1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
– Что же ты, разгильдяй такой!
    
– Так, ваше благородие, до ветру все одно портупею снимать надоть.
    
– Там и портки скидать приходится, так ты и пойдешь до ветру голозадым, дурья ты голова? – под хохот солдат сказал поручик. – Аида все в казарму! – приказал он.
    
Солдаты с веселыми шутками побежали в казарму.
    
– Чиж на тебя в претензии будет, – предостерег Звонарев.
    
– А мне наплевать на него.
    
– Это же подрывает его авторитет у солдат.
    
– Да у него давно никакого авторитета нет. Сам его подорвал своей трусостью и глупыми взысканиями. Солдат, брат, нас всех насквозь видит лучше, чем мы друг Друга.
    
В канцелярии Борейко потребовал у Пахомова книжку артельщика, где записывались все расходы по артельному хозяйству.
    
– Ну, Пафнутьич, – обратился он к старшему писарю, просмотрев тетрадь, – говори прямо: сколько украли?
    
– Что вы, ваше благородие, мы этим не занимаемся, – с возмущением ответил Пахомов.
    
– Посмотрим.
    
Звонарев стал читать статьи расхода по книжке, а Борейко просматривал соответствующие счета.
    
Когда чтение было окончено, поручик аккуратно стал выдирать из пачки сшитых документов отдельные счета.
    
– Ваше благородие, что вы делаете? – испугался писарь.
    
– Подложные счета выбираю, – буркнул Борейко. – Пиши, Сережа, при проверке обнаружено наличие фальшивых счетов на… сейчас на счетах прикину – рублей семьдесят шесть, копеек двадцать.
    
– Да какие же они фальшивые? – взмолился Пахомов.
    
– Это что? Куплено лаврового листа и перцу на десять рублей, и подпись какая-то китайская – не то ВыньХу-чи, не то Сыхь Чи-ли. На эти деньги лаврового листа купишь на целый год, а тут через пять дней еще на рубль того же листа. Что же, по-твоему, рота только одним лавровым листом питается? А это – «чумизы на двенадцать рублей», за эти деньги три воза можно купить, а тут всего три пуда показано. За такие штучки под суд пойдешь, Пахомов, – пригрозил Борейко.
    
– Ваше благородие, я человек маленький, – бормотал писарь, – как штабс-капитан приказали, так я и делал.
    
– Сколько же штабс-капитан за это заплатил тебе с артельщиком?
    
– Скупы они, ваше благородие, только По трешке дали.
    
– Эх, за трешку в тюрьму сядешь, Пафнутьич. Умнее я тебя считал, ан, выходит, ты и вовсе глуп.
    
– Мы люди подневольные, как прикажут, так и делаем.
    
– Делать-то надо с умом, да понимать, что можно, а что нельзя. Давай другие книжки. Здесь сколько фальшивых счетов?
    
Перепуганный писарь уже сам начал показывать поддельные счета. Через час работа была закончена.
    
– Итак, всего поддельных счетов нашли мы на триста с чем-то рублей. Пиши, Пафнутьич, акт да жди суда.
    
– Как перед богом – не виноват Все штабс-капитан да фельдфебель приказывали – пиши да пиши, – изворачивался писарь.
    
Жуковский пришел в ужас, когда Борейко с Звонаревым поднесли ему свой акт.
    
– Борис Дмитриевич, да что вы наделали? Зачем было такой акт писать? Доложили бы на словах. Теперь по всей артиллерии пойдут разговоры, что у нас в роте воруют. Стыда не оберешься, да и от генерала будут неприятности.
    
– Зато мы от воров избавимся. Надо Чижа отстранить от артельного хозяйства и выбрать нового артельщика.
    
– А деньги как же?
    
– Чиж заплатит.
    
– А если нет?
    
– Заплатит, из жалованья удержат. Сообщите только в Управление.
    
– Я этого-то и не хочу, – возразил Жуковский. – Надо все же еще Чижа самого спросить, пусть он объяснения представит.
    
– Позвать сейчас же сюда штабс-капитана Чижа! – крикнул Борейко.
    
Когда Чиж явился, ему дали прочесть акт комиссии. Он покраснел от волнения и, заикаясь, возмущенно проговорил:
    
– Ведь этакий мерзавец Пахомов: обвел меня вокруг пальца, под носом сумел украсть. Его надо немедленно под суд отдать за подлоги и воровство.
    
– Пахомов мне и прапорщику прямо заявил, что подлог сделал по вашему приказанию и что вы ему с артельщиком за это платили, – раздельно проговорил Борейко, смотря на Чижа.
    
– Вы забываетесь, поручик, это оскорбление для меня; выходит, что я деньги себе присвоил?
    
– Выходит, что украли. Николай Васильевич, прикажите позвать сюда Пахомова и артельщика, – попросил Борейко.
    
– Что же, вы очную ставку собираетесь мне устраивать с нижними чинами? – завизжал Чиж, мечась по комнате. – Это подрыв дисциплины, потрясение основ русской армии Я ухожу. Больше разговаривать поэтому вопросу не желаю. – И Чиж направился было из комнаты.
    
– Стоп! – преградил ему дорогу Борейко. – А недостающие денежки Николай Васильевич за вас платить будет?
    
– Я-то тут при чем? Воровали Пахомов с артельщиком, а я за них отвечай, – протестовал штабс-капитан.
    
– Вы, Александр Александрович, ответственны по закону за целость артельных сумм, а не писарь и не артельщик, – проговорил Жуковский.
    
– И вы тоже, как командир роты. Если уж на то пошло, будем платить пополам, – не сдавался Чиж.
    
– Вот так фрукт, – произнес Борейко, все еще загораживая двери. – Сам украл, а других платить заставляет.
    
Чиж ринулся было с кулаками к поручику.
    
– Ша, киндер! – угрожающе проворчал – Борейко, заметив движение Чижа.
    
Штабс-капитан струсил и отошел.
    
– Так как же насчет денег? – настаивал Жуковский.
    
– Я все заплачу, только велите этому хаму пропустить меня в дверь, – бесновался Чиж.
    
– Расписочку напишите, господин штабс-капитан, – насмешливо-вежливо проговорил Борейко.
    
Чиж быстро набросал требуемую расписку и протянул ее Жуковскому.
    
Борейко отошел от двери, в которую тотчас пулей вылетел Чиж.
    
– Заварили вы кашу, Борис Дмитриевич, – укоризненно покачал головой Жуковский.
    
– Ничего, расхлебаем и живы будем, – улыбнулся поручик. – Полезно иногда зарвавшегося жулика одернуть.
    
– Что же мне теперь делать? – в раздумье проговорил Жуковский.
    
– Получить с Чижа деньги да переменить артельщика с кашеваром, только всего и дел.
    
– Под суд их отдавать надо.
    
– Не стоит. Чиж все на них свалит, а сам из воды сух выйдет. Набил я им морду – и хватит. Не люблю я эти суды и пересуды. Волокита одна.
    
– Пожалуй, это и будет самое простое, – согласился капитан. – Только ведь Назаренко может на вас рапорт подать. Тогда опять история начнется.
    
– Не подаст, побоится. Ведь и у него рыло в пуху оказалось при проверке артельных сумм.
   
   
    
     
Глава пятая
    
    
Звонарев получил предписание явиться в Управление артиллерии и приступить к работам по переделке лафетов десятидюймовых пушек для стрельбы бездымным порохом. Он не предполагал долго отсутствовать, но все же не без грусти расставался с батареей, с которой уже успел сжиться.
    
Прибыв в Управление, он явился к Гобято, который встретил его со своей обычной приветливостью.
    
– Остановитесь у меня. Сейчас я прикажу отнести ко мне ваши вещи, а затем пойдемте знакомиться с мастерскими: – они неподалеку, – предложил Гобято.
    
Мастерские оказались небольшим ремонтным заводом, расположенным у самой подошвы Золотой горы, что делало их невидимыми со стороны моря. Отдельные цеха были разбросаны на довольно большой площади.
    
Всего в мастерских было занято до трехсот солдат и вольнонаемных.
    
Они обошли механический цех и за ним увидели лежавшие в разобранном виде на земле пять лафетов для десятидюймовых пушек.
    
– Вы расклепаете станины, добавите к каждой по три стальных листа, затем снова их склепаете, перенесете межстанинные связи, как мы с вами рассчитали, и замените подъемные дуги на большие, чтобы можно было выше подымать дуло орудия. Вот и вся работа. Думаю, что вы в неделю с ней справитесь, в помощь вам я дам начальника кузнечного цеха, классного обер-фейерверкера Жмурина. Кстати, вот и он сам, познакомьтесь.
    
Жмурин оказался блондином, небольшого роста, лет двадцати пяти, в пенсне на широкой ленте.
    
– К работе приступите завтра же с утра. Сейчас же двинемся обратно в Управление, нас там ждет Белый.
    
Генерал подробно расспросил о состоянии работ, порученных Звонареву, и просил ускорить их.
    
– По расчетам Николая Андреевича, дальнобойность десятидюймовых пушек увеличится с девяти с половиной верст до тринадцати с половиною, то есть весьма значительно: это даст возможность подпустить японцев и неожиданно их обстрелять.
    
– Боюсь, ваше превосходительство, что с увеличением дистанции так же сильно возрастет рассеивание снарядов и меткость орудий снизится, – заметил Гобято.
    
– Хоть напугаем японцев, и то ладно. Одним словом, не теряя времени, торопитесь с переделкой лафетов.
    
После беседы генерал, как всегда, пригласил офицеров к себе на обед.
    
