1 2 3 4 5 6 7 8 
Какое ужасное зрелище представилось нашим глазам! Все было  разбито, исковеркано, изломано: рамы, цветы, куски битого стекла, град – все  смешалось в какую-то бесформенную массу. В этом саду, таком цветущем и  прекрасном еще сегодня утром, валялись только одни жалкие обломки. Мы долго не  могли разыскать отца. Наконец мы нашли его у большого парника, все стекла  которого были разбиты. Совершенно убитый, он сидел на маленькой скамейке  посреди обломков. Алексис и Бенжамен стояли перед ним.    

– Бедные мои дети! – воскликнул Акен, услышав по  звуку стекла, хрустящего под нашими ногами, что мы подошли. – Бедные мои  дети!    

И, схватив Лизу на руки, он горько заплакал. Это была  катастрофа. Вид ее был ужасен, а последствия – еще хуже.    

Вскоре я узнал от Этьеннеты и мальчиков, как безвыходно было  положение их отца.    

Десять лет тому назад Акен взял в аренду этот сад и выстроил  дом. Тот, кто сдал этот участок в аренду, дал также ему взаймы денег на покупку  необходимого инвентаря и оборудования. Акен был обязан выплатить долг в течение  пятнадцати лет. До сих пор, благодаря усердной работе и экономии, он регулярно  вносил платежи. Кредитор[10] между  тем только и ждал задержки платежа, чтобы отобрать у него участок, и дом, и  инвентарь, конечно, оставив себе уже погашенный за десять лет долг. Он и  согласился на эту сделку в расчете на то, что в течение пятнадцати лет наступит  такой момент, когда Акен не сможет внести деньги в срок. Таким образом, давая  взаймы, он ничем не рисковал.    

Катастрофа ускорила приближение дня, которого уже давно  ожидал кредитор. Что теперь будет?    

Очень скоро мы узнали ответ на этот вопрос. На следующий  день после того, как не был внесен очередной платеж, к нам явился человек,  одетый в черный костюм, и предъявил Акену какую-то бумагу. Это был судебный  исполнитель.    

Теперь Акен почти не бывал дома. Куда он уходил, не знаю.  Нам он ничего не рассказывал. По всей вероятности, он бегал по судам. Я со  страхом думал о суде. Виталис ведь тоже судился, и я знал, чем это кончилось.  Но Акену пришлось ждать результатов суда гораздо дольше, чем Виталису.    

Прошла часть зимы. Мы, конечно, не могли застеклить рамы и починить  парники, а потому занялись разведением овощей и цветов, не требующих большого  ухода. На этом мы не могли много заработать, но все-таки кое-какой доход  получили бы. Однажды вечером Акен вернулся еще более расстроенный, чем обычно.    

– Все кончено, дети!    

Я хотел выйти, так как понял, что он хочет сообщить что-то  очень важное. Но он меня остановил:    

– Разве ты не член нашей семьи? Хоть ты и мал, но уже  хлебнул достаточно горя, а потому поймешь меня Дети, я должен с вами  расстаться.    

Мы все были в отчаянии. Лиза вскарабкалась к нему на руки и,  плача, целовала его.    

– Вы понимаете, конечно, что добровольно я ни за что не  оставил бы таких хороших ребят, как вы, и мою славную малютку Лизу, – и он  нежно прижал ее к себе. – Но мне присудили выплатить долг. Денег у меня  нет, а продажа имущества не покроет моего долга. Поэтому мне придется сесть в  долговую тюрьму и пробыть там пять лег.    

Мы все горько заплакали. – Очень печально, но ничего не  поделаешь. Закон остается законом. Пять лет! Как вы проживете без меня столько  времени, бедные мои дети?    

Наступило молчание.    

– Я много думал и вот что решил. Реми напишет в Дрези,  моей сестре Катерине, чтобы она поскорее приехала. Она женщина практичная,  рассудительная и поможет нам принять наилучшее решение.    

В первый раз в жизни писал я письмо, да еще такое тяжелое и  печальное.    

Все сказанное Акеном было очень неопределенно, но тем не  менее в его словах таилась для нас какая-то надежда. Тетушка Катерина должна  была приехать, она женщина умная, и нам казалось, что этого достаточно, чтобы  разрешить все наши затруднения.    

Однако полицейские явились раньше ее.    

Акен собирался пойти в город, к одному из своих друзей,  когда пришла полиция, чтобы отвести его в долговую тюрьму. Акен страшно  побледнел и попросил у полицейских разрешения проститься с детьми.    

Я побежал в сад за мальчиками. Когда мы пришли, Акен держал  Лизу на руках, и она горько плакала. Один из полицейских шепнул ему что-то на  ухо, но что именно, я не расслышал. – Да, – ответил отец, – вы  правы, так нужно. Он быстро встал, опустил Лизу на пол, хотя она цеплялась за  него и не хотела выпускать его руки. Затем поцеловал Этьеннету, Алексиса и  Бенжамена. Я стоял в углу и плакал. Он позвал меня:    

– А почему ты, Реми, не хочешь со мною проститься?  Разве ты мне не сын?    

Огорченные и растерянные, мы не знали, что предпринять.    

– Не провожайте меня, – приказал отец.    

И, вложив Лизину ручку в руку Этьеннеты, он быстро вышел.    

Я хотел было пойти за ним, но Этьеннета остановила меня. Мы  стояли совершенно убитые посреди кухни, плакали и не знали, что нам делать.    

В таком состоянии и застала нас тетушка Катерина, которая  приехала через час после того, как увели Акена. Она оказалась женщиной весьма  энергичной и решительной. Когда-то тетушка Катерина служила кормилицей в  Париже. Она хорошо разбиралась в людях и умела устраиваться. Для нас это было  большим облегчением, когда она взяла на себя заботу о нашей судьбе.    

Не прошло и недели после ее приезда, как наша участь была  решена: поскольку дети были слишком малы, чтобы жить и работать самостоятельно,  их решили взять к себе родные. Лиза должна была ехать к тетушке Катерине,  Алексис – в Варс, к дяде-шахтеру, Бенжамен – к другому дяде, садовнику в  Сен-Кантене, а Этьеннета – к тетке, жившей на берегу моря, в Эснанде. Я слушал,  ожидая, когда очередь дойдет до меня. Так как тетушка Катерина молчала, я  спросил:    

– А я?    

– Ты ведь нам не родной.    

– Я работал вместе со всеми. Спросите Алексиса и  Бенжамена, умею ли я работать.    

– Кушать ты тоже умеешь, не правда ли?    

– Он наш, он принадлежит к нашей семье! –  закричали дети.    

Лиза подошла к тетушке и умоляюще сложила руки Ее жест был  красноречивее слов.    

– Моя маленькая, – обратилась к ней тетушка  Катерина, – ты просишь, чтобы он поехал с тобой? Но, видишь ли, в жизни не  всегда делаешь то, что хочешь. Ты моя родная племянница, и если мой муж  окажется недоволен твоим приездом, мне стоит только сказать ему: «Она нам  родня. Кто же пожалеет ее, как не мы?» То же самое могут сказать и другие  родные. Родственников принимают, а чужих нет. Нам самим еле хватает на жизнь.    

Возражать было нечего, она говорила правду. Я ведь им не  родной – разве я мог чего-нибудь требовать!    

Тетушка Катерина никогда не меняла принятых ею решений. Она  предупредила, что нам придется расстаться завтра, а пока что велела ложиться  спать. Как только мы вышли в другую комнату, дети окружили меня, а Лиза с  плачем бросилась мне на шею. Тогда я понял, что они помнили обо мне и жалели  меня Вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль.    

– Послушайте, – сказал я, – хотя ваши  родственники не признают меня, но ведь вы считаете меня своим?    

– Да, ответили все хором, – ты всегда будешь нашим  братом.    

Лиза вместо слов сжала мне руку и так выразительно взглянула  на меня, что слезы навернулись у меня на глазах.    

– Хорошо, я буду вашим братом и сумею это доказать.    

– Что ты решил делать? – спросил Бенжамен.    

– Я не хочу поступать на место – ведь тогда мне  пришлось бы остаться в Париже и не видеться с вами. Я опять стану бродячим  музыкантом, возьму свою арфу, буду ходить из города в город и навещать вас всех  по очереди. Я не забыл своих песенок и танцев и сумею этим заработать на хлеб.    

По выражению их лиц я понял, что мое предложение всем  понравилось. Мы долго еще разговаривали, строили планы на будущее, вспоминали  прошлое.    

Наконец Этьеннета настояла на том, чтобы мы легли. Все плохо  спали эту ночь, в особенности я.    

На следующий день рано утром Лиза повела меня в сад, и я  понял, что она хочет мне что-то сказать.    

– Ты хочешь поговорить со мной? – спросил я ее.    

С помощью жестов и мимики она объяснила мне, что сначала я  должен узнать, как устроятся Этьеннета, Алексис и Бенжамен, а затем прийти в  Дрези и обо всем рассказать ей. Увидев, что я ее понял, она улыбнулась.    

Отъезд был назначен на восемь часов утра. Тетушка Катерина  наняла извозчика, чтобы отвезти детей сначала в тюрьму – проститься с отцом, а  затем на железную дорогу.    

В семь часов Этьеннета тоже позвала меня в сад.    

– Мы расстаемся. Я хочу подарить тебе на память эту  маленькую шкатулку. Здесь нитки, иголки и ножницы, они пригодятся тебе в  дороге. Ведь меня не будет с тобою, чтобы пришить тебе пуговицу или поставить  заплатку. Когда ты возьмешь шкатулку в руки, ты вспомнишь о нас.    

После того как Этьеннета ушла обратно в дом, ко мне подошли  Алексис и Бенжамен.    

