1 2 3 4 
  
   
 
ГЛАВА 40
   
Он сидел в дубовой бочке, врытой в дно лагуны, — в Ненето из таких бочек стреляют охотники. Это укрытие, где стрелок прячется от тех, кого хочет застрелить, в данном случае — от уток.
Ехали сюда весело: сначала встретились в гараже, а потом приятно провели вечер и вкусно поели, — ужин готовили на открытом очаге в старинной кухне. На заднем сиденье уместилось еще три охотника. Даже те, кто не любил врать, не могли удержаться от преувеличений, а уж вруны превзошли самих себя.
"Самозабвенный враль, — думал полковник, — прекрасен, как цветущая яблоня или вишня. Зачем их обескураживать, — думал он, — разве что они переврут координаты".
Полковник всю жизнь коллекционировал врунов, как другие коллекционируют почтовые марки. Правда, он их нe раскладывал по сериям и особенно не берег. Он просто радовался, слушая, как они врут, если только, конечно, оно не мешало делу. Вчера вечером, после того как все угостились граппой, вранья было хоть отбавляй, но оно было безвредное, и полковник слушал с удовольствием.
"В комнате было дымно от древесного угля, нет, в очаге, кажется, жгли поленья, — подумал он. — Во всяком случае, враль врет лучше всего, когда в комнате пахнет дымком или после захода солнца".
Он сам два раза чуть было не соврал, но сдержался и только слегка преувеличил. "Будем верить, что только преувеличил", — подумал он.
А вот теперь кругом расстилается замерзшая лагуна, и охота, кажется, пойдет прахом. Но он зря отчаивается.
Вдруг, неизвестно откуда, появились две шилохвостки, одна ринулась наискось вниз так быстро, как не сумел бы спикировать ни один самолет, и полковник, услышав шум крыльев, вскинул ружье и убил селезня. Тот ударился о лед с такой силой, с какой может удариться только птица, но, прежде чем он упал, полковник убил его самку, которая быстро уходила вверх, вытянув длинную шею.
Утка упала рядом с селезнем.
"Это же убийство, — думал полковник. — А что в наши дни не убийство? Да, малый, ты еще мастер стрелять! Хорош малый! Ах ты, старый калека! Но гляди, вон они летят".
Это были свистухи; сначала они казались прозрачным облаком, которое затвердело, вытянулось и словно растворилось. Потом облачко затвердело снова, и сидевшая на льду утка-предательница стала его подманивать.
"Дай им повернуть еще разок, — сказал себе полковник. — Пригни пониже голову и даже бровью не смей шевельнуть. Они сейчас прилетят".
И они прилетели — на голос предательства.
Они разом сложили крылья для посадки, как опускают закрылки у самолетов. Но увидели под ногами лед и взмыли ввысь.
Охотник — уже не полковник, а кто-то другой — поднялся в одной из бочек и подстрелил двух свистух. Они шлепнулись на лед почти так же грузно, как большие утки.
"Хватит нам и двух из одного выводка, — сказал полковник. — А может, у них не выводок, а племя? Как по-твоему?"
Полковник услышал выстрел за спиной, где, как он знал, не было ни одной бочки; повернув голову, он поглядел через замерзшую лагуну на дальний, поросший осокой берег.
"Вот и конец охоте", — подумал он.
Низко летевшая стайка взвилась в небо; казалось, утки стоят на хвостах, так круто они поднимались.
Полковник увидел, как одна утка упала, и тут же услышал еще выстрел.
Это сердитый лодочник стрелял по уткам, которые должны были достаться полковнику.
"Да как же он смеет?" — подумал полковник.
Ему дано охотничье ружье, чтобы добивать подранков, если собака не может их достать и они пытаются уйти. Стрелять по уткам, летящим на бочку, по законам охоты — преступление.
Лодочник был слишком далеко, чтобы его можно было окликнуть. Поэтому полковник дал по нему два выстрела.
"Дробь до него не долетит, — думал полковник, — а он, по крайней мере, поймет, что я все знаю. Но какого дьявола ему нужно? Да еще на такой первоклассной охоте? Никогда не видел, чтобы охота на уток шла так гладко и была так превосходно устроена; никогда не стрелял с таким удовольствием, как сегодня. Какая муха укусила этого сукина сына?"
Он знал, как ему вредно злиться. Поэтому он принял две таблетки и запил их глотком джина из фляжки — воды у него не было. 
Он знал, что и джин ему вреден, и подумал: "Мне вредно все, кроме покоя и самой легкой гимнастики. Вот именно, брат, покоя и самой легкой гимнастики. По-твоему, это легкая гимнастика?"
"Ах ты, чудо мое, — сказал он. — Как бы я хотел, чтобы ты была здесь, мы сидели бы с тобой рядом в бочке на двоих и могли бы касаться друг друга спиной или плечом. Я бы поглядел на тебя и, пуская пыль в глаза, метко подстрелил высоко летящую утку, так, чтобы она упала прямо в бочку, конечно, не задев тебя. А ну-ка, попытаюсь попасть хотя бы в одну", — сказал он себе, услышав шелест крыльев. Полковник встал, повернулся, заметил одиноко летевшего селезня — красивого, с длинной шеей; быстрые взмахи крыльев уносили его прямо в море. Он вырисовывался в небе четко и ясно на фоне дальних гор. Полковник высоко вскинул мушку, прицелился и выстрелил.
Селезень упал как раз за бочкой и, ударившись, пробил корку льда. Это был тот лед, который они ломали, расставляя чучела, но воду чуть-чуть затянуло снова. Подсадная утка поглядела на ледащего селезня, переминаясь с ноги на ногу.
— Ты никогда его раньше не видела, — сказал ей полковник. — По-моему, ты даже не видела, как он прилетел. А если и видела, ничего ему не сказала.
Селезень ударился головой, и теперь голова была в воде. Полковник видел красивое зимнее оперение на его грудке и крыльях.
"Я хотел бы подарить ей наряд из птичьих перьев вроде тех, какими в древней Мексике украшали своих богов, — думал он. — Но всех этих уток, наверно, отошлют на рынок, да и кто здесь сумеет содрать с птицы шкурку и выдубить ее? А как бы это было красиво: перья дикого селезня пошли бы на спину, серой утки — на грудь, с двумя полосами из перьев чирка сверху вниз. Вот был бы наряд! Ей бы, наверно, понравилось.
