1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
– Ни  в коем случае! Наоборот, если бы спросили моего совета, я решительно  воспротивился бы такому перемещению. Холод мог вам очень повредить.    

– Тогда  я ума не приложу, как это случилось. Вам не угодно будет продолжить поиски вместе  со мной?    

– Мне  угодно все, что угодно вам, сударь, но я боюсь, что от этого не будет проку,  ведь все дома тут на одно лицо.    

– Тогда, –  сказал Бюсси, – надо будет посмотреть на них днем.    

– Да,  но днем нас увидят.    

– Тогда  надо будет собрать сведения.    

– Мы  все разузнаем, монсеньор…    

– И  мы добьемся своего. Поверь мне, Реми, отныне нас двое, и мы существуем не во  сне, а наяву, и это уже много.    

 Глава XI    

О том, что за человек  был главный ловчий Бриан де Монсоро    

     

Даже не  радость, а чувство какого-то исступленного восторга охватило Бюсси, когда он убедился,  что женщина его грез действительно существует и что эта женщина не во сне, а  наяву оказала ему то великодушное гостеприимство, неясные воспоминания о  котором он хранил в глубине сердца.    

Поэтому  Бюсси решил ни на мгновение не расставаться с молодым лекарем, которого он  только что возвел в ранг своего постоянного врачевателя. Он потребовал, чтобы  Реми, такой, как был, – весь в грязи с головы до ног, сел вместе с ним в  носилки. Бюсси боялся, что, если он хоть на миг упустит Реми из виду, тот  исчезнет, подобно дивному видению прошлой ночи; нужно было во что бы то ни  стало доставить его к себе домой и запереть на ключ до утра, а на следующий  день будет видно, выпускать его на свободу или нет.    

Все  время обратного пути было употреблено на новые вопросы, но ответы на них  вращались в замкнутом кругу, который мы только что очертили. Реми ле Одуэн знал  не больше Бюсси, правда, лекарь, не терявший сознания, был уверен, что Бюсси не  грезил.    

Для  всякого человека, начинающего влюбляться, – а Бюсси влюбился с первого  взгляда, – чрезвычайно важно иметь под рукой кого-нибудь, с кем можно было  бы потолковать о любимой женщине. Правда, Реми не удостоился чести лицезреть  красавицу, но в глазах Бюсси это было еще одним достоинством, ибо давало ему  возможность снова и снова растолковывать своему спутнику, насколько оригинал во  всех отношениях превосходит копию.    

Бюсси  горел желанием провести всю ночь в разговорах о прекрасной незнакомке, но Реми  начал исполнение своих обязанностей врача с того, что потребовал от раненого  уснуть или по меньшей мере лечь в постель. Усталость и боль от раны давали  нашему герою такой же совет, и в конце концов эти три могущественные силы  одержали над ним верх.    

Однако,  прежде чем лечь в постель, Бюсси самолично разместил своего нового сотрапезника  в трех комнатах четвертого этажа, которые он сам занимал в годы юности. И  только убедившись, что молодой врач, довольный своей новой квартирой и новой  судьбой, подаренной ему провидением, не сбежит тайком из дворца, Бюсси  спустился на второй этаж, в свои роскошные апартаменты.    

Когда он  проснулся на следующий день, Реми уже стоял возле его постели. Молодой человек  всю ночь не мог поверить в свалившееся на него счастье и ожидал пробуждения  Бюсси, в свою очередь желая убедиться, что все это не сон.    

– Ну, –  сказал Реми, – как вы себя чувствуете?    

– Как  нельзя лучше, милейший эскулап, ну а вы, вы довольны?    

– Так  доволен, мой сиятельный покровитель, что не поменялся бы своей участью с самим  королем Генрихом Третьим, хотя за вчерашний день его величество должен был  сильно продвинуться по пути в рай. Но не в этом дело, разрешите взглянуть на  рану.    

– Взгляните.    

И Бюсси  повернулся на бок, чтобы молодой хирург мог снять повязку.    

Рана  выглядела как нельзя лучше, края ее стянулись и приняли розовую окраску. Обнадеженный  Бюсси хорошо спал, крепкий сон и ощущение счастья пришли на помощь хирургу, не  оставив на его долю почти никаких забот.    

– Ну  что? – спросил Бюсси. – Что вы скажете, мэтр Амбруаз Паре?    

– Я  скажу, что вы уже почти выздоровели, но я открываю вам эту врачебную тайну с  большим страхом, – как бы вы не отослали меня обратно на улицу Ботрейн,  что в пятистах двух шагах от знаменитого дома.    

– Который  мы разыщем, не правда ли, Реми?    

– Я  в этом уверен.    

– Как  ты сказал, мой мальчик? – переспросил Бюсси.    

– Простите, –  вскричал Реми со слезами на глазах, – неужели вы сказали мне «ты», монсеньор?    

– Реми,  я всегда обращаюсь на «ты» к тем, кого люблю. Разве ты возражаешь против такого  обращения?    

– Напротив, –  воскликнул молодой человек, пытаясь поймать руку Бюсси и поцеловать ее, –  напротив, мне показалось, что я ослышался. О! Монсеньор де Бюсси, вы хотите,  чтобы я сошел с ума от радости?    

– Нет,  мой друг, я хочу только, чтобы и ты, в свою очередь, меня полюбил и считал бы  себя принадлежащим к моему дому и чтобы ты сегодня, пока будешь здесь  устраиваться, позволил мне присутствовать на церемонии вручения королю  эстортуэра.[30]    

– Ах, –  сказал Реми, – вот мы уже и собираемся наделать глупостей.    

– Э,  нет, наоборот, обещаю тебе вести себя примерно.    

– Но  вам придется сесть на коня.    

– Проклятие!  Это совершенно необходимо.    

– Найдется  ли у вас хороший скакун со спокойным аллюром?    

– У  меня таких четыре на выбор.    

– Ну  хорошо, возьмите себе на сегодняшний день коня, на которого вы посадили бы даму  с портрета, понимаете?    

– Ах,  я понимаю, отлично понимаю. Послушайте, Реми, воистину вы раз навсегда нашли  путь к моему сердцу, я страшно боялся, что вы не допустите меня к участию в  этой охоте или, скорее, в этом охотничьем представлении, на котором будут  присутствовать все придворные дамы и толпы любопытствующих горожанок. И я  уверен, Реми, милый Реми, ты понял, что дама с портрета должна принадлежать ко  двору или, во всяком случае, должна быть парижанкой. Несомненно, она не простая  буржуазка: гобелены, тончайшие эмали, расписной потолок, кровать с белыми и  золотыми занавесками, – словом, вся эта изысканная роскошь изобличает в  ней даму высокого происхождения или по меньшей мере богатую женщину. Что, если  я встречу ее там, в лесу?    

– Все  возможно, – философски заметил Одуэн.    

– За  исключением одного – разыскать дом, – вздохнул Бюсси.    

– И  проникнуть в него, когда мы его разыщем, – добавил Реми.    

– Ну  уж об этом-то я меньше всего беспокоюсь, – сказал Бюсси. – Мне бы  только добраться до его дверей, – продолжал он, – а уж там я пущу в  ход одно испытанное средство.    

– Какое?    

– Устрою  себе еще один удар шпагой.    

– Отлично, –  сказал Реми, – ваши слова позволяют надеяться, что вы сохраните меня при себе.    

– Ну  на этот счет будь спокоен. Мне кажется, будто я тебя знаю лет двадцать, не  меньше, и, слово дворянина, уже не мог бы обходиться без тебя.    

Приятное  лицо молодого лекаря расцвело под наплывом невыразимой радости.    

– Итак, –  сказал он, – решено. Вы едете на охоту и займетесь там поисками дамы, а я  вернусь на улицу Ботрейн, искать дом.    

– Вот  будет занятно, – сказал Бюсси, – если, когда мы снова встретимся,  окажется, что мы оба добились успеха.    

На этом  они распрощались, скорее как два друга, чем как господин и слуга.    

В  Венсенском лесу и на самом деле затевалась большая охота в честь вступления в  должность господина Бриана де Монсоро, уже несколько недель тому назад назначенного  главным ловчим. Вчерашняя процессия и неожиданное покаяние короля, который  начал пост в последний день масленичного карнавала, заставили придворных  усомниться, почтит ли он своим присутствием эту охоту. Ибо обычно, когда на  Генриха III находил приступ набожности, он по неделям не покидал Лувра, а  иногда даже отправлялся умерщвлять плоть в монастырь. Однако на сей раз, к  удивлению придворных, около девяти часов утра распространилось известие, что  король уже выехал в Венсенский замок и гонит лань вместе со своим братом,  монсеньором герцогом Анжуйским, и всем двором.    

Местом  сбора охотников служила Коновязь короля Людовика Святого.[31] Так назывался в те  времена перекресток дорог, где, как говорят, тогда еще можно было увидеть  знаменитый дуб, под которым король-мученик вершил правосудие. Все собрались к  девяти часам, и ровно в девять, верхом на прекрасном вороном жеребце, на поляну  выехал новоиспеченный главный ловчий, предмет всеобщего любопытства, ибо почти  никто из придворных его не знал.    

