1 2 3 4 
– Он что, всегда будет звонить, когда нам надо поговорить? – сказала она. Но сказала не сердито.
Миша ответил на звонок.
– Миша, Миша, привет! – быстро заговорил Стёпа.
– Здравствуй, Сёпа! Чем обязан?
– Прости, что беспокою! У меня один короткий вопрос. Мне тут позвонила Жанна…
– Кто?
– Ах да!.. Ты же не знаешь, как её зовут. Жанна – это та барышня, которая меня очаровала в клубе, а потом разочаровала дома. Но это не важно. Я ей по неосторожности и широте души оставил свой номер. Она звонила… Ой, что это я так подробно-то?! Прости, Миша! Она где-то потеряла свою перчатку. Говорит, дорогая перчатка. Я у себя дома всё перерыл – нету. Может, у тебя в машине осталась?
– Перчатка? – переспросил Миша, глядя Ане в глаза. Он снова готов был расцеловать Стёпу. – Коричневая? Расшитая такая?
– Наверное. Я не присматривался. Так находил?
– Нашёл, Сёпа, нашёл! – сказал он и подмигнул Ане.
– Ага. Значит, она у тебя, – грустно сказал Стёпа. – Я-то надеялся, что она её где-нибудь в другом месте потеряла. Придётся мне с ней встречаться. Да и у тебя перчатку надо забрать.
– Да уж, Сёпа, дорогой, забери эту дрянь из моего дома, пожалуйста, – Миша улыбался, говоря по телефону и неотрывно глядел на Аню.
– А когда забрать-то? – спросил Стёпа.
– Немедленно, друг мой! Я эту вещь у себя дома держать не намерен. Я её выброшу, учти! Мне эта твоя перчатка дорого стоила.
– Понял. Сейчас заеду, – Стёпа тяжело вздохнул. – Другой бы сказал ей, что нет такой перчатки нигде. А я соврать не могу. Подъеду через часок. Делать мне нечего…
– Да забери её! А тут Аня такой пирог с яблоками испекла, обалдеешь!
– Куда мне пирог? Мне в спортзал надо, а про еду необходимо забыть. Но если Анечка испекла…
Закончив разговор Миша смеялся в голос. Аня не удержалась и улыбнулась. Потом они долго и трудно доставали перчатку из-под холодильника. Миша её здорово запнул, глубоко. Пришлось даже воспользоваться линейкой, которую взяли у Кати. Катя была в восторге от того, как родители ползали с её линейкой возле холодильника, смеялись и выковыривали что-то из узкой щели между холодильником и полом.
* * *
Стёпа приехал через час после того, как позвонил. Приехал с цветами. Он преподнёс их Ане. Пять хороших белых роз. Она была тронута и обрадована, тут же поставила их в вазу. Потом пили чай на кухне. Стёпа с удовольствием ел пирог и хвалил его очень искренне. Съел два куска. Девочки были рады Стёпе, липли к нему. Потом Аня увела их, и Миша со Стёпой посидели вдвоём и поболтали.
– Как же у тебя хорошо, – сказал немного вспотевший от чая и еды Стёпа. – У тебя дома так хорошо, как у меня дома никогда не было. Удивляюсь я тебе. Не завидую, а удивляюсь. Как ты смог так правильно, именно правильно, устроить свою жизнь в Москве? Анечка у тебя, конечно, чудо! Но всё же прежде всего ты молодец!
– Сёпа, ты меня уже утомил своими этими похвалами. Ничего особенного я не сделал. Обычная квартира. И ремонт пора делать. Но пока Соня такая маленькая, делать не будем. Пару лет ещё терпит. Мне уже многое не нравится. Мебель бы какую-то заменил. Да и саму квартиру хотелось бы побольше.
– Да я не об этом. Я всё удивляюсь тебе и другим приезжим. Для меня то, что ты сделал, – это целое дело, это подвиг. Я не представляю себе, как можно вот так приехать в Москву и так правильно здесь жить. Я даже не имею в виду, что ты здесь сделал своё дело, заработал и купил квартиру. Нет. Ты смог здесь так обжиться и жить так правильно, как многим москвичам не снилось. Ты не возражай, ты дослушай! Вот я родился в Москве, в центре. Мне очень рано досталась квартира моей бабушки, тоже в центре. А теперь что? Снимаю квартиру маленькую черт-те где. Хотя и это не важно. У меня никогда не было того, что есть у тебя здесь. Не было уюта, спокойствия…
– Спокойствия?.. – повторил за ним Миша и усмехнулся.
– Да, спокойствия! – горячо подтвердил Стёпа. – Я у тебя здесь сижу, ем пирог – и как не в Москве. Ты как будто не в Москве живёшь, Миша. Ты правильно как-то смог устроить жизнь. А я живу в Москве. И чем дальше, тем всё сильнее чувствую, что живу именно в Москве. Суечусь, дёргаюсь, стараюсь чего-то интересного не пропустить, ведусь на все соблазны. А здесь, ты знаешь, соблазнов много. Вот посмотри: ты, Серёга и я. Мы с Серёгой москвичи. Он ещё не женат, я уже не женат. А ты, Миша? Ты так женат! У тебя такие девочки!
– Сёпа, ты что, выпил, что ли? Что это тебя на такие комплименты потянуло? – попробовал пошутить Миша.
– Нет! Удивляюсь я вам, приезжим. Тебе удивляюсь. Можете вы как-то. Молодец ты! А я, если бы не моя работа, то и не нужен был бы никому…
– Вот! Вот, Сёпа! – перебил его Миша решительно. – Ты сказал самое главное! Скажи мне, я тебя об этом никогда не спрашивал, ты на кого учился? Какое у тебя образование?
– Я, Мишенька, закончил университет, биологический факультет. Если более подробно, то я изучал грызунов. А ещё конкретнее тебе будет неинтересно. Чуть не ушёл в науку…
– Это я и хотел услышать от тебя, – азартно сказал Миша, – небось, был у тебя в детстве хомячок, которого ты любил, и пошёл ты изучать этих хомячков.
– Морская свинка была, – вставил Стёпа.
– И всю жизнь ты так или иначе с животными связан. Ты профессионал и цельный человек для меня. Ты спокойно, без суеты, ковыряешься, копаешь, трудишься в одном направлении. И я знаю, что ты это любишь. И всегда любил.