При появлении Звонарева Варя бросила свое рукоделие и пошла ему навстречу.
    
– Как Шурка Назаренко будет учиться на сестринских курсах? – спросила она.
    
– Она бы и рада, да едва ли ей родители разрешат.
    
– Я упросила папу, он от своего имени всем женам и дочерям напишет приглашения поступить на курсы. Я пошлю обязательно ее отцу и думаю, что тогда он перестанет упираться.
    
После обеда Варя позвала Звонарева посмотреть ее хозяйство.
    
– Я у себя на хуторе научилась хозяйничать; не люблю город и предпочитаю жить в деревне. И в институт я не хотела идти, да папа с мамой заставили. Кончу акушерские курсы и уеду на всю жизнь к себе на хутор-кур да телят разводить, – улыбаясь, говорила Варя.
    
После богатого птичника был показан коровник с тремя коровами и несколькими телятами.
    
– Это моя Кубань, – показала девушка свою верховую лошадь. – Вы умеете ездить верхом?
    
– Немного.
    
– Вот и отлично. Будем ездить вместе, а то папин Дон застаивается и жиреет от безделья. Завтра же поедем в Шушиин – это китайская деревня верстах в десяти отсюда.
    
Осмотрев хозяйство, они направились в сад.
    
Здесь к Варе подбежал маленький китайчонок, лет трех-четырех. Он радостно бросился к ней, обнял ее и, лукаво щуря свои черные раскосые глазенки, полез в карман к девушке. Разыскав там леденец, он с наслаждением сунул его в рот.
    
– Это мой крестник, Ваня. Прошу любить и жаловать. Прелестный мальчуган. – И Варя крепко поцеловала смугло-розовые щечки ребенка.
    
– Вам замуж пора. Варя, – улыбнулся Звонарев.
    
Девушка вспыхнула.
    
– Не говорите глупостей. Я никогда не выйду замуж.
    
– Свежо предание, да верится с трудом, – усмехнулся Звонарев.
    
К ним подошла молодая китаянка и, улыбаясь, поздоровалась с Варей.
    
– Это мать Вани, – пояснила Варя, обращаясь к Звонареву, потом, лукаво поглядывая на мальчика, спросила, как Ваня себя ведет. Слушает ли маму?
    
– Холосо, холосо, малышка! – ответила китаянка, беря сына на руки.
    
Когда Звонарев с Варей выходили из сада, им встретился средних лет китаец. У него было отрублено левое ухо, а лицо обезображено шрамом. Он приветствовал Варю полным собственного достоинства поклоном.
    
– Это наш Вен Фань-вей, прекрасный садовник. Видите, как его изуродовали японские солдаты? Вен Фань-вей был в Порт-Артуре, когда в тысяча восемьсот девяносто пятом году японцы взяли Порт-Артур штурмом и учинили резню. Из всего пятнадцатитысячного населения и гарнизона Артура случайно уцелело тридцать шесть человек. Японские солдаты по приказу офицеров связывали китайцев веревками, чтобы не разбежались, а затем расстреливали их. У Вена тогда убили отца, мать, жену и двух маленьких детей, а сам выжил чудом, – сообщила Варя грустную историю садовника.
    
– Я об этом слыхал, но не верил, чтобы в наш век культурные люди могли б совершать подобные зверства.
    
– Варя говори правда, – довольно чисто по-русски произнес китаец, и у него на глаза навернулись слезы.
    
В его памяти возникли полные ужаса дни взятия японцами китайской крепости Порт-Артур. Тогда он увидел и на всю жизнь запомнил молодого капитана Танаку, его бешеные глаза, звериный оскал зубов и плетку, зажатую посиневшими от напряжения пальцами. В последнюю минуту перед расстрелом Вен смотрел на эту плетку, на вскинутую руку Танаки. Капитан махнул рукой – ударил залп. Вен первым упал на землю, хотя был легко ранен, в шею. Второй залп, третий… Окровавленные тела товарищей прикрыли Вена. В голове билась одна мысль: «Жить… жить…» И когда солдат, проверяя, все ли расстрелянные мертвы, штыком полоснул Вену ухо, он не вздрогнул, не вскрикнул, не выдал себя. А потом Вен долго лежал и ждал, когда наступит ночь. С темнотой ему удалось скрыться. Вен остался жить, но с этой ночи ненависть к убийцам навсегда поселилась а сердце китайца.
    
Когда пришли русские, Вену удалось устроиться садовником у Белых. Он был им благодарен за хорошее отношение. Но и русских он считал поработителями своей страны: он слышал об их карательных экспедициях на севере Маньчжурии. Поэтому, улыбаясь Варе, Вен Фаньвей настороженно смотрел на Звонарева. Звонарев перехватил этот взгляд. Выйдя с Варей в сад, он сказал:
    
– Вам надо быть с ним настороже.
    
– Вен вас не знает и судит о вас по другим офицерам, – пояснила Варя, – папа и мама полностью доверяют ему. Когда Вен узнает вас поближе, то перестанет глядеть так хмуро.
    
Распрощавшись у крыльца с Варей, Звонарев направился в Управление крепостной артиллерии.
    
Там уже никого, кроме нескольких писарей, не было. Заметив его, старый знакомый, писарь Севастьянов, подошел и справился, не надо ли ему чего-нибудь.
    
– Я искал Гобято, да не знаю, куда он скрылся, – пояснял прапорщик.
    
– Их не скоро поймаешь, они всегда где-нибудь хлопочут, очень уж непоседливы.
    
Звонарев спросил, как пройти на квартиру к Гобято, куда отнесли его вещи. Писарь вызвался проводить.
    
– Сами они человек хороший, заботливый, – повествовал Севастьянов, – только мало в мастерских бывают. Там вместо них орудует их помощник, чиновник Козлов – мрачный такой, с черной бородой. Зато он-то уж лютует за двоих. Как капитана нет, так и начинается мордобой, да под ранцем по двадцать часов подряд солдаты у него стоят.
    
– Что же смотрит Гобято?
    
– Чудные они – просто не замечают ничего вокруг. Все своими мыслями заняты. Вот и ваша квартира, – показал писарь.
    
В квартире Гобято Звонарев нашел свои вещи уже разложенными в комнате. Денщик Гобято, бойкий владимирец, тотчас все ему показал в квартире и предложил пообедать, но прапорщик отказался.
    
– Скоро капитан домой придет? – спросил он.
    
– Не позднее десяти часов всегда дома бывают, в одиннадцать ложатся спать, в половине восьмого встают, а в восемь часов уже уходят на службу – очень они аккуратные.
    
Осматривая квартиру, Звонарев обратил внимание на библиотеку. Два больших шкафа были полны книг. Большей частью это были специальные работы по артиллерии и военному делу, много было книг по технике, а прочая литература была представлена Жюлем Верном и Конан Дойлом; журналов не было.
    
За время пребывания на Электрическом Утесе Звонарев не видел никаких газет, кроме двух-трех номеров «Инвалида»[63] и артурского журнала; раз ему случайно попал номер порт-артурской газеты «Новый край», которую офицеры почти не читали и называли «портартурской сплетницей».
    
Приход Гобято отвлек Звонарева от библиотеки.
    
– Устроились? Прекрасно. Завтра с утра приступите к работе. Как вам Варя Белая понравилась? Славная девушка, не похожа на генеральскую дочь. Женились бы на ней, если еще не женаты. И отец с положением, да она и не бесприданница.
    
– Почему бы вам самому не попробовать?
    
– Женат, батенька, и двое детей. Моя жена после первой бомбардировки уехала: не захотела детьми рисковать.
    
Поговорив еще с полчаса о всяких пустяках, они разошлись по своим комнатам. Звонарев с наслаждением разделся и, не опасаясь ночной тревоги, как это было на Утесе, крепко заснул.
    
Выделенная для работы с Звонаревым бригада мастеровых-солдат была уже на месте, когда прапорщик утром пришел в мастерскую. Жмурин устанавливал солдатам урок на день – срубить каждому по двадцать заклепок. Звонарева он встретил холодно, разобиженный его назначением руководителем работ, и стал ему давать указания, как и что делать.
    
– Благодарю вас, я тут уж сам разберусь, – прервал его Звонарев, и классный обер-фейерверкер ушел.
    
Звонарев собрал солдат, посадил их около себя на лафеты и начал объяснять, в чем состоит работа и зачем она нужна, рассказал о том значении, которое имеет для успеха обороны быстрота переделки лафетов.
    
Солдаты с интересом слушали его.
    
– Понятно, что надо сделать и зачем? – спросил Звонарев.
    
– Так точно, обязательно обмозгуем это дело, чтобы скорее японцам набить, – отвечали солдаты.
    
Один из них, высокий, стройный шатен нерусского типа, пристально смотрел на Звонарева. Заметив это, прапорщик спросил его, в чем дело.
    
– Личность мне ваша, ваше благородие, знакома, – ответил он. – В тысяча девятисотом году вы еще студентом у нас на заводе Лильпопа в Варшаве были, тогда я вас обучал на радиально-сверлильном и долбежном станках работать.
    
– Юзек Братовский? – обрадовано воскликнул Звонарев. – Вот не ожидал вас тут встретить! Как вы попали сюда?
    
– Забрали в варшавскую крепостную артиллерию, а затем отправили сюда, недавно только с третьим батальоном прибыл.
    
Встреча эта очень обрадовала Звонарева.
    
– Это у нас первый раз, что нам объясняют, зачем нужна работа, а то как в тюрьме, урок – и баста, а зачем – не твоего ума дело. Не выполнишь – под ранцем настоишься, – пояснил Братовский.
    
