1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
    
– И мне тебя тоже, Мэй-мэй! – Струан изумленно смотрел на нее сверху вниз. – Какого черта ты здесь делаешь, и что, черт побери, означает вся эта мерзость, которую я вижу на тебе?
    
– Колова чилло думать твоя делай джиг-джиг с новый колова чилло, хейа?
    
– Кровь Христова, сейчас здесь уже никого нет, девочка! Прекрати говорить на «пиджин»! Я потратил достаточно времени и денег, чтобы ты могла говорить по-английски не хуже королевы! – Струан поднял ее на вытянутых руках. – Боже милостивый, Мэй-мэй, от тебя разит прямо до небес.
    
– От тебя бы тоже разило, если ты наденешь эти вонии одежды.
    
– «Если бы ты надел эту вонючую одежду», – механически поправил ее Струан. – Что ты здесь делаешь, и к чему все эти «вонии одежды»?
    
– Отпусти меня, Тай-Пэн. – Он поставил ее на пол, и она печально поклонилась ему. – Я прибыла сюда тайно и в большой печали, потому что ты потерял свою Верховную Госпожу и всех детей от нее, кроме одного сына. – Слезы покатились по ее перемазанному грязью лицу, оставляя светлые бороздки. – Жалко, жалко.
    
– Спасибо тебе, девочка. Да. Но это уже в прошлом, и никакая печаль не способна вернуть их назад. – Он погладил ее по голове и провел рукой по щеке, тронутый ее состраданием.
    
– Я не знаю вашего обычая. Как долго мне следует носить траур?
    
– Никакого траура, Мэй-мэй. Их больше нет. Не нужно ни плача, ни траура.
    
– Я воскурила благовония за их благополучное возрождение.
    
– Спасибо. Ну а теперь, что ты здесь делаешь и почему ты уехала из Макао? Я же сказал, чтобы ты оставалась там.
    
– Сначала мыться, потом переодеться, потом разговаривать.
    
– У нас здесь нет для тебя женской одежды, Мэй-мэй.
    
– Моя ни на что не годная ама, А Гип ждет внизу. У нее с собой моя одежда и вещи, не беспокойся. Где ванна?
    
Струан дернул шнур звонка, и в ту же секунду на пороге появился слуга с расширенными от удивления глазами.
    
– Корова чилло моя ванна, ясно? Ама войти можно. Принеси чоу! – Повернувшись к Мэй-мэй, он добавил: – Твоя говорить, какой чоу можно.
    
Мэй-мэй высокомерно протараторила ошеломленному слуге меню и вышла.
    
Ее необычная ковыляющая походка неизменно трогала Струана. Ступни Мэй-мэй были перевязаны. Их длина не превышала трех дюймов. Когда Струан купил ее пять лет назад, он разрезал повязки и пришел в ужас от увечья, являвшегося, согласно древней китайской традиции, основным признаком женской красоты – крошечных ступней. Только девушка с перевязанными ногами – ступнями лотоса – могла стать женой или наложницей. Те, у кого ноги оставались нормальными, становились крестьянками, слугами, дешевыми проститутками, амами или работницами, и их презирали.
    
Ноги Мэй-мэй были искалечены. Боль, которую она испытывала без тесных сдавливающих повязок, вызывала жалость. Поэтому Струан позволил восстановить повязки, и через месяц боль утихла, и Мэй-мэй снова смогла ходить. Только в преклонном возрасте перевязанные ноги становились нечувствительными к боли.
    
Струан расспросил ее тогда, пригласив Гордона Чена в качестве переводчика, как это делалось. Она с гордостью поведала ему, что мать начала перевязывать ей ступни, когда ей исполнилось шесть лет.
    
– Повязки представляли собой влажные ленты шириной два дюйма и длиной двенадцать футов. Мама плотно намотала их мне на ноги: вокруг пятки, через подъем и под стопой, подогнув четыре пальца и оставив большой свободным. Высохнув, повязки сжались, и боль была ужасной. Потом проходят месяцы, годы, и пятка приближается к большому пальцу, а подъем выгибается дугой. Раз в неделю повязки снимают на несколько минут, и ноги моют. Через несколько лет четыре подогнутых пальца сморщиваются, отмирают и их удаляют. Когда мне почти исполнилось двенадцать, я уже могла ходить довольно хорошо, но мои ноги были еще недостаточно маленькими. Тогда моя мама спросила совета у женщины, сведущей в искусстве перевязывания ног. В день моего двенадцатилетия эта мудрая женщина пришла к нам в дом с острым ножом и мазями. Она сделала ножом глубокий надрез поперек стопы, посередине. Этот надрез позволил еще больше прижать пятку к пальцам, когда повязку наложили снова.
    
– Какая жестокость! Спроси ее, как она могла вынести такую боль.
    
– Она говорит: «За каждую пару перевязанных ног проливается озеро слез. Но что есть слезы и боль? Теперь я, не краснея от стыда, могу позволить каждому померять мои ноги». Она хочет, чтобы вы измерили их, мистер Струан.
    
– Об этом не может быть и речи!
    
– Пожалуйста, сэр. Это даст ей возможность очень гордиться собой. Ее ноги идеальны в представлении китайца. Если вы этого не сделаете, она будет считать, что вы стыдитесь ее. Она ужасно потеряет лицо перед вами.
    
– Почему?
    
– Она думает, вы сняли повязки, потому что решили, что она вас обманывает.
    
– Почему она должна так думать?
    
– Потому что... видите ли, она никогда раньше не встречалась с европейцем. Пожалуйста, сэр. Только ваша гордость за нее способна оправдать все ее слезы.
    
Тогда Струан измерил ее ноги и выразил радость, которой не испытывал, и она трижды низко поклонилась ему.
    
Он терпеть не мог эти поклоны, когда мужчины и женщины, стоя на коленях, касались лбом пола. Но древняя традиция требовала именно такого выражения полного послушания от всех подчиненных при обращении к господину, и Струану приходилось мириться с этим. Если бы он начал протестовать, то опять испугал бы Мэй-мэй, и она потеряла бы лицо перед Гордоном Ченом.
    
– Спроси ее, болят ли у нее ноги сейчас.
    
– Они всегда будут болеть, сэр. Но уверяю вас, ей было бы гораздо больнее, если бы у нее были большие, отвратительные ноги.
    
После этого Мэй-мэй что-то сказала Чену, и Струан уловил слово «фан-квэй», которое означало «дьявол-варвар».
    
– Она хочет знать, как доставлять удовольствие некитайцу, – перевел Гордон.
    
– Скажи ей, «фан-квэи» от китайцев ничем не отличаются.
    
– Да, сэр.
    
– И еще скажи ей, что ты начнешь обучать ее английскому. Немедленно. Предупреди ее, что никто не должен знать о ваших занятиях. Никто не должен догадываться, что она говорит по-английски. Перед другими она будет говорить только по-китайски или на «пиджин», которому ты ее также обучишь. И последнее, отныне ты отвечаешь за нее передо мной своей жизнью.
    
п
    
– Могу я теперь войти? – Мэй-мэй стояла на пороге, склонившись в изящном поклоне.
    
– Пожалуйста.
    
Чистый овал лица, миндалевидной формы глаза под идеальными дугами бровей. Теперь Мэй-мэй вся благоухала, а длинный просторный голубой халат был сшит из тончайшей шелковой парчи. Волосы были убраны в два полумесяца на затылке и украшены нефритовыми заколками.
    
Для китаянки она была высокого роста. Кожа ее отличалась такой белизной, что казалась почти прозрачной. Мэй-мэй была родом из провинции Сучжоу.
    
Хотя Струан купил ее у Дзин-куа и много недель препирался со стариком из-за цены, он знал, что на самом деле Дзин-куа подарил ему Тчунг Мэй-мэй в благодарность за многочисленные услуги, которые Тай-Пэн оказывал ему на протяжении долгих лет. Он знал, что Дзин-куа без труда мог бы продать ее самому богатому человеку в Китае – какому-нибудь маньчжурскому князю или даже самому императору, – получив за нее столько нефрита, сколько она весила. Что уж тут говорить о пятнадцати тысячах тэйлов, на которых они в конце концов сошлись. Мэй-мэй была неповторима и не имела цены.
    
Струан поднял ее и нежно поцеловал.
    
– Ну, а теперь рассказывай, что происходит. – Не выпуская ее из рук, он опустился в глубокое кресло.
    
– Во-первых, я приехала переодетая из-за опасности, которая грозит не только мне, но и тебе. За твою голову по-прежнему назначена награда. А похищение с целью получить выкуп – наша древнейшая традиция.
    
– С кем ты оставила детей?
    
– Со Старшей Сестрой, разумеется, – ответила она. Старшей Сестрой, как то предписывал обычай, Мэй-мэй называла Кай-сун, бывшую любовницу Тай-Пэна. Кай-сун была теперь третьей женой китайского компрадора «Благородного Дома». Тем не менее Мэй-мэй и Кай-сун относились друг к другу с большой теплотой, и Струан знал, что у Кай-сун дети будут в безопасности и она присмотрит за ними, как за своими собственными.
    
– Хорошо, – кивнул он. – Как они?
    
– У Дункана синяк под глазом. Он споткнулся и упал; я порола это черепашье дерьмо, его аму, пока у меня рука не отвалилась. У Дункана плохой характер из-за варварской крови.
    
– Твоей – не моей. А Кейт?
    
– У нее прорезался второй зубик. Это большой йосс. Раньше, чем наступил второй день рождения. – Она на мгновение прижалась к нему. – А потом я прочитала газету. Этот Скиннер. Опять плохой йосс, хейа? Этот сын собаки Брок старается разорить тебя с помощью больших денег, которые ты должен. Это правда?
    
