1 2 3 4 
Специальный Сотрудник Детективного Департамента Заразил Тебя Гонореей, И Родители Потребовали, Чтобы Ты Убрался Из Дома.
Ты Познакомился С Тремя Трансвеститами, Которые Решили Оплачивать Твои Операции По Изменению Пола. Превратиться В Девушку Ты Желаешь Меньше Всего На Свете.
Огонь сжирает мою вторую строчку.
Ты Повстречал Меня.
А Я Твоя Сестра. Шаннон Макфарленд.
Я пишу кровью правду, и спустя считанные мгновения ее поглощает пламя.
Ты Любил Меня, Потому Что, Даже Если Ты Меня И Не Узнал, Все Равно Чувствовал: Я Твоя Сестра. На Подсознательном Уровне Ты Понимал Это С Того Самого Мгновения, Когда Мы Только Встретились В Больнице.
Мы объездили весь Запад и повторно выросли и повзрослели вместе.
Я ненавидела тебя всю свою жизнь.
И Ты Не Умрешь Сейчас.
Я могла тебя спасти.
И ты сейчас не умрешь.
Огонь уничтожил всю мою писанину.
Перенесемся к Бренди, истекающей кровью.
Я макаю в эту кровь палец, чтобы писать ею.
Бренди слегка прищуривается и строчку за строчкой читает съедаемую огнем правдивую историю нашей семьи.
И Ты Не Умрешь Сейчас, написано почти на полу, прямо на уровне глаз Бренди.
— Дорогая! Шаннон, милая, — говорит она. — Я знала все, что ты пишешь. Благодаря мисс Эви. Это Эви
сообщила мне, что ты в больнице. Что с тобой произошло несчастье.
Я — неудавшаяся модель рук, думаю я. И тупица.
— А теперь, — произносит Бренди, — расскажи мне все по порядку.
Я пишу:
В Течение Последних Восьми Месяцев Я Пичкаю Эллиса Айленда Мужскими Гормонами. Бренди тихо смеется:
— Я тоже!
Это и в самом деле ужасно смешно.
— Ну же, — говорит Бренди, — быстрее расскажи мне все остальное. Пока я не умерла.
Я пишу:
После Взрыва Лака Для Волос Все Любили Только Тебя Одного. Я пишу:
А Ведь Это Не Я Выбросила Его В Мусорное Ведро. Бренди говорит:
— Я знаю. Это сделала я. Быть нормальным, ничем не отличающимся от остальных ребенком представлялось мне ужасно скучным. Я нуждалась в каком-то спасении. Я мечтала о чем-то, противоположном сказке.
До нас доносится голос Эллиса:
— Все, что бы ты ни сказал, на суде может быть использовано против тебя.
Я пишу на плинтусе: Я Сама Выстрелила Себе В Лицо. Места больше нет. Больше нет и крови. В общем-то и писать уже нечего. Бренди спрашивает:
— Ты сама выстрелила себе в лицо? Я киваю.
— Вот этого, — говорит Бренди, — вот этого я не знала.

Глава тридцать первая

Перенесемся в тот неповторимый момент, когда полуживая Бренди лежит на полу.
А я склоняюсь над ней. Мои руки перепачканы ее королевской кровью.
Бренди кричит:
— Эви!
В проеме парадной двери появляется обгоревшая голова Эви.
— Бренди, дорогуша, — говорит Эви. — Это самая злая из когда-либо сыгранных тобой шуток.
Эви подбегает ко мне и целует меня своими губами, накрашенными отвратительной увлажняющей помадой. Она восклицает:
— Шаннон, не знаю, как благодарить тебя за то, что внесла столько живости и новизны в мою чертовски скучную домашнюю жизнь.
— Мисс Эви, — говорит Бренди, — разыгрывай кого угодно, но несколько минут назад в меня выстрелила именно ты.
Перенесемся к правде. Я круглая дурочка.
Перенесемся к правде. Я выстрелила в себя. Я заставляла Эви думать, что это сделал Манус, а Мануса — что это сделала Эви. Возможно, именно по этой причине они и расстались.
Именно по этой причине Эви постоянно держала при себе заряженную винтовку, а Манус пришел в ее дом со здоровенным ножом, пришел, чтобы разобраться с ней.
Правда заключается в том, что наиболее тупой и наиболее опасной во всей этой истории являюсь я.
