1 2 3 4 5 6 
   
Она говорила теперь сухо и строго.
   
– Звонит гример, – сказал фотограф. – Спрашивает, к которому часу ей завтра прийти.
   
– Если без этого и вправду никак не обойтись, я могла бы наскрести… – растерянно произнесла мать.
   
Но Жасмин уже встала и направилась к двери, не протянув руки координатору:
   
– Большое спасибо. Таких денег у меня нет. А были бы – истратила бы на что-нибудь другое.
   
– Подумайте о своем будущем!
   
– Именно это я и делаю. Это мое будущее, а не ваше.
   
   
На улице она разрыдалась. Сначала – тот роскошный бутик, где с ней обошлись так невежливо и даже намекнули, что она обманывает, говоря о своем знакомстве с хозяином. А потом, когда она уже предвкушала новую жизнь и придумала себе новое имя, с нее для первого шага потребовали две тысячи евро!
   
Мать и дочь возвращались домой в угрюмом молчании. Несколько раз звонил телефон, но Жасмин, взглянув на высвечивающийся номер, не отвечала.
   
– Почему ты не отвечаешь? – спросила мать. – Разве у тебя не назначена встреча во второй половине дня?
   
– Вот потому и не отвечаю. У нас с тобой нет двух тысяч.
   
Мать, видевшая, в каком она состоянии, обняла ее, понимая: надо что-то сделать.
   
– Нет, есть. С тех пор как не стало твоего отца, я работаю, не покладая рук… У нас наберется и больше двух тысяч. Здесь, в Европе, уборщица получает много, потому что никому не нравится разгребать за другими грязь. И речь идет о твоем будущем.
   
Снова зазвонил телефон. Жасмин стала прежней Кристиной и послушалась мать. Женский голос в трубке извинился за двухчасовое опоздание, сославшись на неотложные дела.
   
– Да это неважно, – ответила Кристина. – Но чтобы понапрасну не тратить ваше время, я хотела бы знать, сколько все это будет стоить…
   
– Сколько будет стоить – что?
   
– У меня только что было интервью, и с меня запросили две тысячи евро за фотографии, макияж и прочее…
   
Женщина рассмеялась:
   
– Ничего это вам не будет стоить! Старый трюк, мы его знаем. И поговорим об этом, когда придете сюда.
   
   
Обстановка в студии была такая же, но держались с Жасмин иначе. Женщина с фотоаппаратом, как видно, запомнив ее еще с первой встречи, спрашивала, почему у нее сегодня такие печальные глаза. Кристина рассказала о том, что произошло утром, и ей объяснили, что так ведется испокон века, хотя в последнее время власти начали с этим бороться. В эту самую минуту, в разных городах мира привлекательных девушек приглашают «показать свой потенциал», обещая щедро заплатить за него. Под предлогом того, что ищут молодые дарования, агентства снимают номера в роскошных отелях, расставляют в них аппаратуру, сулят не менее одного дефиле в год – или «деньги обратно» – сдирают огромные средства за фотосъемку, приглашают разных неудачников исполнить роли гримеров и парикмахеров, зазывают поступить в школу моделей – а потом исчезают бесследно. Кристине повезло в этом смысле – она попала не к мошенникам, а в настоящую студию, но ей хватило ума отклонить сомнительное предложение.
   
– Так уж устроен человек со своим неуемным тщеславием… Ничего такого в этом нет, если, конечно, умеешь защищаться от него. И происходит это не только в мире моды, но и повсюду: писатели рекламируют собственные произведения, художники патронируют свои выставки, кинематографисты влезают в долги и борются за место под солнцем с крупными студиями, твои ровесницы бросают все и устраиваются официантками в больших городах, надеясь, что когда-нибудь продюсер угадает их талант и откроет им путь в звезды.
   
Нет, сегодня я тебя снимать не буду. Я хочу узнать тебя получше, а нажать кнопку – это самый последний этап долгого пути. Начинается же он с попытки понять, что таится в душе человека.
   
Они условились на завтра и еще немного побеседовали.
   
– Тебе надо будет выбрать себе имя.
   
– Жасмин Тайгер.
   
Желания воскресли.
   
   
Фотограф пригласила ее провести уикенд на море неподалеку от голландской границы. И там часов по восемь в день экспериментировала, снимая Жасмин в разных ракурсах.
   
Ей надо было выразить на лице эмоции, вызываемые, например, словом «вода», или «огонь», или «обольщение». Показать добрую и злую стороны своей души. Устремить взгляд вперед, влево, вправо, вниз, в бесконечность. Представить себе чаек и демонов. Вообразить, что ее домогаются пожилые мужчины, что она оказалась взаперти в туалете бара, что ее насилуют. Сделаться грешницей и святой, распутной и невинной.
   
Ее снимали на открытом воздухе, и она казалась заледеневшей, но все равно была способна реагировать на каждый стимул, повиноваться любому побуждению. В маленькой фотостудии, оборудованной в одной из комнат их номера, звучала разная музыка и ежеминутно менялось освещение. Жасмин наносила грим, фотограф причесывала ее.
   
– Почему вы тратите на меня столько времени?
   
– Потом объясню.
   
Она размышляла, перебирала снимки, делала какие-то пометки и никогда не говорила, радуют ее результаты работы или разочаровывают.
   
И лишь в понедельник утром Жасмин (Кристина к этому времени уже окончательно сгинула) услышала наконец оценку. Они были на брюссельском вокзале, ожидая поезд на Антверпен.
   
– Ты – самая лучшая.
   
– Неправда.
   
Женщина взглянула на нее удивленно:
   
– Не спорь. Я занимаюсь этим делом двадцать лет и нафотографировала бесчисленное множество людей, я работала с профессиональными моделями и киноартистками. Но никто, никто из них не может сравниться с тобой в искусстве передавать чувства.
   
Хочешь знать, как это называется? Талант. Есть категории, где его можно измерить: режиссер, который берется доделывать провальную картину и превращает ее в высокодоходную. Спортсмен, который бьет рекорды. Художники, которые своими работами остаются в памяти поколений – пусть хоть двух. Ты спросишь, как я могу гарантировать, что у модели есть талант? Да так. Я – профессионал. Тебе удается показать перед объективом камеры и демонов, и ангелов, обитающих в твоей душе, а это совсем не просто, поверь мне. Я говорю сейчас не о тех юнцах, что любят наряжаться вампирами и ходить на разные готические вечеринки. И не о девицах, принимающих невинный вид, чтобы пробудить дремлющую в мужчинах педофилию. Я – о настоящих демонах и подлинных ангелах.
   
Вокруг сновали люди. Жасмин сверилась с расписанием поездов и предложила выйти наружу – ей до смерти хотелось курить, а на вокзале это было запрещено. Она раздумывала, должна ли высказать то, что переполняло ей душу в эту минуту.
   
– Если даже у меня и есть талант, я сумела проявить его по одной-единственной причине. За все те дни, что мы провели вместе, ты почти ничего не говорила о своей личной жизни и не расспрашивала об этом меня. Давай я возьму твой кофр. Фотография – не женское дело: какие тяжести приходится таскать!
   
Ее наставница рассмеялась:
   
– Да мне и нечего говорить, кроме того, что я обожаю свою работу. Мне тридцать восемь лет, я в разводе, детей нет, есть связи и знакомства, позволяющие жить не роскошно, но вполне достойно. Кстати, хотела бы добавить: если все пойдет как надо, ты никогда, никогда не веди себя как человек, которому его профессия позволяет выжить… Даже если это будет так. Если не последуешь моему совету, система будет легко манипулировать тобой. Разумеется, я использую твои снимки и заработаю на них. Но сейчас настойчиво советую тебе обзавестись профессиональным агентом.
   
Жасмин снова закурила: «Сейчас или никогда».
   
– Знаешь, почему я сумела проявить свой талант? Потому что случилось такое, чего я и представить себе не могла: я влюбилась в женщину, которая захотела быть рядом со мной, помогать мне на первых порах, которая своей нежностью и своей непреклонностью смогла дать выход всему, что пряталось в глубоких кладовых моей души, – и самому лучшему, и самому скверному. И сделала это не психоанализом и не долгими уроками медитации – как пыталась сделать моя мать, – а всего лишь…
   
Она замолчала. Ей было страшно, но надо было продолжать: теперь уже нечего было терять:
   
– …с помощью фотоаппарата.
   
Время вдруг остановилось. Исчезли звуки, люди перестали сновать, стих ветер, дым сигареты будто заледенел в воздухе, погасли все огни – и лишь две пары встретившихся глаз блестели с каждой секундой все ярче.
   
   
– Готово, – говорит гримерша.
   
Жасмин встает и смотрит на свою подругу, которая ходит по уборной, не присаживаясь – поправляет складки, подбирает аксессуары. Волнуется, наверное: ведь это ее показ в Каннах, и если все пройдет хорошо, она сможет заключить с бельгийским правительством выгодный контракт.
   
Жасмин хочется подойти, обнять ее, успокоить. Сказать, что все будет хорошо – не хуже, чем прежде. И услышать в ответ: «Тебе девятнадцать лет, что ты знаешь о жизни?»
   
А она скажет на это: «Я знаю, на что способна, да и ты это знаешь. Я знаю, что переменило наши жизни в тот день, три года назад, когда там, на вокзале, ты подняла руку и нежно прикоснулась к моей щеке, помнишь? Мы обе тогда испугались. Но сумели совладать с этим страхом. Благодаря этому я оказалась здесь, а ты, помимо того что осталась превосходным фотографом, смогла исполнить свою давнишнюю мечту – придумывать новые модели одежды».
   
Но Жасмин удерживается: когда просишь кого-нибудь успокоиться, тот обычно начинает волноваться еще сильнее.
   
И отойдя к окну, она прикуривает очередную сигарету. Да, она много курит, но что ж поделаешь? Это ее первое крупное дефиле во Франции.
  
  
   
    
4:43 PM
   
   
Стоящая в дверях девушка в черном английском костюме и белой блузке спрашивает ее имя, сверяется со списком, просит подождать немного – апартаменты пока заняты. Рядом ожидают двое мужчин и девушка – на вид еще моложе, чем она.
   
Все стоят в чопорном молчании. А сколько придется ждать? И что там происходит?
   
Габриэла задает эти вопросы самой себе и получает два ответа.
   
Первый: «Да сколько надо, столько и будешь». Габриэла-оптимистка вынесла и пережила достаточно, чтобы попасть в звезды, и теперь должна думать об оглушительной премьере, о приглашениях, путешествиях на частном самолете, об афишах, расклеенных во всех столицах мира, о репортерах, несущих круглосуточную вахту перед ее домом, расспрашивающих, как и в каких бутиках она одевается, и кто тот мускулистый рыжеволосый мужчина, с которым ее видели в ночном клубе. О триумфальном возвращении в родной городок, о подругах, взирающих на нее с завистливым восхищением, о благотворительных проектах, в которых будет участвовать.
   
Второй голос напоминает, что Габриэла-оптимистка вынесла и пережила достаточно, чтобы попасть в звезды, но теперь идет по лезвию бритвы, рискуя соскользнуть влево или вправо и упасть в пропасть. Потому что Хамид Хусейн даже не подозревает о ее существовании, и никто еще пока не видел ее в большом вечернем макияже, и платье наверняка не подойдет по размеру – придется ушивать или надставлять, и в результате она опоздает в «Martinez». И ей уже двадцать пять лет, и вполне возможно, на яхте уже остановили выбор на другой претендентке, передумали, а может быть, с самого начала решили переговорить с двумя-тремя девицами, поглядеть, кто из них сумеет выделиться из толпы, пригласив всех трех на вечеринку, причем так, чтобы ни одна не догадывалась о том, что у нее есть соперницы.
   
Паранойя какая-то.
   
Да нет, не паранойя, а всего лишь реальность. Помимо всего прочего, хотя Джибсон и Звезда участвуют только в самых значительных проектах, успех все равно не гарантирован. И если дело не заладится, виновата во всем будет только она. Снова явился ей призрак Безумного Шляпника из «Алисы в Стране чудес». Она бездарна. И до сих пор ничего важного не случилось в ее жизни, несмотря на непрестанные усилия. С той минуты, как она оказалась в Каннах, она не присела: разносила свои дорогущие портфолио по компаниям и актерским агентствам, но в результате попала только на один кастинг. Будь у нее талант, не ее бы пробовали на роль, а она бы их себе выбирала. Слишком занеслась она в своих мечтаниях и скоро ощутит всю нестерпимую горечь поражения, и будет оно тем горше, что настигнет ее на самом пороге удачи, когда до славы и успеха осталось всего чуть-чуть…
   
«Я притягиваю негативную энергию. Просто чувствую эти волны. Надо прийти в себя».
   
Но не может же она заняться йогой перед женщиной в строгом английском костюме и тремя коллегами. Надо отогнать этот негатив, но сначала понять – откуда он? В ту пору, когда ей казалось, что ничего не получается из-за чьей-то зависти, она много читала об этом и убедилась непреложно: какая-то актриса, которую некоторое время назад пробовали и отвергли, в этот момент концентрирует всю свою энергию, чтобы все-таки получить роль. Да, Габриэла чувствует ее враждебное поле, и значит, это правда! Единственный выход – оставить разум в этом коридоре и броситься на поиски своего Высшего Я, нерасторжимо связанного со всеми силами Вселенной.
   
Габриэла глубоко вздыхает, улыбается и говорит себе: «Сейчас я распространяю вокруг себя энергию любви, она – мощнее сил тьмы, и Бог, обитающий во мне, приветствует Бога, обитающего во всех жителях планеты, даже тех, кто…»
   
Громкий смех прерывает ее мысли. Из распахнувшейся двери номера вываливаются гурьбой несколько юношей и девушек, а с ними – две знаменитости, и весело направляются прямо к лифту.
   
– Ваша очередь, – обращается к Габриэле девушка-администратор.
   
«Медитация напрасной не бывает».
   
Она улыбается, но, переступив порог, замирает: апартаменты кажутся сокровищницей – очки разных фасонов и моделей, вешалки с платьями и костюмами, сумки всех видов и размеров, обувь, чулки, часы, ювелирные изделия, косметика и электроника. Навстречу ей идет белокурая дама с висящим на шее телефоном и списком в руке. Сверившись с ним, она просит Габриэлу следовать за ней.
   
– Времени у нас немного. Давайте прямо к делу.
   
Они движутся по одной из комнат, и Габриэла видит новые сокровища: высшее проявление роскоши и гламура, которыми она прежде только любовалась в витринах, зная, что если они ей и достанутся когда-нибудь, то лишь из «вторых рук».
   
Теперь все это ждет ее. И надо поскорее сообразить, что же надеть.
   
– Можно, я начну с украшений?
   