– Ох, как неспокойно, Миша! Ох, как много суеты в моём деле! И, будем говорить честно, это не такое уж бескорыстное дело, продавать корм для животных, самих этих животных продавать и лечить их тоже выгодно. Особенно в Москве. Но животных я правда люблю. И я им нужен, это так. Но я не ангел, не доктор Айболит. Мы тут скоро с моим коллегой ещё один зоомагазин открываем. Большой магазин будет. Выгодное дело… А я был уверен, что ты свою работу любишь.
У тебя же удивительная работа, Миша! И, я считаю, очень благородная.
– Люблю, люблю, Сёпа! – сказал и махнул рукой Миша. – Очень люблю! Но вот ты живёшь и работаешь в Москве и лечишь животных, которым нужна твоя помощь здесь. А я завтра полечу черт-те куда, чтобы добиться того, чтобы именно я ставил знаки и делал дорожную разметку там. А ты думаешь, местные не могут этого сделать или сделают хуже? Да сделают не хуже… Ну, может быть, я сделаю быстрее, может быть, чуть качественнее, ну и что? Я полечу завтра вырывать свой кусок. И я его вырву! А зачем я здесь? Зачем я здесь живу? Зачем живу в Москве, и, как ты говоришь, живу не по-московски? Зачем этой самой Москве сопротивляюсь? Мне непонятно! Так что не говори, что я правильный и у меня всё правильно. Мне тоже казалось, что всё правильно…
– А теперь не кажется? – тихо спросил Стёпа.
– Теперь не очень.
Они помолчали немного.
– Но работу я свою люблю, Сёпа! – нарушил молчание Миша. – Люблю и стараюсь ей гордиться. И только работа даёт мне возможность никому не завидовать и хотя бы иногда чувствовать себя счастливым. Моя работа! Не профессия! Профессии, дружище, у меня нету. Какая у меня, к чёрту, профессия? Немножко рисовал, немножко музицировал, немножко инженерствовал. Нет! У меня именно работа, а не профессия! И она для меня – самое главное!
– Я тоже раньше так думал про работу, – печально сказал Стёпа. – Тоже думал, что это главное.
– А сейчас?
– А сейчас я уже знаю, что это… – и Стёпа обвёл рукой пространство кухни, – куда главнее. Только у меня этого не будет никогда. Я уже знаю. И я этого даже уже не хочу. Знаю, что такого дома мне не видать. И притом знаю, что это самое главное. У тебя я здесь чувствую такое спокойствие! Но ты этого пока не поймёшь. У тебя оно есть, поэтому и не поймёшь. А после сорока так хочется спокойствия…
– Опять ты про спокойствие! – перебил его Миша. – Ты бы вчера посмотрел, какое здесь было спокойствие. Вот что, Сёпа! Я про это спокойствие знаю больше твоего. Я последние дни только и делал, что восстанавливал своё спокойствие. Я прям-таки бился за него. И вот оно восстановлено! И что? Чего в нём хорошего? Что с ним делать? Я серьёзно говорю! Это не поэзия какая-нибудь…
– Ты, Мишенька, наверное, не спокойствие восстанавливал, а порядок, – сказал Стёпа мягко-мягко.
– Нет, Сёпа, именно спокойствие. Я понимаю разницу, – категорическим тоном ответил Миша.
– А чего же ты такой неспокойный? – улыбнулся Стёпа. – Нет! Порядок восстановить легче. А вот в спокойствии есть мудрость. Где-то когда-то я это прочёл.
– И что? После сорока я это пойму?
– Ну нет, брат! – Стёпа рассмеялся. – Этого я как раз тебе не обещаю! Какая там мудрость после сорока? Самая дурь! Но вот настоящего спокойствия захотеться может. Но у меня, как видишь, и с порядком проблемы…
– А вот Серёге сейчас не до этих вопросов, – с улыбкой грустно сказал Миша.
* * *
Когда Стёпа одетый и обутый стоял в прихожей, собираясь уходить, Аня вышла его проводить.
– Стёпа, приходи к нам, когда вздумается! – сказала она. – Мне цветы даришь только ты. И девочки тебе рады. Если скажешь заранее, что хочешь поесть, я всегда приготовлю.
– Ох, Анечка, – сделал жалостное лицо Стёпа, – я же не должен есть совсем. А ты так дивно готовишь, что погубишь меня. Я же погибну от переедания. Мне худеть надо!
– Тогда скажешь, чтобы я ничего не готовила. Будем пить чай. Только приходи.
– Непременно, – сказал Стёпа и, как сумел, поклонился.
– Сёпа, а ты ничего не забыл? – спросил Миша, когда Стёпа уже стоял в дверях.
– А что? – удивился тот.
– Скажи мне, а зачем ты сюда заезжал?
– Перчатка! – сказал и хлопнул себя по лбу Стёпа. – Ну конечно, перчатка! А я забыл. Вот как действуют, Анечка, твои пироги.
Миша ушёл из прихожей и тут же вернулся, неся перчатку в вытянутой руке, держа её брезгливо двумя пальцами.
– Забирай, – сказал он.
– Ну зачем же так брезгливо, дружище? – спросил Стёпа.
– Да уж есть причины! – ответил Миша.
Стёпа ещё раз попрощался с Аней и, уходя за дверь, поманил Мишу за собой. Миша вышел к нему.
– Я только сейчас подумал… – шёпотом спросил Стёпа, когда Миша прикрыл дверь. – Что, Аня эту перчатку нашла?
Миша кивнул, изобразив трагическое лицо. Стёпа взялся рукой за голову.
– Вот ужас-то! – сказал он. – Кошмар! Представляю! Прости меня, Мишенька! Ради бога, прости!
– Да всё уже утряслось!
– Ох-ох-ох! Я виноват! Ну, недоглядел, прости меня!
– Говорю же, всё уже хорошо! Забудь! Было, конечно… Но теперь всё хорошо. Давай, Сёпа! На неделе идём в спортзал. Вот вернусь и пойдём.
– Прости меня! Какой я всё-таки ужасный!.. – сказал Стёпа грустно и пошёл к лифту.
– Сёпа, дружище! Не переживай! Я вернусь и позвоню. Всё в порядке. Пока!
– До свидания, Мишенька! Поеду к себе себя казнить.
И Стёпа шагнул в лифт.
* * *
Через некоторое время после ухода Стёпы Миша и Аня сидели на кухне. Аня помыла посуду, убрала всё со стола, взяла какой-то журнал и читала. Миша сидел молча, ни о чём не думал и ничего не говорил. Из детской доносились какие-то звуки, но там всё шло своим чередом. Потом к ним пришла задумчивая Катя.