– У меня есть две монеты по сто су, – сказал  Алексис, – и я непременно хочу, чтобы ты взял себе одну из них.    

Я стал было отказываться, но Алексис сунул мне в руку  большую серебряную монету.    

Бенжамен тоже не забыл меня и подарил мне свой любимый  ножик. Я был сильно растроган этим выражением их привязанности.    

Вещи уже были погружены на извозчика Я кликнул Капи,  который, увидав меня с арфой, радостно залаял. Он понимал, что мы возвращаемся  к старой жизни и что теперь он сможет снова бегать на свободе.    

Настала минута расставания. Тетушка Катерина нас торопила.  Она усадила Этьеннету, Алексиса и Бенжамена и велела мне посадить Лизу к ней на  колени. Так как я продолжал стоять неподвижно возле коляски, она тихонько  оттолкнула меня и захлопнула дверцу.    

– Поцелуйте за меня отца!.. – закричал я и горько  заплакал.    

– Едем! – крикнула тетушка Катерина извозчику.  Лошади тронулись.    

Сквозь слезы я видел Лизу, посылавшую мне воздушные поцелуи.  Затем коляска повернула на другую улицу и скрылась за облаком пыли. Все было  кончено.    

Облокотившись на арфу, я долго стоял и смотрел им вслед,  затем надел ремень арфы через плечо Капи при виде хорошо знакомого ему движения  тотчас же насторожился, вскочил и уставился на меня своими блестящими глазами.    

– Капи, вперед!    

     

 ЧАСТЬ ВТОРАЯ    

     

ГЛАВА I. ВПЕРЕД!    

     

Перед тем как пуститься в дальнее странствование, я решил  повидать того, кто в эти последние годы заменял мне отца. Хотя я никогда не  бывал в долговой тюрьме и не знал, где она находится, я не сомневался в том,  что разыщу его.    

Опасаясь вызвать недовольство полицейских, я привязал Капи  на веревку, что, по-видимому, очень обидело его. Так, держа Капи на привязи, я  отправился на поиски долговой тюрьмы.    

Никогда в жизни не видел я ничего более отвратительного и  унылого, чем ворота этой тюрьмы. Перед тем как войти в нее, я на мгновение  остановился; мне казалось, что эти ужасные ворота, закрывшись за мной, никогда  больше не раскроются.    

Меня привели в приемную, куда скоро вышел Акен.    

– Я ждал тебя, дорогой Реми! – ласково обратился  он ко мне. – И побранил Катерину за то, что она не привезла тебя вместе со  всеми детьми.    

Я был очень огорчен и подавлен в тот день, но его слова меня  несколько утешили.    

– Дети говорили мне, – продолжал он, что ты хочешь  снова сделаться бродячим музыкантом. Разве ты забыл, как чуть не умер от холода  и голода у нашей калитки?    

– Нет, я ничего не забыл.    

– Но тогда с тобой был твой хозяин. А бродить такому  мальчику, как ты, одному совсем не годится.    

– У меня есть Капи.    

– Конечно, Капи – преданный пес, но ведь это только  собака. Как же ты думаешь зарабатывать деньги?    

– Буду петь и играть, Капи будет показывать фокусы.    

– Послушай, Реми, не делай глупостей, поступай на  место. Ты уже умеешь хорошо работать, и тебя всякий возьмет с радостью. А это  много лучше, чем шататься по большим дорогам.    

Слова Акена сильно смутили меня, тем более что я и сам не  раз уже думал об этом. Но как будет огорчена Лиза, если я не приду! Она решит,  что я разлюбил или забыл ее. Ведь сама она за эти два года проявила ко мне  столько любви и внимания! Теперь настал мой черед отблагодарить ее за все.    

– Разве вам не хочется получать весточки от ваших  детей? – спросил я.    

Он пристально посмотрел на меня, потом, схватив меня за  руки, сказал:    

– Послушай, мальчуган, я должен поцеловать тебя за твои  слова! Они доказывают, что у тебя доброе сердце.    

Мы были одни в приемной и сидели рядом на скамейке. Я бросился  в его объятия, и мы некоторое время молчали.    

Вдруг Акен стал рыться в кармане жилета и вынул оттуда  большие серебряные часы, висевшие у него на кожаном ремешке:    

– Мне хочется дать тебе что-нибудь на память. Вот мои  часы, я дарю их тебе. Они не имеют никакой ценности, иначе бы я их уже давно  продал. Идут они тоже не очень важно. Но это единственная вещь, которая у меня  осталась.    

С этими словами он передал мне часы. Когда я стал  отказываться от такого замечательного подарка, он с грустью добавил:    

– Часы мне здесь не нужны. В тюрьме время тянется  медленно, и я умру от тоски, если буду его считать. Прощай, милый Реми, обними  меня еще раз! Ты славный мальчик, оставайся всегда таким.    

Кажется, он взял меня за руку, чтобы проводить к выходу. Я  был так взволнован и расстроен, что не помню, как очутился на улице.    

Долго, очень долго стоял я у ворот тюрьмы, не будучи в  состоянии двинуться с места. Вероятно, я стоял бы так бесконечно, если бы  случайно не наткнулся рукой на какой-то круглый и твердый предмет в кармане.  Тут я вспомнил о своих часах. Часы! У меня есть собственные часы, какое  счастье! Я могу по ним узнавать время. Посмотрев на часы, я увидел, что было  ровно двенадцать. Тогда, бросив прощальный взгляд на угрюмые стены, я решил,  что пора двинуться в путь.    

Прежде всего мне надо было купить карту Франции. Я знал, что  карты продаются на набережных Сены, и отправился туда. Долго не мог я найти  такую, какая мне требовалась: я хотел, чтобы она была наклеена на полотно,  легко складывалась и стоила как можно дешевле. Наконец я выбрал одну, такую  старую и потрепанную, что торговец уступил мне ее за семьдесят пять сантимов.    

Теперь меня ничего больше не задерживало, и я решил как  можно скорее выбраться из Парижа. Проходя недалеко от улицы де-Лурсин, я  невольно вспомнил о Гарафоли, Маттиа, Рикардо и моем бедном дорогом Виталисе,  погибшем из-за того, что он не захотел меня отдать этому жестокому падроне.    

Вдруг я заметил мальчика, в изнеможении прислонившегося к  церковной ограде; мне показалось, что это маленький Маттиа. Те же печальные  глаза, выразительные губы, тот же покорный и кроткий вид, такая же, как у того,  огромная голова и смешная, карикатурная фигура.    

Желая получше разглядеть мальчика, я подошел ближе.  Действительно, это был Маттиа. Он тоже узнал меня, и на его бледном лице  появилась улыбка:    

– Ты приходил к Гарафоли как раз перед тем, как я попал  в больницу. С тобой был старик с седой бородой. Ах, как у меня в тот день  болела голова!    

– Ты все еще живешь у Гарафоли? – спросил я его.  Прежде чем ответить, Маттиа оглянулся по сторонам и шепотом сказал:    

– Гарафоли в тюрьме. Его арестовали за то, что он до  смерти избил Орландо.    

Мне доставило большое удовольствие узнать, что Гарафоли  сидит в тюрьме.    

– А что сталось с детьми?    

– Не знаю. Меня не было, когда арестовали Гарафоли.  После того как я вышел из больницы, Гарафоли решил, что бить меня невыгодно,  так как я от этого часто болею, и отдал меня напрокат в цирк Гассо. Ты знаешь  цирк Гассо? Нет? Ну ладно, это не настоящий, большой цирк, но все-таки цирк. Им  нужен был ребенок-акробат. Я пробыл у папаши Гассо до этого понедельника, но  теперь он отослал меня обратно к Гарафоли, потому что у меня постоянно болит  голова и мне трудно проделывать различные акробатические фокусы. Вернувшись на  улицу де-Лурсин, я не нашел там никого. Квартира оказалась запертой, а сосед  рассказал мне, что Гарафоли сидит в тюрьме. Вот я пришел сюда и не знаю, куда  идти и что делать.    

– А почему ты не хочешь вернуться в цирк?    

– Потому что цирк уехал в Руан. А как я могу дойти  пешком до Руана? Это слишком далеко, денег у меня нет. Ведь я со вчерашнего дня  ничего не ел.    

Я и сам был небогат, но у меня имелось немного мелочи, и я  мог помочь этому несчастному ребенку.    

– Подожди меня здесь! – крикнул я Маттиа и побежал  к булочнику, лавка которого находилась на углу улицы.    

Вскоре я вернулся с краюхой хлеба и подал ее мальчику. Он с  жадностью набросился на хлеб.    

– А что ты намерен делать дальше?    

– Не знаю.    

– Но ведь что-нибудь надо делать!    

– Я собирался продать мою скрипку. Я бы ее продал  раньше, да уж очень мне жалко с ней расставаться. Скрипка – единственная моя  радость. Когда мне становится грустно, я ищу местечко, где меня никто не  слышит, и играю для себя.    

– Отчего ты не играешь на улицах?    

– Играл, но мне никто ничего не подает. Я уже знал по  опыту, как часто это бывает.    

– А ты? – спросил Маттиа. – Что ты делаешь  теперь?    

Мне захотелось похвастаться, и я гордо ответил:    

– Я – хозяин труппы.    

– Ах, если бы ты согласился… – робко произнес  Маттиа.    

– На что?    

– Взять меня в твою труппу. Пришлось признаться в том,  что вся моя труппа состоит из одного Капи.    

– Ну что ж! Какая важность, нас будет двое. Умоляю  тебя, возьми меня, иначе мне придется умереть с голоду!    

Умереть с голоду! Не все понимают, что означают эти слова. У  меня от них больно сжалось сердце. Я уже знал, как умирают с голоду.    