Работа сразу закипела, и к обеду было выполнено уже больше половины дневного задания. Когда Жмурин перед обедом пришел, все же посмотреть, что делается у Звонарева, и захотел прибавить задания еще по десять заклепок на человека, Звонарев снова попросил его не вмешиваться.
    
Жмурин нехотя повиновался.
    
– Будет теперь нам на орехи от него – всю свою злость на нас выместит, – заметил Братовский.
    
– Вы сообщайте мне обо всех его проделках. Я с Гобято переговорю, и мы призовем его к порядку.
    
– На вас еще и Козел обрушится: он у нас первое лицо в мастерской.
    
Действительно, не прошло и получаса, как к месту работы, в сопровождении Жмурина, подошел Козлов – высокий, мрачный чиновник, лет под сорок.
    
– Почему вы вмешиваетесь в распоряжения Жмурина? – вызывающе спросил техник.
    
– А он почему вмешивается в мою работу? Кто ему дал право делать мне какие-либо указания?
    
– Я помощник заведующего мастерской, потрудитесь ответить на мой вопрос.
    
– Вы мне не начальник, и я прошу вас немедленно уйти отсюда. Вы мешаете.
    
Перебранка продолжалась еще несколько минут.
    
Наконец Козлов с Жмуриным ушли, мастеровые оживленно загудели:
    
– Так ему и надо, больно он уж зазнался.
    
– Папы дерутся, а у холопов чубы трещат, – отозвался один из рабочих.
    
В канцелярии мастерских, куда Звонарен зашел перед уходом, он застал Гобято, которому Козлов и Жмурин жаловались на него, обвиняя в развале дисциплины, грубости и зазнайстве.
    
Гобято молча слушал их и тихонько покачивал головой.
    
– Что вы скажете в свое оправдание, подсудимый? – шутливо спросил капитан прапорщика.
    
Звонарев в том же шутливом тоне рассказал происшедшее.
    
– Вот что я имею изложить в свое оправдание, господин мировой судья, – закончил он.
    
Гобято, улыбаясь, сказал писарю:
    
– Пиши приказ по мастерским: «Работа по переоборудованию лафетов проводится под руководством прапорщика Звонарева. Технику Козлову и обер-фейерверкеру Жмурину воспрещается всякое вмешательство в эту работу. С завтрашнего дня техник Козлов смещается в заведующие деревообделочной мастерской». Все. Понятно, господа?
    
– Я буду жаловаться на это генералу, – заикнулся было Козлов.
    
– Измени приказ, – обернулся Гобято к писарю. – «Техник Козлов откомандировывается в Управление артиллерии», – отчеканил Гобято. – Я вас больше не задерживаю, – обратился он к технику, – а вас, Сергей Владимирович, попрошу остаться. Давно я хотел от Козлова избавиться, да случая не было. Вас же я попрошу быть моим помощником и заместителем, пока вы здесь. Может быть, надумаете и совсем сюда перейти – буду этому, только рад, а сейчас давайте перед обедом прогуляемся на «Этажерку», благо день чудесный.
    
На «Этажерке» было много гуляющих. С трудом найдя свободную скамейку, Гобято с Звонаревым сели и занялись рассматриванием публики и стоящей на рейде эскадры. Корабли эскадры усиленно дымили, как будто готовились к походу, но то и дело отваливавшие от них шлюпки, переполненные матросами и офицерами, говорили о другом.
    
– Лафа этим морякам, – позавидовал Гобято. – Сидят за нашей спиной, жуируют, наслаждаются жизнью и получают больше нашего. Вот и сорят они деньгами в ресторанах и кабаках, на зависть армейцам. Создается нездоровая обстановка розни между армией и флотом. Стессель использует ее для своих интриг против флота. Вон идет капитан второго ранга Эссен, командир «Новика». Почти каждый день выходит на крейсере, – указал Гобято на подходящего к ним моряка.
    
Когда подошел Эссен, оба встали, отдавая честь.
    
– Здравствуйте, капитан, – приветствовал он Гобято. – Давненько вас что-то не видел. Разрешите присесть к вам?
    
– Милости просим, Николай Оттович, – любезно ответил Гобято и представил Звонарева.
    
– С какой батареи? – справился моряк.
    
– С Электрического Утеса.
    
Эссен внимательно посмотрел на прапорщика.
    
– Лучшая батарея. Часто с удовольствием наблюдаю за ее стрельбой. Много вы хлопот японцам доставляете. Видна хорошая слаженность в работе и умелое руководство огнем. Кто у вас командир?
    
– Капитан Жуковский.
    
– Я его не знаю.
    
– Вы, Николай Оттович, верно, знаете поручика Борейко – большой такой, – вставил Гобято.
    
– Как же! Собутыльник нашего Дукельского. Говорят, два сапога пара-скандалисты, но толковые ребята. Я всегда к себе на «Новик» таких стремился побольше набрать. Мой боцман Кащенко по портовым кабакам подбирает самых буйных матросов. Многие из командиров кораблей бывают рады-радешеньки от таких матросов избавиться, а у меня они работают как черти. Наш матрос чудеса может делать, только надо уметь к нему подойти: не быть формалистом, по пустякам не придираться, а за дело греть. У меня самые безнадежные забулдыги кресты и нашивки быстро получают. С офицерами дело обстоит куда хуже.
    
Звонарев с интересом слушал командира прославленного «Новика», не раз рисковавшего на своем легком быстроходном крейсере бросаться в атаку чуть ли не на всю японскую эскадру.
    
Проходившие мимо моряки почтительно раскланивались с Эссеном. В толпе показался Сойманов вместе с другими офицерами. Он подошел и, поздоровавшись, начал усиленно просить Эссена о переводе на «Новик».
    
– Вирен[64] возражать не будет? – спросил командир.
    
– Вы ведь его знаете – собака на сене: и нам на «Баяне» развернуться не даст, и от себя не отпускает. Говорят, скоро к нам адмирал Макаров приезжает, тогда я попытаюсь прямо к нему обратиться. Он хоть и адмирал, но, по слухам, и сам не прочь все время плавать на легких крейсерах и миноносцах.
    
– Это из Кронштадта, знаменитый изобретатель и строитель «Ермака». Из матросов он, читали? – заметил Гобято.
    
– Он самый. Начал службу юнгой, а добрался до вице-адмирала. В наше время это не так-то легко без помощи тетушек и дядюшек. К тому же его сильно недолюбливают за беспокойный и резкий характер. К нам его, верно, с удовольствием сплавили. Зато мы определенно выиграем, получив Макарова после старой развалины Старка.
    
– Нам следовало бы покрепче связаться с флотом, – вставил Звонарев.
    
– Рад буду видеть вас вместе с капитаном Гобято у себя на «Новике». Быть может, вы даже рискнете с нами выйти в море? Погоняемся за японцами, заодно покажем вам наше искусство стрельбы, – пригласил Эссен.
    
Артиллеристы поблагодарили и предложили вместе пообедать в ресторане «Саратов», расположенном неподалеку.
    
Зал ресторана был полон обедающими, по преимуществу военными; вечерней кутящей публики еще не было. С трудом отыскали два свободных столика. Вскоре в зал вошел стрелковый поручик Стах Енджеевский. Он был, видимо, прямо с занятий – весь запыленный, усталый. Не найдя свободного места, он подошел к своим знакомым Сойманову и Гобято и попросил разрешения сесть около них.
    
– Пожалуйста, – приветливо пригласил его старший за столом, Эссен.
    
– Ты – откуда это такой усталый? – спросил его Сойманов.
    
– Со службы. Только теперь, когда война началась, мы начали учить солдат, как следует стрелять, в мирное же время занимались парадами да шагистикой. Сорок учебных патронов на солдата за четыре года службы полагалось! Зато «ура» кричать да приветствовать начальство учились круглые сутки, – жаловался Енджеевский. – И сейчас все еще учат стеной в штыки ходить, не признают рассыпного строя, так как никто из офицеров не умеет им управлять, а солдаты не привыкли к самостоятельности и не знают, что им в цепи делать. Я свою команду охотников с утра до вечера натаскиваю в рассыпном строю.
    
– Кто у вас командир? – полюбопытствовал Гобято.
    
– Савицкий, толстый такой, не глуп, но подл и трус. Зато в чести у начальника дивизии Фока, генерал в нем души не чает. Одним словом, с боевой подготовкой дело обстоит определенно плохо. У вас, артиллеристов, лучше: и стрелять умеете, и изредка даже попадаете, – съехидничал Стах.
    
– Напрасно подсмеиваетесь, поручик, – вмешался Эссен. – Перед вами наглядный пример меткости: прапорщик сумел подбить среди ночи крохотный миноносец с дистанции в двадцать кабельтовых, это совсем не плохо.
    
Публика постепенно прибывала. Появился оркестр и заиграл веселые вальсы.
    
Появление Дукельского сразу внесло оживление.
    
– Жорж, подсаживайся к нам! – окликнул его Эссен.
    
Лейтенант не замедлил подойти.
    
– Какие новости? – здороваясь, спросил у него Эссен.
    
– Макарова ждем в Артур через неделю или дней через десять. Сегодня получили от него телеграмму уже из Омска. Старк начал складывать свои пожитки и собирается спускать флаг. Флаг-капитан Молас нервничает, побаивается, что Макаров другого флаг-капитана возьмет, – начал выкладывать новости Дукельский. – Что же еще? Да, Витгефт ничего не делает, объедается и засматривается на девочек, которых тралит его сын. Григорович гадает на кофейной гуще, что ему принесет приезд Макарова-адмиральские ли орлы или списание за «доблестную» боевую деятельность двадцать шестого января. Шенсиович все никак не может снять свой «Ретвизан» с мели. Кажется, обо всем сообщил, господа.
    
