1 2 3 4 
– Почему не боюсь? – удивился Эраст Петрович. – Боюсь. Страха не знают лишь люди, начисто лишённые воображения. А раз боюсь, то стало быть, и молюсь иногда.
– Врёте!
Инженер вздохнул:
– Нужно говорить «лжёте», а лучше бы без крайней надобности совсем такого не г-говорить, потому что… – он сделал неопределённый жест.
– …Можно за это схлопотать по лицу, – догадался Сенька.
– И поэтому тоже. А молитва у меня, Сеня, вот какая, один священник научил: «Упаси меня, Господи, от кончины медленной, мучительной, унизительной». Вот и вся молитва.
Скорик задумался. Про медленную смерть понятно – кому охота десять лет в параличе лежать или высохнуть заживо? Про мучительную тоже ясно.
– А унизительная смерть это какая? Когда человек помер, а все на него плюют и ногами пинают?
– Нет. Христа тоже били и унижали, но что ж в его смерти постыдного? Я другого всю жизнь боюсь. Боюсь умереть так, чтобы все потешались. Одно это про тебя потом и будут помнить. Скажем, французского президента Фора будут помнить не за то, что он покорил М-Ма-дагаскар и заключил альянс с Россией, а за то, что его превосходительство испустил дух, пребывая на любовнице. От былого вождя нации остался скверный анекдот: «Президент умер при исполнении обязанностей – во всех смыслах». Даже на кладбищенском памятнике беднягу изобразили лежащим в обнимку со знаменем республики. Люди проходят мимо и хихикают… Вот какой участи я боюсь.
– С вами такого конфуза приключиться не может, – успокоил инженера Сенька. – Вы здоровьем крепкий.
– Не такой, так другой. Судьба любит подшутить над теми, кто слишком заботится о своём д-достоинстве. – Эраст Петрович усмехнулся. – К примеру, помнишь, как мы с тобой сидели в ватер-клозете, а Упырь услыхал шум и выхватил револьвер?
– Ещё бы не помнить. Посейчас дрожь пробирает.
– Не «посейчас», а «даже сейчас». Так вот, если б Упырь через дверь палить начал, то положил бы нас обоих прямо поперёк с-стульчака. Красивая была бы смерть?
Скорик представил, как они с Эрастом Петровичем лежат друг на дружке поперёк фарфорового горшка и кровь стекает прямо в поганую трубу.
– Не сказать, чтобы сильно красивая.
– То-то. Не хотелось бы так умереть. Глупая слабость, сам понимаю, но ничего не могу с собой поделать.
Господин Неймлес виновато улыбнулся и вдруг остановился – аккурат на углу Колпачного переулка.
– Ну вот, Сеня, здесь наши пути расходятся. Я должен заглянуть на почту, отправить одно важное п-письмо. Ты же далее действуешь без меня.
– Чего это? – насторожился Скорик. Какую новую муку уготовил ему коварный Эраст Петрович?
– Пойдёшь в полицейский участок, передашь приставу Солнцеву письмо.
– Только и всего? – Сенька подозрительно прищурился.
– Т-только и всего.
Ну это ещё ладно, письмо отнести – дело небольшое.
– Тряпьё бы бабское снять и краску с хари смыть, – все же проворчал Скорик. – От людей срамно.
– Перед людьми стыдно, – поправил занудный инженер. – Нет времени переодеваться, оставайся уж как есть. Так будет безопасней.
У Сеньки по сердцу будто кошка когтистой лапой провела. Безопасней? Это в каком таком значении?
А господин Неймлес нехорошую кошку ещё пуще распалил.
– Ты юноша с-смышлёный, – говорит, – действуй по ситуации.
Достал из кармана два конверта. Один отдал Сеньке, второй оставил себе.
Скорик хотел почесать грудь, чтоб кошка поменьше царапалась, да наткнулся на мягкое – это Эраст Петрович под платье ваты напихал, на предмет женской натуры.
– А то давайте лучше я на почту сбегаю, а вы к приставу? – без большой надежды предложил Сенька.
– Мне в п-полиции показываться ни к чему. Держи письмо. Отдашь полковнику из рук в руки.
Конверт был ненадписанный и даже незаклеенный.
– Это чтоб ты не тратил время на покупку нового, – объяснил господин Неймлес. – Всё равно ведь прочтёшь.
Ничего-то от него, премудрого змея, не утаишь.

Ста шагов один пройти не успел – сзади налетел кто-то, облапил за ватные сиськи.
– У, сдобная-рассыпчатая, посластимся? – жарко шепнули Сеньке в ухо.
Он повернул голову – небритая рожа, сивухой от неё несёт, луком.
Вот оно каково, девушке одной по Хитровке ходить.
Сначала Скорик хотел просто пугануть похабника, сказать, что Студню, самому главному из хитровских котов, на такое озорство пожалуется, но незваный ухажёр ещё лизнул мнимую мамзельку в шею, и тут уж Сенькино терпение кончилось.
По всей японской науке он сначала выдохнул весь воздух, чтоб корень силы переместился из груди в живот, врезал ухажёру каблуком по голяшке, а когда тот, охнув, лапищи разжал, Скорик проворно развернулся и ткнул ему, суке, пальцем под ложечку.
Сладострастник сел на корточки, за брюхо схватился, и лицо у него стало серьёзное, задумчивое. Вот-вот, подумай, как себя с девушками вести.
Зашёл в подворотню, где потише. Развернул письмо.

«Милостивый государь Иннокентий Романович!
Мне стало известно из достоверного источника, что Вам стало известно из достоверного источника о моем приезде в Москву. Хоть мы с Вами никогда не симпатизировали друг другу, однако же надеюсь, что разгул жестокой преступности на вверенной Вам территории тревожит Вас, слугу закона, не менее, чем меня, человека, давно отошедшего от прежней службы и московских забот. Посему хочу сделать Вам деловое предложение.
Нынче ночью я соберу в некоем удобном месте главарей, двух опаснейших московских банд, Князя и Упыря, и мы с Вами произведём их задержание. Условия того места не позволяют взять с собой большого количества людей – Вам придётся ограничиться всего одним помощником, так что выберите самого опытного из полицейских. Уверен, что для ареста Князя и Упыря нас троих будет достаточно.
Особа, которая передаст Вам это письмо, о деле ничего не знает. Это обычная уличная девушка, простая душа, которая взялась выполнить моё поручение за небольшую плату, поэтому не утруждайтесь расспросами.
Я заеду за Вами в двадцать минут четвёртого пополуночи. Будучи человеком умным и честолюбивым, Вы несомненно сообразите, что вовсе ни к чему докладывать о моем предложении начальству. Наградой Вам будет самое большее – некоторая благосклонность городских властей. Однако я ведь не преступник, в розыск не объявлен, так что чинов и орденов Вы доносительством не выслужите. Гораздо больше дивидендов Вы приобретёте, согласившись принять участие в затеянном мною предприятии.
Фандорин».
Что такое «дивиденды», Скорик знал (это когда деньги ни за что платят), а вот последнего слова не понял. Наверно, оно означало «адьё», или «примите и проч.», или «засим остаюсь» – в общем, то, что в конце письма для красоты пишут. «Фандорин» – звонко. Надо запомнить на будущее.
Лизнул конверт языком, заклеил, а через пару минут уже входил во двор Третьего Мясницкого участка.
Проклятое место, тьфу на него. Придумано, чтобы мучить человеков, жизнь им утеснять, и без того не шибко просторную.
У ворот со снятыми шапками стояли несколько извозчиков – нарушители уличного порядка. Пришли снятые с пролёток номера выкупать. Это рубликов семь, да и то, если сильно покланяться.
В самом дворе толпились кружком мужики в подпоясанных рубахах. По виду – артель хохлов-плотников, приехавшая в Москву на заработки. Старшой, с вислыми усами, ходил с шапкой по кругу, остальные бережно ссыпали серебро и медь. Понятно: работали у застройщика без нужной бумажки, теперь псы у них половину денег оттяпают. Обыкновенное дело.
Раньше, при прежнем приставе, говорят, тут такого беспардонства не было, но каков поп, таков и приход.
Едва Сенька толкнул клеёнчатую дверь и вошёл в тёмный, заплёванный коридор, как его ухватил за подол наглый, мордатый псина с нашивками.
– Ишь какая, – говорит. Подмигнул и как ущипнёт за бок, руки бы ему, сволочи, поотрывать. – Чтой-то я тебя раньше не видал. Жёлтый билет выправлять? Так это ко мне. Пойдём.
И уж за локоть ухватил, хочет тащить куда-то. И ведь брешет, поди, про билет – просто девушкой задарма попользоваться хочет.
– Мне к господину полковнику, – строго пискнул Сенька. – Письмо передать, важное.
Пёс и отцепился. Иди, говорит, прямо, а потом направо. Его высокоблагородие там сидят.
Скорик пошёл, куда сказано. Мимо курятника, где отловленные бродяги сидят, мимо запертых камер с ворами-преступниками (те, сердешные, пели про чёрного ворона – заслушаешься). Потом коридор почище стал, посветлей и привёл Сеньку к высокой кожаной двери с медной табличкой «Пристав. Полковник И.Р.Солнцев».
На деликатный Сенькин стук строгий голос из-за двери сказал:
– Ну?
Скорик вошёл. Пискляво поздоровавшись, протянул письмо:
– Вот, просияй передать самолично. И хотел немедленно ретироваться, но пристав негромко рыкнул:
– Ку-да?
Грозный полковник сидел за столом, ел яблоко, отрезая дольки узким ножиком. Вытер лезвие салфеточкой, потом нажал какую-то кнопку, и клинок с железным щелчком спрятался.
Распечатывать конверт Солнцев не спешил, внимательно разглядывал посетительницу, особенно задержался взглядом на фальшивом бюсте (эх, перестарался господин Неймлес, больно много ваты понапихал).
– Кто такая? Гулящая? Имя?
– С-Санька, – пролепетал Скорик. – Александра. Александрова.
– Что за письмо? От кого?
Солнцев подозрительно ощупал конверт, посмотрел на свет.
Чего говорить-то?
– Клиент один дал… Наказал: самому господину полковнику, говорит, передай, в собственные руки.
– Хм, тайны бургундского двора, – пробормотал пристав, вскрывая конверт. – Стой здесь, Александрова. Жди.
Быстро пробежал письмо глазами, дёрнулся, расстегнул крючок на жёстком вороте, облизнул губы и стал читать сызнова. Теперь читал долго, будто пытался разглядеть что-то между строчками.