– Папа, а ты почему лошадь дорисовал без меня? – спросила она.
– Как-то так дорисовал. Ты была занята, вот я сам и дорисовал.
– А какого она у нас цвета? – задала она неожиданный вопрос.
– А вот об этом я не подумал, – сказал Миша. – Но знаешь, когда рисунок выполнен простым, то есть серым, карандашом, тогда все цвета надо себе просто представить, понимаешь? Ты можешь думать, что лошадь белая, а я могу думать, что она коричневая. Вот, какая хочешь, такая она будет. Нужно только представить.
Катя выслушала его с озадаченным видом и ушла. Непонятно было, поняла она то, что ей было сказано, или нет.
– Надо бы собираться к Володе, Анечка, – сказал Миша жене. – На какой машине поедем? Мне там точно придётся маленько выпить. Туда за рулём могу поехать я, а обратно – ты. Мы чисто символически заедем и вернёмся. Как думаешь, девочки подождут? У нас всё займёт максимум два часа.
– Я не поеду, Миша, – отложив журнал, сказал Аня.
– Как же так? А я думал… ты же, по-моему…
– Миша, я не поеду. Ты не думай, я не дуюсь. Я просто устала и чувствую, что плохо выгляжу.
– Ты хорошо выглядишь, не выдумывай. Мы же быстренько.
– Мне виднее, как я выгляжу. У меня внутреннее ощущение такое. Не хочу на люди, когда я так плохо выгляжу. Я совсем мало спала последние двое суток и много плакала. Мне кажется, что до сих пор глаза заплаканные. Я лучше лягу сегодня пораньше. Хочу хорошенько выспаться. Соню уложу и сама сразу пойду спать. А ты поезжай. Не беспокойся. Я не обижаюсь. А тебе надо съездить.
– Я без тебя не хочу.
– Миша, не уговаривай. Я всё равно не поеду. А тебе надо. Только, пожалуйста, не пей сегодня. Мне сегодня будет это неприятно.
– Что ты! Мне завтра нужно проснуться ни свет ни заря. Даже не думай. Но пару рюмок придётся. Юлю будем поминать. Тут уж не смогу не пригубить. Ничего страшного, возьму такси.
– Тебе лучше собраться в дорогу с вечера. А то ты утром сам ничего не найдёшь, будешь меня дёргать и девочек раньше времени разбудишь.
– Правильно. Соберусь сейчас. Прямо сейчас.
– А ты не опоздаешь?
– Я даже хочу опоздать. Приеду попозже, когда все уже соберутся, уже пройдут все эти первые вопросы про как дела и про как дети. Подъеду, когда все уже будут в градусе.
– Просто ты не любишь опаздывать, – сказала Аня задумчиво, – вот я и спросила.
* * *
Миша собрал вещи быстро, Аня помогла. Какое-то время, как всегда, ушло на поиск паспорта. В итоге он был найден в кармане плаща, в котором Миша ездил в свою предыдущую деловую поездку. Когда он раздумывал над тем, какой взять галстук, на глаза попался неновый, но так называемый «удачный». Он взял его. Это был галстук, который Миша надевал, когда шёл на ответственные, трудные и требующие везения встречи или переговоры. Он также называл этот галстук «боевым». Ещё Миша захватил галстук просто модный, новый и купленный совсем недавно.
Ему очень не хотелось ехать к Володе. По всем ощущениям день уже для Миши закончился. Боевой дух остыл, и хотелось просто и тупо посмотреть телевизор, лечь спать и уснуть без сновидений.
Снег с дождём за окнами прекратился. Миша собрался выходить из дома без четверти семь. Аня проводила его до двери. Она пришла в прихожую с пакетом в руке.
– Вот, возьми, а то с пустыми руками приходить неудобно, – сказала она, протягивая ему пакет.
– А что здесь? – спросил он.
– Водка какая-то.
Он заглянул в пакет, увидел бутылку и достал её. Он держал в руке ту самую бутылку, которую когда-то привёз из Норильска специально для Юли.
– Вот это да! – изумился он – А где ты её взяла?
– А там, где она всё время стояла. На кухне в буфете. А что, поставить на место? Она не годится или ты её берёг для особого случая?
– Да нет. Сейчас как раз тот самый случай. Я просто про неё забыл. Как же я её в буфете-то не замечал столько времени?
– По-моему, это неудивительно, – сказала она и улыбнулась. – Много ты дома замечаешь?
– Спасибо, Анечка, – сказал он и шагнул к двери с пакетом в руке.
– Когда вернёшься, если буду спать, не буди меня, – сказала она. – Ты ключи взял?
Он остановился и обернулся.
– Взял, – сказал он, беря ключи с полки. – Не волнуйся, я не поздно. Не хочу никуда ехать. Лучше бы этот вечер посидел дома.
– Остался бы дома, сидел бы и изнывал. Что я, не знаю, что ли.
– Ну почему? Посидели бы, поговорили.
– Когда мы с тобой в последний раз сидели и разговаривали? Поезжай, Миша. Там тебя ждут.
– А ты что, не ждёшь меня? – спросил он, стоя у самой двери.
– Не цепляйся к словам, Миша! Не мучай меня такими вопросами! Я не знаю, как тебе ответить. Какой-то спектакль получается, в самом деле. Я вчера мучалась… Сегодня мучаюсь из-за того, что вчера надумала и сказала. Не спрашивай меня. Иди.
Миша быстро шагнул к ней и обнял. Пакет неприятно зашелестел, но не помешал. Он крепко прижал её к себе, поцеловал в щёку, а потом отыскал губы и поцеловал в губы сильно, но коротко. Она обняла его. Так они стояли, обнявшись.
– Прости меня, милая! – сказал он тихо.
– Как редко ты меня целуешь, обнимаешь и даже просто трогаешь. А я всегда жду, – сказала она тихо-тихо. – Я тебя всегда жду и всегда волнуюсь.
– Я скоро. Я недолго. А из Петрозаводска приеду, сядем и придумаем, куда съездим все вместе. Когда у Кати ближайшие каникулы?
– Ну нет, – прошептала она, прижавшись к нему, – надо куда-нибудь когда-нибудь съездить только вдвоём. А то я с девчонками намаюсь, как всегда. Это для меня не отдых. Хочу вдвоём. Только вдвоём. Мама моя пусть приедет и с ни ми тут сидит. А я хочу путешествия вдвоём. Ты понял?
– Я понял, милая, – прошептал он, поцеловал её волосы и разжал объятия.