– Язычок же у тебя, Георгий Владимирович, – усмехнулся Эссен, – ну, а Эссен о чем думает?
    
– Что ему наконец позволят воевать с японцами понастоящему, а не стрелять на предельной дистанции, стоя на якоре под защитой батарей.
    
– Угадал! Я очень надеюсь, что с приездом Макарова пребывание эскадры в порту кончится. Насиделись мы достаточно.
    
После обеда выпили по бокалу шампанского за дружную совместную работу армии и флота и стали расходиться. Моряки двинулись к себе на корабли, Гобято отправился домой, а Енджеевский с Звонаревым решили сходить за покупками
    
В магазине «Кунст и Альберт» они встретились с пожилой, лет сорока, дамой, которую сопровождали две молоденькие девушки. Одну, повыше ростом, румяную шатенку, с задорно блестящими карими глазками, звали Лелей, а другую – маленькую, худенькую блондинку, с чудесными голубыми мечтательными глазами – Олей. Все трое дружески приветствовали Енджеевского.
    
– Что вас так давно не видно, Стах. Где вы пропадаете? Опять сидели на губе? – засыпали его вопросами девушки.
    
– Учу своих солдат воевать.
    
– А раньше что же вы делали?
    
– Учил их маршировать.
    
– Стах, вы неисправимы, – улыбнулась дама. – За ваш язык вас начальство и не любит.
    
Енджеевский представил Звонарева.
    
– Вы артиллерист? Четвертой бригады? – поинтересовалась Оля.
    
– Нет, с Электрического Утеса.
    
– Вот вы откуда. – Все три женщины с любопытством посмотрели на прапорщика.
    
– Говорят, там у вас не очень спокойно?
    
– Да, бывает иногда даже весьма жарко.
    
Покончив с покупками, Звонарев и Стах пошли проводить своих знакомых. Стах и Леля ушли вперед.
    
– Пусть полюбезничают, – улыбнулась Мария Петровна. Оля только вздохнула в ответ.
    
– Что, и тебе Стах сердце присушил? Беда мне с моими девицами: всегда обе сразу в одного кавалера влюбляются и только мешают друг другу.
    
– Совсем я не влюблена в Стаха. Хотя вообще он очень хороший, совсем не похож на офицера.
    
– Вы недолюбливаете, кажется, наше доблестное офицерство? – спросил Звонарев.
    
– Многих из них любить-то не за что. Грубы, нахальны, некультурны, бьют солдат и пьянствуют беспробудно. Стыд и срам, – горячо обрушилась Оля.
    
– Само собой разумеется, господин Звонарев, о присутствующих не говорят, – поспешила смягчить резкость Оли Мария Петровна. – Мы вас не знаем и надеемся, что вы составляете счастливое исключение, как и наш Стах. Вы давно с ним знакомы?
    
– Только сегодня познакомился.
    
– Вот мы и дома, – остановились женщины около калитки большого сада, в глубине которого виднелось одноэтажное здание.
    
– Что это за здание? – спросил Звонарев.
    
– Городская начальная школа имени Пушкина. Я заведую школой, а Оля и Леля работают учительницами, – пояснила Мария Петровна.
    
– У вас учится детвора?
    
– Днем детвора, а вечером школа для взрослых. Большей частью это мелкие служащие, не имеющие среднего образования, хотя есть и рабочие и даже несколько матросов из портового управления. Вот и наши голубки возвращаются, – улыбнулась она, заметив подходящих Лелю и Стаха.
    
Звонарев и Енджеевский стали прощаться.
    
– Как их фамилии? – спросил Енджеевского Звонарев, когда они отошли от сада.
    
– Заведующая – Желтова, Леля – Елена Федоровна Лобина, а Оля – Ольга Семеновна Селенина. Леля – моя невеста. Давно бы мы с ней поженились, да в полку не разрешают: учительница, видите ли, не пара офицеру! Я мечтаю об учительской семинарии. Кончить бы ее, пошли бы в деревню с Лелей вместе учительствовать. А пока я начальник охотничьей команды Четырнадцатого стрелкового полка, – усмехнулся Стах. – Ну, мне направо, будьте здоровы, Сергей Владимирович, и постесняйтесь, заходите в школу; дом там, правда, не аристократический, но зато бывает просто и весело. Захватите с собой какую-нибудь снедь, чтобы не вводить хозяек в большой расход.
    
Расставшись с Енджеевским, Звонарев пошел домой. На углу одной из улиц он столкнулся лицом к лицу с какой-то дамой, которая от неожиданности и испуга выронила из рук свои покупки. Извинившись, прапорщик поспешил их поднять и предложил даме донести их до дому.
    
– Пожалуйста, кстати мне уже совсем недалеко. Вы меня очень обяжете, а то я задержалась в магазинах и боюсь идти одна по улице. Вы сами какой части? – спросила дама.
    
Звонарев сказал.
    
– У Василия Федоровича Белого, значит, в подчинении? На какой батарее? На Электрическом? Мне муж говорил, что это самая боевая батарея. Он там тоже один раз был, еще двадцать седьмого января. Рассказывал, как японцы засыпали Утес снарядами. Анатоль даже хотел представить командира к награде, да солдаты там показались ему плохо дисциплинированными. Но вы не унывайте, еще будут награды впереди, – разливалась дама.
    
Звонарев недоумевал, с кем он разговаривает. Насколько можно было рассмотреть в сумерках, дама была уже не молода, но, миловидна, хорошо одета и, видимо, принадлежала к артурскому высшему обществу. Спросить, кто она, прапорщик не решался и молча слушал ее болтовню.
    
– Вы меня очень тронули вашей любезностью, молодой человек, милости прошу к нам заглянуть, попросту, без визитов, – теперь по военному времени не до того. Стессель, Вера Алексеевна. Дорогу к нам вам укажет любой солдат. – На прощанье Вера Алексеевна пожала ему руку.
    
«Так вот, значит, какая эта самая Стессель, о которой столько говорят, – подумал Звонарев. – Везет мне сегодня на новые знакомства в самых разнообразных кругах: из моряков – Эссен, из стрелков – Стах, учительницы и, наконец, «Стессель», – подвел он итоги дня.
    
Когда вечером он рассказал Гобято о своем знакомстве с Верой Алексеевной, тот громко расхохотался.
    
– Теперь вам, дорогой Сергей Владимирович, карьера в Артуре обеспечена. Попасть в фавор к жене Стесселя – это значит заручиться лучшей у нас протекцией. Она баба неглупая, гораздо умнее своего мужа, вертит им как хочет и держит в ежовых рукавицах.
    
– Я к военной карьере не стремлюсь.
    
– Все же это знакомство может когда-нибудь и пригодиться вам. Память у нее прекрасная, особенно на молодых людей.
    
    
На следующий день, когда Звонарев вместе с Гобято пришел в мастерскую, солдаты заканчивали расклепку станин. Работа шла дружно и споро, Братовский подходил то к одному, то к другому из мастеровых и показывал, как удобнее и скорее срубить заклепки.
    
Жмурин уже не решался давать какие-либо указания.
    
– Пожалуй, они сегодня закончат расклепку, – проговорил Гобято. – Откуда у них прыть такая взялась?
    
Братовский улыбнулся.
    
– Знаем, зачем и что делаем, ваше высокоблагородие, вот и работа интереснее. Вчера их благородие нам рассказали и объяснили, что к чему.
    
– Сегодня суббота, зашабашим в два часа дня. Поспеете работу кончить? – спросил Гобято.
    
– К обеду кончим, а после обеда перенесем станины в кузнечную, там и приладим к ним дополнительные листы, – ответил Братовский.
    
– Спасибо, братцы, за усердную службу, – поблагодарил Гобято. – В воскресенье все получите увольнительные в город.
    
– Мы, ваше высокоблагородие, хотели и завтра поработать, чтобы скорее закончить дело.
    
– Не возражаю, после дам вам по два отпускных дня, – пообещал капитан. – Эту работу необходимо окончить возможно скорее.
    
– Вы, оказывается, говорить с солдатами мастер. Этим талантом у нас, к сожалению, мало кто обладает: больше зуботычинами действуют, – сказал Звонареву Гобято, когда они отошли от солдат.
    
– Школа Борейко. В этом же секрет и его успехов в стрельбе: сумел заинтересовать солдат.
    
В канцелярии их поджидал начальник крепостной жандармской команды, ротмистр князь Микеладзе.
    
– Чем могу служить? – сухо спросил его Гобято.
    
– Разговорчик к вам есть один, секретного порядка, многоуважаемый Николай Андреевич, – залебезил жандарм.
    
Гобято выслал писарей из комнаты. Микеладзе многозначительно посмотрел на Звонарева.
    
– Это мой помощник и заместитель, можете его не стесняться, – пояснил Гобято.
    
– Господин Звонарев, если не ошибаюсь, человек новый, только что в Артур приехал, не в курсе наших дел, да и человек он, простите, штатский, случайный на военной службе, так что, признаюсь, его присутствие меня слегка смущает.
    
– Откуда вы все это о нем знаете? – удивился Гобято.
    
– Какой бы я был жандарм, если бы не знал каждого нового офицера в Артуре. Мы, жандармы, должны знать все – кто чем дышит, что думает.
    
– Я могу уйти, – вмешался Звонарев.
    