Сенька даже соскучиться успел. Хорошо на стене фотокарточки висели и газетные вырезки в рамках, под стёклами.
Интересней всего была картинка из журнала. На ней, молодцевато подбоченясь, стоял Солнцев, помоложе, чем сейчас, а рядом, в поставленном на попа дощатом гробу – усатый дядька с чёрной дыркой во лбу. Внизу подпись:

«Молодой околоточный надзиратель кладёт конец преступной карьере Люберецкого Апаша».

Ниже статья, без картинки, но зато с большущим заголовком:
«Арестована шайка фальшивомонетчиков. Браво, полиция!»
Фотография, без подписи: Солнцеву жмёт руку сам князь-губернатор его высочество Симеон Александрович – тощий, огромадного роста, да ещё подбородок задрал, а пристав, наоборот, наклонился и коленки присогнул, но рожа, то есть лицо, улыбчивое и довольное-предовольное.
Ещё статья, не шибко старая, не успела пожелтеть: «Самый молодой участковый пристав Москвы», из «Ведомостей московской городской полиции». Сенька прочёл начало: «Блестящая операция по арестованию банды хамовнических грабителей, выданных одним из членов сего преступного сообщества, вновь заставила говорить о таланте подполковника Солнцева и обеспечила ему не только внеочередное производство в чин, но и назначение в один из труднейших и приметнейших участков Первопрестольной, на Хитровку…»
Дальше прочесть не успел, потому что пристав сказал:
– Тэк-с. Ин-те-ресное послание.
Оказалось, что смотрит он при этом уже не на письмо, а на Сеньку, и нехорошо смотрит, словно собирается развинтить его на детали и понять, что там у Сеньки внутри.
– Ты, Александрова, чья? Кто твой кот?
– Я сама по себе, вольная, – немножко поколебавшись, ответил Скорик. Назовёшь какого-нибудь кота, хоть того же Студня, а вдруг полковник проверить вздумает? Есть, мол, у тебя, Студень, такая мамзелька? Неаккуратно выйдет.
– Это ты раньше была вольная, – недобро улыбнулся пристав. – Да вся вышла. С сего дня будешь на меня фурсетить. Девка ты, по всему видно, шустрая, глазастая. И собой недурна, грудастенькая. Голосишко, правда, противный, но тебе ведь не в опере петь.
И хохотнул. Вот, гад, в фурсетки решил приписать! Это мамзелек, которые псам на своих кукуют, так зовут. За такое, если фартовые или воры узнают, расплата одна – кишки наружу. Если найдут где гулящую с распоротым брюхом, всем ясно, за что её. А уж кто – это поди вызнай. И все же немало мамзелек, которые фурсетствуют. Само собой, не от хорошей жизни. Прижмёт такой вот подлый пёс – попробуй открутись.
Сеньке-то что, фурсеткой так фурсеткой, однако уважающая себя мамзелька должна была покобениться.
– Я девушка честная, – сказал он гордо. – Не из тех шалав, которые псам на своих кукуют. Ищите себе других кукушек.
– Что-о?! – заорал вдруг пристав таким ужасным голосом, что Скорик обмер. – Это ты кого «псами» назвала, стеррррва?! Ну, Александрова, за это я на тебя штраф запишу. На уплату – три дня. А потом знаешь, что будет?
Сенька помотал головой – испуганно, и уж безо всякого притворства.
А Солнцев с крика перешёл на вкрадчивость:
– Объясню. Если ты мне в три дня штраф за оскорбление не выплатишь, я тебя на ночь в третью камеру запру. Там у меня знаешь кто? Преступники, больные чахоткой и сифилисом. По новому гуманному указу ведено держать их отдельно от прочих арестантов. Они ночку с тобой поиграются, а там поглядим, что к тебе скорей привяжется – французка или чахотка.
Похоже, пора было от девичьей гордости отходить.
– Чем же я заплачу, – плачущим голоском сказал Сенька. – Я девушка бедная.
Полковник хмыкнул:
– Так бедная или честная?
Скорик потёр рукавом глаза – вроде как слезы смахивает. Жалостно шмыгнул носом. Мол, вся я ваша, делайте со мною что хотите.
– То-то. – Солнцев перешёл с угрожающего тона на деловой. – Ты с человеком, который тебе письмо дал, спала?
– Ну, – осторожно сказал Сенька, не зная, как лучше ответить.
Пёс покачал головой:
– Надо же, как опростился наш чистоплюй. В прежние времена нипочём бы с гулящей не спутался. Видно, нашёл в тебе что-то. – Он вышел из-за стола, взял Скорика двумя пальцами за подбородок. – Глазки живые, с чертенятами. Хм… Где дело было? Как?
– У меня на квартере, – принялся врать Сенька. – Очень уж барин жаркий, прямо огонь.
– Да, он ходок известный. Вот что, Александрова. Штраф ты мне выплатишь следующим манером. Скажешь этому человеку, что влюбилась в него до безумия или ещё что-нибудь выдумаешь, но смотри, чтобы при нем была. Раз он в тебе что-то усмотрел, то, верно, не прогонят. Он у нас джентльмен.
– Где ж мне его сыскать? – пригорюнился Сенька.
– Про это я тебе завтра скажу, – загадочно улыбнулся пристав. – Давай жёлтый билет. У меня пока полежит. Для верности.
Ай, незадача. Скорик глазами захлопал, чего сказать – не знает.
– Что, нету? – Солнцев хищно овклабился. – Без билета промышляешь? Хороша. А ещё фурсетить брезговала. – Эй! – заорал он, повернувшись к двери. – Огрызков!
Вошёл городовой, встал навытяжку, истово выпучил на начальство глаза.
– Эту сопроводишь до дому, куда укажет. Изымешь вид на жительство, привезёшь мне. Так что удрать тебе, Александрова, не удастся.
Он потрепал Сеньку по щеке.
– А приглядеться – пожалуй, в самом деле что-то есть. У Фандорина губа не дура. – Опустил руку, пощупал Скорикову задницу. – На фундамент тощевата, но я мегрешками не брезгую. Надо будет тебя попробовать, Александрова. Если, конечно, от чахоточных откупишься.
И заржал, жеребец поганый.
Как только Смерть с ним, подлым, миловаться могла? Уж лучше бы, кажется, в петлю.
А ещё Сеньке стало жалко женщин, бедных. Каково им на свете жить, когда все мужчины сволочи и паскудники?
И что все-таки такое «фандорин»?

Как Сенька сдавал экзамен

С пучеглазым псом Сенька поступил просто. Сказал ему, что проживает на Вшивой Горке, а как пошли переулками к Яузе, подобрал подол, да и дунул в подворотню. Городовой, конечно, давай в свисток дудеть, материться, а что толку? Мамзельки-фурсетки и след простыл. Будет Огрызкову от пристава «штраф», это как пить дать.
Всю дорогу домой Скорик ломал голову: что ж он там такого в подвале увидал или услыхал, из чего Эраст Петрович с Масой сразу догадались, кто убийца?
Раскидывал, раскидывал мозгами, прямо замучил их гимнастикой, но так и не допетрил.
Стал тогда про другое дедуктировать. Что же такое удумал многоумный господин Неймлес? Это ведь помыслить страшно, какую кашу заварил. Как её расхлёбывать? И, главное, кому? Что если некоему молодому человеку, притомившемуся быть игрушкой в руках птицы-Фортуны? То она, шальная, взмахнёт крылом, вывалит на сирого, убогого свои заветнейшие дары – и любовь, и богатство, и надежду, то вдруг повернётся гузкой и нагадит счастливцу на куафюру, отберёт все дары обратно и ещё нацелится в придачу утырить у бессчастной жертвы самое жизнь.
Про инженера Сеньке думалось нехорошее. Ишь как ловко чужим имуществом распорядился. Нет спасибо сказать за неслыханное великодушие и самопожертвование. От них дождёшься! Распорядился, будто своим собственным. Назвал аспидов на чужое. Приходите, гости дорогие, берите кому сколько надо. А что у человека на тот клад свои виды были и даже мечты, на это гладкому барину Эрасту Петровичу, конечно, положить со всей амуницией.
От обиды Скорик был с инженером сух и, хоть рассказал про передачу письма и про разговор с приставом всё в доскональности, но делал оскорблённое достоинство: глядел немножко в сторону и кривил губы.
Эраст Петрович, однако, демонстрации не заметил. Внимательно выслушал и про допрос, и про вербовку. Кажется, остался всем доволен, даже похвалил «молодцом». Тут Сенька не сдержался, сделал намёк насчёт клада: что, мол, много на свете умников людским добром распоряжаться, ещё бы, чужое – не своё. Но не пронял и намёком, не достучался до инженеровой совести. Господин Неймлес потрепал Скорика по голове, сказал: «Не жадничай». И ещё сказал, весело:
– Нынче ночью заканчиваю все московские дела, времени больше нет. Завтра в полдень – старт мотопробега. Надеюсь, «Ковёр-самолёт» в порядке?
У Сеньки внутри всё так и сжалось. В самом деле, двадцать третье-то уже завтра! За беготнёй и переживаниями он совсем про это забыл!
Выходит, так на так всему конец. Ай да господин Неймлес, ловкач. Попользовался механиком (между прочим, задарма, если не считать харчей), получил налаженное-надраенное авто в лучшем виде и это бы четверть беды. Главное – обвёл сироту вокруг пальца, обобрал до нитки, под ножи поставил, а после укатит себе в Париж волшебным принцем-королевичем. Сенькина же планида – сидеть одному-одинешеньку у разбитого корыта. Это ещё если завтра жив останется…
Рот у Скорика задрожал, уголки сами по себе вниз поползли, ещё ниже, чем при оскорблённом достоинстве.
А бессердечный Эраст Петрович сказал:
– Помаду-то с губ сотри, смотреть п-противно.
Как будто Сенька сам, от нечего делать, помадой намазался!
Сердито топая, он пошёл переодеваться. Слышно было, как в кабинете задребезжал телефонный звонок, а когда минут через несколько Скорик явился к Эрасту Петровичу высказать правду-матку уже безо всяких намёков, на полную чистоту, того дома не было – исчез куда-то.