– Я играю на скрипке, – продолжал Маттиа, –  кувыркаюсь, танцую на канате, прыгаю через обруч и пою. Я буду делать все, что  ты захочешь, и я буду тебя слушаться. Я не прошу платы, только корми меня. Ты  можешь меня бить, если я буду плохо исполнять свои обязанности, я на это  согласен. Единственно, о чем я прошу, не бей меня по голове, потому что голова  у меня очень чувствительная.    

Слушая Маттиа, я чуть не заплакал. Как сказать ему, что я не  могу взять его в свою труппу? Ведь со мной он так же легко может умереть с  голоду, как и один. Я старался убедить его, но он ничего не хотел слушать.    

– Нет, – возразил он, вдвоем не умирают с голоду,  потому что один помогает другому. Тот, у кого есть, дает тому, у кого  нет, – вот как ты сделал сейчас.    

Я перестал колебаться. Без сомнения, я должен был ему  помочь.    

– Хорошо, идем. Ты будешь моим товарищем. И, надев арфу  на плечо, я воскликнул:    

– Вперед!    

Через четверть часа мы уже вышли из Парижа.    

Ветер подсушил дорогу, и идти по затвердевшей земле было  легко и приятно.    

Погода стояла чудесная, весеннее солнце ярко светило в  голубом безоблачном небе. Трава начинала зеленеть, и кое-где уже показались  маргаритки и цветы земляники, поворачивающие свои венчики к солнцу. В садах  среди нежной листвы виднелись кисти нераспустившейся сирени, а когда дул легкий  ветерок, нам на голову с высоких стен летели лепестки желтых левкоев.    

В садах, в придорожных кустах, на больших деревьях – всюду  слышалось веселое пение птиц, и ласточки летали над самой землей в погоне за  невидимыми мошками.    

Путешествие наше началось хорошо. Я уверенно шагал по сухой,  твердой дороге. Капи бегал вокруг нас и лаял на проезжающие экипажи, на кучи  булыжника – лаял на всё и на всех, лаял попусту, только ради одного  удовольствия полаять. Маттиа молча, о чем-то размышляя, шел рядом со мной; я не  прерывал его молчания, потому что мне тоже надо было о многом подумать.    

Куда мы шли таким решительным шагом?    

По правде сказать, я и сам не знал. Мы шли просто вперед,  наугад. Ну, а дальше?    

Я обещал Лизе сперва повидать ее братьев и Этьеннету, а  затем навестить ее. Но я не условился с ней, кого я должен увидеть первым:  Бенжамена, Алексиса или Этьеннету. Я мог начать с любого, то есть идти по  своему выбору на запад, на север или на юг.    

Так как мы вышли из Парижа на юг, то идти к Бенжамену было  не по дороге. Оставалось сделать выбор между Алексисом и Этьеннетой.    

Была еще одна причина, заставлявшая меня идти на юг: я хотел  повидаться с матушкой Барберен. Если я давно не говорил о ней, то это не  значит, что я ее забыл. Много раз я думал о том, чтобы написать ей и сказать:    

«Я помню о тебе и по-прежнему люблю тебя». Но я знал, что  она не умеет читать, и безумно боялся, что письмо попадет в руки Барберена.    

Что, если Барберен благодаря моему письму отыщет меня, опять  возьмет к себе, продаст новому хозяину, совсем не похожему на моего Виталиса?  Уж лучше умереть с голоду, нежели подвергнуться подобной опасности. Но если я  считал невозможным написать матушке Барберен, то мне казалось, что я могу  как-нибудь повидаться с ней. Теперь, после того как у меня появился товарищ,  сделать это было гораздо проще. Я пошлю Маттиа вперед, он пойдет к матушке  Барберен и под каким-нибудь предлогом заговорит с ней. Если она будет одна, он  расскажет ей все обо мне. Тогда я безбоязненно войду в тот дом, где протекло  мое детство, и брошусь в объятия моей кормилицы. Если же, наоборот, Барберен  окажется дома, Маттиа попросит матушку Барберен пойти в какое-нибудь укромное  местечко, где я с ней и повидаюсь.    

Все эти планы я строил, продолжая идти, и потому шел молча.  Решить столь важный вопрос оказалось делом нелегким, а кроме того, я должен был  отыскать на нашем пути такие города и деревни, где бы мы имели возможность  сделать хорошие сборы. Для этого самое лучшее было обратиться к карте.    

Я вынул ее из мешка и разложил на траве. Довольно долго я не  мог ориентироваться. Вспомнив, каким образом делал это Виталис, я в конце  концов так составил маршрут, чтобы обязательно пройти через Шаванон.    

– Что это за штука? – спросил Маттиа, указывая на  карту.    

Я объяснил ему, что такое карта и для чего она служит, почти  дословно повторив то, что мне когда-то говорил Виталис.    

Маттиа внимательно слушал, глядя мне в глаза.    

– Для этого надо уметь читать.    

– Понятно. А разве ты не умеешь читать?    

– Нет.    

– Хочешь научиться?    

– Очень!    

– Ну что ж, я тебя выучу.    

Так как я уже развязал свой мешок, мне пришла в голову мысль  осмотреть его содержимое. К тому же мне очень хотелось показать Маттиа свои  сокровища, и я высыпал все на траву.    

У меня оказалось три полотняных рубашки, три пары чулок, пять  платков все в полной исправности, и пара немного поношенных башмаков. Маттиа  был поражен моим богатством.    

– А что у тебя есть? – спросил я.    

– Скрипка и то, что на мне.    

– Ну что ж, поделим все пополам, раз мы с тобой  товарищи: у тебя будут две рубашки, две пары чулок и три носовых платка. Но  зато и мешок будем нести поочередно. Согласен?    

Теперь, когда я снова сделался артистом, я решил, что мне  необходимо принять соответствующий вид; поэтому я открыл шкатулку Этьеннеты и  достал оттуда ножницы.    

– Пока я буду приводить в порядок штаны, –  обратился я к Маттиа, – ты мне сыграешь на скрипке.    

– С удовольствием.    

И, взяв скрипку, он заиграл.    

В это время я храбро вонзил ножницы в штаны немного ниже  колен и принялся их резать. Это были прекрасные штаны, из такого же серого  сукна, как жилет и куртка. Помнится, я был очень доволен, когда Акен мне их  подарил. Я совсем не думал, что порчу их обрезая, – напротив, мне  казалось, что теперь они станут еще лучше.    

Сперва я слушал Маттиа и резал штаны, но вскоре отставил  ножницы и весь обратился в слух. Маттиа играл почти так же хорошо, как Виталис.    

– Кто тебя выучил играть на скрипке? – спросил я.    

– Никто, и все понемногу. Главное, я сам постоянно  упражнялся.    

– А кто выучил тебя нотам?    

– Я не знаю нот, я играю по слуху.    

– Тогда я научу тебя играть по нотам.    

– Ты, должно быть, знаешь все на свете?    

– Ну еще бы! Ведь я глава труппы.    

Мне тоже захотелось показать Маттиа, как я умею играть. Я  взял арфу и запел свою неаполитанскую песенку.    

Тогда Маттиа, не желая оставаться в долгу, громко выразил  свое одобрение. Но нельзя было дольше терять время на взаимные комплименты и  играть для собственного удовольствия – надо было подумать о том, чтобы  заработать на ужин и на ночлег.    

Я завязал мешок, и Маттиа надел его себе на плечи. Теперь в  первой попавшейся на пути деревне мы должны были устроить первое выступление  нашей труппы.    

– Научи меня твоей песенке, – попросил  Маттиа. – Я попробую аккомпанировать тебе на скрипке. У нас должно хорошо  получиться.    

Когда мы пришли в деревню и стали искать подходящее место  для представления, мы увидели через открытые ворота одной фермы, что двор ее  полон разряженных людей. У всех были цветы, перевязанные лентами: у мужчин – в  петлицах, у женщин – приколотые к поясам. Очевидно, здесь происходила свадьба.  Мне пришла в голову мысль, что эти люди будут очень рады музыкантам и,  вероятно, захотят потанцевать. Тогда я тотчас же в сопровождении Маттиа и Капи  вошел во двор. Держа шляпу в руке и сделав большой поклон (поклон Виталиса), я  предложил наши услуги первому попавшемуся мне на глаза крестьянину.    

Толстый парень с красным, как кирпич, лицом, в туго  накрахмаленном воротничке, доходившем ему до ушей, добродушно улыбнулся. Он мне  ничего не ответил, но, повернувшись, засунул оба пальца в рот и так  пронзительно свистнул, что Капи испугался.    

– Эй вы там! – закричал он. – Что вы думаете  насчет музыки? К нам явились музыканты.    

– Музыку, музыку! – закричали мужчины и женщины.    

– По местам для кадрили!    

И в несколько минут танцоры расположились посреди двора,  разогнав по сторонам испуганную домашнюю птицу.    

– Умеешь ли ты играть кадриль? – спросил я шепотом  по-итальянски Маттиа.    

– Да.    

И он наиграл мне ее на скрипке. Оказалось, что я тоже ее  знал. Мы были спасены.    

Из какого-то сарая выкатили двухколесную тележку, поставили  ее на возвышение и заставили нас влезть на нее.    

Хотя мы с Маттиа никогда не играли вместе, мы недурно  справились с кадрилью. Правда, наши слушатели не были требовательны и не  обладали тонким слухом.    

– Не играет ли кто-нибудь из вас на корнете? –  спросил нас краснощекий толстяк.    

– Я, – ответил Маттиа. – Но у меня его нет.    

– Я вам сейчас достану. Скрипка хороша, но слишком уж  нежна.    

– Разве ты играешь и на корнет-а-пистоне?[11] – опять по-итальянски  обратился я к Маттиа.    