– Очень прошу вас остаться. Князь, я надеюсь, не будет больше возражать.
    
Ротмистр поморщился, но протестовать не стал.
    
– У вас в мастерских появилось несколько новых солдат, среди них есть и нежелательный элемент. Например, Иосиф Братовский: он состоял членом нелегальной организации в Варшаве, на механическом заводе Лильпопа. Только за отсутствием прямых улик избег суда. По настоянию варшавского губернского жандармского управления его направили в Артур. Немедленно по прибытии он был взят моим агентом под наблюдение. Хотя пока за ним ничего еще не замечено, но следить за ним надо внимательно.
    
– У меня нет никаких опорочивающих Братовского данных, работает он прекрасно, поведения примерного…
    
– По вечерам, извините, в нужнике долго с солдатами засиживается и разговоры разные ведет: кто, да откуда, да где работал; почву, очевидно, нащупывает.
    
– У страха глаза велики, князь. Вы всегда из мухи слона делаете. Чихнет солдат, а вы уж готовы в этом видеть потрясение основ, – иронизировал Гобято.
    
– От копеечной свечки, говорят, Москва сгорела.
    
– Вы бы лучше вашу энергию обратили на борьбу со шпионажем. Помимо японцев, одетых под китайцев, в городе имеются шпионы и других национальностей, прежде всего англо-американцы. Вот где главное наше зло. Под вывеской торговли они самым беззастенчивым образом собирают важные в военном отношении сведения, – с негодованием проговорил Гобято.
    
– Английские и американские подданные все высланы за пределы Квантунской области.
    
– Сам не далее как вчера видел на улице Томлинсона и Смита. Они процветают не хуже прежнего, – спорил капитан.
    
– Они приняли другое подданство и стали недосягаемыми для нас. Что касается китайцев, то… это нелегкая, сознаюсь откровенно, задача. Русских агентов к ним не пустишь, не верят они им, а среди китайцев мы, к сожалению, еще не создали прочной агентуры. Среди русских куда легче. Вот, например, господин Звонарев вчера был замечен в обществе весьма нежелательных в Артуре особ: заведующей Пушкинской школой и ее учительниц. Они там, под видом вечерней школы, чуть ли не курсы агитаторов устроили.
    
– Какое вам, господин ротмистр, дело – где и с кем я бываю? – возмутился Звонарев.
    
– Нам, жандармам, до всего есть дело. С какой вы девочкой спите, и то мы должны знать. Вот вы раз или два были в компании у мадемуазель Ривы, мы и это знаем. Должен сказать, что вполне одобряем ваш вкус, – весьма интересная жидовочка и ни к какой политике не причастна.
    
Звонарева все больше возмущал наглый и самоуверенный тон жандарма.
    
– Вам, должно быть, известно, что вчера я не один был с заведующей школой…
    
– Как же, с вами был поручик Енджеевский, тоже чуть ли не социалист. Вас нельзя поздравить с таким знакомством.
    
– Позвольте мне знать самому, с кем и какое вести знакомство. В ваших указаниях по этому поводу я не нуждаюсь, – резко оборвал Звонарев.
    
– Мы, жандармы, народ не обидчивый, а теперь имею честь кланяться. Надеюсь, до скорого и приятного свидания. – Жандарм, пожав им руки, вышел.
    
– Удивительно неприятная публика эти жандармы. Во все свой нос суют, – возмущался Гобято.
    
– После жандармского рукопожатия хочется сейчас же вымыть руки, – согласился Звонарев.
    
На следующий день утром в воскресенье Гобято принесли записку от Эссена с приглашением прибыть на «Новик», который готовился идти в море. Гобято и Звонарев поспешно оделись и отправились за посланцемматросом.
    
«Новик» уже начал двигаться, когда шлюпка с артиллеристами подошла к нему. У трапа их встретил вахтенный офицер и проводил на мостик к Эссену.
    
Приветливо поздоровавшись, Эссен сообщил, что «Новик» во главе четырех миноносцев направляется на поиски японских торговых кораблей. Затем он познакомил их со своими офицерами.
    
По выходе в море крейсер развил двадцатиузловую скорость и лег на курс зюйд-вест, направляясь к южной оконечности Ляодунского полуострова – Ляотешаню.
    
Звонарев, впервые попавший на военный корабль, с интересом наблюдал неторопливую и спорую работу матросов. Сперва он даже не нашел своего Электрического Утеса-до того он сливался с фоном сзади лежащих гор, и только дальномерная будка, светлым пятном выступавшая на серых скалах, выдавала место расположения батареи.
    
«Надо будет ее убрать в бруствер, чтобы не было заметно», – решил Звонарев, рассматривая батарею.
    
Расположенная на самой вершине Золотой горы, батарея одиннадцатидюймовых мортир четко проектировалась на фоне неба. Прапорщик теперь понял, почему японцы так часто обстреливают именно эту батарею.
    
– Ваш Утес прекрасно замаскирован, но его всегда выдает густой дым выстрелов. Было бы очень хорошо, если бы вы перешли на бездымный порох, – заметил Эссен.
    
– Мы как раз сейчас и работаем над такой переделкой лафетов, – ответил Гобято. – Думаем, что сможем посостязаться с японцами и в дальнобойности.
    
– Что касается меткости, то вы давно перещеголяли японцев. Каждый раз, как они появляются у Артура, неизменно получают от вас хотя бы одно попадание, вы же до сих пор не имели ни одного поражения, – продолжал Эссен.
    
За «Новиком» в кильватере шли, усиленно дымя, четыре миноносца. Концевым шел двухтрубный миноносец «Лейтенант Бураков»[65].
    
– Затем вы взяли в поход этот крошечный кораблик? – спросил Эссена Звонарев.
    
– Мал, да удал! Это самый быстроходный миноносец в мире. Он развивает до тридцати четырех узлов. За ним ни один японец не утонится, – пояснил капитан.
    
Когда «Новик» миновал оконечность Ляотешаня, далеко на западе, на самом горизонте, показались небольшие дымки. В бинокль было видно, что они принадлежат довольно крупным судам.
    
– Купны, – определил Эссен. – Надо их осмотреть – нет ли военной контрабанды. Полный вперед!
    
Заметив погоню, пароходы попытались уйти.
    
– «Лейтенанту Буракову» догнать и осмотреть пароходы, – приказал Эссен.
    
«Бураков» тотчас же, обгоняя другие суда, вынесся вперед.
    
«Новик» с остальными миноносцами, прибавив ход до предельного, последовал за ним. Наконец подошли к задержанным пароходам. Один из них оказался английским и после осмотра был отпущен, а другой – японским. «Бураков» уже успел снять с него команду и приготовился к торпедированию. Обреченный на гибель огромный океанский пароход, раз в пятьдесят больше «Буракова», тихо дымил.
    
– Какой груз? – спросил Эссен в мегафон «Буракова».
    
– Балласт и немного угля, – ответили с миноносца.
    
– Топите.
    
С «Буракова» выпустили торпеду. Скользнув в воду, она устремилась к пароходу, оставляя за собой в воде ясно видимый след. Все на палубе напряженно следили за ее приближением к пароходу. Раздался взрыв, черный столб дыма взлетел выше мачт вместе с тучей различных обломков и водяным смерчем, пароход повалился набок, окутываясь облаками белого пара, и через несколько минут исчез под водой.
    
Покончив с пароходом, Эссен взял курс на восток.
    
Интересуясь устройством машинного отделения, Звонарев отправился туда с судовым механиком. Уже около трапа в машинное отделение им в лицо пахнул горячий воздух, и чем дальше они спускались, тем становилось жарче.
    
В самой котельной кочегары работали по пояс голые, и, несмотря на вентиляцию и непрерывно бьющий душ из забортной воды, зной здесь был нестерпимый. Кочегары быстро, ловко забрасывали уголь, шуровали колосники, выгребали золу.
    
Звонарев поднял кусок угля и стал его рассматривать.
    
– Янтайский[66]? – спросил он.
    
– Нет, японский, – ответил механик.
    
– Довоенные запасы?
    
– Мы к после начала войны получили десять пароходов угля из Японии.
    
– Неужели японцы нам продолжали продавать уголь?
    
– Война – войной, а коммерция – коммерцией. Одно другому не мешает. Наоборот, если хотите, даже помогает. Платить только приходится подороже. Да что уголь – новые английские дальномеры Барра и Струда наше адмиралтейство так и не удосужилось приобрести, а японцы нам их продали уже после разрыва дипломатических отношений. Через Шанхай получили недавно двенадцатидюймовые снаряды – все японского происхождения, не говоря уже о пищевых консервах и прочей мелочи.
    
Звонарев не верил своим ушам.
    
– Не верите? – заметил механик. – Справьтесь в рорту. Наш поставщик Гинзбург и сейчас имеет отделения своей фирмы и в Японии и в Шанхае. Сейчас они переведены на нейтральных лиц и преспокойно доставляют нужные нам предметы из Японии
    
– Чудны дела твои, господи, – удивился Звонарев. – Котлы у вас тоже английские?
    
– К сожалению, наши, а у японцев – английские. Они занимают меньше места и гораздо быстрее подымают пар.
    
Осмотрев судовые машины, Звонарев поднялся на палубу и с удовольствием стал дышать свежим морским воздухом.
    
«Новик» уже возвращался обратно. Эссен в бинокль внимательно разглядывал горизонт.
    
– Японцы идут наперерез, только сразу не разберешь, кто именно, надо все же поторапливаться, – сообщил он Гобято.
    
Вскоре выяснилось, что это легкие крейсера.
    