– Отчасти правда. Да, если йосс не переменится к нам, мы банкроты. Так что больше не будет ни шелков, ни дорогих духов, ни нефрита, ни домов в подарок, – поддразнил он ее.
    
– Ай-й-йа! – воскликнула она, качнув головой. – Ты не единственный мужчина в Китае.
    
Он шлепнул ее пониже спины, и в то же мгновение ее рука с длинными ногтями метнулась к его лицу, но он перехватил ее за кисть.
    
– Никогда больше не говори так, – сказал он, награждая ее страстным поцелуем.
    
– Кровь Христова, – выдохнула она, отстраняясь от него. – Посмотри, что ты сделал с моими волосами. Эта ленивая потаскуха А Гип трудилась над ними целый час. Ну да ладно.
    
Она знала, что доставляла ему огромное удовольствие, и гордилась тем, что в свои двадцать лет умела читать и писать по-английски и по-китайски и говорила на английском и на трех наречиях китайского: кантонском, своей родной провинции Сучжоу и мандаринском – языке Пекина и императорского двора. Кроме этого, она знала многое из того, что Гордон Чен почерпнул в школе, он оказался хорошим учителем, и они сильно привязались друг к другу. О, Мэй-мэй прекрасно понимала, что второй такой, как она, нет во всем Китае.
    
В дверь тихо постучали.
    
– Европеец? – прошептала она.
    
– Нет, девочка. Это всего лишь слуга. Им приказано сначала докладывать мне о любом человеке, который приходит в этот дом. Да?
    
Вслед за первым слугой вошли двое других. Все трое избегали смотреть на Струана и девушку, но их явно разбирало любопытство, и они дольше обычного накрывали на стол, расставляя блюда с китайской пищей и раскладывая палочки.
    
Мэй-мэй обрушила на них поток слов на кантонском наречии, после чего они нервно поклонились и заторопились к двери.
    
– Что ты им сказала, что они так испугались? – поинтересовался Струан.
    
– Я просто предупредила их, клянусь Богом, что если они кому-нибудь расскажут, что я здесь, я своей рукой разрежу им языки напополам, отрежу уши, а потом уговорю тебя приковать их цепями к одному из твоих кораблей и утопить его в океане вместе с их чертовыми женами, детьми и родителями, а перед этим ты еще наведешь свой Дурной Глаз на это проклятое отребье и на их проклятое мерзкое потомство на веки вечные.
    
– Перестань ругаться, дьяволенок ты кровожадный! И не шути насчет Дурного Глаза.
    
– А это и не шутка. Он у тебя как раз такой. Ведь ты и есть дьявол в варварском обличий – для всех, кроме меня. Я-то знаю, как с тобой справиться.
    
– Черт побери, Мэй-мэй, прекрати это. – Он перехватил ее руки, собиравшиеся интимно погладить его. – Лучше поешь, пока все горячее, я с тобой потом потолкую. – Струан легко подхватил ее на руки и отнес к столу.
    
Она положила ему на тарелку креветок, обжаренных в масле, постной свинины, грибов, потушенных с соей, мускатного ореха, горчицы, меда, потом занялась своей тарелкой.
    
– Смерть господня, я проголодалась, – сказала она.
    
– Может быть, ты все-таки прекратишь богохульствовать!
    
– Ты забыл добавить свое «клянусь Господом», Тай-Пэн! – Она лучезарно улыбнулась ему и с огромным наслаждением принялась за еду.
    
Он взял палочки и, ловко орудуя ими, тоже начал есть. Струан нашел обед превосходным. Понадобились месяцы, чтобы он развил в себе вкус к такой пище. Ни один из европейцев не признавал китайской кухни. Струан тоже одно время предпочитал плотные завтраки и обеды доброй старой Англии, но Мэй-мэй убедила его, что для здоровья полезней есть так, как едят китайцы.
    
– Ну, а теперь расскажи, как ты добралась сюда? – спросил Струан.
    
Мэй-мэй выбрала крупную креветку из тех, что сначала обжарили, а потом потушили в соевом соусе с травяными приправами, изящным движением отломила ей голову и принялась чистить.
    
– Я заказала место на лорке. Я покупила фантастический дешевый билет и вымазалась грязью для безопасности. Ты должен мне пятьдесят монет.
    
– Выплатишь их себе из своего содержания. Я не просил тебя приезжать сюда.
    
– Ай-й-йа! Этот колова чилло деньги достать легко мозна, беспокойся нет.
    
– Прекрати это и веди себя пристойно.
    
Она рассмеялась, предложила ему очищенную креветку и взялась за другую.
    
– Спасибо, мне довольно.
    
– Ешь их больше. Они для тебя очень полезны. Я уже говорила тебе много раз, что они приносят здоровье и дают много-много силы.
    
– Полно, девочка моя.
    
– Нет-нет, в самом деле, – настаивала она с полной серьезностью. – Креветки очень полезны для тех, кто хочет много любить. Очень важно хотеть много любить! Жена должна следить за своим мужем. – Она вытерла пальцы вышитой салфеткой и взяла палочками одну из креветочных голов.
    
– Черт возьми, Мэй-мэй, неужели нужно есть и головы тоже?
    
– Да, клянусь Господом. Ты разве не знаешь, что это самая вкусная часть? – проговорила она, передразнивая его, и расхохоталась так, что поперхнулась. Он похлопал ее по спине, но очень нежно, а потом дал ей выпить несколько глотков чая.
    
– Вперед тебе наука, – сказал он.
    
– Головы все равно самая вкусная часть, даже так, можешь не беспокоиться.
    
– Даже так, выглядят они ужасно, можешь не беспокоиться.
    
Некоторое время они ели молча.
    
– С Броком действительно все так скверно?
    
– Скверно.
    
– Так ужасно просто разрешить эту скверность. Убей Брока. Теперь пора.
    
– Что ж, это один из выходов.
    
– Этот выход, тот выход – ты найдешь выход.
    
– Почему ты так уверена?
    
– Ты не захочешь потерять меня.
    
– Почему я должен тебя терять?
    
– Я тоже не хочу довольствоваться кем-то вторым. Я принадлежу Тай-Пэну. Я не какая-нибудь чертова Хакка, или речная женщина, или кантонская шлюха. Чай?
    
– Да.
    
– Пить чай после еды очень полезно для тебя. Тогда ты никогда не станешь толстым. – Она налила чай и грациозным движением поднесла ему чашку. – Ты мне нравишься, когда ты сердитый, Тай-Пэн. Но ты не пугаешь меня. Я знаю, что доставляю тебе слишком много радости, как и ты мне. Когда я стану второго сорта, другая займет мое место и не о чем беспокоиться. Это йосс. Мой йосс. А также и твой.
    
– Откуда ты знаешь, может, ты уже отступила на второе место, Мэй-мэй?
    
– Нет. Тай-Пэн, еще нет. Позже – да, но пока – нет. – Она склонилась над ним и поцеловала его, а потом, когда он попытался удержать ее, легко скользнула в сторону.
    
– Ай-йа, я не должна была давать тебе столько креветок! – Она со смехом побежала, но он догнал ее, и она обвила руками ею шею и поцеловала его. – Ты должен мне пятьдесят монет!
    
– Дьявол тебя забери! – Он опять поцеловал ее, желая ее так же сильно, как она желала его.
    
– Твои поцелуи хороши на вкус. Сначала мы поиграем в трик-трак.
    
– Нет.
    
– Сначала мы поиграем в трик-трак, потом будет любовь. Времени много. Я теперь живу с тобой. Мы играем один доллар за очко.
    
– Нет.
    
– Один доллар за очко. Может быть, у меня болит голова, слишком устала.
    
– Может быть, я не сделаю тебе новогоднего подарка, который собирался сделать.
    
– Какой подарок?
    
– Можешь не беспокоиться.
    
– Пожалуйста, Тай-Пэн. Я больше не буду тебя дразнить. Какой подарок?
    
– Можешь не беспокоиться.
    
– Ну, пожалуйста, скажи мне. Пожалуйста. Это нефритовая заколка? Или золотой браслет? Или шелк?
    
– Как теперь твоя голова?
    
Она сердито шлепнула его, потом обняла за шею.
    
– Ты такой плохой со мной, а я такая хорошая с тобой. Ну что ж, пусть будет любовь.
    
– Мы сыграем четыре партии. По тысяче долларов за очко.
    
– Но это слишком огромная ставка! – Она прочла в его смеющихся глазах вызов, и ее глаза сверкнули в ответ: – Четыре партии. Я разобью тебя в прах, клянусь Господом!
    
– О нет, клянусь Господом!
    
Они сыграли четыре партии, и она тараторила то проклятия, то благословения йоссу, плакала, смеялась, вскрикивала в зависимости от того, как складывалась игра. Она проиграла восемнадцать тысяч долларов.
    
– Смерть господня, я разорена, Тай-Пэн. Разорена. О, горе мне, горе, горе. Все мои сбережения и даже больше. Мой дом... Еще одну партию, – умоляла она. – Ты должен дать мне возможность вернуть проигранные деньги.
    
– Завтра. По тем же ставкам.
    
– Никогда в жизни я больше не буду играть по таким ставкам. Никогда, никогда, никогда. Только еще один раз завтра.
    
Мэй-мэй выскользнула из большой кровати с резным навесом на четырех высоких столбах и подошла к камину. Чугунный чайник тоненько посвистывал на низкой железной полке рядом с огнем.
    