Правда в том, что в день своей огромной трагедии я уехала за пределы города. Окно у сиденья водителя в моей машине было наполовину открытым. Я вышла на улицу и выстрелила в него. По пути обратно в город на автостраде я свернула на узкую дорогу, ведущую к Гроуден-авеню. Ведущую к «Мемориальной больнице Ла-Палома».
Правда заключается в том, что я обожала быть красивой и не знала, как отделаться от своей страсти.
Я, конечно, могла остричься наголо, но волосы опять выросли бы. И потом, даже лысая, я все равно выглядела бы слишком хорошо. Не исключено, что в таком виде я привлекала бы к себе еще больше внимания.
Я могла попытаться растолстеть или удариться в беспробудное пьянство, чтобы уничтожить свою красоту, но мне хотелось не этого.
Я жаждала стать поистине уродливой и при этом сохранить нормальным общее состояние своего здоровья.
Морщины и старение казались мне настолько отдаленной перспективой, что о них я даже не задумывалась всерьез.
Я мечтала изобрести какой-нибудь способ мгновенного превращения в уродину, мне было необходимо отделаться от красоты окончательно и бесповоротно. В противном случае я постоянно подумывала бы о ее возвращении.
Вы ведь знаете, как люди смотрят, к примеру, на девушек-горбуний.
Им можно только позавидовать, думала я. Никто не тащит их каждый вечер из дома, не давая возможности заниматься учебой. На них не орут фотографы модных агентств, если что-то не так.
Я смотрела на людей с безобразными ожогами на лицах и с завистью думала, что им не приходится тратить кучу времени на рассматривание своего отражения в зеркале.
Я хотела, чтобы мое уродство было очевидным для каждого из окружающих меня людей. Я грезила о такой свободе, которой довольствуется, мчась по дороге на машине с открытыми окнами, хромая, бесформенная, дефектная с самого рождения девушка. Ведь ей все равно, как выглядит ее прическа, в порядке ли ее макияж.
Я чувствовала себя смертельно уставшей оттого, что только из-за своей внешности пребываю на низшей ступени развития жизни. Оттого, что не имею ничего настоящего, что дополняло бы мою красоту.
Я нуждалась во внимании и восхищении и ненавидела себя за это. Я ощущала, что живу в гетто внешнего блеска. В путах стереотипов.
В этом смысле, Шейн, мы с тобой — настоящие брат и сестра. Я, как и ты, совершила наибольшую глупость, какую только могла совершить. Я искала в ней спасение. Мне хотелось избавиться от убежденности, что я в состоянии управлять миром. Влиять на него.
Я была уверена, что мне поможет только хаос. Я должна была проверить себя, увидеть, смогу ли я заново встать на ноги, выживу ли.
Поэтому и уничтожила зону своего комфорта.
В тот день, свернув на узкую дорогу, я сбавила скорость. Я помню, о чем в те моменты думала, что испытывала. Я пребывала в приподнятом настроении, я была взволнована и чувствовала, что грядет что-то невообразимо интересное.
Я намеревалась коренным образом себя изменить. И начать свою жизнь заново. В этой новой жизни для меня открывалась масса возможностей. Я могла стать хирургом. Или художником. Никому не было бы дела до того, как я выгляжу. Люди смотрели бы на созданное мной, на то, что я делаю, а не на саму меня. И дарили бы мне любовь.
Моей последней мыслью было: наконец-то! Скоро я начну развиваться, расти, бороться и эволюционировать.
Меня охватило небывалое нетерпение. Я надела перчатки, достала из бардачка пистолет и, вытянув руку в окно с разбитым стеклом, положила палец на курок.
Пуля вошла в меня с расстояния, которое не составляло и двух футов. Я запросто могла лишить себя тогда жизни, но это не представлялось мне большой трагедией.
По сравнению с тем, как изменила себя я, пирсинг и татуировки кажутся безумно незначительными. Они — лишь дань моде. Нанося на кожу тату, люди становятся лишь более привлекательными. Мне требовалось противоположное.
В момент выстрела, в то мгновение, когда в меня вошла пуля, я почувствовала себя так, будто мне просто заехали в челюсть. Прошло, наверное, около минуты, прежде чем чернота перед моими глазами не рассеялась. Я увидела собственные кровь и слюну и рассыпавшиеся по пассажирскому сиденью зубы.
Мне пришлось выйти из машины, чтобы поднять пистолет — он выпал у меня из руки. Я пребывала в состоянии шока, это помогло.