Все  взоры обратились на вновь прибывшего.    

Граф де  Монсоро был высоким мужчиной лет тридцати пяти на вид; на его лице, испещренном  мелкими оспинами, при малейшем волнении проступали красные пятна, и это  побуждало любопытных приглядываться к нему еще пристальнее, что редко идет на  пользу тому, на кого смотрят.    

И  действительно, чувство взаимной симпатии обычно возникает от первого  впечатления: прямой взгляд и открытая улыбка вызывают ответный ласковый взор и  улыбку.    

В  камзоле зеленого сукна, сплошь покрытом серебряными галунами, опоясанный серебряной  перевязью, на которой был вышит щит с королевским гербом, в берете с длинным  пером, с копьем в левой руке, с эстортуэром, предназначенным для короля, в  правой, господин де Монсоро мог показаться грозным сеньором, но назвать его красивым  нельзя было никак.    

– Фи!  Что за урода вы нам привезли из вашего края, монсеньор, – сказал Бюсси,  обращаясь к герцогу Анжуйскому, – так вот каким дворянам вы  покровительствуете? Черт меня побери, если в Париже найдется второе такое  чудище, а Париж – город очень большой и густо населенный отнюдь не красавцами.  Ваше высочество знает, что я не верю разным слухам, но молва гласит, будто вы  приложили все старания к тому, чтобы король согласился принять главного ловчего  из ваших рук.    

– Сеньор  де Монсоро мне хорошо служил, – лаконично сказал герцог Анжуйский, –  и я вознаградил его за службу.    

– Прекрасно  сказано, монсеньор, особливо ежели знать, что признательность – качество,  весьма редко встречающееся у принцев; но если дело только в службе, то взять  хотя бы меня, думается, я тоже неплохо служил вашему высочеству, и смею вас  заверить, камзол главного ловчего был бы мне более к лицу, чем этому  долговязому привидению. Ах да, я сначала было и не заметил, а у него еще и  борода рыжая, это его особенно красит.    

– Я  еще ни от кого не слышал, – возразил герцог Анжуйский, – что только  красавцы, отлитые по образцу Аполлона или Антиноя,[32] могут рассчитывать на  придворную должность.    

– Удивительно, –  ответил Бюсси, сохраняя полнейшее хладнокровие. – Неужели вы этого не слышали?    

– Для  меня важно сердце, а не лицо, услуги, действительно оказанные, а не только  обещанные.    

– Ваше  высочество может подумать, что я чрезмерно любопытен, – сказал  Бюсси, – но я тщетно пытаюсь понять, какую такую услугу мог оказать вам  этот Монсоро.    

– Ах,  Бюсси, – раздраженно заметил герцог, – вы правы: вы весьма любопытны,  даже слишком любопытны.    

– Вот  они, принцы! – воскликнул Бюсси со своей обычной непринужденностью. –  Сами всегда спрашивают, и приходится отвечать им на все вопросы, а попробуйте  вы один-единственный раз у них чего-нибудь спросить – они не удостоят вас  ответом.    

– Это  правда, – сказал герцог Анжуйский, – но знаешь, что нужно сделать,  если ты хочешь получить ответ?    

– Нет,  не знаю.    

– Обратись  к самому господину де Монсоро.    

– И  верно, – сказал Бюсси, – ей-богу, вы правы, монсеньор. К тому же он  всего лишь простой дворянин, и если он мне не ответит, я могу прибегнуть еще к  одному средству.    

– Какому  же?    

– Назвать  его наглецом.    

С этими  словами Бюсси повернулся спиной к принцу и, без долгих раздумий, на глазах у  своих друзей, держа шляпу в руке, поскакал к графу Монсоро; граф восседал на  коне посредине поляны, представляя собой мишень для любопытных глаз, и с  удивительной выдержкой ожидал появления короля, которое освободило бы его от  тяжести прямых взглядов, падавших на него со всех сторон.    

При виде  Бюсси, приближавшегося к нему с веселым лицом, улыбкой на устах и шляпой в  руке, главный ловчий позволил себе немного расслабиться.    

– Прошу  прощения, сударь, – обратился к нему Бюсси, – но я вижу вас в  полнейшем одиночестве. Неужели благодаря оказанной вам милости вы удосужились  приобрести здесь столько же врагов, сколько могли бы иметь друзей за неделю до  вашего назначения главным ловчим?    

– Ей-богу,  любезный граф, – ответил сеньор де Монсоро, – присягать в этом я не  стал бы, но пари держать могу. Однако же позвольте узнать, что побудило вас  оказать мне честь и нарушить мое уединение?    

– Черт  побери, – смело сказал Бюсси, – я действую, побуждаемый великим  восхищением перед вами, которое внушил мне герцог Анжуйский.    

– Каким  образом?    

– Рассказав  о вашем подвиге, том самом, за который вам была пожалована должность главного  ловчего.    

Граф де  Монсоро так страшно побледнел, что рассыпанные по его лицу мелкие оспины превратились  в черные точки на желтоватой коже; при этом главный ловчий бросил на Бюсси грозный  взгляд, не предвещавший ничего доброго.    

Бюсси  понял, что сделал ложный шаг, но он был не из тех людей, которые отступают;  напротив – он принадлежал к тем, кто допущенную нескромность обычно исправляет  дерзостью.    

– Вы  говорите, любезный граф, – произнес главный ловчий, – что монсеньор  рассказал вам о моем последнем подвиге?    

– Да,  сударь, – ответил Бюсси, – и со всеми подробностями. Признаюсь вам, я  так заинтересовался, что не мог преодолеть пылкое желание услышать весь рассказ  из ваших собственных уст.    

Граф де  Монсоро судорожно стиснул древко копья, словно его охватило не менее пылкое  желание тут же, не сходя с места, проткнуть насквозь графа де Бюсси.    

– Поверьте,  сударь, – сказал он, – я готов отдать должное вашей учтивости и  выполнить вашу просьбу, но, к сожалению, вот наконец и король, и у меня не  остается на это времени. Но если вы пожелаете, мы можем встретиться в другой  раз.    

И в  самом деле, король, верхом на своем любимом коне, великолепном испанском жеребце  буланой масти, уже скакал от замка к месту сбора.    

Бюсси  повернул лошадь и встретился взглядом с герцогом Анжуйским; на устах принца играла  недобрая улыбка.    

«И у  хозяина, и у слуги, – подумал Бюсси, – когда они смеются, одинаково  мерзкий вид. Как же они выглядят, когда плачут?»    

Король  любил красивые и приветливые лица. Поэтому его не очень-то расположила к себе  внешность господина де Монсоро, которого он уже однажды видел и который при  второй встрече порадовал его не больше, чем при первой. И все же Генрих с  довольно благосклонной улыбкой принял эстортуэр из рук главного ловчего,  преподнесшего королю жезл, по обычаю преклонив колено. Как только король  вооружился, старшие загонщики объявили, что лань поднята, и охота началась.    

Бюсси  занял место с краю охотничьей кавалькады, чтобы иметь возможность видеть все собравшееся  общество; он внимательно изучал каждую проезжавшую мимо женщину в надежде обрести  оригинал портрета, но труды его были напрасны: на эту охоту, где впервые  лицедействовал новый главный ловчий, собрались все красавицы, все прелестницы и  все искусительницы города Парижа и королевского двора, но среди них не было  того очаровательного создания, которое он искал.    

Отчаявшись  в своих поисках, Бюсси решил развлечься болтовней в компании друзей. Антрагэ,  как всегда веселый и словоохотливый, помог ему развеять тоску.    

– На  нашего главного ловчего смотреть тошно, – сказал Антрагэ, – а как  по-твоему?    

– На  мой взгляд, он просто пугало, ну и славная же у него должна быть семейка, если  только те, кто имеет честь принадлежать к его родичам, наделены фамильным  сходством. Покажи-ка мне его жену.    

– Главный  ловчий пока еще холост, – ответил Антрагэ.    

– Откуда  ты знаешь?    

– От  госпожи де Ведрон, она считает его писаным красавцем и охотно сделала бы своим  четвертым мужем, как Лукреция Борджа[33]  герцога д’Эсте. Посмотри, как она нахлестывает своего гнедого, поспешая за  вороным господина де Монсоро.    

– И  какого поместья он сеньор? – спросил Бюсси.    

– Да  у него полно поместий.    

– В  каких краях?    

– Около  Анжера.    

– Значит,  он богат?    

– По  слухам, да, но не знатен. Кажется, он из худородного дворянства.    

– И  кто в любовницах у этого дворянчика?    

– У  него нет любовницы. Сей достойный муж хочет быть единственным в своем роде. Но  взгляни, монсеньор герцог Анжуйский машет тебе рукой, поезжай к нему скорее.    