Эх, хоть бы они полетели, — думал полковник. — Несколько глупых уток могло бы залететь и сюда. На всякий случай я должен быть наготове". Но утки не появлялись, и он был наедине со своими мыслями.
Из других бочек тоже не было слышно выстрелов, время от времени доносились выстрелы с моря.
При таком ярком свете птицы видят лед и больше сюда не летят; они уходят в открытое море, собираются там стаями и садятся на воду. "Стало быть, охоты больше не будет", — думал он. Такова уж судьба, хотя ему и хотелось понять, что же все-таки произошло. Он знал, что не заслуживает такого отношения, но вынужден был мириться, как мирился всю жизнь, хотя всегда пытался найти причину.
У девушки все началось после драки с матросами. Как-то ночью они гуляли, два матроса ей свистнули, сначала полковник не придал этому значения.
Но что-то явно было не так. Полковник это сразу почувствовал. А потом он в этом уверился, нарочно остановившись под фонарем, чтобы те увидели знаки различия у него на погонах и перешли на другую сторону улицы.
На каждом погоне у него было по маленькому орлу с распростертыми крыльями. Они были вышиты на его мундире серебром. "Орлы не очень заметные, и ношу я их давно, но все же они видны", — думал полковник.
Матросы засвистели снова.
— Встань к стенке, если тебе хочется поглядеть, — сказал полковник девушке. — А если нет, отвернись.
— Смотри, какие они высокие и молодые.
— Сейчас они станут пониже, — пообещал ей полковник.
Он подошел к свистунам. Где ваш береговой патруль? — спросил он. Почем я знаю? — сказал высокий матрос. — Мне ведь что надо? Полюбуюсь на дамочку, и все.
— Как ваши фамилии? У вас есть личные номера?
— Почем я знаю? — ответил тот.
Другой сказал:
— Если бы и были, стану я тебе говорить, тыловая крыса!
"Старый служака, — подумал полковник, прежде чем его ударить. — Дошлый морячок! Все свои права знает". Но он все-таки ударил его левой рукой — то ли снизу, или сбоку, — ударил еще и еще раз, и матрос стал падать.
Другой, тот, что свистнул первый, яростно с ним сцепился, хотя и был пьян; полковник двинул ему локтем в зубы, а потом при свете фонаря изо всех сил ударил правой рукой. Затем оглянулся на второго свистуна и понял, что о нем беспокоиться нечего.
Тогда он ударил левой сбоку. А когда матрос попытался выпрямиться, ударил его правой. Потом еще раз ударил сбоку левой, повернулся и пошел к девушке; ему не хотелось слышать, как голова стукается о тротуар.
На ходу он взглянул, как себя чувствует тот, что свалился первый, и увидел, что он мирно спит, уткнувшись в землю подбородком, а изо рта у него течет кровь. Кровь яркого цвета, как надо, отметил полковник.
— Плакала моя карьера, — сказал он девушке. — Какова бы она ни была. Но эти типы носят ужасно нелепые штаны!
— Как ты себя чувствуешь? — спросила девушка.
— Прекрасно. Ты все видела?
— Да.
— Утром у меня будут болеть руки, — сказал он рассеянно. — Теперь, по-моему, мы можем спокойно уйти. Давай только пойдем помедленнее.
— Да, пожалуйста, иди медленнее.
— Нет, я не то хотел сказать. У нас должен быть такой вид, будто мы не торопимся.
— Мы пойдем как можно медленнее. — Хочешь сделать опыт?
И они пошли.
— Какой?
— Пойдем так, чтобы на нас жутко было смотреть даже со спины.
— Постараюсь. Но думаю, что у меня ничего не выйдет.
— Ну тогда пойдем просто так.
— Неужели они тебя ни разу не ударили?
— Один раз, и как следует. Второй матрос, когда он на меня кинулся.
— Это и есть настоящая драка?
— Да, если тебе везет.
— А если не везет?
— Тогда и у тебя ноги подкашиваются. И ты падаешь либо вперед, либо назад.
— А ты меня еще любишь, после того, как подрался?
— Я люблю тебя еще больше, чем раньше, если эта возможно.
— А почему невозможно? Вот хорошо! Я тебя теперь люблю больше. Я не слишком быстро иду?
— Ты идешь, как лань по лесу, а иногда ты ходишь, как волчица или как большой старый койот, когда он никуда не торопится.
— Мне не очень хочется быть большим старым койотом.
— Ты же их никогда не видела, — сказал полковник. — Погоди, еще захочешь. Ты ходишь, как все крупные хищники, когда они не спешат. Только ты совсем не хищник.
— В этом можешь не сомневаться. — Пройди немножко вперед, а я на тебя погляжу. Она пошла вперед, и полковник сказал:
— Ты ходишь, как чемпион, пока он еще не стал чемпионом. Будь ты лошадью, я бы тебя купил, даже если бы пришлось занимать деньги у ростовщика из двадцати процентов в месяц.
— Тебе не надо меня покупать.
— Знаю. Речь-то идет не об этом. Речь идет о твоей походке.
— Скажи, — сказала она, — что теперь будет с этими людьми? Я мало понимаю в драках. Может, мне надо было остаться и о них позаботиться?
— Ни в коем случае, — сказал полковник. — Запомни: ни в коем случае. Надеюсь, они схлопотали хоть одно сотрясение мозга на двоих. Пусть подыхают. Сами виноваты. И никакой уголовной ответственности я не несу. Да и все мы застрахованы. Могу сказать тебе насчет драки только одно…
— Ну, говори!
— Если ты полез в драку, ты должен победить. Вот что важно. Все остальное не стоит и выеденного яйца, как говорил мой старый друг доктор Роммель.
— Неужели тебе правда нравится Роммель?
— Очень.
— Но ведь он был твой враг.
— Я люблю своих врагов иногда больше, чем друзей. А моряки всегда выигрывают во всех сражениях. Это я усвоил в доме, который зовется Пентагоном, когда мне еще разрешали входить туда через парадные двери. Хочешь, прогуляемся или даже сбегаем назад и спросим тех двоих, верно ли это.
— Сказать по правде, Ричард, с меня хватит на сегодня и одной драки!
— Говоря откровенно, и с меня тоже, — признался полковник. Но сказал он это по-итальянски, начав фразу с "Anch'io". — Давай зайдем к "Гарри", а потом я провожу тебя домой.
— Ты не ушиб раненую руку?
— Нет! Только раз его стукнул по голове, — объяснил он. — А больше бил по туловищу.
— Можно мне ее потрогать?
— Да, только потихоньку.
— Но она ужасно распухла!
— Перелома нет, а опухоль всегда быстро спадает.
— Ты меня любишь?
— Да. Я люблю тебя двумя довольно вспухшими руками и всем сердцем.
  