– И на трубе, и на флейте, и на всем, на чем можно  играть.    

Маттиа оказался настоящим сокровищем. Вскоре корнет-а-пистон  был принесен, и мы снова принялись играть кадрили, польки, вальсы, но главным  образом кадрили. Мы играли без передышки до самой ночи. Мне это было нетрудно,  но Маттиа, утомленный путешествием и долгими лишениями, очень устал. По  временам он бледнел, как будто ему становилось дурно. Но он продолжал играть,  изо всех сил дуя в трубу. Наконец не только я, но и невеста заметила его  бледность.    

– Довольно, – объявила она, – малыш устал.  Теперь раскошеливайтесь.    

– Если вы позволите, – сказал я, соскочив с  тележки, – я поручу сделать сбор нашему кассиру.    

И я бросил шляпу Капи, который взял ее в зубы. Капи много  хлопали за то изящество, с каким он раскланивался, собирая деньги. Но что было  еще лучше, ему давали помногу. Я шел за ним и видел, как серебряные монеты  падали в шляпу. Последнюю монету – пять франков – положил жених.    

Какое счастье! Но это было не все. Нас пригласили в кухню,  хорошо угостили и положили спать в риге, на соломе.    

На следующий день, когда мы покидали этот гостеприимный дом,  наш капитал равнялся двадцати восьми франкам.    

– Это благодаря тебе мы столько заработали, мой милый  Маттиа, – сказал я своему товарищу. – Я один не мог бы заменить целый  оркестр. Оказывается, я поступил не так уж глупо, взяв тебя в свою труппу.    

С двадцатью восемью франками в кармане мы чувствовали себя  настоящими богачами и, когда пришли в следующую деревню, могли спокойно сделать  некоторые необходимые покупки. Во-первых, я купил у торговца железом корнет-а-пистон,  стоивший три франка. Он, конечно, был не новый и не красивый, но после того как  мы его вычистили, стал хоть куда. Затем я купил красные ленты для чулок и  старый солдатский мешок для Маттиа.    

Мы поделили вещи поровну и разложили их в два мешка, а затем  отправились дальше.    

Дела наши шли отлично. После покупок у нас осталось еще  около двадцати франков. Наш репертуар был настолько разнообразен, что мы могли  по нескольку дней жить в одном и том же месте. За это время мы так подружились  с Маттиа, что чувствовали себя вдвоем очень хорошо.    

– Знаешь, – говорил он мне смеясь, – такой  хозяин труппы, как ты, – просто чудо. Ты даже не дерешься!    

– Значит, ты доволен?    

– Доволен ли я? Да с тех пор как я покинул родину, я  первый раз в жизни не мечтаю о больнице!    

Наши успехи окрылили меня и внушили мне новые планы. Прийти  к матушке Барберен только за тем, чтобы обнять ее, казалось мне недостаточным.  Мне хотелось чем-нибудь отблагодарить ее за заботы обо мне. Теперь, когда я  стал зарабатывать, я мог сделать ей подарок. Но какой? Я недолго думал. Только  один подарок мог осчастливить ее и обеспечить ее старость: эта корова взамен ее  любимой Рыжухи.    

Какая радость была бы для матушки Барберен, если б я подарил  ей корову, и в то же время какая это была бы радость для меня! Но сколько может  стоить корова? Об этом я и понятия не имел. К счастью, узнать это было  нетрудно. В харчевнях нам приходилось часто встречаться с торговцами рогатым  скотом. Но когда я обратился с вопросом к одному погонщику волов, тот  расхохотался мне прямо в лицо. Стуча кулаком по столу, он подозвал хозяина  харчевни:    

– Знаете ли вы, о чем меня спрашивает этот маленький  музыкант? Сколько стоит корова – не большая, не слишком жирная, но очень  хорошая корова? Что еще от нее требуется – она должна быть ученой!    

Раздался взрыв смеха, но меня это ничуть не смутило:    

– Она должна давать хорошее молоко и не слишком много  есть.    

– А может быть, нужно, чтобы она позволила себя водить  на веревке, как твоя собака?    

После того как он вдоволь нахохотался и истощил свои  остроты, он вступил со мной в деловой разговор. Оказывается, у него имелась на  примете подходящая корова: смирная, которая давала много густого молока и почти  не требовала корма. Если я выложу на стол пятьдесят экю,[12] эта корова будет моей.    

Пятьдесят экю составляло сто пятьдесят франков, а до такой  суммы мне еще не хватало очень много.    

Сможем ли мы ее заработать? Если нам будет везти так, как  сейчас, сможем постепенно скопить полтораста франков. Но на это требовалось  время. Тогда у меня в голове родилась новая мысль. Что, если вместо Шаванона мы  пойдем сперва в Варс и за это время еще подработаем?    

Утром я поделился своей новой идеей с Маттиа, который не  возражал.    

– Пойдем в Варс, – согласился он. – Мне  любопытно посмотреть рудники, и я не прочь побывать там.    

 ГЛАВА II. ЧЕРНЫЙ ГОРОД    

     

Варс расположен на склоне горы, спускающейся к Средиземному  морю. Расстояние от Парижа до Варса очень большое: пятьсот-шестьсот километров  по прямой линии. Для нас оно оказалось в двое длиннее, так как мы заходили в  различные города и села, где могли рассчитывать на хорошую выручку.    

Почти три месяца ушло у нас на этот путь, но когда мы  подошли к Варсу, я с радостью убедился, что мы не даром потратили время: в моем  кошельке оказалось сто двадцать восемь франков. Для покупки коровы не хватало  всего двадцати двух франков.    

Маттиа был доволен не меньше меня и гордился тем, что  принимал участие в заработке такой большой суммы. Надо сознаться, что без него,  в особенности без его корнета, мы с Капи никогда не собрали бы столько денег.  Теперь мы уже не сомневались, что по дороге из Варса в Шаванон заработаем  недостающие нам двадцать два франка.    

Мы пришли в окрестности Варса около трех часов пополудни.  Яркое солнце сияло в чистом небе, но по мере того как мы продвигались вперед,  день как бы начал меркнуть. Между небом и землей нависло густое облако дыма.  Еще задолго до того как мы вошли в город, мы услышали мощный рев вентиляторов,  похожий на шум моря, и глухие удары гидравлического молота.    

Я знал, что дядя Алексиса работал в Варсе шахтером, но  адреса его не имел. Придя в город, я поспешил навести справки. Оказалось, что  он жил недалеко от шахты, на грязной, извилистой улице, круто спускавшейся к  реке Дивоне. Когда я подошел к его дому и спросил о нем, какая-то женщина,  стоявшая у двери, довольно недружелюбно ответила мне, что он вернется домой не  раньше шести часов. Тогда мы решили идти к шахте и встретить Алексиса и его  дядю после окончания работ.    

Нам показали галерею, через которую рабочие выходят из  шахты, и мы стали ожидать Алексиса у выхода. Через несколько минут после того,  как пробило шесть часов, я заметил в темной глубине галереи какие-то маленькие,  тускло светящиеся огоньки, которые быстро увеличивались. Это выходили шахтеры с  лампочками в руках. Они шли медленно, тяжелой походкой, как будто у них болели  колени; впоследствии, когда я сам поработал в шахте, я понял, отчего это  происходит. Лица их были черны, как у трубочистов, одежда и шапки покрыты  угольной пылью и мокрой грязью. Каждый, проходя через ламповое отделение, вешал  свою лампу на гвоздь. Я очень внимательно всматривался в лица выходящих, но так  и не увидел среди них Алексиса. Если бы он сам не бросился мне на шею, я ни за  что не узнал бы его. Покрытый с головы до ног угольной пылью, он совсем не  походил на моего товарища, бегавшего когда-то по дорожке сада в чистой рубашке  с засученными рукавами и расстегнутым воротом, позволявшим видеть его белую  шею.    

– Это Реми, – обратился он к мужчине лет сорока,  шагавшему рядом с ним.    

У мужчины было такое же открытое и доброе лицо, как у  Акена, – и неудивительно, потому что они были родные братья.    

Я понял, что это и есть дядя Гаспар.    

– Мы уже давно поджидаем тебя, – ласково обратился  он ко мне.    

– Уж очень длинная дорога от Парижа до Варса!    

– А ноги твои коротки, – засмеялся он Капи выражал  свою радость тем, что тянул зубами Алексиса за рукав куртки.    

Я познакомил дядю Гаспара с Маттиа и объяснил ему, что это  мой друг, большой любитель музыки.    

– Поболтайте друг с другом, мальчики, вам есть о чем  поговорить, а я тем временем побеседую с этим молодым музыкантом, – сказал  дядя Гаспар, указывая на Маттиа.    

И действительно, нам столько нужно было сказать друг другу,  что не хватило бы и целой недели. Алексис интересовался нашим путешествием, а  мне хотелось узнать, как он приспособился к новой жизни. Мы перебивали друг  друга вопросами, не успевая отвечать.    

Шли мы очень медленно, и другие шахтёры, возвращавшиеся  домой, обгоняли нас. Когда мы подошли к дому, дядя Гаспар сказал:    

– Мальчики, идемте ужинать к нам.    

Приглашение дяди Гаспара доставило мне большое удовольствие.  Должен признаться, что я был счастлив не только от того, что мог провести вечер  с Алексисом, но и оттого, что надеялся хорошо и сытно поесть. Со времени нашего  ухода из Парижа мы все время питались кое-как: то сухой коркой, то ломтем  хлеба. И хотя у нас имелось достаточно денег и мы могли прекрасно пообедать в  любой харчевне, мы этого не делали, так как соблюдали самую строгую экономию,  откладывая деньги на покупку коровы.    

