1 2 3 4 5 6 7 8 
Они оказались на толстом мягком ковре, и она ощутила мощь придавившего ее к полу мужского тела.
Одним сильным толчком Дэвид оказался в ней: оба раскачивались в едином ритме, и огромная накатывающая волна подхватила Кейт и понесла все выше, выше... понесла, разбилась на мельчайшие брызги, и ослепительное наслаждение, взорвавшись фейерверком, потрясло все существо женщины еще и еще, снова и снова.
«Я умерла и попала на небо...» – подумала Кейт.
Они объездили весь мир, побывали в Париже, Цюрихе и Нью-Йорке, не упуская из виду интересов компании, но всегда ухитряясь выкраивать время, чтобы остаться наедине, засиживались допоздна и не могли насытиться друг другом. Кейт стала для Дэвида настоящим источником счастья и радости. Она могла разбудить его посреди ночи, яростно сорвать с себя одежду и в безудержном порыве отдаться, словно языческая богиня, снизошедшая до простого смертного, а через несколько часов уже никто бы не узнал дикарку с распущенными волосами в этой строго причесанной женщине, участвующей в деловом совещании и удивляющей неожиданно смелыми предложениями даже опытных бизнесменов. Кейт обладала редким природным даром превращать в деньги все, к чему бы ни прикасалась. Женщины редко поднимались на самую вершину карьеры в мире бизнеса, и терпеливо-снисходительное поначалу обращение мужчин-партнеров быстро сменялось осторожным уважением. Кейт получала огромное наслаждение от интриг, махинаций, хитросплетений игры. Дэвид с изумлением наблюдал, с какой легкостью ей удается обойти гораздо более опытных соперников. Кейт обладала всеми задатками победителя, знала, чего хочет и как этого достичь. Сила и мощь – вот главное.
Они провели конец медового месяца, счастливейшего в их жизни, в Сидар-Хилле.
Первые слухи о войне распространились 28 июня 1914 года. Кейт и Дэвид гостили в загородном поместье в Сассексе. В те времена этикет соблюдался гораздо строже. Мужчины одевались к завтраку, переодевались к ленчу, пятичасовому чаю и ужину.
– Господи, – жаловался Дэвид жене, – я чувствую себя каким-то павлином.
– Но зато очень красивым павлином, дорогой, – заверила Кейт. – Вот вернемся домой и можешь расхаживать голым по комнатам.
– Просто дождаться не могу, – обнял ее Дэвид.
За обедом кто-то объявил, что на Франца Фердинанда, наследника австро-венгерского трона, и его жену Софию было совершено покушение, и оба убиты.
Хозяин поместья, лорд Мейни, вздохнул:
– Плохи дела, если уже в женщин стреляют. Хотя вряд ли кто-то даст себе труд воевать за какую-то маленькую балканскую страну.
Разговор переключился на крикет.
Позже, в постели, Кейт спросила:
– Дэвид, ты думаешь, война начнется?
– Из-за какого-то второстепенного эрцгерцога? Ни за что.
Однако на этот раз он ошибся. Австро-Венгрия, подозревая, что виновниками заговора были сербы, объявила Сербии войну, и к октябрю пожар охватил чуть ли не весь мир.
Впервые в истории человечества применялись ужасные орудия уничтожения – аэропланы, подводные лодки и дирижабли.
В день, кода Германия вступила в войну, Кейт подошла к мужу.
– Нам предоставляется великолепная возможность, Дэвид.
– О чем ты говоришь? – нахмурился муж.
– Воюющим потребуются пушки и винтовки и...
– От нас они этого не получат, – твердо объявил Дэвид, – у нас достаточно денег, Кейт, ни к чему наживаться на людском горе.
– Мне кажется, ты преувеличиваешь. Кто-то ведь должен и оружие производить...
– Пока я работаю в этой компании, мы этим заниматься не будем, Кейт. И довольно. Разговор окончен.
«Черта с два! – подумала Кейт. – Как Дэвид может быть таким глупеньким идеалистом?»
«Как она может так хладнокровно говорить о таком?! – подумал Дэвид. – Этот бизнес ожесточил ее...»
Впервые со дня свадьбы они спали в разных комнатах. Последующие дни были адом для обоих. Дэвид жалел о ссоре, но не знал, как разрушить внезапно выросшую стену, а Кейт, уверенная в собственной правоте, была слишком горда и упряма, чтобы подойти первой.
* * *
Президент Вудро Вильсон поклялся, что Соединенные Штаты не вступят в войну, но, когда германские подводные лодки начали торпедировать пассажирские суда, а повсюду широко распространялись слухи о зверствах немцев, от американцев все настойчивее требовали помочь союзникам. Дэвид давно уже обучился летать, и когда во Франции из летчиков-американцев была сформирована эскадрилья «Лафайет», он пришел к Кейт:
– Я иду на фронт.
– Нет! – в ужасе отпрянула Кейт. – Это не твоя война!
– Я собираюсь сражаться за справедливость, – спокойно возразил Дэвид. – Соединенные Штаты не могут оставаться в стороне. Я должен помочь.
– Но тебе уже сорок шесть!
– Пока руки могут держать штурвал, ничего не потеряно.
Кейт так и не смогла отговорить мужа. Они провели оставшиеся дни вдвоем, забыв о прошлых разногласиях, ведь только их любовь и имела значение, а остальное было не важно...
Вечером, накануне отъезда во Францию, Дэвид сказал:
– Ты и Брэд Роджерс управитесь с делами не хуже меня, а может, и лучше.
– Но если с тобой что-нибудь случится?! Я этого не переживу.
Дэвид обнял жену:
– Ничего со мной не случится, Кейт. Вернусь к тебе с полным набором орденов.
На следующее утро Дэвид уехал.
Кейт тяжело переносила отсутствие мужа. Она так долго добивалась его, и вот теперь каждое мгновение ее жизни, каждую клеточку тела наполнял невыносимый страх: неужели возможно потерять Дэвида?! Муж всегда был с Кейт, она слышала его голос в речах незнакомого человека, внезапном смехе на тихой улице, случайно оброненной фразе, песне... Дэвид присутствовал повсюду.
Каждое полученное письмо Кейт читала и перечитывала, пока оно не превращалось в лохмотья. Дэвид писал, что здоров, и хотя у германцев больше самолетов, но вскоре все изменится, и Америка поможет союзникам. Он напишет, как только сможет. Он ее любит.
«Только бы с тобой ничего не случилось, милый, иначе я возненавижу тебя на всю жизнь...»
Кейт пыталась забыть одиночество и горе, с головой погрузившись в работу. В самом начале войны лучшее вооружение было у Франции и Германии, но самая большая армия, российская, была очень плохо вооружена, а бездарные командиры губили людей сотнями.
– Им нужна помощь, – объявила Кейт Брэду Роджерсу, – нельзя воевать без танков и пушек.
– Кейт, – смутился Роджерс, – Дэвид не хотел...
– Дэвида здесь нет. Решать нам с тобой.
Но Брэд Роджерс знал, что последнее слово остается за Кейт.
Она же никак не могла понять, почему Дэвид так относится к производству вооружения, ведь союзникам нужно воевать, и Кейт чувствовала, что ее обязанность как патриотки – снабжать их оружием. Она провела переговоры с главами дружественных государств, и уже через год на фабриках «Крюгер-Брент лимитед» выпускали пушки, танки, бомбы и патроны. Компания быстро становилась одним из самых могущественных консорциумов в мире. Увидев цифру годового дохода, Кейт сказала Брэду Роджерсу:
– Ну что? Будь Дэвид здесь, тоже понял бы, что ошибался.
В Южной Африке было неспокойно. Партийные лидеры поклялись поддерживать союзников и защитить страну от германского нашествия, но большая часть африкандеров, белых, голландского происхождения, не желали быть на стороне Великобритании – прошлое не так легко забывается.
Положение союзников в Европе вызывало опасения. Борьба на Западном фронте зашла в тупик. Обе воюющие стороны засели в окопах, вырытых по всей Франции и Бельгии, и солдатам приходилось совсем плохо. День и ночь они были вынуждены находиться в глубоких рвах, наполненных дождевой водой и грязью, где, никого не боясь, шныряли жирные крысы. Кейт благодарила Бога, что Дэвид сражается в воздухе.
6 апреля 1917 года президент Вильсон объявил войну Германии, и предсказание Дэвида сбылось: в Америке началась мобилизация.
Первый американский экспедиционный корпус под командованием генерала Джона Першинга высадился во Франции 26 июня 1917 года. У всех на устах были названия незнакомых мест и городов: Сен-Мишель, Шато-Тьерри, Мез-Аргонн, Верден... В войска союзников влились свежие силы, и 11 ноября 1918 года война наконец закончилась. Силы демократии взяли верх.
От Дэвида пришло письмо с сообщением о скором приезде. Когда военное судно пришвартовалось в Нью-Йоркской гавани, Кейт ждала мужа на причале. Они долго не двигались с места, глядя в глаза друг другу, но внезапно Кейт очутилась в его объятиях. Дэвид похудел, выглядел усталым, и, хотя в голове Кейт теснились сотни вопросов, она решила, что дела обождут.
– Мы едем в Сидар-Хилл-Хаус! Лучшего места для отдыха не придумать!
В ожидании приезда мужа Кейт заново обставила дом: заказала для гостиной двойные диваны, обитые старинной шелковой тканью, набитые пухом кресла и повесила над камином фламандский натюрморт с цветами.
Высокие стеклянные двери вели на охватывающую полукругом дом веранду.
С веранды открывался великолепный вид на гавань, а комнаты получились светлыми и просторными.
Кейт, весело щебеча, провела мужа по всему дому, но Дэвид казался странно притихшим. Наконец Кейт спросила:
– Ну как тебе понравилась новая обстановка, дорогой?
– Великолепно, Кейт. А теперь давай присядем. Я хочу поговорить с тобой.
Сердце Кейт тревожно сжалось.
– Что-то произошло, Дэвид?
– Мы, как выяснилось, поставляем вооружение чуть не всему миру...
– Подожди, вот увидишь отчеты, – начала Кейт, – наша прибыль составила...
– Я говорю совсем о другом. Насколько помнится, доходы и раньше были неплохи. По-моему, мы оба решили, что фирма не будет работать на войну.
Кейт почувствовала нарастающий гнев, но изо всех сил старалась держать себя в руках.
– Это ты так решил, не я. Времена меняются, Дэвид, и мы должны меняться вместе с ними.
Пристально поглядев на жену, Дэвид спокойно спросил:
– А разве ты изменилась?
Этой ночью, лежа в постели, Кейт не переставала спрашивать себя: в ком же произошли перемены – в ней или Дэвиде. Стала ли она сильнее? А может, Дэвид с годами ослаб? Она вспомнила аргументы, которые тот приводил тогда, во время давнего спора. Аргументы идеалиста, беспочвенного мечтателя... В конце концов, должен же кто-то снабжать оружием союзников, а кроме того, огромные доходы... Что случилось с деловым чутьем Дэвида? Она всегда считала мужа одним из самых умных людей, которых знала, но теперь... чувствовала, что может управлять фирмой гораздо лучше.
Кейт так и не удалось уснуть.
Утром после завтрака она и Дэвид гуляли по саду.
– Здесь действительно чудесно, – сказал Дэвид. – Я так рад, что приехал сюда.
– Насчет нашего разговора вчера вечером...
– Не важно. Меня не было, а ты поступила так, как сочла нужным.
Кейт спросила себя, сделала бы она то же самое, будь муж рядом, но вслух ничего не сказала. Важнее всего то, что компания богатеет. Неужели бизнес для нее важнее семьи? И Кейт побоялась ответить на этот вопрос.

Глава 17

Последующие пять лет были годами процветания. Филиалы «Крюгер-Брент лимитед» существовали почти во всех странах мира, а интересы консорциума больше не ограничивались, как в давние времена, алмазами и золотом. Последними приобретениями были страховая компания, издательство и миллионы акров лесных участков.
Как-то среди ночи Кейт разбудила мужа:
– Дорогой, давай переместим главную контору.
Тот потряс головой, пытаясь прогнать сон:
– Ч-что?
– Нью-Йорк – вот деловой центр мира. Там и должна быть наша контора. Южная Африка слишком далека от всего. А кроме того, теперь у нас есть телефон и телеграф, и с любым отделением можно связаться за несколько минут.
– Странно, почему я раньше не подумал об этом, – пробормотал Дэвид и снова заснул.
Нью-Йорк казался Кейт волшебной неизведанной страной. Она и раньше, во время недолгих посещений, чувствовала напряженный ритм жизни города, но только переехав сюда, ощутила себя в центре вселенной, словно земля здесь вращалась быстрее, а все двигалось с гораздо большей скоростью.
Кейт и Дэвид выбрали участок для нового административного здания, где вскоре закипело строительство. Еще один архитектор возводил на Пятой авеню дом в стиле французского ренессанса шестнадцатого века.
– В этом чертовом городе ужасно шумно, – жаловался Дэвид.
Он был прав. По всему Нью-Йорку раздавался грохот клепальных молотков – это росли на глазах высоченные небоскребы.
Нью-Йорк стал центром торговли, Меккой, куда стремились бизнесмены всего мира и где располагались главные конторы крупнейших концернов. На свете не было другого такого города, и Кейт любила его, хотя чувствовала, что муж раздражен и несчастен.
– Дэвид, пойми, здесь будущее. Город разрастается, и мы будем расти с ним вместе.
– Господи, Кейт, неужели тебе мало того, что уже есть? Что ты еще хочешь получить?
– Все! – не задумываясь ответила она.
Кейт не могла понять, почему Дэвид задал такой вопрос, ведь главное в игре – победить, стать первым, а этого можно добиться, только опередив остальных. Все было так очевидно – как муж может не видеть этого?
Конечно, Дэвид хороший бизнесмен, но ему чего-то недостает... Голода, ненасытного желания покорить, стать сильнее и лучше всех. Отец ее, как и она сама, обладал этими качествами. Кейт не знала точно, когда именно это произошло, но в какой-то момент ее жизни компания стала господином, а она – покорным рабом, и неизвестно, кто кем владел в большей степени.
Когда Кейт попыталась объяснить Дэвиду все, что чувствует, тот только рассмеялся и сказал:
– Ты слишком много работаешь, дорогая!
Но про себя подумал, что она слишком похожа на отца, и, сам не зная почему, ощутил странное беспокойство.
Кейт же считала, что нет такого понятия «слишком много работы». Для нее не существовало большей радости, чем погрузиться в дела компании, только этим она жила. Каждый день приносил свои трудности и каждая проблема оставалась вызовом, головоломкой, которую нужно решить, новой игрой, где нужно стать победителем. И до сих пор никто не смог обойти Кейт. Такая жизнь превзошла самые смелые ожидания, и дело было не в деньгах или достигнутых успехах. Власть. Власть, когда ты держишь в руках судьбы сотен людей во всех уголках земли. Имея силу и власть, ты ни в ком не нуждаешься, и нет на свете оружия могущественнее!
Кейт приглашали на обед короли и королевы, президенты и премьер-министры, и все искали ее дружбы и расположения, ведь каждая вновь открытая фабрика компании «Крюгер-Брент лимитед» приносила огромные выгоды государству.
А компания все росла, словно сказочный великан, ежечасно требующий пищи, новых и новых жертв, и ею нельзя было пренебречь. Кейт понимала: теперь она неразрывно срослась с гигантским организмом, стала его частью.
В марте, через год после переезда в Нью-Йорк, Кейт почувствовала себя плохо. Дэвид убедил ее обратиться к Джону Харли, молодому, но уже известному доктору. Кейт неохотно согласилась.
Джон Харли, двадцатишестилетний уроженец Бостона, худой, с серьезными глазами, почтительно поднялся навстречу пациентке.
– Предупреждаю, – объявила Кейт. – У меня нет времени на то, чтобы валяться в постели.
– Постараюсь иметь это в виду, миссис Блэкуэлл. А пока давайте все же взглянем, что с вами.