  
   
 
ГЛАВА 41
   
"Вот как это было, и в тот день, а может, в какой-нибудь другой, произошло чудо. А ты о нем и не подозревал, — думал полковник. — Случилось величайшее чудо, но ты ничего для этого не сделал. Правда, ты, сукин сыщик никак этому и не препятствовал".
Стало еще холоднее, чистая вода снова покрылась коркой льда, а подсадная утка даже перестала смотреть на небо. Она теперь забыла о предательстве, тревожась только о своей судьбе.
"Ну и сука, — думал полковник. — Хотя я знаю, что это несправедливо. Ведь измена — ее ремесло. Но почему самка приманивает лучше, чем селезень? Кому же это знать, как не тебе, — думал он. — Хотя и это неправда. А что же правда? Самцы все-таки приманивают лучше. 
"Только не думай о ней! Не думай о Ренате, пользы от этого не будет. Тебе это даже вредно. И ты ведь с ней уже распрощался. Господи, что это было за прощание! Не обошлось даже без эшафота. А она ведь полезла бы за тобой на этот чертов эшафот. Если бы эшафот был настоящий. Распроклятое ремесло, — думал он. — Любить и расставаться. Людям от этого бывает больно.
Кто тебе дал право связываться с такой девушкой?
Никто. Меня познакомил с ней Андреа.
Но как она могла полюбить такого несчастного сукина сына?"
"Не знаю, — ответил он искренне. — Искренне говорю, что не знаю".
Он и не подозревал, что девушка его любит за то, что он никогда не чувствует себя несчастным, есть у него сердечный приступ или нет. Горе он испытал, и страдание тоже. Но несчастным он себя не чувствовал ни разу в жизни. Особенно по утрам.
Таких людей на свете почти не бывает, и девушка, хоть и очень молодая, сразу это поняла.
"Сейчас она дома и спит, — думал полковник. — Там ей и место, а не в какой-то чертовой бочке для охоты на уток, да еще когда все чучела, как назло, вмерзли в лед.
И все же, если бы эта бочка была на двоих, как бы я хотел, чтобы она была здесь; она могла бы смотреть на запад, не появится ли оттуда вереница уток. Но она бы ту замерзла. Может, мне удастся выменять у кого-нибудь настоящую куртку на пуху — продать ее никто не продаст! Такие куртки как-то по ошибке выдали летному составу.
Я бы мог узнать, как их стегают, и заказать ей такую же куртку на утином пуху, — думал он. — Я бы нашел хорошего портного, он бы ее скроил двубортной, без кармана справа и нашил кусок замши, чтобы не цеплялся приклад.
"Так и сделаю, — сказал себе он. — Так и сделаю или достану такую куртку у какого-нибудь франта, а потом дам перешить ей по росту. Надо бы достать ей хорошее ружье — "парди-12", только не слишком легкое, или пару "боссов". У нее должны быть ружья не хуже, чем она сама. Да, пожалуй, лучше всего два ружья "парди", — думал он.
В этот миг он услышал легкий шорох крыльев, быстро машущих в небе, и взглянул вверх. Но птицы летели слишком высоко. Полковник только поднял на них глаза. Птицы летели так высоко, что им была видна бочка, и он в бочке, и вмерзшие в лед чучела с невеселой подсадной уткой, которая их тоже видела и громко закрякала, как раболепный Иуда. Утки — это были шилохвостки — спокойно продолжали свой лет к морю.
"Я никогда ей ничего не дарю — это она мне правильно сказала. Не считая негритенка. Но разве это подарок? Она сама его выбрала, а я только купил. Так подарков не дарят.
Эх, как бы я хотел подарить ей уверенность в завтрашнем дне, но ее больше не существует. Я бы хотел подарить ей мою любовь, но она ничего не стоит; мои богатства, но их, в сущности, нет, если не считать двух хороших охотничьих ружей, солдатского обмундирования, орденов, медалей и книг. Да еще полковничьей пенсии.
Всеми моими земными благами одарю я тебя", — думал он.
"А она подарила мне свою любовь, камни, которые я ей вернул, и портрет. Что ж, и портрет я всегда могу отдать обратно. Я бы мог отдать ей мое кольцо, — думал он, — но куда, черт возьми, я его дел?
Разве она возьмет мой Крест за боевые заслуги с дубовыми листьями, или две Серебряные звезды, или весь остальной мусор — даже ордена ее родины? Или Франции? Или Бельгии? Да и не надо. Больно уж это смахивает на похороны.
Лучше я отдам ей свою любовь. Но как ее, проклятую, пошлешь? И как ее сохранить, чтобы она не увяла? Не положишь ведь ее на лед?
А может, теперь кладут? Надо спросить. А как мне достать этот чертов мотор для старика?"
"Найди. Находить выход из положения было твоим ремеслом. Находить выход из положения, когда в тебя стреляют, — поправился он.
Жаль, что у того стервеца, который портит мне охоту на уток, нет настоящего ружья; правда, его нет сейчас и у меня. Мы бы с ним быстро выяснили, кто умеет находить выход из положения. Даже в этой вонючей бочке, посреди болота, где нельзя маневрировать. А ему бы пришлось подойти совсем близко, чтобы меня достать.