– Не страшно. Добежим до Артура одновременно с ними, если не раньше, но они к берегу не посмеют близко подойти.
    
Ляотешань был уже хорошо виден. На рейд из Артура выходили «Баян» и «Паллада».
    
Японцы между тем с дальних дистанций открыли огонь. На «Новике» пробили артиллерийскую тревогу. Матросы кинулись к орудиям.
    
«Новик» дал бортовый залп из всех пушек. Японцы тоже пристрелялись. На палубу то и дело захлестывала вода, взметаемая японскими снарядами.
    
Артур был уже близко, и японцы стали отставать.
    
– Смотрите, ваш Электрический Утес стреляет! – указал биноклем Эссен на берег.
    
Под Золотой горой медленно расползалось голубое облако дыма.
    
– Есть! – радостно вскричал Гобято. – Борейко верен себе, попал-таки в одного японца. Видите, какой дым валит на втором от головы корабле?
    
Звонарев обернулся и увидел, как, окутанный дымом, один из японских крейсеров выкатился из кильватерной колонны и стал медленно уходить в море.
    
В это время опять блеснули выстрелы, и вновь пополз дым Борейко, очевидно, как всегда, торопился со стрельбой. Хотя попаданий больше не было, все же японцы поспешили удалиться вслед за подбитым крейсером.
    
– На сегодня с нас довольно, – проговорил Эссен, спускаясь с мостика. – Через полчаса будем в Артуре. Отбой боевой тревоги. Отпустите матросов вниз, – распорядился он.
    
– Милости просим с нами позавтракать, – пригласил Гобято и Звонарева старший офицер.
    
Завтрак прошел весело. Много ели, мало пили и много смеялись.
    
– У нас в армии убеждены, что моряки страшные пьяницы, – заметил Гобято.
    
– На берегу можно и кутнуть, – заметил Эссен. – А на корабле, да еще в боевой обстановке, мы очень скромны, кроме легкого вина, ревизор никогда ничего на выставит на стол.
    
Было немного за полдень, когда «Новик» вошел в гавань и пришвартовался.
    
Поблагодарив любезных хозяев, артиллеристы сошли на берег.
    
– Надо зайти в мастерскую посмотреть, как там идет работа, – напомнил Звонарев.
    
– Сейчас там перерыв на обед до часу. Заглянем сперва в Управление.
    
Но тут на них вихрем налетела Варя Белая.
    
– Едемте верхом, – предложила она Звонареву. – День чудесный, прокатимся верст за десять-двенадцать, проманежим лошадей. Ведь сегодня воскресенье.
    
Звонарев замялся и вопросительно посмотрел на Гобято.
    
– Поезжайте уж, Сергей Владимирович, а я за работой понаблюдаю. А то бедная Варя у нас скоро со скуки умрет, – разрешил капитан.
    
– Вот и чудесно! Идемте седлать лошадей.
    
– Попали с корабля если не на бал, то на коня, – улыбнулся Гобято.
    
– Вы умеете стрелять из револьвера? – спросила Варя Звонарева, когда они садились на лошадей, пряча револьвер в кобуру седла.
    
– А зачем это?
    
– За город мы всегда ездим вооруженными: грабежи бывают под самым Артуром
    
– К сожалению, стрелок я плохой.
    
– Какой же вы военный! Я женщина, и то умею стрелять. Если на нас нападут, то я, так и быть, вас буду защищать, – подсмеивалась девушка.
    
Миновав дамбу, отделяющую восточный бассейн от пресного озера, всадники свернули на Бульварную улицу, на которой находились все лучшие магазины города. Толпы праздничного народа двигались по тротуарам. Варя то и дело раскланивалась со знакомыми.
    
– В институте пришли бы в ужас, увидев меня верхом среди бела дня на главной улице.
    
– Зато у вас импозантный вид, – ответил Звонарев.
    
– С детства езжу – меня папа брал к себе в седло. Да и мама только недавно перестала ездить верхом. Привет, Мария Петровна! – крикнула Варя, увидев на тротуаре Желтову. – Смотрите, какого я себе кавалера подцепила. Ни стрелять, ни шашкой рубить не умеет. Хочу его вместо себя в институт отправить. Там его быстро научат рукоделию и музыке. Из него выйдет примерная институтка. Всегда будет иметь полный балл за поведение, не то, что я, грешная, никогда не была примерной девицей.
    
– Озорница ты большая, Варя. Напрасно смущаешь молодого человека. Подожди, я тебе хорошую проборку устрою, когда к нам заедешь, – пригрозила Желтова. – Вы, Сергей Владимирович, не обижайтесь на нее. Это она попросту по-своему кокетничает с вами.
    
– Ничего подобного, – вспыхнула Варя и рысью тронула лошадь.
    
– Я на маленьких деточек не обижаюсь. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, – отпарировал прапорщик.
    
Варя на ходу погрозила ему кулаком.
    
Миновав Старый город, они попали в кривые грязные улички в китайской части города.
    
Посреди дороги с визгом бегали многочисленные китайские ребятишки, в лужах валялись свиньи, блаженно похрюкивая на солнце, здесь же бродили собаки с опущенными хвостами. Прямо на тротуарах, против открытых дверей, готовился несложный китайский обед. Удушливый запах бобов, жаренных с чесноком на кунжутном масле, бил в нос. Тут же рядом тоже на улице цирюльники брили и стригли. Лоточники со своим незамысловатым товаром проталкивались сквозь толпу, громкими криками нараспев привлекая к себе внимание. Русские рабочие, китайцы-ремесленники перемешались в толпе, по-восточному крикливой и пестрой. Завидев Варю и Звонарева, мальчишки с улюлюканьем побежали за ними, выпрашивая подаяния. Варя бросила им несколько мелких монет, и они отстали. Через старинные ворота, в восточном стиле украшенные цветной черепицей, они выехали за город.
    
Варя из раскинувшейся сети дорог и тропинок выбрала широкий проселочный шлях. Дорога была окопана канавами и обсажена деревьями.
    
– Это старая Мандаринская дорога. По ней довольно много ездят, и потому она менее опасна, чем другие. А теперь ловите меня. – И девушка, огрев плетью свою лошадь, понеслась вперед.
    
Звонарев едва поспевал за ней. Чистый, по-весеннему, теплый воздух, яркое солнце и быстрота движения оживили обоих.
    
Весело смеясь, девушка ускакала далеко вперед. Звонаревский Дон, машистый и высокий, постепенно набирая аллюр, стал нагонять лошадь Вари. В это время на дорогу неожиданно выскочил заяц. Кубань шарахнулась в сторону, и Варя на всем скаку слетела с лошади. Подскакав к ней, прапорщик помог девушке встать на ноги. Лицо и руки Вари были основательно поцарапаны, платье и чулки испачканы, волосы растрепались, но она сохранила свой задорный тон.
    
– Вы очень обрадовались, конечно, что я закопала редьку? Со мной это случается иногда. Отвернитесь и не смейте оборачиваться, пока я вам не разрешу, – приказала она и принялась приводить себя в порядок.
    
Прапорщик попытался было поймать Кубань, которая носилась вокруг своей хозяйки, не подпуская к себе Звонарева. Только вмешательство Вари помогло наконец изрядно уставшему прапорщику поймать строптивую лошадь. Вскочив на Дона, девушка погналась за беглянкой и вскоре уже вела ее на поводу.
    
Сев снова на коней, Варя со Звонаревым продолжали свое путешествие, хотя прапорщик настойчиво предлагал своей спутнице вернуться в Артур.
    
– Все мои ссадины и царапины до свадьбы заживут. Нечего о них беспокоиться, – уверяла девушка.
    
– Вдруг вы завтра вздумаете с кем-либо повенчаться? Неприлично вам будет стоять под венцом с поцарапанной физиономией, – поддразнивал девушку Звонарев.
    
– Не говорите глупостей! – сердито отозвалась Варя и перевела лошадь на широкую рысь.
    
Вокруг виднелись голые скалы. Все пригодные к посеву площадки старательно возделывались китайцами. Работали они вручную, кирками и мотыгами. Только кое-где, на больших участках, можно было заметить осла или корову, которые влачили за собою примитивную деревянную соху. Требовались огромные усилия, чтобы обработать для посева чумизы или гаоляна[67] даже маленький клочок земли.
    
– Надо обладать огромным трудолюбием, чтобы заставить родить здешнюю землю, которая состоит наполовину из глины и наполовину из камней, – удивлялась Варя.
    
– Это исключительное трудолюбие китайцев роднит их с нашими русскими крестьянами. Тем тоже приходится в поте лица добывать себе хлеб, – проговорил Звонарев.
    
– Говорят, что мужики большие лодыри, – удивилась Варя.
    
– Не верьте этому. Подневольный труд на помещика, конечно, никому не может нравиться, а, работая для себя, наш мужичок чудеса творить может. В детстве мне приходилось бывать в новгородской деревне, и я видел, как напряженно трудятся крестьяне на своих крохотных полях.
    
– В Артуре китайцев тоже считают отъявленными лентяями, – начала Варя.
    
– Кто считает? Вера Алексеевна? А солдаты мне не раз высказывали свое удивление трудолюбию китайцев. За горсть риса они готовы работать целый день.
    
На обратном пути к Варе и Звонареву подъехали трое солдат пограничной стражи.
    
– Вашблагородь, разрешите присоединиться к вам, – обратился к Звонареву старший из них.
    
Прапорщик был удивлен этой просьбой и обернулся к Варе, чтобы узнать ее мнение по этому вопросу.
    