Доктор Харли осмотрел ее, сделал анализы и сказал:
– По-моему, ничего серьезного. Дня через два получим результаты. Позвоните в среду.
Рано утром Кейт позвонила доктору Харли.
– Хорошие новости, миссис Блэкуэлл! – весело объявил тот. – У вас будет ребенок!
Этот момент стал одним из самых счастливых в жизни Кейт. Ей не терпелось все рассказать Дэвиду. Никогда еще она не видела мужа в таком волнении. Он подхватил Кейт на руки и прошептал:
– У нас будет девочка, похожая на тебя как две капли воды!
А в глубине души понадеялся, что теперь, с рождением малыша, Кейт хоть немного забудет о делах, почувствует себя женщиной и матерью.
Кейт же была уверена: родится мальчик и в один прекрасный день станет главой «Крюгер-Брент».
Приближалось время родов, но Кейт по-прежнему приходила в офис каждый день, хотя уже не задерживалась допоздна.
– Бизнес подождет, отдыхай побольше, – советовал Дэвид, не понимая, что работа и была лучшим отдыхом для жены.
Ребенок должен был появиться на свет в декабре.
– Постараюсь родить двадцать пятого, – обещала Дэвиду Кейт. – Он будет нашим рождественским подарком.
Лучшего Рождества у них еще не было! Она стала главой огромного концерна, вышла замуж за человека, которого любила, и родит ему ребенка. Так думала Кейт, совсем не замечая горькой иронии в том, что на первом месте в жизни ставит именно «Крюгер-Брент лимитед»...
Она уже с трудом передвигалась, и ездить на работу становилось все тяжелее, но, когда Дэвид и Брэд Роджерс просили Кейт остаться дома, в ответ неизменно звучало:
– Мой мозг по-прежнему работает нормально.
За два месяца до родов Дэвид отправился в Южную Африку инспектировать рудники и должен был возвратиться в Нью-Йорк через неделю. Кейт, как всегда, сидела за письменным столом, когда в кабинет без доклада вошел Брэд. Взглянув на его мрачное лицо, Кейт охнула:
– Сделка с Шенноном сорвалась!
– Нет. Я... Кейт, мне только сейчас сообщили. Произошел несчастный случай. Взрыв на шахте.
Сердце Кейт упало.
– Где? Как? Плохи дела? Кто-нибудь погиб?
Брэд глубоко вздохнул.
– Шесть человек. Кейт, там... Дэвид был с ними.
Ужасные слова, казалось, заполнили комнату, эхом отдались от деревянных панелей, прокатились грохотом по коридорам, пока наконец не слились в ее ушах непрерывным воплем, стали каменным водопадом, засыпающим ее, и Кейт почувствовала, как затягивает водоворот, глубже, глубже, пока не стало сил дышать. И все вокруг стихло и почернело.
* * *
Ребенок родился через час, двумя месяцами раньше срока. Кейт назвала его Энтони Джеймс Блэкуэлл, в честь отца Дэвида.
«Я буду любить тебя, сынок, и за себя и за твоего погибшего отца», – поклялась она.
Месяц спустя новый особняк на Пятой авеню был окончательно отстроен, и Кейт с ребенком и штатом прислуги перебралась туда. Для того чтобы обставить дом, понадобилось разорить два старинных итальянских замка.
Получился сказочный дворец, с итальянской резной ореховой мебелью шестнадцатого века, полами из розового мрамора, окаймленного оранжево-красными плитами; в библиотеке, отделанной дубовыми панелями, стоял великолепный камин восемнадцатого столетия, над которым висела картина Гольбейна. Были в доме и охотничья комната, содержащая коллекцию ружей Дэвида, и галерея, увешанная произведениями Рембрандта, Вермеера, Веласкеса и Беллини, большая зала, солярий, огромная столовая, детская и бесчисленное количество спален.
В великолепном саду стояли статуи Родена, Огюста Сен-Годена и Майоля.
Это был поистине королевский дворец. И юный король в нем поселился.
В 1928 году, когда Тони исполнилось четыре, Кейт отдала его в детский сад. Сын рос красивым серьезным мальчиком с материнскими серыми глазами и упрямым подбородком. Он ходил на уроки музыки, а с пяти лет учился в танцевальной школе. Мать и сын часто проводили лето в Сидар-Хилл-Хаусе. Кейт купила моторную яхту «Корсар» и вместе с Тони часто плавала вдоль побережья Мэна. Тони обожал морские прогулки.
Но все-таки наибольшее наслаждение Кейт получала от работы. Было нечто сверхъестественное в компании, основанной Джейми Мак-Грегором, – она стала живым всепоглощающим организмом, страстью Кейт, любовником, который никогда не погибнет холодным зимним днем и не оставит ее в одиночестве, будет жить вечно. Кейт позаботится об этом. И когда-нибудь все передаст сыну.
Жизнь текла бы размеренно и спокойно, не получай Кейт тревожные вести с родины. Она любила свою страну, но теперь расовые проблемы становились с каждым годом все острее, и Кейт была сильно обеспокоена. Политики разделились на два лагеря – узколобых расистов, стоящих за ужесточение сегрегации, и людей более широких взглядов, желающих улучшить положение негров. Премьер-министр Джеймс Герцог и Йан Смитс образовали коалицию и объединили силы, чтобы провести закон о новых землях, согласно которому черные были вычеркнуты из списка избирателей и больше не имели права голосовать или владеть землей. Миллионы людей, принадлежащих к различным этническим меньшинствам, были низведены до положения животных – им отводились земли, не имеющие месторождении полезных ископаемых, подальше от портов и промышленных центров.
Кейт отправилась в Южную Африку на встречу с высокими правительственными чиновниками.
– Это бомба замедленного действия, – предупредила она. – Вы пытаетесь загнать в рабство восемь миллионов человек.
– Это не рабство, миссис Блэкуэлл, и делается для их же блага.
– Неужели? Может, поясните свою мысль?
– У каждой расы есть свои неповторимые качества. Смешавшись с белыми, черные утратят свою индивидуальность. Мы пытаемся сохранить чистоту крови.
– Идиотизм и бессмыслица! – фыркнула Кейт. – Южная Африка превратилась в расистский ад.
– Это неправда! Черные из всех стран добираются сюда, иногда проходят сотни миль, платят за поддельные визы по пятьдесят пять фунтов. Здесь им живется лучше, чем где бы то ни было.
– Тогда мне их очень жаль, – отрезала Кейт.
– Они всего-навсего примитивные дети, миссис Блэкуэлл. Поверьте, это и в самом деле для их блага.
Раздраженная Кейт покинула совещание, сильно обеспокоенная за судьбу страны. Ее, кроме того, тревожило, что будет с Бэндой. Газеты много писали о нем, называя «человеком-невидимкой», и в этом прозвище звучало невольное восхищение. Бэнде удавалось скрыться от полиции, переодевшись то рабочим, то шофером, то швейцаром. Он организовал партизанский отряд, и в списке разыскиваемых преступников его имя стояло первым. Газета «Кейп таймс» расписывала, как ликующие демонстранты несли Бэнду на своих плечах по улицам негритянского поселка. Он ходил от деревни к деревне, собирая толпы восторженных почитателей, но каждый раз, когда полиция нападала на след, Бэнде удавалось ускользнуть. Говорили, что у него десятки телохранителей-друзей, последователей, учеников. Он никогда не ночует дважды в одном доме. Кейт знала, что ее друга ничто не остановит, кроме смерти. Она должна, должна была с ним увидеться.
Вызвав одного из старейших десятников-негров, которому полностью доверяла, Кейт спросила:
– Вильям, ты не можешь найти Бэнду?
– Только если он сам этого захочет.
– Попытайся! Мне очень нужно с ним встретиться.
– Попробую помочь вам, миссис Блэкуэлл.
На следующее утро десятник вновь появился в доме Кейт:
– Если вы свободны сегодня вечером, автомобиль будет ждать у дома.
Она кивнула.
Кейт отвезли в маленькую деревню в семидесяти милях к северу от Йоганнесбурга. Водитель остановился перед маленьким каркасным домиком. Она вышла, Бэнда уже ждал ее. Он нисколько не изменился и выглядел точно так же, как и во время их последней встречи. И хотя много лет вел жизнь беглеца и изгнанника, казался спокойным и невозмутимым, а ведь ему было уже под шестьдесят.
Обняв Кейт, Бэнда с восхищением покачал головой:
– Ты с каждым днем становишься все прекраснее!
– Старею, – засмеялась Кейт. – Через несколько лет мне исполнится сорок!
– Время не властно над тобой, Кейт.
Они вошли в кухню, и, пока Бэнда варил кофе, Кейт задумчиво сказала:
– Мне совсем не нравится то, что происходит, Бэнда. К чему это приведет?
– Будет еще хуже, – просто ответил Бэнда. – Правительство не позволит нам иметь права, а белые сожгли все мосты между ними и неграми, но когда-нибудь поймут, что совершили непоправимую ошибку. Теперь у нас свои герои, Кейт: Нехемья Тайл, Моконе, Ричард Мсиманг. Белые считают нас скотом, годным только для черной работы.
– Не все белые так думают, – заверила Кейт. – У нас есть друзья, которые борются за то, чтобы положение изменилось. Когда-нибудь это произойдет, Бэнда, но понадобится время.
– Время, как песок в песочных часах, безостановочно льется тонкой струйкой.
– Бэнда, а где Нтаме и Мажена?
– Мои жена и сын скрываются, – печально вздохнул Бэнда. – Полиция по-прежнему меня разыскивает.
– Могу я чем-нибудь помочь? Нельзя же сидеть и выжидать! Деньги тебе нужны?
– Деньги всегда нужны.
– Завтра же все будет устроено. Что-нибудь еще?
– Молись. Молись за всех нас.
На следующий день Кейт возвратилась в Нью-Йорк.
* * *
Когда Тони достаточно подрос, чтобы путешествовать, Кейт начала брать его в деловые поездки. Он любил музеи и мог часами стоять, разглядывая картины и статуи мастеров, а дома делал копии висевших в галерее холстов, но был слишком застенчив и никогда не показывал свои работы матери.
Тони был послушным, милым, умным ребенком и доставлял Кейт много счастливых минут, а окружающих привлекали его робость и скромность. Кейт гордилась сыном. Он всегда был первым в классе. Много раз она спрашивала Тони:
– Ты ведь снова обставил их всех, дорогой, правда?
И смеясь, страстно прижимала его к себе.
А мальчик старался еще больше, лишь бы оправдать материнские ожидания.
В 1936 году, когда Тони исполнилось двенадцать, Кейт возвратилась из поездки на Ближний Восток. Она очень соскучилась по сыну и ей не терпелось его увидеть. Тони был дома. Кейт обняла его, поцеловала:
– С днем рождения, дорогой! Хорошо провел день?
– Д-да, м...мэм. В-великолепно.
Кейт отодвинулась и поглядела на сына. Странно, она никогда не замечала, что Тони заикается.
– Ты здоров, милый?
– К-конечно, м-мама, с-спасибо.
– Почему ты заикаешься? Последи за собой! Говори медленнее.
– Х-хорошо, м-мама.
Но ничего не помогало. Заикание Тони становилось все хуже. Кейт решила поговорить с доктором Харли. Осмотрев мальчика, тот сказал:
– Тони совершенно здоров, Кейт. Физически. Может, он находится под каким-то психологическим давлением?
– Мой сын? Конечно, нет! Как вы можете предполагать подобное?
– Тони – чувствительный мальчик. Очень часто заикание – чисто физический признак психической неуравновешенности, неспособности приспособиться к окружающему миру.
– Вы не правы, Джон. Тони – первый ученик в классе по всем предметам, а в прошлом семестре он получил три награды: за достижения в спорте, живописи и успехи в учебе. Вряд ли это можно назвать неумением справиться с трудностями.
– Понятно, – кивнул доктор, пристально глядя на нее. – Что вы делаете, Кейт, когда Тони заикается?
– Говорю, чтобы следил за собой.
– Я бы посоветовал не заострять на этом внимания, это только ухудшит дело.
Кейт гневно вскинулась:
– Если у Тони, как вы намекаете, что-то неладное с психикой, то могу заверить, не по вине его матери. Я люблю сына, и Тони знает, что он для меня – самый лучший ребенок в мире!
Так вот почему Тони начал заикаться! Ни один мальчик не мог соответствовать столь высоким стандартам! Доктор Харли еще раз просмотрел свои записи:
– Давайте-ка подумаем. Тони двенадцать?
– Да.
– Может, ему лучше уехать на время? В какую-нибудь частную школу?
Кейт молча глядела на доктора.
– Пусть поживет самостоятельно. Хотя бы пока не окончит высшую школу. В Швейцарии можно получить превосходное образование.
Швейцария! Сама мысль о том, чтобы отослать сына так далеко, была невыносима! Он слишком мал, не готов к такому, он...
Но доктор Харли не сводил с нее глаз.
– Я подумаю, – сказала она наконец.
Отменив заседание правления, Кейт приехала домой пораньше. Тони готовил уроки в своей комнате. Завидев мать, он улыбнулся.
– У м-меня с-с-сегодня од-дни п-пятерки, м-мама.
– Что скажешь, дорогой, если я предложу тебе поехать в Швейцарию и продолжить учебу там?
Глаза Тони радостно загорелись.
– А м-можно?
Через полтора месяца Кейт посадила Тони на корабль. Он отправлялся в «Институт Ле Рози», в Ролле, маленьком городке на берегу Женевского озера. Кейт стояла на причале и смотрела вслед удалявшейся серой громаде лайнера, чувствуя, как сжимается от тоски сердце. Потом медленно повернулась и пошла к ожидавшему ее лимузину, чтобы ехать в офис.
Кейт нравилось работать с Брэдом Роджерсом. Он был на два года старше, ему уже исполнилось сорок шесть. За эти годы Кейт и Брэд стали хорошими друзьями, она любила его за преданность интересам компании.
Брэд оставался холостяком, но в женщинах у него недостатка не было. Правда, со временем Кейт поняла, что Брэд испытывает к ней нежные чувства: он не раз ронял двусмысленные намеки, но Кейт делала вид, что ничего не понимает, предпочитала, чтобы их отношения оставались деловыми, и только однажды изменила правилу.
Брэд, казалось, наконец встретил женщину, с которой решил связать судьбу: перестал ночевать дома, появлялся на утренних заседаниях уставший, измученный, не в силах сосредоточиться на делах. Кейт терпела, но когда прошел месяц, а поведение Брэда стало вызывать все большие опасения, решила принять меры: она хорошо помнила то время, когда Дэвид чуть было не оставил компанию из-за женщины. С Брэдом она такого не допустит.
Кейт хотела отправиться в Париж одна, чтобы вести переговоры о покупке экспортно-импортной компании, но в последнюю минуту передумала и попросила Брэда сопровождать ее.
В день приезда у них было назначено несколько деловых встреч, зато ужинать они отправились в «Гран Вефур», а потом Кейт пригласила Брэда в свой номер в отеле «Георг Пятый», просмотреть отчеты новой компании.
К его приходу она успела переодеться в прозрачный пеньюар.
– Я принес с собой все бумаги, – начал Брэд, – так что...
– Дела могут подождать, – тихо сказала Кейт, и странно-зазывные нотки в голосе заставили Брэда взглянуть на нее пристальнее. – Я хотела остаться с тобой наедине, Брэд.
– Кейт...
Внезапно она оказалась в объятиях Брэда, прильнула к нему всем телом.
– Господи, – прошептал он, – я так долго хотел тебя.
– И я тебя, Брэд, – вздохнула она и, взяв его за руку, повела в спальню.
Кейт была чувственной женщиной, но все сексуальные порывы были давно направлены в другое русло. Ей вполне хватало работы, а Брэд был необходим совсем по другим причинам.
Он бросил ее на постель, прижался всем телом; Кейт раздвинула ноги, ощутила, как он входит в нее, заполняя до отказа... и ничего не почувствовала: ни наслаждения, ни отвращения.