– Куда  спешить? Герцог Анжуйский подождет. Этот Монсоро возбуждает мое любопытство. Он  какой-то странный. Не знаю почему, но, как тебе известно, при первой встрече с  человеком бывает что-то вроде предчувствия, так вот, мне кажется, что мне с ним  еще придется столкнуться. А имя у него какое – Монсоро!    

– Мышиная  гора, – пояснил Антрагэ, – вот его этимология; по-латыни Mons  soricis. Мой старик аббат объяснил мне это нынче утром.    

– Лучше  и не придумаешь.    

– Погоди-ка! –  вдруг воскликнул Антрагэ.    

– Что  такое?    

– Ведь  Ливаро все знает.    

– Что  – все?    

– Все  о нашем Mons soricis. Они соседи по имениям.    

– Что  же ты молчал? Эй, Ливаро!    

Ливаро  подъехал к друзьям.    

– Чего  вам? – осведомился он.    

– Расскажи,  что ты знаешь о Монсоро.    

– Охотно.    

– А  рассказ будет длинный?    

– Нет,  постараюсь покороче. В трех словах выскажу все, что я о нем думаю. Я его боюсь!    

– Прекрасно.  А теперь, когда ты сказал все, что ты о нем думаешь, расскажи все, что ты о нем  знаешь.    

– Слушайте…  однажды вечером…    

– Какое  захватывающее начало, – сказал Антрагэ.    

– Дадите  вы мне рассказать все до конца?    

– Продолжай.    

– Однажды  вечером я возвращался от моего дяди д’Антрагэ и ехал Меридорским лесом, это  было примерно полгода назад; вдруг до моих ушей донесся душераздирающий вопль,  и мимо меня пробежал белый иноходец без всадника, пробежал и скрылся в чаще. Я  дал шпоры коню, погнал его в ту сторону, где кричали, и в поздних вечерних  сумерках, в конце длинной просеки, увидел всадника на вороном коне; он не  скакал, а мчался, как вихрь. Снова раздался сдавленный крик, и я разглядел, что  он держит перед собой женщину, брошенную поперек седла, и рукой зажимает ей  рот. Со мной была моя охотничья аркебуза. Ты ведь знаешь – я довольно меткий  стрелок; я прицелился и, клянусь честью, убил бы его, но, на беду, проклятый  фитиль потух, как раз когда я спустил курок.    

– Ну  а дальше, – потребовал Бюсси, – что было дальше?    

– Дальше  я спросил у встречного угольщика, кто этот господин на вороном коне, который  умыкает женщин; угольщик мне ответил, что это господин де Монсоро.    

– Ну  что ж, – сказал Антрагэ, – мне кажется, бывает, что женщин и  похищают, не правда ли, Бюсси?    

– Бывает, –  ответил Бюсси, – но, во всяком случае, им не затыкают рот.    

– А  женщина, кто она такая? – полюбопытствовал д’Антрагэ.    

– Ах,  вот об этом я ничего не могу сказать.    

– Ну  нет, – сказал Бюсси, – решительно, это человек незаурядный, он меня  заинтересовал.    

– Вообще, –  добавил Ливаро, – у нашего милого графа де Монсоро ужасная репутация.    

– Ты  знаешь о нем что-нибудь еще?    

– Нет,  ничего; открыто граф не совершил ни одного злодейства, более того, говорят, он  довольно милостиво относится к своим крестьянам; и все же в той местности,  которая до нынешнего дня имеет счастье ему принадлежать, его как огня боятся.  Впрочем, он страстный охотник, под стать Немвроду,[34] только, может быть, не  перед всевышним, а перед сатаной; у короля никогда еще не было такого главного  ловчего. К этой должности он подходит больше Сен-Люка. Поначалу король хотел  было отдать ее Сен-Люку, но тут вмешался герцог Анжуйский, пустил в ход все свое  влияние и отбил ее для Монсоро.    

– Слушай,  а ведь герцог Анжуйский все еще тебя зовет, – сказал Антрагэ.    

– Ладно,  пускай себе зовет. А ты знаешь новости о Сен-Люке?    

– Нет.  Что он – все еще пленник короля? – со смехом спросил Ливаро.    

– Наверное, –  сказал Антрагэ, – раз его нет здесь.    

– Ошибаешься,  мой милый, нынче в час ночи он выехал из Парижа, с намерением посетить владения  своей жены.    

– Что  он, изгнан?    

– Похоже  на то.    

– Сен-Люк  в изгнании! Немыслимо!    

– Все  правда, как в Евангелии, мой друг.    

– От  святого Луки?    

– Нет,  от маршала де Бриссака, я услышал это сегодня утром из его собственных уст.    

– Ах,  вот любопытная новость; Монсоро это не будет неприятно.    

– Понял, –  сказал Бюсси.    

– О  чем ты?    

– Угадал.    

– Что  ты угадал?    

– Какую  услугу оказал он герцогу.    

– Кто?  Сен-Люк?    

– Нет,  Монсоро.    

– В  самом деле?    

– Да,  пропади я пропадом, вот увидите, поезжайте за мной.    

И Бюсси,  сопровождаемый Ливаро и д’Антрагэ, пустил свою лошадь галопом вслед за герцогом  Анжуйским, который, устав призывно махать рукой своему любимцу, скакал впереди  на расстоянии нескольких аркебузных выстрелов.    

– Ах,  монсеньор, – воскликнул Бюсси, догоняя герцога, – какой прекрасный  человек этот граф Монсоро!    

– Вот  как?    

– И  любезный просто до невероятия.    

– Значит,  ты с ним говорил? – спросил принц, по-прежнему насмешливо улыбаясь.    

– Конечно,  к тому же у него незаурядный ум.    

– И  ты спросил его, что именно он сделал для меня?    

– Разумеется,  я только для этого с ним и заговорил.    

– И  он тебе ответил? – спросил герцог, еще больше развеселившись.    

– Тут  же, и так любезно, что я преисполнился к нему бесконечной признательности.    

– Послушаем,  что он тебе сказал, мой храбрый бахвал.    

– Он  в весьма учтивых выражениях признался мне, ваше высочество, что он ваш  поставщик.    

– Поставщик  дичи?    

– Нет,  женщин.    

– Как  ты сказал? – переспросил герцог, сразу помрачнев. – Что значит эта  шутка, Бюсси?    

– Она  значит, монсеньор, что он на своем огромном вороном жеребце похищает для вас  женщин, а поскольку эти женщины, очевидно, не знают, какая честь их ждет,  зажимает им рот рукой, дабы они не кричали.    

Герцог  нахмурил брови, гневно сжал кулаки и пустил своего коня таким бешеным галопом,  что Бюсси и его товарищи остались позади.    

– Ага! –  воскликнул Антрагэ. – Сдается мне, твоя шутка попала не в бровь, а в глаз.    

– Тем  лучше, – ответил Ливаро, – хотя, на мой взгляд, она никому не  показалась шуткой.    

– Дьявольщина! –  выругался Бюсси. – Похоже, я его крепко задел, нашего бедного герцога.    

Спустя  мгновение они услышали голос герцога Анжуйского. Герцог кричал:    

– Эй!  Бюсси, где ты? Скачи сюда!    

– Я  здесь, монсеньор, – отозвался Бюсси, пришпоривая коня.    

Принц  захлебывался от смеха.    

– Вот  как! – удивился Бюсси. – По-видимому, мои слова вас развеселили.    

– Нет,  Бюсси, я смеюсь не над твоими словами.    

– А  жаль, рассмешить принца, который смеется так редко, немалая заслуга.    

– Я  смеюсь, мой бедный Бюсси, над тем, что ты, пытаясь разузнать правду, несешь  всякие небылицы.    

– Нет,  черт меня побери, монсеньор, я сказал чистую правду.    

– Допустим.  Тогда, пока мы с тобой одни, объяснись: где ты подобрал эту побасенку, которую  рассказываешь мне?    

– В  Меридорском лесу, монсеньор!    

Герцог  снова побледнел, но ничего не ответил.    

– Решительно, –  пробормотал Бюсси, – герцог каким-то образом замешан в эту историю с  похитителем на вороном коне и женщиной на белом иноходце.    

– Давайте  поразмыслим, монсеньор, – сказал он, в свою очередь смеясь над тем, что  герцогу уже не до смеха, – не найдется ли такого способа вам услужить,  который был бы вам особенно приятен, если таковой существует, то укажите его  нам, мы им воспользуемся, хотя бы нам пришлось вступить в состязание с  господином де Монсоро.    

– Да,  черт побери, – ответил герцог, – есть один такой способ, и я его тебе  сейчас открою.    

Они  отъехали в сторону.    

– Слушай, –  продолжал герцог, – я случайно встретил в церкви совершенно пленительную  женщину, хотя она была под вуалью, но мне все же удалось различить черты лица,  и они напомнили мне одну даму, которую некогда я безумно любил. Я последовал за  незнакомкой и узнал, где она живет. Служанку подкупили, и ключ от дома в моих  руках.    

– Что  ж, монсеньор, мне кажется, пока все идет прекрасно.    