Маса тоже шлялся неведомо где. День между тем неостановимо сползал под откос, к вечеру, и чем за окном становилось темней, тем сумрачней делалось у Сеньки на душе. Охо-хо, что-то нынче будет…
Чтобы отвлечься от дурных мыслей, Сенька пошёл в сарай начищать авто, и без того сиявшее ослепительней кремлёвских куполов. Злости больше не было, одна печаль.
Что ж, Эраст Петрович. Как говорится, дай вам Бог удачи и рекорда, о котором вы мечтаете. Трипед ваш отлажен в лучшем виде, не сомневайтесь. Не раз вспомните добрым словом механика Семена Скорикова. Может, на вас когда-никогда и некое угрызение снизойдёт. Или хоть лёгкое сожаление. Хотя, конечно, навряд ли. Кто вы и кто мы?
Тут из жалюзей (это щели такие) моторного охладителя раздался тихий писк, и Сенька замер. Послышалось? Нет – вот, снова! Что за чудеса?
Посветил внутрь фонариком. Мышонок залез!
Говорил же, говорил Эрасту Петровичу, что зазоры должны быть меньше! Пускай лучше их будет не двадцать четыре, а тридцать шесть!
Вот вам пожалуйста. А если этот гадёныш топливный шланг прогрызёт? Ой, беда-беда.
Пока снимал кожух, пока гонял мышонка, пока отсоединял и вновь присоединял шланг (слава Богу, целый), сам не заметил, как наступила ночь. Вернулся в дом, когда били часы – двенадцать раз. От этого похоронного боя, гулко раздававшегося в пустой квартире, у Скорика перехватило дыхание и стало так страшно, так бесприютно, что хоть собакой вой.
Хорошо скоро после этого явился господин Неймлес. Совсем не такой, как давеча: уже не весёлый и довольный, а хмурый, даже злой.
– Ты почему не готов? – спрашивает. – Забыл, что тебе Мотю изображать? Надевай парик, ермолку и все остальное. Сильно г-гримировать тебя не стану, всё равно в подвале темно. Только нос подклею.
– Так ведь рано ещё. Мне к трём, – упавшим голосом сказал Сенька.
– Появилось ещё одно с-срочное дело, Я должен его решить. Поедем на «Ковре-самолёте», будет ему заодно последнее испытание перед стартом.
Здрасьте-пожалуйста. Полировал, надраивал – и всё псу под хвост. Хотя, с другой стороны, лишний раз обкатать не вредно.
Жидёнком Сенька оделся быстро и уже без скандалу. Лучше так, чем мамзелькой.
Эраст Петрович же надел красивый мотокостюм: кожаный, блестящий, с жёлтыми скрипучими ботинками и гамашами. Заглядение!
А ещё инженер сунул в заспинный кармашек свой маленький револьвер (называется «герсталь», сделан в заграничном городе Льеже, по особому заказу), и у Скорика ёкнуло сердце. Доживём ли до старта? Бог весть.
– Садись за руль, – велел господин Неймлес. – Покажи, что умеешь.
Сенька надел окуляры, втиснул уши под чересчур большую ермолку, чтоб не слетела. Эх, хоть прокатиться напоследок!
– На С-Самотёку.
Домчали в пять минут, с ветерком.
Эраст Петрович вылез у деревянного особнячка, позвонил. Ему открыли.
Сенька, конечно, полюбопытствовал – сходил посмотреть на медную табличку, что висела на двери. «Ф.Ф.Вельтман, патологоанатом, д-р медицины». Что такое «патологоанатом» – хрен его знает, но «д-р» значило «доктор». Заболел, что ли, кто? Уже не Маса ли, встревожился Сенька. Тут за дверью послышались шаги, и он побежал назад к аппарату.
Доктор был щупленький, взъерошенный и всё моргал глазами. На Сеньку уставился с испугом, в ответ на вежливое «доброго здоровьица» неопределённо кивнул.
– Это кто? – шёпотом спросил Скорик инженера, когда мухортик, кряхтя, полез садиться.
– Неважно, – мрачно ответил Эраст Петрович. – Это п-персонаж из совсем другой истории, нашего сегодняшнего дела не касающейся. Едем на Рождественский бульвар. Марш-марш!
Ну, а как мотор загрохотал, тут уж, конечно, не до разговора стало.
Инженер велел остановиться на углу тёмного переулка.
– Оставайся в машине и никуда не отлучайся.
Само собой – как можно отлучиться? Ночная публика, она известно какая. Не успеешь отвернуться, болт либо гайку отвернут, на грузило или так, из озорства.
Сенька положил на сиденье разводной ключ – пусть только сунутся.
Спросил у доктора:
– Заболел кто? Лечить будете?
Тот не ответил, а господин Неймлес сказал:
– Да. Необходимо хирургическое вмешательство.
Они двое пошли к дому, в котором светились окна. Постучали, вошли, а Скорик остался поджидать.
Долго ждал. Может, целый час. Сначала сидел, боялся того, как в ерохинский подвал к Упырю пойдёт. Потом просто скучал. А под конец тревожиться стал – не опоздают ли. Пару раз послышалось, будто в доме, куда инженер с врачом вошли, что-то трещит. Черт его знает, что они там делали.
Наконец, вышел Эраст Петрович – один и без кожаного кепи. Когда он подошёл ближе, Сенька увидел, что вид у господина Неймлеса не такой аккуратный, как раньше: куртка на плече надорвана, на лбу царапина. Он лизнул правый кулак – костяшки пальцев сочились кровью.
– Что случилось-то? – перепугался Скорик. – И где лекарь? С больным остался?
– Едем, – буркнул инженер, не ответив. – Покажи мастерство. Вот тебе экзамен: домчишь до Хитровки за десять минут – возьму тебя в мотопробег ассистентом.
Сенька дёрнул дроссель ещё сильней, чем тогда, в первый раз. Авто рвануло с места и, покачиваясь на стальных рессорах, понеслось вперёд, в ночь.
Ассистентом! В Париж! С Эрастом Петровичем!
Господи, сделай так, чтоб мотор не заглох и не перегрелся! Чтоб шина на булыге не треснула! Чтоб не соскочила передача! Ведь Ты всё можешь, Господи!
На углу Мясницкой двигатель чихнул и сдох. Засор!
Сенька, давясь слезами, продул карбюратор, на что ушло минуты две, не меньше. Из-за этого несчастья в заданный срок и не уложился.
– Стоп, – сказал инженер на перекрёстке бульвара с Покровкой и посмотрел на брегет. – Двенадцать минут десять секунд.
Повесив голову, Скорик всхлипнул и вытер сопли рыжим пейсом. Ах, Фортуна, подлая ты баба.
– Отличный результат, – сказал Эраст Петрович. – А к-карбюратор вообще был прочищен за рекордный срок. Поздравляю. Про десять минут я, разумеется, п-пошутил. Надеюсь, ты не откажешься сопровождать меня в Париж в качестве ассистента? Сам знаешь, Маса на эту роль не подходит. Он поедет за нами в дорожной к-карете, повезёт запасные колёса и прочие детали.
Не веря своему счастью, Сенька пролепетал:
– И мы поедем втроём? В самый город Париж?
Здесь господин Неймлес задумался.
– Видишь ли, Сеня, – сказал он. – Вероятно, с нами поедет ещё одна особа. – А помолчав, добавил тише, без большой уверенности. – Или даже две…
Ну одна-то понятно кто, насупился Скорик. После каши, которую нынче ночью заварит Эраст Петрович, Смерти оставаться в Москве будет никак невозможно. А вот вторая-то особа кто? Неужто сенсей решился у швейцара Михеича его супругу Федору Никитишну увезти?
И стало Сеньке жалко бедного Михеича – каково-то ему придётся без компотов, без пирожков, без Федориной ласки? А ещё жальче стало себя. Мука мученическая будет смотреть, как у инженера со Смертью по дороге в Париж ихняя любовь обустроится. Не хватало ещё чтоб через это рекорд сорвался.
Господин Неймлес прервал Сенькины размышления, снова звякнув брегетом:
– Без десяти три. Пора приступать к операции. Я еду за приставом. Авто оставлю в участке – целее будет. Заодно проверю, ограничится ли Солнцев одним помощником. А ты, Сеня, ступай в Ерошенковскую ночлежку, к месту встречи. Веди Упыря подземным ходом и помни, что ты д-дурачок. Членораздельного ничего не говори, просто мычи. Там будет критический момент, когда появятся Князь с Очком. Если сильно запахнет жареным, мальчик Мотя может обрести дар речи. Скажешь: «А серебро – вот оно» и покажешь. Это займёт их как раз до моего появления. – Инженер задумался о чем-то, пробормотал вполголоса. – Скверно, что я остался без «герсталя», а добывать другой револьвер нет времени…
– Да как вы без пистолета к этим волкам пойдёте? – ахнул Сенька. – Вы же его в карман совали, я видел! Обронили, что ли, где-нибудь?
– Именно что обронил… Ничего, обойдёмся и без револьвера. План операции стрельбы не предполагает. – Эраст Петрович бесшабашно улыбнулся и щёлкнул Скорика по наклеенному носу. – Ну, еврей, гляди б-бодрей.

Как Сенька вертел головой

Ух, как же его тошнило от Ерохи – от гнилого подвального запаха, от темнотищи, от приглушённых звуков, что доносились из-за запертых дверей «квартер»: ночь-полночь, а подземные жители всё собачились промеж собой, или дрались, или пели дурными голосами, или плакали. Но чем дальше уходил Сенька по сырым коридорам в ерохинское чрево, тем делалось тише, будто сама земля гасила и поглощала шум человеческой жизни-жистянки, а по-научному сказать экзистенции. И тут накатили на Скорика воспоминания, во стократ хуже подвальной вонищи и пьяного ору.
Вот здесь на Сеньку сзади бросился неведомый душегуб, драл волосы и ломал шею. Рука сама потянулась совершить крёстное знамение.
А за той дверью проживало семейство Синюхиных – вдруг померещилось, что они пялятся из тьмы багровыми ямками вырезанных глаз. Бр-р-р…
Ещё пара поворотов – и колонная зала, будь она неладна. Из-за неё все напасти.
Тут вот валялся мёртвый Михейка. Сейчас как шагнёт из черноты, растопыря пальцы. А-а, скажет, Скорик, падла, давно тебя поджидаю. Через тебя ведь я смерть принял.
Сенька скорей-скорей шмыгнул подальше от нехорошего места, на всякий случай косясь назад и держа наготове пальцы щепотью – перекреститься, если привидится какая фантасмагория.
Лучше бы перед собой смотрел.