– Кейт... я столько лет люблю тебя...
Брэд вдавливал ее все глубже в матрац, двигаясь в древнем как мир ритме, но мысли Кейт были далеко...
«Черт бы их драл, слишком много запрашивают за компанию! И не уступят, знают ведь, что она мне нужна!»
Брэд, задыхаясь, шептал нежные слова.
«Может, отказаться продолжать переговоры, пока сами не прибегут? А если нет? Смею ли я так рисковать?»
Брэд извивался все лихорадочнее, Кейт ответила встречным толчком, резче шевельнула бедрами.
«Нет. Они легко могут найти другого покупателя. Лучше заплатить, сколько просят. Возмещу разницу, когда продам один из их филиалов».
Брэд застонал в пароксизме наслаждения, и Кейт задвигалась быстрее, доводя его до оргазма.
«Скажу, что согласна на их условия».
Послышался долгий прерывистый вздох.
Брэд прошептал:
– О Господи, Кейт, какое чудо! Тебе было хорошо, дорогая?
– Как в раю.
Она провела в объятиях Брэда всю ночь, размышляя, прикидывая, пока тот спал. Утром, когда Брэд проснулся, Кейт, запинаясь, пробормотала:
– Брэд, насчет той женщины, с которой ты встречаешься...
– Боже, неужели ты ревнуешь?! – счастливо рассмеялся он. – Забудь. Считай, там все кончено. Обещаю с ней не видеться. Вообще.
Кейт никогда больше не позволяла Брэду прикоснуться к себе, а когда он умолял объяснить, в чем дело, сказала:
– Ты даже не представляешь, как я хочу тебя, Брэд, но боюсь, тогда мы больше не сможем работать вместе. Придется пожертвовать нашей любовью ради дела.
И Брэд был вынужден довольствоваться этим.
Сфера влияния «Крюгер-Брент» все расширялась, и Кейт основала благотворительные фонды, на средства которых содержались колледжи, церкви и школы. Она продолжала делать новые приобретения для своей картинной галереи: холсты Рафаэля, Тициана, Тинторетто, Эль Греко, Рубенса, Караваджо и Ван Дейка.
Коллекция Блэкуэллов, по слухам, была одной из самых ценных в мире. Именно «по слухам», потому что никому, кроме приглашенных в дом гостей, не позволялось ее видеть. Кейт не позволяла фотографировать картины, журналистам вход тоже воспрещался, и хозяйка ни для кого не делала исключения. Личная жизнь семьи Блэкуэлл тоже была тайной за семью печатями – ни слугам, ни персоналу компании не позволялось и словом упоминать о том, что происходит в доме. Конечно, избавиться от слухов и сплетен было невозможно – ведь Кейт Блэкуэлл для всех представляла ставшую в тупик загадку: каждый хотел больше узнать об одной из самых богатых и могущественных в мире женщин. Но все старания были напрасны: тайна оставалась нераскрытой.
* * *
Кейт позвонила директрисе швейцарской школы, чтобы узнать, как живет Тони.
– Он очень хорошо учится, миссис Блэкуэлл. Превосходные способности.
– Я спрашиваю не об этом. Хотела...
Кейт поколебалась, как бы не желая признавать, что и в семействе Блэкуэлл может быть не все ладно.
– Он по-прежнему заикается?
– Не понимаю, о чем вы, мадам. Тони прекрасно говорит.
Кейт едва сдержала облегченный вздох. Она так и думала: это временное, необъяснимая слабость, и пройдет само собой. Вот и верь докторам!
Через месяц Тони приехал на каникулы. Кейт встречала сына в аэропорту. Он повзрослел, прекрасно выглядел, и Кейт почувствовала гордость за мальчика.
– Здравствуй, родной. Ну как поживаешь?
– П-прекрасно, м-мамочка. А т-ты?
Тони не терпелось поскорее увидеть картины, купленные матерью за время его отсутствия. Его потрясли холсты старых мастеров и восхитили работы французских импрессионистов: Моне, Ренуара, Мане и Мориса.
Новый волшебный мир открылся Тони. Он купил краски, мольберт и начал работу, но, искренне считая, что рисует ужасно, отказывался показывать кому-либо свои рисунки. Разве можно сравнивать эту жалкую мазню с непревзойденными шедеврами!
Как-то Кейт пообещала сыну:
– Когда-нибудь все эти картины будут принадлежать тебе, дорогой!
При одной мысли об этом тринадцатилетнему мальчику стало неловко. Мать сама не понимала, что говорит: ведь в действительности картины не могут по-настоящему быть его собственностью: он ничего не сделал, чтобы их заработать.
В Тони росла яростная решимость найти свое место в жизни, стать достойным человеком! К жизни вдали от матери он относился двояко: она была необычной женщиной – всегда в центре событий, отдает приказы, заключает немыслимые сделки, показывает сыну новые волшебные страны, знакомит с интересными людьми. Мать была личностью незаурядной, и Тони необычайно этим гордился, считая, что в мире нет другой такой, и одновременно чувствовал себя виноватым, потому что заикался только в ее присутствии.
Кейт даже не представляла, как благоговеет перед ней сын, пока он не спросил как-то:
– М-мама, эт-то п-правда, ч-что т-ты п-правишь м-миром?
– Ну конечно, нет, – рассмеялась она, – что за глупый вопрос.
– Все мои д-друзья в школе т-только об этом и г-говорят. Т-ты и в-вправду н-нечто!
– Совершенно верно, – кивнула Кейт. – Я твоя мать.
Больше всего на свете Тони хотелось угодить Кейт. Он знал, как много значит для нее компания, как надеется она на то, что когда-нибудь бразды правления перейдут в его руки, и сердце мальчика сжималось от жалости оттого, что материнским мечтам не суждено сбыться. Тони не намеревался растрачивать свою жизнь на бесконечные сделки. Но, когда он пытался объяснить это матери, та только улыбалась:
– Чепуха, Тони, ты еще слишком молод и сам не понимаешь, кем хочешь стать.
И Тони снова начинал заикаться. Но желание стать художником все крепло. Неужели это возможно: запечатлеть красоту на холсте так, чтобы спустя столетия люди могли любоваться ею! Он хотел уехать за границу, учиться в Париже, но сказать об этом прямо не осмеливался. С матерью о таких вещах нужно говорить очень осторожно.
Они прекрасно проводили время вдвоем. Кейт была владелицей огромных поместий, домов на Палм-Бич и в Южной Каролине, конного завода в Кентукки, и пока Тони был на каникулах, они успели все объездить, побывали на скачках в Ньюпорте, а когда оставались в Нью-Йорке, обедали и ужинали в лучших ресторанах.
Кейт за последнее время увлеклась скачками, и ее конюшня считалась одной из лучших в мире. Когда бежала ее лошадь, она брала сына с собой на ипподром. Они сидели в своей ложе, и Тони с изумлением наблюдал, как мать надрывается до хрипоты, подбадривая наездников. Он знал, что волнение не имеет ничего общего с деньгами.
– Главное – победить, Тони. Запомни это. Главное – быть первым.
Они часто бывали в Дарк-Харборе: летом плавали на яхте, ходили на прогулки, посещали картинные галереи, зимой катались на коньках, санках, ходили на лыжах, по вечерам сидели в библиотеке у огромного камина, и Кейт рассказывала сыну старые семейные предания о Джейми Мак-Грегоре, Бэнде, о приданом, которое дала мадам Эгнес бабушке Тони. Такой прекрасной семьей следовало гордиться, чтить память предков.
– Когда-нибудь «Крюгер-Брент лимитед» станет твоей, Тони. Будешь руководить ею и...
– Н-но я н-не х-хочу этого, мама. Н-не интересуют м-меня ни власть, ни б-бизнес.
– Ты дурак набитый! – взорвалась Кейт. – Что ты знаешь о власти или о бизнесе! Думаешь, я ношусь по всему миру, сея зло? Мучаю людей? Считаешь «Крюгер-Брент» чем-то вроде безжалостной денежной машины, которая давит всех, кто попадется на пути? Так вот, позволь мне кое-что объяснить, сынок. Я, конечно, не Господь Бог, но что-то вроде. Мы спасаем жизни сотням тысяч людей. Когда в заброшенной нищей стране открываются фабрики, сразу появляются деньги на постройку школ, церквей и библиотек, а дети получают еду, одежду и крышу над головой.
Она тяжело дышала, все еще вне себя от гнева.
– Мы строим заводы там, где люди голодают и не имеют работы, и только благодаря этому у них начинается новая, обеспеченная жизнь. Мы становимся их спасителями. И чтобы я больше никогда не слышала, как ты с презрением отзываешься о власти и большом бизнесе.
– П-прости, м-мама, – только и смог пробормотать Тони.
Но про себя упрямо повторил:
«Все равно стану художником».
Когда сыну исполнилось пятнадцать, Кейт предложила ему провести летние каникулы в Южной Африке, ведь он никогда еще там не был.
– Я сейчас не смогу ехать с тобой, Тони, слишком много дел, но увидишь, тебе там понравится. Я обо всем распоряжусь.
– Н-но... м-мне х-хотелось бы провести каникулы в Дарк-Харборе, м-мама.
– Успеешь на следующее лето, – твердо сказала Кейт, – а сейчас я бы хотела, чтобы ты увидел Йоганнесбург.
Кейт все подробно объяснила управляющему конторой в Йоганнесбурге, и они вместе составили маршрут. Каждый день был расписан по часам, но цель была одна: сделать эту поездку как можно более захватывающей для Тони, заставить мальчика понять – его будущее может быть связано только с компанией.
Кейт велела ежедневно докладывать о том, как ведет себя сын. Его возили на золотые прииски, он провел два дня на алмазных копях, осмотрел заводы «Крюгер-Брент лимитед» и отправился на сафари в Кению.
За несколько дней до окончания каникул Кейт позвонила в Йоганнесбург управляющему:
– Ну как там Тони?
– Великолепно, миссис Блэкуэлл. Только сегодня утром спрашивал, нельзя ли отложить отъезд.
– Прекрасно! – обрадовалась Кейт. – Благодарю вас.
Наконец Тони вылетел в Англию, а оттуда в Америку. Кейт прервала важное совещание, чтобы встретить сына в новом аэропорту Ла-Гуардиа. При виде матери лицо Тони осветилось счастливой улыбкой.
– Хорошо провел время, дорогой?
– Южная Африка – ф-фантастическая страна, м-мама. Знаешь, я д-даже л-летал в Намибскую пустыню, где д-дедушка украл алмазы у п-прадеда, в-ван дер Мерва!
– Он их не крал, – поправила Кейт, – просто взял то, что по праву ему принадлежало.
– Н-ну да, – ухмыльнулся Тони. – Так или иначе, я т-там был. Морского тумана не видел, зато ос-стальное в-все по-с-старому – охрана, собаки, п-проволока. И об-бразцов мне не дали! – шутливо пожаловался он.
Кейт весело засмеялась:
– Зачем тебе образцы, дорогой, все это когда-нибудь и так будет твоим.
– П-попробуй им объяснить! И с-слушать не желают.
Кейт обняла сына:
– Тебе там было хорошо?
Ничто не могло доставить ей большего счастья: наконец Тони начал понимать, каково его жизненное предназначение.
– Знаешь, что мне больше всего понравилось?
– Что же? – ласково улыбнулась Кейт.
– К-краски. Необыкновенные цвета. Я нарисовал там кучу п-пейзажей. Так не хотелось уезжать. Т-только и мечтаю вернуться т-туда и писать картины.
– Картины? – Кейт изо всех сил старалась казаться заинтересованной. – Похоже, у тебя великолепное хобби, сынок.
– Нет. Э-т-то вовсе не хобби, мама. Х-хочу с-стать художником. Я очень много думал об этом и с-собираюсь в П-париж, учиться. К-кажется, к-какие-то способности у меня есть.
Кейт вся сжалась:
– Но ты же не желаешь провести всю жизнь за мольбертом.
– Именно, м-мама. Б-больше я н-ни о чем не м-мечтаю.
И Кейт поняла, что проиграла.
«Он имеет право жить, как считает нужным, – думала она. – Могу ли я позволить сыну совершить такую ужасную ошибку?!»
Но судьба все решила за них. В Европе началась война.
– Я хочу, чтобы ты поступил в Уортонскую школу коммерции и финансов, – объявила Кейт сыну. – Через два года, если не изменишь решения стать художником, я не буду возражать. Учись.
Кейт была уверена, что к тому времени Тони передумает. Немыслимо, чтобы ее сын выбрал подобное занятие, ведь ему предназначено возглавлять один из крупнейших концернов мира. В конце концов, в его жилах течет кровь Мак-Грегоров.
Для Кейт Блэкуэлл Вторая мировая война стала всего-навсего средством еще больше разбогатеть. Заводы «Крюгер-Брент лимитед» работали круглосуточно, выпуская пушки и снаряды, патроны и мины.
Кейт Блэкуэлл была уверена, что Соединенные Штаты недолго останутся нейтральными. Президент Франклин Делано Рузвельт провозгласил, что его страна всегда останется оплотом демократии, а 11 марта 1941 года представил конгрессу законопроект о ленд-лизе.
Но плавание через Атлантический океан стало почти невозможным: немецкие торпедные катера и подводные лодки безжалостно атаковали и топили суда союзников, нападая стаями, точно волки.
Ничто уже не могло остановить ужасающую, крушившую все на своем пути гигантскую военную колесницу, созданную Гитлером, разорвавшим Версальский договор. В понятие людей вошло новое слово – блицкриг. Германия молниеносным ударом захватила Польшу, Бельгию, Нидерланды, раздавила Данию, Норвегию, Люксембург и, наконец, Францию.
Когда Кейт узнала, что евреи, работавшие на конфискованных нацистами заводах «Крюгер-Брент», арестованы и брошены в концлагеря, она решила немедленно принять меры и бросилась к телефону. На следующей неделе Кейт вылетела в Швейцарию. В номере цюрихского отеля уже лежала записка от полковника Бринкмана с просьбой о встрече. Бринкман был раньше управляющим берлинским филиалом «Крюгер-Брент лимитед». Когда нацисты отобрали фабрику, Бринкману дали чин полковника и оставили на прежней должности.
Полковник, худой, педантичного вида человек с тщательно начесанными на лысину остатками волос, появился в отеле ровно через час.
– Счастлив видеть вас в добром здравии, фрау Блэкуэлл! Имею к вам поручение от моего правительства и уполномочен заверить, что, как только мы выиграем войну, конфискованные фабрики будут немедленно возвращены законному владельцу. Германия станет невиданной в мире военной и промышленной сверхдержавой, и ей понадобится сотрудничество таких людей, как вы.
– Что, если Германия проиграет войну?
Полковник Бринкман позволил себе чуть заметно улыбнуться:
– Мы оба знаем, что этого просто не может быть, фрау Блэкуэлл. Соединенные Штаты ведут мудрую политику и не вмешиваются в дела Европы. Надеюсь, так будет и впредь.
– Понимаю, полковник, – кивнула Кейт, – но до меня дошли слухи о том, что евреев посылают в концлагеря и там уничтожают. Это правда?
– Британская пропаганда, уверяю вас. Если даже евреев и вправду отправляют в трудовые лагеря, слово офицера, с ними достаточно справедливо обращаются!
Справедливо? Что кроется за словами полковника? Именно это Кейт и собиралась узнать.
На следующий день она встретилась с преуспевающим немецким коммерсантом Отто Бюллером, седеющим мужчиной лет пятидесяти, с умным запоминающимся лицом и глазами человека, много пережившего на своем веку.
Они вошли в маленькое привокзальное кафе, уселись за столик в дальнем углу.
– Мне сказали, – тихо начала Кейт, – что вы возглавляете подпольную организацию, помогающую переправлять евреев в нейтральные страны. Так ли это?
– Конечно, нет, миссис Блэкуэлл! Это означало бы предать Третий рейх!
– Я слышала также, что вы нуждаетесь в деньгах на добрые дела, – добавила Кейт.