– Не  торопись. Говорят, что, несмотря на свою молодость, красоту и независимость,  она недоступна.    

– Ах,  монсеньор, вот тут мы вступаем в область фантазии.    

– Слушай,  ты храбр и, как ты утверждаешь, любишь меня…    

– У  меня есть свои дни.    

– Для  храбрости?    

– Нет,  для любви к вам.    

– Понятно.  Эти дни уже наступили?    

– Услужить  вам я всегда готов. Посмотрим, какой услуги вы от меня ждете.    

– Так  вот, ты должен будешь сделать для меня то, что обычно делают только для самого  себя.    

– Ага! –  обрадовался Бюсси. – Наверное, монсеньор, вы хотите поручить мне  приволокнуться за вашей пассией, дабы ваше высочество удостоверилось, что она  действительно так же целомудрена, как и прекрасна? Это мне подходит.    

– Нет,  ты должен будешь выяснить, нет ли у меня соперника.    

– Ах!  Вот оно как! Дело осложняется. Поясните, пожалуйста, монсеньор.    

– Тебе  придется спрятаться и выследить, что за мужчина к ней ходит.    

– Значит,  там есть мужчина?    

– Боюсь,  что так.    

– Любовник?  Муж?    

– Во  всяком случае, ревнивец.    

– Тем  лучше, монсеньор.    

– Почему  тем лучше?    

– Это  удваивает ваши шансы.    

– Благодарю,  но пока что я хотел бы знать, кто он такой.    

– И  вы поручаете мне это выяснить?    

– Да,  и если ты согласишься оказать мне такую услугу…    

– Вы  сделаете меня главным ловчим, когда это место освободится?    

– Поверь  мне, Бюсси, что мне будет тем приятнее взять на себя такое обязательство еще и  потому, что я до сих пор ничем тебя не вознаградил.    

– Смотри-ка!  Монсеньор изволил это заметить.    

– Я  говорю себе об этом давно.    

– Но  совсем тихо, как у принцев принято говорить подобные вещи.    

– Итак?    

– Что,  монсеньор?    

– Согласен  ты?    

– Следить  за дамой?    

– Да.    

– Признаюсь  вам, монсеньор, такое поручение мне не очень-то по душе, я предпочел бы какое-нибудь  другое.    

– Только  что ты предлагал свои услуги, Бюсси, и вот уже бьешь отбой.    

– Проклятие,  вы мне навязываете роль соглядатая, монсеньор.    

– Ну  нет, роль друга. Впрочем, не думай, что я предлагаю чистую синекуру, возможно,  тебе придется обнажить шпагу.    

Бюсси  покачал головой.    

– Монсеньор, –  сказал он, – есть дела, которые можно выполнить хорошо, только если сам за  них возьмешься, поэтому даже принцу за них нужно браться самому.    

– Значит,  ты отказываешься?    

– Да,  монсеньор.    

Герцог  нахмурил брови.    

– Ну  что ж, я последую твоему совету, – сказал он, – пойду сам, и если  меня там смертельно ранят, скажу, что просил моего друга Бюсси получить или  нанести вместо меня этот удар шпаги и что впервые в своей жизни Бюсси проявил  осторожность.    

– Монсеньор, –  ответил Бюсси, – однажды вечером вы мне сказали: «Бюсси, я ненавижу всех  этих миньонов из королевской спальни, которые по всякому поводу высмеивают и  оскорбляют нас, ты должен пойти на свадьбу Сен-Люка, найти случай поссориться с  ними и избавить нас от них». Я туда пошел, монсеньор, их было пятеро, я – один.  Я их оскорбил. Они мне устроили засаду, навалились на меня всем скопом, убили  подо мной коня, и все же я ранил двоих, а третьего оглушил. Сегодня вы  требуете, чтобы я обидел женщину. Извините, монсеньор, но такого рода услуг  принц не может требовать от благородного человека, и я отказываюсь.    

– Пусть  так, – сказал герцог, – я сам встану на свой пост, один или с Орильи,  как прошлый раз.    

– Простите? –  переспросил Бюсси, начиная что-то понимать.    

– В  чем дело?    

– Значит,  вы были на своем посту, монсеньор, в ту ночь, когда натолкнулись на миньонов,  подстерегавших меня?    

– Вот  именно.    

– Стало  быть, ваша прелестная незнакомка живет рядом с Бастилией?    

– Она  обитает в доме напротив церкви Святой Екатерины.    

– В  самом деле?    

– Да,  в квартале, где вам могут запросто и со всеми удобствами перерезать горло,  насчет этого ты должен кое-что знать.    

– А  после того вечера ваше высочество навещали тот квартал?    

– Вчера.    

– И  монсеньор видел?..    

– Какого-то  человека. Он обшаривал все уголки площади, несомненно желая убедиться, что его  никто не выслеживает, а потом, по всей вероятности заметив меня, встал перед  той дверью, которая была мне нужна, и не сходил с места.    

– Этот  человек был один, монсеньор? – спросил Бюсси.    

– Да,  примерно около получаса.    

– Ну  а после этого получаса?    

– К  нему присоединился другой мужчина, с фонарем в руке.    

– Ага! –  воскликнул Бюсси.    

– Тогда  человек в плаще… – продолжал принц.    

– Первый  человек был в плаще? – перебил его Бюсси.    

– Ну  да. Тогда человек в плаще и тот, что пришел с фонарем, завязали разговор, и, так  как они, по-видимому, не собирались покидать свой ночной пост перед дверью, я  отступил и вернулся к себе.    

– Видно,  такая двойная неудача поохладила ваш пыл?    

– Признаюсь,  да. Клянусь честью!.. И я подумал, что прежде чем мне соваться в этот дом,  который вполне может оказаться каким-нибудь разбойничьим вертепом…    

– Неплохо  будет, если для начала там прирежут кого-нибудь из ваших друзей.    

– Не  совсем так. Я подумал: пусть мой друг, который более меня привычен к подобным переделкам  и у которого, поскольку он не принц, врагов меньше, чем у меня, пусть мой друг  разведает, какой опасности я подвергаюсь, и доложит мне.    

– На  вашем месте, монсеньор, – сказал Бюсси, – я отказался бы от этой  женщины.    

– Ни  в коем случае.    

– Почему?    

– Она  слишком хороша.    

– Но  вы сами сказали, что едва ее видели.    

– Я  ее видел достаточно, чтобы заметить восхитительные белокурые волосы.    

– Ах  вот как!    

– Чудесные  глаза.    

– Неужели!    

– Цвет  лица, какого я еще не видывал, великолепную талию.    

– Да  что вы говорите!    

– Сам  понимаешь, от подобной красотки так легко не отказываются.    

– Да,  монсеньор, я понимаю и от души сочувствую вам.    

Герцог  искоса взглянул на Бюсси.    

– Честное  слово, – сказал Бюсси.    

– Ты  смеешься?    

– Нет.  И в доказательство нынче же вечером я встану на пост, если только монсеньор  соблаговолит дать мне свои наставления и покажет, где этот дом.    

– Значит,  ты изменил свое решение?    

– Э!  Монсеньор, только один наш святой отец Григорий Тринадцатый непогрешим; а  теперь говорите, что надо делать.    

– Ты  должен будешь спрятаться в том месте, которое я укажу, и если какой-нибудь  мужчина войдет в дом, последуешь за ним и удостоверишься, кто он такой.    

– Да,  но если, войдя, он запрет за собой дверь?    

– Я  тебе сказал – у меня есть ключ.    

– Ах,  правда, теперь я могу опасаться только одного: что я увяжусь не за тем  человеком или что там будет еще другая дверь, к которой ключ не подойдет.    

– Тут  ошибиться невозможно; входная дверь ведет в прихожую, в конце прихожей налево  есть лестница, ты поднимешься на двенадцать ступенек и окажешься в коридоре.    

– Откуда  вы все это знаете, монсеньор, ведь вы ни разу не были в этом доме?    

– Разве  я тебе не говорил, что служанка в моих руках? Она мне все и объяснила.    

– Смерть  господня! Как это удобно быть принцем, все тебе преподносят на тарелочке. А мне  пришлось бы самому искать дом, исследовать прихожую, пересчитывать ступеньки,  разведывать коридор. На это ушла бы уйма времени, и, – кто знает? –  удалось ли бы мне добиться успеха!    

– Значит,  ты соглашаешься?    

– Разве  я могу в чем-нибудь отказать вашему высочеству? Только прошу вас пойти со мной  и указать мне дверь.    

– Зачем?  Возвращаясь с охоты, мы сделаем крюк, поедем Сент-Антуанскими воротами, и ты  все увидишь.    

– Чудесно,  монсеньор. А что прикажете делать с тем человеком, если он придет?    

– Ничего,  только следить за ним, пока не узнаешь, кто он такой.    

– Это  дело щекотливое. Ну а если, например, он окажется настолько невежливым, что остановится  посреди дороги и наотрез откажется отвечать на мои вопросы?    