К моему великому разочарованию, попировать в этот вечер нам  не удалось. Правда, мы сидели за столом, сидели не на земле, а на стульях, но  горячего не было, и ужин продолжался недолго.    

– Ты ляжешь спать вместе с Алексисом, – обратился  ко мне дядя Гаспар, – а Маттиа мы устроим в сарае, на сене.    

Вечер и добрую половину ночи мы с Алексисом проговорили.    

Дядя Гаспар работал забойщиком в шахте, а Алексис – его  откатчиком. Вырубленный из земли уголь погружали в вагонетку, и Алексис должен  был катить вагонетку по рельсам до того места, где ее прикрепляли к канату и  подъемной машиной поднимали наверх.    

Несмотря на то что Алексис совсем недавно стал работать  шахтером, он очень любил эту работу и гордился своей шахтой. По его словам, она  была самой красивой и замечательной шахтой во всей округе. Видя, что я  внимательно его слушаю, он с жаром стал описывать мне ее устройство.    

Рассказ Алексиса возбудил во мне сильнейшее любопытство и  желание спуститься в шахту. Но когда на следующее утро я сказал об этом дяде  Гаспару, тот ответил, что в шахту пускают лишь тех, кто там работает.    

– Если ты вздумаешь стать шахтером, – прибавил он,  смеясь, – то это легко устроить. В конце концов, работа не хуже всякой  другой, а для тех, кто боится дождя и грома, как раз подходящая. Во всяком  случае, это много лучше, чем бродить по большим дорогам. Ты станешь жить вместе  с Алексисом. Ну как, по рукам? И для Маттиа мы найдем что-нибудь подходящее.    

Но ведь я пришел в Варс не для того, чтобы стать шахтером, у  меня были совсем иные намерения. Однако обстоятельства сложились так, что мне  пришлось вскоре испытать на себе все ужасы, страхи и опасности, которые  выпадают на долю шахтеров.    

 ГЛАВА III. ОТКАТЧИК    

     

Накануне того дня, когда я собрался уходить из Варса,  Алексис вернулся домой с поврежденной рукой. На него свалился тяжелый кусок  каменного угля и раздробил ему палец. Ранение было не очень серьезным, но  работать он, конечно, не мог. Дядя Гаспар обычно легко мирился со всеми  житейскими неприятностями, и только помеха в работе могла вывести его из  равновесия. Услыхав, что Алексис не сможет работать несколько дней, он вышел из  себя. Кто будет его откатчиком во время болезни Алексиса? Заменить Алексиса  было некому. Если бы еще дело шло о том, чтобы найти другого откатчика на его  место, он бы нашел кого-нибудь, но взять заместителя на несколько дней было  совершенно невозможно. Людей не хватало, в особенности детей. Дядя Гаспар был  сильно огорчен, так как без откатчика он тоже не мог работать, а его средства  не позволяли ему отдыхать. Я понимал причину его огорчения и считал, что должен  ему отплатить за оказанное нам гостеприимство. Поэтому я спросил, трудно ли  быть откатчиком.    

– Ничего не может быть легче. Надо катить вагонетку по  рельсам.    

– А она тяжелая?    

– Не очень, раз Алексис возит ее.    

– Если Алексис может с ней справиться, значит и я могу?    

– Конечно, можешь, если захочешь.    

– Хочу, раз это вам нужно.    

– Ты славный мальчуган, и завтра мы с тобой спустимся в  шахту. Ты меня здорово выручишь, но это может быть полезным и для тебя. Если  работа окажется тебе по душе, то, право, гораздо лучше работать, чем  бродяжничать. Во всяком случае, волков там нет.    

А что будет с Маттиа, пока я буду работать в шахте? Не мог  же он оставаться на иждивении дяди Гаспара!    

Поэтому я предложил ему вместе с Капи давать представления в  окрестностях Варса. Маттиа охотно согласился.    

– Я буду очень рад, если заработаю тебе денег на  корову, – ответил он смеясь.    

За эти три месяца, которые Маттиа прожил на свежем воздухе,  он сильно изменился и совсем не походил на прежнего несчастного, умиравшего с  голоду мальчика Еще меньше походил он на того уродца, с которым я встретился на  чердаке у Гарафоли. Голова его больше не болела Солнце и вольный воздух вернули  ему здоровье и жизнерадостность. Во время нашего путешествия он всегда был бодр  и весел и нередко поддерживал меня в минуты усталости и грусти.    

На следующее утро мне дали рабочую одежду Алексиса. Я в  последний раз посоветовал Маттиа и Капи быть как можно благоразумнее и  последовал за дядей Гаспаром.    

– Внимание! – сказал он, передавая мне  лампу. – Ступай за мной, но не спускайся с одной ступени, прежде чем не  нащупаешь другую.    

Мы вошли в галерею; он шел впереди, я сзади.    

– Если ты поскользнешься на лестнице, старайся  удержаться, чтобы не упасть. Помни, здесь очень глубоко.    

Я не нуждался в этих наставлениях – я и без того был  достаточно настороже, потому что неприятно и жутко покидать дневной свет и  погружаться во мрак на такую глубину. Я инстинктивно обернулся назад. Мы уже  довольно далеко прошли по галерее, и свет в Конце этого длинного черного  коридора казался белым Шаром, как луна на темном, беззвездном небе. –  Лестница, – предупредил меня дядя Гаспар.    

Перед нами зияла черная пропасть; в ее бездонной глубине я  различал колеблющиеся огоньки ламп, которые по мере удаления все уменьшались.  То были лампочки рабочих, раньше нас спустившихся в шахту. Отголоски их  разговоров, как глухое ворчанье, доносились до нас вместе с теплым воздухом.  Воздух этот имел какой-то странный запах – нечто вроде смеси эфира с уксусной  эссенцией. Одна лестница следовала за другой.    

– Вот мы достигли первого этажа, – заметил дядя  Гаспар.    

Мы находились в галерее с каменными стенами и сводчатыми  потолками. Высота свода была чуть повыше человеческого роста, но были такие  места, где, для того чтобы пройти, приходилось наклоняться.    

– Это от давления грунта, – объяснил мне дядя  Гаспар. – Гора повсюду изрыта, земля оседает и, когда ее давление слишком  сильно, разрушает галереи.    

На земле лежали рельсы, а вдоль галереи протекал небольшой  ручеек.    

– Этот ручей, так же как и другие, получается от  просачивания воды, и все они стекают в сточную яму. Водоотливная машина  выкачивает ежедневно от тысячи до тысячи двухсот кубических литров воды в  Дивону. Если она прекратит работу, шахта будет затоплена. Мы сейчас находимся  под Дивоной.    

И так как я сделал невольное движение, он рассмеялся.    

– На пятидесятиметровой глубине нет опасности, что она  польется тебе за шиворот.    

– А если образуется дыра?    

– Ну вот еще, дыра! Галереи несколько раз проходят во  всех направлениях под рекой, и есть шахты, где приходится опасаться наводнений,  но не здесь. Тут хватает других неприятностей: рудничного газа, обвалов,  взрывов.    

Когда мы пришли на место работы, дядя Гаспар объяснил мне,  что я должен делать; а когда наша вагонетка наполнилась углем, помог мне  подкатить ее к шахтному колодцу и научил, как переходить на запасной путь при  встрече с другими откатчиками. Он оказался прав: работа откатчика была не  трудная, и уже через несколько часов я с ней вполне освоился. Мне не хватало  только сноровки и привычки, необходимых в каждой работе для того, чтобы она  стала менее утомительной. Но я не жаловался на усталость. Жизнь, которую я вел  все эти годы, в особенности последнее трехмесячное путешествие, закалила меня.    

Дядя Гаспар объявил, что я молодец и со временем могу стать  хорошим шахтером.    

Хотя мне очень хотелось побывать в шахте, но я вовсе не  собирался работать там постоянно. У меня не было никакого желания сделаться  шахтером.    

Когда я катил вагонетку по темным галереям, освещенным  слабым светом ручной лампочки, не слыша ничего, кроме отдаленного грохота  вагонеток, журчанья ручейков и ударов кирки, раздававшихся в мертвой тишине,  часы работы казались мне бесконечно долгими и печальными. Оттого что спускаться  в шахту и выходить из нее было делом слишком трудным, шахтеры оставались под  землей двенадцать часов безвыходно и закусывали тут же на месте.    

По соседству с дядей Гаспаром работал один откатчик. Но, в  отличие от прочих откатчиков, это был не мальчик, а старик лет шестидесяти. В  молодости он работал плотником, наблюдавшим за креплением галерей. Во время  обвала ему раздробило три пальца, и это заставило его переменить профессию.  Товарищи прозвали его «учителем», потому что он знал много такого, чего не  знали не только обыкновенные забойщики, но даже мастера рудников.    

Мы познакомились с ним в обеденный час и быстро сдружились.  Я любил задавать вопросы, а он был не прочь поболтать, и вскоре мы стали  неразлучны. В шахтах, где обычно мало разговаривают, нас прозвали болтунами.    

Рассказы Алексиса не объяснили мне многого из того, что я  хотел знать, а ответы дяди Гаспара совсем не удовлетворяли меня. Например,  когда я спрашивал дядю Гаспара: «Что такое каменный уголь?», он отвечал:    

«Это уголь, который находится в земле[13]».    

Когда я задал этот вопрос «учителю», тот ответил мне совсем  по-другому.    

– Каменный уголь, – сказал он, – немногим  отличается от древесного. Мы получаем древесный уголь, сжигая дерево в печке. А  каменный уголь – это те же деревья, но росшие в лесах в очень древние времена и  превращенные в уголь силами природы. – Так как я с изумлением посмотрел на  него, он прибавил: Сейчас у нас нет времени разговаривать – надо работать, а  вот завтра, в воскресенье, приходи ко мне, и я тебе все объясню. У меня есть  куски угля и образцы различных пород, которые я собираю тридцать лет, по ним ты  скорее поймешь то, что тебя интересует. Меня здесь в насмешку зовут учителем,  но ты увидишь, что «учитель» может на что-то пригодиться. Итак, до завтра.    