Опустившись на колени, она вылила горячую воду из чайника на чистые белые полотенца. Отблески пламени танцевали на ее изумительном по красоте и чистоте линий теле. Ее ноги были обуты в крошечные спальные туфельки, аккуратные повязки плотно охватывали щиколотки. Ноги у нее были длинные и очень стройные. Движением руки она отбросила рассыпавшиеся иссиня-черные волосы за спину и вернулась к кровати.
    
Струан протянул руку за одним из полотенец.
    
– Нет, – остановила его Мэй-мэй. – Я сама. Это доставляет мне удовольствие, и это моя обязанность.
    
Вытерев его насухо, она вымылась сама и мирно устроилась рядом с ним под стеганым одеялом. Свежий ветер шевелил камчатные занавеси на окнах и заставлял шипеть огонь в камине. По стенам и высокому потолку метались тени.
    
– Посмотри, вон там дракон, – сказала Мэй-мэй.
    
– Нет. Это корабль. Тебе тепло?
    
– Рядом с тобой – всегда. А вон пагода.
    
– Да.
    
Он обнял ее, наслаждаясь прохладной шелковистостью ее кожи.
    
– А Гип готовит нам чай.
    
– Хорошо. Чай – это будет замечательно. Чай освежил их, они вернулись в кровать, и он задул лампу. Они опять начали рассматривать тени.
    
– Твой обычай говорит, что у тебя может быть только одна жена, хейа?
    
– Да.
    
– Китайский обычай лучше. Тай-тай – это более мудро.
    
– Что такое «тай-тай», девочка моя?
    
– «Повелительница повелителей». Муж, конечно, главное лицо в семье, но внутри дома первая жена всегда главная из главных. Это закон для китайцев. Много жен – это тоже закон, но всегда только одна Тай-тай. – Она поправила свои длинные волосы, чтобы они ей не мешали. – Ты скоро женишься снова? Что говорит ваш обычай?
    
– Не думаю, что я теперь вообще женюсь когда-нибудь.
    
– Ты обязательно должен жениться. На шотландке или на англичанке. Но сначала ты должен жениться на мне.
    
– Да, – ответил Струан. – Может быть и должен.
    
– Да, может быть, ты должен. Я твоя Тай-тай. – Она теснее прижалась к нему и быстро уснула безмятежным сном Струан еще долго наблюдал за пляской теней, потом заснул и он.
    
Едва лишь рассвело, он проснулся с предчувствием близкой опасности. Достав из-под подушки нож, он подошел к окну и приоткрыл занавесь. К его крайнему удивлению оказалось, что площадь пуста. Позади площади, на реке, над плавучими деревнями повисла тревожная тишина.
    
Он услышал приглушенный звук шагов, направлявшихся к его комнате. Струан бросил взгляд на Мэй-мэй. Она спала все так же безмятежно. С ножом наготове он прислонился к стене позади двери и стал ждать.
    
Шаги остановились. Через секунду раздался тихий стук в дверь.
    
– Да?
    
Мягко ступая, в комнату вошел слуга. Увидев Струана, голого и с ножом в руке, он перепугался и выдохнул, побледнев:
    
– Масса! Ключконосый масса и челноволосый масса сюда ходить. Говолить твоя быстло лаз-лаз пазалуста мозна.
    
– Скажи я приходить быстро раз-раз.
    
Струан торопливо оделся. Он уронил расческу, едва не разбудив Мэй-мэй.
    
– Вставать еще рано Ложись ко мне, – пробормотала она в полудреме, глубже зарылась в одеяло и тут же заснула снова.
    
Струан открыл дверь спальни. А Гип терпеливо ждала на корточках в коридоре, где и спала ночью. Струан давно бросил бесплодные попытки заставить ее спать где-нибудь в другом месте, а не перед дверью своей госпожи. А Гип только улыбалась, кивала головой, говорила: «Да, масса» и оставалась спать у двери. Ее плотное квадратное тело крепко сидело на коротких ногах, улыбка, казалось, навсегда застыла на ее круглом лице с отметинами оспы. Вот уже три года она была личной рабыней Мэй-мэй. Струан заплатил за нее три тэйла серебром.
    
Он жестом пригласил ее в комнату.
    
– Мисси спать можно. Ждать эта комната, ясно?
    
– Ясна, масса.
    
Он заторопился по лестнице.
    
Купер и Вольфганг Маусс ждали его в столовой. Маусс с задумчивым видом проверял свои пистолеты.
    
– Извините, что побеспокоили вас, Тай-Пэн. Надвигаются неприятности, – сказал Купер.
    
– Какие?
    
– Повсюду ходят слухи, что вчера ночью в Кантон прибыли две тысячи маньчжурских солдат – «знаменосцев».
    
– Вы уверены?
    
– Нет, – ответил Купер. – Но если это правда, наше положение можно назвать незавидным.
    
– Хау-куа посылал за мной сегодня утром, – тяжелым голосом добавил Маусс.
    
– Он не сказал, вернулся ли уже Дзин-куа?
    
– Нет, Тай-Пэн. Он по-прежнему утверждает, что его отца нет в городе. Что касается меня, я так не думаю, hein? Хау-куа был сильно напуган. Он сказал, что его разбудили сегодня рано утром. Ему был предъявлен указ, подписанный самим императором, в котором говорилось, что всякая торговля с вами должна быть прекращена немедленно. Я сам читал его. Печати настоящие. Весь Ко-хонг гудит как потревоженный улей.
    
Со стороны площади донесся топот копыт. Струан и Маусс бросились к окну. Внизу появилась полусотня маньчжурских; солдат верхом на лошадях, они неторопливой рысцой въехали на площадь с восточного конца и спешились. Это были рослые воины, у каждого имелся мушкет, длинный лук, меч и копье с флажком. Некоторые были бородаты. Их называли «знаменосцами», потому что они являлись императорской гвардией и носили на копьях особые флажки с императорской геральдикой. Китайцев в эти полки не набирали; они составляли элиту императорских войск.
    
– Что ж, как минимум сорок-пятьдесят человек в Кантону имеется точно, – изрек Струан среди общего молчания.
    
– А если их здесь действительно две тысячи? – спросил Купер.
    
– Нам лучше быть готовыми к тому, чтобы покинуть поселение в любую минуту.
    
– «Знаменосцы» – это плохой знак, – покачал головой Маусс. Он не хотел уезжать из поселения, он желал только одного – быть со своими новообращенными китайцами и дальше проповедовать среди язычников. Это занимало все его время, когда он не переводил для Струана. – Schrechlich[12] плохой.
    
Струан обдумал возможные варианты развития событий, потом позвонил слуге.
    
– Большой чоу быстро раз-раз. Кофе – чай – яйца – мясо – быстро раз-раз!
    
– «Знаменосцы» на площади, а вас словно ничего и не беспокоит, кроме завтрака? – встрепенулся Купер.
    
– Что толку волноваться на пустой желудок, – ответил Струан. – Сегодня с утра я голоден.
    
Маусс захохотал. До него дошел слух, который шепотом передавали друг другу слуги; слух о том, что таинственная любовница Тай-Пэна приехала к нему под большим секретом. По предложению Струана два года назад он тайно рассказал Мэй-мэй о христианстве и обратил ее в истинную веру. Да, с гордостью подумал он, Тай-Пэн доверяет мне. Благодаря ему, о Господи, по крайней мере одна душа обрела спасение. Благодаря ему и другие смогут унаследовать Царствие Твое и приобщиться благодати Твоей.
    
– Завтрак – это хорошая идея.
    
Стоя у окна, Купер видел торговцев, спешивших через парк в свои фактории. «Знаменосцы» собрались на площади в тесную кучу и оживленно болтали, сидя на корточках.
    
– Может быть, и в этот раз все будет, как тогда: мандарины захватят нас и потребуют выкуп, – предположил Купер.
    
– Только не в этот раз, дружище. Если начнется заваруха, они первым делом постараются всех нас перерезать.
    
– Почему?
    
– А зачем еще посылать в Кантон «знаменосцев»? Это воины, они умеют драться в отличие от местной китайской армии.
    
Вошли слуги и начали расставлять на огромном столе столовые приборы. Потом внесли завтрак: холодных цыплят, вареные яйца, буханки хлеба, горячее рагу, клецки, горячий мясной пирог, масло, мармелад, джем.
    
Струан с удовольствием принялся за еду, Маусс старался не отставать от него. Купер ел без всякого аппетита.
    
– Масса? – спросил слуга.
    
– Да?
    
– Одноглазый масса ходить сюда. Мозна?
    
– Можно.
    
В комнату вошел Тайлер Брок. Его сопровождал его сын Горт.
    
– Доброе утро, джентльмены. Доброе утро, Дирк-приятель.
    
– Завтракать?
    
– Благодарствуйте, не откажусь.
    
– Удачно прошло плаванье, Горт?
    
– Да, благодарю вас, мистер Струан. – Горт был под стать своему отцу, рослый, крепкий, на лице шрам, нос сломан, волосы и борода засалились. – В следующий раз я приду раньше «Грозового Облака».
    
– В следующий раз, дружок, – со смехом заметил Брок, – ты пойдешь на нем капитаном. – Он сел к столу и начал жадно есть. – Будьте добры, передайте рагу, мистер Купер. – Выставив большой палец, он ткнул им в сторону окна: – Эти черти не предвещают нам ничего хорошего.
    
– Верно. Что вы обо всем этом думаете, Брок? – спросил Струан.
    