– Ну  тогда я тебе разрешаю действовать по твоему собственному усмотрению.    

– Значит,  ваше высочество, вы разрешаете мне действовать на свой страх и риск?    

– Вот  именно.    

– Так  я и сделаю, монсеньор.    

– Но  не проболтайся нашим юным друзьям.    

– Слово  дворянина.    

– Никого  не бери с собой в эту разведку.    

– Пойду  один, клянусь вам.    

– Ну  хорошо, договорились; мы возвратимся мимо Бастилии, я покажу тебе дверь… ты поедешь  ко мне… я дам тебе ключ… и нынче вечером…    

– Я  заменю вас, монсеньор, вот и весь сказ.    

Бюсси и  принц присоединились к охотникам. Господин де Монсоро мастерски руководил  охотой. Король был восхищен, с каким умением этот опытный ловчий выбрал места  для привалов и расположил подставы собак и лошадей. Лань, которую два часа  травили собаками на оцепленном участке леса протяжением четыре-пять лье, раз  двадцать появлялась перед глазами охотников и в конце концов вышла прямо под  копье короля.    

Господин  де Монсоро принял поздравления его величества и герцога Анжуйского.    

– Монсеньор, –  сказал он, – я счастлив заслужить вашу похвалу, потому что вам я обязан  своей должностью.    

– Но  вам известно, сударь, – сказал герцог, – для того, чтобы и впредь  заслуживать нашу благодарность, вам придется нынче вечером выехать в Фонтенбло;  король желает послезавтра начать там охоту, которая продлится несколько дней, и  у вас всего один день на то, чтобы познакомиться с лесом.    

– Я  это знаю, монсеньор, – ответил Монсоро, – у меня все готово к  отъезду, и я отправлюсь сегодня в ночь.    

– Ах,  вот оно и началось, господин де Монсоро! – воскликнул Бюсси. – Отныне  вам не знать покоя. Вы желали быть главным ловчим, ваше желание сбылось. Теперь  вам, как главному ловчему, полагается спать на полсотни ночей в году меньше,  чем всем остальным. Счастье еще, что вы не женаты, сударь.    

Бюсси  смеялся, произнося эти слова. Герцог скользнул по лицу главного ловчего пронизывающим  взглядом, затем, повернув голову в сторону короля, поздравил своего  венценосного брата с тем, что со вчерашнего дня состояние его здоровья,  по-видимому, значительно улучшилось.    

Что  касается графа Монсоро, то шутка Бюсси снова вызвала у него на щеках мертвенную  бледность, которая придавала его лицу столь зловещее выражение.    

 Глава XII    

О том, как Бюсси нашел  одновременно и портрет и оригинал    

     

Охота  закончилась к четырем часам дня, а уже в пять весь двор возвращался в Париж. Король,  словно угадав желание герцога Анжуйского, приказал ехать через Сент-Антуанское  предместье.    

Господин  де Монсоро, под предлогом предстоящего ему в тот же вечер отъезда, распрощался  с королем и принцами и со своими охотничьими командами уехал по дороге на  Фроманто.    

Проезжая  мимо Бастилии, король обратил внимание спутников на гордый и мрачный вид сей  крепостной твердыни. Это был деликатный способ напомнить придворным о том, что  их ожидает, если в один прекрасный день им вздумается перебежать во вражеский  стан.    

Намек  был понят, и придворные начали выказывать королю удвоенное подобострастие.    

Тем  временем герцог Анжуйский тихо объяснял Бюсси, который ехал с ним рядом, стремя  в стремя:    

– Смотри  внимательно, Бюсси, смотри хорошенько: видишь направо деревянный домик с  маленькой статуей богоматери под коньком крыши? Начни с него и отсчитай четыре  дома, его считай за первый.    

– Отсчитал, –  сказал Бюсси.    

– Нам  нужен пятый дом, – сказал герцог, – тот, что напротив улицы  Сен-Катрин.    

– Вижу,  монсеньор. Смотрите, смотрите, народ услышал звуки труб, возвещающих о прибытии  короля, и во всех окнах полно любопытных.    

– Кроме  тех, на которые я тебе показал, – сказал герцог, – эти окна  по-прежнему плотно закрыты.    

– Но  в одном из них занавески слегка раздвинулись, – сказал Бюсси, чувствуя,  как забилось его сердце.    

– И  все равно там ничего не разглядишь. О!.. Эта дама крепко стережется, или ее  крепко стерегут. Во всяком случае, вот дом, во дворце я тебе дам ключ от него.    

Бюсси  метнул жадный взгляд в узкую щелку между занавесками, но, как ни напрягал  зрение, ничего не смог различить.    

Вернувшись  в Анжуйский дворец, герцог незамедлительно вручил Бюсси ключ и еще раз посоветовал  быть поосторожнее. Бюсси обещал выполнить все, что от него требуется, и  поспешил к себе домой.    

– Ну  как дела? – спросил он у Реми.    

– Я  хотел бы обратиться к вам, сударь, с тем же вопросом.    

– Ты  ничего не нашел?    

– Домик  оказался столь же хорошо запрятанным днем, как и ночью. Я без толку проболтался  между пятью-шестью смежными домами.    

– Коли  так, – сказал Бюсси, – по-видимому, мне больше посчастливилось, чем  тебе, любезный Одуэн.    

– Как  это понять, монсеньор? Неужели вы тоже искали дом?    

– Нет,  я просто проехался по улице.    

– И  вы узнали дверь?    

– У  провидения, дружище, есть свои окольные пути и свои тайны.    

– А  вы уверены, что это тот самый дом?    

– Не  скажу, что уверен, но надеюсь.    

– А  когда же я узнаю, удалось ли вам найти то, что вы ищете?    

– Завтра  утром.    

– Ну  а до того времени я вам понадоблюсь?    

– Нет,  дорогой Реми.    

– Вы  не позволите мне сопровождать вас?    

– Это  исключено.    

– По  крайней мере будьте осторожны, монсеньор.    

– Ах! –  сказал Бюсси. – Ваш совет мне ни к чему. Я славлюсь своей осторожностью.    

Бюсси  плотно пообедал, как человек, который не знает, где и чем ему придется ужинать,  затем, когда пробило восемь, он выбрал самую лучшую из своих шпаг, вопреки  только что изданному королевскому указу засунул за пояс два пистолета и  приказал подать носилки, в которых его и доставили в конец улицы Сен-Поль.  Прибыв на место назначения, он узнал дом с богоматерью, отсчитал четыре дома,  удостоверился, что пятый – это тот самый, на который показал ему принц, и,  закутавшись в темный широкий плащ, притаился на углу улицы Сен-Катрин, решив  прождать два часа, а если по истечении этого срока никто не явится – поступить,  как бог на душу положит.    

Когда  Бюсси устроился в своей засаде, на колокольне церкви Святого Павла пробило  девять часов. Не прошло и десяти минут, как он заметил в темноте двух  всадников, выехавших из ворот Бастилии. Возле Турнельского дворца они  остановились. Один всадник спешился и бросил поводья другому, по всей вероятности  слуге, слуга повернул лошадей и пустился обратно по той же дороге. Подождав,  пока кони и всадник не скрылись в ночном мраке, его господин направился к дому,  порученному наблюдению Бюсси.    

Не дойдя  нескольких шагов до двери, незнакомец описал большой круг, словно желая исследовать  окрестности, затем, убедившись, что за ним не следят, подошел к дому и скрылся  в нем.    

Бюсси  услышал, как дверь со стуком захлопнулась.    

Он  выждал еще немного, опасаясь, как бы таинственный пришелец не вздумал  задержаться у окошечка и понаблюдать за улицей; когда прошло несколько минут,  Бюсси покинул свое убежище, перешел улицу, открыл ключом дверь и, уже наученный  опытом, запер ее без всякого шума.    

Затем он  заглянул в окошечко. Оно оказалось как раз на высоте его глаз, и это его  обрадовало: по всей вероятности, именно через него он смотрел на Келюса.    

Но Бюсси  проник в заветный дом не для того, чтобы торчать у входной двери. Он медленно  двинулся вперед, касаясь руками стен, и в конце прихожей, слева, нащупал ногой  первую ступеньку лестницы.    

Тут  Бюсси остановился по двум причинам: во-первых, он почувствовал, что от волнения  у него подкашиваются ноги, во-вторых, он услышал голос, который сказал:    

– Гертруда,  предупредите вашу госпожу, что я здесь и хочу к ней войти.    

Просьба  была высказана повелительным тоном, исключавшим возможность отказа. Минуту  спустя Бюсси услышал голос служанки. Она сказала:    

– Проходите  в гостиную, сударь; госпожа выйдет к вам.    

Затем  скрипнула затворяемая дверь.    

Бюсси  вспомнил, что Реми насчитал на лестнице двенадцать ступенек, в свою очередь пересчитал  их, все двенадцать, и оказался на лестничной площадке.    