– Вам ничего не надо выбирать. Мы знаем, что желает ХХ. А платье придется вернуть завтра утром.
   
ХХ. Хамид Хусейн. Они уже знают, что он желает для нее!
   
Они продолжают ходить по обширному номеру: на кровати, на столе и на креслах грудой навалены другие товары – майки, наборы специй и приправ, рекламный плакат знаменитой фирмы, изготовляющей кофеварки, и рядом – образцы ее продукции в подарочной упаковке. По коридору попадают в просторную гостиную. Габриэла даже не представляла себе раньше, что в отелях бывают такие огромные апартаменты.
   
Элегантная белая коробка с логотипом знаменитого модного дома водружена на исполинскую двуспальную кровать. Их молча ожидает некто – не поймешь, мужчина это или женщина: длинные, обесцвеченные волосы, выщипанные брови, перстни на пальцах, цепочки, идущие от пояса в карманы туго обтягивающих брюк.
   
– Раздевайся.
   
Габриэла стягивает джинсы и блузку, одновременно пытаясь все же определить пол другого существа, которое достает из огромного стенного шкафа красное платье.
   
– Лифчик – тоже. Он будет заметен под платьем.
   
Стоящее в номере большое зеркало повернуто под таким углом, что она не видит, как сидит на ней платье.
   
– Нам надо поторапливаться. Хамид сказал, что помимо праздника, она должна будет еще подняться по ступенькам.
   
    
Подняться по ступенькам! 
   
   
Волшебные слова.
   
Платье «не сидит». Женщина и загадочный андрогин нервничают. Женщина требует принести еще два-три на выбор, потому что модель пройдет по лестнице со Звездой, который сейчас уже готов.
   
Габриэле кажется, что все это во сне. По лестнице со Звездой?!
   
Наконец останавливаются на длинном и очень узком золотистом платье с декольте до самой талии. Золотая цепь на уровне груди не позволяет вырезу показать больше, чем может выдержать человеческое воображение.
   
Женщина нервничает все заметнее. Андрогин уходит и тут же возвращается в сопровождении портнихи, которая быстро подшивает подол. Если бы Габриэла была в состоянии в такую минуту что-нибудь сказать, она попросила бы этого не делать, потому что пришивать прямо на человеке – плохая примета: это значит, что и судьба его будет прервана и зашита…
   
Появляется третье существо с сумкой невообразимых размеров и, пройдя в угол гигантской комнаты, начинает выгружать ее. Обнаруживается нечто вроде портативной гримерной, где есть даже зеркало с укрепленными на раме сильными лампами. Андрогин, на манер кающейся Магдалины преклонив перед Габриэлой колени, примеряет ей одну пару туфель за другой.
   
Золушка! Золушка, которая уже совсем скоро встретит своего принца и поднимется по лестнице рука об руку с ним!
   
– Вот эти, – говорит женщина.
   
Андрогин начинает укладывать остальные туфли в коробки.
   
– Снимай платье. Мы подошьем что надо, пока тебя будут причесывать и гримировать.
   
Ну слава богу, судьба ее вновь открывается…
   
Габриэлу в одних трусиках ведут в туалетную комнату. Там уже установлен переносной набор для мытья и сушки волос. Бритоголовый мужчина приказывает сесть, откинуть голову назад, в металлическую емкость. Он орудует ручным душем и, подобно всем остальным, заметно волнуется. То и дело сердито сетует, что слишком шумно, что он требовал себе нормальных условий для работы, но никто его слушать не желает, что слишком мало времени, чтобы сделать как надо, что вечно все у них наспех и впопыхах.
   
– Никто не понимает, какая огромная ответственность лежит на моих плечах.
   
Ответа от Габриэлы он не ждет, а разговаривает сам с собой:
   
– Вот когда пойдешь по ступенькам, думаешь, что́ люди увидят? Тебя? Нет! Мою работу. Мой макияж. Мою прическу. Ты – всего лишь холст, на котором я рисую и пишу. Ты – камень, из которого я высекаю скульптуру. Что скажут люди, если вдруг что-то не получится? Я ведь могу потерять работу…
   
Габриэле обидно слышать это, но она понимает: придется привыкать. Таков мир гламура и блеска. Потом, когда она будет что-то собой представлять, сможет работать только с воспитанными и учтивыми людьми. А пока придется обратиться к добродетели терпения.
   
Меж тем в руках у парикмахера, подобно отрывающемуся от взлетной полосы самолету, ревет фен.
   
Парикмахер, высушив ей волосы, велит поживее переместиться в передвижной косметический кабинет. Там настроение его внезапно и разительно меняется: он замолкает, созерцая ее в зеркале, и словно бы пребывает в иной реальности. Расхаживает вокруг нее кругами: фен и щетка в его руках кажутся резцом и молотком Микеланджело, ваяющего своего Давида. Габриэла же сидит, вперив взгляд в одну точку, и вспоминает строки одного португальского поэта:
   
    
«Зеркало отражает верно; оно не ошибается, ибо не думает. Думать – почти всегда значит ошибаться». 
   
   
Возвращаются женщина и андрогин – всего через двадцать минут лимузин отвезет ее в «Martinez», где она должна будет встретиться со Звездой. Припарковаться негде, поэтому на месте надо быть минута в минуту. Парикмахер что-то недовольно ворчит, как художник, не встретивший понимания у заказчиков, но знает – надо уложиться в срок. Теперь, работая над ее лицом, он напоминает Микеланджело, расписывающего потолок Сикстинской капеллы.
   
Лимузин! Лестница! Звезда!
   
    
«Зеркало отражает верно; оно не ошибается, ибо не думает». 
   
   
И она тоже не думает, а иначе и ее захлестнут волны всеобщего раздражения и напряжения, и тогда вернутся негативные чувства. Ей ужасно хочется спросить, почему в этом номере такая уйма разнообразнейших товаров, но она должна вести себя так, словно все это ей не в диковинку. «Микеланджело» под суровым взглядом женщины и отсутствующим – андрогина кладет последние мазки. Она поднимается, и ее поспешно одевают и обувают. Все, слава богу, на своем месте.
   
Откуда-то извлекают маленькую кожаную сумочку. Андрогин выбрасывает из нее бумагу, призванную сохранить форму, разглядывает все с тем же отстраненным видом, но, как видно, остается доволен. Сумочка вручена Габриэле.
   
А женщина протягивает ей четыре экземпляра гигантского контракта, где прилепленные внизу страниц красные маркеры напоминают: «Подписать здесь».
   
– Можешь подписать не читая, можешь отнести домой, позвонить своему юристу, сказать, что тебе нужно время принять решение. Но так или иначе по ступенькам придется подняться, тут уж ничего не поделаешь. Если завтра утром контракта здесь не будет, тебе достаточно будет только вернуть платье.
   
Габриэла вспоминает совет агента – соглашайся на все. Берет протянутую ей ручку и быстро подписывает отмеченные страницы. Ей нечего, абсолютно нечего терять. Если какие-то параграфы ущемят ее интересы, она всегда может оспорить их в суде, сказав, что ее вынудили подписать. Но прежде надо сделать то, о чем она всегда мечтала.
   
Женщина подхватывает страницы и исчезает, не попрощавшись. «Микеланджело» разбирает свое оборудование, предаваясь горестным думам о несправедливом устройстве этого мира, где его труд не оценивается должным образом, где вечно не хватает времени, чтобы все сделать по своему вкусу, а если что пойдет наперекосяк, винить в этом будут его. Андрогин ведет ее к дверям номера, смотрит на часы – на циферблате Габриэла замечает изображение черепа – и впервые за все это время размыкает уста:
   
– Еще три минуты. Нельзя в таком виде выходить из отеля на всеобщее обозрение… Я провожу тебя до машины.
   
Ее вновь охватывает напряжение: она уже не думает ни о лимузине, ни о Звезде, ни о ступенях. Ей страшно. И чтобы отвлечься, она спрашивает:
   
– А что это за апартаменты? Почему здесь столько всякой всячины?
   
– Включая сафари в Кении. – Андрогин показывает куда-то в угол, и Габриэла только сейчас замечает плакат какой-то авиакомпании и стопку конвертов на столе. – Бесплатно, как и все здесь, кроме одежды и аксессуаров.
   
Кофемашины, электроника, сумки, часы, бижутерия, тур на сафари… И все это – даром?
   
– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – слышит она не мужской и не женский, а будто принадлежащий инопланетянину голос. – Да, все даром. А точнее говоря, поскольку даром в этом мире не бывает ничего, – на основе честного обмена. Ты находишься в одной из многих «Комнат подарков», снятых в Каннах на время фестиваля. Избранные приходят сюда и могут взять все, что их душе угодно: эти люди будут появляться в блузке от А, в очках от В, принимать других важных особ у себя в гостях и после вечеринки варить им кофе, приготовленный в новой модели кофеварки. Свои ноутбуки они носят в сумках от С, пользуются кремами от D и чувствуют свою значительность оттого, что обладают чем-то исключительным и пока еще не поступившим в специализированные магазины. В бассейн пойдут с бижутерией от Е, сфотографируются в поясе от F – ни одного из этих товаров пока еще нет на рынке. А когда появятся, Суперкласс уже проведет необходимую кампанию, и простые смертные потратят свои сбережения на покупки. Проще некуда, моя дорогая. Производители предоставляют образцы, а избранные превращаются в ходячую рекламу. Но ты не радуйся раньше времени: тебе туда пока еще доступа нет.
   
– Ну, а при чем тут сафари в Кении?
   
– Есть ли реклама лучше, чем супруги средних лет, пребывающие в восторге от своих приключений в джунглях, наснимавшие сотни фотографий, направо и налево рекомендующие такой эксклюзив? Все их друзья тоже захотят испробовать это. Повторяю: даром в этом мире ничего не бывает. Ну, ладно, три минуты прошли, пора спускаться и готовиться к восхождению по лестнице.
   
…Их ожидает белый «Maybach». Шофер в фуражке и перчатках открывает дверцу. Андрогин дает последние наставления:
   
– Про картину забудь, ты поднимаешься по ступеням не ради нее. Когда будешь наверху, поздоровайся с директором фестиваля, с префектом, а войдя во Дворец, сразу иди в туалетную комнату на первом этаже. По коридору до конца, там – налево и выйдешь в боковую дверь. Там тебя будут ждать. Тебя узнают – мы предупредим, как ты одета. Тебя снова причешут, подкрасят и дадут немного отдохнуть на террасе. Оттуда я тебя заберу и провожу на гала-ужин.
   
– А режиссер и продюсеры не обидятся?
   
Андрогин пожимает плечами и своей странной, пританцовывающей походкой возвращается в отель. Фильм? Фильм не имеет ни малейшего значения. Главное – это:
   
    
Подняться по ступеням! 
   
   
Это означает, что она пройдет по красному ковру в самый верхний эшелон славы, туда, где соберутся все знаменитости из мира кино, моды, искусства, и фотографии их, разосланные агентствами в четыре стороны света, появятся в газетах и журналах всего мира.
   
– Кондиционер работает нормально, мадам? – учтиво осведомляется шофер.
   
Габриэла молча кивает.
   
– Если угодно, в консоли слева от нас – охлажденное шампанское.
   
Габриэла, вытянув руки как можно дальше, чтобы случайно не залить платье, откупоривает бутылку, наливает, выпивает залпом и тотчас вновь наполняет хрустальный бокал. Любопытные прохожие пытаются понять, кто же это сидит в огромном лимузине с затемненными стеклами, мчащемся по резервной полосе, запретной для других машин. Очень скоро она и Звезда будут стоять рядом на красной дорожке, и это будет означать начало не только невиданной карьеры, но и немыслимо прекрасной истории любви…
   
Габриэла – существо романтического склада и тем гордится.
   
Она вспоминает, что свою одежду и сумку оставила в отеле «Hilton». Ключа от номера у нее нет. Пойти ей по окончании празднества некуда. Впрочем, если бы она когда-нибудь вздумала рассказать в книге историю своей жизни, сегодняшний день ей описать бы не удалось: проснуться утром с трещащей головой посреди раскиданных по комнате вещей – а шесть часов спустя подкатывать в лимузине к красной дорожке, готовясь предстать перед сонмищем журналистов об руку с одним из самых вожделенных мужчин мира.
   
Руки у нее подрагивают. Она хочет выпить еще бокал, но решает не рисковать – стоит ли появляться пьяной у подножья лестницы славы?!
   
«Успокойся, Габриэла. Не забывай о том, кто ты. Будь реалисткой – не дай увлечь себя всему, что сейчас происходит с тобой».
   
Пока машина везет ее к отелю, она беспрестанно повторяет эти фразы. Но – хочет ли она того или нет – никогда уже ей не удастся стать прежней, такой, как была. Выхода нет – если не считать того, о котором сказал андрогин и который ведет на еще более высокую вершину.
  
  
   
    
4:52 РМ
   
   
Даже Господу Богу нашему Иисусу Христу пришлось некогда выдержать испытание, которое сейчас предстоит Игорю. Искушение дьявола. И он должен будет зубами и ногтями цепляться за свою веру, чтобы не дрогнуть, не ослабеть в том, что предназначено ему свыше.
   
А дьявол просит остановиться, передумать, простить, отказаться от задуманного. Дьявол – профессионал самого высшего разбора, умеющий вселять в слабые души страх, отчаяние, сомнение, бессилие.
   
И встречая сильных, он искушает их способами гораздо более изощренными – добрыми намерениями. Не так ли поступил он с Иисусом в пустыне, предложив ему обратить камни в хлеба? Спаситель смог бы не только утолить свой голод, но и накормить всех, кто умолял дать им еды. Иисус, как и следовало ожидать от Сына Божьего, поступил, однако, очень мудро. И ответил, что не хлебом единым жив человек, но и всяким словом, исходящим из уст Божиих.
   
Добрые намерения, добродетель, цельность – что это, в сущности, такое? Люди, называвшие себя цельными натурами, неукоснительно повиновались своим правителям, в конце концов построили в Германии концентрационные лагеря. Врачи, убежденные в том, что нет системы справедливей, чем коммунистическая, признавали душевнобольными и запирали в психушках интеллектуалов, не согласных с режимом. Солдаты на войне убивают ради неясного им идеала и тоже исполнены самых благих намерений, добродетели, цельности.
   
Нет, все не так. Грех ради добра – добродетель, доброе деяние ради зла – греховно.
   
   
А в его случае Лукавый, чтобы смутить его душу, предложил ему простить. Сказал: «Ты – не первый и не последний, кому пришлось пройти через это. Многих бросали те, кого они любили больше всего на свете, но они умели переплавить горькое чувство в светлое и радостное. Представь себе семьи людей, которых по твоей вине больше нет в живых: их родные охвачены скорбью, ненавистью, жаждой мести. Так-то ты делаешь мир совершеннее? И вот это намереваешься преподнести своей любимой?»
   