– Ко-хонг сейчас рвет свои поросячьи хвостики с корнем. Стало быть, торговле пока конец. Надо же, первый раз я своими глазами вижу этих проклятых «знаменосцев», чума на них.
    
– Эвакуируем поселение?
    
– Силой меня отсюда не погонят ни китаезы, ни «знаменосцы». – Брок положил себе на тарелку еще рагу. – Ну, конечно, я могу немного отступить. Когда сам сочту нужным. Завтра большинство из нас все равно собирались возвращаться назад, чтобы участвовать в распродаже. Но вот совет созвать стоит, и чем скорее, тем лучше. У вас здесь есть оружие?
    
– Недостаточно.
    
– А у нас полно, на любую осаду хватит. Горт привез. Этот дом оборонять удобнее всего. К тому же, он и так почти что наш, – добавил он.
    
– Сколько у вас людей?
    
– Два десятка. Ребята Горта. Каждый управится с сотней китайцев.
    
– У меня тридцать человек, считая португальцев.
    
– К черту португальцев. Мы уж лучше сами как-нибудь. – Брок вытер рот, разломил пополам буханку хлеба и намазал ее маслом и мармеладом.
    
– Поселение непригодно для обороны, Брок, – вмешался Купер. – У вас ничего не получится.
    
– В этой фактории мы сможем продержаться сколько угодно, парень. Вы за нас не переживайте. Вам и остальным американцам лучше спрятаться в своей и сидеть там потише. Вас не тронут – это мы им понадобились.
    
– Да, – согласно кивнул Струан. – И вы будете нужны нам, чтобы присмотреть за торговлей в случае, если нам придется уехать.
    
– Это, кстати, еще одна причина, почему я пришел сюда, Дирк. Хотел поговорить с тобой в открытую насчет торговли и насчет «Купера и Тиллмана». Я сделал им предложение, которое было принято.
    
– Предложение было принято на том условии, что «Струан и компания» окажется не в состоянии выполнить ранее заключенные договоренности, добавил Купер. – Мы даем вам тридцать дней, Дирк. Сверх этих тридцати дней.
    
– Спасибо, Джефф. Это великодушно.
    
– Это глупо, парень. Но мне плевать на время, я тоже буду щедр с твоим временем. У тебя еще целых восемь дней Дирк, а?
    
Струан повернулся к Мауссу:
    
– Возвращайся к Ко-хонгу и выясни все, что можно. Будь осторожен по дороге и возьми с собой одного из моих друзей,
    
– Мне провожатый не нужен. – Маусс грузно поднялся с кресла и вышел.
    
– Мы проведем совет внизу, – сказал Струан, проводив его взглядом.
    
– Хорошо. Может, нам стоит сразу всем сюда перебраться. Места хватит.
    
– Это нас выдаст. Лучше приготовиться и ждать. Возможно, нас хотят просто напугать.
    
– Ты прав, парень. Пока слуги не разбежались, мы можем чувствовать себя в безопасности. Пойдем, порт. Значит, собираемся через час? Внизу?
    
– Да.
    
Брок и Горт ушли. Молчание нарушил Купер:
    
– Что же все это может значить?
    
– Думаю, это очередная хитрость Ти-сена. Он хочет заставить нас понервничать. Видимо, решил выторговать какие-то уступки и подготавливает почву. – Струан положил руку Куперу на плечо: – Спасибо за тридцать дней. Я не забуду этого.
    
– У Моисея было сорок. Я подумал, тридцати вам должно хватить.
    
Совет проходил бурно, но Струану и Броку совместными усилиями удавалось направлять его ход и поддерживать порядок.
    
Все торговцы, за исключением американцев, собрались в огромном зале фактории, который служил Струану рабочим кабинетом. Бочонки с коньяком, виски, ромом и пивом выстроились вдоль одной из стен. Вдоль другой тянулись полки с книгами и гроссбухами. Стены украшали картины Квэнса – виды Макао, портреты, корабли. В ящиках со стеклянными дверцами стояли оловянные кружки и серебряные кубки. На полках – груды абордажных сабель и мушкетов, порох, пули.
    
– А я говорю вам, все это ерунда, – горячился Мастерсон, краснолицый торговец тридцати с небольшим лет с двойным подбородком, глава фирмы «Мастерсон, Роуч и Роуч». Он был одет, как все остальные – темный сюртук из тонкого сукна с шелковой отделкой, жилет яркой расцветки и фетровый цилиндр. – Китайцы никогда не покушались на само поселение с тех пор, как оно здесь стоит, клянусь Богом.
    
– Верно. Но это было до того, как мы вступили с ними в войну и выиграли ее. – Больше всего Струану хотелось, чтобы они скорее пришли к какому-нибудь решению и разошлись. Он прикрывал нос надушенным платком, чтобы не чувствовать едкой вони, исходящей от их тел.
    
– А я говорю, выкинуть этих чертовых «знаменосцев» с площади, и дело с концом, – воскликнул Горт, наливая себе еще пива в высокую серебряную кружку с крышкой.
    
– Мы так и сделаем, если будет надобность. – Брок сплюнул в оловянную плевательницу. – Я устал от всех этих разговоров. Так мы принимаем план Дирка или нет?
    
Сверкая глазом, он оглядел собравшихся.
    
Большинство в ответ посмотрели на него в упор не пряча глаз. Их было сорок человек – англичан и шотландцев. Исключение составляли датчанин Эликсен, представлявший одну лондонскую фирму, и Румаджи, дородный парси в развевающихся одеждах из Индии. Макдональд, Керни и Мольтби из Глазго и Мессер, Вивиен, Тоуб и Смит из Лондона были наиболее крупными коммерсантами – все суровые и твердые, как столетний дуб, люди в возрасте от тридцати до сорока.
    
– Я чую беду, сэр, – сказал Румаджи и дернул себя за длинный ус. – Я предлагаю отступить без промедления.
    
– Ради Бога, Румаджи, весь план как раз и состоит в том, чтобы не отступать, – едко проговорил Роуч. – Отступление только в случае необходимости. Я голосую за план. И я согласен с мистером Броком. Слишком много пустой болтовни, и я устал. – План Струана был прост. Все они разойдутся по своим факториям и будут ждать. Если начнутся неприятности, по сигналу Струана все они соберутся в его фактории; его люди прикроют их огнем, если потребуется. – Отступать перед язычниками? Ни за что, клянусь Господом Богом!
    
– Могу я предложить кое-что, мистер Струан? – спросил Эликсен, высокий светловолосый человек, известный своей молчаливостью.
    
Струан кивнул:
    
– Разумеется.
    
– Может быть, одному из нас следует попробовать пробраться на Вампоа и дать им знать, что здесь происходит. Оттуда быстрая лорка смогла бы добраться до нашего флота у Гонконга. На тот случай, если нас окружат и отрежут от реки, как в прошлый раз.
    
– Отличная идея, – поддержал его Вивиен, человек высокого роста, с бледным лицом и вдрызг пьяный. – Давайте все пойдем добровольцами. Кто плеснет мне еще виски? Вот спасибо, дружок.
    
Тут все опять заговорили хором и начали спорить о том, кто должен пойти добровольцем, и лишь через некоторое время Струану удалось их утихомирить.
    
– Это была идея мистера Эликсена. Если он не возражает, почему не предоставить ему эту честь?
    
Все высыпали в сад и оттуда наблюдали, как Струан и Брок проводили Эликсена через площадь к лорке, которую Струан предоставил в его распоряжение. «Знаменосцы» не обратили на них никакого внимания, если не считать издевательского смеха и тыканья пальцами в их сторону.
    
Лорка заскользила вниз по течению.
    
– Может быть, мы видим этого парня в последний раз, – заметил Брок, провожая ее взглядом.
    
– Не думаю, что они его тронут. Иначе я ни за что не отпустил бы его.
    
Брок хмыкнул.
    
– Для иностранца он, как будто, малый ничего. – Вместе с Гортом он направился в свою факторию. Остальные торговцы заспешили к себе.
    
Струан расставил вооруженную охрану в саду и у задней двери фактории, которая выходила на Хог Стрит. Когда каждый занял отведенное ему место, он поднялся к себе наверх.
    
Мэй-мэй в спальне не было. А Гип тоже.
    
– Где мисси?
    
– Моя знать нет, масса. Моя колова чилло видеть нет никак.
    
Он обшарил каждый уголок здания, но Мэй-мэй и ее служанка исчезли, растаяли бесследно, словно никогда и не появлялись в этом доме.
   
   
    
     
Глава 5
    
    
Струан спустился в сад. Время близилось к полуночи. Воздух застыл неподвижно, наполненный гнетущей тишиной. Струан знал, что большинство торговцев сейчас спят в одежде, положив оружие рядом с собой. Сквозь щель в воротах парка он посмотрел на «знаменосцев». Некоторые из них спали, другие негромко переговаривались у костра, разожженного на площади. Ночь была холодной. По реке скользили редкие тени.
    
Струан отошел от ворот и начал в раздумье бродить по парку. Куда же, черт побери, подевалась Мэй-мэй? Он был уверен, что она не стала бы покидать поселение без особой на то причины. Может быть, ее сумели как-то выманить наружу. Может быть... дьявольщина, оборвал он себя, не смей даже думать об этом. Но он знал, что богатейший военачальник Китая, увидев ее хотя бы раз, не колеблясь ни секунды, постарался бы завладеть ею – силой, если понадобится.
    
Через боковую стену парка переметнулась тень, и в то же мгновение в руке Струана блеснул нож.
    