На следующий день я сказал дяде Гаспару, что собираюсь пойти  к «учителю».    

– Ну что ж, – ответил он смеясь, – учитель  нашел себе слушателя. Ступай, коли хочешь. Только смотри не загордись от его  уроков. Если б «учитель» не был таким гордецом, он был бы очень хорошим  человеком.    

«Учитель» жил на некотором расстоянии от города, в бедном,  печальном местечке, где в окрестностях было много естественно образовавшихся  пещер. Он снимал нечто вроде погреба у одной старой женщины, вдовы шахтера,  погибшего во время обвала. На самом сухом месте он устроил себе постель; но это  было только относительно сухое место, потому что на деревянных ножках кровати  росли грибы. Шахтеры привыкли к постоянной сырости, и «учителя» это ничуть не  смущало. Для него самым важным было то, что квартира находилась вблизи горных пещер,  где он делал раскопки, и что он мог в ней расположить свою коллекцию каменного  угля и камней с отпечатками ископаемых животных и растений.    

Он встретил меня радостным восклицанием:    

– Я приготовил для тебя очень вкусное блюдо – жареные  каштаны! Мы сначала полакомимся, а затем поговорим, и я покажу тебе свою  коллекцию.    

Он произнес слово «коллекция» таким тоном, что я понял,  почему товарищи упрекают его в гордости. Насколько я мог судить, его коллекция  действительно была чрезвычайно богатой, и занимала она все помещение. Маленькие  образцы лежали на досках и столах, более крупные – прямо на земле. В течение  многих лет «учитель» собирал все, что встречал любопытного, а так как рудники  рек Серы и Дивоны богаты растительными окаменелостями, у него попадались весьма  редкие экземпляры, которые могли привести в восторг любого геолога или  натуралиста. Ему также не терпелось поговорить со мной, как мне – его  послушать, и мы быстро покончили с едой.    

– Ты хочешь знать, – сказал он мне, – что  такое каменный уголь? Я объясню тебе это в немногих словах. Земной шар, на  котором мы живем, не всегда был таким, как теперь. Он претерпел много  изменений. Было время, когда наша страна была покрыта растениями, которые  водятся теперь только в теплых странах, например папоротниковыми деревьями.  Затем эта растительность сменилась другой, другая – третьей. Так продолжалось  сотни, тысячи, а может быть, и миллионы лет.    

Я покажу тебе сейчас несколько кусков угля; а главным  образом много камней, взятых из стен и потолка наших галерей, на которых ты  увидишь отпечатки различных растений, сохранившихся как в гербариях. Уголь  образуется, как я тебе уже сказал, от скопления вымерших растений и деревьев,  значит он не что иное, как разложившееся и слежавшееся дерево. Мы находим в  земле залежи каменного угля в двадцать и тридцать метров толщиной. Сколько надо  времени на то, чтобы наслоились такие пласты? Чтобы образовался пласт угля в  тридцать метров толщиной, требуется последовательный рост на одном и том же  месте пяти тысяч строевых деревьев, то есть надо пятьсот тысяч лет. Цифра  поразительная, не правда ли? Но она не точная, потому что деревья не растут с  одинаковой скоростью.    

Больше ста лет требуется на то, чтобы они выросли и погибли,  а когда одно поколение сменяется другим, нужен еще целый ряд изменений и  сдвигов в земной коре, чтобы такой слой разложившихся растений был в состоянии  питать новый слой. Следовательно, ты видишь, что пятисот тысяч лет недостаточно  и что требуется гораздо больше времени. Сколько же? Этого я не знаю и  определить не могу. Я хотел только дать тебе понятие о происхождении каменного  угля, чтобы ты был в состоянии посмотреть мою коллекцию. Приступим к ее  осмотру. Мое посещение затянулось до поздней ночи, потому что над каждым  камнем, над каждым отпечатком растения «учитель» опять начинал свои объяснения.  В конце концов я стал понимать многое из того, что раньше меня удивляло и было  совершенно непонятно.    

 ГЛАВА IV. НАВОДНЕНИЕ    

     

На следующее утро мы снова встретились с «учителем» в шахте.    

– Ну как, доволен ли ты мальчиком? – спросил его  дядя Гаспар.    

– Да, он умеет слушать и, надеюсь, в скором времени  научится и видеть.    

– А пока пусть помнит, что у него есть руки, и скорее  принимается за работу, – сказал дядя Гаспар.    

И он отодвинулся, давая мне местечко в забое, чтобы я помог  ему отделить кусок угля, который он начал вырезать. Откатчики обычно помогают  забойщикам.    

Когда я уже в третий раз катил свою вагонетку к шахтному  колодцу, я услышал какой-то необычайный и страшный грохот.    

Что там такое: оползень или обвал? Я прислушался. Шум  продолжался и раздавался со всех сторон. Первым моим чувством был страх, и я  собрался было бежать к лестницам. Но над моими страхами столько раз смеялись,  что мне сделалось стыдно. Вероятно, где-нибудь в шахте произошел небольшой  взрыв или вагонетка сорвалась с каната, а может быть, просто осыпалась земля.    

Вдруг мимо меня, как эскадрон кавалерии, промчалась стая  крыс. Затем мне показалось, что я слышу какой-то странный шорох, похожий на  плеск воды. Я взял лампу и осветил ею землю. Да, это была вода; она поступала  со стороны шахтного колодца и заливала галерею. Ужасный шум и рев происходил от  воды, которая врывалась в шахту.    

Оставив на рельсах вагонетку, я опрометью бросился к забою:    

– Дядя Гаспар, в шахте вода!    

– Брось болтать чепуху!    

– Дивона прорвалась. Спасайтесь!    

– Не приставай ко мне!    

– Послушайте сами!    

У меня был такой взволнованный голос, что дядя Гаспар  оставил кирку и прислушался. Шум становился все более грозным и ужасающим.  Сомнений не могло быть: вода затопляла шахту.    

С криком: «В шахте вода, беги скорее!» – дядя Гаспар схватил  лампу и бросился в галерею.    

Не пробежав и десяти шагов, я заметил «учителя», который  тоже спускался в галерею, чтобы узнать о причине шума.    

– В шахте вода! – закричал дядя Гаспар.    

– В Дивоне дыра! – заявил я.    

– Как ты глуп! – возмутился дядя Гаспар.    

– Спасайтесь! – крикнул «учитель».    

Вода быстро затопляла галерею. Она уже доходила до колен и  сильно замедляла наши движения. «Учитель» бежал рядом с нами, и мы все кричали:    

– Спасайтесь! В шахте вода!    

Вода прибывала с бешеной скоростью. По счастью, мы  находились недалеко от лестницы, иначе мы не успели бы до нее добраться.  «Учитель» добежал первым, но остановился.    

– Поднимайтесь раньше вы, – сказал он. – Я  самый старый, и совесть у меня чиста.    

Не время было разводить церемонии. Дядя Гаспар полез первым,  я – за ним, «учитель» – позади нас, а за нами еще несколько шахтеров. Эти сорок  метров между вторым и первым этажами никогда, вероятно, не проходили так  быстро. Но прежде чем мы достигли последней ступеньки, сильная струя воды обрушилась  нам на головы и потушила наши лампы.    

– Держитесь крепче! – закричал дядя Гаспар.  «Учитель», дядя Гаспар и я крепко уцепились за ступеньки, чтобы не слететь, но  все шедшие позади были смыты водой. Если бы мы не были уже наверху, с нами  случилось бы то же самое, потому что эта струя сразу превратилась в поток.    

Хотя мы достигли первого этажа, мы все еще подвергались  опасности, так как, прежде чем выйти на поверхность земли, нужно было подняться  еще на пятьдесят метров, а вода заливала уже и эту галерею. Кроме того, мы  оказались впотьмах, так как лампы потухли.    

– Мы погибли, – сказал довольно спокойно  «учитель».    

В то же мгновение в галерее появилось несколько ламп.  Подбежавшие к нам шахтеры хотели через галерею добраться до лестниц,  находившихся почти рядом. Но как преодолеть поток, преграждающий путь? Как  уберечься от несущихся навстречу бревен?    

У них вырвались те же слова, что и у «учителя»:    

– Мы погибли!    

– Да, так мы не спасемся! – воскликнул «учитель»,  который один среди нас всех сохранил полное присутствие духа. –  Единственно, где можно укрыться, это на старых выработках.    

Старые выработки были давным-давно заброшены, и туда никто  не ходил, кроме «учителя», посещавшего их в поисках разных  достопримечательностей.    

– Вернемся обратно. Дайте мне лампу, я вас туда  поведу, – заявил он.    

Обычно его слова встречались с недоверием и насмешками, но  сейчас все охотно повиновались этому старику, над которым потешались еще пять  минут назад. Шахтеры протянули ему свои лампы. Он быстро схватил одной рукой  лампу, а другой меня, и мы очутились впереди всех. Так как мы шли в одном  направлении с потоком, то двигались довольно быстро. Сколько минут или секунд  мы шли по галерее, не знаю, но вдруг «учитель» остановился.    

– Мы не успеем, – объявил он, – вода  прибывает слишком быстро.    

И в самом деле, она уже доходила мне до бедер и поднималась  все выше.    

– Нам нужно укрыться в забое, – продолжал  «учитель».    

– А дальше?    

– Забой никуда не ведет.    