Но мудрость Игоря способна совладать с этими искушениями, не позволить им сейчас обуять его душу. Если стойко продержаться еще немного, голос дьявола будет звучать слабее, пока не смолкнет вовсе. Главным образом потому, что одна из тех, кого он отправил в рай, с каждой минутой все непреложней присутствует в его жизни: девушка с набережной Круазетт говорит ему: все хорошо, все правильно, существует огромная разница между «простить» и «забыть». В сердце его нет ни капли ненависти, и сделанное сделано не для того, чтобы отомстить миру.
   
Дьявол настаивает, но он должен проявить твердость духа и вспомнить, ради чего он здесь.
   
Игорь заходит в первую попавшуюся пиццерию. Заказывает «Маргариту» и обычную «кока-колу». Лучше подкрепиться сейчас: когда за столом другие люди, он не может (и никогда толком не мог) есть. Все считают нужным поддерживать непринужденный, любезный, оживленный разговор, однако легко оставляют собеседника без ответа, чтобы положить в рот кусочек еще какого-нибудь яства.
   
В обычных обстоятельствах он избегает этого, применяя испытанный прием: забрасывает своих соседей вопросами, давая им возможность блеснуть умом, познаниями и красноречием, покуда он будет спокойно есть. Но сегодня вечером он не расположен ни к учтивости, ни к общению. Он будет отчужден и неприятен. На самый крайний случай притворится, что не понимает языка, на котором к нему обратятся.
   
Он знает – в ближайшие часы Искушение остановиться, отказаться от задуманного станет сильнее, чем когда-либо прежде. Но он не собирается отказываться; цель его – завершить свою миссию, даже если причина, некогда побудившая его взяться за нее, изменилась.
   
Он понятия не имеет, сильно ли портят три произошедшие в один день убийства криминальную статистику Канн: если это обычное дело, то полиция не заподозрит ничего из ряда вон выходящего, начнет дознание с соблюдением всех своих неспешных бюрократических процедур и формальностей, а он, как и предполагал, улетит рано утром. Неизвестно и то, идентифицировали его или нет: его видела супружеская чета, которая, проходя мимо, поздоровалась с Оливией, его мог запомнить один из телохранителей Джавица Уайлда, кто-то мог заметить его рядом с Морин на пирсе.
   
Искушение сейчас меняет тактику: хочет напугать его, как всегда поступает с людьми слабыми. Судя по всему, дьявол совершенно не понимает, что же тут происходит и насколько укрепило Игоря испытание, посланное ему судьбой.
   
Он берет свой телефон и набирает новое сообщение.
   
Он пытается представить себе, как поведет себя Ева в тот миг, когда его получит. Что-то подсказывает ему – она одновременно и ужаснется, и восхитится. И горько раскается в том шаге, который совершила два года назад, когда все бросила – включая свои драгоценности и платья – и попросила, чтобы его адвокат связался с нею и начал процедуру расторжения брака.
   
Причина развода? Не сошлись характерами. Можно подумать, все значительные и интересные люди в мире думают совершенно одинаково и имеют много общего. Да нет, разумеется, дело было не в характерах – Ева полюбила другого.
   
Страсть. Да есть ли на свете человек, который, прожив пять лет в браке, хоть раз не взглянул бы в другую сторону, не пожелал бы оказаться в другом обществе? Кто осмелится сказать, что хотя бы однажды не нарушил супружескую верность – пусть в воображении? И сколькие ломали свой брак, уходили из дому, а потом, обнаружив, что страсть остыла, возвращались к своим прежним партнерам. Надо лишь отнестись к этому по-взрослому – и все позабудется. Все это в порядке вещей, все вполне приемлемо и является частью биографии.
   
Разумеется, Игорь стал понимать это постепенно. Поначалу он требовал от своих адвокатов беспримерно жесткой неуступчивости, соглашаясь на развод лишь в том случае, если она откажется от всего имущества, нажитого совместно – в течение почти двадцати лет и с нуля. Целую неделю в ожидании ответа он пребывал в бешенстве; деньги тут были ни при чем: просто Еву надо было вернуть любой ценой, а иные способы давления были ему неведомы.
   
А она оказалась неподатлива. И ее адвокаты приняли выдвинутые условия.
   
Об этом стало широко известно – и о новом избраннике своей жены Игорь узнал из газет. Узнал, что это один из самых известных в мире модельеров, своим нынешним успехом, как и он сам, обязанный одному себе. Что они почти ровесники – ему тоже около сорока. Что он прост, не заносчив и работает сутками напролет.
   
Как и он.
   
Игорь не мог понять, что же происходит. Незадолго перед тем как отправиться на лондонский фестиваль моды, им удалось – что бывало крайне редко – вдвоем провести в Мадриде несколько дней, будто воскресивших пору их прежней любви. Хотя они путешествовали на корпоративной яхте, а жили в отеле, где не было, кажется, только птичьего молока, Ева и Игорь решили вместе и заново открыть для себя мир. Не заказывали заранее столики в ресторанах, выстаивали длинные очереди в музеи, ездили на такси, а не в лимузинах с водителем, неизменно ожидавшим у подъезда, бродили по городу, теряясь в хитросплетении улочек. Много ели, еще больше пили, возвращались в отель, не чуя ног от усталости, но счастливые, и каждую ночь любили друг друга.
   
Они не включали свои ноутбуки и мобильные телефоны, что требовало изрядных усилий. Однако это удалось. И в Москву они вернулись с улыбкой и отрадными воспоминаниями.
   
Игорь снова с головой погрузился в работу, с удивлением отметив, что и в его отсутствие фирма продолжает исправно функционировать. Ева через неделю улетела в Лондон. И больше уже не вернулась.
   
Он подрядил одно из лучших частных детективных агентств, обычно занимающихся экономическим или политическим шпионажем, – и вынужден был на сотнях фотографий видеть свою жену рядом с ее новым спутником. Детективы сумели подсунуть Еве «подругу». Подстроили якобы случайную встречу с женщиной – «приехала из России, муж бросил, устроиться на работу не может из-за суровости британских законов и теперь на грани голодной смерти…». Ева поверила не сразу, но потом все же решила помочь. Переговорила со своим любовником, и тот рискнул – взял на работу в один из своих офисов, несмотря на отсутствие разрешения.
   
Эта «подруга» – единственная, с кем Ева может говорить на родном языке. Одинока. С неустроенной личной жизнью. По мнению психологов из детективного агентства, это идеальный канал информации: Ева еще не до конца освоилась в новой среде и потому будет следовать столь свойственному человеку инстинктивному побуждению поделиться с кем-то сокровенным. И не за тем, чтобы получить совет – надо же кому-то излить душу.
   
Все эти разговоры «подруга» фиксирует на пленку, и записи оказываются на рабочем столе Игоря, оттесняя в сторону ожидающие его визы документы, приглашения, подарки, которые следует послать важным клиентам, поставщикам, политикам.
   
Эти записи гораздо полезнее – и несравненно мучительнее – фотографий. Выясняется, что отношения со знаменитым кутюрье начались два года назад, в Милане, где и он, и Ева оказались по своим профессиональным делам. Вначале она противилась сближению – этот человек постоянно окружен красивейшими женщинами мира, а ей уже тридцать восемь – но тем не менее уже через неделю, в Париже, роман начался.
   
Услышав это, Игорь испытал нежданное возбуждение и сам удивился такому странному отзыву своего тела. Почему мысль о том, что его жена принадлежит другому мужчине, вызвала в нем не отвращение, а недвусмысленный прилив вожделения?
   
Впервые в жизни он тогда усомнился в своей нормальности. И чтобы как-то избавиться от гнетущего чувства вины, решился на некое публичное признание. В разговоре с приятелями упоминал мимоходом, что «один его друг» получает огромное наслаждение, представляя свою жену в постели с другим.
   
Слушавшие его – это были, как правило, крупные предприниматели и политики из разных стран – поначалу ужасались. Но после десятой рюмки признавались, что подобный эпизод – самое возбуждающее из всего, что было в их супружеской жизни. Один из них, оказывается, всегда просит жену во всех подробностях описывать свои свидания, вспоминать, какие именно слова произносились в порыве страсти. Другой заявил, что клубы свингеров, где практикуется групповой секс и обмен супругами, – это лучшее средство сохранить брак.
   
Положим, это преувеличение. Но когда Игорь узнал, что он – не единственный, кого возбуждают такие мысли, ему стало легче. И – неприятно кольнуло осознание того, насколько же мало сведущ он в природе человека, а в особенности – мужчины: его разговоры с коллегами затрагивали чаще всего бизнес и очень редко – что-то личное.
   
Мысли его возвращаются к этим записям. В Лондоне (Недели высокой моды, чтобы облегчить жизнь тех, кто в них участвует, идут непрерывной чередой) этот модельер уже был влюблен; и в это нетрудно поверить, ибо женщина ему встретилась совершенно особенная, ни на кого не похожая. А вот она продолжала колебаться: Хамид был всего лишь вторым мужчиной в ее жизни, а кроме того, они с ним занимались одним и тем же делом, в котором он преуспел несравненно больше. Это ее смущало. И она понимала, что, связав свою жизнь с ним, должна будет отказаться от работы в индустрии моды – не конкурировать же с собственным мужем? – и вновь сделаться домохозяйкой.
   
Больше того – она вообще не могла объяснить себе, почему человек калибра Хамида заинтересовался русской женщиной далеко не первой молодости.
   
А вот Игорь, если бы она дала ему хоть самый ничтожный шанс поговорить, – мог бы. Ева обладает редчайшим свойством – одно ее присутствие словно высекает искру из всех, кто находится рядом, заставляет их становиться лучше, возрождаться из пепла прожитых лет для света и надежды. Именно так произошло когда-то с юношей, вернувшимся с кровавой и бессмысленной войны.
   
   
Искушение приходит вновь. Дьявол шепчет, что это не так, что Игорь сам исступленной работой исцелил свои моральные травмы. Пусть кто-то из психотерапевтов и сочтет это симптомом душевного нездоровья, но он и в самом деле смог бы залечить свои раны прощением и забвением. Ева, в сущности, не так важна: хватит уж Игорю проверять все свои эмоции отношениями, которых давно нет.
   
«Ты ведь не первый… – твердит дьявол. – Не первый, кто творит зло, думая, что таким образом пробуждает благо».
   
   
Ему становится не по себе. Он по натуре – человек мягкосердечный, а если вынужден действовать жестко, то лишь во имя какой-то великой цели – служения, например, своей стране. Он старается и подставлять другую щеку, и не выпускать из руки бич, как поступал Иисус Христос – единственный образец и пример для подражания.
   
Он крестится, надеясь, что Искушение сгинет. Усилием воли заставляет себя вспомнить о записях, о словах Евы про то, что она несчастлива со своим новым избранником. Но ни за что на свете не хотела бы вернуться в прошлое, потому что была замужем за человеком «психически неуравновешенным».
   
Что за чушь она несет! Вероятно, ее новое окружение активно промывает ей мозги. Должно быть, оказалась совсем не в той среде. Он не сомневается, что она лжет, уверяя свою русскую подругу, будто вышла замуж исключительно из страха остаться одной.
   
В юности она чувствовала, что ее отвергают, и никогда не могла быть самой собой – вечно приходилось притворяться, что ей интересно то же, что и ее подружкам, что играет в те же игры, что так же веселится на вечеринках, что ищет красивого и верного мужчину, который даст ей надежное супружеское счастье – дом и детей. «Все вранье», – говорит она сейчас.
   
Потому что в крови ее жил авантюрный дух и влекло неизведанное. И если бы она могла выбирать сама, то связала бы свою жизнь с искусством. Еще в детстве она любила делать коллажи из фотографий, напечатанных в унылых советских журналах, раскрашивать их в яркие цвета и любоваться результатом. Купить одежду для кукол было невозможно, и потому платьица для них шила мать – к восхищению Евы, которая твердила, что когда вырастет, будет делать то же самое.
   
В Советском Союзе следовать моде было нелегко, и они узнали, что делается в мире, лишь после падения Берлинской стены, когда стали приходить иностранные журналы. Ева была уже почти взрослой девушкой, когда однажды решилась сказать родителям, что хочет только одного – придумывать и создавать одежду.
   
Но после окончания школы родители настояли, чтобы она поступила на юридический факультет. Как ни упивались они новообретенной свободой, все же опасались, что капиталистические идеи разрушат страну, а граждан ее – отторгнут от подлинного искусства, заставят предпочесть детективы Пушкину и Толстому, исказят классический русский балет чужеродными заимствованиями. Их единственную дочь следовало немедленно оградить от тлетворного влияния, проникавшего в страну вместе с «кока-колой» и дорогими автомобилями.
   
В университете она повстречала красивого, амбициозного парня, так же, как и она, считавшего: хватит делать вид, что режим, при котором жили наши отцы, может вернуться. Он ушел – и ушел навсегда. Настала пора начинать новую жизнь.
   
Этот юноша очень ей нравился. Они стали видеться все чаще. Она знала – он умен и способен многого добиться. Он понимает ее. Да, ему пришлось повоевать в Афганистане, он был даже ранен, но впрочем, неопасно. Он никогда не жаловался на то, что ему пришлось пережить там, и за все те годы, что они были вместе, она ни разу не заметила в нем признаков какого-то душевного надлома, следов моральной травмы.
   
Однажды утром он принес ей букет роз. Сказал, что бросает университет и хочет заняться бизнесом. А вслед за тем предложил выйти за него замуж. Она согласилась, хотя при всем своем восхищении относилась к нему всего лишь как к товарищу. Однако ей казалось – любовь придет потом, со временем, да и помимо всего прочего, он был единственным, кто понимал и одобрял все ее порывы, и, откажи она ему, могла бы никогда уж больше не встретить человека, принимающего ее такой, как она есть.
   
Они сыграли скромную свадьбу и стали жить вместе. Люди, дававшие ему деньги на «раскрутку», внушали ей страх, но ничего поделать она не могла. Меж тем его фирма мало-помалу крепла и развивалась. Когда минуло четыре года, она – замирая от страха – впервые поставила ему условие: немедленно расплатиться со всеми кредиторами, которые вроде бы были и не очень заинтересованы в возвращении долга. Он согласился и впоследствии не раз благодарил ее за это.
   
Шли годы, случались неизбежные провалы и поражения, а потом все как-то вдруг изменилось, и гадкий утенок, двинувшись путем, предначертанным в детской сказке, в одночасье стал прекрасным лебедем, желанным для всех без исключения.
   