Бюллер нервно оглядел маленький зал, не решаясь довериться этой женщине – опасность подстерегала его каждую минуту, день и ночь, во сне и наяву.
– Я надеялась стать вашим союзником, – осторожно сказала Кейт. – У «Крюгер-Брент» много филиалов в нейтральных странах, и, если кто-нибудь доставит туда беженцев, я позабочусь, чтобы они не остались без работы.
Герр Бюллер долго молча прихлебывал горький кофе и наконец сказал:
– Мне ничего об этом не известно. Политика в наши дни – дело опасное. Но если вы желаете заняться благотворительностью, не согласитесь ли помочь моему дяде? Он живет в Англии и страдает от ужасной неизлечимой болезни, а визиты доктора недешево обходятся! Очень недешево!
– В какую именно сумму?
– Пятьдесят тысяч долларов в месяц. Нужно, чтобы деньги на его лечение сначала были помещены в лондонский банк, а потом переводились в швейцарский.
– Это проще простого.
– Дядя будет вам вечно благодарен.
Через два месяца в нейтральные страны начал прибывать тоненький, но непрерывный ручеек еврейских беженцев. Все получали работу на фабриках «Крюгер-Брент лимитед».
* * *
Два года спустя Тони бросил школу.
– Я п-пытался, мама, – объяснил он Кейт. – Я п-правда пытался, но н-ничего не изменилось. Я х-хочу быть х-художником. К-как т-только война кончится, еду в П-париж.
Каждое слово падало на душу Кейт словно удар тяжелого молота.
– Я з-знаю, т-ты б-будешь разочарована, но я д-должен жить с-собственной ж-жизнью. По-м-моему, я с-смогу с-стать х-хорошим художником, н-настоящим. Т-ты должна д-дать мне ш-шанс. И меня приняли в Ч-чикагскую академию художеств.
Кейт не знала, что сказать. Как объяснить сыну, что он зря растрачивает себя, бросает на ветер великолепное будущее?
– Когда ты хочешь уехать? – наконец удалось ей выговорить.
– Регистрация начинается пятнадцатого.
– Какое сегодня число?
– Шестое декабря.
В воскресенье, седьмого декабря 1941 года, эскадрильи японских бомбардировщиков и истребителей совершили налет на Перл-Харбор. На следующий день Америка вступила в войну. Тони пошел добровольцем в морскую пехоту. Его отправили в Куантико, штат Виргиния, где он окончил офицерское училище, а оттуда – на южное побережье Тихого океана.
Кейт постоянно ощущала, что стоит на краю пропасти, и, хотя дни были заполнены до отказа миллионами дел и проблем, где-то в дальнем уголке мозга непрерывно билась одна мысль: вот сейчас, сейчас она получит ужасное известие, что Тони ранен или убит.
Дела на японском фронте обстояли хуже некуда. Японские бомбардировщики атаковали американские базы на островах Гуам, Мидуэй и Уэйк. В феврале 1942 года неприятель занял Сингапур, а потом почти сразу – острова Новая Британия, Новая Ирландия и Соломоновы острова.
Генерал Дуглас Макартур был вынужден оставить Филиппины. Зловещие тени сгущались над миром. Кейт жила в постоянном страхе, что Тони попадет в плен – из уст в уста переходили ужасные слухи о пытках, которым подвергались военнопленные. Здесь были бессильны и власть, и деньги – оставалось только молиться. Каждое письмо от сына подогревало слабый огонек надежды, подтверждало, что по крайней мере несколько недель назад сын был еще жив.
"Здесь никто ничего не знает, – писал Тони. – Держатся ли еще русские? Японцы очень жестокий народ, но к ним питаешь невольное уважение. Японский солдат не боится смерти...
...Что происходит в Штатах? Правда ли, что рабочие бастуют, требуют повысить жалованье?..
...Торпедные катера творят здесь настоящие чудеса. Эти мальчики – просто герои...
...У тебя прекрасные связи, мама. Пошли нам несколько сотен «Ф-4-У» – новых истребителей. Скучаю по тебе..."
7 августа 1942 года союзные войска начали первые наступательные действия на Тихом океане. Десант морской пехоты захватил один из Соломоновых островов, Гуадалканал, и вскоре все острова, занятые японцами, были освобождены.
Нацисты в Европе были разбиты наголову. 6 июня 1944 года объединенные американо-английские войска высадились в Нормандии, и 8 мая 1945 года Германия капитулировала.
6 августа 1945 года американцы сбросили на Хиросиму первую атомную бомбу, а через три дня вторая бомба уничтожила Нагасаки.
14 августа Япония последовала примеру Германии. Долгая кровавая война наконец закончилась.
Тони возвратился домой три месяца спустя. Он и Кейт сидели на террасе Сидар-Хилл-Хауса, любуясь видом белых парусов на голубой глади залива.
«Война изменила его», – думала Кейт.
Сын повзрослел, отрастил усики, а загар ему очень шел. Правда, вокруг глаз теснились морщинки, которых раньше не было. Кейт надеялась, что за годы, проведенные вдали от дома, Тони понял: его будущее связано с «Крюгер-Брент лимитед».
– Чем ты собираешься заняться, сынок? – спросила она.
– Тем, чем и собирался, когда мне так грубо помешали, мама, – улыбнулся Тони, – отправиться в Париж.

Книга четвертая
Тони
1946-1950 годы

Глава 18

Тони и раньше бывал в Париже, но на этот раз все было по-другому. Город света был запачкан нацистской оккупацией; Париж спасло от полного разрушения только то, что он был объявлен открытым городом. Люди вынесли немало страданий, и хотя немцы успели ограбить Лувр, но не испортили облик древней столицы. Кроме того, на этот раз Тони чувствовал себя не туристом. Он мог жить в пентхаусе Кейт на авеню Маршала Фоша, уцелевшем после оккупации, но вместо этого снял квартиру без мебели в старом доме Гран-Монпарнас, состоящую из столовой с камином, маленькой спальни и крохотной кухоньки без холодильника. Между спальней и кухней была втиснута ванная комната со старомодной ванной на ножках в виде львиных лап, потрескавшимся биде и испорченным туалетом с поломанным сиденьем.
Когда квартирная хозяйка начала извиняться, Тони остановил ее:
– Не беспокойтесь, все прекрасно.
Он провел все воскресенье на блошином рынке[3], а понедельник и вторник в лавках старьевщиков на левом берегу, и к среде купил почти всю необходимую мебель: диван-кровать, выщербленный стол, два огромных мягких кресла, старый, покрытый прихотливой резьбой гардероб, лампы, шаткий кухонный столик и два стула. Тони подумал, что мать ужаснулась бы такому убожеству. Конечно, он мог позволить себе обставить квартиру дорогими вещами, но это означало, что он будет только играть роль молодого американского художника, приехавшего в Париж, а Тони хотел стать настоящим художником.
Теперь нужно было найти хорошую художественную школу. Самой престижной считалась Парижская школа изящных искусств, но студентом мог стать далеко не каждый, тем более американец. Однако Тони, почти не надеясь, все же подал туда документы. Он должен, должен был доказать матери, что принял правильное решение. Он представил комиссии три картины и ждал решения целый месяц. Наконец консьержка подала ему письмо с грифом школы. Тони предлагалось явиться в следующий понедельник, и в назначенное время он уже стоял перед большим каменным двухэтажным зданием. Тони проводили к директору школы, мэтру Жессану, мужчине огромного роста, но почти совсем без шеи, резкими чертами лица и тоненькими бледными ниточками губ.
– Работы у вас любительские, – сказал он Тони, – но в них есть нечто. Учтите, комиссия решила принять вас не за то, что есть в ваших картинах, а скорее за то, что в них угадывалось. Понимаете?
– Не совсем, мэтр.
– Когда-нибудь поймете. Я решил записать вас в класс мэтра Канталя. Он будет вашим наставником все пять лет – если, конечно, сможете выдержать такой срок.
«Выдержу», – поклялся себе Тони.
Мэтр Канталь оказался человеком крошечного роста, с темно-карими глазками, носом-картофелиной и толстыми губами. Совершенно лысую голову венчал фиолетовый берет.
– Американцы – варвары, дилетанты! – приветствовал он Тони. – С чего это вы решили сюда приехать?
– Учиться, мэтр.
Мэтр Канталь ехидно фыркнул. В классе было двадцать пять студентов, по большей части французов. По всей комнате были расставлены мольберты. Тони выбрал стоявший ближе к окну, выходившему на дешевое бистро.
На столах и этажерках теснились гипсовые слепки различных частей человеческого тела, скопированных с греческих статуй. Тони огляделся в поисках натурщицы, но никого не увидел.
– Начинайте, – велел мэтр Канталь.
– Простите, – сказал Тони. – Я... я не принес краски.
– Они вам не понадобятся. Весь первый год будете учиться правильно рисовать.
Мэтр показал на слепки.
– Вот то, что нужно передать на бумаге. И не обольщайтесь, если задание покажется слишком легким. Предупреждаю: еще до конца года больше половины из вас будут исключены за неуспеваемость. На первом курсе мы изучаем анатомию, на втором те, кто сдаст экзамен, конечно, начнут писать маслом живую натуру, на третьем, и смею уверить, вас останется немного, постарайтесь усвоить мой стиль и, без сомнения, улучшить его, ну а четвертый и пятый курсы посвятите поискам собственной манеры, новых способов самовыражения. Ну а теперь за работу.
Студенты взялись за карандаши.
Мэтр медленно обходил комнату, останавливался перед каждым мольбертом, делал замечания, критиковал, объяснял. Подойдя к Тони, он коротко сказал:
– Нет! Не пойдет! Я вижу контуры руки, а нужно передать то, что внутри, – мускулы, кости, связки. Хочу знать, течет ли под кожей кровь. Знаете, как этого добиться?
– Да, мэтр. Нужно подумать, увидеть, почувствовать, а уж потом рисовать.
После занятий Тони обычно шел домой и продолжал работу, делая короткие перерывы только на сон и еду. Занятие любимым делом давало ему никогда ранее не известное ощущение свободы, простое сознание того, что он сидит за мольбертом с кистью в руке сколько хочет, заставляло почувствовать себя равным богам – можно создавать целые миры вот этой рукой, изобразить дерево, цветок, человека, вселенную! Одна мысль об этом пьянила. Тони ощущал, что рожден для того, чтобы служить искусству.
В редкие часы досуга он бродил по улицам Парижа, открывал для себя волшебный город, теперь уже его собственный, родной, где создавалась истинная красота. На самом деле существовало два Парижа, разделенных Сеной на левый и правый берег, совершенно разных, непохожих. Правый берег принадлежал богатым, левый – студентам, художникам, старающимся выжить в ежедневной борьбе за место под солнцем; старые кварталы – Монпарнас, бульвар Распай, Сен-Жермен-де-Пре – стали настоящим домом для Тони. Он часами просиживал с однокурсниками в маленьких кафе, обмениваясь новостями:
– Говорят, директор музея Гуггенхейма сейчас в Париже, покупает все, что на глаза попадается.
– Передай, пусть меня подождет!
Все студенты читали одни и те же журналы, передавая их из рук в руки: такие издания недешево обходились.
Тони выучил французский еще в Швейцарии и без труда подружился с остальными студентами.
Ни один человек не знал, из какой Тони семьи; он был принят как свой, как равный. Бедные начинающие художники собирались в дешевых кафе и бистро, никто из них ни разу не переступал порога дорогих ресторанов.
Париж 1946 года был прибежищем величайших художников мира. Тони несколько раз встречал Пабло Пикассо, а однажды даже видел Марка Шагала, огромного, жизнерадостного человека с беспорядочной гривой седеющих волос. Он сидел за столиком в кафе, погруженный в беседу с друзьями.
– Нам повезло, – прошептал друг Тони, – он очень редко приезжает в Париж. Живет в Венсе, на побережье Средиземного моря.
Макс Эрнст часто заходил в монпарнасские уличные кафе, а блестящий Альберто Джиакометти бродил по узким улочкам. Тони заметил, что скульптор почему-то очень похож на собственные произведения – такой же высокий, худой, угловатый.
Но самым волнующим моментом в жизни Тони стала встреча с Браком. Художник был сердечен и приветлив, но Тони от смущения не мог слова вымолвить.
Будущие гении посещали маленькие картинные галереи, принимающие на комиссию работы неизвестных художников, рассматривали работы соперников, сплетничали о неудачах собратьев по искусству.
Квартира Тони произвела ужасающее впечатление на Кейт, когда та впервые приехала навестить сына. Она предусмотрительно воздержалась от замечаний, поражаясь про себя, как может ее мальчик, воспитанный в роскоши, жить в этой грязной развалюхе! Но вслух сказала только:
– Очаровательно, Тони. Только не вижу холодильника. Где ты держишь еду?
– За п-подоконником.
Кейт подошла к окну, открыла, вынула из жестяного ящика яблоко.
– Надеюсь, это не для твоего натюрморта?
– Н-нет, мама, – засмеялся Тони.
Кейт с аппетитом надкусила.
– Ну а теперь, – объявила она, – расскажи, как идут занятия.
– П-пока не о чем г-говорить, – признался Тони. – В эт-том г-году мы т-только изучаем рисунок.
– Тебе нравится мэтр Канталь?
– Он просто в-великолепен. Г-главное в другом – н-нравлюсь ли я ему. К-ко второму к-курсу останется т-только т-треть с-студентов.
Кейт ни разу не заговорила с сыном о компании.
Мэтр Канталь был не из тех, кто расточает похвалы. Самым радостным днем для Тони был тот, когда он слышал от преподавателя:
– Видел я и хуже!
Или:
– Уже почти заметно то, что под кожей...
В конце года Тони оказался в числе восьми человек, переведенных на второй курс. В честь столь знаменательного события студенты отправились в ночной клуб на Монмартре, перепились и провели ночь с молодыми англичанками, приехавшими посмотреть Париж.
На втором году занятий Тони начал писать маслом живую натуру, чувствуя себя так, будто вырвался наконец из детского сада. Наконец после стольких часов, проведенных за изучением анатомии, он ощущал, что знает каждый мускул, нерв, кость в человеческом теле. Теперь же, когда в руке была кисть, а на постаменте стоял натурщик, Тони начал творить. Даже мэтр Канталь был удивлен.
– Умеете чувствовать, – ворчливо признал он. – Теперь нужно поработать над техникой.
В школе постоянно работали десять – двенадцать натурщиков: чаще других мэтр Канталь вызывал Карлоса, неимущего студента медицинского факультета, Аннет, маленькую полногрудую брюнетку с огненно-рыжим треугольником внизу живота и спиной, испещренной застарелыми шрамами от фурункулов, и Доминик Массо, красивую молодую блондинку с тонкими чертами лица и темно-зелеными глазами.
Доминик позировала для многих известных художников и была всеобщей любимицей. Каждый день после занятий толпа мужчин окружала ее, умоляя о свидании. Но девушка оставалась непреклонной.
– Никогда не путаю бизнес с удовольствием. А кроме того, – насмехалась она, – это было бы несправедливо. Вы уже видели все, что я могу предложить. Откуда я знаю, что у вас под одеждой?
И, лукаво улыбаясь, остроумно отвечала на непристойные шутки. Но никогда не встречалась со студентами вне школы.
Как-то к вечеру, когда все уже ушли и только Тони задержался, доканчивая портрет Доминик, девушка, неожиданно оказавшись за его спиной, заметила:
– У меня нос слишком длинный.
– О, простите, сейчас исправлю, – встрепенулся Тони.
– Нет-нет. Не на картине. Мой собственный нос слишком длинный.
– Боюсь, – улыбнулся Тони, – с этим я ничего не могу поделать.
– Француз сказал бы: «У тебя прехорошенький носик, дорогая!»
– Мне нравится ваш нос, хотя я и не француз.
– Это и видно. Вы никогда не пытались назначить мне свидание. Интересно почему.
– Не... не знаю, – защищался застигнутый врасплох Тони. – Наверное, потому, что за вами и так все ухаживают, а вы ни с кем не встречаетесь.
