждать нельзя, – объявил Пид, и оба двинулись по лесу. Пид ломал себе  голову, действительно ли Ильг пытался пройти за ворота на свой страх и риск. В  таких тихонях зачастую кроется безрассудная храбрость.    

Но ничто  не говорило о том, что попытка Ильга удалась. Приходилось думать, что Радист  погиб или захвачен в плен Людьми.    

Значит,  Сместитель придется активировать вдвоем.    

А Пид  по-прежнему не знал, что случилось с остальными экспедициями.    

На  опушке леса Джер превратился в копию Собаки. Пид придирчиво оглядел его.    

– Поменьше  хвоста, – сказал он.    

Джер  укоротил хвост.    

– Побольше  ушей.    

Джер  удлинил уши.    

– Теперь  подравняй их. – Он посмотрел, что получилось. Насколько он мог судить,  Джер стал совершенством от кончика хвоста до мокрого черного носа.    

– Желаю  удачи, – сказал Пид.    

– Благодарю. –  Джер осторожно вышел из леса, передвигаясь дергающейся поступью Собак и Людей.  У ворот его окликнул часовой. Пид затаил дыхание.    

Джер  прошел мимо Человека, игнорируя его. Человек двинулся было к Джеру, и тот припустился  бегом.    

Пид  приготовил две крепкие ноги, готовясь стремительно броситься в атаку если Джера  схватят.    

Но  часовой вернулся к воротам. Джер немедленно перестал бежать и спокойно побрел к  главному входу.    

Со  вздохом облегчения Пид ликвидировал ноги.    

Но  главный вход был закрыт! Пид надеялся, что Индикатор не сделает попытки открыть  его. Это было не в повадках Собак.    

К Джеру  подбежала другая Собака. Он попятился от нее. Собака подошла совсем близко и  обнюхала Джера. Тот ответил тем же.    

Потом  обе собаки побежали за угол.    

«Это  остроумно, – подумал Пид. – Сзади непременно отыщется какая-нибудь  дверь».    

Он  взглянул на заходящее солнце. Как только Сместитель будет активирован, сюда  хлынут армии Глома. Пока Люди опомнятся, здесь уже будут войска с Глома – не  меньше миллиона. И это только начало.    

День  медленно угасал, но ничто не происходило.    

Пид не  спускал глаз с фасада здания; он нервничал. Если у Джера все благополучно, дело  не должно так затягиваться.    

Он ждал  до поздней ночи. Люди входили в здание и выходили из него, Собаки лаяли у  ворот. Но Джер не появлялся.    

Джер  попался. Ильг исчез. Пид остался один.    

И он все  еще не знал, что произошло.    

К утру  Пида охватило безысходное отчаяние. Он понял, что двадцать первая экспедиция  Глома на этой планете находится на грани полного провала. Теперь все зависит  только от него.    

Он решил  совершить дерзкую вылазку в облике Человека. Больше ничего не оставалось.    

Он  видел, как большими партиями прибывают рабочие и проходят в ворота. Пид раздумывал,  что лучше: смешаться с толпой или выждать, пока суматоха уляжется. Он решил  воспользоваться сутолокой и стал отливаться в форму Человека.    

По лесу,  мимо его укрытия, прошла Собака.    

– Привет, –  сказала Собака.    

То был  Джер!    

– Что  случилось? – спросил Пид с облегчением. – Почему ты так задержался?  Трудно войти?    

– Не  знаю, – ответил Джер, виляя хвостом. – Я не пробовал.    

Пид  онемел.    

– Я  охотился, – благодушно пояснил Джер. – Эта форма, знаете ли, идеально  подходит для Охоты. Я вышел через задние ворота вместе с другой Собакой.    

– Но  экспедиция… твой долг…    

– Я  передумал, – заявил Джер. – Вы знаете, Пилот, я никогда не хотел быть  Индикатором.    

– Но  ты ведь родился Индикатором!    

– Это  верно, – сказал Джер, – но мне от этого не легче. Я всегда хотел быть  Охотником.    

Пида  трясло от злости.    