– Разрешите доложить, – продолжал солдат, – часа два как тут ограбили двух артурских лавочников, которые за товарами ехали к китайцам.
    
– Конечно, пусть едут с нами, – решила Варя. – Под охраной будет спокойнее.
    
Звонарев был благодарен солдатам за деликатное предложение своей помощи на случай неожиданного нападения хунхузов[68].
    
– Очень грабители сейчас осмелели. Японцы их снабжают оружием и патронами. Грабь кого хочешь, слова плохого им за это никто не говорит, – жаловались пограничники.
    
– Бороться с ними трудно, если население их прячет, – заметил Звонарев.
    
– Почему прячет? – удивилась Варя. – Хунхузы больше всего грабят китайцев. Ради чего им скрывать разбойников?
    
– Грабители не всегда обирают китайцев. Если население им платит определенную дань, то они не только не трогают тех, кто им платит, но и защищают от нападения других разбойников. Мы разбросаны по всему берегу небольшими постами. Живем вместе с китайцами. Они народ хороший, только ходят с косами и вместо хлеба рисом питаются. Коль к китайцу хорошо относишься, никакой хунхуз тебе не страшен. Китаец обо всем предупредит и спрячет при надобности. А ежели с ними ссориться, то лучше в пограничниках не служить, выследят и подстрелят. Виновных не найдешь, – неторопливо рассказывал пограничник. – Наш командир, подполковник Бутусов, Петр Дмитриевич, всегда пас учит в миру с китайцами жить и зря их не обижать.
    
Варя и Звонарев с большим интересом слушали рассказ солдата, который приподнимал перед ними завесу, обычно прикрывавшую официальные русско-китайские отношения. Беседуя с солдатами-пограничниками, Варя и Звонарев незаметно добрались до Артура. Поблагодарив солдат за охрану, они направились в Пушкинскую школу.
    
Мария Петровна приветливо встретила бросившуюся ей на шею Варю.
    
– Ты по-прежнему предпочитаешь скакать на лошади и стрелять из пистолета, чем заниматься музыкой и изящными рукоделиями? И чаще пахнешь конюшней, чем духами? – спросила учительница, улыбаясь.
    
– Конюшней, коровником или свинарником, только не опопонаксом и лориганом, – ответила девушка, прижимаясь к Желтовой.
    
– Рассказывай, что сегодня с тобою приключилось.
    
– Ничего как будто.
    
– С тобой всегда что-либо да приключается. Такая ты уж сорвиголова.
    
– Ему, – Варя кивнула на Звонарева, – вчера о вас много говорил Микеладзе.
    
– И, конечно, плохое? Мы к этому привыкли, не раз непрошеные гости по ночам заглядывали, – ответила Мария Петровна.
    
Звонарев подробно передал ей разговор с жандармом.
    
– Значит, и Стах тоже взят на подозрение, хотя он и офицер? – спросила вошедшая Леля Лобина. – Он догадывается об этом давно. Он в партиях не, состоит, а только критически относится к окружающему.
    
– Микеладзе хочет выслужиться и выдумывает про всех такое, что никому и не снилось, – заметила Варя. – Нам пора домой. Я по дороге еще хочу заехать к Стессель.
    
– Поменьше бы ты туда ездила, Варя; Вера Алексеевна-зелье хорошее. Держи язык за зубами и о нас не упоминай, – предупредила Желтова.
    
Стесселей Варя со Звонаревым застали за чаепитием. Генерал читал единственную газету, которую считал достойной своего внимания, – «Русский инвалид», где печатались все назначения, производства и увольнения по военному министерству.
    
– Кого это бог принес? – удивилась генеральша, заслышав звонок.
    
– Здравствуйте, Вера Алексеев – на! – подлетела к ней Варя. – Здравствуйте, Анатолий Михайлович, – присела она в реверансе перед Стесселем.
    
– Здравствуй, стрекоза. Откуда ты в таком походном виде?
    
– Ездила за город с мосье Звонаревым, – кивнула на своего спутника девушка, который тем временем успел приложиться к ручке Веры Алексеевны и подошел к генералу.
    
– Анатоль, познакомься! Это тот самый офицер, что помог мне вчера принести покупки, – отрекомендовала генеральша прапорщика своему мужу.
    
– Очень приятно, – приподнялся навстречу Звонареву генерал. – Прошу садиться с нами за стол, побаловаться китайским чаем.
    
– Мы сейчас видели, какие китайцы труженики! Не разгибая спины работают в поле, – заметила Варя.
    
– Зачем ты ездишь за город, да еще без конвоя? – умышленно переменил разговор генерал. – Только сегодня ограбили двух китайцев на Мандаринской дороге. Надо брать трех, четырех вооруженных солдат. Тогда можно быть спокойным, что никто не осмелится напасть за городом.
    
– Да они нам только мешали бы, стесняли нас, – горячо возразила Варя.
    
– Ах, вот как! – удивленно проговорила Вера Алексеевна и внимательно посмотрела на Звонарева.
    
Варя поняла свою оплошность и вспыхнула.
    
– Совсем не потому, что вы думаете, – забормотала она.
    
– Молодо-зелено, погулять ведено, – усмехнулся Стессель. – Вы на какой батарее находитесь?
    
– На батарее Электрического Утеса, – ответил прапорщик.
    
– Прекрасно действует батарея, да жаль, солдаты распущены свыше меры. Слабоват у вас командир. Я об этом и Василию Федоровичу говорил, но тот за него стоит горой. Лучший командир у меня в артиллерии. А поручик этот высокий такой…
    
– Борейко, – напомнила Варя. – Не ест, не пьет ничего, кроме водки, и все время только по японцам стреляет, как только они подойдут на пушечный выстрел к Артуру.
    
– Слыхал, слыхал, что он любит выпить, но боевой офицер, – заметил Стессель.
    
– У всякого бывают свои недостатки. Главное – быть хорошим командиром, – примирительно заметила генеральша.
    
– Наши горе-морячки, кажется, сегодня рискнули выйти в море, да что-то скоро обратно вернулись. Верно, тень японской эскадры увидели. Они пуще огня боятся адмирала Того.
    
Звонарев рассказал о своем выходе на «Новике» в море.
    
– Совсем я не одобряю этого. Зачем вам с моряками путаться? Вот вы говорите, что огнем Утеса поврежден японский крейсер. А Эссен, наверное, донесет, что это попадание моряков, а не крепости. Предложу Белому запретить его офицерам посещение кораблей. За офицерами потянутся солдаты повидаться с земляками матросами. Те же – известные смутьяны и крамольники. Чем дальше от них, тем лучше. Вчера полицмейстер донес мне о драке солдат с матросами. Стрелки здорово набили морякам, а он сдуру переарестовал стрелков Я приказал немедленно всех освободить и запретил командирам наказывать солдат. Пусть лучше дерутся, чем дружбу водят с матросами, – брюзжал Стессель.
    
Как ни отнекивался Звонарев, Варя заставила его зайти к Белым и там пообедать. Здесь прапорщик застал уже пожилого подполковника Петра Дмитриевича Бутусова, командира Квантунского отдела пограничной стражи. Это был коренастый мужчина, с большой проседью и пышными усами, которые сливались с бакенбардами. Подбородок он тщательно пробривал Судя, пвчыгкьу, как запросто принимали его у Белых, можно была понять, что он свой человек в доме. Варя радостно – бросилась к нему навстречу и, выпуская сто слов в минуту, тотчас сообщила как их на обратном пути охраняли солдатыпограничники
    
– Они столько рассказывали нам интересного, – восхищалась Варя, – о том, как вы требуете от солдат хорошего отношения к китайцам.
    
– Теперь во время войны, особенно важно привлекать к себе местное население. Это тем более легко сделать, что всего шесть лет тому назад вовремя японокитайской войны японская военщина проявила крайнюю жестокость по отношению к китайцам, вырезая целые селения поголовно, не щадя ни женщин, ни детей. Обратить китайцев в своих союзников в этой войне – значит обеспечить свои тылы, обезопасить себя от японских шпионов и бандитов Этой простой истины никак не хотят понять наши правящие сферы, – горячо говорил Бутусов.
    
– Написали бы вы, Петр Дмитриевич, поэтому поводу докладную записку наместнику, – предложил Белый.
    
– Писал и лично докладывал и Алексееву, и Стесселю, и в министерство финансов, которому мы подчинены. Самому Витте[69] писал – ни ответа ни привета. Канцелярия наместника, правда, раз ответила – не суйтесь не в свое дело, – с горечью ответил Бутусов.
    
– Правящие сановники у нас понимают и признают только одну политику: тащить и не пушать. Широко применяют ее в России и считают наиболее подходящей ее и здесь, – согласился Звонарев.
    
– Мало я вас знаю, молодой человек, но дружеский совет все же дам – свои мысли и мнения держите лучше при себе, а то выскажетесь в этом роде в публичном месте и попадете в большую неприятность. Артур – далекая окраина Российской империи, но порядки здесь те же, что и в Москве и Саратове, – предупредил прапорщика Бутусов.
    
Уже стемнело, когда Звонарев отправился к себе.
   
   
    
     
Глава шестая
    
    
С утра подул холодный норд-ост, с моря налетел густой туман, видимость сократилась до десяти – пятнадцати саженей.
    
Незадолго до обеда в мастерских появился Борейко, как всегда шумный, подвижный и энергичный.
    
– Здорово, ребята, – приветствовал он мастеровых.
    
– Здравия желаем!
    