– Каждая женщина с кем-нибудь встречается, – улыбнулась Доминик. – Спокойной ночи. – И, помахав рукой, исчезла.
Тони заметил, что всякий раз, когда он оставался допоздна, Доминик не спеша одевалась, подходила ближе и наблюдала, как он рисует.
– Ты очень талантлив, – объявила она как-то. – Станешь великим художником!
– Спасибо, Доминик. Надеюсь, ты права.
– Живопись много значит для тебя, так ведь?
– Так.
– Не хочет ли будущий гений пригласить меня пообедать? – И, заметив удивленные глаза Тони, добавила: – Не беспокойся, я не ем много, нужно беречь фигуру.
– Конечно, – засмеялся Тони, – с большим удовольствием.
Они отправились в дешевое бистро, где долго беседовали о художниках и картинах. Тони зачарованно слушал рассказы Доминик об известных художниках, у которых она работала. За кофе с молоком девушка объявила:
– Должна сказать, что ты рисуешь не хуже их.
Тони необыкновенно польстило такое сравнение, но вслух он пробормотал только:
– Мне еще много нужно работать.
Они вышли из кафе, медленно побрели по тротуару.
– Не собираешься пригласить меня посмотреть, как живешь?
– Если хочешь. Боюсь, не очень-то роскошно.
Оглядев крохотную неубранную квартирку, она покачала головой:
– Ты прав. Совсем не роскошно. Прислуги, конечно, нет?
– Приходит раз в неделю убирать.
– Выгони ее. Развела грязь! А подружка есть?
– Нет.
Она внимательно посмотрела на Тони.
– Ты не голубой?
– Нет.
– Прекрасно. Ужасно жаль, если такой мужчина пропадает впустую! Найди мне ведро и мыло.
Доминик трудилась, пока не отскребла все углы, и квартирка заблестела.
– Ну вот, – распрямилась она, – сойдет пока. О Господи, на кого я похожа! Срочно мыться!
Войдя в тесную ванную, девушка открыла кран.
– Как ты здесь умещаешься? – удивилась она.
– Поднимаю ноги выше.
Доминик засмеялась:
– Хотела бы я на это посмотреть!
Через четверть часа Доминик вновь появилась, розовая, необсохшая, в полотенце, небрежно завязанном узлом на талии, светлые кудряшки обрамляли нежное личико. У нее была прекрасная фигура: полные груди, узкая талия, длинные стройные ноги. До этого дня Тони совсем не замечал в ней женщину. Доминик была для него всего лишь обнаженной натурой, моделью для картин. И только теперь все изменилось. Тони ощутил неудержимое желание.
– Хочешь меня? – спросила не сводившая с него глаз Доминик.
– Очень.
Она медленно развязала узел.
– Тогда покажи мне...
Тони в жизни не встречал таких женщин. Доминик давала все, ничего не требуя взамен. Почти каждый вечер она готовила ужин, а когда они шли куда-нибудь, выбирала самые дешевые бистро или кафе.
– Ты должен экономить, – наставляла она. – Даже хорошему художнику очень трудно пробиться, а ты так талантлив, дорогой.
На рассвете они часто отправлялись на знаменитый парижский рынок поесть лукового супа, часами бродили по музеям и укромным местам, куда не заглядывали туристы, таким, как кладбище Пер-Лашез, место последнего приюта Оскара Уайлда, Фредерика Шопена, Оноре де Бальзака и Марселя Пруста, облазили катакомбы и провели восхитительную неделю полного безделья на спускавшейся вниз по течению Сены барже, владельцем которой оказался приятель Доминик.
Девушка была неисчерпаемым источником радости для Тони. Она обладала неистощимым чувством юмора и всегда находила способ рассеять его плохое настроение, утешить и развеселить. Казалось, она была знакома со всеми, и часто водила Тони на вечеринки, где он встречал многих выдающихся людей того времени: поэта Поля Элюара, Андре Бретона, директора знаменитой «Галереи МЭ».
Много раз Доминик повторяла Тони, что он будет великим художником, завоюет мировую славу. Если ему хотелось рисовать по ночам, Доминик с готовностью позировала, хотя назавтра должна была целый день работать. Тони считал, что ему невероятно повезло. В первый раз он был уверен, что любим бескорыстно, искренне, не за деньги. Тони не смел признаться Доминик в том, что он наследник огромного состояния, боясь, что тогда она изменится, станет холодной и расчетливой – их любовь будет омрачена. Но не смог противиться искушению и подарил ей на день рождения манто из русской рыси.
– Ничего не видела прекраснее! – охнула Доминик, кутаясь в пышный мех.
– Не-ве-ро-ят-но! – запела она, закружилась, присела и неожиданно замерла: – Откуда ты его взял? Тони, оно же ужасно дорогое!
Но он был готов к допросу:
– Краденое. Купил у какого-то типа недалеко от музея Родена. Тому не терпелось от него избавиться. Заплатил чуть дороже, чем стоит обыкновенное драповое пальто в «О'Прентан».
Доминик на мгновение уставилась на Тони, но тут же разразилась хохотом:
– Я буду носить это манто, даже если мы оба попадем в тюрьму. – И, бросившись на шею Тони, заплакала. – О, милый, ты такой дурачок! Родной, любимый, смешной дурачок!
Тони решил, что ради такого стоило солгать.
Как-то ночью Доминик предложила переехать к ней. Она неплохо зарабатывала и могла позволить себе снять большую современную квартиру на улице Претр-Сен-Северин.
– Тебе нельзя жить в такой дыре, Тони. Здесь просто ужасно. Перебирайся ко мне, и за жилье платить не нужно. Я буду тебе стирать, готовить и...
– Нет, Доминик, спасибо, не могу.
– Но почему?
Как ей объяснить?! Раньше, в самом начале, Тони мог бы сказать Доминик, что богат, но сейчас... Слишком поздно. Решит, что он все время смеялся над ней.
– Не хочу жить за твой счет, – выдавил наконец Тони. – Я и так тебе многим обязан.
– Тогда я отказываюсь от своей квартиры и переезжаю сюда. Хочу быть рядом с тобой.
На следующий день она перевезла свои вещи к Тони и так начались самые счастливые дни в его жизни. Они существовали как на седьмом небе: по субботам уезжали за город, останавливались в маленьких гостиницах. Тони расставлял мольберт и рисовал пейзажи.
Доминик обычно приносила корзинку с заранее приготовленным завтраком. Они ели, долго отдыхали, наслаждаясь безлюдьем и тишиной, а потом, сплетясь в объятиях, падали в высокую траву. Тони никогда еще не было так хорошо. Он делал поразительные успехи. Даже мэтр Канталь, показав как-то студентам одну из работ Тони, сказал:
– Взгляните на это тело. Оно дышит.
Тони с трудом дождался, пока они с Доминик останутся наедине:
– Вот видишь! Это потому, что каждую ночь я держу модель в своих объятиях!
Доминик весело засмеялась, но тут же вновь стала серьезной.
– Тони, думаю, тебе совсем ни к чему еще три года учиться! Ты уже законченный художник. Все в школе знают это, даже Канталь.
Но Тони опасался, что так и останется заурядностью, одним из многих, а его работы затеряются в потоке безликих картин, каждый год выставляемых в витринах и галереях. Сама мысль об этом была невыносима.
«Самое главное – выиграть, Тони. Стать победителем. Помни об этом!»
Иногда, закончив работу, Тони был вне себя от счастья и почти не сомневался в том, что обладает талантом, но бывали дни, когда, глядя на полотно, думал:
«Какая жалкая любительская мазня!»
Но, чувствуя постоянную поддержку Доминик, он обретал все большую уверенность в себе. К этому времени у него накопилось уже почти две дюжины готовых работ: пейзажи, натюрморты, портрет лежащей под деревом обнаженной Доминик: солнечные лучи сплелись прихотливым узором на безупречном теле. На заднем плане виднелись небрежно брошенные мужской пиджак и рубашка, и зритель понимал, что женщина застыла в ожидании возлюбленного.
Увидев впервые картину, Доминик воскликнула:
– Ты должен выставить свои работы!
– Это безумие, Доминик! Я еще не готов.
– Ошибаешься, дорогой! Я знаю, что права.
Придя домой на следующий день, он застал гостя, Антона Герга, худого мужчину с огромным животом и зеленоватыми глазами навыкате. Он оказался владельцем и директором «Галери Герг», скромного выставочного зала на улице Дофин. По всей комнате были расставлены картины Тони.
– Что здесь происходит? – спросил хозяин.
– Происходит то, месье, – закричал Герг, – что я считаю ваши работы просто шедеврами!.. – И, хлопнув Тони по плечу, добавил: – Буду счастлив выставить их в моей галерее.
Тони нерешительно взглянул на Доминик; лицо девушки сияло.
– Я... я не знаю, что сказать.
– Вы уже все высказали, месье. Этими полотнами, – ответил Герг.
Тони и Доминик полночи провели в спорах.
– Это совсем еще любительские картины. Критики меня уничтожат!
– Не говори так, любимый! Поверь, они превосходны! Да и галерея совсем маленькая. Туда мало кто приходит. Ни о чем не беспокойся! Месье Герг ни за что не предложил бы выставить полотна, если бы не верил в тебя. Он, как и я, считает, что ты будешь великим художником.
– Ну хорошо, – сдался наконец Тони. – Кто знает, а вдруг даже удастся продать что-нибудь!
* * *
– Вам телеграмма, месье, – окликнула консьержка.
Тони развернул листок.
«Прилетаю Париж субботу. Жду к ужину. Целую. Мама».
Первое, что пришло в голову Тони, когда он увидел входящую в студию мать, было: «Какая все-таки красивая женщина!»
Кейт было уже за пятьдесят, но черные волосы, прошитые серебряными прядями, не были выкрашены, а вся она излучала жизненную силу и энергию. Тони как-то спросил мать, почему та не вышла замуж во второй раз, она тихо ответила:
– В моей жизни было только двое мужчин – твой отец и ты.
И вот сын и мать снова были вместе после долгой разлуки.
– Т-так х-хорошо снова увидеть т-тебя, м-мама, – пробормотал Тони.
– Сынок, ты великолепно выглядишь! И бороду отрастил! – засмеялась Кейт, потрепав Тони за волосы. – Похож на молодого Эйба Линкольна! Кстати, тут у тебя стало гораздо чище! Слава Богу, наконец-то догадался нанять хорошую прислугу. Совсем другое дело!
Кейт подошла к мольберту, на котором стояла незаконченная картина, и долго смотрела на полотно. Тони нервно переминался с ноги на ногу, ожидая, что скажет мать.
– Это великолепно, Тони. Просто великолепно, – тихо прошептала она наконец, не пытаясь скрыть, как горда за сына. Она прекрасно разбиралась в живописи и была потрясена его талантом.
– Покажи остальные, – попросила мать.
Целых два часа они вместе рассматривали картины. Кейт подробно, без всякого снисхождения обсуждала каждую. Она пыталась, чтобы сын жил по ее указке, и проиграла, но Тони восхищался мужеством, с которым мать приняла поражение.
– Постараюсь организовать выставку, – пообещала Кейт. – Я знаю нескольких посредников...
– Спасибо, м-мама, н-не с-стоит; в с-следующую п-пятницу – в-вернисаж.
Кейт бросилась Тони на шею:
– Потрясающе! В какой галерее?
– «Галери Герг».
– Никогда о ней не слышала!
– М-маленький зал, но, боюсь, я еще не г-готов к настоящим показам.
Кейт показала на портрет Доминик:
– Ошибаешься, Тони. Думаю, эта...
– Хочу тебя, как сумасшедшая, дорогой! Раздевайся поскорее!
Но тут Доминик увидела Кейт.
– О черт! Простите. Не... знала, что ты не один, Тони!
Последовало неловкое молчание.
– Доминик, это моя м-мать. М-мама, познакомься, это Доминик Массо.
Женщины безмолвно, изучающе смотрели друг на друга.
– Здравствуйте, миссис Блэкуэлл.
– Только сейчас восхищалась вашим портретом, – обронила Кейт многозначительно.
Все опять умолкли, не зная, как загладить неловкость.
– Тони уже сказал вам о выставке, миссис Блэкуэлл?
– Да, это просто великолепно!
– Т-ты с-сможешь остаться, м-мама?
– Все отдала бы, чтобы только посмотреть, но послезавтра в Йоганнесбурге собирается совет директоров, и мне обязательно нужно там быть. Знай я заранее, обязательно перенесла бы совещание на другой день.
– Н-ничего, – кивнул Тони. – Я понимаю.
Он сильно нервничал: вдруг матери придет в голову сказать при Доминик еще что-нибудь о компании или пожаловаться на странное пристрастие сына к нищенскому существованию, но та целиком была поглощена картинами.
– Очень важно, чтобы выставку посетили нужные люди.
– Кого вы имеете в виду, миссис Блэкуэлл?
– Те, кто создает общественное мнение. Критики. Скажем, Андре д'Юссо.
Андре д'Юссо был одним из самых почитаемых во Франции художественных критиков, свирепым львом, охраняющим храм искусства, и всего одна статья могла навеки уничтожить или возвеличить художника. Д'Юссо приглашали на все вернисажи, но он посещал лишь немногие, самые известные галереи. Владельцы выставочных залов и художники трепетали в ожидании его рецензий. Д'Юссо был, кроме того, известен своим остроумием, и его словечки и меткие характеристики мгновенно распространялись по всему Парижу. Никого не ненавидели так, как Андре д'Юссо, но и уважением он пользовался огромным. И бешеные нападки, и уничтожающие остроты прощались ему за безошибочные суждения, за тонкое художественное чутье.
– М-мама в своем репертуаре! – объяснил Тони Доминик. – Андре д'Юссо не ходит в т-такие галереи, мама.
– О, Тони, он должен прийти! Если он захочет, назавтра сделает тебя знаменитостью!
– Или уничтожит.
– Неужели ты так не уверен в себе? – воскликнула Кейт.
– Ну конечно, уверен, – ответила Доминик, – только вряд ли месье д'Юссо захочет посетить выставку.
– Я могла бы попробовать найти друзей, которые его знают.
Глаза Доминик зажглись:
– Это было бы просто потрясающе! Милый, представляешь, что будет, если он все-таки придет?
– От меня отвернутся друзья и публика.
– Серьезно, Тони, я знаю его вкус и что ему нравится. Вот увидишь, он будет в восторге от твоих работ.
– Я ничего не буду делать без твоего согласия, Тони, – вмешалась Кейт.
– Он согласится, обязательно согласится, миссис Блэкуэлл.
Тони глубоко вздохнул:
– Я уж-жасно т-трушу, но какого черта! Давайте попробуем.
– Сейчас подумаю, что можно сделать.
Кейт долго-долго смотрела на незаконченную картину, потом повернулась к Тони. В глазах застыла непонятная печаль.
– Сынок, завтра я улетаю. Не можем мы сегодня вместе поужинать?
– К-конечно, м-мама. М-мы свободны.
Кейт повернулась к Доминик и вежливо предложила:
– Куда хотите пойти? К «Максиму» или...
– М-мы знаем в-великолепное маленькое к-кафе неподалеку отсюда, м-мам, – поспешно вмешался Тони.
Они отправились в бистро на пляс Виктуар. Там неплохо кормили, а вино вообще было превосходным. Женщины, казалось, поладили, и Тони ужасно гордился обеими.
Для него это был лучший вечер в жизни: рядом два самых любимых существа, мать и девушка, на которой он собирается жениться.
На следующее утро Кейт позвонила из аэропорта:
– Я поговорила кое с кем, определенного ответа не получила. Но как бы то ни было, дорогой, я тобой горжусь. Твои работы великолепны, сынок. Я тебя очень люблю.
– И я т-тебя, мама.
Картины Тони, наспех развешанные в небольшом зале «Галери Герг», были готовы к показу чуть не в последнюю минуту перед началом вернисажа. На мраморной доске буфета было расставлено несколько тарелок с ломтиками сыра и печеньем и бутылка шабли. Но пока еще в галерее находились только Антон Герг, Тони, Доминик и молодая помощница Герга, трудившаяся над последней картиной.