"Брось, — сказал он себе, — и подумай лучше о девушке. Ты больше не хочешь убивать, никого и никогда".
"Кому ты морочишь голову? — сказал он себе. — Ты что, в святые записался? Что ж, попробуй, как это у тебя выйдет. Ей ты тогда больше понравишься. Ты уверен? Нет, не уверен, — признался он откровенно. — Видит бог, не уверен".
"А вдруг я стану святым перед самой смертью? Да, — сказал он, — может быть. Ну, кто хочет на это поставить?"
— Ты на это поставишь? — спросил он подсадную утку.
Но она смотрела в небо за его спиной и потихоньку вела свой мирный, крякающий разговор.
Утки пролетали слишком высоко, не сворачивая. Они только взглянули вниз и полетели дальше, к морю.
"Видно, они в самом деле садятся там на воду, — думал полковник. — А где-нибудь в лодке их поджидает охотник. Они подлетят с подветренной стороны совсем близко, и кто-нибудь непременно их подстрелит. Ну что ж, когда этот охотник начнет стрелять, несколько уток могут кинуться назад, в мою сторону. Но ведь все замерзает, мне давно бы пора уехать, зачем я сижу тут, как болван?
Я настрелял достаточно дичи и охотился не хуже, а даже лучше, чем всегда. Конечно, лучше, — думал он. — Никто не стреляет здесь лучше тебя, разве что Альварито, он еще совсем мальчишка и потому стреляет быстрее. Но ты убиваешь меньше уток, чем многие плохие и даже средние стрелки.
Да, знаю. И знаю почему: мы ведь за количеством больше не гонимся, мы ведь теперь живем не по уставу, разве ты не помнишь?" Он вспомнил, как однажды, по прихоти войны, он встретился ненадолго со своим лучшим другом; это было во время битвы в Арденнах, и они гнали противника.
Стояла ранняя осень, вокруг была гористая местность с песчаными дорогами и тропками, поросшая низкорослыми дубками и соснами. На влажном песке отчетливо отпечатались следы вражеских танков и полугусеничных машин.
Накануне шел дождь, но теперь прояснилось, видимость была хорошая, можно было разглядеть даже дальние холмы, и они с другом внимательно рассматривали все кругом в бинокль, словно охотились за дичью.
Полковник, который в ту пору был генералом и заместителем командира дивизии, знал следы каждой вражеской машины. Он знал, когда у противника кончатся мины и сколько примерно патронов у них еще осталось. Он рассчитал, где немцам придется принять бой, прежде чем они достигнут линии Зигфрида. Он был уверен, что они не станут драться ни в одном из тех двух мест, где ожидали боев, и поспешно отойдут дальше.
— Мы довольно далеко забрались для людей нашего высокого звания, Джордж, — сказал он своему лучшему другу.
— Смотрите не зарвитесь, генерал.
— Ничего, все в порядке, — сказал полковник. — Хватит нам жить по уставу, теперь мы просто вышвырнем их вон.
— С превеликой радостью, генерал. Тем более что устав писал я сам, — сказал его лучший друг. — Ну а если они там оставили заслон?
Он показал на то место, где, по логике вещей, противник должен был перейти к обороне.
— Ничего они там не оставили, — заявил полковник. — У них нет снаряжения даже для пожарной команды.
— Человек всегда прав, пока не ошибется, — сказал его лучший друг и добавил: — Господин генерал.
— Я прав, — сказал полковник.
Он и в самом деле был прав, хотя для того, чтобы получить нужные сведения, ему пришлось слегка нарушить принципы Женевской конвенции.
— Ну что ж, в погоню так в погоню! — сказал его лучший друг.
— Мешкать нам нечего, я ручаюсь, что они не задержатся в этих двух пунктах. И открыл мне это не какой-нибудь фриц. А собственная смекалка.
Он еще раз оглядел местность, услышал, как в ветвях шумит ветер, как пахнет вереск под ногами, и еще раз посмотрел на отпечатки гусениц на мокром песке — этим дело и кончилось.
"Интересно, понравилась бы ей такая история? — подумал он. — Нет, мне рассказывать ее нельзя. Уж больно я в ней хорош. Вот если бы кто-нибудь другой ей рассказал, да еще и расписал бы меня получше… Джордж рассказать не может. Он единственный, кто бы мог это сделать, но увы, не может. Да уж, черта лысого он теперь сможет!
Я бывал прав в девяноста пяти случаях из ста, а это чертовски высокий процент даже в таком простом деле, как война. Но и те пять процентов, когда ты не прав, не шутка.
Нет, я не расскажу тебе эту историю, дочка. Это только неясный шум у меня в сердце. В моем проклятом, никчемном сердце. Да, это поганое сердце не может за мной угнаться.
"А вдруг оно еще может?" — подумал он, проглотил две таблетки, запив их глотком джина, и поглядел на серую пелену льда.
"Сейчас крикну этому хромому парню, снимусь с места и поеду на ферму, или как там ее — охотничий домик, что ли. Охоте все равно конец".
  