– Сразу видать – нестроевщина. Отвечают кто в лес, кто по дрова. Как работа идет? – обратился он к Звонареву. – Мне уже надоело тебя на Утесе дожидаться, решил сам приехать подогнать вас. Больно вы тут копаетесь.
    
– Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, Борис Дмитриевич. Мы и так тут работаем даже в праздничные дни.
    
– Бабы блох скорее ловят, чем вы дело делаете. Дал бы ты им по полбутылки, разом дело закипело бы.
    
– Что верно, ваше благородие, то верно: с водкой дело куда скорее бы пошло, – поддакнули многие.
    
– Сережа, у тебя деньги есть? Пошли кого-нибудь за парой четвертух на всю братию. Пьяными не будут, а работа пойдет быстрее.
    
– Неудобно как-то в мастерских, – возразил Звонарев.
    
– Когда обедать пойдут, я сам каждому из них по чарке поднесу. Вали кто-либо за водкой.
    
– Нам, ваше благородие, не продадут.
    
– Прапорщик сейчас вам записку даст, что водка нужна для технических целей.
    
– Не поверят, ваше благородие.
    
– А шут с ними, пусть не верят. Раз казенная печать есть, верь не верь, а водку подавай. Аида, Сережа, поскорее сваргань это у себя в канцелярии.
    
Когда Звонарев ушел, Борейко стал ходить между клепальщиками, приглядываясь к работе. Он принадлежал к числу людей, которые равнодушно не могут видеть работу других.
    
– Дай-ка мне тоже молоточек, – обратился он к Братовскому. – Хочу и я малость им помахать. Мальчишкой, бывало, из кузницы не вылазил, любил молотобойничать.
    
Борейко подали кувалду, он попробовал ее и отбросил.
    
– Больно легка, не по руке. Давай которая потяжелее.
    
Вооружившись чуть не пудовой кувалдой, он принялся за работу, но дело у него не клеилось: заклепки садились криво, мялись, и клепка получалась плохая.
    
– Силы, ваше благородие, надо поменьше, а ловкости побольше; позвольте, я вам покажу, – предложил Братовский.
    
Когда Звонарев вернулся обратно в цех, он застал Борейко в одной рубашке, с увлечением действующею кувалдой под присмотром Братовского.
    
– Лихой из тебя коваль, Боря, вышел бы. Иди в мастерскую – старшим кузнецом сразу сделаю, – улыбнулся Звонарев.
    
– Люблю поразмяться. Силушка по жилочкам так и забегает, – утирал потный лоб Борейко. – Я хочу сразу внести все переделки в лафет: полки для квадрантов на стрелах, что к цапфе прикрепляем, прицелы насечь на большую дистанцию. Разметки я уже сделал. Видел я щиты у моряков около пушек, решил и у нас их пристроить. Чертежик тоже набросал. Пойдем-ка в канцелярию и поговорим, что да как.
    
Познакомившись с чертежами Борейко, Гобято удивленно посмотрел на него.
    
– Выдумщик вы, Борис Дмитриевич. Вам бы в артиллерийскую академию идти.
    
– В академию рылом не вышел. А с пушками повозиться люблю, есть грех, – ответил поручик. – Мыслишка у меня давно в голову засела, как бы нам облегчить подачу снарядов из погребов к орудиям. Это самая тяжелая у нас работа, да и мешкотно, много времени на это уходит. Солдаты мне верную мысль подсказали – использовать для этого силу отката орудия при выстреле. И откат слабее будет, и заряжать станет легче. Только как это сделать – не соображу. Лебедкин – есть у нас там такой, из мастеровых, – предложил трос к лафету прикрепить да перебросить через блоки к снарядному кокору[70]. По его соображениям, как раз силы хватит, чтобы снаряд поднять. Только вот рывок при выстреле получается. Опасно, как бы при этом снаряд не взорвался.
    
– Идея неплохая. Для смягчения первого рывка можно пружину поставить, тогда движение плавнее будет, – согласился Гобято.
    
Прошло больше часа, пока наконец договорились и окончательно решили, какие еще нужны будут переделки в орудиях и лафетах.
    
– Чуть не забыл, – спохватился Борейко, – нас с тобою, Сережа, сегодня вызывают к часу дня в офицерское собрание, на заседание суда Общества офицеров по делу Чижа.
    
– Первый раз слышу! По какому еще это делу Чижа? – удивился Звонарев.
    
– Забыл, как мы его вывели на чистую воду с артельными суммами? Он, оказывается, очень обиделся, что я его назвал жуликом, и подал жалобу в суд Общества офицеров. Белый приказал его разобрать. Тебя и Жуковского вызывают в качестве свидетелей, а меня в качестве ответчика. Идем поскорее, пока не опоздали.
    
В Управлении артиллерии, в библиотеке, уже собрался весь состав суда. Председательствовал Тахателов, а членами были капитан Страшников и капитан Мошинский. Все они были в парадных мундирах, при орденах и оружии. Тут же находился и Чиж.
    
Как только вошли Борейко со Звонаревым, Такателов начал заседание. Секретарь суда, мрачный чиновник, опросил Чижа и Борейко, имеют ли они отводы против состава суда и свидетелей. Их не оказалось.
    
– Поручик Борейко, почему вы не в парадной форме? – спросил Тахателов.
    
– У меня ее нет, заложил в ломбард.
    
Звонарев заявил, что еще не успел сшить мундир.
    
– Заняли бы где-либо на заседание суда, – хмуро заметил Страшников, суетливый, с бегающими глазами сорокалетний капитан.
    
Другой член суда, Мошинский, только укоризненно покачал головой, поблескивая стеклами своих очков в круглой металлической оправе. Козлиная бородка и длинные, закинутые назад волосы делали его больше похожим на сельского учителя, чем на офицера.
    
– Занять-то не у кого. Ничей мундир на меня не налезет, – возразил Борейко.
    
Тахателов предложил считать уважительной причиной отсутствие мундиров у Борейко и Звонарева.
    
– Если поручик Борейко не постеснялся заявить на суде, что отдал в заклад свой мундир, то какие же у него могут быть представления о чести мундира, к которому он так небрежно относится? – ехидно проговорил Страшников, переглянувшись с Чижом.
    
– Это к разбираемому нами делу не относится! – возразил Мошинский.
    
– Присоединяюсь к вашему мнению, – проговорил Тахателов. – Суд переходит к опросу подсудимых. Расскажите, при каких обстоятельствах вам было нанесено оскорбление на словах поручиком Борейко, – обратился к Чижу Тахателов.
    
Чиж подробно и обстоятельно рассказал обо всем, что произошло в комнате у Жуковского после проверки артельных сумм.
    
– Вы подтверждаете правильность сказанного? – спросил Тахателов у Борейко.
    
– Целиком и полностью.
    
– Тогда предлагаю вам, поручик Борейко, принести свои извинения штабс-капитану Чижу.
    
– Не нахожу возможным. Вор, по-моему, всегда останется вором, как перед ним ни извиняйся.
    
– Прошу суд оградить меня от повторных оскорблений, – взвизгнул Чиж.
    
– Прошу вас выбирать ваши выражения, поручик, – остановил Борейко Тахателов.
    
– В показаниях капитана Жуковского значится, что штабс-капитан Чиж тоже оскорбил вас. Почему вы, поручи, к, об этом ничего не сказали? – задал вопрос Мошинский.
    
– Собака лает, ветер носит, – отрезал Борейко.
    
Чиж весь вспыхнул и снова за протестовал. Тахателов еще раз призвал Борейко к порядку. Затем суд допросил Звонарева и зачитал письменные показания Жуковского. Покончив с допросом свидетелей и выслушав объяснения Чижа и Борейко, Тахателов еще раз предложил закончить дело миром, но встретил их решительный отказ. После этого суд удалился для вынесения приговора.
    
Борейко и Звонарев перешли в одну из соседних комнат. Из окна была видна большая площадка, на которой было установлено несколько хворостяных барьеров и торчали предназначенные для рубки лозы. По этому манежу коротким галопом скакала на своей Кубани Варя Белая. Она по очереди брала барьеры и тут же рубила шашкой лозу. Лицо девушки раскраснелось, шляпка сдвинулась на затылок, волосы распустились, но она ничего не замечала, увлеченная спортивными упражнениями. Скачка с препятствиями сменялась бешеным галопом. Привстав на стременах, пригнувшись к луке, Варя вихрем носилась мимо окон.
    
– Козырь девка! – восхищенно заметил Борейко. – И мужа ей надо козырного, да чтобы еще королем был.
    
– Король, пожалуй, староват для нее будет, а валет бы подошел, – ответил прапорщик.
    
– Отчего тебе, Сережа, не сыграть в такого валета?
    
– А тебе?
    
– Какая дура пойдет за такого пьяницу, как я!
    
– А я побаиваюсь таких амазонок, мигом под башмак попадаешь к такой жинке.
    
– По-моему, это совсем не плохо сидеть под разумным каблучком. Только для меня едва ли скоро найдется, больно большой да крепкий каблук нужен.
    
– Может, и под самый маленький попадешь. Мужчина ты видный, а если и пьешь, то пьян не бываешь.
    
Их разговор был прерван приглашением на суд. Тахателов стоя зачитал постановление, в котором дуэль признавалась единственно возможным исходом конфликта между Чижом и Борейко.
    
– Оскорбления, нанесенные друг другу вышеозначенными офицерами при отказе принести взаимные извинения, могут быть смыты только кровью, – пояснил Тахателов.
    
– На чем же я с ним драться буду? На кулаках, что ли? – издевательски проговорил Борейко. – Ведь господин штабс-капитан умрет от страха при виде меня с шашкой или револьвером.