Дальше  должен быть коридор и три двери. Бюсси затаил дыхание и, вытянув руки перед собой,  сделал несколько осторожных шагов. Рука его сразу же нащупала первую дверь, ту,  в которую вошел незнакомец; Бюсси продолжал свои поиски, нашел вторую дверь,  дрожа всем телом, повернул ключ, торчавший в замке, и толкнул дверь.    

В  комнате, где он очутился, было темно, только из боковой двери пробивалась  полоска света. Она освещала окно, занавешенное двумя гобеленами, при виде  которых сердце молодого человека радостно забилось.    

Бюсси  поднял голову и в том же луче света увидел на потолке уже знакомый ему плафон с  мифологическими героями. Он протянул руку и нащупал резную спинку кровати.    

Его  сомнения рассеялись: он стоял в той самой комнате, где очнулся ночью, когда его  так счастливо ранили, – счастливо потому, что ранение, по-видимому, и  побудило неизвестную даму оказать ему гостеприимство.    

Горячий  трепет пробежал по его жилам, как только он прикоснулся к этой постели и  вдохнул тот сладостный аромат, который исходит от ложа юной и прекрасной  женщины.    

Бюсси  спрятался за занавески балдахина и прислушался.    

В  соседней комнате раздавались нетерпеливые шаги неизвестного, время от времени он  останавливался и бормотал сквозь зубы:    

– И  куда она запропастилась… Ну, придет она наконец!    

После  одного из таких высказываний дверь в гостиную, по-видимому расположенная напротив  приоткрытой двери в спальню, отворилась. Ковер зашуршал под маленькой ножкой.  До слуха нашего героя донесся шелест юбок, затем раздался женский голос, в  котором слышались одновременно и страх и презрение. Голос спросил:    

– Я  здесь, сударь, чего вы еще от меня хотите?    

«Ого! –  подумал Бюсси, прячась за занавеску. – Если это любовник, то я от всей  души поздравляю мужа».    

– Сударыня, –  произнес незнакомец, которому оказали столь холодный прием, – имею честь  известить вас: завтра утром мне придется выехать в Фонтенбло, и потому я пришел  провести эту ночь с вами.    

– Вы  узнали что-нибудь о моем отце? – спросил тот же женский голос.    

– Сударыня,  послушайте меня…    

– Сударь,  вы помните, о чем мы договорились вчера, прежде чем я дала согласие стать вашей  женой? Первое мое условие – либо в Париж приезжает мой отец, либо я еду к нему.    

– Сударыня,  как только я вернусь из Фонтенбло, мы тут же отправимся к нему, даю вам слово,  ну а пока что…    

– О!  Сударь, не закрывайте дверь, это ни к чему, я не проведу даже  одной-единственной ночи под одной крышей с вами, пока не буду знать, где мой  отец и что с ним.    

И  женщина, произнесшая эти твердые слова, поднесла к губам маленький серебряный  свисток. Раздался резкий и долгий свист.    

Таким  способом вызывали прислугу в те времена, когда звонок еще не был изобретен.    

В то же  мгновение дверь, через которую проник Бюсси, распахнулась, в спальню вбежала  служанка молодой дамы, высокая и крепко сложенная анжуйка; очевидно, она ждала  этого сигнала и, заслышав его, со всех ног устремилась на помощь своей госпоже.    

Служанка  прошла в гостиную, оставив дверь за собой широко открытой.    

В  комнату, где скрывался Бюсси, хлынул поток света, и наш герой увидел в  простенке между окнами знакомый женский портрет.    

– Гертруда, –  сказала дама, – не ложитесь спать и будьте где-нибудь поблизости, чтобы вы  могли услышать мой голос.    

Служанка  ничего не ответила и удалилась тем же путем, которым пришла, оставив дверь в  гостиную распахнутой, а следовательно, и восхитительный портрет освещенным.    

У Бюсси  исчезла последняя тень сомнения. Портрет был тот самый.    

На  цыпочках он прокрался к стене и встал за распахнутой створкой двери,  намереваясь вести дальнейшее наблюдение через щель между дверью и дверной  рамой, но, как бесшумно он ни старался двигаться, паркет неожиданно скрипнул у  него под ногой.    

Этот  звук заставил женщину обернуться, и глазам Бюсси явилась дама с портрета,  сказочная фея его мечты.    

Мужчина,  хотя он и не слышал ничего, обернулся вслед за женщиной.    

Это был  граф де Монсоро.    

– Ага… –  беззвучно прошептал Бюсси, – белый иноходец… женщина поперек седла…  наверное, я услышу какую-нибудь жуткую историю.    

И он  вытер пот, внезапно выступивший на лбу.    

Как мы  уже сказали, Бюсси видел обоих, и мужчину и женщину. Незнакомка стояла бледная,  прямая, гордо вскинув голову, граф де Монсоро был также бледен, но бледностью  мертвенной, пугающей, он нетерпеливо притопывал ногой и кусал себе пальцы.    

– Сударыня, –  произнес он наконец, – не надейтесь, что вам удастся и впредь разыгрывать  передо мною роль гонимой, роль несчастной жертвы. Вы в Париже, вы в моем доме,  и, более того, отныне вы графиня де Монсоро, то есть моя законная супруга.    

– Если  я ваша супруга, то почему вы не хотите отвезти меня к отцу? Почему вы  продолжаете прятать меня от глаз всего света?    

– Вы  забываете герцога Анжуйского, сударыня.    

– Вы  меня заверили, что, как только я стану вашей женой, мне нечего будет опасаться  с его стороны.    

– Я  имел в виду…    

– Вы  мне дали слово.    

– Но,  сударыня, мне еще остается принять кое-какие меры предосторожности.    

– Прекрасно,  сударь, примите их, а потом приходите ко мне.    

– Диана, –  сказал граф, и было заметно, что в сердце его закипает гнев, – Диана, не  превращайте в игрушку священные узы супружества. Я вам это настоятельно  советую.    

– Сделайте  так, сударь, чтобы я не питала недоверия к супругу, и я буду образцово выполнять  супружеские обязанности.    

– Однако  мне кажется, что своим отношением к вам и тем, что я сделал для вас, я заслужил  полное ваше доверие.    

– Сударь,  думаю, что во всем этом деле вы руководствовались не только моими интересами  или, благодаря слепому случаю, извлекли из него пользу для себя.    

– О!  Это уж слишком! – воскликнул граф. – Здесь мой дом, вы моя жена, и,  зовите хоть самого дьявола на помощь, нынче ночью вы будете моей.    

Бюсси  положил руку на рукоятку шпаги и шагнул вперед, но Диана не дала ему времени выступить  на сцену.    

– Вот, –  сказала она, выхватывая кинжал из-за корсажа, – вот чем я вам отвечу.    

В  мгновение ока она вскочила в комнату, где укрывался Бюсси, захлопнула за собой  дверь и задвинула двойной засов. Граф Монсоро, изрыгая угрозы, заколотил в  дверь кулаками.    

– Если  вы посмеете выбить хотя бы одну доску из этой двери, – сказала  Диана, – вы найдете меня мертвой на пороге. Вы знаете меня, сударь, –  я сдержу свое слово.    

– И  будьте спокойны, сударыня, – прошептал Бюсси, заключая Диану в свои  объятия, – у вас найдется мститель.    

Диана  чуть было не закричала, но тут же сообразила, что самая страшная опасность  грозит ей со стороны мужа. Она продолжала сжимать в руке кинжал, но молчала,  вся дрожала, но не двигалась с места.    

Граф де  Монсоро несколько раз с силою ударил ногой в дверную филенку, но, очевидно  зная, что Диана в состоянии выполнить свою угрозу, вышел из гостиной, с  грохотом захлопнув за собой дверь. Шум его удаляющихся шагов донесся из  коридора и затих на лестнице.    

– Но  вы, сударь, – сказала тогда Диана, отступив на шаг назад и высвобождаясь  из рук Бюсси, – кто вы такой и как вы сюда попали?    

Бюсси  открыл дверь в гостиную и преклонил колени перед Дианой.    

– Сударыня, –  сказал он, – я тот человек, которому вы спасли жизнь. Как могли вы  подумать, что я проник к вам с дурными намерениями или злоумышляю против вашей  чести?    

В потоке  света, льющегося из гостиной, Диана увидела благородное лицо молодого человека  и узнала вчерашнего раненого.    

– Ах,  это вы, сударь! – воскликнула она, всплеснув руками. – Вы были здесь,  вы все слышали?    

– Увы,  да, сударыня.    

– Но  кто вы такой? Ваше имя, сударь.    

– Сударыня,  я Луи де Клермон, граф де Бюсси.    

– Бюсси,  вы тот самый храбрец Бюсси! – простодушно воскликнула Диана, не заботясь о  том, какой восторг пробудит это восклицание в сердце молодого человека. –  Ах, Гертруда, – продолжала она, обращаясь к служанке, которая, услышав,  что госпожа с кем-то разговаривает, испуганно вбежала в комнату, –  Гертруда, мне больше нечего бояться, с этой минуты я отдаю свою честь под  защиту самого благородного и самого беспорочного дворянина Франции.    