  
   
 
ГЛАВА 42
   
Полковник выпрямился, дал два выстрела в пустое небо и замахал рукой лодочнику, подзывая его к себе.
Лодка шла медленно, всю дорогу приходилось раскалывать лед; лодочник собрал деревянные чучела, поймал подсадную утку, сунул ее в мешок и с помощью собаки, у которой на льду разъезжались лапы, подобрал убитых уток. Гнев лодочника явно прошел, и вид у него был довольный.
— Немного же вы настреляли, — сказал он полковнику.
— С вашей помощью.
Больше они ничего не сказали друг другу, и лодочник аккуратно разложил уток на носу грудками кверху, а полковник подал ему ружья и складной стул с ящиком для патронов.
Полковник влез в лодку, а лодочник проверил, не забыто ли что-нибудь в бочке, и снял с крючка нечто вроде передника с кармашками для патронов, который там висел. Потом он тоже сел в лодку, и они медленно, с трудом поплыли по замерзшей лагуне туда, где виднелась бурая вода канала. Полковник с силой отталкивался кормовым веслом, как и по дороге сюда. Но теперь, при ярком свете солнца, видя снежные вершины гор на севере и полоску осоки, обозначающую вход в канал, они работали дружно.
Вот они вошли в канал, с треском соскользнув с кромки льда; лодка двинулась легко, и, отдав весло лодочнику, полковник сел. С него лился пот.
Собака, дрожавшая у его ног, перелезла через борт лодки и поплыла к берегу.
Стряхивая воду со своей белой, свалявшейся шерсти, она скрылась в зарослях коричневой осоки и кустарника; по колыханию кустов полковник мог проследить ее путь домой. Колбасы она так и не получила.
Полковник чувствовал, что он весь потный, и, хотя теплая куртка защищала его от ветра, все же принял две таблетки из бутылочки и отхлебнул глоток джина из фляжки.
Фляжка была плоская, серебряная, в кожаном футляре. Под футляром, уже засаленным и потертым, было выгравировано: "Ричарду от Ренаты с любовью". Никто не видел этой надписи, кроме девушки, полковника и гравера, который ее делал. Надпись выгравировали не там, где купили фляжку. "Это было в самом начале, — думал полковник. — Кто бы теперь стал прятаться?" На завинченном колпачке было выгравировано: "Р. К. от Р.".
Полковник протянул фляжку лодочнику, тот посмотрел сначала на него, потом на фляжку и спросил:
— Что это?
— Английская граппа.
— Попробуем…
Он отхлебнул большой глоток, как все крестьяне, когда пьют из фляжки.
— Спасибо.
— А вы хорошо поохотились?
— Убил четырех уток. Собака подобрала еще трех подранков, подбитых другим.
— Зачем вы стреляли?
— Да я теперь и сам жалею, что стрелял. Со зла, наверно. "А я разве так не поступал?" — подумал полковник и не спросил, из-за чего тот злился.
— Жаль, что лет такой плохой.
— Бывает, — сказал полковник.
Полковник следил за тем, как в камышах и высокой траве движется собака. Вдруг она сделала стойку и замерла. Потом прыгнула. Прыгнула высоко и, распластавшись, нырнула вниз.
— Нашла подранка, — сказал он лодочнику.
— Бобби, — крикнул тот. — Апорт! Апорт!
Осока заколыхалась, из нее появилась собака, неся в пасти дикого селезня. Серовато-белая шея и зеленая голова покачивались, как головка змеи. В этом движении была обреченность.
Лодочник поставил лодку носом к берегу.
— Я возьму, — сказал полковник. — Бобби!
Он вынул селезня из пасти собаки, державшей его очень осторожно; птица была цела и приятна на ощупь. Сердце у нее билось, а в глазах стояло отчаяние и ужас перед неволей.
Полковник внимательно ее осмотрел, поглаживая ласково, как гладят лошадь.
— Ему только задели крыло, — сказал он. — Давайте его оставим живым манком либо выпустим весною на волю. Возьмите-ка его и посадите в мешок.
Лодочник бережно взял селезня и посадил его в холщовый мешок, который лежал на носу. Полковник услышал, как подсадная утка сразу же закрякала. "Может, она оправдывается, — подумал он. — Трудно понять утиный разговор через холстину мешка".
— Выпейте еще глоток, — сказал он лодочнику. — Сегодня чертовски холодно.
Лодочник взял фляжку и снова отхлебнул как следует.
— Спасибо, — сказал он. — Да, хороша ваша граппа.
  