Она опустила руки, глаза её блестели и ресницы намокли. Но слёзы не скатились по лицу. Аня едва заметно улыбалась.
– Кстати, пока не забыл, – сказал он в полный голос, – если будешь брать мою машину, обрати внимание, руль ведёт вправо. Надо обе машины ремонтировать. Надо будет найти время. Как же надоели все эти досадные мелочи.
– Что ты знаешь про досадные мелочи, Миша? У тебя большие дела! Досадные мелочи – это моя стихия. Иди.
– Ты что меня гонишь? – улыбаясь, сказал он.
– А сколько можно в прихожей торчать?
* * *
На улице было неприятно. Воздух пропитался влагой и совсем остыл. Дыхание превращалось в пар. Но не в такой пар, как зимой, не в белый и весёлый, а в пар, похожий на жидкий туман. На асфальте лежали тонкие тёмные лужи.
Миша прошёл двором, обогнул соседний дом, вышел на улицу и быстро поймал такси. В тот самый момент, когда он говорил водителю, куда надо ехать, позвонил Володя. Его дар звонить не вовремя работал безотказно. Володя спросил, приедет ли Миша, сказал, что уже семь часов, почти все в сборе, все волнуются. Миша сказал, что он немного опаздывает, но будет скоро. И ещё он намекнул, что если бы Володя не звонил, то он приехал бы скорее.
Миша сидел на заднем сидении такси. В машине было душновато, и чувствовалось, что таксист сильно курит. Машина и водитель были старенькие.
Миша попросил выключить радио, потому что таксист слушал песню про чью-то тюремную юность. Мелодия этой песни напоминала все мелодии подобных песен, и Миша не мог её в тот момент слышать. Таксист выполнил просьбу, но явно был уязвлён в лучших чувствах. А когда Миша попросил его не курить, тот совсем насупился и излучал обиду. Ехали они медленно. Из-под колёс других машин летели на стёкла такси мутные брызги. От всего этого московские огни горели как-то неубедительно и нечестно.
Миша подумал про Сергея и сам себе усмехнулся. Ему было интересно, дотянет Сергей до девяти или хотя бы до восьми вечера или позвонит Соне раньше. Он представил, как Сергей посматривает на часы и волнуется.
Миша ехал и улыбался. Разговор с Аней в прихожей оставил в нём странное, тонкое чувство вины и что-то светлое, хорошее, очень важное, но непроговариваемое. Ехать предстояло ещё немало. К тому же таксист явно пытался выразить своё неудовольствие пассажиром и не торопился. Неожиданно Миша вспомнил свой разговор с братом и свою к нему просьбу. Он сразу достал телефон и позвонил Диме.
– Дима, это Миша, привет!
– Здравствуй ещё раз за сегодня, – ответил Дима лениво. Миша услышал в телефоне помимо голоса брата какие-то громкие голоса, звуки, похожие на визг тормозов и выстрелы.
– Что там у тебя происходит? Что за шум? – громко спросил он брата.
– Кино смотрю. Погоди, сейчас сделаю телевизор тише, – сказал Дима, и через пару секунд лишние звуки затихли, – смотрю какую-то дрянь. Вот так весело проходят выходные борцов с беззаконием. А ты как?
– Я хорошо, брат. Знаешь, моя история, про которую я тебе утром говорил, закончилась. Не надо ничего узнавать. Мне позвонили, извинились и сказали, что ошиблись.
– Не надо, так не надо. Тем лучше, – почти сонно сказал Дима. – Хорошо, что так. А то я представить себе не мог, как я буду твою эту комедию ребятам рассказывать и просить помочь. Ну что ещё у тебя хорошего?
– Да всё в порядке. Завтра полечу утром в Петрозаводск. Буду пару дней ближе к Северу. А как в родных краях погода? Какая в этом году осень?
– Погода, брат, с сентября такая, что легче застрелиться. Скорее бы уже нормальная зима.
– И что, кто-то застрелился? – спросил Миша неожиданно для самого себя.
– Благо у населения огнестрельного оружия мало, – ответил Дима и усмехнулся.
– А скажи, брат, а много у нас в родном городе народу накладывает на себя руки?
– Самоубийства, что ли?
– Ну да.
– Не больше, чем в целом по стране. Уж точно не больше, чем у тебя в Москве-столице. А что?
Миша не сразу ответил. Он не знал, что ответить, но зачем-то продолжил.
– Да так, интересно. К слову пришлось. Ты же сам сказал про застрелиться.
– Не дождутся! – строго сказал Дима. – Интересно, говоришь? А мне вот неинтересно. Мне противно. Знаешь, сколько я на них насмотрелся?! Особенно поначалу. Сейчас-то я уже на суициды не выезжаю. Противно мне. А раньше меня всё время посылали. Теперь я посылаю. Сам не езжу. Ни-ни.
– Ладно, ладно! Это я так спросил, не подумал.
– Поаккуратнее с такими темами, Миша! Тебя-то это никак не касается. А я-то их, синих, опухших, по неделям в квартирах лежащих, в ваннах плавающих, висящих, газом травленных, ох, нагляделся и нанюхался. Терпеть не могу! Для меня они худшие преступники. Не по христианским законам, а по нашим реальным законам. Они убийство совершают, а наказать некого. Малолеток ещё мне жалко. Их друзья-подруги затравят, или отчим какой-нибудь педрило допечёт, они раз – и в окно. Но когда взрослые люди туда же… Знаешь, мне не важно, тонкая у них душевная организация или они с перепою. Для меня всё едино. Мне на их мотивы насрать! Потому что им вообще на всё, и на меня в том числе, насрать. Им насрать, а мне с ними возиться?..
– Дима, братец! Не горячись, – сказал Миша, пронзённый его словами и гневом, в этих словах прозвучавшим, – извини, что задал тебе этот вопрос. Видишь, до чего доводят разговоры о погоде? Это я пошутил, – попробовал пошутить он.
– Про нашу погоду тебе шутить уже не позволено. Ты про свою московскую шути, – пробурчал Дима. – Но смотри, чтобы к моему приезду погоду подготовил хорошую.
– Постараюсь. Есть у меня пара верных телефонов. Я позвоню насчёт погоды. Напомни, когда ты точно приезжаешь?
В это время Мишино такси обгоняла, мигая огнями и завывая сиреной, пожарная машина, следом за ней другая такая же. Несколько секунд из-за воя сирен Диминого голоса не было слышно.
– Это что там такое у тебя происходит? – спросил Дима, когда стало тише.