И протянула  Бюсси руку.    

– Встаньте,  сударь, – сказала она, – теперь, когда я знаю, кто вы, надо, чтобы и  вы узнали мою историю.    

 Глава XIII    

История Дианы де  Меридор    

     

Не помня  себя от счастья, Бюсси поднялся с колен и вслед за Дианой вошел в гостиную,  только что оставленную господином де Монсоро.    

Молодой  человек смотрел на Диану с восхищенным изумлением, он не смел и надеяться, что  разыскиваемая им женщина сможет выдержать сравнение с героиней его сна, но  действительность превзошла образ, принятый им за плод воображения.    

Диане  было лет восемнадцать-девятнадцать, то есть она находилась в том первом  расцвете молодости и красоты, который дарит цветам самые чистые краски, а  плодам – нежнейшую бархатистость. В значении взгляда Бюсси ошибиться было  невозможно. Диана чувствовала, что ею восхищаются, и не находила в себе сил  вывести Бюсси из восторженного оцепенения.    

Наконец  она поняла, что пора прервать это чересчур уж красноречивое молчание.    

– Сударь, –  сказала она, – вы ответили только на один из моих вопросов: я вас  спросила, кто вы такой, и вы мне сказали, но на второй мой вопрос – как вы  попали сюда, я все еще не получила ответа.    

– Сударыня, –  сказал Бюсси, – до меня донеслись только немногие слова из вашего  разговора с господином де Монсоро, и все же я понял, что причины, приведшие  меня сюда, связаны с той историей, которую вы мне обещали поведать. Разве вы  сами минуту назад не сказали, что я должен узнать историю вашей жизни?    

– О  да, граф, я вам все расскажу, – воскликнула Диана. – Одно ваше имя  внушает мне полное доверие. Я много слышала о вас, как о человеке мужественном  и верном, как о человеке чести, на которого можно во всем положиться.    

Бюсси  поклонился.    

– Из  того, что вы здесь услышали, – продолжала Диана, – вы могли понять,  что я дочь барона де Меридор, то есть единственная наследница одной из  благороднейших и древнейших фамилий Анжу.    

– Был  один барон де Меридор, – заметил Бюсси, – который в битве при Павии[35] мог избежать  пленения, но сам вручил свою шпагу испанцам, когда узнал, что король в плену, и  как единственной милости попросил дозволения сопровождать Франциска Первого в  Мадрид. Он разделил с королем все тяготы плена и покинул его лишь для того,  чтобы вернуться во Францию вести переговоры о выкупе.    

– Это  мой отец, сударь, и если вы когда-нибудь войдете в большую залу Меридорского замка,  вы увидите там портрет Франциска Первого кисти Леонардо да Винчи, памятный  подарок барону от короля в награду за верность.    

– Ах! –  вздохнул Бюсси. – В те времена принцы еще умели вознаграждать своих слуг.    

– Вернувшись  из Испании, отец женился. Первые его дети, двое сыновей, умерли. Их смерть была  жестоким ударом для барона де Меридор, потерявшего надежду возродиться в  наследнике. Вскоре затем скончался король, и горе барона превратилось в  отчаяние. Несколько лет спустя он покинул двор и затворился со своей супругой в  Меридорском замке, а через девять лет после смерти сыновей, словно чудом, у них  родилась я.    

Вся  любовь барона обратилась на дитя, ниспосланное ему в старости. Он испытывал ко  мне не просто отцовскую любовь: он боготворил меня. В трехлетнем возрасте я  потеряла мать. Для барона это было новым глубоким горем, но я, еще дитя, не  понимала, какая случилась беда. Я непрестанно улыбалась, и моя улыбка служила  отцу утешением.    

На  глазах у батюшки я росла и развивалась. Я была для него всем, но и он, мой  бедный отец, он так же заменял мне все на свете. Я вступила в свою шестнадцатую  весну, даже не подозревая, что есть какой-то другой мир, кроме моих овечек,  моих павлинов, лебедей и голубок, не думая, что моя привольная жизнь когда-нибудь  должна кончиться, и не желая, чтобы она кончалась.    

Меридорский  замок окружают дремучие леса, принадлежащие герцогу Анжуйскому; в них резвятся  на воле лани, дикие козы и олени, которых никто не тревожит, и поэтому они  стали ручными. Я знала почти всех этих животных; иные из них узнавали меня по  голосу и сбегались на мой зов, особенно свыклась со мной одна лань, моя  любимица, моя фаворитка – Дафна, бедняжка Дафна. Она ела из моих рук.    

Однажды  весной Дафна пропала на целый месяц, я уже считала ее погибшей и оплакивала,  как любимую подружку, но вдруг она появилась и привела с собой двух маленьких  оленят. Малыши сначала испугались меня, но, увидев, что их мать ласково лижет  мне руки, осмелели и в свою очередь начали ко мне ласкаться.    

К этому  времени распространился слух, что герцог Анжуйский направил в столицу провинций  своего наместника. Через несколько дней стало известно, что наместник герцога  прибыл и зовут его граф де Монсоро.    

Почему,  когда я впервые услышала это имя, у меня сжалось сердце? Я могу объяснить это  тревожное ощущение только предчувствием беды.    

Прошло  восемь дней. Во всей округе много толковали о сеньоре де Монсоро, и толковали  по-разному. Однажды утром лес огласили звуки охотничьего рога и собачий лай. Я  подбежала к решетке парка как раз вовремя, чтобы увидеть, как мимо нашего замка  молнией пронеслась Дафна, преследуемая стаей собак, два олененка бежали вместе  с матерью.    

Еще один  миг, и на вороном коне, который, казалось, летел на крыльях, мимо меня промчался  мужчина, похожий на страшный призрак. Это был господин де Монсоро.    

Я  закричала, я молила пощадить мою любимицу, но он настолько был увлечен погоней,  что либо не услышал моего голоса, либо не обратил на него внимания.    

Тогда,  не думая о том, как будет волноваться батюшка, если он обнаружит мое  отсутствие, я бросилась бежать вдогонку за охотой. Я надеялась повстречать  графа или кого-нибудь из его свиты и упросить их прекратить погоню, разрывавшую  мне сердце.    

Я  пробежала около полулье, не зная, куда бегу, потеряв из виду и лань, и собак, и  охотников. Вскоре уже и собачий лай перестал до меня доноситься. Я упала на  землю у подножия высокого дерева и залилась слезами. Прошло примерно четверть  часа, и мне показалось, что вдали снова послышался шум охоты. Я не ошиблась,  гон приближался ко мне, еще одно мгновение, и я уже не сомневалась, что  охотники должны проскакать где-то поблизости. Я тотчас же вскочила на ноги и  бросилась бежать в том направлении, откуда доносился шум.    

Действительно,  я увидела, как через прогалину пробежала бедная Дафна, она задыхалась, с ней  был только один ее детеныш, второй, очевидно, выбился из сил и был растерзан  собаками.    

Сама  Дафна выглядела измученной, расстояние между ней и гончими значительно сократилось,  она неслась судорожными скачками и, пробегая передо мной, жалобно закричала.    

И снова  мне не удалось обратить на себя внимание охотников. Господин де Монсоро мчался,  яростно трубя в рог, не видя ничего, кроме преследуемой им дичи. Он промелькнул  мимо меня еще стремительней, чем в первый раз.    

За ним  скакали трое или четверо доезжачих, криками и хриплым воем рогов они  подстрекали гончих. Этот вихрь криков, трубных звуков и собачьего лая пронесся  мимо меня, исчез в лесу и замер где-то вдали.    

Я пришла  в отчаяние, я проклинала себя за неповоротливость, мне казалось, что сумей я  подбежать ближе к той прогалине всего на каких-нибудь полсотни шагов, – и  граф де Монсоро заметил бы меня, услышал бы мои мольбы и, несомненно, пощадил  бы бедное животное.    

Эта  мысль меня несколько приободрила.    

Охотники  могли и в третий раз попасться мне на глаза. Я пошла по дороге под сенью вековых  деревьев. Путь был мне знаком, он вел к замку Боже, владению герцога  Анжуйского, находящемуся на расстоянии примерно трех лье от Меридора. Вскоре я  увидела этот замок и лишь тут поняла, что прошла пешком три лье и сейчас бреду  одна-одинешенька вдали от родного крова.    

Признаюсь,  что чувство смутного страха овладело мной, и только теперь я осознала все безрассудство  и даже неприличие своего поведения. Я пошла берегом пруда, надеясь встретить добряка  садовника, который, всякий раз когда отец привозил меня сюда, дарил мне  великолепные букеты цветов. Я хотела попросить его проводить меня домой. Вдруг  до меня снова донесся шум охоты. Я остановилась как вкопанная и прислушалась.  Гон приближался. Я забыла все на свете. Почти в то же мгновение на другом  берегу пруда из леса выскочила лань, буквально по пятам преследуемая собаками.  Дафна была одна, ее второй детеныш тоже погиб. Вид воды словно придал бедняжке  новые силы. Она втянула ноздрями водяную свежесть и бросилась в пруд, как будто  хотела доплыть до меня.    