Налетел на что-то, но не на колонну, потому что потолочная опора – она твёрдая, кирпичная, а это, на что он налетел, было упругое и ухватило Сеньку руками за горло. Да как зашипит:
– Явился? Ну, где ваш жидовский клад?
Упырь! Здесь уже, в темноте поджидал! Скорик от испуга только замычал.
– Ах да ты ж немой, – выдохнул в самое лицо страшный человек и горло отпустил. – Ну давай, веди.
И в самом деле один пришёл! Не захотел-таки с товарищами богатством делиться. Вот она, жадность.
Ещё малость погукав и помычав, Сенька повёл доильщика в угол, за последнюю колонну. Вынул камни, махнул рукой: айда за мной! И полез в дыру первым.
Нарочно шёл помедленней, хотя Упырь зажёг лампу, и можно было бы до сокровищницы добраться в пять минут. Только куда торопиться-то? Ведь придётся с этим монстром (а проще говоря чудищем) целых пятнадцать минут наедине миловаться, пока Смерть своих чудищ не доставит, Князя с Очком. Ну, что тогда начнётся – об этом лучше было пока не задумываться.
Однако как ни тянул Сенька, как ни канителил, а все ж таки вывел лаз к выложенной белым камнем горловине. Отсюда три шажка, а там и заветная камора.
– Гы, гы, – показал Скорик на кучи серебряных заготовок.
Упырь отпихнул его, ринулся вперёд. Зарыскал туда-Сюда по подземелью, высоко подняв лампу. По стенам и сводчатому потолку запрыгали тени. У заваленной битым кирпичом и камнями двери доилыцик остановился.
– Туда что ль?
Сенька всё жался у входа. Была у него мысль – не дёрнуть ли обратно? Да что толку? Налетишь на Князя, который, наверно, уже движется сюда подземным ходом.
– Где клад-то? – подступился к Скорику монстр. – А? Клад, понимаешь? Серебро где?
– Бу, бу, – ответил мальчик Мотя и затряс головой, замахал руками. Чтоб потянуть время, произнёс целую речь на психическом языке. – Утолю, га-га хряпе, арды-бурды гулюмба, сурдык-дурдык ого! Ашмы ли бундугу? Карманда! Сикось-выкось шимпопо, дуру-буру гопляля…
Упырь послушал-послушал, да как схватит полоумного за плечи и давай трясти.
– Где серебро? – орёт. – Тут мусор один да лом железный! Надули? Я тебя, пейсатого, лапшой настругаю!
У Сеньки голова вперёд-назад мотается, нехорошо Сеньке. Вот уж никогда не думал, что будет с таким нетерпением Князя ждать. Где они там, уснули, что ли в подземном ходе?
Или уже открыть Упырю про прутья? Эраст Петрович сказал: «Если сильно запахнет жареным, мальчик Мотя может обрести дар речи». Куда уж жареней? Прямо искры из глаз!
Открыл Сенька рот, чтоб не по-безумному, а по-понятному заговорить, но тут вдруг Упырь его трясти перестал – дёрнулся, навострил уши. Никак услыхал что-то?
Через малое время Скорик тоже услыхал: шаги, голоса.
Доилыцик пнул ногой лампу, что стояла на полу. Та упала, погасла. Стало темным-темно.
Однако ненадолго.
– …всё молчишь-то? – глухо донеслось из узкого прохода, и сразу оттуда же, качаясь, вызмеился узкий яркий луч, зашарил по своду, по стенам. Застывших Упыря и Сеньку пока что не зацеплял.
Вошли трое. Первый, в длиннополом сюртуке, держал в руке электрический фонарь. Второй была женщина. Говорил третий, ступивший в камору последним.
– Ну молчи, молчи, – горько сказал Князь. – Променяла меня на черномордого и молчишь? Стерва ты бесстыжая, ахне Смерть…
Чиркнула спичка – это первый из вошедших зажёг керосиновую лампу.
В помещении стало светло.
– Оп-ля! – тихо воскликнул валет, быстро поставил лампу на пол, а фонарь погасил и сунул в карман. – Какая встреча!
– Упырь! – выкрикнул Князь. – Ты?!
А доилыцик ничего им не сказал. Только шепнул на ухо Сеньке: «Ну хитры вы, жидяры поганые. Прощайся с жизнью, сучонок».
Но и Князь, похоже, решил, что его подсекли. Повернулся к Смерти:
– Гниде этому продала меня, сука?
Замахнулся на неё кулаком, а в кулаке-то кастет! Смерть не отшатнулась, не попятилась, только улыбнулась, зато Скорик от страха завопил. Ничего себе операция! Сейчас их обоих порешат, и вся недолга!
– Погоди-ка, Князь, – сказал Очко, вертя головой. – Это не подсека. Он тут один, малец не в счёт.
Валет пружинистой походкой прошёлся по подвалу, быстро бормоча при этом:
– Что-то не то, что-то не то. И серебра никакого нет… Вдруг повернулся к доильщику:
– Мсье Упырь, вы ведь тут не из-за нас? Иначе не пришли бы один, верно?
– Само собой, – насторожённо ответил тот, выпустил Скорика и сунул обе руки в карманы. Ой, мамочки, как начнёт палить прямо через портки!
– А из-за чего? – блеснул стёклышками Очко. – Не из-за некоего ли клада?
Глаза Упыря проворно перемещались с одного противника на другого.
– Ну.
– «Ну» – стало быть, да. А кто сыпанул наводку? – Валет остановился, подал Князю знак – погоди, мол, ничего не делай. – Часом не кавказец по имени Казбек?
– Нет, – сдвинул жидкие брови Упырь. – Старый жид насыпал. И провожатого дал, вот энтого жидёнка. Очко защёлкал пальцами, потёр лоб.
– Так-так-так. Что означает сей казус? Открылась бездна, звёзд полна…
– Что ты удумала? – накинулся Князь на Смерть, но руку с кастетом опустил. – Зачем нас тут свела?
– Погоди ты, не булькай, – снова остановил его валет. – Она ничего не скажет. – И кивнул на Сеньку. – Пощупаем лучше христопродавца.
Тот втянул голову в плечи. Уже кричать про клад или ещё погодить?
Упырь дёрнул подбородком:
– Он малахольный, только мычит. А начнёт языком молоть – ничего не разберёшь.
– Непохоже, чтобы совсем уж малахольный. – Очко не спеша двинулся к Скорику. – Ну-ка, дворянин иерусалимский, поговори со мной, а я послушаю.
Сенька от него, бешеного, шарахнулся. Валет на это засмеялся:
– Куда так проворно, жидовка младая?
И в самом деле – некуда. Через каких-нибудь три шага Скорик упёрся спиной в стенку.
Очко вынул фонарь, посветил ему в лицо и вдруг засмеялся.
– Власы-то, похоже, поддельные. – И дёрг у Сеньки с головы парик – рыжие патлы вместе с ермолкой на сторону сползли. – Князь, погляди-ка, кто тут у нас. О, сколько нам открытий чудных…
– А, лярва! – взвыл Князь. – Так это ты со своим сопливым полюбовником всё устроила! Ну, Скорик, глистеныш, конец тебе!
Вот теперь в самый раз будет, сообразил Сенька. Если дальше жарить – одни головешки от него останутся.
– Не убивайте! – закричал он что было мочи. – Без меня вам клад не найти!
Валет повис на плечах у Князя.
– Постой, успеется!
Но вместо Князя на бедного Сеньку налетел Упырь.
– Так ты ряженый!? – и шмяк кулаком в ухо. Хорошо, что сбившийся парик смягчил, а то бы дух вон. Но все же Скорика швырнуло в сторону. Прежде, чем дальше бить станут, он показал на ближнюю груду:
– Да вон же оно, серебро! Глядите!
Доилыцик посмотрел, куда указывал палец. Взял один прут, повертел в руках. Тут и Очко подошёл, тоже подобрал палку, поскрёб ножом. Сверкнуло белым, матовым, и Упырь охнул:
– Серебро! Сука буду, серебро! Тоже вынул перо, попробовал один прут, другой, третий.
– Да тут пуды!
Князь и Очко, позабыв о Сеньке, тоже загрохотали металлом.
Скорик по стеночке, по стеночке подобрался поближе к Смерти. Шепнул:
– Дуем отсюда!
Она, тоже шёпотом:
– Нельзя.
– Ты что? Они сейчас очухаются и кончат меня! А Смерть ни в какую:
– Эраст Петрович не велел.
Бросить, что ли, её здесь, раз она такая упрямая, заколебался Сенька. Может, и бросил бы (хотя, конечно, навряд ли), но тут, лёгок на помине, появился господин Неймлес.
Видно, крались через горловину на цыпочках, потому что шагов слышно не было.
Просто один за другим в камору быстро вошли трое: Эраст Петрович, пристав Солнцев и Будочник. Инженер держал фонарь (который, впрочем, сразу загасил – и без того светло было); у пристава в каждой руке было по револьверу, а Будочник просто выставил вперёд кулачищи.
– Руки в небо! – лихо крикнул пристав. – Уложу на месте!
Господин Неймлес встал слева от него, городовой справа.
Оба фартовых и доильщик застыли. Первым бросил прут Упырь, медленно повернулся и поднял руки. Князь и Очко сделали то же.
– Вот паиньки! – весело воскликнул полковник. – Все здесь, голубчики! Дорогие мои, ненаглядные! И вы, мадемуазель! Какая встреча! Я вас предупреждал, пощепетильней со знакомствами. Теперь пеняйте на себя. – Он коротко взглянул на Эраста Петровича и Будочника. – Доставайте револьверы, что же вы? Это публика шустрая, всего можно ожидать.
– Я сегодня без огнестрельного оружия, – спокойно ответил инженер. – Оно не п-понадобится.
Городовой же прогудел:
– А мне ни к чему. Я, если надо, и кулаком вчистую уложу.
Не дурак оказался пристав-то, подумал Санька. Знал, какого помощника с собой взять.
– Сударыня и ты, Сеня, встаньте позади меня, – сказал Эраст Петрович не допускавшим возражений голосом.
Скорик-то, по правде говоря, и не думал возражать – вмиг забежал инженеру за спину и встал у самого выхода. Однако и строптивая Смерть спорить не осмелилась, присоединилась к Сеньке.
– Иннокентий Романович, позвольте мне произнести небольшую речь, – обратился к приставу господин Неймлес. – Я должен объяснить п-присутствующим истинный смысл этого собрания.