Антон Герг глянул на часы:
– Приглашения посланы на семь часов. Публика вот-вот появится.
Тони все время уговаривал себя не волноваться.
«Какое тут волнение, – думал он. – Я просто умираю от страха!»
– Что, если никто не придет? – спросил он вслух. – То есть вообще, напрочь, ни одна собака не покажется?
Доминик, улыбнувшись, погладила его по щеке:
– Значит, сами съедим весь сыр и выпьем вино!
Но Тони беспокоился зря. Зрители приходили. Сначала по одному, потом целыми группами. Месье Герг стоял у двери, радостно приветствуя каждого. Тони мрачно заметил про себя, что на покупателей они не похожи, и мысленно разделил публику на три категории: художники и студенты, посещавшие каждую выставку, чтобы быть в курсе дел, агенты по продаже картин, тоже бывавшие на всех вернисажах, чтобы потом распространять уничтожающие сплетни о начинающих художниках, и толпа псевдолюбителей искусства, состоящая в основном из гомосексуалистов и лесбиянок, почти все время отирающихся в мире богемы. Он решил было, что вряд ли удастся продать хоть одну работу, но тут заметил, что месье Герг делает ему знаки.
– Не хочу я ни с кем здесь говорить, – прошептал Тони стоявшей рядом Доминик. – Они пришли, чтобы вдоволь поиздеваться надо мной.
– Глупости. Просто хотят познакомиться. Иди и постарайся понравиться, Тони. Покажи, что умеешь быть милым и очаровательным.
И Тони старался. Он пожимал руки, улыбался, бормотал вежливые фразы в ответ на комплименты. Но были ли эти похвалы искренними? За много лет в аристократических кругах уже выработались особые выражения, в которых было принято оценивать работы неизвестных художников:
– У вас так развито чувство прекрасного...
– Никогда не видел такой манеры...
– Вот эта картина – нечто особенное!..
– Моей душе близок такой стиль...
– Лучше нарисовать просто нельзя...
Народу все прибывало. Интересно, что привлекает их: картины или возможность выпить вина за чужой счет? Пока еще ничего не было продано, но тарелки и бутылки почти опустели.
– Терпение, – прошептал Герг. – Им нравится. Просто сначала они притворяются безразличными, но потом всегда возвращаются. Вот увидишь, скоро спросят о цене, а когда захлопнут наживку – р-раз! И рыбка на крючке.
– Можно подумать, я здесь на рыбалке! – пожаловался Тони Доминик.
Но тут вновь подошел месье Герг.
– Одна продана! – взволнованно объявил он. – Нормандский пейзаж! Пятьсот франков!
Эту минуту Тони запомнил на всю жизнь! Кто-то купил его работу! Кому-то она так понравилась, что он не пожалел денег и теперь повесит картину в доме или офисе, будет смотреть на нее, показывать друзьям. Маленький кусочек бессмертия... Все равно что прожить не одну жизнь, находиться одновременно в нескольких местах. Известный художник жил в сотнях домов и зданий, доставляя радость сотням, тысячам людей.
Тони на мгновение почувствовал себя равным Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рембрандту. Он больше не дилетант, он стал профессионалом. Кто-то заплатил деньги за его труд.
Доминик, с блестящими от возбуждения глазами, пробиралась через толпу:
– Только что продана еще одна, Тони.
– Какая?
– Натюрморт с цветами.
В маленькой галерее, заполненной людьми, стоял гул голосов, слышалось звяканье стаканов, стук блюд. Неожиданно стало тихо. Глаза присутствующих были прикованы к двери. На пороге стоял Андре д'Юссо, высокий немолодой мужчина с характерным львиным лицом и гривой белоснежных волос, в развевающемся плаще с капюшоном и широкополой шляпе; позади теснилась обычная свита прихлебателей. Толпа почтительно расступилась. Здесь каждый знал, кто такой д'Юссо.
Доминик, стиснув руку Тони, прошептала:
– Он пришел! Он здесь!
Месье Герг никогда еще не удостаивался подобной чести и вне себя от восторга кланялся, расшаркивался перед великим человеком, не зная, как угодить.
– Месье д'Юссо! Какая радость! Счастлив, что почтили своим присутствием! Могу ли я предложить вам вина или сыра? – бормотал он, проклиная себя за то, что поскупился купить хорошее вино.
– Спасибо! – ответил критик. – Я пришел, только чтобы насытить зрение! Скажите, кто автор этих полотен?
Тони был так ошеломлен, что не мог сдвинуться с места. Доминик вытолкнула его вперед.
– Вот он, – представил месье Герг. – Месье д'Юссо, это Тони Блэкуэлл.
Тони наконец удалось обрести голос:
– Зд-дравствуйте, сэр. Я... спасибо, что пришли.
Андре д'Юссо слегка поклонился и направился к развешанным на стенах картинам. Люди вежливо уступали ему дорогу. Критик не торопился, долго и внимательно разглядывал каждое полотно, потом переходил к следующему. Тони безуспешно пытался понять по лицу, о чем тот думает: д'Юссо ни разу не улыбнулся и не поморщился. Особенно много времени он провел перед портретом обнаженной Доминик. Обойдя зал и не пропустив ни одной картины, критик вновь направился к мокрому от страха и волнения Тони.
– Я рад, что пришел, – только и обронил он.
Через несколько минут после ухода знаменитости все картины были распроданы. Родился новый великий художник, и все хотели первыми получить его работы.
– Никогда ничего подобного не видел! – воскликнул месье Герг. – Андре д'Юссо посетил мою галерею. Мою галерею! Весь Париж завтра узнает об этом! Нужно отпраздновать такое событие. Шампанского!
Позже, ночью, Тони и Доминик отметили знаменательное событие на свой лад. Доминик уютно свернулась калачиком в объятиях любовника:
– Я и раньше спала с художниками, но не с такими знаменитыми. Герг прав, завтра весь Париж узнает о тебе.
Так и вышло.
На рассвете Тони и Доминик наскоро оделись и побежали купить первый выпуск утренней газеты, только что поступившей в киоск. Тони выхватил газету из рук продавца, отыскал раздел, посвященный искусству, нашел рецензию Андре д'Юссо и, сам того не замечая, начал читать вслух:
– «Выставка молодого американского художника Энтони Блэкуэлла открылась вчера вечером в „Галери Герг“ и стала одним из источников жизненного опыта для вашего покорного слуги. Я видел много выставок талантливых художников и совсем забыл, как выглядят по-настоящему бездарные работы. И вот вчера мне довольно бесцеремонно напомнили...»
Лицо Тони посерело.
– Пожалуйста, не читай дальше, – умоляюще прошептала Доминик, пытаясь вырвать у Тони газету.
– Отпусти! – рванулся он. – «Сначала я подумал, что это розыгрыш. Невозможно поверить, что у кого-то хватило наглости выставить любительскую мазню и посметь назвать это искусством. Я тщетно искал хотя бы крохотные проблески таланта. Увы, напрасно. Владельцу галереи нужно было вместо картин повесить художника. Настоятельно советую сбившемуся с пути истинного мистеру Блэкуэллу вернуться к своему обычному занятию, насколько я понимаю, из него вышел бы неплохой маляр».
– Невозможно поверить, – прошептала Доминик, – невероятно. Неужели он так ничего и не увидел? Ублюдок!
Она беспомощно разрыдалась.
Тони почувствовал невыносимую тяжесть в груди и начал задыхаться.
– Он все увидел. И все понимает, Доминик. Все. От этого еще больнее. Господи! Каким же я был дураком!
Он повернулся и, слепо спотыкаясь, пошел прочь.
– Куда ты, Тони?
– Не знаю.
Он долго бродил по холодным окутанным туманом улицам, не замечая катившихся по лицу слез. Через несколько часов все прочтут уничтожающую рецензию и он станет объектом издевательств. Но хуже всего то, что он так долго обманывал себя, искренне веря, что станет настоящим художником. Андре д'Юссо по крайней мере спас его от ужасной ошибки. Память для последующих поколений! Дерьмо!
Тони забрел в ближайший бар и начал осушать рюмку за рюмкой, пытаясь как можно скорее допиться до бесчувствия, и вернулся домой только через сутки, грязный и измученный. Доминик, вне себя от беспокойства, распахнула дверь:
– Где ты был, Тони? Мать несколько раз звонила. Она места себе не находит.
– Ты прочла ей статью?
– Да, она настояла. Я...
Зазвонил телефон. Доминик, испуганно взглянув на Тони, взяла трубку:
– Алло? Да, миссис Блэкуэлл. Только что вошел.
И протянула трубку Тони. Тот, поколебавшись, поднес ее к уху.
– Здравствуй, м-мама.
– Тони, дорогой, послушай, – грустно сказала мать, – я могу заставить его напечатать опровержение. Я...
– М-мама, – устало оборвал Тони, – это не сделка и не переговоры о покупке очередной фабрики. Критик выразил собственное мнение. И считает, что меня нужно бы повесить за такую живопись.
– Дорогой, как тяжело, что тебе причинили такую боль! Я просто не вынесу. – Она задохнулась, не в силах продолжать.
– Н-ничего, м-мама. Я п-позволил себе п-поразвлечься. З-значит, из м-моей м-маленькой прихоти н-ничего не в-вышло. Д'Юссо, конечно, сволочь, н-но он л-лучший к-критик в м-мире, черт бы его в-взял! З-зато не п-позволил м-мне с-совершить ужасную ошибку.
– Тони, как бы я хотела найти слова...
– Д'Юссо в-все уже с-сказал. Л-лучше узнать сейчас, ч-чем п-потратить еще десять лет в-впустую. Я сейчас ж-же уезжаю из этого г-города.
– Подожди меня, милый. Я завтра вылечу из Йоганнесбурга, и мы вместе вернемся в Нью-Йорк.
– Хорошо, – вздохнул Тони, положил трубку и обернулся к девушке: – Прости, Доминик. Не повезло тебе со мной.
Девушка ничего не ответила, лишь с невыразимой печалью смотрела на Тони.
На следующий день Кейт, сидя в парижском офисе «Крюгер-Брент», выписывала чек. Мужчина, сидевший в кресле напротив, вздохнул:
– Какая жалость. У вашего сына большой талант, миссис Блэкуэлл. Он смог бы стать великим художником.
Кейт холодно взглянула на собеседника:
– Месье д'Юссо, в мире существуют десятки тысяч художников. Мой сын никогда не будет одним из таких.
Она протянула чек:
– Вы выполнили то, что обещали, теперь моя очередь. Отныне «Крюгер-Брент лимитед» – спонсор художественных музеев в Йоганнесбурге, Лондоне и Нью-Йорке, и вам доверяется выбирать картины, за соответствующие комиссионные, конечно.
После ухода д'Юссо Кейт еще долго сидела за столом, обхватив голову руками. Она так любила сына! Если когда-нибудь тот узнает... Она понимала, чем рискует. Но нельзя же отойти в сторону и позволить Тони зря растратить жизнь! Чего бы ей ни стоило, но сына нужно защитить. И компанию «Крюгер-Брент»!
Кейт наконец поднялась, ощущая невыносимую усталость. Пора ехать за Тони. Она поможет сыну справиться с ударом, чтобы он смог продолжать дело, для которого был рожден.
Управлять компанией.

Глава 19

Все два года, прошедшие с того дня, Тони чувствовал себя так, будто затянут в шестерни огромного станка и бежит в никуда, совершая однообразные движения, словно белка в колесе. Все знали, что он единственный наследник огромного концерна, поглотившего бумагоделательные фабрики, авиакомпанию, банки, заводы, больницы. Тони усвоил, что его фамилия – ключ, открывающий любую дверь, служащий пропуском в те круги общества и закрытые клубы, где ни деньги, ни влияние не имеют значения. Тони принимали везде, но он повсюду чувствовал себя чужаком, ничем не заслужившим подобную честь, тенью своего великого деда, и воображал, что их постоянно сравнивают, и выводы явно не в пользу внука. Но ведь это несправедливо, не Тони виноват в том, что ему не пришлось ползти через минные поля, скрываться от охранников и отбиваться от акул. Старые сказки и семейные предания не имели с ним ничего общего. Все это давно прошло, принадлежит прошлому веку, иному времени, другому месту, и героические деяния, совершенные никогда не виденным человеком, Тони не трогали.
Он работал в два раза больше, чем остальные служащие «Крюгер-Брент», немилосердно изводил себя, пытаясь избавиться от разрывающих душу воспоминаний. Письма к Доминик возвращались невскрытыми. Тони позвонил мэтру Канталю, но тот ответил, что Доминик больше не работает в школе. Она исчезла. Тони усердно трудился и неплохо справлялся со своими обязанностями, выполнял работу методично и скрупулезно. Если он и ощущал глубокую опустошенность, то внешне никак не показывал этого. Никому. Даже Кейт. Она получала еженедельные доклады о Тони и была очень довольна, а как-то даже заметила Брэду Роджерсу, что у сына природные способности бизнесмена.
Долгие часы, проводимые Тони за работой, служили для нее доказательством его любви к делу.
Вспоминая о том, как сын чуть было не выбросил на ветер свое будущее, Кейт вздрагивала и который раз благословляла небо за то, что ей удалось его спасти.
В 1948 году к власти в Южной Африке пришла националистическая партия. Петля сегрегации захлестнула страну. Свобода передвижения строго ограничивалась, членов семей разлучали по воле правительства. Каждый цветной обязан был иметь при себе удостоверение личности, служащее не только пропуском: это был спасательный круг, свидетельство о рождении, разрешение на работу, квитанция об уплате налогов, документ, контролирующий всю его жизнь. Мятежи и восстания вспыхивали во всех уголках страны, а полиция безжалостно их подавляла. Кейт ежедневно читала в газетах тревожные известия; в заметках часто встречалось имя Бэнды. Несмотря на возраст, он по-прежнему стоял во главе подпольного движения.
«Конечно, он будет бороться за свой народ, – думала Кейт. – Ведь это Бэнда...»
* * *
Кейт отпраздновала пятьдесят шестой день рождения скромно, без лишнего шума, вместе с Тони. Она глядела на этого красивого двадцатичетырехлетнего мужчину, и ей не верилось, что это ее сын. Не может быть! Она еще так молода!
Но тут Тони поднял бокал:
– За мою м-мать, с-самую н-необыкновенную ж-женщину в м-мире! С д-днем рождения!
– Нужно говорить «за мою старенькую мать», – поправила Кейт.
Скоро, уже скоро она уйдет на покой, но ее место займет сын. Единственный сын!
По настоянию Кейт Тони переехал в особняк на Пятой авеню.
– Этот проклятый замок слишком велик для меня одной, здесь просто можно заблудиться, – убеждала она сына. – Все восточное крыло в твоем распоряжении, никто не помешает.
Тони, не находя в себе сил затевать бесконечные споры, согласился.
Каждое утро мать и сын завтракали вместе: за столом говорили только о «Крюгер-Брент лимитед». Тони не переставал удивляться страстной любви матери к безликому, бездушному существу, аморфному скоплению зданий, машин и бухгалтерских отчетов. В чем кроется волшебство очарования? В мире столько неоткрытых тайн, неведомых стран, невиданных чудес. К чему растрачивать впустую жизнь, накапливая горы золота и громоздя поверх новые и новые, становясь все могущественнее, сильнее, обретая все большую власть? Тони не понимал мать, но любил и пытался оправдать ее ожидания.
* * *
Полет из Рима в Нью-Йорк на самолете компании «Пан-Америкэн» проходил без особых событий. Тони предпочел «Пан-Америкэн» остальным авиакомпаниям и теперь, удостоверившись, что все в порядке, взял из портфеля последние отчеты иностранных филиалов «Крюгер-Брент лимитед» и углубился в работу, отказавшись от обеда и не обращая внимания на предлагавших сигареты и напитки стюардесс.