– Да ничего, – ответил Миша рассеянно. – Это я тут в такси еду по твоей любимой Москве. Где-то что-то, видимо, горит. Пожарные проехали.
– Катаешься?
– Еду к приятелю.
– Да-а-а, красиво жить не запретишь! Выпивать небось будете? Взял такси, чтобы выпить? Правильно! Пьяный за рулём – преступник! Это я тебе как прокурор заявляю.
– Всё верно, брат. От прокуратуры ничего не утаить. Выпить придётся. Ты давай, приезжай скорее!
– Приеду, приеду. Готовься, – сказал Дима снова лениво. – А я как услышал там у тебя сирены, подумал: что это там у тебя? Тоже, что ли, кино с погонями или настоящая погоня? Во, думаю, брат Миша там даёт!
– Эх, брат! Если бы! – ответил Миша с горькой ухмылкой.
* * *
Когда он наконец расплатился с таксистом, который всё же довёз его куда было нужно, тот, не дождавшись, пока Миша выйдет из машины, резко и громко включил музыку и поспешил закурить. Звучавшая песня была практически такая же, как та, что Миша попросил выключить, только более жалостливая. Покидая такси, он успел услышать про то, как птицы летели над тюрьмой.
* * *
Миша опоздал почти на час. Володина студия находилась в полуподвале какого-то административного здания. Там к Мишиному приходу было уже или ещё скучно. Собрались ребята Володиного с Мишей возраста, в основном бывшие однокашники и просто те, кто когда-то играл музыку под Володиным началом в гараже возле дома на Кутузовском. Пришло человек пятнадцать бывших юных музыкантов, некоторые с жёнами. Все знали и помнили Юлю, да и не могли не помнить. Все побывали у неё на кухне, все хоть немного, но попили сваренного ею кофе, все с ней хоть раз поговорили. Многим она помогала впоследствии, когда уже те не репетировали с Володей в гараже, да и вообще, забыли про музыку. К ней обращались бывшие гаражные музыканты со своими семейными медицинскими проблемами. Короче, все, кто собрался в студии, Юлю хорошо знали.
Когда Миша спустился и вошёл, в студии громко звучала музыка. Все собравшиеся сидели вдоль стен кто на чём. Свет горел приглушённо, в разных местах были расставлены зажжённые свечи. В центре большого квадратного помещения стоял стол, на котором было много разных бутылок, пластмассовых тарелок с закуской и одноразовых стаканов. У дальней от входа стены были установлены барабаны, аппаратура и другие инструменты. Но это было помещение не самой студии. Это было что-то вроде фойе. Двери в студийные пространства, где стояла всякая дорогая и высокопрофессиональная музыкальная техника, были закрыты. Володя никогда не пустил бы туда так много народа сразу.
Володя играл на гитаре, а на других инструментах те ребята, которые многие годы, хотя бы изредка, заходили к нему поиграть по старой памяти. Миша тоже, бывало, принимал участие, но давно уже не захаживал туда, чтобы помузицировать.
Звучал какой-то очень сложный и бесконечный блюз Володиного сочинения. Все, кто не играл, сидели и слушали с грустными, а кое-кто и со скорбными лицами. Горели свечи. Мише всё это не понравилось.
Он и в свечах, и в лицах, и в блюзе, но главным образом в свечах, увидел неправду и фальшь. Ему не захотелось в этом участвовать. Слова брата Димы из их последнего разговора вошли в сознание, как гвоздь. Миша устал за последние шесть дней от присутствия Юли в его жизни. Так много и активно она при жизни в его жизни не присутствовала. Он просто от неё устал. И его сильно напугало то, что Димины страшные и жёсткие слова ему показались справедливыми по отношению к Юле. А он не хотел так думать. Он Юлю любил и, как ему казалось до утра вторника, знал её и понимал.
Миша услышал блюз, увидел лица, свечи и сразу подумал, что Юле всё это тоже не понравилось бы. Она обязательно как-нибудь остро пошутила бы по поводу кислых лиц и тягостной атмосферы. Она не потерпела бы фальши. И блюз этот тоже не стала бы слушать. Пошла бы курить или начала бы громко зевать.
Миша вошёл, блюз оборвался.
– Ну вот и долгожданный Миша, – сказал Володя громко. – Клавиши тебя ждут.
– И мы тоже заждались, – сказала Вика из дальнего угла.
Миша некоторое время со всеми здоровался. Кого-то из ребят он не видел лет десять. Все сильно изменились. Пара человек до сих пор носила длинные волосы, не такие длинные, как у Володи, конечно, но всё равно длинные. А кто-то, наоборот, был в костюме, при галстуке и аккуратно стрижен. Пришедшие жёны были разных возрастов, но кого-то Миша помнил ещё студентками. Миша здоровался с ними, обменивался короткими вопросами, ответами и думал: «Хорошо, что я ни разу не ездил в свою школу на встречу выпускников. И не поеду. А я думал, что надо съездить. Теперь точно не поеду».
Но кому-то Миша был рад. С несколькими парнями он когда-то сильно дружил. Миша поставил принесённую бутылку на общий стол.
Потом некогда очень худой и очень кудрявый юноша, а теперь не очень, но всё же худой и совершенно лысый мужчина, в прошлом Мишин близкий друг и бас-гитарист, сказал длинный, но хороший тост или скорее речь о Юле. Он сказал, что она помогала всем, всегда и чем могла, что она удивительно умела помогать. И что невозможно поверить, что Юли больше нет. Он сказал, все выпили.
После этого Володя, как и много лет назад, распорядился, кто какой инструмент возьмёт и какую песню надо исполнить. Миша встал за клавиши. Свою партию он знал и помнил. Некоторое время пошумели, понастраивали инструменты и звук, а потом сыграли свою самую старую песню, одну из первых Володиного сочинения. Миша играл и даже покачивался в такт. Играть ему нравилось. Да и песня была хоть и наивная по всем статьям, зато своя и старая.
Ребята за инструментами менялись, только Володя не уступал никому гитару, да Мишу никто не мог заменить за клавишами.
Сыграли и спели штук пять песен из времён самых первых гаражных репетиций. Все песни были на английском языке. Володя был всегда уверен, что по-русски петь невозможно. Он сам знал английский плохо и часто просил Юлю ему помочь, подсказать какое-нибудь слово или проверить уже написанное. Юля подшучивала над Володей или смеялась, читая то, что он ей подсовывал. Она как-то даже сказала брату, прочитав очередное его стихотворение: «Володя, скоро у нас английский будет знать большинство населения, тогда тебе придётся сочинять на каком-то другом языке. Но о том, чтобы сочинять на русском языке, ты даже не думай!»