– Истинный смысл? – удивился Солнцев. – Но он очевиден – арестовать этих мерзавцев. Единственное, что мне хотелось бы знать, как вам удалось их сюда заманить? И что это за живописная фигура?
Последнее было сказано про Сеньку, который на всякий случай отступил подальше в горловину.
– Это мой ассистент, – объяснил Эраст Петрович. – Но моя речь будет не о нём. – Он откашлялся и заговорил громче, чтоб было слышно всем. – Господа, у меня очень м-мало времени. Я собрал вас, чтобы покончить всё разом. Завтра – да, собственно, уже нынче – я покидаю пределы города и должен этой ночью завершить свои московские дела.
Пристав встревоженно перебил его:
– Покидаете? Но по дороге сюда вы говорили мне про то, как мы вместе истребим всю нечисть, и про то, какие это откроет передо мной служебные горизонты…
– Для меня существуют вещи поинтересней вашей карьеры, – отрезал инженер. – Например, спорт.
– Какой к черту спорт?!
Полковник так удивился, что перевёл взгляд с арестантов на Эраста Петровича. Рука Очка немедленно скользнула в рукав, но Будочник в два прыжка выскочил вперёд и занёс пудовую ручищу:
– Пришибу!!!
Валет немедленно выставил вперёд пустые ладони.
– Ещё раз перебьёте меня, и я отберу ваши «кольты»! – сердито прикрикнул господин Неймлес на пристава. – В ваших руках от них все равно мало проку!
Оглянуться на него снова Солнцев не решился, потому просто кивнул: хорошо-хорошо, молчу.
Показав всем, кто в курятнике петух (а именно так расценил Сенька поведение инженера), Эраст Петрович заговорил, обращаясь к арестованным:
– Итак, г-господа, я решил собрать вас здесь по двум причинам. Первая состоит в том, что все вы являлись подозреваемыми в деле о хитровских убийствах. Теперь я уже знаю, кто преступник, но все же коротко поясню, чем навлёк на себя подозрение каждый из вас. Князь знал о существовании клада, это раз. Разыскивал его, это два. К тому же в последние месяцы из обычного налётчика превратился в беспощадного убийцу, это три. Вы, господин Очко, также знали о кладе, это раз. Чудовищно жестоки, это два. Наконец, ведёте двойную игру за спиной своего покровителя: ни во что его не ставите, крадёте с его стола и спите в его п-постели. Это три.
– Что?! – взревел Князь, повернувшись к своему подручному. – Чего это он про постель?
Валет лишь улыбнулся, но такой улыбкой, что у Сеньки вся кожа запупырилась.
А господин Неймлес уже обратился у Упырю:
– Вам, господин доильщик, не давал покоя к-карьерный взлёт Князя. Как стервятник, крадущий чужую добычу, вы всё норовите выхватить кусок у удачливого соперника: хабар, воровскую славу, женщину. Это раз. Вы тоже не останавливаетесь перед убийствами, но прибегаете к этому к-крайнему средству, лишь приняв все меры предосторожности. Как и хитровский Кладоискатель, отличающийся маниакальной предусмотрительностью. Это два…
– Женщину? – перебил Князь, напряжённо вслушивавшийся в эту обвинительную речь. – Какую женщину? Смерть, о чем это он? Нешто и Упырь к тебе лапы тянул?
Сенька глянул на Смерть и увидел, что она бледна, как смерть (нет, лучше сказать – «как снег» или «как полотно», а то непонятно получается). Однако усмехнулась.
– И он, и твой дружок Очко. Все вы друг друга стоите, пауки.
Не опуская поднятых рук, Князь развернулся и двинул валета в висок, но тот, похоже, был наготове – проворно отскочил, выхватил из рукава нож. Упырь тоже сунул руку в карман.
– Стоять! – заорал пристав. – Положу на месте! Всех троих!
Те застыли, испепеляя взглядами друг друга. Очко ножа не убрал, Упырь руки из кармана не вынул, у Князя же на пальцах сжатого кулака посверкивали стальные кольца кастета.
– Немедленно уберите оружие, – приказал инженер. – И вас, Иннокентий Романович, это тоже касается. Ещё выпалите невзначай. К тому же у нас тут не казаки-разбойники и не полицейские-воры, а совсем другая игра, в которой все на равных.
– Что? – опешил полковник.
– А то. Вы тоже были для меня одним из подозреваемых. Интересуетесь резонами? Извольте. Вы столь же беспощадны и жестоки, как остальные п-приглашённые. Ради своего честолюбия не остановитесь ни перед какой низостью и даже перед убийством. Свидетельством тому ваш послужной список, отлично мне известный. Шум на всю Москву о новоявленном потрошителе с Хитровки вам выгоден. Недаром вы так привечаете газетных репортёров. Сначала самому создать пугало, наводящее трепет на публику, а потом героически одолеть творение собственных рук – вот ваша метода. Именно так вы поступили год назад с пресловутыми «хамовническими грабителями» – этой шайкой вы сами и руководили, через вашего агента.
– Чушь! Домыслы! – крикнул пристав. – У вас нет доказательств! Вас в это время вообще в Москве не было!
– Но, не забывайте, у меня в Москве много старых д-друзей, в том числе из полиции. Не все они так слепы, как ваше начальство. Впрочем, это сейчас к делу не относится. Я лишь хочу сказать, что провокация с кровавым исходом для вас не внове. Вы расчётливы и холодны. Поэтому в вашу африканскую страсть к избраннице Князя я не верю – эта дама была вам нужна как источник информации.
– Как, и этот тоже? – простонал Князь с такой мукой, что Сеньке даже стало его жалко. – Шалава ты распоследняя! Всех своим подолом загребла, даже псом поганым не побрезговала!
А Смерть лишь рассмеялась – шелестящим, почти беззвучным смехом.
– Сударыня, – коротко оглянулся на неё Эраст Петрович. – Я требую, чтобы вы немедленно удалились. Сеня, уведи её!
Правильный момент выбрал умный инженер – так всем остальным голову заморочил, что не до Смерти им стало и тем более не до какого-то Сеньки.
Два раза просить Скорика не пришлось. Он взял Смерть за руку и потянул в горловину. Ясно было, что затеянный господином Неймлесом стык добром не кончится. Любопытно, конечно, было бы посмотреть до конца, но откуда-нибудь с третьего яруса в театральный бинокль. А оказаться на сцене, когда тут всех валить начнут – премного благодарны, как-нибудь в другой раз. К примеру, после среды во вторник.
Шажка два Смерть сделала, не больше, а потом упёрлась – не сдвинешь. Когда же Сенька попробовал её за бока тащить, ещё локтем под ложечку двинула, очень больно.
Скорик за живот схватился, ртом воздух хватал, а сам в это время из-за Смертьиного плеча выглядывал, только успевал головой вертеть. Интересно все ж таки. Видел, как пристав попятился к стене и наставил один револьвер на Эраста Петровича, второй же по-прежнему наводил на фартовых.
– Так это ловушка?! – воскликнул он, вертя туда-сюда головой ещё проворней Сеньки. – Не на того напали, Фандорин! В барабанах двенадцать пуль, на всех хватит! Будников, ко мне!
Городовой подошёл к начальнику и встал сзади, грозно сверкая глазами из-под сивых бровей.
– Тут, Иннокентий Романович, не одна ловушка, а целых две, – спокойно объяснил господин Неймлес, снова обозванный тем самым непонятным Сеньке словом. – Я же сказал, что сегодня ночью хочу разом закончить все московские дела. Свои подозрения я изложил вам исключительно для полноты картины. Преступник находится здесь и понесёт заслуженную кару. Остальных же я пригласил на эту встречу с другой целью: чтобы избавить некую даму от опасных знакомств и ещё более опасных заблуждений. Это совершенно исключительная женщина, господа. Она много страдала и заслуживает милосердия. Кстати говоря, она подсказала мне отличное название для операции, назвав вас пауками. Весьма точная м-метафора. Вы и есть пауки, причём четверо из вас относятся к биологическому виду пауков обыкновенных, а вот пятый – самый настоящий тарантул. Итак, добро пожаловать на операцию «Пауки в банке». Если учесть, что мы находимся в хранилище серебряных слитков, то получается к-каламбур.
Тут инженер сделал паузу, как бы приглашая остальных оценить шутку.
– Пятый? – заморгал Солнцев, взглянув на Упыря, Князя и Очка. – Где вы видите пятого?
– У вас за с-спиной.
Пристав испуганно повернулся и уставился на Будочника, глядевшего на начальство с высоты своего сажённого роста.
– Городовой Будников и есть главный из моих сегодняшних гостей, – сказал Эраст Петрович. – Редкий по размерам паучище.
Будочник гаркнул так, что с потолка посыпалась пыль:
– Вы что, ваше высокородие, белены объелись?! Да я…
– Нет, Будников, – резко оборвал его инженер – вроде не так уж и громко, но городовой смолк. – Это вы объелись б-белены, съехали с ума на старости лет. Однако про причину вашего умопомешательства мы ещё поговорим. Сначала давайте по существу. Вы были главным подозреваемым с самого начала, невзирая на всю вашу осторожность. Сейчас объясню, почему. Изуверские убийства на Хитровке начались месяца два назад. Убили и ограбили подвыпившего гуляку, потом репортёра, собравшегося написать статью о трущобах. Обычное для Хитровки дело – если б не одна деталь: выколотые глаза. Потом убийца точно так же выколол глаза всем членам семьи Синюхиных. Здесь примечательны два обстоятельства. Первое: невозможно представить, чтобы подобные из ряда вон выходящие преступления свершались на вашем участке, а вы не дознались бы, кто это творит. Это вы-то, истинный хозяин Хитровки! Приставы приходят и уходят, сменяются вожаки фартового мира, но Будочник вечен. У него везде глаза и уши, он всюду вхож, ему ведомы секреты и полиции, и «Обчества». Происходили всё новые убийства, вот уже весь город о них заговорил, а вездесущий Будочник знать ничего не знает, ведать не ведает. Из этого я предположил, что вы связаны с таинственным Кладоискателем, а стало быть, являетесь его соучастником. Мои подозрения укрепились, когда во всех последующих убийствах жертвам перестали вырезать глаза. Помнится, это я вам сказал, что теория о запечатлении предсмертных зрительных образов на сетчатке трупа не нашла научного подтверждения… И всё же уверенности, что вы не просто соучастник, а убийца, у меня не было. Вплоть до вчерашней ночи, когда в подвале Ерошенковской ночлежки вы умертвили подростка, одного из ваших осведомителей. Именно тогда я окончательно исключил из числа подозреваемых всех прочих п-пауков и сосредоточился на вас…
– Чем же это, интересно будет узнать, я себя выдал? – спросил Будочник, рассматривая инженера с любопытством. Страха или хоть бы даже тревоги на лице городового Сенька не углядел.