Это оказался незнакомый ему китаец – короткий тщедушный человечек со сломанными зубами, лицо которого вытянулось и пожелтело от курения опиума. Дрожащей рукой он протянул Струану лист бумаги. На бумаге стоял оттиск печати Дзин-куа, его личной печати, которой он пользовался только для больших контрактов и документов особой важности.
    
– Масса, – мягко проговорил китаец, – твоя ходить моя следом. Один.
    
Струан колебался. Выходить ночью из-под защиты стен поселения, да еще одному, было опасно. Более того, безрассудно.
    
– Нет можно. Дзин-куа сюда ходить можно.
    
– Нет мозна. Ходить моя следом. – Китаец ткнул пальцем в печать: – Дзин-куа хотеть, быстла лаз-лаз. Да-да, быстла.
    
– Завтра, – сказал Струан. Китаец покачал головой:
    
– Сичас. Лаз-лаз, ясна?
    
Струан понимал, что печать Дзин-куа могла попасть в чужие руки, и все это легко может оказаться ловушкой. В то же время он не осмеливался взять с собой Маусса или кого-то другого из своих людей, потому что его встреча с Дзин-куа должна была остаться в тайне от всех. И чем скорее он увидит старика, тем лучше.
    
Он внимательно рассмотрел бумагу при свете фонаря и убедился, что печать настоящая.
    
– Можно, – кивнул он наконец.
    
Китаец подвел его к боковой стене и перебрался на ту сторону. Струан последовал за ним, готовый в любой миг отразить предательское нападение. Китаец заторопился вдоль стены и повернул на Хог Стрит. К своему глубокому изумлению, Струан увидел, что улица совершенно пуста. Тем не менее он все время ощущал на себе пристальный взгляд чьих-то невидимых глаз.
    
В конце Хог Стрит китаец повернул на восток. Там их ожидали два паланкина с занавешенными окнами. Стоявшие рядом носильщики дрожали от страха.
    
Их ужас еще больше усилился, когда они увидели Струана.
    
Шотландец забрался в один паланкин, его проводник – в другой. Кули тут же подхватили их и засеменили по улице Тринадцати Факторий. Затем они повернули на юг, в узкий пустынный переулок, где Струан никогда раньше не был. Очень быстро он потерял всякое направление и откинулся на спинку сиденья, проклиная себя за глупость. Однако при этом какая-то часть его сознания радостно предвкушала встречу с опасностью. Через некоторое время кули остановились в узком грязном проходе между высокими, глухими стенами домов. По проходу, заваленному гниющим навозом, в поисках пищи рыскала паршивая собака.
    
Проводник дал носильщикам какие-то деньги и, подождав, когда они растворятся в темноте, постучал в неприметную, низкую дверь. Дверь открылась, и он отошел в сторону, пропуская Струана вперед. Струан знаком приказал ему входить первым, потом настороженно последовал за ним и оказался в вонючей конюшне, где его ждал другой китаец с фонарем в руке. Новый провожатый молча повернулся и не оглядываясь зашагал к двери в дальнем конце. Из конюшни они попали в огромный склад, поднялись наверх по шатким ступе ням, потом по другой лестнице спустились еще в один склад. В темноте под ногами сновали крысы.
    
Струан знал, что они находятся где-то недалеко от реки – его чуткое ухо уловило плеск воды и поскрипывание швартовых. Готовый к любым неожиданностям, он пробирался меж тюков, мешков и ящиков, придерживая ладонью рукоятку ножа, лезвие которого он спрятал в рукаве.
    
Человек с фонарем нагнулся, проходя под какими-то ящиками, и подвел его к полускрытой двери в стене. Он тихо постучал, потом открыл ее.
    
– Халлоа, Тай-Пэн, – раздался голос Дзин-куа. – Долго, однако, не виделись.
    
Струан вошел. Это оказался еще один склад, тускло освещенный свечами и весь заставленный дощатыми ящиками и заваленный покрытыми плесенью рыболовными сетями.
    
– Халлоа, Дзин-куа, – с облегчением выдохнул он. – Давно не виделись.
    
Дзин-куа был глубоким стариком, хрупким, крошечным. Его кожа напоминала пергамент. Тонкие пряди седой бороды спускались на грудь. Его одежда была богато расшита, шапочку украшали драгоценные камни. На ногах – расшитые туфли на толстой подошве. Длинная косичка блестела словно отполированная. Длинные ногти на мизинцах защищали расшитые драгоценностями чехольчики.
    
Дзин-куа закивал с довольным видом и, шаркая ногами, просеменил в угол склада, где уселся за стол, на котором стояли еда и чай.
    
Струан сел напротив него спиной к стене. Дзин-куа улыбнулся. Во рту у него оставалось только три зуба. На всех трех были золотые коронки. Дзин-куа что-то сказал по-китайски человеку, который привел к нему Струана, и тот вышел в другую дверь.
    
– Чай? – предложил Дзин-куа.
    
– Можно.
    
Дзин-куа кивнул слуге с фонарем. Тот налил им чаю и положил обоим на тарелки понемногу из каждого блюда, что стояли на столе. Затем он отошел в сторону и замер, внимательно глядя на Дзин-куа. Струан заметил, что этот слуга выглядел крепким и был вооружен ножом, висевшим у пояса.
    
– Пазалуста, – сказал Дзин-куа, жестом приглашая Струана к трапезе.
    
– Спасибо.
    
Струан проглотил несколько кусочков и выпил несколько глотков чая, выжидая. Было очень важно, чтобы Дзин-куа заговорил с ним первым.
    
Какое-то время они ели молча, потом Дзин-куа спросил:
    
– Твоя хотеть моя видеть?
    
– Дзин-куа хорошо торговал далеко от Кантона?
    
– Дела холосо плохо все одинаково, беспокойся нет.
    
– Торговля теперь есть?
    
– Теперь нет. Хоппо очень плохая мандарина. Солдата много-много есть. Моя за солдата платить больсой мзда. Эи-йа!
    
– Плохо. – Струан отпил еще глоток чая Сейчас или никогда, сказал он себе. И вот теперь, когда он наконец встретился с Дзин-куа и подходящий момент наступил он вдруг со всей ясностью понял, что не сможет продать Гонконг. К чертям этого мандарина! Пока я жив. никакого паршивого хоппо на Гонконге не будет. Значит придется прикончить Брока. Но убийство – это не способ избегать банкротства Поэтому Броку ничего не грозит, ибо все ожидают, что именно так я и постараюсь исправить ситуацию. Или все-таки грозит? Куда, черт побери, подевалась Мэй-мэй?
    
– Моя слышать Одноглазый Дьявол Блок взяла Тай-Пэна за горло.
    
– Я слышал дьявол Хоппо взял Ко-хонг за горло, – парировал Струан. Теперь, когда он решил отказаться от сделки, он чувствовал себя гораздо лучше. – Эй-йа!
    
– Все лавно. Мандарина Ти-сен злой-злой стал.
    
– Почему так?
    
– Масса Глозный Пенис писала очень плохо-плохо письмо.
    
– Чай очень первый сорт хороший, – сказал Струан.
    
– Масса Глозный Пенис делай, как Тай-Пэн говоли, хейа?
    
– Иногда можно.
    
– Плохо, когда Ти-сен злой стал.
    
– Плохо, когда масса Лонгстафф злой стал.
    
– Эй-йа. – Дзин-куа тщательно выбрал себе несколько лакомых кусочков и не торопясь съел их. Его маленькие глазки сузились еще больше. – Твоя знает Кун Хэй Фат Чой?
    
– Китайский Новый год? Знаю.
    
– Новый год сколо начинаться есть. Ко-хонг много плохой долги от сталых лет иметь. Холосо йосс начинать Новый год, когда нет долги. Тай-Пэн много-много Ко-хонг бумаги иметь.
    
– Не беспокойся. Ждать можно. – Дзин-куа и другие купцы Ко-хонга должны были Струану шестьсот тысяч фунтов.
    
– Одноглазый Дьявол ждать можно?
    
– Бумаги Дзин-куа ждать можно. Конец Чоу очень первый сорт хорошо.
    
– Очень плохо. – Дзин-куа не спеша потягивал чай. – Слышать, Таи-Пэна Главная Госпожа и чилло мелтвый есть. Плохой йосс, жалко.
    
– Плохой йосс. Сильно плохой.
    
– Беспокойся нет. Твоя сильно молодой. Новый корова чилло много есть. Твой один корова чилло Мэй-мэй есть. Почему Тай-Пэн токка один бык чилло есть? Тай-Пэн хочет лекалство, может. Мозна.
    
– Когда нужно, я спрошу – добродушно заметил Струан. – Слышать, Дзин-куа новый бык чилло есть. Какое число этот сын?
    
– Десять и семь, – ответил Дзин-куа, довольно улыбаясь.
    
Боже праведный, подумал Струан. Семнадцать сыновей! И. вероятно, столько же дочерей, которых Дзин-куа по обычаю в расчет не принимает. Он нагнул голову и одобрительно присвистнул.
    
Дзин-куа рассмеялся.
    
– Сколька чая хотеть этот год?
    
– Торговли нет. Как торговать можно? Дзин-куа подмигнул:
    
– Мозна.
    
– Не знаю. Продавай Броку. Когда я хотеть чай, я тебе говорить, хейа?
    
– Два дня есть, потом должен знать.
    
– Нет можно.
    
Дзин-куа что-то отрывисто приказал слуге, тот подошел к одному из ящиков, покрытых налетом плесени, и открыл его. Ящик был полон серебряных слитков. Дзин-куа показал рукой на остальные ящики.
    
– Здесь солок лак долла есть.
    