Женщина средних лет, сидевшая рядом, рассматривала журнал мод. Когда она перевернула страницу, Тони случайно поднял глаза и застыл, узнав в модели, демонстрировавшей бальное платье, Доминик. Никакого сомнения – это она: знакомые изящные черты лица, высокие скулы, роскошные белокурые волосы, темно-зеленые глаза. Сердце Тони учащенно забилось.
– Извините, – обратился он к соседке, – не можете ли вы одолжить мне этот журнал?
На следующее утро он позвонил в магазин одежды и, узнав название рекламного агентства, обратился туда:
– Я пытаюсь найти одну из ваших моделей. Не могли бы вы...
– Минутку, пожалуйста.
Послышался мужской голос.
– Чем могу помочь?
– Я увидел фото в последнем выпуске «Вог». Девушка в вечернем платье из магазина «Ротмен». Вы рекламируете их изделия?
– Да.
– Я бы хотел знать номер телефона вашего агентства моделей.
– Это «Карлтон Блессинг эдженси», – объяснил мужчина и назвал номер.
Через минуту Тони уже разговаривал с секретарем агентства.
– Я пытаюсь разыскать одну из ваших манекенщиц, – объяснил он. – Доминик Массо.
– Извините, но нам запрещено давать какую-либо информацию личного характера.
Раздались короткие гудки.
Тони долго сидел, уставившись на трубку. Должен же быть выход! И он отправился к Брэду Роджерсу.
– Привет, Тони. Кофе?
– Нет, спасибо. Брэд, ты слышал когда-нибудь о «Карлтон Блессинг эдженси»?
– Естественно. Оно принадлежит нам.
– Что?!
– Одному из филиалов «Крюгер-Брент».
– Когда мы его купили?
– Года два назад. Примерно в то время, когда ты начал работать. А в чем дело?
– Пытаюсь найти одну из моделей. Старая знакомая.
– Никаких проблем. Сейчас позвоню и...
– Не стоит, я сам. Спасибо, Брэд.
Нетерпеливое ожидание охватило Тони.
В этот же день он поехал в агентство и назвал секретарю свое имя. Его немедленно проводили в кабинет директора, мистера Тилтона.
– Какая честь для нас, мистер Блэкуэлл! Надеюсь, ничего непредвиденного не произошло? Наши прибыли за последний квартал...
– Абсолютно ничего. Я бы хотел видеть одну из ваших моделей. Доминик Массо.
– Это одна из лучших! – просиял Тилтон. – У вашей матушки верный глаз!
Тони подумал, что ослышался:
– Простите, не понял.
– Миссис Блэкуэлл лично рекомендовала мисс Массо. Это было одним из условий нашей сделки с «Крюгер-Брент лимитед». Контракт хранится в архиве, и если желаете...
– Нет, – покачал головой Тони, не в силах осознать, что происходит. Почему мать... – Могу я получить адрес Доминик?
– Конечно, мистер Блэкуэлл. Сегодня съемки в Вермонте, но завтра днем она должна возвратиться.
Тони долго ожидал у здания, где жила Доминик. Наконец у тротуара остановился черный автомобиль, из которого вышла она в сопровождении широкоплечего мускулистого мужчины спортивного вида с чемоданом в руках. Увидев Тони, Доминик остановилась как вкопанная.
– Тони! Бог мой! Что... что ты здесь делаешь?
– Мне нужно поговорить с тобой.
– Как-нибудь в другой раз, приятель, – вмешался спортсмен. – У нас много дел.
– Скажи своему дружку, чтобы убирался, – не глядя на него, велел Тони.
– Эй! Какого дьявола ты о себе воображаешь?
– Уйди, пожалуйста, Бен, – умоляюще прошептала Доминик. – Я тебе позвоню вечером.
Поколебавшись, тот пожал плечами:
– Ладно!
Окинув Тони неприязненным взглядом, он сел в машину и рывком включил сцепление.
– Нам лучше подняться наверх, – вздохнула Доминик.
Квартира оказалась большой, расположенной в двух уровнях, с белыми коврами и современной мебелью. Такая должна немало стоить!
– Видно, дела у тебя неплохи, – заметил Тони.
– Да. Повезло, – согласилась Доминик, нервно теребя воротник блузки. – Хочешь чего-нибудь выпить?
– Нет, спасибо. Я пытался найти тебя, когда уехал из Парижа.
– Я тоже уехала.
– В Америку?
– Да.
– Как тебе удалось попасть в это агентство?
– По объявлению в газете, – глухо пробормотала она.
– Когда ты впервые увидела мать, Доминик?
– Я... в твоей квартире, в Париже. Помнишь? Мы...
– Хватит игр, – прошипел Тони, чувствуя, как из глубины души поднимается бешеная нерассуждающая ярость. – Я в жизни не ударил женщину, но если услышу еще хоть одно слово лжи, учти, обещаю, твое лицо еще долго никому не захочется сфотографировать!
Доминик попыталась что-то ответить, но замолчала, испугавшись выражения в глазах Тони.
– Еще раз спрашиваю, где ты впервые встретила мою мать?
– Когда тебя приняли в Школу изящных искусств, – без колебаний ответила Доминик. – Твоя мать устроила меня туда натурщицей.
Тони ощутил подступающую к горлу тошноту, но заставил себя продолжать:
– Чтобы свести тебя со мной?
– Да. Я...
– Значит, она платила за то, что ты стала моей любовницей, притворилась, что любишь меня?
– Да. После войны... это было ужасно. Я осталась без гроша. Неужели не понимаешь? Но, поверь, Тони, ты совсем не был мне безразличен...
– Отвечай на вопросы! – процедил Тони.
Доминик тряслась от страха. Такой злобы она еще никогда не видела. Перед ней стоял незнакомец, человек, способный на любое насилие.
– Зачем ей это понадобилось?
– Хотела, чтобы за тобой было кому присматривать.
Он вспомнил о нежности, о ласках Доминик, купленных и оплаченных деньгами матери, и скорчился от стыда. Все это время он был марионеткой в руках Кейт, послушной, доверчивой куклой. Она плевать на него хотела, для нее он был не сыном, а наследным принцем, преемником, следующим главой компании. Вот что было главным для матери – «Крюгер-Брент лимитед»!
В последний раз поглядев в глаза Доминик, Тони повернулся и, спотыкаясь, побрел к выходу. Девушка смотрела ему вслед, не вытирая катившихся по щекам слез.
– Я не лгала, Тони, когда говорила, что люблю. Поверь... – шептала она. Но Тони уже не слушал.
Кейт работала в библиотеке, когда в комнату ввалился пьяный до бесчувствия Тони.
– Я г-говорил с Д-доминик, – заикаясь, объявил он. – Вы, д-должно быть, з-здорово повеселились з-за моей с-спиной.
– Тони! – встревоженно вскинулась Кейт.
– С эт-той минуты п-прошу не в-вмешиваться в мою л-личную жизнь! Понятно?
И, хватаясь за стены, поковылял к двери.
Кейт, охваченная ужасным предчувствием, ошеломленно молчала.

Глава 20

На следующий день Тони снял квартиру в Гринич-Виллидж. С матерью он старался встречаться только в конторе. Время от времени Кейт пыталась помириться с сыном; тот оставался холоден и равнодушен.
Сердце Кейт разрывалось от боли, но она была уверена в собственной правоте, в том, что сделала все для блага сына. Точно так, как когда-то для Дэвида. Нельзя было позволить им бросить компанию. Тони был единственным существом в мире, которое она любила, и видя, как сын все больше замыкается в себе, отгораживается от окружающего мира, Кейт невыносимо страдала. У Тони не было друзей. Некогда веселыи и жизнерадостный, он стал сдержанным и холодным, воздвиг между собой и остальными невидимый барьер, через который невозможно было проникнуть. И Кейт поняла: сыну необходимо жениться, иметь детей, продолжателей рода. Ему нужно помочь.
* * *
В кабинет Кейт вошел Брэд Роджерс.
– Боюсь, у нас неприятности, Кейт.
– Что случилось?
На стол легла телеграмма:
«Южноафриканский парламент объявил Совет представителей туземского населения и коммунистическую партию вне закона».
– Господи! – охнула она.
Это означало, что не только коммунист, но любой человек, не согласный с правительством, будет немедленно арестован и признан виновным.
– Они пытаются таким образом покончить с сопротивлением цветных раз и навсегда, – продолжала Кейт. – Если...
Но тут на пороге появилась секретарша:
– На проводе Йоганнесбург. Мистер Пирс звонит.
Мистер Пирс был управляющим йоганнесбургского отделения фирмы. Кейт взяла трубку.
– Здравствуйте, Джонни. Как поживаете?
– Хорошо, Кейт. У меня кое-какие новости, и я думаю, вам лучше об этом знать.
– В чем дело?
– Только сейчас мне доложили, что полиции удалось схватить Бэнду.
Следующим же рейсом Кейт вылетела в Йоганнесбург, предварительно уведомив о случившемся адвокатов компании. Даже мощь и престиж «Крюгер-Брент лимитед» могли оказаться бесполезными. Бэнда был объявлен государственным преступником, и Кейт дрожала при одной мысли о том, какой приговор ему грозит. Но она по крайней мере сможет увидеться, поговорить, предложить свою поддержку.
Прямо из аэропорта Кейт отправилась в офис, а оттуда позвонила директору тюрьмы.
– Он в одиночке, миссис Блэкуэлл, и свидания запрещены. Однако в вашем случае возможно сделать исключение.
На следующее утро Кейт приехала в йоганнесбургскую тюрьму. Бэнда был скован по рукам и ногам; их разделяла стеклянная перегородка. Кейт заметила, что друг совсем поседел. Она думала увидеть отчаяние, вызов... но Бэнда, заметив ее, широко улыбнулся и сказал:
– Так и знал, что ты приедешь. Совсем как твой отец, не можешь, чтобы не впутаться в неприятности.
– Кто бы говорил! – отпарировала Кейт. – Черт возьми! Как вытащить тебя отсюда?
– В гробу. Иначе они меня не выпустят.
– У меня куча опытных адвокатов, которые...
– И не думай, Кейт. Меня наконец упрятали в тюрьму и теперь отыграются, но я смоюсь, вот увидишь.
– О чем ты говоришь?
– Не люблю клеток. Никогда не любил. Еще не построили такую, что меня удержит!
– Бэнда, – умоляюще попросила Кейт, – не пытайся бежать. Пожалуйста. Тебя убьют.
– Черта с два! Вспомни, кто перед тобой! Человек, победивший акул, минные поля и сторожевых псов!
Глаза его озарились мягким светом.
– Знаешь, Кейт? Иногда я думаю, что те дни были самыми счастливыми в моей жизни.
Когда Кейт назавтра пришла в тюрьму, начальник сказал:
– Извините, миссис Блэкуэлл, его пришлось перевести, по соображениям безопасности.
– Куда именно?
– Не имею права сказать.
На следующее утро Кейт первым делом развернула газету. Огромные черные буквы заголовка бросились в глаза:
«Лидер мятежников убит при попытке бежать».
Через час она ворвалась в кабинет начальника.
– Застрелен при побеге, миссис Блэкуэлл. Это все.
«Ошибаешься, – подумала Кейт, – далеко не все. Бэнда погиб, но значит ли это, что его мечта о свободе умерла с ним вместе?»
Через два дня, распорядившись о похоронах, Кейт возвратилась в Нью-Йорк. Из иллюминатора самолета она бросила последний взгляд на землю, которую так любила, эту красную плодородную богатую почву, в недрах которой таились несметные сокровища. Страна, избранная Богом, щедро одарившим ее. Но проклятие, которое лежало на Южной Африке... Глубокая печаль сжала сердце Кейт. Никогда больше не возвратится она сюда. Никогда.
* * *
Одной из обязанностей Брэда Роджерса было управлять делами отдела перспективного прогнозирования «Крюгер-Брент лимитед». Никто лучше, чем он, не мог определить, какие предприятия нужно приобрести и какие сделки заключить, чтобы получить наибольшую прибыль.
Как-то в начале мая Брэд зашел в кабинет Кейт.
– Нашел кое-что интересное, Кейт, – объявил он, выкладывая на стол две папки. – Вот. Две компании. Если удастся присоединить любую, считай, это крупный выигрыш.
– Спасибо, Брэд. Сегодня же все просмотрю.
Вечером, поужинав в одиночестве, Кейт внимательно прочла секретные отчеты Брэда по обеим компаниям: «Уайатт ойл энд тул» и «Интернэшнл текнолоджи», длинные, подробные, причем оба кончались одинаково: аббревиатурой «НЗП», что означало «не заинтересованы в продаже». По-видимому, придется приложить немало усилий, чтобы их купить, но дело того стоило.
Владельцы обеих фирм, сильные, независимые богатые люди, не желали делиться ни с кем. О том, чтобы просто захватить компании, не могло быть и речи. Кейт явно бросали вызов, а она так давно уже не вступала в открытую борьбу. Чем больше думала Кейт о представившейся возможности, тем заманчивее казалось попытаться завладеть хотя бы одной из фирм. Владелец «Уайатт ойл энд тул», техасец Чарли Уайатт, занимался бурением нефтяных скважин, производством бурильного оборудования и сдавал в аренду перспективные нефтяные участки. Несомненно, приобретение такой компании принесет большой доход «Крюгер-Брент лимитед».
Кейт перелистала второй отчет. «Интернэшнл текнолоджи» принадлежала немцу, графу Фредерику Хоффману. Он начал дело с маленького сталелитейного завода в Эссене, и с годами компания разрослась в большой концерн, включающий судоверфи, нефтеперерабатывающие заводы, флотилию нефтеналивных танкеров и фабрику по изготовлению компьютеров.
Даже такой гигант, как «Крюгер-Брент лимитед», могла поглотить всего одну из этих фирм, но только Кейт знала какую.
Три буквы «НЗП» в конце каждого отчета?!
– Посмотрим, – решила она.
На следующее утро Кейт послала за Брэдом Роджерсом.
– Интересно, как это тебе удалось раздобыть секретные балансовые отчеты? – усмехнулась она. – Расскажи подробнее о Чарли Уайатте и Фредерике Хоффмане.
Брэд хорошо подготовился к этому вопросу.
– Чарли Уайатт родился в Дамаске. Шумный, жизнерадостный, правит своей империей железной рукой, дьявольски умен. Начал с нуля, напал на нефтяное месторождение, выгодно вложил полученные деньги, теперь владеет чуть не половиной Техаса.
– Сколько ему?
– Сорок семь.
– Дети?
– Дочь, двадцати пяти лет. Насколько я слышал, ослепительно красива.
– Замужем?
– Разведена.
– Фредерик Хоффман?
– Года на два моложе Уайатта. Граф – потомок старинной немецкой аристократической семьи, ведущей род со средневековья. Вдовец. Унаследовал от отца маленький сталелитейный завод и смог превратить его в большой концерн. Одним из первых занялся компьютерами. Владелец множества патентов на микропроцессоры. Каждый раз, когда мы покупаем компьютер, граф Хоффман получает прибыль.
– Дети?
– Дочь, двадцать три года.
– Красива?
– Не удалось узнать, – извинился Брэд Роджерс. – У этой семьи очень узкий круг знакомых. – И, поколебавшись, добавил: – Мы скорее всего зря тратим на это время. Я встречался в банке кое с кем из руководства обеих компаний. Ни Уайатт, ни Хоффман совершенно не заинтересованы ни в продаже, ни в слиянии, ни в организации совместного предприятия. Сам видел финансовую отчетность. Они еще не спятили, чтобы добровольно терять независимость.
И снова Кейт почувствовала неодолимое желание ответить на брошенный вызов.
Президент Соединенных Штатов пригласил Кейт в Вашингтон на конференцию ведущих промышленников мира по оказанию помощи слаборазвитым странам. Кейт сняла трубку, и через два дня Чарли Уайатт и граф Фредерик Хоффман тоже получили приглашение.