Тут пришлось снова головой вертеть – на пристава.
– Ты что, Будников, сознаёшься?! – в ужасе вскричал полковник и отшатнулся от подчинённого. – Но он ещё ничего толком не доказал!
– Докажет, – благодушно махнул рукой Будочник, по-прежнему глядя только на господина Неймлеса. – У них не отвертишься. А ты помолчи, ваше высокоблагородие, твой нумер теперь последний.
Солнцев только рот разинул, а вымолвить ничего не смог. Это по-книжному называется «утратил дар речи».
– Хотите знать, чем себе выдали? – переспросил Эраст Петрович, усмехнувшийся словам городового. – Да очень просто. Вывинтить человеку шею на сто восемьдесят градусов, да в один момент, чтоб пикнуть не успел, можно лишь одним способом: взять рукой за темя и резко повернуть, сломав позвонки и разорвав мышцы. Тут потребна поистине феноменальная силища, которой из всех подозреваемых обладаете только вы, Будников. Ни у Князя, ни у Очка, ни у господина полковника на это силёнок не хватило бы. Людей, способных на этакий к-кунштюк, на свете единицы. Вот и вся премудрость. Дело о хитровских убийствах вообще не из замысловатых. Если б я не был одновременно занят ещё одним расследованием, то добрался бы до вас много раньше…
– На всякую старуху бывает проруха, – развёл руками Будочник. – Уж, казалось, так сторожился, а про это не скумекал. Надо было Прошке башку проломить.
– Пожалуй, – согласился господин Неймлес. – Только от участия в операции «Пауки в банке» это вас не спасло бы. А значит, исход был бы такой же.
Какой-такой «исход», пытался сообразить Сенька, выглядывая поверх Смертьиного плеча. Чего будет, когда разговоры закончатся? Вон фартовые потихоньку уж руки опустили, и у пристава губы трясутся. Зачнёт шмалять из револьверов – вот и будет исход.
А инженер с городовым беседовали себе дальше, будто в чайной за самоваром.
– Я всё могу понять, – сказал Эраст Петрович. – Вы не желали оставлять никаких свидетелей, даже трехлетнего ребёнка не пожалели. Но чем вам попугай с собакой не угодили? Это уж не осторожность, а какое-то безумие.
– Не скажите, ваше высокородие. – Будочник погладил вислые усы. – Птица-то была учёная. Я как вошёл, армяшка мне говорит: «Здравствуйте, господин городовой». И попугай тут же: «Здррравствуйте, господин горрродовой!». Ну как при следователе повторил бы? А кутёнок, что у мамзельки жил, шибко нюхастый был. Я в «Полицейских ведомостях» читал, как собака вот этак на убийцу своей хозяйки накинулась и тем навлекла на него подозрение. В газетах много чего полезного вычитать можно. Только самого главного не вычитаешь, – сокрушённо вздохнул он. – Что можно на шестом десятке сызнова замолодеть…
– Это вы про седину в бороду и б-беса в ребро? – понимающе кивнул Эраст Петрович. – Да, в газетах про это мало пишут. Надо было вам, Будников, стихи читать или в оперу ходить: «Любви все возрасты покорны» и прочее. Я слышал, как вы мадемуазель Смерти толковали про «крепкого человека при огромном богатстве». Себя имели в виду? За двадцать лет хитровского царствования вы, должно быть, немало накопили, на старость хватило бы. На старость – да, а вот на Царевну Лебедь – вряд ли. Во всяком случае, вы рассуждали именно так. – И от невозможности впали в исступление, возжаждали «огромного богатства». Начали из-за денег убивать, чего раньше себе не позволяли, а когда прослышали о подземном кладе, вовсе ума лишились…
– Так ведь, ваше высокородие, любовь, – вздохнул Будочник. – Она не спрашивает. Кого ангелом сделает, а кого чёртом. Да по мне хоть самим Сатаной, только бы моя ока была…
– Мерзавец! – взорвался пристав. – Наглая скотина! Ещё про любовь рассуждает! За моей спиной – такое! На каторгу пойдёшь!
Будочник строго сказал:
– Молчи, сморчок. Нешто не понял ещё, к чему их высокородие клонит?
Полковник задохнулся:
– Смор…?! – И не договорил, сбился. – Клонит? В каком смысле «клонит»?
– Эраст Петрович тоже в Смерть втрескались, по самые бровки, – объяснил ему Будочник, словно несмышлёнышу. – И порешили, что отсюдова, из ямы этой, живым только один человек выйдет – оне сами. Правильно решили их высокородие, потому умный человек. Я с ними согласный. Пятеро тут мёртвыми лягут, а наружу выйдет только один, с большущим богатством. Ему и Смерть достанется. Только кто это будет, ещё поглядеть надо.
Сенька слушал и думал: а ведь прав он, гад, прав! Затем господин Неймлес всех этих монстров здесь и собрал, чтоб избавить от них матушку-Землю. А также некую особу, которой слушать всё это было бы ни к чему – вон как у ней грудь-то завздымалась.
Тронул Смерть за плечо: идём, мол, от греха.
Тут и пошло-поехало, только поспевай охать.
На словах «поглядеть надо» Будочник ударил пристава кулаками по обоим запястьям, и револьверы попадали на каменный пол.
В тот же самый миг Очко выдернул из рукава нож, Упырь и Князь выхватили револьверы, а городовой, нагнувшись, подобрал один из тех, что выронил Солнцев, и навёл дуло на Эраста Петровича.

Как Сенька вертел головой
(продолжение)

Сенька зажмурился и заткнул уши, чтоб не оглохнуть от неминучего грохота. Подождал секундочек пять, но пальбы не было. Тогда открыл один глаз.
Увидел картинку – прямо как в сказке про околдованное царство, где все жители вдруг взяли и уснули, позастыли кто где был.
Князь целил из револьвера в Очка, угрожающе занёсшего руку с метательным ножом; пристав успел подобрать один из своих «кольтов» и метил в Упыря; тот, в свою очередь, в пристава; Будочник держал на мушке господина Неймлеса, и лишь сей последний был невооружен – стоял, безмятежно сложив руки на груди. Никто не шевелился, отчего всё собрание кроме заколдованного царства ещё здорово походило на фотокарточку.
– Как же это вы, ваше высокородие, на такую сурьезную рандеву без пистолета отправились? – покачал головой Будочник, как бы сочувствуя инженеру. – Очень уж горды. А сказано в писании: «Будут постыжены гордые». Что делать-то будете?
– Горд, но не глуп, и вам, Будников, это должно быть известно. Если пришёл без оружия, значит, на то имеется причина. – Эраст Петрович повысил голос. – Господа, перестаньте стращать друг друга! Операция «Пауки в банке» идёт по плану и вступает в завершающую стадию. Но сначала одно необходимое объяснение. Понимаете ли вы, что являетесь членом некоего клуба? Клуба, который следовало бы назвать «Любовники Смерти». Вас не поражало, почему прекраснейшая, удивительнейшая из женщин проявила благосклонность к вашим, деликатно выражаясь, сомнительным д-достоинствам?
При этих словах и Князь, и Упырь, и Очко, и даже полковник повернулись к говорившему, а Смерть вздрогнула. Господин Неймлес удовлетворённо кивнул:
– Вижу, что поражало. Вы были совершенно правы, Будников, заявив, что, если вам, одному из всех, удастся выйти отсюда живым, Смерть достанется вам. Так, вне всякого сомнения, и произойдёт. Она сама позовёт вас в свои объятья, потому что признает в вас настоящего злодея. Ведь вы, господа, каждый на свой манер, истинные чудовища. Не сочтите этот термин за оскорбление, это просто к-констатация факта. Бедная барышня, которую вы так хорошо знаете, после всех постигших её несчастий вообразила, будто её ласки и в самом деле смертельны для мужчин. Потому она гонит от себя всех, кто, по её мнению, не заслуживает смерти, и привечает лишь худших подонков, которые отравляют своим смрадным дыханием воздух Божьего мира. Мадемуазель Смерть вознамерилась посредством своего тела уменьшить количество зла на земле. Трагичная и бессмысленная з-затея. Со всем злом ей не справиться, а ради нескольких пауков не стоило и мараться. Я охотно окажу ей эту маленькую услугу. Верней, вы сожрёте друг друга сами.
В этот момент Смерть что-то прошептала. Сенька навострил уши, но всех слов так и не разобрал. Только одно: «раньше». Что раньше-то?
Вот почему она Эраста Петровича взашей прогнала! Испугалась, что он через её любовь жизни лишится.
И меня тоже, между прочим, не за сопливость выперла, а из милосердия, сказал себе Скорик и приосанился.
Ловко придумал господин Неймлес, ничего не скажешь – всех их, гадов, разом извести. Только как же это он без оружия с ними управится?
Будто подслушав Сенькин вопрос, инженер сказал:
– Господа пауки, да уберите вы свои б-бомбарды. Я пришёл сюда без огнестрельного оружия, потому что стрелять в этом подземелье всё равно нельзя. У меня было время внимательно осмотреть своды, они совсем ветхие и держатся на честном слове. Достаточно не то что выстрела – громкого крика, чтобы на нас осела вся Т-Троица.
– Какая ещё Троица? – нервно спросил Солнцев.
– Не та, которая Отец, Сын и Святой Дух, – улыбнулся Эраст Петрович, – а церковь Троицы что в Серебряниках. Мы находимся как раз под её фундаментом, я проверил по историческому плану Москвы. Когда-то здесь находились постройки государева Денежного двора.
– Брешет, – качнул головой Упырь. – Не может Троица просесть, она каменная.
Вместо ответа инженер громко хлопнул в ладоши – куча земли и щебня, которой была завалена дверь, дрогнула, и с её верхушки посыпались камни.
– А! – подавился криком Скорик и сам себе зажал ладонью рот.
Но остальные его не услышали – не до того было. Кто испуганно заозирался, кто втянул голову в плечи, а пристав, тот даже прикрыл руками голову.