Лак равнялся примерно двадцати пяти тысячам фунтов стерлингов. Сорок лаков составляли миллион. Дзин-куа еще больше прищурился.
    
– Моя занимать оц-цень тлудный. Оц-цень дорогой. Твоя хотеть? Дзин-куа давать взаймы, может.
    
Потрясенный, Струан напрягал все силы, чтобы не выдать своего состояния. Он не сомневался, что любой заем будет сопровождаться жесткой сделкой, ибо понимал, что Дзин-куа должен был продать душу дьяволу, рискнуть своей жизнью, домом, всем своим будущим, а также будущим своих друзей и сыновей, чтобы тайно собрать столько серебра. В том, что об этом серебре никто не знает, Струан был уверен, иначе Хоппо уже давно украл бы его, а сам Дзин-куа просто-напросто бы исчез. А ведь кроме Хоппо были еще пираты и разбойники, наводнявшие Кантон и его окрестности. Стоило слухам о том, что рядом, под рукой, находится хотя бы сотая часть таких сокровищ, просочиться в одно из их многочисленных тайных убежищ, и за жизнь Дзин-куа никто не дал бы ни гроша.
    
– Много лак долла! – проговорил Струан. – Человек услугу получать, должен услугу вернуть.
    
– Этот год чай покупай вдвое прошлый год, такой же цена прошлый год. Мозна?
    
– Можно.
    
– Этот год опиум плодавай такой же цена прошлый год. Мозна?
    
– Можно. – Струану придется заплатить за чай цену выше текущей рыночной цены, а опиум продать дешевле, но и в этом случае он получит большую прибыль. Если только другие условия будут столь же приемлемы, напомнил он себе. Если только Дзин-куа не нужен мандарин на Гонконге. Струан помолился про себя, чтобы мандарин не оказался частью сделки. Но он понимал и то, что если на Гонконге не будет мандарина, не будет там и Ко-хонга. А если не будет Ко-хонга с его монополией на торговлю с европейцами, Дзин-куа и другие купцы окажутся не у дел. Они тоже являлись частью системы и не могли без нее существовать.
    
– Только покупай Дзин-куа или сын Дзин-куа десять год. Мозна?
    
Великий Боже, подумал Струан, если я дам ему монопольное право торговли с моей компанией, он сможет тянуть из нас деньги, сколько пожелает.
    
– Можно – когда цена чай, цена шелк одинаковый другой Ко-хонг.
    
– Двадцать год. Цена Ко-хонг добавить десять плоцент.
    
– Плюс пять процентов – добавить пять процент. Можно.
    
– Восемь.
    
– Пять.
    
– Семь.
    
– Пять.
    
– Семь.
    
– Нет можно. Нет прибыль. Слишком сильно большой процент.
    
– Эй-йа. Оц-цень сильно больсой плибыль есть. Семь!
    
– Десять лет шесть процентов, десять лет пять процентов.
    
– Эй-йа! – горячась, воскликнул Дзин-куа. – Плохо, сильно плохо! – Он махнул рукой в сторону ящиков. – Стоить сильно огломный. Больсой интерес платить. Оц-цень много. Десять год шесть, десять год пять, добавить новый десять год пять.
    
Струан пытался угадать, действительно ли Дзин-куа разозлился или только притворяется.
    
– Предположим Дзин-куа нет, сын Дзин-куа нет?
    
– Много сын есть, много сына сын есть. Мозна?
    
– Новые десять лет добавить четыре процента.
    
– Пять. – Четыре.
    
– Плохо, плохо. Оц-цень высокий интерес, оц-цень. Пять.
    
Струан избегал смотреть на серебро, но чувствовал, как оно окружает его, надвигается со всех сторон. Не будь дураком, кричал ему внутренний голос. Бери его. Соглашайся на что угодно. Ты спасен, парень! У тебя есть все!
    
– Мандарина Ти-сен говорить один мандарина Гонконг, – вдруг переменил тему Дзин-куа. – Почему твоя говорить нет?
    
– Дзин-куа не любит мандарина, хейа? Зачем мне любить мандарина, хейа? – ответил Струан, чувствуя, как сердце сжалось и провалилось куда-то.
    
– Солок лак долла – один мандарина. Мозна?
    
– Нет можно.
    
– Сильно легкий. Почему твоя говорить нет мозна? Мозна.
    
Нет мозна. – Струан не мигая смотрел старику прямо в глаза. – Мандарин нет можно.
    
– Солок лак долла. Один мандарина. Дешевый.
    
– Десять раз сорок лак долла нет можно. Умирать раньше. – Струан решил больше не торговаться. – Конец, – хрипло выговорил он. – Клянусь прахом моих отцов, хватит. – Он тяжело поднялся на ноги и направился к двери.
    
– Зачем твоя уходить? – спросил Дзин-куа.
    
– Нет мандарин – нет долла! Зачем говорить, хейа?
    
К изумлению Струана, Дзин-куа весело фыркнул и сказал:
    
– Ти-сен хотеть мандарина. Дзин-куа не давать деньги Ти-сен. Дзин-куа давать деньги Дзин-куа. Добавить новый год пять плоцент. Мозна?
    
– Можно.
    
Струан опустился на место, чувствуя, как у него кружится голова.
    
– Пять лак долла покупать Дзин-куа земля на Гонконг. Мозна?
    
Зачем она ему, в отчаянии ломал голову Струан. Если Дзин-куа одолжит мне эти деньги, Ко-хонгу конец – он должен понимать это. Зачем ему своими руками рыть себе могилу? Зачем покупать землю на Гонконге?
    
– Мозна? – повторил Дзин-куа.
    
– Можно.
    
– Пять лак долла хланить, тлогать нет. – Дзин-куа открыл миниатюрную коробочку из тика и достал из нее две печати. Печати представляли собой маленькие квадратные палочки из слоновой кости длиной около двух дюймов. Старик ловко соединил их вместе, обмакнул концы, покрытые затейливой резьбой, в густую тушь и сделал оттиск на листе бумаги. После этого Дзин-куа протянул Струану одну из печатей, а другую убрал в коробочку. – Человек плиносить этот печать, давать земля и долла, ясна?
    
– Ясно.
    
– Следучий год моя посылать один бык чилло на Гонконг. Твоя посылать одинаково как твоя сын школа Лондон. Мозна?
    
– Можно.
    
– Твоя бык чилло Гордн Чен. Халосый? Плохой, может?
    
– Хороший чилло. Чен-Шень говорит сильно хорошо думай-думай есть. – Струан явно должен был что-то сделать с Гордоном Ченом. Но что именно, и почему Гордон вообще фигурировал в махинациях Дзин-куа? – Я думаю давать Гордон более высокое место, может.
    
– Зачем более высокий место? – презрительно скривил губы Дзин-куа. – Думать твоя одолжать один лак долла Чен бык чилло.
    
– Под какой процент?
    
– Половина плибыль.
    
Прибыли от чего? Струан чувствовал, что Дзин-куа водит его, как рыбу на крючке. Но с большого крючка ты соскочил, парень, хотелось закричать ему во весь голос. Ты получишь свой миллион без мандарина.
    
– Можно.
    
Дзин-куа вздохнул, и Струан решил, что сделка закончена. Но ошибся. Дзин-куа сунул руку в потайной карман в рукаве своего халата, извлек оттуда восемь половинок монет и разложил их на столе перед собой. Всего получилось четыре монеты, каждая из которых была грубо сломана пополам. Чехлом, предохранявшим ноготь его мизинца, Дзин-куа подтолкнул половинку каждой монеты на другой край стола.
    
– Последний. Четыле услуга. Человек плиносить один такой, твоя делать услуга.
    
– Какую услугу?
    
Дзин-куа откинулся на спинку своего стула.
    
– Моя знать нет, Тай-Пэн, – сказал он. – Четыле услуга когда-нибудь. Моя жизнь нет, может, сын, может. Нет знать когда, но плосить четыле услуга. Один половина монета – услуга. Мозна?
    
Спина Струана покрылась холодным потом. Согласиться на такое требование означало добровольно положить голову под топор. Но если он откажется, серебра ему не видать. Ты сам прыгаешь к черту в пасть, сказал он себе. Да, но решай же в конце концов. Нужно тебе будущее или нет? Ты знаешь Дзин-куа вот уже двадцать лет. Он всегда вел с тобой честную игру. Да, и при этом он самый хитрый и проницательный человек в Кантоне. Двадцать лет он помогал тебе, направлял тебя – и вместе вы увеличили свою власть и приумножили богатства. Так доверься ему, ему ты можешь доверять. Нет, доверять ты не можешь никому, и Дзин-куа в первую очередь. Ты процветал при нем лишь потому, что всегда оставлял за собой последнюю карту. А теперь тебя просят подарить Дзин-куа четырех джокеров из твоей колоды жизни и смерти.
    
В который раз Струан поразился изощренности и дьявольской хитрости китайского ума. Его величию. Его безжалостности. Но с другой стороны, напомнил он себе, ставки в их игре были огромны с обеих сторон. Оба рисковали в равной степени, полагаясь на честность друг друга, поскольку не могло быть никаких гарантий, что услуги будут оказаны. За исключением того, что ты обязательно окажешь их, должен оказать, потому что сделка есть сделка.
    
– Можно, – произнес он, протягивая руку. – Мой обычай пожать руку. Не китайский обычай, все равно. – Он никогда раньше не обменивался с Дзин-куа рукопожатием и знал, что китайцы считают этот обычай варварским.
    
– Услуга, может, плотив закона. Моего, твоего, ясна?
    
– Ясно. Ты друг. Ты или сын монета посылать нет плохая услуга просить.
    