Когда Ева стала жаловаться, что ей скучно заниматься только домом и хозяйством, Игорь, в отличие от своих коллег, считавших, что работающая женщина непоправимо теряет свою женственность, купил ей бутик в одном из самых престижных московских кварталов. Она торговала моделями «больших домов», не рискуя выставлять на продажу собственные коллекции. Впрочем, это отчасти компенсировалось тем, что она посещала выставки высокой моды, знакомилась с интересными людьми, среди которых однажды оказался и Хамид. Но до сих пор, задавая себе вопрос, любит ли его, она чувствовала, что ответ скорее всего был бы отрицательным. А когда он, признавшись, что никогда не встречал такой, как она, предложил жить вместе, ей нечего было терять. Детей у нее не было. Муж ее, по расхожему выражению, был женат на собственной работе и едва ли заметил бы, что ее нет рядом.
   
«Я все бросила, – говорила Ева, – и не раскаиваюсь в своем решении. Я поступила бы точно так же, даже если бы Хамид не купил на мое имя виллу в Испании. Я поступила бы точно так же, даже если бы Игорь предложил отдать мне половину своего состояния. Я совершила бы этот шаг, потому что знаю: теперь я могу ничего не бояться. Если один из тех мужчин, по которым сходит с ума весь мир, захотел быть со мной, значит, я лучше, чем сама думаю».
   
Слушая другую запись, Игорь заметил, что его любимая испытывает серьезные психологические проблемы.
   
«Мой муж лишился рассудка. Не знаю, что послужило причиной – война или переутомление, но он мнит, будто ему дано постигать Божьи предначертания. Прежде чем окончательно решиться, я консультировалась с психологом, надеясь, что он поможет мне понять Игоря, подскажет, есть ли еще надежда спасти наши отношения. Я и тогда, и теперь предпочла не углубляться в подробности. Но мне кажется, он, считая, что творит благо, способен на ужасные поступки.
   
Врач объяснил мне, что многие благородные люди, сострадающие своему ближнему, вдруг полностью меняют свое отношение к миру. В проведенных по этому поводу исследованиях подобная перемена получила название «эффект Люцифера» в память ангела, любимого Богом больше всех и в конце концов возжелавшего обладать такой же властью».
   
«Почему же так случилось?» – осведомился другой женский голос.
   
Но ответа Игорь не услышал: на этих словах запись обрывалась – наверное, плохо рассчитали время.
   
   
А ему бы очень хотелось знать, что сказала Ева. Ибо он-то вовсе не мнил себя равным Богу. И не сомневался: его возлюбленная придумала все это для самой себя, боясь, что если решит вернуться, ее не примут. Ну да, ему приходилось убивать – но по необходимости, да и какое это имеет отношение к их браку?! Он убивал на войне, имея на это, как и всякий солдат, официальное разрешение. Он убил двоих или троих и в мирной жизни – но для их же блага, поскольку они больше не могли, не в состоянии были жить достойно. Он убивал и здесь, в Каннах – но ради выполнения своей миссии.
   
И ту, которую любит, он убил бы, если бы понял: она безумна, она сбилась с пути и начинает разрушать свою собственную жизнь. Он никогда не допустил бы, чтобы сумасшествие омрачило их блистательное и благородное прошлое.
   
Ту, которую любит, он убил бы, только чтобы спасти ее от долгого и мучительного саморазрушения.
   
   
Игорь смотрит на затормозивший под запрещающим знаком «Maserati» – автомобиль нелепый и неудобный, потому что по городу вынужден, при всей мощи своего двигателя, ездить с той же скоростью, что и другие; для проселочных дорог у него слишком мал клиренс, а на трассе он слишком опасен.
   
У машины очень низкая посадка, и человек лет пятидесяти, но желающий выглядеть на тридцать, выбирается из водительского кресла с большим трудом. Входит в пиццерию, заказывает «Четыре сыра», с собой.
   
«Maserati» и пиццерия плохо согласуются между собой. Но все же, как видно, иногда совпадают.
   
Искушение возвращается. Теперь его голос говорит уже не о прощении, не о великодушии и необходимости забыть прошлое и двигаться дальше – на этот раз он нашептывает Игорю сомнения. А если Ева не лгала, уверяя «подругу», что была несчастлива в браке? Что, если она, несмотря всю свою любовь к нему, уже погружалась в бездонную пучину неверного решения, подобно Адаму в тот миг, когда он принял протянутое ему яблоко, чем обрек на проклятие весь род человеческий?
   
«Я все спланировал», – в тысячный раз повторяет себе Игорь. Его замысел в том, чтобы вернуться вместе, чтобы не позволить короткому слову «прощай» уничтожить жизнь обоих. Он понимает, что в супружеской жизни – тем более на восемнадцатом ее году – кризисы неизбежны.
   
Но знает при этом, что искусный стратег должен постоянно менять свои первоначальные планы. Игорь поднимается, шепчет молитву, прося, чтобы ему не пришлось пить из чаши отречения.
   
Душа маленькой португалки незримо витает где-то рядом. Теперь он понимает, что поторопился и поступил опрометчиво: ведь ничего не стоило немного повременить и дождаться, когда появится достойный противник – кто-то вроде того псевдоатлета с волосами цвета красного дерева. Или кто-то такой, чья смерть была бы продиктована необходимостью избавить его от новых мучений, как поступил он с подсевшей к нему в баре женщиной.
   
Но девочка с густыми бровями, словно святая, склоняется к нему и просит не раскаиваться: он поступил правильно, он уберег ее от грядущих страданий и унижений. И ее чистая душа мало-помалу оттесняет Искушение, заставляя понять: он находится в Каннах не для того, чтобы силой вернуть потерянную любовь – это невозможно.
   
Он здесь ради того, чтобы спасти Еву от горечи и упадка. Да, она поступила с ним несправедливо, но сделанное ею для него прежде заслуживает благодарности.
   
«Я добрый человек».
   
Он расплачивается по счету и просит принести еще маленькую бутылку минеральной воды. Выйдя на улицу, выливает ее себе на голову.
   
Сейчас надо соображать отчетливо и ясно. Он так долго мечтал о наступлении этого дня, а вот сейчас почему-то мысли его в разброде.
  
  
   
    
5:06 РМ
   
   
Несмотря на то что мода меняется каждые полгода, одно остается незыблемым: охранники у входа всегда облачены в строгие черные костюмы.
   
Хамид для своих дефиле продумывал варианты – переодеть их всех во что-нибудь яркое и пестрое. Или в белое. Но если выбиться из свода общих правил, критики будут больше рассуждать о «бессмысленных новациях», чем писать о том, что его и вправду интересовало – о показе новой коллекции. Впрочем, черный – это совершенный цвет: консервативный, таинственный, впечатанный в коллективное бессознательное старыми голливудскими лентами. Герои неизменно одеты в белое, злодеи разгуливают по экрану в черном.
   
«Представьте, что было бы, если Белый дом назывался бы Черным? Все решили бы, что именно там обитает Князь Тьмы».
   
У каждого цвета – своя цель: это только кажется, будто их выбирают наугад. Белый символизирует чистоту и цельность. Черный устрашает. Красный вгоняет в столбняк. Желтый привлекает внимание. Зеленый сообщает, что все вокруг спокойно, и можно двигаться дальше. Голубой успокаивает. Оранжевый приводит в замешательство.
   
Охранники должны быть одеты в черное. Так повелось с самого начала, так тому, значит, и быть.
   
   
Как всегда, билеты трех видов. Первый – для прессы: будет несколько пишущих репортеров и множество фотографов, навьюченных своей тяжелой аппаратурой; они приветливы друг с другом, однако не упустят случая отпихнуть коллегу локтем, когда придет время выбрать наилучший ракурс и самую выгодную точку для съемки, поймать самый выигрышный момент или сделать уникальный снимок. Второй – для приглашенных: Неделя высокой моды в Париже ничем не отличается от того, что происходит здесь, на берегу Средиземного моря; публика обычно скверно одета, и наверняка у нее не хватит средств купить демонстрируемые туалеты. Но эти зрители в дурацких джинсах, безвкусных майках, кричаще-аляповатых «дизайнерских» кроссовках считают своим долгом присутствовать на показе, чтобы доказать, что отлично вписываются в доминирующий тут стиль, что выглядят непринужденно и «одеты удобно», хотя это вовсе не так. Кое-кто щеголяет дорогими сумками и поясами, что производит столь же нелепое впечатление, как если бы полотно Веласкеса поместили в пластиковую раму.
   
И наконец ВИПы. Охранники, которые никогда никого не знают, стоят с угрожающим видом, сцепив руки внизу живота. Зато появляется нежная девушка, обученная узнавать знаменитостей в лицо. Со списком в руке она направляется к супружеской чете.
   
– Добро пожаловать, мсье и мадам Хусейн. Благодарим вас за внимание.
   
Они проходят перед всеми остальными. Коридор один и тот же, но барьер из стальных столбиков с зелеными бархатными лентами показывает, кто есть кто и где здесь самые значительные персоны. Это – момент Малой Славы: к тебе относятся по-особенному, и хотя это дефиле не значится в официальном расписании просмотров (не стоит все же забывать, что в Каннах проходит кинофестиваль, а не что-то иное), протокол должен быть соблюден неукоснительно. Ради этой Малой Славы, венчающей людей на всех параллельных ему мероприятиях (ужинах, обедах, коктейлях) люди часами просиживают перед зеркалом, свято веруя в то, что искусственное освещение не так портит кожу, как солнце, из-за которого приходится изводить тонну кремов от загара. Пляж – в двух шагах, однако они предпочитают хитроумно устроенные солярии, неизменно имеющиеся в отеле. Пройдясь по набережной Круазетт, они насладились бы красотами пейзажа, но много ли калорий можно сжечь на такой прогулке? Лучше использовать беговые дорожки, которые должны быть в тренажерном зале любого уважающего себя отеля.
   
Так они поддерживают форму и, одевшись с тщательно выверенной небрежностью, приходят на обеды, где чувствуют собственную значительность оттого, что приглашены, на гала-ужины, где надо платить большие деньги или иметь высокие связи, на вечеринки, устраиваемые после ужина и продолжающиеся до утра, а потом в баре отеля пьют последнюю чашку кофе или порцию виски. Все это перемежается походами в туалет, чтобы поправить макияж или подтянуть галстук, стряхнуть с плеча пылинку пудры, снять волосок или удостовериться, что помада не размазалась.
   
И наконец они возвращаются в номер в своих первоклассные отели, обнаруживая там приготовленную постель с положенной на подушку шоколадной конфетой (которую немедленно выбрасывают, ибо это – лишние калории), прогноз погоды, меню завтрака, каллиграфическим почерком надписанный конверт с приветствием от управляющего отелем, прислоненный к корзине с фруктами (их жадно пожирают, потому что они содержат нужное количество клетчатки, полезной для пищеварения и устраняющей газообразование). Глядя в зеркало, постояльцы снимают галстук и макияж, смокинг или вечернее платье, бормоча про себя: «Ничего, ничего интересного сегодня не было. Может быть, завтра…»
   
   
Ева в очень скромном и очень дорогом платье от ХХ. С ним вместе она направляется к отведенным им местам у самого подиума, неподалеку от площадки, где фотографы уже начали расставлять свою аппаратуру.
   
Подскочивший репортер задает неизбежный вопрос:
   
– Господин Хусейн, какой фильм произвел на вас наибольшее впечатление?
   
– Я считаю, что высказываться по этому поводу преждевременно, – звучит столь же ожидаемый ответ. – Я увидел много талантливого и интересного, но давайте дождемся окончания фестиваля.
   
На самом деле он не видел ровным счетом ничего. И чуть позже справится у Джибсона, какая картина станет хитом сезона.
   
Белокурая нарядная девушка вежливо просит репортера отойти. Затем осведомляется, будут ли уважаемые гости на коктейле, устраиваемом правительством Бельгии после дефиле: присутствующий здесь министр желал бы поговорить с ними. Хамид после секундного раздумья – Бельгия не жалеет денег на то, чтобы работы ее модельеров получили международный резонанс и хоть отчасти вернули стране былое великолепие, утраченное вместе с африканскими колониями, – отвечает утвердительно:
   
– Что ж, можно будет выпить по бокалу шампанского…
   
– Мне кажется, сразу после показа нас будет ждать Джибсон, – перебивает его Ева.
   
Хамид говорит, что и в самом деле забыл о назначенной встрече, но непременно свяжется с министром потом.
   
Фотографы, обнаружив их, принимаются щелкать затворами своих камер. Пока они – единственные, кем интересуется пресса. Через какое-то время появляются несколько манекенщиц, в прошлом вызывавших фурор: они позируют и улыбаются, раздают автографы скверно одетым зрителям из партера, делают все возможное, чтобы их заметили, чтобы их лица снова появились на страницах газет и глянцевых журналов. Фотографы поворачиваются к ним, зная, что просто исполняют свои обязанности, и для того, чтобы порадовать издателей – ни один снимок не будет напечатан. Мода – продукт скоропортящийся: моделей, блиставших три года назад (речь, разумеется, не идет о сумевших задержаться на глянцевых страницах благодаря скандалам, тщательно подготовленным и срежиссированным агентами, либо и в самом деле выделиться из общей массы), помнят лишь те, кому вечно предназначено толпиться за барьерами ограждения, да пожилые домохозяйки, не поспевающие за стремительностью перемен.
   
И старые идолы превосходно об этом осведомлены (под «старыми» следует понимать моделей, уже достигших рокового рубежа двадцатипятилетия) и появляются здесь не только потому, что мечтают вернуться на подиум – им очень хотелось бы получить роль или приглашение вести какую-нибудь программу кабельного ТВ.
   
   
Кто же участвует в показе, кроме Жасмин, исключительно ради которой он, Хамид Хусейн, и находится здесь?
   
С уверенностью можно сказать, что не будет четырех-пяти мировых топ-моделей, ибо они делают лишь то, что хотят, зарабатывают огромные деньги и вовсе не собираются появляться в Каннах, чтобы их руками кто-то загребал жар славы и престижа. Хамид рассчитывает увидеть двух-трех рангом пониже, манекенщиц класса А (ну, вроде Жасмин), которые получат за выход на подиум тысячи полторы евро: для этого нужно иметь харизму и – что еще важнее – перспективу в индустрии моды. Еще две-три модели класса В, профессионалки, в совершенстве владеющие искусством дефиле, но лишенные счастья в качестве специально приглашенных участвовать параллельно в вечеринках высшего разбора – они заработают евро 600–800. Прочие принадлежат к классу С: это девушки, совсем недавно белками в колесе завертевшиеся в бесконечных дефиле; их ставка – 200–300 евро, ибо «им еще надо набраться опыта».
   
Хамид знает, какая мысль сидит в голове у девушек этой категории: «Я сумею победить. Я покажу всем, на что способна. Я стану лучшей топ-моделью мира, пусть ради этого придется переспать с любым стариканом».
   