Выпили ещё. Многие стали говорить и вспоминать какие-то эпизоды и истории, связанные с Юлей. Вика принесла целую кучу фотографий разных лет. Их с восторгом и смехом рассматривали. На некоторых встречалась Юля. Многие фотографии Миша видел впервые. На одной были только Юля и он. На ней они стояли во дворе дома на Кутузовском у входа в подъезд. Фотография была смешная, летняя. Юля на ней сфотографировалась без очков, и взгляд её от этого получился необычно строгим и при этом каким-то незрячим. А Миша сфотографировался с усами. Усы были очень смешные. Он уже и забыл, что вообще когда-нибудь носил усы.
Фотографии было много лет, но Миша её никогда не видел и не мог вспомнить, как она была сделана.
– Володя, – сказал он, – слушай! Какая фотография смешная. У меня такой нет. Ты смотри, я с усами.
Володя взял фотографию.
– Не помню её. Смешная! – сказал он. – Снимал вроде я, но когда, не помню. Ох и усы у тебя! Жуть!
– А можно я её возьму?
– Давай я тебе копию сделаю, – слегка замявшись, сказал Володя.
– Я подумал, что тебе она не нужна. Здесь Юля, да я и всё. Зачем тебе?
– Юлечка здесь… – неуверенно сказал Володя. – Давай не сейчас. Мы всё разберём, разложим, тогда и возьмёшь или копию сделаем. В вещах и в бумагах такой беспорядок…
– Ладно, – сказал Миша, – как скажешь.
– Миша, дорогой, – сказала Вика очень серьёзным тоном, – не забывай: Юля, всё-таки, Володина сестра. Надо сохранить все её фотографии в семейном архиве.
– Ребята! Забудьте! Сделаем копию, – изо всех сил скрывая раздражение и гнев, сказал Миша.
* * *
Потом Володя произносил речь о своей старшей сестре. В какие-то моменты ему трудно было говорить, его душили слёзы. Миша слушал и старался поверить в искренность этих слёз. Володя сказал в своей речи, что Юля была очень музыкальный человек, что без её поддержки он никогда не сделал бы студию сначала в гараже, а потом там, где она теперь. Он сказал, что она всегда очень интересовалась их репетициями и ждала новых песен. По окончании речи он утёр слёзы, взял гитару и объявил, что исполнит любимую Юлину песню «Yesterd ay» «Би тл з».
Он запел эту великую песню, а Миша напрягся и не смог вспомнить, чтобы Юля хоть раз слушала её или хотя бы говорила, что слушала и любила. Также он не смог вспомнить, чтобы Юля проявляла хоть какой-то интерес к их музыкальному творчеству.
Но пел Володя красиво и очень похоже на оригинал. Во время песни к Мише подошёл тот самый лысый и худой бывший его друг.
– Сегодня из Самары прилетел специально, – сказал он шёпотом. – Беда какая! Я поверить не мог, когда Вовка мне позвонил. Я из всех хотел увидеть только тебя.
– А чего ты в Самаре-то делал? – спросил так же шёпотом Миша.
– Как чего? Я там живу. Вот уже скоро восемь лет как там.
– Да ты что?! А я и не знал. Восемь лет! А чем там занимаешься?
– Всё тем же, Миша. Инженерствую. Хотя сейчас, скорее, руковожу. Нормально всё.
– Ну надо же! В Самаре!
Они коротко обменялись своей жизненной информацией. Володя закончил песню. Быстро наполнили стаканы и выпили. Миша себе и своему собеседнику налил той самой водки, которую принёс. Налил совсем понемногу.
– Вот, привёз когда-то с Севера, чтобы с Юлей выпить, но видишь, как пьём, – сказал Миша тихонечко.
– Что же это такое? Как же так неожиданно, Миша? Я последних года три, когда бывал в Москве, каждый раз собирался к ней зайти. Вика сказала, что сердце. Сколько ей было?
– Сорок девять. Я уже даже подумывал, что ей дарить на юбилей.
– Кошмар! А ты знаешь, я бы без Юли тогда на кафедре не смог бы остаться. Я этого тогда так хотел. А она как-то договорилась. Не понимаю как. По-моему, она вообще всех на свете знала.
– Это точно, – кивнул головой Миша.
Они выпили. Оба сильно сморщились.
– Ох и гадость! – сказал Миша.
– Да! Сильный вкус, – был ответ.
– Но с Юлей в компании, особенно тесным кругом, можно было выпить и не такую дрянь. И всё было за счастье. Такой она была человек! Скажи! – сказал и посмотрел собеседнику в глаза Миша.
– Верно! Но я помню, она любила коньяк. Не дорогой, а простенький какой-нибудь. Называла его всегда «коньячок». По-другому не говорила.
– Правильно ты запомнил, – сказал Миша и задумался. – А вот нашу музыку она ни хрена не любила.
– Точно. Ей было всё равно. Удивительная она была баба!
– Это ты мне рассказываешь?!
– Ей наша музыка была совершенно по барабану, а она всегда помогала. Удивительно! Я такого не встречал в жизни почти никогда. Знаешь, так рад тебя видеть! Но всё-таки зря я, что ли, летел? Хочу хоть одну нашу песню да сыграть. Не поверишь, все партии до сих пор помню. Иногда даже снится, как играю. Пойду я, Миша, Вовку попрошу дать мне поиграть маленько.
– Давай, конечно! – ответил Миша и сам пошёл к инструменту.
Они играли одну из любимых Мишиных песен. Эту песню, точнее, мелодию когда-то сочинил сам Миша. Но потом Володя её аранжировал, написал слова, и авторство переползло к нему. Но Миша по этому поводу никогда не переживал. Он играл свою партию, Володя пел, песня звучала.
А Миша вспомнил таксиста, который его вёз, и подумал: «Зря я мужика расстроил. Ну, любит он свою эту музыку. Но он же её любит… Можно было потерпеть. Обидно людям, когда вот так, как я…»
Они доиграли песню, и Миша решительно подошёл к столу, взял бутылку водки и стал быстро разливать её по стаканам, но по чуть-чуть.