Дзин-куа на секунду закрыл глаза и задумался об этих белых дикарях из далекой Европы. У них росли волосы на руках, на ногах и на теле, и они походили на обезьян. Их манеры были уродливы и вызывали отвращение. Вонь, исходившая от них, казалась невероятной. Им были неведомы культура, этикет, соблюдение приличий. Даже самый низкий и презренный кули был в десять тысяч раз лучше самого лучшего европейца. И то, что относилось к мужчинам, еще в большей степени относилось к женщинам.
    
Он вспомнил свой единственный визит к английской шлюхе, которая жила в Макао и говорила по-китайски. Он посетил ее больше из любопытства; нежели действительно желая получить удовлетворение. Любопытство разбудили в нем рассказы друзей, утверждавших, что впечатление будет незабываемым, поскольку не существовало услуги, которую она не оказала бы самым старательным образом при малейшем поощрении со стороны клиента.
    
Он весь передернулся при мысли об ее волосатых руках, волосатых подмышках, ногах и промежности, о грубости ее кожи и черт лица, о запахе пота, смешивавшегося с запахом мерзких духов.
    
А какую пищу едят эти варвары – ужасно. Он много раз присутствовал на их обедах, где ему приходилось терпеливо сидеть и смотреть, едва не теряя сознание от дурноты, как бесконечные блюда сменяются одно за другим, и притворяться, что он не голоден. С отвращением наблюдать за неимоверным количеством полусырого мяса, которое они поглощали, отрезая ножом у самых губ, так что кровавый жир стекал по подбородкам. А реки отнимающих разум напитков, которые они вливали в себя. А их мерзкие вываренные безвкусные овощи. А мясные пироги, которые просто невозможно переварить. Все в чудовищных количествах. Как свиньи, как потные, ненасытные, огромные черти. Невероятно!
    
У них нет ни одного качества, которое можно было бы отнести к достоинствам, подумал он. Ни одного. За исключением их готовности убивать, и это они проделывают с невиданной жестокостью, хотя и безо всякой утонченности. По крайней мере, они служат для нас средством зарабатывать деньги.
    
Варвары – это зло во плоти. Все, кроме вот этого человека – Дирка Струана. Когда-то Струан ничем не отличался от прочих. Теперь он отчасти китаец. Сознанием. Сознание очень важно, потому что быть китайцем – это во многом состояние ума. Он содержит себя в чистоте, и запах от него чистый. И он усвоил некоторые из наших привычек и обычаев. Конечно, он по-прежнему дик, по-прежнему варвар и убийца. Однако немного изменившийся. А если одного варвара можно превратить в цивилизованного человека, почему нельзя сделать того же со многими?
    
Твой план – мудрый план, сказал себе Дзин-куа. Он открыл глаза, потянулся через стол и легко коснулся руки Струана своей рукой.
    
– Длуг.
    
Дзин-куа жестом приказал своему слуге налить им еще чаю.
    
– Мои люди носить серебро твоя фактория. Два дня. Ночь. Оц-цень секретный, – сказал Дзин-куа. – Сильно много опасный, ясна? Оц-цень сильно много.
    
– Ясно. Я давать бумага и моя печать за серебро. Пришлю завтра.
    
– Печать нет, бумага нет. Слово лучче, хейа?
    
Струан кивнул. Как бы ты объяснил – ну, скажем, Кулуму, – что Дзин-куа дает тебе миллион серебром на справедливых условиях, зная, что мог бы навязать тебе любую сделку, дает все, что тебе нужно, под простое рукопожатие?
    
– Три раза десять лак долла платить Дзин-куа, долги Ко-хонг. Теперь Новый год нет долги. Холосо йосс, – гордо произнес Дзин-куа.
    
– Да, – кинул Струан. – Хороший йосс для меня.
    
– Оц-цень сильно много опасность, Тай-Пэн. Нет мозна помогать.
    
– Да.
    
– Оц-цень, оц-цень много опасности. Нужна ждать два ночи.
    
– Эй-йа, какая опасность! – согласился Струан. Он забрал со стола четыре половинки монет. – Спасибо тебе, Чен-це Цзин Арн. От всего сердца спасибо.
    
– Нет спасибо, Дилк Стлуан. Длуг.
    
Внезапно в комнату ворвался человек, провожавший Струана к Дзин-куа. Он что-то взволнованно затараторил, обращаясь к старому китайцу. Дзин-куа с испуганным лицом повернулся к Струану:
    
– Слуга уходить! Уходить поселение вон. Все уходить!
   
   
    
     
Глава 6
    
    
Струан сидел в закрытом паланкине, легко покачиваясь в такт торопливой грусце носильщиков, пробиравшихся пустынными улочками. Обивка внутри паланкина была засаленной, в темных пятнах пота. Время от времени он выглядывал в занавешенное окошечко, выходившее на улицу. Неба он не видел, но чувствовал, что до рассвета оставалось совсем немного. Ветер доносил до него вонь гниющих фруктов, испражнений, навоза, а также ароматы готовящейся пищи и специй; ко всему этому примешивался запах пота носильщиков.
    
Прежде чем расстаться, они с Дзин-куа договорились о более безопасном способе доставки серебра на Гонконг. Они решили, что Дзин-куа погрузит ящики со слитками на вооруженную лорку. На вторую ночь лорка будет тайно доставлена к причалу поселения. Ровно в полночь. Если это станет невозможным, лорку оставят неподалеку от южного края причала с зажженными фонарями на носу и на фок-мачте. Чтобы полностью исключить возможность ошибки, Дзин-куа сказал, что выкрасит глаз лорки на ближнем к берегу борту в красный цвет. На тиковой обшивке носа каждой лорки непременно вырезались два глаза. Это делалось на счастье, а также чтобы помочь душе лорки смотреть вперед. Китайцы верили, что ни одна лодка не может жить без глаз, которыми она могла бы видеть.
    
Но что означает этот жест Дзин-куа, отдающий Гонконг в полное мое распоряжение, спрашивал себя Струан. Без сомнения, Дзин-куа должен понимать значение мандарина на острове. И зачем старику понадобился сын, получивший образование в Лондоне? Неужели Дзин-куа, единственный из всех китайцев, с которыми встречался Струан, оказался настолько дальновиден, что понял в конце концов неизбежность долгого и прочного соединения судеб Китая с судьбами Британии?
    
Он услышал лай собак и сквозь щель в занавесях увидел, как они, оскалив зубы, атаковали ноги переднего носильщика. Но тут кули, бежавший с фонарем впереди паланкина, повернулся и с большой ловкостью прошелся по собачьим спинам своим шестом с железным наконечником. Собаки с визгом бросились врассыпную.
    
Потом на перекрестке далеко впереди Струан заметил пеший отряд «знаменосцев», человек около ста. Они были вооружены и имели с собой фонари. Весь отряд сидел на земле, в их спокойной неподвижности было что-то зловещее. При виде паланкина несколько солдат поднялись на ноги и направились в их сторону. Носильщики, к огромному облегчению Струана, круто свернули в переулок. Теперь все, что тебе осталось сделать, парень, это доставить серебро на Гонконг в целости и сохранности. Или хотя бы на Вампоа, где ты сможешь погрузить его на «Китайское Облако». Но пока последний ящик не окажется на борту, ты не можешь чувствовать себя в безопасности.
    
Паланкин нырнул вниз: один из носильщиков едва не упал, угодив ногой в рытвину, которых было полным-полно на дороге. Струан вертелся в тесной кабинке, пытаясь хоть как-то сориентироваться в лабиринте улочек. Вскоре он смог разглядеть над домами верхушки корабельных мачт. Впереди по-прежнему не было ничего знакомого. Носильщики свернули за угол, направляясь к реке, затем, срезая путь, прошли каким-то узким переулком, вышли в другой. Наконец, впереди над крышами лачуг появились очертания зданий поселения, посверкивающих в лунном свете стеклами окон.
    
Внезапно паланкин остановился и в следующую секунду рухнул на землю. Струана швырнуло набок. Он рванул шторки в сторону и выпрыгнул наружу с ножом в руке как раз в тот момент, когда три копья пронзили тонкие стенки насквозь. Пока копьеносцы отчаянно пытались освободить застрявшее оружие, Струан метнулся к ближайшему из них, всадил ему нож в бок и повернулся к другому, который, бросив копье, взмахнул двуострым боевым топором. Лезвие топора полоснуло Струана по плечу, и он сморщился от боли, но, скользнув в сторону, успел перехватить топор за рукоять и попытался завладеть им. Сильно дернув топор к себе, он вырвал его из руки противника, а тот издал дикий вопль, пронзенный копьем, нацеленным в Струана. Струан прижался спиной к стене. Третий копьеносец, держась от него на расстоянии длины копья, двинулся по кругу, часто и хрипло дыша и бормоча проклятия. Струан сделал обманное движение, рубанул топором, но промахнулся, и китаец выбросил копье вперед. Острый наконечник зацепил сюртук шотландца, однако Струан одним движением освободился от него и по рукоятку вонзил нож в живот нападавшему, потом повернул, выпуская ему кишки.
    
Отпрыгнув подальше от тел, Струан опять прижался к спасительной стене и замер. Человек, которого он ранил в бок, громко стонал. Второй лежал неподвижно. Третий, держась рукой за живот, отползал в сторону.
    