  
   
 
ГЛАВА 43
   
На причале, перед длинным низким каменным зданием на самом берегу канала, были разложены убитые утки.
Они были разложены неровными кучками. "Тут всего несколько взводов, ни одной роты, а у меня едва ли наберется и отделение", — подумал полковник.
Старший егерь, в высоких сапогах, короткой куртке и сдвинутой на затылок старой фетровой шляпе, ждал их на берегу, и когда они подошли, скептически посмотрел на уток, лежавших в лодке.
— Возле нашей бочки вода совсем замерзла, — сказал полковник.
— Так я и думал, — сказал старший егерь. — Обидно. А ведь ваше место считается лучшим.
— Кто убил больше всех?
— Барон настрелял сорок две. Там течение, и воду затянуло не сразу. Вы, наверно, не слышали и выстрелов, потому что ветер дул в другую сторону.
— А где же остальные?
— Все разъехались, кроме барона, — он вас ждет. Ваш шофер спит в доме.
— Как и следовало ожидать, — сказал полковник.
— Разложи уток как положено, — сказал старший егерь лодочнику, который был и егерем тоже. — Мне надо записать их в охотничью книгу.
— В мешке у нас еще селезень, у него подбито крыло.
— Хорошо. Я за ним присмотрю.
— Я пойду повидаюсь с бароном. С вами я еще не прощаюсь.
— Вам надо хорошенько согреться, полковник, — сказал старший егерь. — Сегодня настоящий мороз.
Полковник направился в дом.
— Мы еще увидимся, — сказал он лодочнику.
— Да, полковник, — ответил тот.
Барон Альварито стоял посреди комнаты, у камина. Он улыбнулся своей застенчивой улыбкой и сказал, как всегда, негромко:
— Обидно, что вам сегодня не удалось пострелять как следует.
— Нас совсем затянуло льдом. Но я все равно получил большое удовольствие.
— Вы очень замерзли?
— Не очень.
— Давайте чего-нибудь поедим.
— Спасибо. Я не голоден. А вы ели?
— Да. Остальные поехали по домам, и я отдал им свою машину. Вы довезете меня до Латизаны или куда-нибудь поблизости? Оттуда я уже доберусь.
— Конечно.
— Вот беда, что вода замерзла. Виды на охоту были прекрасные.
— За лагуной, наверно, тьма уток.
— Да. Но они там не останутся, раз у них вся пища подо льдом. Ночью двинутся на юг.
— Неужели все улетят?
— Все, кроме наших местных уток, которые тут вывелись. Те побудут здесь, пока вся вода не замерзнет.
— Обидно, что с охотой так получилось.
— Обидно, что вам пришлось столько ехать из-за нескольких уток.
— Я люблю всякую охоту, — сказал полковник. — И я люблю Венецию.
Барон Альварито отвел глаза и протянул руки к огню.
— Да, — сказал он. — Все мы любим Венецию. А вы, может, больше всех.
Полковнику не хотелось вести светскую беседу на эту тему, и он только сказал:
— Вы-то знаете, как я ее люблю.
— Знаю, — ответил барон. Взгляд у него был рассеянный. — Помолчав, он сказал: — Пора будить вашего шофера.
— А он поел?
— Поел и поспал, а потом опять поел и опять поспал. И немножко почитал книжку с картинками, которую привез с собой.
— Комиксы, — сказал полковник.
— Надо бы мне научиться их читать, — сказал барон. Он улыбнулся застенчивой, затаенной улыбкой. — Вы бы не могли их мне достать в Триесте?
— Сколько хотите, — сказал полковник. — И похождения сверхчеловека, и уж совсем фантастические. Почитайте их вместо меня. Послушайте, Альварито, что с егерем, который был на моей лодке? Поначалу он просто видеть меня не мог.
— Это из-за вашего мундира. Военная форма союзников всегда на него так действует. Видите ли, его чересчур ретиво освобождали.
— То есть как?
— Когда пришли марокканцы, они изнасиловали его жену и дочь.
— Мне, пожалуй, надо чего-нибудь выпить, — сказал полковник.
— Там, на столе, есть граппа.
  