Пистолет и перчатки, наверное, до сих пор лежат в водосточной канаве у больничной парковочной площадки, куда я их бросила. Если вам требуются доказательства, ищите их именно там.
Что было потом, вы знаете.
Морфий внутривенно, разрезание моего чудесного платья маленькими операционными ножницами, похожими на маникюрные, фотографии, сделанные полицией.
Птицы склевали мое лицо.
Никто даже не заподозрил того, что произошло на самом деле.
А на самом деле после случившегося меня охватила легкая паника. Я начала лгать всем, кто меня окружал.
Ложь — не лучший фундамент для строительства нового будущего.
Я сбежала, потому что соблазн восстановить челюсть с каждым днем все возрастал. Поддаться ему означало возврат к прошлому, к опостылевшей мне игре, игре в «красивую внешность».
Сейчас мое новое будущее все еще ждет меня.
А правда заключается в том, что выглядеть уродливой не настолько классно, как это может показаться. Но я чувствую, что в состоянии извлечь из своего уродства нечто более замечательное, чем думала.
Правда заключается в том, что я о многом сожалею.

Глава тридцать вторая

Перенесемся назад, в кабинет оказания неотложной помощи больницы Ла-Палома. Костюм Бренди разрезают маленькими операционными ножницами, похожими на маникюрные. Взглядам всех присутствующих представляется несчастный, холодный, отливающий синим пенис моего брата.
Полиция фотографирует его, а сестра Кэтрин визжит: — Быстрее делайте свои снимки! Человек все еще теряет кровь!
Перенесемся к хирургии. Перенесемся к тому моменту, когда операция позади.
Перенесемся ко мне, отводящей сестру Кэтрин в сторону. Бедная маленькая сестра Кэтрин, она обнимает меня за колени так крепко, что мне кажется, я сейчас согнусь и упаду на пол. Она смотрит на нас обоих. Я письменно прошу ее:
пожалуйста.
сделайте мне это одолжение, пожалуйста, если вам понастоящему хочется, чтобы я была счастливой.
Перенесемся к Эви, стоящей, подобно участнице ток-шоу, под теплым светом прожекторов в магазине «У Брумбаха» в центре города и рассказывающей матери и Манусу и своему новоиспеченному мужу о том, как она познакомилась с Бренди. Это произошло за несколько лет до того, как с ней познакомились мы, на сеансе моральной поддержки группы людей, изменивших пол. А еще она болтает о том, что время от времени каждый из нас нуждается в огромном несчастье.
Перенесемся на несколько дней вперед, в тот момент, когда у Мануса появился бюст.
Перенесемся ко мне.
Я сижу на коленях перед больничной койкой своего брата. Кожа Шейна, она настолько бледная, что трудно сразу определить, где заканчивается бело-голубая больничная рубашка, где начинается Шейн.
Это мой брат, худой и истощенный с тонкими руками и голубиной грудью Шейна. С прямыми темно-рыжими волосами, закрывающими лоб. Человек, с которым мы вместе росли. Шейн, которого я почти не помню. Тот Шейн, каким он был до взрыва баллончика с лаком для волос. Не знаю, почему я об этом забыла, но Шейн всегда выглядел ужасно несчастным.
Перенесемся к нашим предкам, которые вечером просматривают любительские семейные пленки, проецируя изображение на белую стену дома. Прошло двадцать лет. Но окно нашего коттеджа в фильме идеально совпадает с настоящим окном. А зеленая трава внизу — с живой травой. Духи меня и Шейна, еще совсем маленьких, носятся туда и сюда и довольно смеются.
Перенесемся к сестрам Рей, толпящимся у больничной койки. Поверх их париков натянуты сеточки для волос. На лицах хирургические маски. На всех трех мешковатые щетинистые костюмы зеленого цвета. На лацкане у каждой красуются драгоценные броши виндзорской герцогини. Бриллиантово-топазовые леопарды. Колибри с изумрудными туловищами.
Я, мне хочется одного — чтобы Шейн был счастлив. Я устала быть собой — собой, пропитанной ненавистью.
Покажи мне избавление.
Я устала от этого мира, где наиболее важна внешняя сторона чего бы то ни было. От свиней, которые только выглядят жирными. От семей, кажущихся счастливыми и благополучными.
Покажи мне освобождение.
Я устала от того, что только на первый взгляд видится щедростью. Или любовью.
Вспышка.