«Стариканы», однако, не так глупы, как полагают начинающие модели, большинство которых еще не достигли совершеннолетия, а потому едва ли не во всех странах мира за любовь с ними можно поплатиться тюрьмой. Тем более что девушки пребывают в плену иллюзий, бесконечно далеких от действительности: никому не удается покорить вершину только за счет своей сексуальной отзывчивости – нужно еще многое другое.
   
Например, харизма. Удача. Толковый агент. Подходящий момент. А в глазах аналитиков рыночных трендов подходящий момент – совсем не то, что кажется этим девочкам, едва переступившим порог мира моды. Хамид ознакомился с последними исследованиями – всё указывает, что публике приелись страдающие анорексией инопланетные создания неопределенного возраста. Агентства, подбирающие манекенщиц, ищут теперь (по большей части – тщетно) нечто иное: модель, в которой каждый бы увидел девушку из соседней квартиры. То есть такую, которая была бы абсолютно нормальна и внушала бы всем, листающим журналы и глядящим на афиши, мысль: «Я такая же, как вы».
   
И разумеется, найти необыкновенную женщину, которая выглядела бы человеком «как ты и я», – задача почти невыполнимая.
   
Время манекенщиц, служивших живыми и двигающимися вешалками, минуло безвозвратно. Конечно, одевать худых проще – одежда сидит на них лучше. Прошло время, когда роскошные предметы мужского обихода рекламировали в журналах красивые модели: это действовало в эпоху яппи, в конце 80-х, а сейчас не продается абсолютно ничего. В отличие от женщин, у мужчин нет определенного стереотипа красоты: покупая тот или иной товар, мужчина ищет что-то такое, что ассоциируется у него с коллегой по работе или собутыльником.
   
   
Хамид Хусейн узнал про Жасмин потому лишь, что ее увидели на каком-то показе и рассказали ему о ней, сопроводив рассказ комментариями вроде «она может стать лицом вашей новой коллекции», «у нее необыкновенная харизма, а между тем каждая может узнать в ней себя». В отличие от манекенщиц класса С, пребывающих в постоянном поиске полезных связей и мужчин, считающих, что у них хватит могущества превратить их в звезд, наилучший шанс выдвинуться в мире моды – да, вероятно, и везде – дают именно такие комментарии. В тот миг, когда кто-то вот-вот может стать «открытием», его ставки начинают расти вопреки всякой логике. Иногда на этом можно выиграть. Иногда – проиграть. Но таково уж свойство рынка.
   
   
Зал начинает заполняться: в первом ряду, где зарезервированы места для почетных гостей, несколько кресел заняты элегантными дамами и господами, а остальные еще пусты. Публика размещается во втором, третьем и четвертом рядах. Знаменитая модель – она замужем за футболистом и часто бывает в Бразилии, потому что «обожает эту страну», – в центре внимания фотографов. Всем на свете известно, что «побывать в Бразилии» – это синоним термина «сделать пластику», но никто не отважится сказать об этом вслух, тем паче что и в самом деле между карнавалом в Рио и осмотром достопримечательностей Сальвадора остается время, чтобы поинтересоваться, нет ли тут хорошего и опытного мастера омоложений. После чего происходит обмен визитными карточками.
   
Белокурая милая девушка, дождавшись, когда репортеры закончат спрашивать модель, какой, по ее мнению, фильм – лучший, ведет ее к единственному свободному месту рядом с креслами Хамида и Евы. Фотографы делают десятки снимков, запечатлевая великого кутюрье, его жену и модель, ныне ставшую просто мужней женой.
   
Осведомляются, какого она мнения об авторе коллекции, которую предстоит увидеть. Но на такие вопросы ответ у нее заготовлен заранее:
   
– Я пришла познакомиться с его творчеством. Слышала, что он очень талантлив.
   
Журналисты, будто не разобрав, продолжают допытываться. По большей части они – бельгийцы: французскую прессу эта тема пока не занимает. Белокурая девушка просит оставить гостей в покое.
   
Репортеры удаляются. Экс-модель пробует вступить с Хамидом в беседу, уверяя, что все его коллекции неизменно приводят ее в восторг. Тот учтиво благодарит, но если она ожидала, что прозвучит фраза: «Мне надо будет с вами поговорить после дефиле», то в ожиданиях своих была обманута. Нисколько не тушуясь, она начинает рассказывать о событиях своей жизни – о съемках, путешествиях, приглашениях.
   
Хамид внимает ей с ангельским терпением, но едва лишь подворачивается шанс – модель, на минуту отвлекшись, повернулась с кем-то поговорить – он шепотом просит Еву избавить его от этого диалога глухих. Но его жена сегодня какая-то странная и отказывается его спасти, так что единственный выход – углубиться в программу дефиле.
   
Коллекция посвящена Анн Саленс, считающейся первопроходцем бельгийской моды. Начинала она в конце 60-х с маленького бутика, но вскоре поняла, какие ослепительные перспективы открывает стиль юных хиппи, со всего мира стекавшихся в Амстердам. Она, отважившаяся вступить в борьбу – и победить в ней – с угрюмо-чопорным стилем, который доминировал в одежде тогдашнего среднего класса, в конце концов увидела, как ее модели носят идолы эпохи – королева Паола, например, или муза французского экзистенциализма великая певица Жюльетт Греко. Она стала одной из основательниц «дефиле-шоу», где с помощью музыки и света показ моделей на подиуме превращался в красочный спектакль. Тем не менее за пределами Бельгии широкой известности не получила. Всю жизнь она больше всего на свете боялась рака, а ведь давно сказано: «Кто чего боится, то с тем и случится». И она умерла от болезни, внушавшей ей такой ужас, а перед тем еще успела увидеть, как гибнет дело всей жизни от собственного полнейшего неумения считать деньги.
   
И как это всегда бывает в мире, обновляющемся каждые полгода, вскоре была забыта. Со стороны стилиста, рискнувшего посвятить свою коллекцию ее памяти, это редкостная отвага – вернуться в прошлое вместо того, чтобы попытаться инвестировать в будущее.
   
   
Хамид прячет программу в карман: если Жасмин не оправдает его ожиданий, он поговорит с модельером относительно каких-нибудь совместных проектов. Новым идеям всегда найдется место – при условии, что ты будешь держать конкурентов под контролем.
   
Он оглядывается по сторонам: софиты установлены правильно, фоторепортеров довольно много – он этого не ожидал. Может быть, коллекция и в самом деле хороша, а может быть, бельгийское правительство использовало все свое влияние, чтобы привлечь журналистов, оплатив им дорогу и гостиницу. Есть и еще одна вероятная причина внезапно вспыхнувшего интереса – Жасмин, но Хамид надеется, что это не так. Чтобы его планы осуществились, она должна быть совершенно неизвестна широкой публике. До сих пор он слышал лишь несколько отзывов, да и те от людей, занятых в той же сфере. Если ее лицо в журналах уже успело примелькаться, значит, заключать с ней контракт будет напрасной тратой времени. Во-первых, потому, что кто-то его опередил. Во-вторых, ни с чем новым она ассоциироваться не будет – это совершенно очевидно и бесспорно.
   
Хамид мысленно подсчитывает, во что обошелся сегодняшний показ: очень недешево, но бельгийское правительство, в точности как шейх, убеждено: мода – для женщин, спорт – для мужчин, знаменитости для тех и других – вот и все, что интересует смертных, вот то единственное, что способно сделать имидж страны узнаваемым в мире.
   
В сопровождении милой блондинки появляются другие ВИПы. Они немного сбиты с толку и, кажется, не в полной мере сознают, зачем пришли. Они слишком хорошо одеты – наверное, для них, приехавших прямо из Брюсселя, это первое дефиле во Франции. И без сомнения, они не принадлежат к той фауне, которая заполняет сейчас кинофестивальные Канны.
   
…Опаздывают на пять минут. В отличие от Недели моды в Париже, когда практически ни один показ не начинается в назначенное время, здесь одновременно проходит еще множество мероприятий, и журналисты, которым надо поспеть всюду, долго ждать не будут, подумал Хамид и сразу понял, что ошибся: большая часть репортеров отправилась брать интервью у иностранных министров, прибывших из одной и той же страны. Политика и мода могут пересечься только в одной – такой вот – точке.
   
Блондинка подходит к месту их наибольшего скопления и просит сесть – шоу начинается. Хамид и Ева не перемолвились и словом. Она не кажется довольной или недовольной – и это хуже всего. Лучше бы жаловалась, или улыбнулась, или хоть сказала что-нибудь. Нет, ничего, ни малейшего знака, по которому можно было бы судить, что творится у нее в душе.
   
Так что лучше сосредоточиться на подиуме, где вот-вот появятся манекенщицы. В этом он, по крайней мере, разбирается.
   
Несколько минут назад там, за кулисами, модели разделись донага – белье будет заметно под платьями, которые они будут показывать. Первые надели платья и замерли в ожидании, когда погаснет свет, и некто – обычно это женщина – прикоснется сзади к плечу, показывая, что пришло время выйти под свет софитов, к публике.
   
   
Модели разных классов (А, В и С) и волнуются по-разному – чем меньше опыта, тем сильнее нервозность. Одни молятся, другие в щелку высматривают в зале знакомых, проверяют, на приличные ли места посадили папу с мамой. Их всего человек десять-двенадцать: фотография каждой висит там, где они в мгновение ока меняют висящие в строгом порядке платья и выходят на подиум совершенно спокойно, словно целый день проходили в этом наряде. В последний раз поправлены прически и макияж.
   
Они повторяют про себя:
   
«Я не поскользнусь. Я не споткнусь. Меня выбрали из шестидесяти других моделей. Я в Каннах. В зале наверняка есть кто-нибудь важный. Знаю, что здесь – ХХ, он может сделать меня «лицом» своей фирмы. Говорят, здесь сотни фотографов и журналистов.
   
Я не могу улыбаться – так предписывают правила. Ноги должны ступать по одной невидимой линии. Неважно, что походка будет неестественной, что мне будет неудобно ходить так – забывать об этом нельзя!
   
Я должна дойти до отметки, повернуться, остановиться на две секунды и двинуться обратно с той же скоростью, зная, что как только скроюсь за кулисами, там кто-нибудь поможет мне сбросить это платье и надеть следующее, а я даже не успею взглянуть в зеркало. Мне придется поверить, что все в порядке. Мне придется демонстрировать не только мое тело, не только мое платье, но и силу моего взгляда!»
   
Хамид глядит на потолок и видит там отметку – яркое пятно света. Если модель пройдет дальше или остановится раньше, снимки выйдут неудачными, и редакторы журналов – вернее, издатели бельгийских журналов – выберут кого-нибудь другого. Французские журналисты сейчас находятся перед отелями, или на красной дорожке, или на коктейль party, или закусывают сандвичами в преддверии сегодняшнего гала-ужина.
   
Свет в зале гаснет. Вспыхивают софиты, освещая подиум.
   
Близится решающий миг.
   
Мощные звуковые установки заполняют зал попурри из шлягеров 60–70-х годов, перенося Хамида в тот мир, где он не бывал, и может сейчас оценить только музыку, заставив его вдруг испытать ностальгию по неизведанному и даже чувство какого-то протеста – почему ему не дано было пережить великую мечту юнцов, бродивших в ту пору по свету?
   
   
И вот на сцене появляется первая модель, и в сочетании того, что предстает глазу, с тем, что слышит ухо, ярчайшее, исполненное жизни и энергии платье рассказывает историю, которую, хоть она и случилась давным-давно, мир, похоже, все еще хочет слышать снова и снова. Хамид слышит щелканье десятков, сотен фотоаппаратов. Видеокамеры ведут запись. Первая модель прекрасно справляется со своим делом: проходит из конца в конец, в луче прожектора поворачивает направо, на миг застывает и идет назад. У нее есть примерно пятнадцать секунд, чтобы дойти до кулис – там она потеряет свою осанку и бегом помчится в гримерку, стремительно сбросит с себя одно и еще стремительней наденет другое платье, займет свое место в веренице других манекенщиц и будет готова к новому выходу. Создательница коллекции, которая следит за происходящим по монитору, кусает от волнения губы, молится, чтобы никто не споткнулся, чтобы публика поняла, что она хотела сказать, и вознаградила ее в конце аплодисментами, а представитель Федерации остался доволен.
   
Дефиле продолжается. Оттуда, где сидит Хамид и где установлены камеры, одинаково хорошо видны элегантная осанка, твердая поступь. Для людей, сидящих сбоку и не привыкших к показам – таких среди присутствующих здесь ВИПов наверняка большинство, – все это, надо полагать, странно: почему манекенщицы «маршируют», а не ходят так, как обычно двигаются модели? Таков замысел модельера, решившей привнести толику оригинальности?
   
Нет, отвечает себе Хамид. Дело в высоких каблуках. Только при такой поступи нога обретает нужную твердость шага. То, что показывают камеры, – это не совсем то, что происходит в действительности.
   
Коллекция лучше, чем он ожидал. Это возвращение в прошлое с искусно придуманными вкраплениями настоящего. Ничего лишнего – ибо секрет моды, как и кулинарии, заключается в искусстве дозировать ингредиенты. Цветы и бусы напоминают о безумных годах, но использованы так, что кажутся абсолютной новинкой… Прошло уже шесть моделей, и на колене одной из них он замечает пятнышко, которое не удалось замазать тоном: минуту назад она ввела себе дозу героина, чтобы справиться с волнением и унять аппетит.
   
Неожиданно появляется Жасмин. На ней белая, отделанная кружевами блузка с длинными рукавами и белая юбка ниже колен. Она ступает уверенно и, в отличие от тех, кто выходил на подиум раньше, держится не с наигранной, а совершенно естественной серьезностью.
   
«Прекрасно!»
   
Еще два раза она выходит на подиум, и Хамид, пристально разглядывая ее тело, убеждается: оно приковывает к себе внимание чем-то большим, нежели просто совершенство точеных изгибов. Как определить это «нечто»? Рай и Ад сочетаются браком, Любовь и Ненависть шествуют, взявшись за руки.
   
Как и всякое дефиле, этот показ тоже длится всего минут пятнадцать, хотя, чтобы придумать и поставить его, потребовалось несколько месяцев напряженного труда. И вот, встреченная аплодисментами, выходит модельер, кланяется и благодарит, зажигается свет в зале, смолкает музыка – и только тогда Хамид понимает, как пленил его саундтрек. Милая девушка снова подходит к нему и сообщает, что представители бельгийского правительства очень хотели бы с ним поговорить. Достав из кожаного футляра свою визитку, он отвечает, что остановился в отеле «Martinez» и был бы рад условиться о встрече на завтра.
   