  
   
 
ГЛАВА 44
   
Они довезли барона до огромных ворот и аллеи, посыпанной гравием, — вилла, к счастью, стояла больше чем в шести милях от ближайшего военного объекта и не пострадала от бомбежки.
Полковник распрощался с Альварито, тот пригласил его приезжать на охоту хоть каждое воскресенье.
— Может, вы все-таки к нам зайдете?
— Нет, мне надо назад, в Триест. Передайте привет Ренате.
— Непременно. Это ее портрет лежит у вас на заднем сиденье?
— Да.
— Я скажу ей, что вы хорошо поохотились и что портрет в полной сохранности.
— И не забудьте передать ей привет.
— Не забуду.
— Ciao, Альварито, большое спасибо.
— Ciao, полковник. Если можно говорить ciao полковнику.
— А вы забудьте, что я полковник.
— Это очень трудно. До свиданья, полковник.
— В случае непредвиденных обстоятельств, попросите ее зайти в "Гритти" и взять портрет.
— Хорошо, полковник.
— Ну, кажется, все.
— Прощайте, полковник.
  
  
   
 
ГЛАВА 45
   
Они выехали на дорогу, и ранняя тьма стала сгущать вокруг.
— Сверните налево, — сказал полковник.
— Но ведь та дорога не на Триест, господин полковник, — сказал Джексон.
— Ну и шут с ней, с дорогой на Триест. Я приказал вам свернуть налево. Вы думаете, на свете только одна дорога на Триест?
— Нет, господин полковник. Я только хотел обратить внимание господина полковника…
— А вас, черт возьми, никто не просит обращать мое внимание на что бы то ни было! И пока я сам не заговорю, извольте молчать.
— Слушаюсь, господин полковник.
— Извините, Джексон. Я хотел сказать, что знаю, куда ехать, и мне хочется спокойно подумать.
— Так точно, господин полковник.
Они ехали по старой дороге, которую он так хорошо помнил, и полковник думал: "Ну вот, я послал четыре обещанных утки в "Гритти". Охота была не очень удачная, жене того парня не много достанется перьев. Да, от перьев ей проку не будет. Но утки крупные, жирные — просто объедение. Эх, забыл дать Бобби колбасы". И написать Ренате записку не было времени. "Но что бы я мог написать в записке, кроме того, что мы уже сказали друг другу?" Он сунул руку в карман и достал карандаш и блокнот. Включив лампочку для чтения карты, он раненой рукой написал заглавными печатными буквами короткий приказ.
— Спрячьте в карман, Джексон, и, если придется, действуйте соответственно. Если произойдет то, что здесь указано, выполняйте.
— Слушаюсь, господин полковник, — сказал Джексон и, взяв свободной рукой сложенный листок, сунул его в верхний левый карман мундира.
"Ну а теперь отдыхай, — сказал себе полковник. — У тебя осталась одна забота — о себе, а это уже роскошь. Армии Соединенных Штатов ты больше не нужен. Тебе это ясно дали понять. С девушкой своей ты простился, и она простилась с тобой. Тут дело обстоит совсем просто. Стрелял ты хорошо, и Альварито все понимает. Ну что ж. Так какого же черта ты волнуешься? Ты же не из тех хлюстов, которые беспокоятся, что с ними будет, когда уже все равно ничем не поможешь? Думаю, что ты не такой".
И тут его схватило — он этого ждал с тех пор, как они собрали чучела.
"Еще два раза — и конец, — думал он, — хотя мне обещали, что я выдержу четыре. Я всегда был везучий, как последний сукин сын". Тут его опять схватило, и очень сильно.
— Джексон, — сказал он, — знаете, что однажды сказал генерал Томас Джексон? В тот раз, когда его настигла безвременная кончина? Я даже выучил это наизусть. За достоверность, конечно, не ручаюсь. Но так, во всяком случае, передают. "А. П. Хиллу приготовиться к атаке", — сказал он. Потом начал бредить. А потом сказал: "Нет, нет, давайте переправимся и отдохнем там, за рекой, в тени деревьев".
— Очень интересно, господин полковник, — сказал Джексон. — Верно, это был Джексон Каменная Стена, господин полковник?
Полковник хотел ответить, но осекся, потому что его схватило в третий раз и стиснуло так, что он понял: вот и конец.
— Джексон, — сказал полковник, — поставьте машину на обочину и погасите фары. Вы знаете, как ехать отсюда в Триест?
— Да, господин полковник. У меня есть карта.
— Хорошо. Я сейчас перейду на заднее сиденье этой дерьмовой сверхроскошной машины.
Это были последние слова, которые полковник произнес в своей жизни. Но до заднего сиденья он добрался и даже закрыл за собой дверь. Он закрыл ее тщательно и плотно.
Через некоторое время Джексон повел машину с зажженными фарами по дороге, вдоль канавы, обсаженной ветлами, и стал искать, где бы ему повернуть. Наконец он осторожно развернулся. На правой стороне дороги, став лицом к югу — к развилке, от которой шло знакомое шоссе на Триест, — Джексон зажег свет в кабине, вынул листок с приказом и прочел:
В СЛУЧАЕ МОЕЙ СМЕРТИ УПАКОВАННУЮ КАРТИНУ И ДВА ОХОТНИЧЬИХ РУЖЬЯ ИЗ ЭТОЙ МАШИНЫ ВЕРНУТЬ В ГОСТИНИЦУ "ГРИТТИ", ВЕНЕЦИЯ, ГДЕ ИХ ПОЛУЧИТ ЗАКОННЫЙ ВЛАДЕЛЕЦ.
Подпись: Ричард Кантуэлл, полковник пехотных войск США.
"Не беспокойся, вернут законным порядком", — подумал Джексон и включил первую скорость.
  