Сначала  она плыла довольно быстро и, казалось, вновь обрела всю свою живость. Я смотрела  на нее со слезами на глазах, протягивала к ней руки и дышала почти так же  тяжело, как она. Но силы Дафны постепенно истощались, в то время как гончие,  возбужденные близостью добычи, удвоили свои усилия. Вскоре самые злые псы  настигли Дафну и стали рвать зубами ее бока, не давая несчастному животному  плыть к моему берегу. Тут на опушку леса вылетел господин де Монсоро, подскакал  к пруду и быстро спешился. Я простерла к нему руки и крикнула из последних сил:  «Пощадите!» Мне показалось, что он посмотрел в мою сторону. Я снова закричала,  еще громче, чем в первый раз. Он меня услышал, так как поднял голову, потом  бросился к лодке, поспешно отчалил от берега и начал быстро грести к бедняжке  Дафне, которая отбивалась, как могла, от окружившей ее своры. Я не сомневалась,  что господин де Монсоро, тронутый моими криками и жестами, спешит на выручку  Дафне, но, когда он оказался возле несчастной лани, я увидела, что он выхватил  большой охотничий нож. Стальное лезвие молнией блеснуло в лучах солнца, этот  блеск тут же погас, и я вскрикнула в ужасе: клинок до самой рукоятки вошел в  горло бедного животного. Фонтаном брызнула кровь, окрашивая воду в красный  цвет. Дафна испустила жалобный предсмертный крик, забила по воде передними  копытами, вскинулась на дыбы и замертво рухнула в пруд.    

Я  застонала почти так же жалобно, как Дафна, и без чувств упала на землю.    

Очнувшись,  я увидела, что лежу на постели в одной из комнат замка Боже и батюшка, за которым  послали, плачет у моего изголовья.    

Моя  болезнь объяснялась всего лишь перенапряжением сил, вызвавшим нервный припадок,  поэтому уже на следующий день я смогла вернуться в Меридор. Однако еще три или  четыре дня я не выходила из комнаты.    

На  четвертые сутки отец сказал мне, что все эти дни господин де Монсоро приезжал  справляться о моем здоровье. Он видел, как меня несли в бесчувственном  состоянии, и пришел в отчаяние, узнав, что был невольной причиной всего  происшедшего. Граф просил разрешить ему лично принести мне свои извинения и  утверждал, что не успокоится, пока не услышит слов прощения из моих уст.    

Я не  могла отказаться принять его и, несмотря на все отвращение, испытываемое мной к  этому человеку, согласилась с ним встретиться.    

На  другой день он явился с визитом. Я понимала нелепость своего положения, ведь  охота – любимое развлечение не только для мужчин, но и для многих дам. Мне  пришлось объяснить, почему я так глупо расчувствовалась, и в оправдание своего  обморока рассказать, как я любила Дафну.    

Граф  изобразил глубокое отчаяние, он раз по двадцать кряду заверял меня своей  честью, что, если бы мог угадать, какую любовь я питаю к его жертве, он почел  бы за величайшее счастье сохранить ей жизнь. Однако его красноречие меня не  убедило, и граф удалился, так и не изгладив из моей души неприятное  впечатление, которое он произвел.    

Уходя,  граф испросил у батюшки дозволения навестить нас еще раз. Граф родился в Испании,  воспитывался в Мадриде, и барона соблазнила возможность побеседовать о стране,  в которой и ему довелось провести немало времени. К тому же граф был человеком  благородного происхождения, наместником провинции; молва называла его любимцем  герцога Анжуйского, и у батюшки не было никаких поводов отказывать ему от дома.    

Увы! С  этого дня нарушилось если не счастливое, то по меньшей мере безмятежное течение  моей жизни. Вскоре я заметила, что произвела впечатление на графа. Сначала он  навещал нас каждую неделю, затем два раза в неделю и наконец стал появляться  ежедневно. Он выказывал моему батюшке все знаки внимания и сумел завоевать его  расположение. Я видела, что барону нравилось беседовать с ним как с человеком  незаурядным. Я не смела жаловаться; да и на что могла я жаловаться? Граф был со  мной учтив, как с хозяйкой дома, и почтителен, как с родной сестрой.    

Однажды  утром батюшка вошел в мою комнату с видом торжественнее обычного, и однако,  несмотря на всю его важность, было ясно, что он чем-то обрадован.    

– Дитя  мое, – сказал он, – ты не раз уверяла меня, что была бы счастлива не  разлучаться со мной всю жизнь.    

– Ах,  батюшка! – воскликнула я. – Ведь вы знаете – это самое заветное мое  желание.    

– Коли  так, моя Диана, – сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в  лоб, – исполнение этого желания зависит только от тебя.    

Я вдруг  угадала его мысли и так страшно побледнела, что отец замер, не успев  прикоснуться ко мне губами.    

– Диана,  дитя мое! – воскликнул он. – Милосердный боже! Да что с тобой?    

– Господин  де Монсоро, не правда ли? – пролепетала я.    

– А  почему бы и нет? – удивился отец.    

– О!  Ни за что, батюшка, если у вас есть хоть капля жалости к вашей дочери, ни за  что!    

– Диана,  любовь моя, – сказал он, – ты знаешь, что я не только жалею тебя, а  молюсь на тебя; попроси восемь дней на размышление, и если через восемь дней…    

– О  нет, нет! – вскричала я. – Не нужно мне ни восьми дней, ни двадцати  четырех часов, ни единой минуты. Нет, нет! О господи, нет!    

И я  разрыдалась.    

Батюшка  обожал меня, и ему еще ни разу не приходилось видеть мои слезы; он взял меня за  руки, в двух словах успокоил и поклялся честью дворянина, что никогда больше не  заговорит со мной об этом замужестве.    

Действительно,  прошел месяц, а я ни разу не видела господина де Монсоро и не слышала о нем ни  слова. Как-то утром мы с батюшкой получили приглашение на большой праздник,  устраиваемый господином де Монсоро в честь королевского брата, герцога  Анжуйского, собиравшегося посетить провинцию, имя которой он носил. Праздник  должен был состояться в ратуше города Анжера.    

К письму  было приложено особое приглашение от принца; герцог писал моему отцу, что он  помнит, как они в свое время встречались при дворе короля Генриха Второго, и с  удовольствием снова с ним повидается.    

Моим  первым побуждением было упросить отца не ехать на праздник; несомненно, я настояла  бы на своем, если бы приглашение исходило только от одного господина де  Монсоро, но второе письмо подписал принц, и отец боялся отказом оскорбить его  высочество.    

Итак, мы  отправились на бал. Господин де Монсоро встретил меня так, словно между нами  ничего не произошло. В его отношении ко мне не было ни напускного безразличия,  ни нарочитой любезности. Он вел себя со мной так же, как и со всеми остальными  дамами, и я была рада, что он ничем не выделял меня среди собравшегося  общества.    

Совсем  иначе вел себя герцог Анжуйский. Увидев меня, он уже не сводил с меня глаз. Я  чувствовала себя неловко под его тяжелым взглядом; и наконец, ни слова не  сказав отцу о своем состоянии, незаметно устроила так, что мы уехали с бала в  числе первых.    

Три дня  спустя господин де Монсоро появился в Меридоре. Увидев, что он едет по аллее к  замку, я скрылась в свои покои.    

Я  боялась, как бы отец не позвал меня к гостю, но он этого не сделал. Прошло не  более получаса, и господин де Монсоро покинул наш замок. Никто, даже батюшка ни  словом не обмолвился об его визите, однако мне показалось, что после появления  графа барон помрачнел.    

Прошло  еще несколько дней. Вернувшись с прогулки по окрестностям, я узнала, что господин  де Монсоро снова разговаривал с моим отцом… В мое отсутствие барон дважды или  трижды справлялся обо мне и несколько раз с беспокойством спрашивал, куда  именно я могла уйти. Он приказал немедленно известить его, когда я вернусь.    

И в  самом деле, как только я вошла в свою комнату, отец постучался в дверь.    

– Дитя  мое, – обратился он ко мне, – причина, которую тебе совершенно ни к  чему знать, вынуждает меня расстаться с тобой на некоторое время. Не спрашивай  меня ни о чем. Пойми одно – эта причина должна быть весьма уважительной, раз уж  я решаюсь провести неделю, две недели, может быть, месяц в разлуке с тобой.    

Я  вздрогнула, хотя и не могла угадать, какая опасность мне грозит. Но повторный  визит господина де Монсоро не сулил мне ничего хорошего.    

– И  куда я должна буду уехать, батюшка? – осведомилась я.    

– В  Людский замок, к моей сестре, там ты будешь укрыта от всех глаз. Мы позаботимся  о том, чтобы ты прибыла туда под покровом ночи.    

– А  вы не поедете со мной?