Смерть оглянулась на Сеньку, впервые за всё время. Легонько толкнула пальцами в лоб и шепнула:
– Не бойся, всё устроится.
Он хотел ответить: никто и не боится, но не успел – она снова отвернулась.
Эраст Петрович подождал, пока пауки перестанут дёргаться, и сказал громко, внушительно:
– Прежде чем определится, кто из нас выйдет отсюда живым, предлагаю высыпать пули на пол. Один случайный выстрел, и победителей не будет.
– Дельное предложение, – откликнулся первым Будочник.
Его поддержал Очко:
– Согласен. Пуля, как известно, дура.
Ещё бы! Этим двоим револьвер без надобности, а у Очка его, поди, и вовсе не было.
Яростно сощурив глаза, Князь процедил:
– Я и зубами глотку выгрызу. – И, откинув барабан, высыпал пули.
Упырь пожался немного, но с верхушки оползня скатилось ещё несколько камешков, и он решился – последовал примеру своего лютейшего врага.
Приставу расставаться с «кольтом» очень не хотелось. Он затравленно оглянулся на выход – видно, подумал, не дать ли деру, но там стоял Эраст Петрович.
– А ну, ваше собакородие… – Будочник приставил начальнику револьвер прямо ко лбу. – Делай, чего велено!
Полковник попробовал открыть барабан, но у него тряслись руки. Тогда он просто откинул револьвер в сторону – тот лязгнул об пол, малость покрутился и застыл.
Последним избавился от пуль Будочник.
– Так-то лучше, – крякнул он, засучивая рукава. – От пукалок этих одна морока. Нут-ко, померяемся, кто кого. Только тихо! Кто орать будет – тому первому смерть.
Князь вытянул из кармана кастет. Очко отошёл к стене, тряхнул кистью – у него между пальцами блестящей рыбкой замельтешил клинок. Упырь нагнулся, взял из груды серебряный прут, пару раз махнул, со свистом рассекая воздух. Даже пристав оказался не прост. Отбежал в угол, щёлкнул чем-то, и из кулака у него выпрыгнула узкая полоска стали – тот самый ножик, которым он в участке яблоко резал.
Инженер же просто двинулся вперёд, пружинисто ступая на чуть согнутых ногах. Ай да Эраст Петрович, голова-палата, ловко всё обернул. Ну он им покажет, предвкушающе потёр ладони Сенька. Как пойдёт руками-ногами молотить, по всей японской науке!
Скорик тронул Смерть за плечо: гляди, мол, чего сейчас будет. А она говорит:
– Ах, как хорошо всё выходит, будто по молитве. Пусти-ка, Сенечка.
Повернулась, быстро поцеловала его в висок и выбежала на середину каморы.
– А вот и я, ваша Смерть! Легка на помине.
Нагнувшись, подцепила с пола брошенный приставом револьвер, взялась за него обеими руками, щёлкнула курком.
– Спасибо вам, Эраст Петрович, – сказала она остолбеневшему инженеру. – Вы очень хорошо придумали. Идите себе, вы здесь больше не нужны. Уводите Сеню, да поживей. А вы, любовнички мои ненаглядные, – обернулась она к остальным, – тут, со мной, останетесь.
Князь, зарычав, кинулся было к ней, но Смерть подняла дуло к потолку.
– Стой, выстрелю! Думаешь, побоюсь? Уж на что Князь храбрец, и то попятился – вот как убедительно она крикнула.
– Не нужно этого! – опомнился господин Неймлес. – Прошу вас, уходите! Вы только всё испортите. Она мотнула головой, сверкнула глазищами.
– Ну уж нет! Как же я уйду, если мне такая милость от Господа? Всегда боялась – буду неживая в гробу лежать, а все смотреть станут. Теперь никто меня мёртвую не увидит, и хоронить не надо. Земля-матушка прикроет.
Сенька увидел, как Будочник, мелко переступая, боком-боком двинулся к Упырю и Князю, зашептал им что-то. А Эраст Петрович на них не смотрел, только на Смерть.
– Вам незачем умирать! – крикнул он. – Что вы вбили себе в…
– Давай! – выдохнул Будочник, и все трое – он, Князь и Упырь – кинулись на инженера.
Городовой налетел на него всей своей тушей, прижал к стене, ухватил за запястья и растянул Эрасту Петровичу руки крестом.
– Ноги! – прохрипел Будочник. – Он лягаться мастер!
Князь и Упырь присели на корточки, схватили господина Неймлеса за ноги. Он задёргался, будто рыба на крючке, а вырваться не может.
– Пустите его! – вскрикнула Смерть и наставила револьвер, но стрелять не стала.
– Эй, очкастый, отбери у ней оружию! – приказал городовой.
Очко двинулся прямо на Смерть, вкрадчиво приговаривая:
– Верни, жестокая, молю, младой любви залог священный.
Она повернулась к валету.
– Не подходи. Убью!
Но тонкие руки, сжимавшие револьвер, дрожали.
– Стреляйте в него! Не бойтесь! – отчаянно крикнул Эраст Петрович, пытаясь вырваться.
Но могучие лапищи Будочника держали его крепко, да и скорченные Упырь с Князем, хоть и злобно щерились друг на друга, но пленника не выпускали.
– Чёртов болван, стойте! – взвыл пристав. – Она выстрелит! Вы всех нас погубите!
Тонкие губы валета расползлись в улыбке:
– Сами вы болван. Мадемуазель не выстрелит, пожалеет красавца-брюнета. Это, пёс легавый, называется любовь.
Внезапно он сделал два быстрых, широких шага, вырвал у Смерти «кольт» и отбросил его подальше – к самому выходу, после чего спокойно сказал:
– А теперь кончайте умника, можно.
– Чем, зубами, что ли? – просипел побагровевший от натуги Будочник. – Здоровый черт, еле держим.
– Что ж, – вздохнул Очко, – долг интеллигенции – помогать народу. Ну-ка, служитель правопорядка, чуть в сторонку.
Городовой отодвинулся насколько мог, а валет не спеша поднял нож, готовясь к броску. Сейчас сверкнёт стальная молния, и не будет больше Эраста Петровича Неймлеса, американского инженера.
«Кольт» валялся на полу в двух шагах от горловины и посверкивал воронёной сталью, будто подмигивал Сеньке: что, Скорик, слабо?
А, была не была, двум смертям не бывать, одной не миновать!
Он кинулся к револьверу, схватил его и как заорёт:
– Стой, Очко! Жизни лишу!
Тот обернулся, редкие брови удивлённо поползли вверх.
– Ба, явление седьмое. Те же и Скорик. Зачем ты вернулся, дурашка?
– Эй, малый! – зачастил жавшийся к стене пристав. – Не вздумай! Ты не знаешь – тут стрелять нельзя, обвал будет. Завалит вчистую!
– Обвал!!! – вдруг пронзительно крикнул Эраст Петрович.
В то же мгновение раздался грохот, куча земли и щебня, загораживавшая дверной проем, шевельнулась и обрушилась. Под истошный вопль пристава из завала выпросталась плотная, коренастая фигура в чёрном. Упругим шаром она выкатилась на середину сокровищницы и с воинственным клёкотом кинулась на валета.
Маса!
Вот уж чудо так чудо!
Эраст Петрович немедленно воспользовался замешательством врагов: Князь отлетел в одну сторону, Упырь в другую. Из лап Будочника инженеру, правда, вырваться не удалось, и после короткой борьбы оба рухнули наземь, причём городовой очутился сверху и пригвоздил господина Неймлеса к земле, по-прежнему крепко держа его за запястья. Однако теперь Упырь и Князь помогать Будочнику не стали – ненависть друг к другу оказалась сильней. Сцепившись, фартовые покатились по земле.
Очко швырнул нож в японца, но тот успел присесть. Так же легко Маса увернулся от второго и третьего ножа. Однако опустошив свой манжетный арсенал, валет не угомонился – откинул полу длинного сюртука, и Сенька разглядел прикреплённую к брючному ремню деревянную тросточку.
Что у Очка в трости, Скорик помнил – длиннющая заточка под названием «шпага». Не забыл он и про то, как лихо управляется валет с этой страшной штуковиной.
Заложив левую руку за спину и выставив вперёд ногу, Очко засеменил вперёд, высвистывая клинком сверкающие круги. Маса попятился. Ещё бы, с голыми-то руками!
– Стрельну! Сейчас стрельну! – закричал Сенька, но никто ка него даже не оглянулся.
Он стоял, как дурак, с заряженным револьвером, а все на него плевали с отхарком, каждый был занят своим делом: Будочник сидел на инженере и всё норовил припечатать его в лицо своим чугунным лбом; Князь с Упырём рычали и взвизгивали, будто два осатаневших кобеля; Очко загонял в угол Масу; Смерть пыталась стащить городового с Эраста Петровича (только куда ей против такого бугая); полковник очумело озирался по сторонам, выставив вперёд свой нож-попрыгунчик.
– Что встал, собакородие?! – прохрипел Будочник. – Вишь, одному мне не сладить! Режь его! Промеж собой после разберёмся!
Подлый пристав – ещё слуга закона называется! – послушался, кинулся резать лежащего. Оттолкнул Смерть, замахнулся, но она вцепилась ему в руку.
– Да смотрите же на меня, гады! – плачущим голосом закричал Сенька, потрясая «кольтом». – Щас как пальну – всех к бесовой тёще завалит!
Солнцев перехватил нож левой рукой, не глядя ткнул Смерть остриём в бок – та осела на пол. Лицо у ней сделалось удивлённое, точёные брови поднялись кверху, будто от некой радости. Она осторожно прикрыла руками раненое место, и Сенька с ужасом увидел, как меж её белых пальцев заструилась кровь.
– Подвинься, черт! – выдохнул пристав, опускаясь на колени. – Сейчас я ему в шею!
И стало Скорику всё равно. Пускай святая Троица всех тут подавит, раз такие дела. Он выставил вперёд револьвер и не целясь нажал на крючок.
Оглох сразу, даже выстрела толком не слышал – просто заложило уши, и всё. Из ствола скакнул язык пламени, голова полковника отчаянно мотнулась в сторону, словно указывая некое направление, и тело тут же последовало указанию – именно в ту сторону и повалилось.
Дальше всё закончилось очень быстро, в гулкой и страшной тишине.
Потолок-то ничего, не обрушился, только пыль немножко осыпалась. Зато Эрасту Петровичу удалось выдернуть у оглянувшегося на грохот Будочника левую руку. Этой рукой инженер распорядился следующим образом: сжал в кулак и коротко ударил городового пониже подбородка. Будочник только всхрапнул, да и бряк набок, чисто бык на бойне.