  
   
 
ПРИМЕЧАНИЯ
   
   1
   
Дети (ит.).
   
   2
   
Серебряная медаль за военную доблесть (ит.).
   
   3
   
Кладбище (ит.).
   
   4
   
Да здравствует Франция и жареная картошка. Свобода, Продажность и Глупость! (фр.).
   
   5
   
Ясность (фр.). 
   
   6
   
Пароходик (ит.).
   
   7
   
Крупные дельцы (ит.).
   
   8
   
Здесь: воротила (ит.).
   
   9
   
Привет (ит.).
   
   10
   
Пристань (ит.).
   
   11
   
С удовольствием (ит.).
   
   12
   
Благовест (ит.).
   
   13
   
Умереть — это еще не все! (ит.).
   
   14
   
Да здравствует д'Аннунцио! (ит.).
   
   15
   
"Ноктюрн" (ит.).
   
   16
   
Гроссмейстер (ит.).
   
   17
   
Название аперитива.
   
   18
   
Орден (ит.).
   
   19
   
Военный, аристократический и духовный Орден рыцарей Брусаделли (исп.).
   
   20
   
Я тоже (ит.).
   
   21
   
Сухого, очень сухого, большую рюмку (ит.).
   
   22
   
Кабачок (фр.).
   
   23
   
Квестура — полиция.
   
   24
   
Бочка (ит.). 
   
   25
   
Марка самолета.
   
   26
   
Колбасная (фр.).
   
   27
   
По-охотничьи (фр.).
   
   28
   
Солдатской жизни (фр.).
   
   29
   
Дорогой (ит.).
   
   30
   
Еще два мартини! (ит.)
   
   31
   
"Приди, сладостная смерть" (нем.) — название духовной песни Баха.
   
   32
   
Старый хрен (фр.).
   
   33
   
Моя самая дорогая и любимая (фр.).
   
   34
   
Ах, дочка! (исп.).
   
   35
   
Рожа (фр.).
   
   36
   
Фасад (фр.).
   
   37
   
Где же вы, снега минувших дней? Где же вы, снега былого? Все это в писсуаре (фр.).
   
   38
   
Грязное ремесло (фр.).
   
   39
   
С кровью (ит.).
   
   40
   
Сырой (ит.).
   
   41
   
Синий (фр.).
   
   42
   
Двухлитровая бутыль (ит.).
   
   43
   
Черные нашивки в виде языков пламени (ит.).
   
   44
   
Коллекционное вино (фр.).
   
   45
   
Погода сегодня мерзкая (ит.).
   
   46
   
Премерзкая (ит.).
   
   47
   
Бродячий пасьянс (фр).
   
   48
   
Очаг сопротивления (фр.).
   
   49
   
Приготовить (исп.).
   
   50
   
Почки (фр.).
   
   51
   
Единство (нем.).
   
   52
   
Скверное ремесло (фр.).
   
   53
   
Моторная лодка (ит.).
   
   54
   
И ты (фр.).
   
   55
   
Дочка (ит.).
   
   56
   
Всего хорошего (фр.).
   
   57
   
До свиданья (исп.).
   
   58
   
Дерьмо (фр.).
   
   59
   
Трактир (нем.).
   
   60
   
За военные заслуги (ит.).
   
   61
   
Сухое вино (ит.).
   
   62
   
Свежие и румяные, как в день битвы (фр.).
   
   63
   
Маршальский колледж (фр.).
   
   64
   
На Пасху или на Троицу (фр.) — поговорка, соответствующая русской: "После дождичка в четверг".