Я больше не желаю быть собой. Я хочу узнать, что такое истинное счастье. А еще хочу, чтобы ко мне вернулась Бренди Александр.
Я зашла в свой первый в жизни настоящий тупик. Мне некуда идти. Некуда идти такой, какая я сейчас. Я стою на пороге своего нового начала.
Шейн спит, а сестры Рей топчутся у его кровати, раскладывая на подушке подарочки. Они скучают по Шейну с его ароматом «Лер дю Там» и смотрят на него как на бостонский папоротник.
У его головы лежат новые серьги. И новый шарф Гермеса.
Косметика разложена ровными рядами на хирургическом подносе, подвешенном над кроватью.
Софонда говорит:
— Увлажняющий крем!
Она вытягивает вперед руку ладонью кверху.
— Увлажняющий крем, — повторяет Китти Литтер, кладя тюбик в ладонь Софонды.
Софонда вытягивает другую руку.
— Маскирующий карандаш!
Вивьен кладет ей в ладонь маскирующий карандаш и говорит:
— Маскирующий карандаш.
Шейн, я знаю, ты меня не услышишь, ну и что. Я все равно не могу разговаривать.
Мягкими осторожными движениями Софонда маскирует темные круги под глазами моего брата. Вивьен прикалывает булавку с бриллиантами к отвороту его больничной рубашки.
Твою жизнь спасла мисс Рона, Шейн. Книга в твоем внутреннем кармане, это она настолько снизила скорость пули, что той удалось всего лишь повредить твою искусственную грудь.
Ее пришлось удалить, Шейн. Теперь ты можешь сделать себе новую, любого размера.
Так сказали сестры Рей.
— Крем под пудру! — требует Софонда.
И намазывает лицо Шейна поданным ей кремом.
— Карандаш для бровей! — восклицает Софонда несколько мгновений спустя.
На ее лбу проступают капельки пота. Китти протягивает карандаш, объявляя:
— Карандаш для бровей!
— Промокните меня, — просит Софонда. Вивьен промокает ее лоб спонжем. Софонда произносит:
— Подводку для глаз!
Я должна идти, Шейн. А ты все еще спишь. Но прежде мне хочется кое-что тебе дать. Мне хочется дать тебе жизнь.
Это мой третий шанс. И я не желаю его упускать. Я могла открыть окно своей спальни. Я могла сказать Эви, чтобы не стреляла в тебя.
Правда заключается в том, что я не сделала ни того, ни другого. Поэтому и отдаю тебе свою жизнь. Мне она больше не нужна.
Я приподнимаю руку Шейна, украшенную перстнями и кольцами, и кладу под нее свою сумку. Переделать мужские руки в женские — это, пожалуй, единственная задача, с которой не в состоянии справиться пластические хирурги. Поэтому по рукам всегда можно угадать, кем являются подобные Бренди Александр девушки. Ведь руки не спрячешь.
В сумке все документы, удостоверяющие мою личность: свидетельство о рождении, водительские права и все остальное. С настоящего момента можешь быть Шаннон Макфарленд, Шейн. Если хочешь, продолжай работать за меня в модельном бизнесе. Или учиться в колледже. Все, что имела я, теперь твое. Надеюсь, тебе этого будет достаточно. В любом случае ничего другого у меня нет.
— Основной цвет! — говорит Софонда, и Вивьен подает ей самый светлый оттенок баклажанных теней для век.
— Следующий! — восклицает Софонда, и Китти протягивает другую коробочку.
— Контурный тон! — требует Софонда, и Китти дает ей самые темные тени.
Шейн, ты вернешься вместо меня к работе модели. Попроси Софонду, чтобы заключила для тебя контракт на самую что ни на есть приличную сумму.
Теперь ведь, черт возьми, ты Шаннон Макфарленд. Ты должен добиться невероятного успеха. Через год я
хочу видеть тебя на экране телевизора. Попивающей диетическую колу и танцующей медленный сексуальный танец.
Будь знаменитой. Будь колоссальным социальным экспериментом — добейся того, чего не желаешь. Найди ценное в бесполезном. Рассмотри добро в том, что весь мир называет злом. Я отдаю тебе свою жизнь, потому что хочу, чтобы о тебе узнали все. И надеюсь, что скоро люди раскроют объятия тому, что ненавидели.
Отыщи место, которого страшишься больше всего на свете, и поселись в нем.
— Щипчики для завивки ресниц! — говорит Софонда.
И завивает ресницы спящего Шейна.