Струан подождал мгновение, переводя дыхание, и стрела ударилась в стену над самой его головой. Быстро пригнув шись, он подобрал одно из копий и бросился бежать по узкой улочке к поселению. Позади он услышал топот чьих-то ног и побежал быстрее. Повернув за угол, он увидел прямо перед собой улицу Тринадцати Факторий. Он бросил копье, пробежал по ней зигзагом, повернул на Хог Стрит, миновал ее и припустил через площадь, заполненную все прибывающими «знаменосцами».
    
Прежде чем они успели сообразить, что к чему, он добежал до ворот парка и проскользнул внутрь. В живот ему уперлось дуло мушкета.
    
– А, это ты, Дирк, – раздался голос Брока. – Где это ты был, черт возьми?
    
– Гулял. – Струан судорожно ловил ртом воздух. – Кровь Христова, на меня напали грабители с большой дороги, черт бы их побрал!
    
– Это твоя кровь или их?
    
При свете фонаря Струан стащил с раненного плеча сюртук и разорвал рубашку. На плечевой мышце алел порез, ровный и неглубокий.
    
– Комариный укус, – пренебрежительно фыркнул Брок. Он достал фляжку с ромом, плеснул на рану и улыбнулся, увидев, как скривилось от боли лицо Струана. – Сколько их было?
    
– Трое.
    
– И тебя подрезали? Да ты, как видно, стареешь! – Брок налил два стакана рома.
    
Струан выпил и почувствовал себя лучше.
    
– Я-то думал, ты спишь. Дверь у тебя заперта. Где ты был?
    
– Что тут у вас творится?
    
– Примерно час назад исчезли все слуги. Вот так-то. Я решил, что лучше никого сюда не вытаскивать, пока не рассветет. Когда ты там бежал, тебя прикрывали стволов пятьдесят, не меньше.
    
– Тогда какого дьявола было совать мушкет мне в брюхо?
    
– Да просто захотелось поприветствовать тебя, как подобает. – Брок отхлебнул из своего стакана. – Чтобы ты вроде как знал, что мы не дремлем.
    
– Кто-нибудь знает, почему исчезли слуги?
    
– Нет. – Брок подошел к воротам. Потревоженные «знаменосцы» опять укладывались спать. На горизонте нерешительно подрагивал первыми лучами нервный рассвет. – Выглядит все это до омерзения скверно, – тяжело проговорил он. – Не нравятся мне эти сукины дети, ох как не нравятся. Сидят себе, ничего не делают, только иногда в эти свои барабаны стучат. Думаю, нам лучше отступить, пока для этого еще есть хорошая возможность.
    
– Как минимум несколько дней нам ничего не грозит. Брок покачал головой:
    
– У меня дурное предчувствие. Что-то здесь не так. Лучше бы нам уйти.
    
– Это хитрость, Брок. Обман. – Струан оторвал кусок рубашки и вытер со лба пот.
    
– Может, и хитрость. Но на душе у меня не спокойно, а когда меня одолевают такие предчувствия, значит пора уносить ноги. – Брок ткнул большим пальцем в сторону «знаменосцев»: – Мы их тут пересчитали. Сто пятьдесят штук. Хау-куа говорит, их больше тысячи вокруг поселения.
    
– Я видел, может быть, сотни две-три. К востоку отсюда.
    
– Что ты там делал?
    
– Так, прогулялся. – Струану вдруг захотелось рассказать ему обо всем. Только делу это не поможет, подумал он. Брок сделает все, что в его силах, чтобы помешать тебе доставить серебро на Гонконг. А без этого серебра ты, дружок, мертвее мертвого. – Тут рядом, за углом, живет одна девочка, – развязно сообщил он.
    
– Девочка, черта с два! Не такой ты дурак, чтобы рисковать своей шкурой из-за юбки. – Брок раздраженно подергал себя за бороду. – Сменишь меня через час?
    
– Хорошо.
    
– В полдень мы отчаливаем. –
    
– Нет.
    
– А я говорю, в полдень.
    
– Нет.
    
Брок нахмурился.
    
– Что это, интересно, так тебя здесь держит?
    
– Если мы покинем поселение прежде, чем начнутся настоящие неприятности, мы страшно потеряем лицо.
    
– Верно. Это я знаю. Не думай, что мне нравится удирать. Но что-то подсказывает мне, что так будет лучше.
    
– Мы подождем пару дней.
    
– Ты знаешь, что я никогда не ошибался насчет того, когда следует смазывать пятки. – Брок смотрел на него с глубоким подозрением. – Почему ты хочешь остаться?
    
– Эта лиса Ти-сен просто опять взялся за свои старые трюки. На этот раз твое предчувствие тебя обманывает. Я сменю тебя через час, – пообещал Струан и вошел в здание фактории.
    
Ну, Дирк, что ты задумал на этот раз, размышлял Брок. Он громко прокашлялся. Его нос улавливал в воздухе тошнотворный запах опасности, который испускала умирающая ночь.
    
Струан поднялся по мраморной лестнице к себе наверх. Стены вдоль лестницы украшали произведения Квэнса и китайские картины на шелке. На площадках стояли огромные драконы эпохи Мин из тикового дерева и тиковые же сундуки. В коридорах, ведущих с первой площадки, висели изображения кораблей и морских сражений – все в богатых рамах; небольшой пьедестал венчала выполненная с изумительной точностью модель корабля Ее Величества «Виктория».
    
Дернув за дверную ручку своей комнаты, Струан обнаружил, что она заперта.
    
– Открывай немедленно, – приказал он. А Гип впустила его внутрь.
    
– Где ты, черт побери, была, Мэй-мэй? – спросил он, стараясь скрыть за раздраженным тоном чувство глубокого облегчения.
    
Она стояла в тени портьер у окна. Сказав А Гип несколько фраз по-китайски, Мэй-мэй жестом приказала ей удалиться.
    
Струан запер дверь на задвижку.
    
– Где ты была, черт побери? – повторил он. Она шагнула вперед, свет фонаря упал на нее, и Струан был поражен ее бледностью.
    
– Что случилось?
    
– Ходят слухи, Тай-Пэн. Много слухов. Говорят, всех варваров собираются предать мечу.
    
– Ну, в этом-то нет ничего нового. Где ты была?
    
– Новое есть в том, что появились «знаменосцы». Говорят, что Ти-сен впал в немилость. Что он приговорен к смерти.
    
– А вот это уже просто ерунда. Он доводится двоюродным братом самому императору и только ему во всем Китае уступает богатством.
    
– По слухам, император так в господа бога мать разозлился, когда Ти-сен заключил этот договор, что Ти-сена ждет публичная пытка.
    
– Это безумие. – Струан встал у огня и снял сюртук и рубашку. – Где ты была?
    
– Что с тобой случилось? – воскликнула она, увидев кровь.
    
– На меня напали разбойники.
    
– Ты виделся с Дзин-куа?
    
Струан на мгновение онемел от изумления.
    
– Откуда ты знаешь о Дзин-куа?
    
– Я ходила поклониться и засвидетельствовать свое почтение его Верховной Госпоже. Она сказала мне, что он только что вернулся в Кантон и послал за тобой.
    
Струан впервые услышал, что Мэй-мэй была знакома с первой женой Дзин-куа, но он был настолько взбешен, что даже не стал об этом думать.
    
– Какого дьявола ты не предупредила меня, куда идешь?
    
– Ты бы не пустил меня, если б узнал, – резко ответила Мэй-мэй. – Я всегда с таким удовольствием навещаю ее.
    
К тому же, там я могу привести в порядок волосы и посоветоваться с астрологом.
    
– Что?
    
– У нее есть ужасная хорошая цирюльница, которой пользуются жены Дзин-куа. Уж-жасно полезно для волос. Эта женщина известна на весь Квангун. Очень дорогая. Астролог сказал, йосс хороший. Очень хороший. Но быть осторожным при строительстве домов.
    
– Ты запросто рискуешь жизнью, чтобы послушать прорицателей и вымыть голову? – взорвался он. – Какого дьявола, что не так с твоими волосами? Они и без того прекрасны!
    
– Ты ничего в этом не понимаешь, Тай-Пэн, – холодно ответила она. – Именно там я и узнаю обо всех слухах. У цирюлъницы. – Она взяла его руку и провела ею по своим волосам – Вот, видишь. Они стали гораздо мягче, нет?
    
– Нет! Не стали! Смерть господня, если ты еще хоть раз посмеешь уйги, не предупредив меня, куда ты направляешься, получишь такого шлепка, что не сможешь потом сидеть целую неделю.
    
– Только попробуй, Тай-Пэн, клянусь Господом, – ответила она. и ее глаза сверкнули, поймав его негодующий взгляд.
    
Он тут же схватил ее в охапку, невзирая на бешеное сопротивление, подтащил к кровати, задрал платье и нижние юбки и шлепнул ее пониже спины так, что зазвенела рука, а ее саму швырнуло на постель. Он никогда раньше не бил ее. Мэй-мэй как ветром сорвало с кровати, она бросилась к нему и злобно вцепилась в лицо своими длинными ногтями. Фонарь полетел на пол. Струан опять поднял ее и шлепнул еще раз. Она вывернулась у него из рук и полоснула ногтями по глазам, промахнувшись на какую-то долю дюйма и оставив на щеке глубокие царапины Он сжал ее кисти, повернул к себе спиной, сорвал с нее платье и все, что было под ним, и в третий раз ударил по голым ягодицам открытой ладонью. Она яростно сопротивлялась, ткнув его локтем в пах и опять вцепившись в лицо ногтями. Собрав всю свою силу, он прижал ее к постели, но она высвободила голову и вцепилась зубами в предплечье его левой руки. Он задохнулся от боли и вновь с размаху ударил ее по ягодицам. Она только крепче сжала зубы.