Подняться туда – означало попасть в тупик, но выбирать не  приходилось. Надо было спешить в забой, выиграть несколько минут и, может быть,  спастись.    

Мы бросились в забой. Двое из наших товарищей побежали вдоль  галереи, и мы их больше никогда не увидели. Немного придя в себя, мы услышали,  как к шуму обвалов, падению воды, треску бревен и взрывам газа присоединился  оглушительный рев.    

– Это потоп!    

– Конец света!    

– Ребята, – сказал «учитель», – нам нельзя  утомляться. Если мы будем так цепляться ногами и руками, то быстро выдохнемся.  Необходимо вырыть ямки, чтобы иметь под собой опору.    

Совет был правильный, но трудно выполнимый, потому что,  кроме ламп, ни у кого не было никаких инструментов.    

– Попробуем рыть крючками от лампочек, – продолжал  «учитель».    

Мы принялись рыть землю. Работа была трудная, так как забой  был наклонный и скользкий. Но сознание того, что падение грозит нам смертью,  удвоило нашу силу и ловкость. В несколько минут каждый из нас выдолбил впадину,  куда можно было поставить ногу.    

После этого мы перевели дух и рассмотрели друг друга. Нас  было шестеро: «учитель», дядя Гаспар, два забойщика: Пажес и Бергуну, и два  откатчика: Карори и я. Остальные шахтеры пропали в галерее.    

Шум продолжал раздаваться с той же неистовой силой. Желая  его преодолеть, мы говорили громко, и все-таки наши голоса звучали глухо.    

– Скажи-ка что-нибудь, – попросил меня «учитель».    

– А что мне сказать?    

– Да все, что захочешь. Я произнес несколько слов.    

– Хорошо, теперь немного тише. Так, прекрасно!    

– Ты, верно, с ума сходишь, «учитель»! – сказал  Пажес.    

– Он со страха помешался.    

– Или ты думаешь, что уже помер?    

– Я думаю, что вода до нас не доберется, и если нам  суждено умереть, то мы, во всяком случае, не утонем. Что ты этим хочешь  сказать?    

– Погляди на свою лампу.    

– Так что ж – она горит.    

– Горит, как всегда?    

– Нет, пламя ярче, но короче обычного.    

– Разве здесь гремучий газ?    

– Нет, – сказал «учитель», – этого тоже не  приходится опасаться.    

– Не строй из себя колдуна.    

– И не думаю. Мы находимся сейчас внутри воздушного  колодца, и сжатый воздух мешает подъему воды. Забой является для нас тем же,  чем стеклянный колпак для водолаза. Вытесненный водой воздух скопился в этой  галерее и теперь сам вытесняет воду.    

Услыхав объяснения «учителя», шахтеры недоверчиво заворчали:    

– Вот глупость-то! Разве вода не сильнее всего?    

– Да, когда она свободно течет. Но если ты погружаешь в  ведро с водой стакан дном кверху, доходит ли вода до дна стакана? Нет, там  остается пустое пространство. Здесь такая же самая штука. Мы находимся как бы  на дне опрокинутого стакана, и вода до нас не дойдет.    

– Понятно, – сказал дядя Гаспар, – и вижу  теперь, что мы напрасно смеялись над «учителем». Он знает многое, чего мы не  знаем.    

– Значит, мы спасемся? – спросил Карори.    

– Спасемся? Неизвестно. Но что мы не утонем, это я могу  сказать наверняка. Наше спасение в том, что забой закрыт и воздух благодаря  этому не выходит. Но как раз то, что сейчас нас спасает, может впоследствии нас  погубить. Воздух не может отсюда выйти, но и мы тоже не можем выйти.    

– А когда вода спадет?    

– Спадет ли она, тоже неизвестно. Для этого надо знать,  откуда она взялась. Вышла ли из берегов Дивона и залила шахты? Буря ли это?  Прорвался ли какой-нибудь источник? Было ли землетрясение? Ответить на это  можно, только находясь наверху, а мы, к несчастью, находимся под землей.    

– Возможно, что весь город снесен водой?    

– Возможно…    

Наступило тяжелое молчание. Шум воды прекратился. По  временам слышались только глухие взрывы и чувствовались какие-то толчки.    

– Шахта, верно, наполнилась водой, и ей больше некуда  литься, – объяснил «учитель».    

– Ладно, но что же нам делать? – спросил через  минуту Бергуну.    

– Ничего не делать, ждать, – ответил «учитель».    

– Ждать чего?    

– Просто ждать. Разве ты можешь прорыть ламповым  крючком те сорок или пятьдесят метров, которые отделяют нас от поверхности  земли!    

– Но мы умрем с голоду!    

– Самая большая опасность не в этом.    

– Послушай, «учитель», не пугай! В чем же, по-твоему,  самая большая опасность?    

– Голод не так страшен. Я читал, что однажды рабочие,  так же как мы, застигнутые водой в шахте, просидели без еды целых двадцать  четыре дня. Нет, голод меня не пугает.    

– А чего ты боишься, если думаешь, что вода больше не  поднимется?    

– Мы находимся под землей на глубине сорока метров, и,  вероятно, над нами тридцать пять или сорок метров воды. Это значит, что воздух  подвергается давлению четырех или пяти атмосфер. Сколько времени можно прожить  в таком сжатом воздухе? Вот что меня беспокоит и что мы узнаем на собственной  шкуре.    

Я не имел никакого представления о сжатом воздухе, и потому  меня сильно испугали слова «учителя». Остальные мои товарищи знали не больше  моего, а потому их, так же как и меня, пугала неизвестность. Несмотря на то что  «учитель» сознавал всю безнадежность нашего положения, он продолжал думать о  том, как бы подольше продержаться.    

– Главное, надо устроиться так, чтобы не свалиться в  воду, – заявил он.    

– Мы уже вырыли ступеньки.    

– Вы скоро устанете стоять в одном положении.    

– А ты полагаешь, что мы здесь долго проторчим? Нам  придут на помощь.    

– Безусловно. Но сколько времени пройдет, пока  организуют наше спасение? Только те, кто наверху, могли бы это сказать. Мы же  находимся под землей, и нам следует устроиться как можно лучше; если кто-нибудь  из нас поскользнется, он погиб.    

– Давайте свяжемся веревкой.    

– А где веревка?    

– Будем держаться за руки.    

– По-моему, лучше всего вырыть площадки. Нас шестеро,  на двух площадках мы гложем расположиться все.    

– А чем рыть?    

– Кирок-то у нас нет!    

– Крючками от лампочек – там, где мягкий грунт, и  ножами – где твердый.    

Своим хладнокровием и решимостью «учитель» завоевал у нас  авторитет, который возрастал с каждой минутой. В этом величие и красота  мужества – оно внушает уважение. Мы чувствовали, что «учитель» морально сильнее  нас, и ждали теперь от него спасения.    

Все усердно принялись за работу, потому что поняли, что  нужно устроиться так, чтобы не скатиться в воду.    

– Сперва выберем места, где легче рыть, –  предложил «учитель».    

– Послушайте, – обратился к нам дядя  Гаспар, – у меня есть предложение. Среди нас только один «учитель»  сохранил присутствие духа. Хотя он такой же шахтер, как мы, но он знает больше  других. Я предлагаю выбрать его начальником и руководителем работ. Что вы на  это скажете, товарищи?    

– Мы ждем твоих распоряжений, «учитель».    

– И будем тебя слушаться.    

– Ладно, – ответил «учитель», – если вы так  решаете – я согласен, при условии, что вы будете делать все, что я прикажу.  Нам, вероятно, придется здесь пробыть долго, и неизвестно, что может еще  случиться. Но что бы ни произошло, вы обязаны меня слушаться, как своего  начальника.    

– Будем слушаться, – ответили все хором.    

– Клянетесь? – спросил «учитель».    

– Клянемся, – снова ответили шахтеры. И мы  принялись за работу. У всех имелись хорошие ножи с крепкой ручкой и прочным  лезвием.    

– Трое самых сильных будут рыть, – сказал  «учитель», – а более слабые: Реми, Пажес и я – выравнивать площадку и  убирать породу.    

– Нет, только не ты, – перебили его  шахтеры. – Ты наш инженер, и ты уже стар, чтобы работать.    

Нам предстояло вырыть в сланце две площадки такой величины,  чтобы на каждой из них без риска скатиться вниз могло поместиться трое. Сделать  это одними ножами было делом нелегким. Двое рыли грунт, а третий сбрасывал  куски сланца. «Учитель» с лампой в руке следил за работой. При рытье мы нашли  несколько обломков деревянной крепи, и они нам очень пригодились. Ими мы  удерживали щебень, не позволяя ему скатываться вниз.    

После непрерывной трехчасовой работы мы вырыли площадку, на  которой могли усесться.    

– Пока довольно, – объявил «учитель». – Позже  мы увеличим площадку с таким расчетом, чтобы можно было на ней лежать. Не  следует сразу расходовать много сил и утомляться.    

«Учитель», дядя Гаспар и я разместились на нижней площадке,  трое остальных – на верхней.    

– Надо поберечь лампы, – сказал «учитель». –  Потушим их, пусть горит только одна.    

Все его приказания выполнялись немедленно, но только мы  собрались потушить лампочки, как «учитель» остановил нас;    

– Минутку… А вдруг лампа потухнет? Есть у кого-нибудь  спички?    

Несмотря на то что в шахтах строго запрещалось зажигать  огонь, почти у всех рабочих оказались в кармане спички. Четверо ответили:    

– У меня!    

– У меня тоже есть, – продолжал «учитель», –  но они мокрые.    

То же самое оказалось и у других, потому что у всех спички  лежали в карманах брюк.    

Карори, который соображал очень туго, наконец ответил:    

– У меня тоже есть спички.    

– Мокрые?    