– Ребята! – сказал он громко. – Я возьму слово с вашего позволения. Мне рано утром нужно будет ехать в аэропорт и вообще завтра понедельник, а он, как известно, день тяжёлый. Я должен буду вот-вот вас покинуть, но перед этим хочу сказать, – он оглядел всех, многие брали свои стаканы. – Ребята! Здесь собрались те, кто знал Юлю, для кого она, когда мы были юными, была важным и нужным старшим товарищем. Многим она помогала в жизни и помогла! Я тут налил всем водки. Давайте выпьем, кто не за рулём, именно водки. Юля не любила вино, коктейли и прочие слабые напитки. Она была человек сильный и старалась поступать просто. Поэтому, если поминать Юлю и думать о том, чтобы ей было приятно, если бы она нас видела и слышала… Короче, надо выпить водки.
Все, кто взял стаканы, выпили молча. Кто-то покивал головой в знак согласия и одобрения.
– И ещё минутку! – сказал Миша, севшим от выпитой водки голосом. Ему пришлось откашляться. – Если мы собрались здесь, чтобы отдать должное нашей Юле, то обязан сказать… За что мы так все её любили, когда были юными? За то, что она к нам всегда относилась серьёзно, не как к детям! И всегда честно! И давайте признаем честно… Не любила Юля всю эту нашу музыку. Ей она была безразлична. Она вообще музыку не очень любила. Не музыкальный была она человек. Нас она любила, а музыку эту нашу – нет, – Миша обвёл всех собравшихся взглядом. Все слушали внимательно. – А нравилось Юле выпить со своими подружками ещё студенческой поры и попеть такие песни, которые мы не то что не любим, но и нос воротим от таких. Нравился ей тот самый пресловутый наш чёртов шансон. Я видел и слышал, как она со своими подружками эти песни пела и была счастлива. Я этих её вкусов не понимал и не понимаю. Но если мы здесь собрались для Юли, то… Володя, дай гитару… Дай, не бойся, не сломаю… Сейчас я спою, как умею и как могу, песню, которую Юля точно любила. Ребята, я не все слова помню, кто знает, подпевайте… Помогите! Ну, гитару-то дай!
– Сейчас, Миша! На этой просто только я играю, – сказал Володя несколько суетливо, – сейчас принесу другую.
Он сбегал куда-то в недра студии и вернулся со старенькой акустической гитарой, повидавшей виды.
– Во! Правильный инструмент, Володя! – сказал Миша, не скрывая иронии. – Для той песни, которую я буду сейчас исполнять, – это самое то! Да и Юле бы именно такая гитара понравилась. Ей же было всё равно, ты знаешь. А теперь тем более. Давай… – Он взял в руки гитару, провёл пальцами по струнам и стал её подстраивать. – Да-а-а! Давно я не брал в руки… Ну, ребята, подхватывайте…
Миша играл на не очень хорошо настроенной гитаре, фальшивил, но не поправлялся и не запинался, играл уверенно. Он играл и пел ту самую песню, которую когда-то играл для Юлиных подруг и друзей на чьём-то дне рождения, давно. Он вспоминал счастливую и пьяную Юлю. Несколько раз кто-то подсказал слова. На втором куплете песню подхватила-таки чья-то жена, неюная, коротко стриженная полная блондинка. Она пела чистенько, но тихо и вытирая слёзы. А Мишин голос окреп, и он пел всё громче:

…кружит и падает снежок
на берег Дона, на ветку клёна,
на твой заплаканный платок…
Ребята, налейте кто-нибудь! – сказал Миша и сильно ударил по струнам.
Последний аккорд прозвучал среди полного молчания.
* * *
Он довольно долго шёл по тихой и совершенно безлюдной улице. Шёл быстро и не глядя под ноги, часто наступая в лужи. Он не замечал холодного мокрого воздуха и дышал им нервно и глубоко. Впереди шумел проспект Мира. Он шёл туда, чтобы поймать такси.
Миша шёл и всё прокручивал в памяти повисшую паузу и недоумённые лица, которые смотрели на него, когда он допел песню. Он вспоминал, как Володя, не зная, как себя вести, забрал у него гитару и понёс её куда-то, видимо, туда, где взял. Коротко стриженная блондинка, не понимая затянувшейся паузы и тишины, вдруг сказала искренне: «А что, хорошая песня!»
Миша, не глядя никому в глаза, плеснул себе водки, молча выпил, сказал: «Ну что же, ребята! Я пошёл. Надеюсь, встретимся в следующий раз по счастливому поводу. Пока!» Потом он быстро взял свою куртку, быстро вышел на улицу и надел куртку уже на ходу.
* * *
Он приближался к проспекту. Что-то ворочалось внутри, мышцы напрягались, и нервы заставляли шагать широко. Он чувствовал себя выдернутым из горячего спора, в котором победить не удалось. Миша шёл злой и непонятый.
Ему ужасно захотелось чего-то хорошего и совсем не того, что было там, в этом полуподвале Володиной студии. Он остановился, не дойдя до шумящего быстро проезжающими автомобилями проспекта, достал телефон и позвонил Сергею. Сергей ответил почти сразу.
– Привет, – сказал Сергей непривычно тихо.
– Привет, – сказал Миша, – ты не мог бы говорить чуть громче. Я тебе с улицы звоню. Ну как ты? Почему не звонишь? Сам-то Соне звонил?
– Звонил.
– Ну?
– Вот, сижу и думаю уже целый час.
– Ну говори, говори! – сказал Миша нарочито бодро. – Я же за вас волнуюсь.
– А чего говорить? – ответил Сергей задумчиво и устало. – Я весь день ждал, когда можно будет ей позвонить. Весь извёлся, позвонил, теперь сижу и думаю. А сил никаких нет.
– Что? Плохо поговорили?
– Почему? Прекрасно поговорили. Минут двадцать точно разговаривали. Я бы с ней всю жизнь так говорил. А теперь вот сижу.
– Нет, если не хочешь, не говори… Но мне интересно, дружище! О чём договорились?
– Да ни о чём. Я предложил ей встретиться завтра, она сказала, что не может. Послезавтра тоже не может. Договорились созвониться. Когда созвониться, я не понял, волновался сильно. Сижу, хочу ей перезвонить, но не знаю, что сказать. А так-то поговорили хорошо, она смеялась, кажется, была рада. Не знаю я, что делать, когда звонить, о чём говорить. Но если до завтра ещё потерплю, то до послезавтра уже нет.
– А хочешь, я тебе подскажу, как можно её пригласить на встречу и она должна будет согласиться? – спросил Миша хитро.
– Как! – сказал Сергей, будто проснувшись.
– А ты позови её проведать вашего протеже.
– Кого это?
– А ты подумай!
– Я, Миша, уже не могу думать. Говори! Я не понимаю.