— Тушь! — просит она.
И красит глаза моего брата тушью.
— Какая прелесть! — восклицает Китти.
— Я еще не закончила, — произносит Софонда.
Шейн, я отдаю тебе свою жизнь, свои водительские права, свои старые табели успеваемости, потому что ты выглядишь точно так, как когда-то выглядела я, даже делается страшно. А еще потому, что я устала ненавидеть, безумно нравиться самой себе и жить рассказами, которые никогда не были правдой. Я устала быть мной, в первую очередь мной.
Зеркало, зеркало на стене.
И, пожалуйста, не разыскивай меня. Будь новым центром внимания. Добивайся успеха, наслаждайся красотой и любовью, пусть жизнь подарит тебе все то, о чем мечтала я. Для меня эти мечты — пройденный этап. Сейчас я хочу единственного — остаться невидимой.
Возможно, продолжая носить вуали, я стану танцовщицей живота. Или монашкой и устроюсь работать в колонию для прокаженных. Там все неполноценные. Или научусь быть вратарем хоккейной команды — они постоянно в защитной маске. А может, буду разгуливать по огромному парку развлечений в костюме какого-нибудь мультперсонажа. Для этой работы женщин нанимают гораздо более охотно — родители не любят, когда их малышей обнимают грубые здоровяки. Наверное, это даже интересно — стать огромной мультяшной мышкой. Или собакой. Или утенком.
Пока я еще не решила, чем конкретно буду заниматься, но знаю, что скоро решу. Пути избежать того, что предначертано тебе судьбой, не существует. Все произойдет именно так, как должно произойти. С каждым днем, с каждой ночью будущее неумолимо надвигается на нас, превращаясь в настоящее.
Я глажу бледную руку Шейна.
Я отдаю тебе свою жизнь, Шейн, из желания доказать самой себе, что я способна, по-настоящему способна кого-то любить. Что даже когда мне не платят за это, я могу проявлять любовь и щедрость и чувствовать себя при этом счастливой.
Пусть мне придется продолжать есть детские смеси и не разговаривать и быть бездомной и невидимой, зато теперь я знаю, что кого-то люблю. Истинной, беззаветной, вечной, не требующей ничего взамен любовью.
Я наклоняюсь, словно желая поцеловать лицо своего брата.
Я оставляю сумку и все, что говорит о том, кто я такая, под рукой Шейна. А вместе с этим и историю красоты, какой когда-то была наделена. Красоты, из-за которой, заходя в жаркий день в прохладу ресторанов в полупрозрачном платье, я привлекала к себе внимание всех присутствовавших. Красоты, из-за которой миллионы репортеров мечтали меня сфотографировать. Я оставляю вместе с ней и идею о том, что она стоит всего того, что я ради нее делала.
Что мне нужно, так это новая история.
Настолько же новая, как та, какую придумали для Шейна сестры Рей.
Как та, какую изобрела для меня Бренди Александр.
Она все еще продолжается, эта история.
Но я хочу создать что-то свое.
Пусть мой брат станет Шаннон Макфарленд.
Я больше не нуждаюсь во всеобщем внимании. Больше не нуждаюсь.
— Контурный карандаш для губ! — говорит Софонда.
— Блеск! — просит она. И замечает:
— Помада немного размазалась.
Вивьен склоняется над Шейном и аккуратно стирает салфеткой с его подбородка графитовый росчерк.
Сестра Кэтрин приносит мне то, что я попросила. Глянцевые фотографии восемь на десять, на которых я с закрытым белой простыней телом.
Фотографии как фотографии, ни плохие, ни хорошие, ни красивые, ни уродливые. На них я такая, как есть. Истинная я. Без прикрас.
Я снимаю вуали — муслин и кружево и кладу их к ногам Шейна.
Сейчас они мне не нужны. И не понадобятся — ни в ближайшем будущем, ни в отдаленном.
Никогда.
*** 
Софонда заканчивает процедуру нанесения макияжа, пудря лицо Шейна. И моего брата, худого, бледного и несчастного, больше нет.
Сестры Рей медленно снимают с лиц хирургические маски.
— Бренди Александр, — говорит Китти, — настоящая королева.
— Супердевочка, — произносит Вивьен.
— Навсегда! — восклицает Софонда. — А этого достаточно.
*** 
Беззаветно и безоглядно, безнадежно и бесповоротно я люблю Бренди Александр. А этого достаточно.