– А сейчас мне хочется познакомиться с модельером и с чернокожей моделью. Узнайте, пожалуйста, где они ужинают сегодня вечером. Я подожду.
   
Хоть бы эта милая блондиночка вернулась поскорее, думает Хамид. Меж тем его обступают журналисты, забрасывая всегдашними вопросами – вернее, из разных уст раздается один и тот же вопрос:
   
– Как вам понравилось дефиле?
   
– Очень интересно, – следует столь же неизменный ответ.
   
– Нельзя ли чуть подробнее?
   
С деликатностью, присущей опытному профессионалу, Хамид поворачивается к следующему журналисту. Он помнит правило: не обижать прессу, но и не отвечать прямо ни на один вопрос, говоря лишь то, что соответствует моменту.
   
Девушка возвращается. Нет, они не пойдут на главный гала-ужин. Сколько бы ни было тут бельгийских министров, политику фестиваля диктует иная власть.
   
Хамид говорит, что, если угодно, он немедленно распорядится вручить им пригласительные билеты. Предложение принято. Модельер, судя по всему, ожидала именно такого отклика, ибо отдает себе отчет, каким товаром обладает.
   
Жасмин.
   
Да, это личность. Он постарался бы пореже выпускать ее на своих показах, ибо она затмевает платья, которые демонстрирует. Но никого более подходящего, чтобы стать лицом марки «Хамид Хусейн», нет и быть не может.
   
   
В дверях Ева снова включает свой телефон. На дисплее возникает конвертик, летящий по голубому небу, он приземляется и открывается. Все это значит: «У вас новое сообщение».
   
«Какая дурацкая анимация», – думает Ева.
   
Номер отправителя не определился. Она колеблется, прочитать текст или не стоит, но любопытство пересиливает страх.
   
– Судя по всему, какой-то поклонник раздобыл номер твоего сотового, – шутит Хамид. – Ты никогда еще не получала столько сообщений за один день.
   
– Да, может быть.
   
А на самом деле ей хочется сказать: «Неужто ты и впрямь не понимаешь?! Ты два года рядом со мной и не чувствуешь, в каком ужасе я нахожусь! Или, может быть, думаешь, что это всего лишь ПМС?»
   
Сделав беззаботное лицо, она читает текст:
   
    
«Ради тебя я уничтожил еще один мир. И уже начинаю спрашивать себя, стоило ли это делать, ибо ты, кажется, ничего не понимаешь. Твоя душа омертвела».
   
   
– От кого? – интересуется Хамид.
   
– Понятия не имею. Номер не определился. Впрочем, всегда хорошо, когда есть поклонник – пусть даже неизвестный.
  
  
   
    
5:15 РМ
   
   
Три убийства. За несколько часов перекрыта годовая статистика, рост составил пятьдесят процентов.
   
Подойдя к машине, он выходит в эфир на специальной частоте:
   
– В городе действует серийный убийца.
   
Из-за треска статических разрядов с трудом разбирает ответ собеседника.
   
– Нет, я не уверен. Но и сомнений в этом нет.
   
Снова треск, заглушающий слова.
   
– Нет, господин комиссар, я не сошел с ума. И никакого противоречия здесь не вижу. Вот, например, я не уверен, что в конце месяца мое жалованье будет перечислено на мой счет, и вместе с тем не сомневаюсь в этом. Вы понимаете, о чем я?
   
Треск и раздраженный ответ.
   
– Нет-нет, речь вовсе не о прибавке… просто хотел показать на примере, что убежденность и сомнения вполне способны уживаться – особенно в нашей с вами профессии. Хорошо, давайте оставим это и перейдем к сути дела. Вполне возможно, что по телевизору сообщат о трех убийствах, потому что в госпитале только что скончалась одна из жертв. Определенно мы знаем только одно: все три совершены весьма хитроумными и нетрадиционными способами, а потому трудно усмотреть связь между ними. Но Канны внезапно стали местом небезопасным. А если завтра эта серия продолжится, обязательно пойдут разговоры о том, что действует маньяк. Что прикажете тогда делать?
   
Перебиваемый треском ответ комиссара.
   
– …Да, они здесь. Паренек, оказавшийся свидетелем убийства, все им рассказывает, благо вот уже десять дней город просто наводнен журналистами и фоторепортерами… Я-то предполагал, все они будут на красной дорожке, но, как видно, ошибся… Должно быть, они поняли, что их там слишком много, а материала – слишком мало.
   
Выслушав очередную тираду, он вынимает из кармана блокнот, записывает адрес.
   
– Слушаюсь. Немедленно отправляюсь в Монте-Карло побеседовать с указанным лицом.
   
Треск стихает: на другом конце линии дали отбой.
   
Савуа устанавливает на крыше своей машины синий фонарь, на полную мощь включает сирену и уносится прочь на предельной скорости – надеясь, вероятно, отвлечь внимание репортеров на другое, мнимое преступление. Однако его трюк разгадан, и они не трогаются с места, продолжая расспрашивать свидетеля преступления истинного.
   
Мало-помалу он начинает чувствовать нечто вроде упоения. Наконец-то может свалить всю писанину на своих помощников, а сам заняться тем, о чем всегда мечтал – раскрытием убийств, бросающих вызов всякой логике. Как хотелось бы, чтобы он не ошибся и в городе, терроризируя его обитателей, на самом деле оказался серийный маньяк. В наши дни информация распространяется молниеносно, так что вскоре он окажется в самом центре внимания и под вспышками блицев, объясняя, что «это пока еще не подтвержденные сведения», причем так, чтобы никто ему не верил вполне, а блицы продолжали сверкать до тех пор, пока преступник не будет схвачен. Ибо Канны при всем своем гламурном сиянии – всего лишь маленький провинциальный городок, где все знают, что происходит, и злоумышленника отыскать нетрудно.
   
Слава. Известность.
   
Неужели он помышляет лишь о себе самом, а не о благополучии горожан?
   
Но что плохого, если он хочет получить толику славы и для себя, раз уж столько лет кряду вынужден смотреть, как в течение двенадцати фестивальных дней люди из кожи вон лезут, чтобы выглядеть значительнее, чем они есть на самом деле? В конце концов это поветрие затрагивает всех. Все мечтают о публичном признании, и не тем ли самым заняты сейчас киношники?
   
«Ну, хватит мечтать! Делай как следует свою работу, а слава тебя найдет сама. Она, помимо всего прочего, еще и очень капризна: представь, что будет, если окажешься не в состоянии выполнить то, что тебе поручили. Провал и унижение тоже будут оглушительны. Соберись».
   
Прослужив в полиции на разных должностях почти двадцать лет, пройдя все ступеньки служебной лестницы, получая повышения и награды, прочитав горы бумаг, он уже давно понял, что в большинстве случаев интуиция не менее важна, чем логика. И главную опасность вот в эту самую минуту, когда он мчится в Монте-Карло, представляет не убийца, который сейчас, наверное, совершенно измучен неимоверным количеством адреналина, выплеснувшегося в кровь за последние часы, и к тому же сильно напуган, потому что знает: его видели на месте преступления. Нет, главный враг – это пресса. Журналисты ведь тоже умеют совмещать технику с интуицией, и если им удастся нащупать самую ничтожную связь между тремя убийствами, полиция может полностью утратить контроль над ситуацией, и на фестивале воцарится абсолютный хаос, люди будут бояться выходить на улицу, иностранцы раньше срока ринутся вон из страны, коммерсанты начнут протестовать и жаловаться на то, что власти не справляются со своим делом, в газетах всего мира появятся броские «шапки» на целую полосу: ведь в конце концов серийный убийца несравненно интереснее в реальности, нежели на экране.
   
А затем, в последующие годы, под воздействием укоренившегося мифа о терроре, фестиваль перестанет быть прежним: для демонстрации своего товара роскошь и гламур отыщут какое-нибудь более подходящее место, и мало-помалу все это празднество, длившееся лет шестьдесят с лишним, превратится во что-то незначительное и заурядное и больше не будет попадать под объективы и на страницы газет.
   
Огромная ответственность ложится сейчас на него. Ответственность двоякая: во-первых, узнать, кто совершил эти преступления, и взять убийцу прежде, чем в зоне ответственности Савуа появится еще один труп. И во-вторых, обуздать прессу.
   
Логика. Следует рассуждать логически. У кого из всех этих репортеров, по большей части съехавшихся в Канны издалека, есть точные сведения о количестве преступлений, совершаемых здесь? Кому из них придет в голову позвонить в штаб Национальной гвардии и поинтересоваться статистикой?
   
Логичный ответ: никому. Они думают лишь о том, что случилось сию минуту. Они взбудоражены, потому что у великого продюсера на одном из приемов, традиционно проходящих во время фестиваля, стало плохо с сердцем. Никто ведь пока не знает, что его отравили – заключение экспертизы лежит на заднем сиденье. Никто еще не догадывается – и не догадается никогда, – что покойник был одним из элементов в сложной системе отмывания денег.
   
Ответ нелогичный: всегда найдется такой, кто будет думать иначе, нежели все. И стало быть, необходимо при первой же возможности дать все надлежащие объяснения, созвать пресс-конференцию, но при этом говорить только об американской режиссерше, найденной на скамейке без признаков жизни, и тогда все прочие эпизоды будут тотчас забыты.
   
Заметная в киномире фигура убита. Кто после этого заинтересуется гибелью никому не ведомой девушки-торговки? А если даже и заинтересуется, то согласится с выводом, который Савуа сделал еще в самом начале расследования – смерть произошла от передозировки наркотиков.
   
Вернемся к режиссерше. Вероятно, она все же не столь значительная фигура – в противном случае комиссар давно бы уже позвонил ему на сотовый. Итак, факты таковы: некий хорошо одетый седеющий господин, лет примерно сорока, некоторое время беседовал с нею, любуясь закатом, а за ними из-за камней наблюдал свидетель. С хирургической точностью нанеся ей удар стилетом, злоумышленник медленно пошел прочь и сейчас уже растворился среди сотен и тысяч мужчин, подходящих под его словесный портрет.
   
Савуа, на несколько минут отключив сирену, звонит своему помощнику, который остался на месте преступления и сейчас отвечает на вопросы вместо того, чтобы задавать их самому. Просит, чтобы тот сообщил терзающим его журналистам – мастерам скороспелых суждений и поспешных выводов, что «почти убежден: здесь – убийство на почве ревности».
   
– Не говори, что это верно на сто процентов. Скажи – на это указывает ряд обстоятельств. Это не ограбление, не месть, а драматически завершившееся выяснение отношений. Постарайся особенно не врать: они записывают каждое слово, и записи эти потом могут быть использованы против тебя же.
   
– А зачем я должен объяснять мотивы?
   
– Обстоятельства указывают. Чем раньше удастся удовлетворить журналистов, тем лучше будет для нас.
   
– Они спрашивают, чем было совершено убийство.
   
– Отвечай: «на основании свидетельских показаний – стилетом».
   
– Но свидетель как раз и не уверен.
   
– Если даже свидетель точно не знает, что видел, что же ты можешь утверждать, кроме «все указывает на…». Припугни паренька, напомни, что его тоже записывают…
   
Он дает отбой. Через минуту младший инспектор начнет отвечать на неудобные вопросы.
   
«Все указывает», что это было убийство из ревности, хотя жертва только накануне своей гибели появилась в городе, прилетев из США. Хотя в номере своего отеля жила одна. Хотя все, что удалось выяснить, сводилось к тому, что единственная ее встреча, притом не имевшая никаких последствий, прошла утром, на открытом рынке фильмов, расположенном возле Дворца конгрессов. Но журналистам доступ к этой информации будет закрыт.
   
Есть кое-что такое, гораздо более важное, о чем знает он один – и больше никто в целом мире.
   
Жертва побывала в госпитале. Они немного поговорили, и он попросил ее уйти – как теперь выяснилось, на ее погибель.
   
Савуа снова включает сирену, словно бы для того, чтобы ее оглушительным воем отогнать чувство вины. Но ведь это не он, не он всадил в несчастную стилет.
   
Разумеется, он может подумать: «Эта дама явилась в госпиталь, потому что имеет отношение к наркомафии, и желала удостовериться, что убийца сделал свое дело». Вот это сообразуется с «логикой», и если он доложит по начальству об этой случайной встрече, следствие двинется именно в этом направлении. Кстати, версия не лишена оснований: режиссершу убили так же нетрадиционно, как и голливудского дистрибьютера. Оба погибших были американцами, обоих ткнули острыми предметами. Все указывает на то, что речь идет о членах одной группы, тем более что погибшие были связаны между собой.
   
Но может быть, он ошибается, и в городе вовсе не действует серийный убийца?
   
Юная португалка, которую с высоким профессиональным мастерством задушили на Круазетт, могла накануне вечером иметь контакты с кем-то из группы, приехавшей для встречи с продюсером. Не исключено, что она, помимо кустарных сувенирных поделок, приторговывала еще кое-чем – наркотиками, например.
   
Отчего бы не представить себе, что в Канны приезжают некие иностранцы свести счеты. В каком-то баре местный наркодилер знакомит одного из них с португалкой, которая «работает на нас». И вот они уже в постели: у иностранца, выпившего больше, чем следует, развязывается язык – в Европе другой воздух, короче говоря, он теряет над собой контроль и пробалтывается. Наутро, осознав, что наговорил лишнего, поручает исправить допущенный промах своему подручному – профессиональному убийце: в подобных бандах обязательно имеется такой.
   
Ну вот, все предельно ясно, все уложилось в схему и не оставляет места для сомнений.
   
В том-то и беда, что слишком хорошо все уложилось – так хорошо, что это теряет смысл. Не может быть, чтобы кокаиновый картель решил «разбираться» в городе, куда по случаю фестиваля со всей страны стянуты дополнительные силы полиции, присоединившиеся к целой армии телохранителей, «секьюрити», специально нанятых на это время, частных детективов, круглые сутки следящих за тем, чтобы баснословно дорогие драгоценности, которые сверкают на улицах и в салонах, не сменили ненароком владельца.
   
Но даже если это и так, то тоже на руку Савуа: мафиозные разборки привлекают не меньше внимания, чем серийные убийцы.
   
   
Можно расслабиться. Как бы то ни было, он в любом случае обретет славу, которой, по его убеждению, заслуживает.
   
Сирена выключена. За полчаса он пролетел по автостраде, пересек невидимую границу и оказался в другом государстве. До цели еще минут десять. Но в голове его ворочаются мысли, которые, в сущности говоря, должны быть под запретом.
   