– Предложи ей встретиться и навестить спасённого вами краба. Она должна согласиться. Я думаю, должна.
– Гениально! Прямо сейчас позвоню. Ещё не поздно. Спасибо! Всё-таки ты очень умный человек, – голос Сергея почти звенел.
– Эй, Серёга! Не торопись!..
– Всё, Миша, буду ей звонить, пока не поздно. Давай, пока… Перезвоню.
После этого разговора Миша шёл и тихонько посмеивался. Он дошёл до проспекта и поднял руку, чтобы поймать такси.
* * *
Таксист, парень лет тридцати или около того, вёл машину резво, сам же сидел за рулём спокойно и молчаливо. На Садовом кольце их небезопасно обошёл красный спортивный автомобиль. Этот автомобиль двигался с большой скоростью и рыскал из одной полосы движения в другую.
– Во даёт! – сказал Миша. – Что творит! Он так доездится.
– А может быть, он везучий? – спокойно сказал таксист.
– Везение лучше проверять не на дороге, – ворчливо прокомментировал Миша, – ты смотри, как он едет! И куда он так может мчаться?
– Да он, наверное, и сам не знает куда. Здесь таких много. Я уже тут ничему не удивляюсь.
Он говорил с явным южным акцентом. Мише всегда нравился этот выговор.
– А вы откуда-то с Юга? По тому, как вы говорите, слышно, что не москвич.
– Да, с Юга. С Кубани. Знаете такой благодатный край?
– Бывал. Хорошо там.
– Ага. Там хорошо, – сказал парень вяло.
– А что, не очень?
– Особенно зимой и без денег.
– А в Москве зимой лучше? – спросил Миша, усмехнувшись.
– Вы москвич? – вопросом ответил тот.
Миша думал не более двух секунд.
– Да, москвич, – сказал он спокойно.
– И мне Москва тоже нравится.
* * *
Миша попросил не подъезжать прямо к дому. Он вышел из такси на улице, прошёл между домами и шагнул в свой двор. Он сразу нашёл окна своей квартиры и свой балкон. На кухне горела Анина любимая лампа на подоконнике, в гостиной тоже был тусклый свет. «Торшер, наверное, Анечка оставила гореть, чтобы я в потёмках не шастал», – подумал он.
Над домом низкое московское небо, подсвеченное бесчисленными городскими огнями, было коричневым. Небо, казалось, слегка шевелилось.
Когда Миша уже подходил к подъезду, позвонил Сергей.
– Миша, друг мой, – услышал он счастливый голос Сергея, – спасибо тебе за совет. Она тоже про этого краба, дай и ему и тебе бог здоровья, не сразу вспомнила. Мы очень смеялись. Она сама сказала, что его жизнь в наших руках, и согласилась послезавтра со мной ужинать там. Хотя про ужин мы не говорили. Договорились нагрянуть вечером с проверкой. Ох, не дай бог им нашего краба продать! В общем, спасибо, Миша.
Голос Сергея звучал очень бодро и взбудораженно.
– Вот! А что я говорил! Очень рад, – сказал Миша искренне. – Только я тебя в связи с этим попрошу. Можно?
– Что угодно!
– Будешь там, в ресторане, после ужина, если не трудно, глянь на мой знак. Интересно, висит он ещё или нет. Я бы сам посмотрел, но до среды улечу. Переулок помнишь?
– Помню. Посмотрю. Надеюсь, мы с ней вместе посмотрим.
– Ну, пока тогда. Прилечу – позвоню. Удачи тебе, дружище!
* * *
Дома было тепло, тихо и пахло его домом. Миша отчётливо различил этот запах. Он тихо разулся и снял куртку. Та водка, выпитая совсем недавно там, в студии, не оставила и следа опьянения. Миша зашёл на кухню, налил себе стакан воды из чайника. Он любил вкус кипячёной воды из чайника. Для него это был очень домашний вкус. Уходя из кухни, он лампу погасил. Миша почувствовал, что хочет спать, не сильно, но отчётливо хочет.
В гостиной горел торшер. Часы показывали без двух минут одиннадцать. Миша пошёл выключить свет. На столике возле дивана лежал альбом и были разбросаны карандаши. Альбом был открыт на странице с рисунком. Миша присмотрелся, а потом нагнулся и взял альбом в руки.
Он увидел ту лошадь, которую рисовал. Только теперь она была раскрашена коричневым карандашом. Ещё на лошади появилось несколько чёрных пятен. Раскрашена она была аккуратно, но некоторые коричневые линии выбивались за контуры самой лошади. Но главное, лошади были пририсованы крылья. Маленькие по сравнению с самой лошадью, и торчали они у неё откуда-то из шеи. Нарисованы крылья были синим карандашом. Профессионально выполненный карандашный рисунок был совершенно испорчен.
Ещё вокруг лошади с крылышками были нарисованы несколько голубеньких облаков. Сверху листа Миша прочёл надпись: «ПИГАС Катя 9 лет» Видно было, что Катя очень старалась и давила на карандаши, когда раскрашивала, рисовала и писала. Миша положил альбом на стол.
«Ну вот, теперь я знаю, что повесить в кабинете вместо знака и фотографий. Очень символичный и жизненный ответ знаку «Бесконечность». Да и просто красиво. Попрошу Валентину, чтобы рамку купила. Правда, если Катя разрешит. Но я уговорю», – подумал Миша.
Дверь в детскую была приоткрыта. Он тихонечко зашёл туда. Комната совсем тускло освещалась маленьким ночником в виде улыбающегося полумесяца. Там пахло чуть слаще, чем в гостиной, и было теплее.
Соня лежала поперёк кровати, раскинув руки. Одеяло её сползло на пол, а Сонин заяц лежал головой на подушке вместо своей хозяйки. Катя спала, укрытая одеялом, и было видно, что она там уютно собралась в комок и занимает очень мало места.
– Мальчику часто снился один и тот же сон, – почти совершенно беззвучно сказал Миша, глядя на спящих дочерей.
Он на расстоянии и через стену почувствовал спокойный сон своей жены. В голове его протекали, а в груди теснились никогда не сказанные, ненаписанные и недодуманные слова, ненарисованные картины и несочинённые мелодии. Сердце не билось, оно сжималось. В тусклом голубом свете глаза почти не моргали. Глаза стали влажными.
– Ничего, ничего, – сказал Миша шёпотом. – Завтра папа полетит, всех там победит… Ничего! Мы ещё нарисуем наши полоски на асфальте.