Кейт заранее составила себе представление о владельцах обеих фирм и, как оказалось, почти не ошиблась. Она никогда еще не встречала застенчивых техасцев, и Чарли Уайатт не был исключением. Мужчина огромного роста, громкоголосый, с широченными плечами, телом располневшего игрока в футбол и круглым красивым лицом, он старался произвести впечатление простака и рубахи-парня, но Кейт было трудно обмануть. Чарли Уайатт разбогател не волей случая.
Кейт редко встречала столь блестящий ум и твердый характер. Ей достаточно было поговорить с ним десять минут, чтобы понять: этого человека нельзя заставить делать что-либо насильно. Никто не может уговорить, убедить его угрозами, лестью или шантажом продать компанию. Но Кейт обнаружила его слабое место и затаилась.
Граф Фредерик Хоффман был полной противоположностью Уайатту – худощавый, красивый, с аристократическим лицом и мягкими каштановыми волосами, чуть тронутыми сединой на висках. Неизменно вежливый, с манерами хорошо воспитанного человека. Но под внешностью любезного галантного аристократа крылись, как чувствовала Кейт, стальная воля и несгибаемое упорство.
Конференция в Вашингтоне продолжалась три дня. На совещаниях председательствовал вице-президент, а президент приехал с кратким визитом.
Кейт Блэкуэлл произвела на собравшихся огромное впечатление: трудно было поверить, что эта красивая обаятельная женщина стояла во главе огромной корпорации, которую помогла создать; мужчины наперебой ухаживали за ней. На это Кейт и рассчитывала.
Когда ей удалось наконец остаться с Чарли Уайаттом наедине, Кейт как бы между прочим спросила:
– Вы здесь с семьей, мистер Уайатт?
– С дочерью. Ей нужно кое-что купить.
– Ах, в самом деле! Как мило!
Собеседнику и в голову не пришло, что Кейт была известна каждая мелочь, вплоть до того, какое платье выбрала вчера в магазине его дочь!
– В пятницу я даю обед для узкого круга. У меня дом в Дарк-Харборе. Буду очень рада видеть вас с дочерью.
Уайатт не колеблясь ответил:
– Много слышал о вашем поместье, миссис Блэкуэлл, и давно хотел увидеть.
– Прекрасно, – улыбнулась Кейт. – Сейчас распоряжусь, чтобы вас доставили моим личным самолетом.
Через десять минут Кейт уже беседовала с Фредериком Хоффманом.
– Вы здесь один или с женой, мистер Хоффман? – осведомилась она.
– Несколько лет назад овдовел, – вздохнул Хоффман. – Я приехал с дочерью.
Кейт знала, что они остановились в отеле «Хэй-Эдамс».
– Я решила дать обед и хотела бы пригласить вас с дочерью на уик-энд в Дарк-Харбор.
– Мне, к сожалению, нужно возвратиться в Германию, – покачал головой Хоффман, но, еще раз оглядев Кейт, неожиданно улыбнулся: – Думаю, еще день-два не составят особой разницы.
– Вот и хорошо. Мой самолет к вашим услугам.
Каждые два месяца Кейт приглашала гостей в поместье в Дарк-Харборе, куда съезжались самые талантливые и влиятельные люди со всего света, и никто не скучал на таких вечерах. Но на этот раз Кейт задумала нечто особенное. Главной задачей было уговорить Тони приехать. Весь последний год он редко бывал в Дарк-Харборе, а если и появлялся, то на полчаса, не больше, и тут же уезжал.
Теперь же от его приезда зависело все.
Когда Кейт упомянула о гостях, Тони коротко объявил:
– Н-не могу. В п-понедельник нужно л-лететь в К-канаду, а у м-меня еще к-куча дел.
– Это очень важно, – объяснила Кейт. – Чарли Уайатт и граф Хоффман тоже приглашены. Они...
– Я знаю, кто они, – прервал Тони. – Брэд Роджерс рассказал. Но, по-моему, дело безнадежное.
– Я все-таки хочу попытаться.
– К-какую компанию ты выбрала? – спросил он.
– «Уайатт ойл энд тул». Наши прибыли могут увеличиться на пятнадцать процентов, если не больше. Когда арабские страны поймут, что держат мир за горло, они образуют картель, и цены на нефть подскочат до небес. За нее будут платить золотом, вот увидишь!
– А как насчет «Интернэшнл текнолоджи»?
– Неплохая фирма, – пожала плечами Кейт, – но с «Уайатт ойл» не сравнить. Великолепная сделка. Поэтому ты мне понадобишься завтра, Тони. Канада может подождать.
Тони не терпел приемы, ненавидел бесконечные утомительные разговоры, хвастливых мужчин и хищных женщин. Но дело есть дело.
– Хорошо, – согласился он.
Наконец-то все устроилось так, как желала Кейт.
Отец и дочь Уайатт долетели самолетом компании до Мэна, а оттуда переправились на пароме в Дарк-Харбор, где уже ожидал лимузин. Кейт встречала гостей у входа. Брэд Роджерс говорил правду: Люси, дочь Чарли, и в самом деле была поразительно красива: высокая, черноволосая, с карими глазами, в которых переливались золотистые искорки, и почти классически совершенными чертами лица. Узкое блестящее платье, как перчатка, облегало великолепную фигуру. Брэд узнал, что два года назад Люси развелась с мужем, богатым итальянским плейбоем.
Кейт представила ее Тони, пристально глядя на сына, ожидая его реакции. Ничего. Он вежливо приветствовал гостей и повел их в бар, где уже трудился бармен.
– Какая прелестная комната, – воскликнула Люси неожиданно мелодичным, нежным голосом, без малейшего техасского акцента. – Вы много времени проводите здесь, Тони?
– Нет.
Подождав, не скажет ли он что-нибудь еще, Люси вновь поинтересовалась:
– Выросли в Дарк-Харборе?
– Частично, – бросил Тони.
Подоспевшая Кейт вмешалась в разговор, стараясь сгладить неприятное впечатление от поведения сына.
– Тони провел здесь много счастливых минут, но теперь бедняжка так занят, что нечасто может приезжать сюда, чтобы немного отдохнуть, верно, Тони?
Сын, холодно взглянув на нее, покачал головой:
– Н-нет. С-собственно говоря, м-мне нужно быть в Канаде...
– Но он отложил поездку, чтобы познакомиться с вами, – закончила за него Кейт.
– Очень рад, сынок! – широко улыбнулся Чарли Уайатт. – Много слышал о тебе. Не хочешь сменить место работы? Для тебя в моей компании место всегда найдется!
– Думаю, в-вряд ли м-моя мать одобрит т-такое решение, мистер Уайатт.
Тот снова расплылся в улыбке:
– Понимаю. Замечательная женщина ваша мать! Видели бы, как все в Белом доме перед ней на задних лапках ходили! Всех мужчин приручила...
Он хотел сказать еще что-то, но в этот момент в комнату вошли Фредерик Хоффман и его дочь, Мэриен, бледная копия отца, с такими же аристократическими чертами лица и гордой осанкой. Длинные светлые волосы ниспадали на плечи. На Мэриен было кремовое шифоновое платье, и рядом с Люси Уайатт она казалась невидной и угловатой.
– Позвольте представить мою дочь Мэриен, – сказал граф Хоффман. – Простите за опоздание. Самолет задержался в аэропорту Ла-Гуардиа.
– Какая неприятность! – воскликнула Кейт, хотя Тони отлично знал: именно она велела отложить вылет, чтобы Уайатты успели приехать раньше Хоффманов.
– Мы только собирались выпить в честь гостей! Что бы вы хотели?
– Скотч, пожалуйста, – ответил граф Хоффман.
Кейт обернулась к Мэриен:
– А вам, дорогая?
– Ничего, благодарю вас.
Начали съезжаться остальные гости, и Тони переходил от одних к другим, прекрасно играя роль гостеприимного хозяина. Никто, кроме Кейт, и заподозрить не мог, как мало он интересуется подобными торжествами.
Дело даже не в том, что Тони смертельно скучал – он просто старался отгородиться от всего происходящего и совершенно потерял вкус к общению с людьми. Именно это и беспокоило Кейт.
В просторной столовой были накрыты два стола. Кейт усадила Мэриен Хоффман между председателем Верховного суда и сенатором за один стол, а Люси Уайатт – справа от Тони, за другой. Все мужчины в комнате, и женатые и холостые, не сводили с Люси глаз. Кейт напряженно прислушивалась к попыткам девушки вовлечь Тони в разговор. Очевидно, он ей понравился. Кейт улыбнулась про себя. Неплохое начало!
На следующее утро, в субботу, за завтраком Чарли Уайатт сказал Кейт:
– Хорошая у вас яхта, миссис Блэкуэлл. Можно позавидовать. Мы в Техасе не очень-то этим увлекаемся. Вечная спешка, знаете ли. Чаще летаем самолетами.
Он оглушительно расхохотался и добавил:
– Хотя неплохо бы прокатиться. Иногда полезно и ноги промочить!
– А я хотела показать вам сегодня наш остров, – улыбнулась Кейт. – Яхта может и до завтра подождать.
Чарли Уайатт, задумчиво поглядев на нее, кивнул:
– Вы очень добры, миссис Блэкуэлл. Спасибо.
Тони, исподтишка наблюдавший за ними, ничего не сказал. Первый ход был сделан, но знал ли об этом Чарли Уайатт? Возможно, нет. Он, конечно, неглупый человек, но никогда не встречал такого противника, как Кейт.
Кейт обратилась к Тони и Люси:
– Такая прекрасная погода! Почему бы вам не покататься на ялике?
– О, мне бы очень хотелось! – воскликнула Люси, прежде чем Тони успел открыть рот.
– П-простите, – резко ответил он. – Мне д-должны звонить из-за границы.
И почувствовал неодобрительный взгляд матери.
– Я сегодня еще не видела вашего отца, – сухо сказала она Мэриен Хоффман.
– Он очень рано встает. Отправился бродить по острову.
– Я слышала, вы увлекаетесь верховой ездой. У нас здесь прекрасная конюшня.
– Спасибо, миссис Блэкуэлл. Я просто погуляю, если не возражаете.
– Конечно, нет. – И Кейт вновь обернулась к Тони: – Может, все-таки передумаешь? Мисс Уайатт расстроилась. – В голосе звучали металлические нотки.
– Н-не могу.
Для Тони это была хоть маленькая, но победа. Он вовсе не желал сдаваться. Больше не позволит матери обманывать себя. Однажды она уже использовала его как пешку в шахматной игре, и теперь Тони прекрасно видел все ее хитрости. Кейт желала заполучить «Уайатт ойл энд тул». Чарли Уайатт не собирался продавать фирму или брать компаньонов. Но у каждого человека свои слабости, и Кейт нащупала уязвимое место Чарли – его дочь. Если Люси выйдет замуж за Тони, объединение компаний в той или иной форме неизбежно. Тони взглянул на мать, пытаясь скрыть, как презирает ее уловки. Кейт знает, как расставлять ловушки: Люси не только красива, но умна и обаятельна. Но такая же марионетка в руках Кейт, какой был когда-то сам Тони. Он не желал участвовать в этой грязной игре, и ничто на свете не могло заставить его обратить внимание на Люси. Это сражение между ним и матерью он выиграет!
После завтрака Кейт подошла к сыну.
– Тони, пока ждешь звонка, почему бы тебе не показать мисс Уайатт, какой у нас сад?
Отказаться было бы прямой грубостью.
– Хорошо, – процедил Тони.
Он постарается поскорее отделаться от Люси.
– Чарли, вас не интересуют редкие книги? – обратилась Кейт к Уайатту. – У меня очень неплохая коллекция.
– Меня интересует все, что вы желаете показать, – галантно ответил техасец.
Кейт рассмеялась, почти небрежно обернулась к Мэриен.
– А вы, дорогая, не будете скучать?
– Нет, благодарю, миссис Блэкуэлл. Пожалуйста, не беспокойтесь.
– Не буду, – пообещала Кейт.
И Тони знал, что мать говорит искренне, Мэриен была ей не нужна, поэтому можно не обращать на девушку внимания. Конечно, мать была достаточно любезна и улыбчива, но Тони чувствовал это неодолимое стремление идти по трупам к заветной цели, сметая все на пути, и ненавидел ее за это.
– Вы готовы, Тони? – кокетливо улыбнулась Люси.
Они направились к двери. Тони услышал театральный шепот матери:
– Не правда ли, прекрасная пара!
Тони и Люси пошли через большой ухоженный сад к причалу, где был пришвартован «Корсар». В воздухе разливался резкий аромат цветов, красочным ковром покрывающих каждую пядь земли.
– Здесь у вас просто рай, – заметила Люси.
– Да.
– В Техасе таких цветов нет.
– Нет?
– Тут так тихо и спокойно.
– Да.
Люси резко остановилась, повернулась лицом к Тони и гневно взглянула ему в глаза.
– Я чем-то обидел вас? – удивился он.
– Вы не желаете со мной разговаривать, а это, по-моему, оскорбительно. Отделываетесь междометиями, такое впечатление, будто я... я гоняюсь за вами.
– А разве нет?
– Конечно, да, – неожиданно засмеялась она. – Если бы только я могла научить вас разговаривать, думаю, между нами вполне могло что-то быть.
Тони широко улыбнулся.
– О чем вы думаете? – спросила Люси.
– Ни о чем.
Тони представил, как разъярится мать, когда узнает, что проиграла.
* * *
Кейт повела Чарли Уайатта в большую, отделанную дубовыми панелями библиотеку, где на полках стояли первые издания Оливера Голдсмита, Лоренса Стерна, Тобиаса Смоллетта и Джона Донна. Чарли Уайатт медленно пошел вдоль стен, пожирая глазами бесценные сокровища. Наконец он остановился перед роскошно переплетенным изданием «Эндимиона» Джона Китса.
– Это издание Роузберга? – воскликнул он.
Кейт удивленно взглянула на собеседника.
– Да. Существуют только два экземпляра.
– У меня второй, – кивнул Уайатт.
– Как это я не догадалась! – засмеялась Кейт. – Уж эти мне «простые техасские парни»! Даже меня одурачили!
– Неужели? – ухмыльнулся Уайатт. – Значит, не потерял еще сноровки!
– Где вы учились?
– Колорадское горное училище, потом Оксфорд. Удалось получить стипендию Родса.
Он задумчиво поглядел на Кейт:
– Кстати, как мне сказали, приглашение в Белый дом прислали именно по вашей рекомендации.
– Просто упомянула ваше имя, – пожала плечами Кейт. – Они с большой радостью пригласили вас.
– Чрезвычайно благородно с вашей стороны, Кейт. А теперь, пока мы одни и никто не помешает, может, объясните все-таки, что у вас на уме?
* * *
Тони работал у себя в кабинете, маленькой комнате на первом этаже. Услышав стук открывающейся двери, он поднял глаза. На пороге стояла Мэриен Хоффман. Не успел Тони открыть рот, чтобы дать знать о своем присутствии, как услышал удивленный возглас. Девушка разглядывала картины на стене – работы Тони, те немногие, что он привез из Парижа и повесил в единственной комнате, которую считал своей в этом доме. Он хотел было помешать Мэриен, но не успел; та медленно пошла вдоль стен, переходя от полотна к полотну.
– Просто невероятно, – пробормотала она.
Тони внезапно разозлился. Не настолько уж плохи его картины! Он невольно дернулся, кресло скрипнуло. Мэриен обернулась и наконец заметила его.
– Ох, простите. Не думала, что тут кто-то есть.
Тони поднялся.
– Все в порядке, – почти грубо бросил он, хотя не терпел, когда в его святилище входили посторонние. – Ищете что-то?
– Нет... просто бродила по дому. Ваша коллекция картин достойна любого музея.
– Кроме этих! – вырвалось у Тони.
Мэриен была явно сбита с толку враждебностью в голосе молодого человека и вновь молча повернулась к картинам. Присмотревшись внимательнее, она заметила подпись.
– Так это вы нарисовали?
– Сожалею, что вам они так не понравились.
– Да они великолепны!