– Нельзя, –  сказал он очень медленно, как объяснял бы глому-ребенку. – Форма Охотника  для тебя запретна.    

– Ну,  не здесь, здесь-то не запретна, – возразил Джер, по-прежнему виляя хвостом.    

– Чтоб  я этого больше не слышал, – сердито сказал Пид. – Отправляйся на  электростанцию и установи свой Сместитель. Я постараюсь забыть все, что ты  плел.    

– Не  пойду, – ответил Джер. – Мне здесь гломы ни к чему. Они все погубят.    

– Он  прав, – произнес кряжистый дуб.    

– Ильг! –  ахнул Пид. – Где ты?    

Зашевелились  ветви.    

– Да  здесь, – сказал Ильг. – Я все Размышлял.    

– Но  ведь… твоя каста…    

– Пилот, –  печально сказал Джер. – Проснитесь! Большинство народа на Гломе несчастно.  Лишь обычай вынуждает нас принимать кастовую форму наших предков.    

– Пилот, –  заметил Ильг, – все гломы рождаются бесформенными!    

– А  поскольку гломы рождаются бесформенными, все они должны иметь Свободу  Формы, – подхватил Джер.    

– Вот  именно, – сказал Ильг. – Но ему этого не понять. А теперь извините  меня. Я хочу подумать. – И дуб умолк.    

Пид  невесело засмеялся.    

– Люди  вас перебьют, – сказал он. – Точно так же, как они истребили другие  экспедиции.    

– Никто  из гломов не был убит, – сообщил Джер. – Все наши экспедиции  находятся здесь.    

– Живы?    

– Разумеется.  Люди даже не подозревают о нашем существовании. Собака, с которой я охотился, –  это глом из девятнадцатой экспедиции. Нас здесь сотни, Пилот. Нам здесь  нравится.    

Пид  пытался все это усвоить. Он всегда знал, что низшим кастам недостает формового  самосознания. Но это уж… это просто абсурдно!    

Так вот  в чем таилась опасность этой планеты – в свободе!    

– Присоединяйтесь  к нам, Пилот, – предложил Джер. – Здесь настоящий рай. Знаете,  сколько на этой планете всяких разновидностей? Неисчислимое множество! Здесь есть  формы на все случаи жизни!    

Пид  покачал головой. На его случай жизни формы нет. Он – Пилот.    

Но ведь  Люди ничего не знают о присутствии гломов. Подобраться к реактору до смешного  легко.    

– Всеми  вами займется Верховный суд Глома, – прорычал он и обернулся  Собакой. – Я сам установлю Сместитель.    

Мгновение  он изучал себя, потом ощерился на Джера и вприпрыжку направился к воротам.    

Люди у  ворот даже не взглянули на него. Он проскользнул в центральную дверь здания  вслед за каким-то Человеком и понесся по коридору.    

В сумке  тела пульсировал и подрагивал Сместитель, увлекая Пила к залу реактора.    

Он  опрометью взлетел по какой-то лестнице, промчался по другому коридору. За углом  послышались шаги, и Пид инстинктивно почувствовал, что Собакам запрещено  находиться внутри здания.    

В  отчаянии он огляделся, ища, куда бы спрятаться, но коридор был гладок и пуст.  Только с потолка свисали светильники.    

Пид  подпрыгнул и приклеился к потолку. Он принял форму светильника и от души  надеялся, что Человек не станет выяснять, отчего он не зажжен.    

Люди  пробежали мимо.    

Пид  превратился в копию Человека и поспешил к цели.    

Надо  подойти поближе.    

В  коридоре появился еще один человек. Он пристально посмотрел на Пида, попытался  что-то сказать и внезапно пустился наутек.    

Пид не  знал, что, насторожило Человека, но тоже побежал со всех ног. Сместитель в  сумке дрожал и бился, показывая, что критическая дистанция почти достигнута.    

Неожиданно  мозг пронзило ужасающее сомнение. Все экспедиции дезертировали! Все гломы до  единого!    

Он  чуть-чуть замедлил бег.    

Свобода  Формы… какое странное понятие. Тревожащее понятие.