Три убийства за день. Он, как выражаются политики, глубоко соболезнует семьям погибших. Разумеется, он отчетливо сознает, что государство платит ему за поддержание порядка, а не за то, чтобы радовался, когда порядок этот попирают с такой кровавой жестокостью. Комиссар сейчас, надо думать, землю носом роет, понимая, какая гигантская на нем ответственность: надо решать две задачи – изловить преступника (одного или целую шайку, что пока еще неясно) и отогнать прессу. Все уже подняты на ноги, все полицейские участки в округе оповещены, и патрульные автомобили получают по электронной почте словесный портрет злоумышленника. Не исключено, что какому-нибудь политику придется прервать свой заслуженный отпуск, ибо шеф полиции сочтет бремя такой ответственности чрезмерным и постарается переложить ее на плечи людей из верхних эшелонов.
   
Но политик этот не так-то прост, чтобы попасть в ловушку, и он скажет всего лишь, что в городе надо навести порядок в кратчайшие сроки, поскольку «на карту поставлены миллионы, если не сотни миллионов евро». Он не станет влезать в это дело, ибо есть у него и поважнее – вот, например, вино какой марки следует подавать сегодня вечером такой-то иностранной делегации.
   
«А я? Я на верном пути?»
   
Запретные мысли возвращаются: Савуа счастлив. Настает самый счастливый миг во всей его карьере, посвященной заполнению формуляров и разбору незначительных происшествий. Он и представить себе не мог, что подобная ситуация вызовет в его душе ликование, подобное тому, что испытывает сейчас, ведь он – настоящий сыщик, который строит версии, идущие вразрез с логикой, и непременно получит награду, потому что первым сумел различить недоступное взору остальных. Он никому не расскажет об этом – никому, даже своей жене, ибо та придет в ужас от такого признания, сочтет, что от постоянных опасностей и напряженной работы муж ее помешался.
   
«Да, я доволен. Я счастлив».
   
Он всей душой соболезнует семьям погибших, но сердце его, много лет кряду пребывавшее в инертном состоянии, сейчас возвращается к жизни.
   
   
Савуа ожидал увидеть полки, заставленные бесчисленными томами пыльных книг, груды журналов по углам, заваленный бумагами стол, но кабинет сияет незапятнанной белизной голых стен. Несколько изящных светильников, удобное кресло, а прозрачный стол пуст, если не считать гигантского монитора и беспроводной клавиатуры. Рядом лежат маленький блокнот и роскошная ручка «Montegrappa».
   
– Вы бы все-таки перестали улыбаться и приняли мало-мальски озабоченный вид, – говорит седобородый хозяин: несмотря на жару, на нем твидовый пиджак, сорочка с галстуком, хорошо сшитые брюки. Все это никак не вяжется ни с обстановкой кабинета, ни с темой разговора.
   
– Не понимаю, о чем вы…
   
– Все вы прекрасно понимаете. А я знаю, что вы сейчас чувствуете. Вам предстоит расследование небывалого, неслыханного в ваших краях дела. Я сам переживал подобный внутренний конфликт в ту пору, когда жил и работал в Вест-Гламоргане, это в Великобритании. И схожему делу я обязан тем, что меня перевели в Скотланд-Ярд.
   
«Париж. Вот моя мечта», – проносится в голове Савуа, но вслух он не произносит ни слова. Хозяин предлагает ему присесть.
   
– Надеюсь, ваша мечта исполнится. Приятно познакомиться. Стенли Моррис.
   
– Комиссар обеспокоен тем, что пресса начнет муссировать слухи о серийном убийце, – говорит Савуа.
   
– Да пусть муссируют что хотят, мы живем в свободной стране. Такие дела повышают тиражи и превращают пресное бытие какого-нибудь пенсионера в захватывающее и увлекательное приключение: он будет следить за перипетиями дела по всем СМИ, испытывая разом и сладкий ужас, и уверенность, что с ним-то уж такого произойти не может.
   
– Вы, вероятно, получили результаты судебно-медицинской экспертизы? Как по-вашему, с чем нам предстоит столкнуться? Действует маньяк или это разборки криминальных структур? Месть одного наркокартеля другому.
   
– Получил. Отправили почему-то по факсу, а эта машинка в наши дни стала совершенно бесполезной. Я просил выслать данные по электронной почте, и знаете, что мне ответили? Что еще не вполне освоились с этим. В голове не укладывается! Ваша полиция оснащена по последнему слову техники – и до сих пор пользуется факсом!
   
Савуа беспокойно ерзает в кресле, давая понять, что теряет терпение. Он здесь не затем, чтобы обсуждать передовые технологии.
   
– Ну, хорошо, давайте к делу, – говорит доктор Моррис, бывшая звезда британского сыска, по выходе на пенсию решивший обосноваться на юге Франции. Надо полагать, британец доволен не меньше, чем он, Савуа, ибо визитер внес приятное разнообразие в его угнетающе-монотонное бытие, заполненное чтением, концертами, чаепитиями и благотворительными ужинами.
   
– Поскольку прежде я ни с чем подобным не сталкивался, хотелось бы узнать – вы согласны с моей версией о том, что действует маньяк-одиночка?
   
Доктор Моррис согласен, что трех преступлений, совершенных одним «почерком», достаточно, чтобы сделать этот вывод. Тем более когда они происходят в одной географической точке (в данном случае – в Каннах) и…
   
– Стало быть, это массовый убийца.
   
Моррис прерывает его просьбой не употреблять неправильных терминов. Массовые убийцы – это либо террористы, либо незрелые подростки, которые врываются в школу или кафе и открывают огонь по всему, что видят, а потом погибают от пули полицейского или успевают застрелиться. Они предпочитают действовать с помощью огнестрельного оружия или бомб, способных нанести максимальный ущерб за минимальное время – в среднем минуты за три. Последствия таких людей не интересуют, ибо финал истории известен им заранее.
   
«Коллективное бессознательное» легче мирится с существованием таких людей, поскольку их воспринимают как психически неуравновешенных, что позволяет прочертить четкую грань между «ними» и «нами». Серийный же убийца ассоциируется с чем-то значительно более сложным, а именно – с инстинктом разрушения, изначально присущим каждому человеку.
   
Повисает пауза.
   
– Вам не приходилось читать роман Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»?
   
Савуа объясняет, что читать-то ему особенно некогда: работа отнимает все время. Взгляд Морриса леденеет:
   
– А я, вы полагаете, бездельничаю?
   
– Простите, я неудачно выразился, мсье Моррис. Но у меня к вам очень срочное дело. Давайте оставим литературу в покое… Хотелось бы знать ваше мнение о том, что мы вам прислали…
   
– Сожалею, но без литературы нам не обойтись. Роман Стивенсона повествует об одном совершенно нормальном человеке, докторе Джекилле, который время от времени, испытывая неудержимое побуждение убивать, превращается в иное существо по имени мистер Хайд. Разрушительные инстинкты свойственны всем нам, инспектор. И действия серийного убийцы угрожают не только нашей безопасности, но и нашему душевному здоровью. Ибо внутри каждого человека, сколько ни есть их на свете, заключена колоссальная разрушительная сила, и всем нам иногда случается испытывать желание, сильнее всего подавляемое обществом, – желание отнять чужую жизнь. Причины этого разнообразны: кто-то желает сделать мир более совершенным, кто-то – отомстить за какую-то давнюю детскую обиду, в ком-то проснулась задавленная ненависть к обществу и прочее… Но сознательно или нет, каждый из нас думал об этом – пусть даже когда-то в детстве.
   
Он снова со значением помолчал.
   
– Полагаю, что и вы, независимо от вашего рода деятельности, довольно отчетливо представляете себе, каково оно, это желание. И вам случалось мучить кошку и сжигать безобидных насекомых.
   
Теперь уже Савуа, ничего не отвечая, окидывает собеседника холодным непроницаемым взглядом. Моррис, однако, расценив молчание как знак согласия, продолжает с прежним видом небрежного превосходства:
   
– И не надо тешить себя иллюзией, будто вы найдете настоящего безумца – всклокоченного, с блуждающим взором, со странной улыбкой на устах… Если бы вы читали немного больше – впрочем, я теперь знаю, что вы очень занятой человек, – я посоветовал бы вам сочинение Ханны Арендт «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме». Автор описывает суд над одним из самых страшных серийных убийц, каких только знавала история. Разумеется, ему требовались помощники, без которых он бы не справился с порученной ему масштабной задачей по очищению рода человеческого. Минутку!
   
Моррис подходит к своему компьютеру. Он знает, что посетитель хочет всего лишь узнать выводы, но в данном случае их нет и быть не может. Надо вразумить его, подготовить к трудностям – а ему несомненно придется их испытать.
   
– Ага, вот! Арендт подробно анализирует суд над Адольфом Эйхманом, одним из главных исполнителей плана Гитлера по уничтожению евреев, участником убийства шести миллионов человек. На странице 25 она пишет, что полдесятка психиатров пришли к выводу о его полной вменяемости. Его психологический портрет, его отношения с женой, детьми, отцом и матерью полностью укладывались в социальные стереотипы поведения, характерного для законопослушного и респектабельного члена общества. Вот что она пишет:
   
    
«Проблема заключалась в том, что Эйхман производил впечатление такого же, как все, и в нем не замечалось никакой склонности к извращениям или садизму. Они и в самом деле совершенно нормальны (…) С точки зрения наших установлений эта нормальность внушает не меньший ужас, чем совершенные им преступления». 
   
   
Вот теперь можно переходить к делу.
   
– Судя по результатам судебно-медицинской экспертизы, жертвы не подвергались сексуальному насилию…
   
– Доктор Моррис, мне надо решить сложную задачу и сделать это в самые сжатые сроки. Я должен быть уверен, что перед нами серийный убийца. Само собой разумеется, что никто не сможет изнасиловать мужчину на многолюдной вечеринке или девушку – на скамейке в центре города.
   
Англичанин, будто не слыша его, продолжает:
   
– …Что весьма характерно для многих серийных убийц. И многие из них руководствуются, с позволения сказать, «гуманными соображениями». Медицинские сестры, избавляющие неизлечимо больных от страданий, социальные работники, которые из жалости к престарелым и инвалидам приходят к выводу, что в мире ином им было бы гораздо лучше – подобный случай произошел недавно в Калифорнии. Есть и такие, кто пытается перестроить общество – их жертвами становятся прежде всего проститутки…
   
– Мсье Моррис, я приехал не за тем, чтобы…
   
На этот раз англичанин слегка повысил голос:
   
– А я вас вообще не приглашал. Я делаю вам одолжение. Если угодно, можете уходить. А если решите остаться, перестаньте ежеминутно прерывать цепь моих рассуждений: прежде чем поймать кого-нибудь, надо сначала его понять…
   
– Так вы вправду полагаете, что перед нами серийный убийца?
   
– Я еще не закончил.
   
Савуа едва сдерживается. Стоило, в самом-то деле, так торопиться?! Может, лучше было дождаться, пока журналисты не запутаются окончательно, и тогда уж представить им готовое решение?
   
– Простите. Продолжайте.
   
Моррис поворачивает огромный монитор так, чтобы инспектор тоже мог видеть возникшую на экране гравюру, относящуюся, вероятно, к XIX веку.
   
– Это портрет Джека-потрошителя, самого знаменитого серийного убийцы. Он действовал в Лондоне, всего лишь за вторую половину 1877 года уничтожив не то пять, не то шесть женщин. Он вспарывал им животы и извлекал внутренности. Найти его так и не смогли. Он превратился в миф, и до сих пор предпринимаются попытки установить, кто же это был на самом деле.
   
На экране возникает нечто вроде карты звездного неба.
   
– Это подпись «Зодиака». За десять месяцев он убил в Калифорнии пять парочек, парковавших свои машины в безлюдных местах, чтобы заняться любовью. Потом отправлял в полицию письмо, помеченное вот этим символом, похожим на кельтский крест. Его личность тоже так и не идентифицирована.
   
Исследователи склонны считать, что в обоих случаях речь идет о людях, вознамерившихся восстановить добропорядочность и укрепить мораль. Они выполняли некое поручение, миссию, что ли. И вопреки тому образу, который создают журналисты, давая им пугающие имена – «Бостонский душитель» или «Детоубийца из Тулузы» – эти люди проводят с соседями уикенды и тяжко трудятся, чтобы обеспечить себе хлеб насущный. Свои преступления они совершают, так сказать, бескорыстно, не ища материальной выгоды.
   
Савуа слушает теперь с интересом.
   
– То есть, вы хотите сказать, что убийцей может быть любой человек, приехавший в Канны на фестиваль…
   
– …и вполне сознательно решивший сеять тут ужас, руководствуясь совершенно абсурдными резонами. Ну, например – «бороться против диктатуры моды» или «покончить с распространением фильмов, пропагандирующих насилие». Журналисты подыщут ему броское прозвище, и тут начнется такое… Ему будут приписывать преступления, к которым он не имеет никакого касательства. Паника будет усиливаться до тех пор, пока его случайно – я подчеркиваю: случайно – не схватят. Что маловероятно, ибо такие убийцы действуют определенный период времени, а потом исчезают навсегда. Он рад, что оставил свой след в истории, он, вероятно, заносил все эти события в дневник, который обнаружат после его смерти… И на этом – все.
   
Савуа больше не поглядывает на часы. И когда в кармане звонит телефон, не отвечает. Дело оказывается сложнее, чем представлялось ему поначалу.
   
– То есть вы согласны со мной?
   
– Согласен, – отвечает легендарный сыщик из Скотланд-Ярда, раскрывший пять преступлений, которые считались безнадежными «глухарями».
   
– Так на каком же основании вы все-таки считаете, что мы имеем дело с серийным убийцей?
   
Моррис улыбается. Наконец-то этот инспектор начал прислушиваться к его словам.
   
– На основании того, что в совершенных им убийствах полностью отсутствуют мотивы. У всех – ну, или у большинства таких преступников – есть то, что мы называем «почерком»: они выбирают определенный тип жертвы – гомосексуалиста, проститутку, бездомного бродягу, любовников, прячущихся в укромных уголках, и т. д. Есть другие: они убивают потому, что не в состоянии подавить это побуждение. Удовлетворив его, останавливаются до тех пор, покуда импульс не возникнет вновь. Я думаю, ваш подопечный – из таких.
   
   
– Тут есть о чем подумать… Преступник действует очень изощренно и нестандартно. И всякий раз убивает по-разному – стилетом, ядом, голыми руками… Он прекрасно знает анатомию, и пока для нас это единственная зацепка. Надо полагать, свои убийства он спланировал заранее и довольно давно, потому что яд так просто не достанешь, а значит, мы вправе отнести его к категории «исполняющих миссию», хоть и не можем определить, какую. И еще один возможный след: при убийстве торговки сувенирами он использовал прием русского боевого искусства, называемого самбо.
   