– Не знаю. Они у меня в шапке.    

– Давай сюда шапку!    

Вместо того чтобы подать свою огромную меховую шапку, Карори  передал нам коробку спичек. Спички оказались сухими.    

– Тушите лампы! – приказал «учитель». Осталась  гореть одна лампочка, еле освещавшая нашу клетку.    

 ГЛАВА V. В ЗАБОЕ    

     

Теперь в шахте стояла полная тишина. Шахта была затоплена,  как правильно сказал «учитель», и вода, залив все галереи, замуровала нас в  нашей тюрьме более прочно, чем каменная кладка. Это тяжелое, непроницаемое,  мертвое молчание было страшнее того оглушительного шума, который мы слышали во  время низвержения воды. Мы оказались в могиле, погребенные заживо. Над нашими  головами находилось около сорока метров земли.    

Работа отвлекает, и, окончив ее, мы все сразу пали духом.    

В спертом воздухе становилось трудно дышать. Я чувствовал  тяжесть в груди и звон в ушах. Вероятно, «учителю» было не легче, чем нам, но,  желая отвлечь нас от мрачных мыслей, он заговорил:    

– А теперь давайте посмотрим, что у нас есть из  провизии. У кого есть хлеб? Все молчали.    

– У меня в кармане корка хлеба, – ответил  я. – В каком кармане?    

– В кармане брюк.    

– Тогда твой хлеб превратился в кашу. Но все-таки  покажи его.    

Я полез в карман, куда утром положил вкусную, хрустящую  корочку, и вытащил оттуда какую-то слякоть. Я собирался уже бросить ее, но  «учитель» остановил меня:    

– Побереги эту похлебку, скоро она покажется тебе очень  вкусной.    

Такое предсказание было мало утешительным, но в то время мы  не обратили на него внимания.    

– Ни у кого больше нет хлеба? – спросил он. Никто  не откликнулся.    

– Это очень неприятно, – продолжал он.    

– Ты что, голоден разве?    

– Я забочусь не о себе, а о Реми и Карори. Хлеб нужен  будет для них.    

– А почему не для нас всех? – спросил  Бергуну. – Это несправедливо.    

– Значит, если б у нас был хлеб, мы бы сейчас  перессорились? А вы как будто дали обещание слушаться меня. Но я не желаю  никакого спора и объясню вам сейчас, почему хлеб предназначается для Реми и  Карори. Установлено, что люди зрелого возраста, но не свыше шестидесяти лет,  обычно более выносливы, чем молодежь. А Реми и Карори моложе всех пас.    

– Ну, а тебе-то ведь больше шестидесяти?    

– Я не в счет. К тому же я привык есть мало.    

– Значит, – сказал Карори после минутного  размышления, – если б у меня был хлеб, он достался бы мне.    

– Тебе и Реми.    

– А если б я не захотел его отдать?    

– У тебя бы его отняли. Разве ты не обещал мне  слушаться?    

Карори довольно долго молчал, потом вдруг вынул из шапки  краюху хлеба.    

– Возьми, вот мой кусок.    

– Шапка Карори полна сокровищ! Дайте-ка мне ее, –  приказал «учитель».    

Карори очень не хотелось отдавать шапку, но у него ее отняли  и передали «учителю».    

«Учитель» взял лампу и стал рассматривать содержимое шапки.  Несмотря на наше грустное положение, мы все на минуту развеселились. В шапке  оказался целый склад: трубка, табак, ключ, кусок колбасы, свисток, сделанный из  косточки персика, бабки, три свежих ореха и луковица.    

– Хлеб и колбасу мы поделим вечером между тобой и Реми.    

– Но я уже сейчас хочу есть! – жалобным тоном  заявил Карори.    

– Вечером ты будешь еще голоднее.    

– Какое несчастье, что в шапке этого малого не  оказалось часов! Мы бы знали теперь, который час.    

Мои часы, после того как побывали в воде, остановились  совсем. Действительно, сколько могло быть времени? С каких пор находимся мы в  забое? Одним казалось, что был полдень, другим – что шесть вечера. Одни  считали, что мы сидим уже десять часов, другие думали, что не прошло и пяти.    

Когда вопрос о времени был исчерпан, все замолчали. О чем  думали мои товарищи, не знаю, но если судить по себе, то, вероятно, об очень  печальных вещах. Я боялся воды, боялся темноты, боялся смерти. Молчание  угнетало меня, а ненадежные стены забоя, казалось, давили меня своей тяжестью.  Итак, я никогда больше не увижу Лизу, Этьеннету, Алексиса и Бенжамена. Как  будут они теперь получать известия друг о друге? Артура, госпожу Миллиган,  Маттиа и Капи – их я тоже никогда больше не увижу. А матушка Барберен, бедная  матушка Барберен! Мысли одна мрачнее другой сменялись в моей голове.    

Вдруг среди тишины раздался голос дяди Гаспара.    

– По-моему, – сказал он, – о нашем спасении  еще и не думают.    

– Почему ты так решил?    

– Мы ничего не слышим.    

– Возможно, произошло землетрясение и весь город  разрушен.    

А может быть, в городе считают, что все погибли и ничего  сделать нельзя.    

– Значит, нас бросили на произвол судьбы?    

– Отчего вы так скверно думаете о ваших  товарищах? – перебил их «учитель». – Вы прекрасно знаете, что, когда  случается несчастье, шахтеры скорее погибнут сами, чем оставят своего товарища  без помощи. Разве не так?    

– Да, это правда.    

– Тогда почему же вы решаете, что нам не помогут?    

– Ничего не слышно.    

– Не слышно, это верно. Но я сомневаюсь, можем ли мы  здесь что-либо услышать. Если работы по спасению не начаты, то это еще не  значит, что нас бросили. Ведь мы не знаем, как произошла катастрофа. Если это  землетрясение, то для оставшихся в живых работы и в городе достаточно. Если это  только наводнение, как я думаю, то надо знать, в каком состоянии находятся  стволы шахт. Возможно, и они и галерея для спуска рабочих разрушены. Я не  утверждаю, что мы будем спасены, но уверен, что работы по нашему спасению уже  ведутся.    

Он сказал это с такой уверенностью, что даже наиболее  малодушные перестали сомневаться.    

Один только Бергуну возразил:    

– А если решат, что мы погибли?    

– Работать все равно будут; но мы постараемся доказать,  что мы живы. Давайте стучать в стену как можно сильнее. Вы знаете, что звук  хорошо передается через землю. Если нас услышат, то поймут, что следует  торопиться, и будут знать, где нас искать.    

Бергуну, у которого были толстые сапоги, тотчас же принялся  колотить в стену ногами, как бы созывая шахтеров.    

– А как ты думаешь, «учитель», – спросил дядя  Гаспар, – как они будут нас спасать?    

– Есть две возможности; первая – прорыть ход к этому  забою, а вторая выкачать воду.    

– Вырыть ход!    

– Выкачать воду!    

Эти восклицания не смутили «учителя»:    

– Мы находимся на глубине сорока метров. Если будут  рыть по восьми метров в день, то дней через семь-восемь до нас доберутся.    

– В день не вырыть шести метров. – Трудно, но для  спасения своих товарищей возможно.    

– Мы не продержимся восемь дней. Подумай только,  «учитель», – восемь дней!    

– Ну ладно, а вода? Как ее выкачать?    

Начался спор о том, каким образом лучше действовать. Из  этого спора я понял только одно: что при самых благоприятных обстоятельствах  придется прожить в нашем склепе не меньше восьми дней. Восемь дней! Не знаю,  сколько времени я был под впечатлением этой ужасной мысли, как вдруг спор  прекратился.    

– Слушайте, слушайте! – сказал Карори.    

– Ну что?    

– С водой что-то творится!    

– Ты, верно, уронил в нее камень.    

– Нет, звук какой-то глухой. Все прислушались.    

– Да, – сказал «учитель», – с водой что-то  происходит.    

– Что же, «учитель»?    

– Не знаю.    

– Вода спадает?    

– Нет, не то. Стук раздается через равные промежутки  времени.    

– Через равные промежутки! Ребята, мы спасены! Это  бадьями откачивают воду!    

– Откачивают воду! – вскрикнули все в один голос и  вскочили, как от электрического тока.    

Мы забыли о том, что над нами сорок метров земли, не  чувствовали больше спертого воздуха. Стены забоя уже нас не давили, звон в ушах  прекратился. Мы дышали легко, сердца свободно бились в груди.    

Теперь, чтобы точнее описать вам эту страшную катастрофу, я  должен рассказать, как она произошла и что было сделано для нашего спасения.    

В понедельник утром, когда шахтеры спускались в шахту, небо  было покрыто тучами и все предвещало грозу. Около семи часов утра разразилась гроза  со страшным ливнем. Это был настоящий потоп. В несколько минут Дивона вышла из  берегов, и вода затопила поверхность земли, где находились шахтеры. Рабочие,  занятые наверху промывкой руды, спрятались от грозы и были в полной  безопасности. В этой местности наводнения случались не раз; но так как входы в  шахты расположены на значительной высоте, все считали, что вода не может в них  проникнуть, и беспокоились только о том, как бы спасти кучу бревен,  приготовленную для крепления галерей.    

За этой работой и наблюдал инженер рудника. Вдруг он заметил  поток, который стремился в только что образовавшуюся пробоину. Он сразу понял,  в чем дело. Вода врывалась в шахту и убывала на поверхности. Следовательно,  шахты будут затоплены. Полтораста рабочих находились в этот день под землей,  потому что полтораста ламп было роздано утром. Тридцать ламп было возвращено  обратно, но сто двадцать шахтеров еще оставались в шахтах. Живы ли они? Смогут  ли укрыться от воды в каком-либо убежище?