Сенька повернулся в другую сторону – застрелить уж заодно и Очка, пока своей тыкалкой Масу не пропорол.
Но обошлось без Скорикова участия. Загнав сенсея в самый угол, валет, как разжатая пружина, выбросил вперёд руку со шпагой и по всему должен был бы пришпилить японца к стенке, но клинок со звоном ударился о камень – Маса скакнул влево и плеснул рукой. Из руки вылетело что-то маленькое, блестящее. Очко вдруг закачался, будто ватная кукла. Вяло потянулся к горлу, но не достал – руки у него обвисли, колени подогнулись, и валет рухнул навзничь. Голова запрокинулась, стало видно, что в горло глубоко впилась стальная звёздочка с острыми краями. Вокруг диковинной штуки пузырилась тёмная кровь, а сам Очко лежал тихо, только немножко дёргал ногами.
И Князь с Упырём тоже больше не брыкались, по полу не катались. Сенька пригляделся, увидел, что затылок у Упыря пробитый, весь в тёмных вмятинах от кастета. Располагался пробитый затылок аккурат там, где полагалось быть Князевой глотке. Выпученные глаза бывшего Сенькиного ненавистника неподвижно пялились в потолок. Вот те на: сколько раз грозился, что глотку порвёт, а самому её и перегрызли. Напился-таки Упырь Князевой крови. Пожрали пауки друг дружку…
Про всё про это Сенька думал, чтоб не думать про Смерть. Даже смотреть в её сторону не хотел.
Когда же все-таки воровато оглянулся, она сидела, прислонясь к стене. Глаза закрыты, лицо застывшее, белое. Скорик быстрей опять отвернулся.
Понемногу звенящая тишина отступала. Стало слышно, как икает Будочник, как кряхтит Маса, выдёргивая из валетова горла свою чудо-звёздочку.
– Не обвалился потолок-то, – сказал Сенька инженеру дрожащим голосом.
– С чего бы ему обваливаться? – просипел Эраст Петрович, вылезая из-под тяжёлой туши городового. – Тут такая кладка, т-тысячу лет простоит. Уф, в нем, пожалуй, пудов восемь… Что стоишь, Сеня? Помоги даме подняться.
Не видал, значит, господин Неймлес, как пристав её ножом-то.
– А этот не очухается? – спросил Скорик про икающего Будочника – не из опасения, а чтоб время потянуть. Можно было пока перед самим собой прикинуться, что Смерть у стенки просто так сидит: не мёртвая, а спит или, к примеру сказать, в обмороке.
– Не очухается. Это был удар «к-коготь дракона», он смертелен.
Вот Эраст Петрович встал, двинулся к сидящей деве, протянул ей руку.
Сенька всхлипнул, приготовился. Сейчас инженер вскрикнет.
А Смерть оказалась никакая не мёртвая. Вдруг взяла, открыла огромные, сияющие глаза, посмотрела снизу вверх на Эраста Петровича и улыбнулась.
– Что… Что с вами? – испуганно спросил он. Опустился на корточки, отвёл её пальцы и – правильно Сенька угадал – вскрикнул.
– Зачем вы, зачем? – забормотал господин Неймлес, разрывая на ней платье и нижнюю рубашку. – У меня все было рассчитано! Маса заранее разобрал завал, сидел в засаде и только ждал сигнала! О Господи… – застонал он, увидев чёрный разрез пониже левой груди.
– Я знаю, ты и без меня бы справился, – прошептала Смерть. – Ты сильный…
– Тогда зачем, з-зачем? – прерывающимся голосом спросил он.
– Чтобы ты жил. Нельзя тебе со мной… Теперь ты вечный, ничем тебя не возьмёшь. Я, твоя Смерть, умерла…
И закрыла глаза.
Эраст Петрович снова вскрикнул, ещё громче, чем в прошлый раз, а Сенька заревел.
Но она не умерла. Все-таки недаром её перед тем как Смертью наречь, звали Живой, спроста такие клички не дают.
Она ещё долго потом жила. Может, целый час. Дышала, даже раз легонько улыбнулась, но говорить не говорила и глаз не открывала. А потом дышать перестала.
Красивая какая, думал Сенька. А в гробу, если с лица грязь-пыль смыть да волосы расчесать, да цветами уложить (тут нужен флёрдоранж, который означает «чистота», и ещё веточки тиса, «вечная любовь») – вообще заглядение будет. Заберут её отец-мать, потому что ихнее право, и закопают её в сыру землю, и поставят сверху белокаменный крест, и вырежут на нем как её там раньше звали, а пониже припишут: «Здесь похоронена Смерть».

Как Сенька читал газету

Как взяли старт, так и гнали по шоссе четырнадцать часов без передышки, не сговаривались. Почти триста вёрст промчали, только два раза топливо из бидона в бак подлили. За весь путь между шофэром и ассистентом не было сказано ни слова. Сенька делал, чего полагалось: дудел в клаксон, махал флажком, на крутых поворотах свешивался через дверцу, смотрел, не разболтались ли колёса. Ещё ассистенту полагалось следить по карте за маршрутом, но это у Скорика получалось плохо. Только наклонит голову, и сразу нос течёт, из глаз солёная вода капает, в горле ком. Карты от слез не видать, одни цветные пятна. А если вдаль глядеть, чтоб ветер раздувал волосы, тогда ничего, глаза и щеки высыхали быстро.
Плакал ли господин Неймлес, было непонятно, потому что у инженера под очками-консервами лицо почти не просматривалось. Губы у него все время были крепко сжатые, но уголок рта вроде бы подрагивал.
А сразу за Вязьмой на переднем колесе треснула цельнолитая шина. Делать нечего – пришлось толкать трипед обратно до города, ведь не поедешь на двух колёсах, чай не велосипед.
Запасные шины, как и все прочие запасные детали, ехали в конном экипаже, вместе с Масой и его спутницей. Карета давным-давно отстала от «Ковра-самолёта». Хорошо если завтра к вечеру в Вязьму прикатит. Посему, хочешь не хочешь, пришлось устроить ночёвку с днёвкой. Это тоже решилось само собой, опять-таки без слов. Ужинать спортсмэны не захотели, разошлись по комнатам спать.
Утром Сенька вышел из гостиницы, шуганул местных пацанов, чтоб не тёрлись возле аппарата, на ихние дурацкие вопросы отвечать не стал, не то было настроение. Пошёл на станцию за московской газетой.
Ну-ка, пропечатали иль нет? Он сразу развернул «Ведомости» на пятой странице, где про театры и спорт. Пропечатали, куда им деваться.
Старт состоялся
Невзирая на дождь и ветер, вчера в полдень на Триумфальной площади собрались поклонники автомобилизма, сей новоявленной религии, пока ещё экзотической для наших просторов. Состоялся старт мотокросса Москва-Париж, о котором мы уже писали и ход которого намерены освещать посредством телеграфических сообщений. Публика проводила шофэра г-на Неймлеса и его юного ассистента энтузиастическими аплодисментами. Спортсмэны выглядели взволнованными и сосредоточенными, от общения с представителями прессы уклонились. Мы не станем желать им семи футов под килем (глубоких ухабов на российских просторов и без того довольно), а лучше, как это принято у автомобилистов, пожелаем крепких шин и надёжной искры.

Заметку Сенька прочёл раз десять, а про юного ассистента даже вслух, с выражением.
Аккуратно свернул «Ведомости» и вдруг заметил на первой странице крупный заголовок.
За други свояКровавая драма на Хитровке
Сообщаем некоторые подробности вчерашнего события, о котором ходит столько слухов и домыслов.
В ночь на 23 сентября в печально знаменитых хитровских трущобах произошла настоящая баталия между силами закона и бандитами. Полиция положила конец преступной «карьере» главарей двух опаснейших московских шаек – Князя и Уныря, предлочевших аресту смерть. Убит также беглый каторжник из бывших студентов Кузьминский, давно находившийся во всероссийском розыске.
Увы, не обошлось без потерь и среди охранников порядка. Защищая москвичей, пали геройской смертью пристав Третьего Мясницкого участка полковник Солнцев и старший городовой Будников. Первый был молод и подавал большие надежды, второму оставалось всего два года до заслуженной пенсии. Вечная память героям.
Адъютант обер-полицеймейстера отказался сообщить прессе какие-либо дополнительные сведения, присовокупив лишь, что в перестрелке была убита ещё и некая особа женского пола, любовница (или, выражаясь, по-уголовному, «маруха») Князя.
Однако нашему корреспонденту удалось выяснить одно интересное обстоятельство, самым прямым образом связанное с хитровской трагедией.
Читайте на странице 3 в разделе «Происшествия» статью «Благородный поступок»!

Вот гады, вот псы поганые, возмутился Скорик. Так всё перекрутить, так переврать! А про Эраста Петровича и Масу ни слова, хотя господин Неймлес оставил в участке пакет на имя главного полицейского начальника и всё как есть там описал.
Нашли героев! Письмо нужно написать в редакцию, вот что. Пускай люди знают правду. У, газетчики, брехуны проклятые. Печатают невесть что и даже не проверят!
Ещё не остыв, Сенька открыл третью страницу.
Что за поступок такой?
Ага, вот.
Благородный поступок
По сведениям, полученным редакцией из конфиденциального источника, бой между полицией и разбойниками (см. статью «Задруги своя», 1 стр.) стал следствием засады, которую полицианты Третьего Мясницкого участка устроили в некоем подземном тайнике, где хранились огромные ценности старинного происхождения.
Позавчера к мировому судье Теплостанского участка Московской губернии поступило письмо, написанное по поручению несовершеннолетнего С.Скорикова, который отыскал в недрах Хитровки клад баснословной ценности.
Вместо того чтобы присвоить сокровище, как, вероятно, поступили бы большинство москвичей, благородный юноша решил вверить находку попечительству городских властей. Местонахождение сокровища сделалось известно бандитам, о чем, в свою очередь, через секретных осведомителей узнала полиция, разработавшая план той самой смелой операции, о которой сегодня говорит весь город.
Мы же от имени жителей Первопрестольной поздравляем образцового гражданина Скорикова с причитающимся по закону вознаграждением. Себя же поздравим с тем, что подрастает чудесное поколение, которому можно без опаски доверить судьбу новорождённого двадцатого века.