Я мог бы пойти дальше и отнести к числу его характерных или излюбленных методов то, что он сближается с будущей жертвой, вступает с нею в дружеские отношения. Но – не получается… В эту схему не укладывается убийство, совершенное на многолюдном приеме, в павильоне на пляже. Мало того что жертву сопровождали двое телохранителей, которые должны были бы отреагировать, она находилась под наблюдением агентов Европола.
   
Русский? Савуа думает, не позвонить ли помощникам – пусть срочно проверят все отели. Поищут русского, приблизительно лет сорока, хорошо одетого, седеющего…
   
– То, что было применено самбо, еще ни о чем не говорит. – Моррис как истинный профессионал в очередной раз словно читает его мысли. – Вот в другой раз он применил кураре. Не будете же вы на этом основании считать его индейцем из амазонской сельвы?!
   
– Так что же делать?
   
– Ждать следующего преступления.
  
  
   
    
6:50 РМ
   
   
Золушка!
   
Ах, если бы люди больше верили в волшебные сказки да поменьше слушали своих жен, мужей и родителей – им все на свете кажется невозможным, – они иногда испытывали бы то же самое, что она – сейчас, в салоне одного из бесчисленных лимузинов, медленно, но неотвратимо приближающихся к ступеням, к красному ковру, к самому главному подиуму на свете.
   
С нею рядом – Звезда, с улыбкой на устах, в строгом белом костюме. Спрашивает, волнуется ли она. Разумеется, нет: в прекрасных снах не бывает ни волнения, ни нервозности, ни страха, ни тоски. Там все прекрасно и все происходит как в кино, где героиня после страданий и борьбы всегда осуществляет то, о чем мечтала.
   
– Если Хамид Хусейн не передумает двигать свой проект, если фильму сужден успех, которого он от него ждет, приготовься – будут в твоей жизни еще такие минуты.
   
«Если не передумает»? Как? Разве это еще не решено?
   
– Но ведь я подписала контракт, когда примеряла платья в «Комнате подарков»…
   
– Забудь, что я сказал! Не хочу портить тебе торжество…
   
– Нет-нет, продолжайте.
   
Знаменитый актер ждал от глупой девчонки именно такого ответа и с огромным удовольствием исполняет ее просьбу:
   
– Знаешь, мне приходилось участвовать во многих проектах – они открывались и потом закрывались. Таковы правила игры, сейчас тебе об этом нечего тревожиться…
   
– А как же контракт?
   
– Контракты существуют для адвокатов, которые зарабатывают на них деньги. Пожалуйста, забудь все, что я сказал. Наслаждайся этой минутой.
   
Минута меж тем приближается. Машины движутся медленно, давая возможность зевакам заглянуть внутрь, увидеть, кто там сидит – пусть и через затемненные стекла, отделяющие избранных от простых смертных. Звезда приветливо кивает. Люди стучат в окна автомобиля, прося опустить стекло хоть на миг – получить автограф, сделать снимок.
   
Звезда продолжает кивать все так же приветливо, словно не слышит или не понимает, чего от него хотят, и пребывает в уверенности, что одной его улыбки довольно, чтобы озарить мир.
   
А снаружи – настоящее столпотворение с элементами массового психоза. Пожилые дамы с переносными раскладными стульчиками, на которых сидели, должно быть, с самого утра с вязанием в руках; господа с пивными животами, умирающие с тоски, но обязанные, тем не менее, сопровождать здесь своих жен, расфуфыренных так, будто это им предстоит идти по красному ковру; дети, не понимающие решительно ничего, но чувствующие: происходит что-то интересное. Черные, белые, желтые люди всех возрастов, отделенные металлическими барьерами от узкого коридора, по которому катят лимузины, всей душой хотят верить, что оказались всего в каких-нибудь двух метрах от величайших идолов, хотя на самом деле дистанция эта – во много сотен тысяч километров. Ибо от живых легенд эпохи публику отделяют не только кордоны и стекла машин, но и шанс, возможность, талант.
   
Талант? Да, ей хочется думать, что и он идет в зачет, хоть она и знает, что дистанцию, а вернее – непреодолимую пропасть создают бросающие кости боги: это они определяют, кому быть в числе немногих избранных, а кому предназначено лишь рукоплескать, обмирать от восхищения или – когда поток устремится по другому руслу – злословить.
   
Звезда делает вид, будто разговаривает с ней, но на самом деле лишь поглядывает на нее и беззвучно шевелит губами, в меру своего недюжинного актерского мастерства имитируя беседу. И не получает от этого удовольствия: Габриэла мгновенно понимает, что он не хочет разочаровывать толпящихся вокруг поклонников, однако и кивать, кланяться, расточать улыбки и воздушные поцелуи ему уже невмоготу. Но вот он произносит наконец:
   
– Ты, наверное, думаешь – какой высокомерный циник… каменное сердце… Если когда-нибудь доберешься до своей цели, поймешь, что я чувствую сейчас. Выхода нет. Успех порабощает в той же мере, в какой и развращает, и в конце дня, в постели с другим или другой спросишь себя: а стоило ли? Почему я так желал этого?
   
– Продолжай.
   
– Сам не знаю, зачем я тебе это рассказываю.
   
– Затем, что хочешь, должно быть, от чего-то меня уберечь. Ты добрый. Продолжай, прошу тебя.
   
Габриэла при всей своей юной неискушенности была женщиной, а потому знала, как получить от мужчины то, что нужно ей. В этом случае самой верной отмычкой должно послужить тщеславие.
   
– Не знаю, почему я так желал этого. – Звезда попал в расставленную ему ловушку и теперь, покуда фанаты продолжают бесноваться, поворачивается своей уязвимой стороной. – Очень часто я возвращаюсь в отель после тяжкого дня, становлюсь под душ и замираю надолго, слушая только шум воды. И во мне борются две силы: одна велит мне благодарить судьбу, другая – бросить все, пока не поздно.
   
И в такие минуты я чувствую себя самым неблагодарным существом на свете. У меня есть поклонники, а я уже еле выношу их. Меня приглашают на самые престижные, самые завидные праздники, а мне хочется сразу уйти оттуда, вернуться домой и посидеть в тишине с хорошей книгой. Люди награждают меня премиями, вручают призы, делают все ради того, чтобы я был счастлив, а я не ощущаю ничего, кроме усталости и досады, потому что мне кажется – я не заслужил этого, не заслужил, ибо я не достоин своего успеха. Понимаешь?
   
На долю секунды Габриэлу охватывает жалость к человеку, сидящему рядом: она представляет, сколько раз в году он должен появляться на каких-то празднествах, где у него будут просить автограф или позволения сфотографироваться рядом или рассказать какую-нибудь абсолютно неинтересную ему чушь, (которую надо внимательно выслушать или по крайней мере сделать заинтересованный вид), предлагать ему участие в новом проекте, доводить его до бешенства классическим «Вы меня не помните?», совать ему свои телефоны, умоляя сказать хоть одно словечко жене, сестре, сыну. А он должен быть всегда весел, всегда контактен, вежлив и благорасположен, как подобает настоящему, первоклассному профессионалу.
   
– Понимаешь?
   
– Понимаю. Но знаешь – я готова ко всем этим неприятностям, что были у тебя, однако отдаю себе отчет, что мне еще очень до них далеко.
   
Еще четыре лимузина – и они будут у цели. Водитель просит приготовиться. Звезда, опустив с потолка маленькое зеркало, поправляет галстук, а Габриэла – прическу. Девушке уже виден кусочек красной ковровой дорожки, хотя сама лестница пока вне поля зрения. Царившая вокруг истерика унялась – теперь у каждого, кто стоит в толпе, висит на шее аккредитация с фотографией: они разговаривают друг с другом и не обращают ни малейшего внимания на тех, кто подъезжает в лимузинах, потому что устали уже на это реагировать.
   
Еще две машины. Слева от Габриэлы появляются ступени помоста. Люди в строгих костюмах и при галстуках открывают дверцы; суровые металлические барьеры сменились бархатными шнурами, продернутыми через столбики из бронзы и дерева.
   
– Черт! – вскрикивает вдруг Звезда, так что Габриэла пугается. – Черт! Ты только посмотри, кто там! Погляди, кто сейчас выходит из машины.
   
Габриэла видит кинодиву в платье от Хамида Хусейна: она только что ступила на красный ковер. Звезда смотрит в противоположную от Дворца конгрессов сторону, и Габриэла, проследив его взгляд, видит нечто совершенно неожиданное для себя. Живая человеческая стена почти трехметровой высоты беспрерывно вспыхивает блицами фотокамер.
   
– Она смотрит не туда… – с облегчением произносит Звезда, вмиг растеряв весь свой шарм, и мягкость, и озабоченность вопросами бытия. – Это же не аккредитованные журналисты, второй сорт, мелкие газетенки.
   
– А почему «черт!»?
   
Звезде не удается скрыть раздражение. Перед ними – последний лимузин.
   
– Ты что, сама не понимаешь? С луны свалилась? Мы с тобой вступили бы на ковер, а все объективы аккредитованных репортеров, стоящих как раз посередине, были бы направлены на нее! – И приказывает шоферу: – Сбавьте скорость!
   
Но тот показывает на одного из распорядителей, который знаками дает понять: двигайся поживей, не задерживай.
   
Звезда глубоко вздыхает – нет, сегодня явно не его день. И зачем ни с того ни с сего он вздумал излить душу начинающей актриске, оказавшейся с ним рядом? Хотя его и вправду тяготит жизнь, которую приходится вести, однако при этом он ничего другого и вообразить себе не может.
   
– Не спеши, – наставляет он Габриэлу. – Надо постараться пробыть у подножия лестницы как можно дольше. Нужен изрядный промежуток времени между этой дамочкой и нами.
   
Под дамочкой он разумеет кинодиву.
   
Пара, выходящая из предыдущей машины, не привлекает к себе, похоже, особенного внимания, хотя люди эти – явно не последнего разбора, ибо никому еще не удавалось оказаться на первой ступеньке каннской лестницы, не покорив сначала многие и многие вершины.
   
Звезда немного успокаивается, но теперь в свою очередь напряжена Габриэла, которая не очень-то представляет, как себя вести. Ладони ее становятся влажными. Прижимая к боку набитую бумагой сумочку, она глубоко вздыхает и шепчет молитву.
   
– Не торопись, – повторяет Звезда. – И не жмись ко мне, держись чуть поодаль.
   
Лимузин останавливается. Обе дверцы распахиваются.
   
В этот миг чудовищный многоголосый крик, заполняя, кажется, всю Вселенную, со всех сторон обрушивается на Габриэлу, и она только сейчас понимает, что из-за превосходной звукоизоляции салона ничего не слышала раньше. Звезда выходит из машины, сияя ослепительной улыбкой, словно две минуты назад ничего и не было, словно не звучали его горькие признания, очень похожие на правду, а он был и остается центром мироздания. Этот человек не в ладу с самим собой, со своим прошлым, со своей средой, но не может сделать ни шагу назад.
   
«О чем только я думаю? Надо собраться, вернуться к действительности… Подняться по ступеням каннской лестницы!»
   
Оба приветственно машут репортерам без аккредитации и минуту-две позируют им. Люди тянут к ним клочки бумаги, Звезда раздает автографы и благодарит своих фанатов. Габриэла не знает, стоять ли ей рядом с ним или направиться к красной дорожке и ко входу во Дворец конгрессов – но в этот момент кто-то протягивает ей ручку и листок.
   
Это не первый автограф в ее жизни, но, без сомнения, самый важный. Она смотрит на женщину, сумевшую прорваться за оцепление, улыбается ей, спрашивает, как ее зовут, но фотографы кричат так, что ответа она не слышит.
   
Ах, как бы ей хотелось, чтобы эту церемонию в прямом эфире показали на весь мир, и мать смогла бы увидеть, как она в умопомрачительном наряде, рядом со знаменитейшим киноактером (сейчас у нее, правда, возникают сомнения, но лучше поскорее выбросить эти «негативные колебания» из головы) дает автограф, важнее которого не было еще за все ее двадцать пять лет! Так и не расслышав имя женщины, она улыбается и пишет просто: «С любовью…»
   
Подходит Звезда.
   
– Идем. Путь свободен.
   
Женщина, которой она только что написала эти сердечные слова, читает их и протестует:
   
– Это же не автограф! Мне нужно ваше имя, чтобы можно было потом узнать на фото!
   
Габриэла делает вид, что не слышит – ничто на свете не в силах испортить этот волшебный миг.
   
Они начинают восхождение на этот высший европейский подиум; полиция окружает их плотным заслоном, хотя публика осталась далеко позади. По обе стороны укрепленные на фасаде исполинские плазменные экраны показывают простым смертным, толпящимся снаружи, что же происходит в этом святилище. Откуда-то доносятся истерические крики, бешеные рукоплескания. Дойдя до более широкой ступени – это нечто вроде площадки, Габриэла видит новую толпу фотографов, одетых, в отличие от своих коллег внизу, в строгие костюмы: они громогласно выкликают имя Звезды, прося его повернуться сюда, нет, сюда, еще немного вправо, чуть-чуть влево, взглянуть вверх, посмотреть вниз. Мимо проходят, поднимаются по ступеням другие пары, но они фотографов не интересуют, а Звезда, сохраняя нетронутым весь свой гламурный блеск, изображает легкую небрежность и пошучивает, показывая, что вовсе не напряжен и ему это все не в новинку.
   
Габриэла замечает, что и она сама привлекает внимание: ее имя не выкрикивают (оно ведь никому и неизвестно), но, полагая, что это – новое увлечение знаменитого актера, просят подойти поближе, чтобы можно было снять их вместе (и Звезда на несколько секунд придвигается к ней, сохраняя, тем не менее, благоразумную дистанцию и избегая соприкосновения).
   
Да, они сумели отстать от кинодивы! Она в эту минуту уже в дверях Дворца здоровается с президентом фестиваля и мэром Канн.
   
Звезда жестом показывает, чтобы Габриэла продолжала подниматься по ступеням. Она повинуется.
   
Смотрит вверх и видит еще один огромный экран, помещенный с таким стратегическим замыслом, чтобы люди могли видеть самих себя. Из динамиков доносится голос, возвещающий:
   
– А сейчас мы приветствуем…
   
И звучит имя Звезды и название его самого знаменитого фильма. Потом ей расскажут, что все, уже находящиеся в зале, видят по внутренней сети ту же самую сцену, что появляется на плазменных панелях снаружи.
   
Они поднимаются по ступенькам, доходят до дверей, приветствуют президента и мэра и входят во Дворец. Вся процедура заняла не больше трех минут.
   
Звезду немедленно обступают, со всех сторон окружают люди, мечтающие восхититься им вблизи, обменяться несколькими словами, сфотографироваться (этой слабости – сниматься со знаменитостями – подвержены даже избранные). Здесь, внутри, очень жарко. Габриэла опасается, как бы не поплыл макияж…
   
Макияж!